Юрий. Эпилог

Этот зал производил какое-то странное впечатление... Но совсем не тем, что выставленные в нем двенадцать картин, были явно объединены одной темой — такое встречалось и не редко, но вот стиль... Художник, чей показ работ проводился в эти дни, вообще-то не без основания считался последователем Василия Кандинского и его аудитория — это поклонники лирического абстракционизма, шли как раз на просмотр такой живописи.

Еще совсем молодой человек, но весьма талантливый и плодовитый художник, он ухитрялся настолько ярко и щедро передавать окружающим бурлящие в нем эмоции, что право же, даже чисто случайно попавшие на его выставку посетители, отказывались от привычного скепсиса дилетантов в отношении этого направления и глядя на его работы не бормотали себе под нос типичное: «Фи, да я и сам бы так намалевал!», а с невольным восхищением, открывали в себе непривычное видение и понимание жанра почти что на уровне подсознания. Поэтому даже среди них не было тех, кто бы почувствовали себя разочарованными, а наоборот, люди покидали выставку с твердым намерением непременно вернуться!

Однако, завернув в этот зал, который в отличии от анфилады апартаментов основной выставки, представлял из себя несколько обособленный, произволом архитектора слегка закрученный «аппендикс», уже успевший получить неофициальное прозвище «Обитель двенадцати богинь», как случайные люди, так и реальные знатоки и ценители, рисковали испытать некий культурный шок. А как иначе, если каждая из двенадцати размещенных в нем картин, была написана в иной манере и разными стилями?! Здесь соединилось, казалось, совершенно несоединимое! Стили от ренессанса до импрессионизма, соседствовали с сюрреализмом и лирической абстракцией, и только экспрессионизм художник обидел, совсем не уделив ему внимания.

Однако чуть позднее зрителям предстояло почувствовать и непонятную магию этой коллекции: начав рассматривать картины, от них не хотелось отрываться... Время для посетителей если не замирало, то как будто замедлялось и они, как зачарованные, по нескольку раз обходили зал по кругу, каждый раз открывая для себя все новое и новое очарование в каждом элементе экспозиции...

Причем необычность этого места как-то проходила мимо сознания, а уходя, все испытывали светлую грусть, о того, что даже нечто очень приятное, все равно имеет обыкновение рано или поздно заканчиваться. Это было тем страннее, что в принципе, привычным к подобному зрелищу ценителям, так уж застревать на просмотре было и не с чего, поскольку хоть и в разной манере, в различных видах и ракурсах, но на всех картинах была изображена одна и та же женщина. «Обитель двенадцати богинь»? Кто-то явно поспешил, а зал скорее следовало назвать «Обителью двенадцатиликой»!

Совсем еще молодая женщина на картинах то улыбалась, с почти физически ощутимым теплом, то грустила и ее настроение передавалось смотрящему. Вот она с родительской строгостью нахмурила безупречные брови, а вот, погрузившись в своей внутренний мир, отрешенно глядела куда-то в даль, однако уже на соседнем полотне, вдруг подмигивала шаловливо, обернувшись через плечо...

Нет, нечто необычное, что мешало воспринимать героиню «просто как женщину», соседку по дому, или коллегу по работе, в ней несомненно присутствовало! Может быть некий флер волшебства или иномирности, который удалось передать талантом художника? Сложно сказать, но представленная в антураже повседневности, она каким-то неведомым образом возвышала и преображала его.

Особенно запоминалась (чтобы не сказать «поражала»!), одна картина, выполненная в духе сюрреализма, но не мрачного и уродливо-гротескного, а светлого и радостного, чем-то напоминающего манеру Джима Уоррена. Женщина на ней будто воплощала в себе целый мир: в деталях, реалистично выписанное в полупрофиль прекрасное лицо с устремленным в даль взглядом, а вот наряд... Да, явно в старинный наряд своей модели художник вписал элементы земной реальности. Тут и ночное звездное небо на шляпке, и нежный рассвет с птичьей стаей на вуали, города с башнями небоскребов на груди, лесные поляны на буфах рукавов и скалистые горы на удлиненных манжетах, и наконец — бескрайняя морская даль с барашками волн в кружевах нижней юбки, яхтами и парусами по развевающемуся по ветру подолу...

Красиво... Необычно... Волнующе...

Но когда, казалось бы, уже под завязку пресытившиеся зрелищем, подчиняясь конфигурации зала, посетители делали последний поворот, там, как удар под дых, их поджидала последняя картина: крупным планом, в упор, глазами полными абсолютно неземной печали, с грустной, сострадательной улыбкой на нежных губах, на них смотрела... Кто? Сама богиня милосердия? А может просто молодая мать, узнавшая горечь потери или чья-то сестра? Каждый находил для себя свой собственный ответ...

И только справившись с первым впечатлением, пораженные зрители наконец становились способны рассмотреть фон картины. А там, за тонкой фигуркой женщины, горел вдалеке всеми оттенками алого и оранжевого великолепный летний закат, и обрывалась в бездну Дартмутская плотина, а на самом ее краю, судорожно вцепившись пальцами в поручни, обреченно готовилась к прыжку мужская фигура...

* * *

И никто из посетителей не догадывался, что в неприметной нише, за портьерой в тон стенам, зачастую скрывался автор картин, который ревниво следил за их эмоциями: Юрий сдержал данное самому себе обещание. К тому же, в отличии от всех прочих, картины из этого зала не продавались...

Загрузка...