«Оскар» за имя

ГЛАВА 54

Больше всего Рэли нравилось, когда все собирались в гостиной главного корпуса. Это происходило после ужина, все пили вино, непрерывно курили и кричали друг другу о смысле жизни, что, как думала Рэли, никакому изучению не поддается.

На самом деле, думалось Рэли, все происходило так: когда она родилась, ей как бы вручили некий план жизни, на котором начертано: «Это ты». Потом Пол и Дарби – и возможно, немного ее мать – снабдили ее всяческими достоинствами и объяснили, что она должна о себе думать. А думать она должна была о себе, что она, Рэли, лучше всех и ей подвластно абсолютно все. А когда она стала чуть постарше, то всеобщее внимание и поклонение только утвердили ее в этом.

Она много читала. Ее мать, да и все они, поощряли ее интерес к книгам, если это не мешало заниматься физическими упражнениями. Однако они, похоже, не сознавали, что, читая, она знакомилась с другими взглядами на мир. Исподволь, неосознанно она начинала догадываться, что собственный опыт – это еще не все, что существуют разные представления о том, как надо жить, разные точки зрения. Здесь, в атмосфере постоянных споров, все это ожило в ней, теперь ей казалось странным, что она никогда не думала о других людях, была поглощена только собой. Но, в конце концов, ее так воспитали. Теперь все перевернулось, и она должна измениться. Действительно должна.

А вечера действительно были прекрасны, и они обязательно устраивались, когда появлялся кто-нибудь со стороны. В таком замкнутом мирке новое лицо – всегда событие. Прибыл Джон Кеннет Гелбрайт.[18] Прибыл Уильям Бакли-мл..[19] Затем Мариетта Три, занимавшая видное положение в Нью-Йорке. Джорджия О'Кифи[20] явилась с этим типом – Хуаном Гамильтоном, – и это бросило Элеонор в дрожь. Были они в связи или не были, но она отвела им смежные комнаты, чтобы они могли сами решать, что к чему. Прибыл Алан Роб-Грийе.[21] Он совсем не говорил по-английски, и Рэли могла попробовать свой французский. Как же она была расстроена и уязвлена, когда выяснилось, что она не может даже понять, о чем, собственно, он говорит. А ведь ей казалось, что она хорошо владеет французским. Но это оказалось ложной тревогой, потому что когда она через несколько дней обсуждала сей факт с другими обитателями поселка, то оказалось, что они тоже с трудом понимали его, а ведь они были много старше и лучше образованы.

Прибыл Генри Киссинджер. Наперсник губернатора Нью-Йорка Нельсона Рокфеллера, он произвел на всех большое впечатление, а Элеонор посетовала, что он не может стать президентом, так как родился в Германии, а по конституции для этого нужно родиться в Соединенных Штатах. Вот так, оказывается.

Прибыл гитарист по имени Боб Дилан. У него и Энн нашлось много общих тем, потому что оба они были из Миннесоты. Его настоящее имя Боб Циммерман, но он сменил фамилию в честь Томаса Дилана.[22] А Рэли как раз была увлечена поэзией Томаса Дилана. Она ощущала озноб, читая его, а ведь там, где они находились, всегда было жарко и так влажно, что на теле постоянно было что-то вроде испарины. Этот Боб Дилан играл и пел песни для них, и Рэли нашла, что он действительно хорош. Наверняка он станет звездой. Он обладал для этого всеми качествами.

Прибыла Джессика Митфорд. Это была та самая англичанка, которая написала бестселлер о том, как организаторы похорон обдирают семьи умерших. Но о чем она говорила без умолку, так это о том, как она вырвалась из своей безумной аристократической семьи, какими ненормальными все они были и как одна из ее сестер стала близким другом Адольфа Гитлера. Дальше следовала история времен юности, как она бежала с одним мальчиком и как он умер, или его убили, или что-то в этом роде. Ее только из вежливости можно было назвать дамой средних лет, подумала Рэли, так что пора бы уж забыть про эти истории с мальчиками. Да еще в присутствии своего мужа. Должно быть, ему уже безумно наскучила эта история. Наверное, он уже просто больше не слушал Джессику Митфорд, когда она заводила речь о своей первой любви.

Когда прибыл Том Келли, ну, тот самый фотограф, который снял обнаженную Мэрилин Монро на фоне красного бархата, Рэли по-настоящему заинтересовалась. Ведь Том Келли ее тоже фотографировал пять лет назад. Сеансы продолжались в общей сложности целую неделю. Были сделаны большие цветные и черно-белые фотографии, они распространялись на телевидении, в журналах, газетах по мере надобности.

Она была просто счастлива, когда он лихо спрыгнул с борта судна на причал. Человек из дома. Все-таки какая-то связь.

– Мы раньше встречались, – сказал он, когда ее представили ему.

– Не думаю, – ответила Рэли.

– Нет, я тебя знаю, – сказал он с озадаченным выражением лица. – Точно, мы работали вместе, разве не так?

– Нет, такого не было.

– У тебя были другие волосы, – бормотал он. – Ты была блондинкой. Я почти вижу тебя такой.

Позднее, вечером после ужина, каждый день, когда Рэли бросала случайный взгляд на Тома Келли, она видела, что он пристально смотрит на нее. Он выглядел таким расстроенным, что Рэли не была бы удивлена, если бы увидела, что он рвет на себе волосы. Но в выражении его лица было и еще что-то. Сочувствие. Должно быть, Элеонор или еще кто-нибудь рассказали ему ее историю.

– Ты никогда не думала попозировать? – спросил он ее на следующий день, когда они сидели рядом за завтраком.

– Нет, никогда, – ответила она.

– Ты можешь оказаться прекрасной моделью, – сказал он. – Господи, у тебя есть для этого все данные, малышка. И сложена ты то, что надо.

Как приятно было снова слышать восхищение в голосе. Парень, ты по-настоящему соскучился по этому.

Потом Том Келли заявил, что у него появилась великолепная идея. Почему бы им не отснять несколько катушек, чтобы посмотреть, как ее воспримет камера. И Рэли ответила согласием.

В общем, это было здорово – снова работать с Томом Келли. Сидеть, скрестив ноги на песке, упершись рукой в подбородок, на фоне стоящих за ней трех лошадей. Выходить из океана в купальном костюме. Просто стоять перед ним, свободно расставив ноги и засунув руки в карманы брюк. А лотом они стали входить в ритм, и он был хореографом, а она была танцовщицей, бегущей навстречу ему, подпрыгивающей, кувыркающейся на пляже, повторяющей все снова для дублей. Она испытывала наслаждение от этой физической нагрузки, такой животворной, что ей казалось, будто она заново родилась.

– Я знаю, что работал когда-то с тобой и раньше, – сказал он, положив руку ей на плечо, когда они брели с пляжа обратно в поселок. – Заранее вижу, как ты совершишь какое-то движение. Я знаю, что у тебя появится ямочка на щеке еще до того, как ты улыбнешься.

Это настоящее искушение, подумала Рэли. Да-да, ее так и подмывало сказать: я Рэли Барнз, давай уедем отсюда, вернемся обратно, домой. Но это-то и останавливало. Ведь она не могла вернуться домой. Пока не могла. До тех пор, пока она не станет старше и не сможет лучше претворить в жизнь свой план.

– От этого я просто схожу с ума, – со смехом сказал Том Келли. – Но скажу тебе еще кое-что, малышка. Ты настоящий профессионал. За тем, как ты двигаешься, стоит долгая работа.

За несколько недель до того, как от Тома Келли пришел большой конверт, прибыл критик по имени Лайонелл Триллинг. И Нобелевский лауреат по имени Лайнус Полинг. А потом наконец ей вручили этот большой манильский конверт с именем Тома Келли и адресом его студии в верхнем левом углу. Рэли была так возбуждена, что едва удерживалась, чтобы сразу не надорвать его. Там были контактные отпечатки, на каждой полоске все тридцать шесть кадров.

Кроме того, восемь увеличенных снимков, которые он отобрал. Рэли всматривалась в собственные голубые глаза, разглядывала, как она держит руку, линию своего плеча. Как откидывает голову. «Парень, а я выгляжу ого! – подумала она с ликованием. – Я по-настоящему хороша и как девочка!»

Она с жадностью пробежала его письмо. Он просмотрел все свои архивы, писал Том Келли, в надежде, что найдет ее снимки. Он был так уверен, что провел несколько часов с лупой в руках, изучая каждую полоску контактных отпечатков, которые он сделал, фотографируя молоденьких девочек. Девочек-актрис. Но ничего не нашел.

«Как ты можешь видеть по вложенным снимкам, – добавлял он, – ты очень естественна, и тебя ждет впереди большая карьера. Когда ты будешь готова к этому, дай мне знать».

Большая карьера впереди. Большая карьера позади. Эта мысль заставила Рэли улыбнуться. Еще рано, подумала она.

Потом был этот ужасающий вечер, когда прибыл какой-то профессор зоологии из университета Лос-Анджелеса, молодой парень с армянской фамилией, и все выпили много вина и орали друг другу о самцах и самках, особенно о самках, потому что он написал противоречивую книгу о том, что самки превосходят самцов, и все газеты откликнулись на нее и некоторые журналы тоже.

Чем дальше идет эволюция, утверждал этот профессор, тем меньше волос на теле. Взгляните на разницу. И это, подумала Рэли, было действительно великодушно с его стороны, потому что он сам, словно шерстью, был покрыт черными волосами – и руки, и кисти, и даже пальцы на ногах в открытых сандалиях.

Возьмите детей в школе, сказал он. О, конечно, в ней есть несколько блистательных мальчиков. Но девочки всегда более развиты. А если вы пойдете и ознакомитесь со списками принятых студентов большинства университетов просто по оценкам и достижениям на вступительных экзаменах, то почти восемьдесят процентов из них окажутся девушками. Но почему так происходит?

Ответ последовал тут же. На подсознательном уровне, сказал он, мужчины думают, что женщины волшебны. Они испускают кровь, но не умирают. Они порождают жизнь там, где ничего не было.

И Элеонор смеялась, и беспрерывно курила, и качала головой, и говорила что-то о Фрейде, о зависти к пенису, о том, что она никогда не могла понять, как можно с ним управляться. Что, возможно, женщина и может завидовать этому жалкому, уродливому предмету, но только она может создать жизнь.

И Чарльз ухмылялся, и пил, и говорил, что его не нужно было убеждать; он всегда знал, что Элеонор превосходит его. Только взгляните на их отношения: сразу ясно, кто верховодит.

– Неужто вы проделали весь этот путь только для того, чтобы взглянуть на меня? – спросил он профессора, и профессор сказал: ладно, он не хотел бы никого оскорбить, но нет.

Но все же, должна была признать Рэли, главенствовал почти всегда парень, а девушка следовала за ним. Почему же так? Должно быть, потому, что они крупнее и сильнее. Если кто-нибудь может тебя отлупить, это вызывает почтение.

– Подлинная победа мужчины, – говорила Элеонор, – в признании его женщиной как своей судьбы.

Кто-то сказал, что это замечательное высказывание, на что Элеонор ответила, что это цитата из Симоны де Бовуар.[23] Все, о чем было сказано в этот вечер, дало Рэли богатую пищу для размышлений, все это следовало обдумать и взвесить. Когда она проводила свою жизнь как мальчик, она испытывала что-то вроде презрения к девочкам. Думала, что они не могут сделать многого. И это составляло ее самую большую горесть, когда она начала свою жизнь девочки: что она должна обменять первый приз в лотерее жизни на второй. Но теперь ей так уже не казалось. Вовсе не обязательно хихикать и хлопать ресницами и ждать, пока тебе откроют дверцу автомобиля.

Это вовсе не закон природы. То, что делают такие девушки, есть создание иллюзии, исполнение роли, вроде того, как она играла в кино.

Словом, ты можешь просто жить своей жизнью так, как тебе это нравится, как тебе лучше. Это вполне может оказаться о'кей – быть девушкой. Что же касается того, что мужчина есть судьба, этой чепухи, которую процитировала Элеонор, то Рэли не верила, ни минуты не верила, что она это сказала серьезно. Нет, это, должно быть, своего рода шутка, которую она до конца не может понять, потому что еще слишком молода. Только глупый человек может воспринять это высказывание всерьез.

Рэли испытывала неприятное сосущее чувство под ложечкой, когда наблюдала, как Энн осторожно уложила последнюю хлопковую юбку и блузку в свой чемодан и закрыла его. Она мигнула, когда в довершение клацнул замочек. Не уезжай, хотелось ей сказать. Не надо.

– Вот и все, – сказала с улыбкой Энн и вздохнула.

– Я буду скучать по тебе, – сказала Рэли. Да, парень, в самом деле будешь. По всему тому, что они делали вместе по-девчачьи – сплетничали, хихикали, – по дружбе и любви, которая развилась между ними за тот год, что они знали друг друга. И по всем тем вещам, которым Рэли научилась от Энн, по ее доброте, ее сочувствию. Рэли думала о том, как Энн вскакивала посреди ночи и мчалась верхом в какую-нибудь отдаленную деревушку, чтобы принять роды, или наложить гипс на сломанную ногу, или просто посидеть у постели умирающего старика. А еще были и классы, в которых она учила окрестных ребятишек английскому языку, математике, всему тому, что им будет полезно знать. Она была как бы Корпус Мира[24] в лице одной женщины, в то время как у Рэли едва хватало времени на себя одну. Но все же она начала помогать ей. Стала чем-то вроде ассистента. Теперь она должна будет заменить ее и сама станет учить маленьких детей. Такой поворот в ее характере изумлял ее самое несказанно, но она действительно чувствовала себя хорошо в новой роли. Еще неизвестно, кто был больше доволен – она или ее маленькие ученики.

Пришли два служителя, подхватили багаж Энн, вынесли из комнаты и понесли на пристань. Рэли медленно встала с кресла и обняла Энн за талию, когда они последний раз вышли из ее квартирки. Слезы навертывались, внутри словно все свело. Она была опустошена этой утратой и уже скучала по Энн, хотя Энн еще и не уехала.

Все уже собрались, чтобы попрощаться: Элеонор, Чарльз, ассистенты-исследователи. Множество маленьких детишек. Служители. Стоял превосходный день, не такой влажный. Энн прижала ее к себе, обняла в последний раз и быстро поцеловала в щеку.

– Как забавно, – сказала Энн, засмеявшись. – Не могу поверить в это. Ты стала почти такого же роста, как я.

– Верно, – сказала Рэли с застенчивой улыбкой, – я выросла.

– Я буду писать! – крикнула Энн, когда кто-то уже протянул ей руку, помогая подняться на борт.

– Я тоже буду писать! – крикнула Рэли, когда мотор взревел и судно, развернувшись, начало набирать скорость.

Она стояла на причале и махала рукой, пока судно не скрылось из виду. Рядом с нею сгрудились все остальные, и она видела, что на глазах Чарльза выступили слезы. У многих других тоже. И Рэли украдкой смахнула свои собственные.