Леди в красном

7

Из окон кабинета мэра, расположенного на втором этаже муниципального здания, открывался вид на более изящное, еще довоенной постройки, здание суда, где как раз в этот момент назревала буря. Со своего места за столом сидящий лицом к окну Оуэн Уайт не видел пока серьезных поводов для беспокойства. Тротуар перед зданием суда, все еще влажный от дождя, был усыпан опавшей листвой. Небольшая кучка активистов уже собралась, а скоро их набежит целая толпа. «Зеленые», среди которых была и жена Гарри Элкинса, размахивали руками и всячески демонстрировали протест против решения суда, которое Оуэну стало загодя известно из внутренних источников. Эти недалекие людишки, которые не видели дальше своего носа, желали превратить остров в изолированный мирок, в котором остановилось время. Почему бы и нет? Вот только если бы они заправляли здесь во времена его отца, Грэйс Айленд был бы совсем не таким, какой он сейчас. Причудливо изогнутая береговая линия, проходившая через центр города, которая каждое лето привлекала толпы туристов, так и осталась бы грязной береговой полосой, затапливаемой во время прилива. А на месте зданий, которые приносили кругленькую сумму, сейчас беспорядочно громоздились бы фермы и сады.

К счастью, на этом голосовании должны преобладать трезвомыслящие головы. Сделав несколько звонков в соответствующие инстанции, мэр лишний раз в этом удостоверился. Суд примет решение в пользу «Лайтхаус Фондейшен», благотворительной организации, которой покойный Элрой Кутберт завещал одиннадцать сотен акров нетронутого леса с видом на пролив, который тянулся от государственного парка Моран до Маунт Конститьюшен. И неважно, что Кутберт оставил землю фонду, подразумевая, что она никогда не будет застроена и сохранится в первозданном виде. Неважно, что дочь Кутберта, Эвника, была категорически против застройки. Доверенность не содержала конкретных пунктов, которые запрещали бы продажу имущества, из чего Оуэн сделал вывод, что старик не имел четких пожеланий на этот счет. Поэтому застройка Спринг-Хилл — а это сто восемьдесят новых коттеджей, поле для гольфа и искусственное озеро, в котором планировалось разводить форель, — будет идти своим ходом, а деньги, которые Оуэн предусмотрительно вложил в проект, приумножатся.

Он посмотрел на часы и увидел, что время близится к четырем. Ровно через две минуты в двери кабинета должен постучать заместитель начальника полиции. Оуэн был поборником пунктуальности. Он считал это признаком уважения к себе и к человеку, которому уделяет свое драгоценное время. И он в грош не ставил бездельников и тупиц. А Гарри Элкинс не был ни тем ни другим. Ему просто не повезло, и он оказался родственником, пусть даже по линии жены, женщины, которая сломала Оуэну жизнь. Он знал, что считается успешным человеком, который смог победить свалившийся на него недуг, но престиж заботил Оуэна меньше всего, равно как и привилегии мэра.

Он с кривой ухмылкой посмотрел на свои парализованные ноги. Глядя на него, люди первым делом видели инвалидное кресло. Тридцать пять фунтов стали и полиуретана, которые в каком-то смысле стали его козырем. Благодаря креслу окружающие воспринимали его иначе, приписывали ему благородство, считали чуть ли не святым мучеником. Поэтому Оуэну крайне редко приходилось упоминать об инциденте, в результате которого его наполовину парализовало, — его внешний вид говорил сам за себя. В те оба раза, что он баллотировался на должность — сперва окружного уполномоченного, а спустя шесть лет и на место мэра, — именно это сыграло главную роль в сознании избирателей. Их восхищало, что физическое увечье не сломило его морально и он продолжает активную жизнь.

У него были еще и другие пути самоутверждения. В основном это заключалось в том, что он вышел из тени отца, которого давно нет, но который остался в памяти горожан. Это стало для Оуэна настоящим свершением, учитывая, что таинственное исчезновение Лоуэлла определяло его жизнь с самого детства. Пока он рос, за его спиной люди перешептывались об отце, а в школе над ним жестоко издевались дети, сочиняя глумливые стишки вроде «Лоуэлл, Лоуэлл, где те деньги, что ты увел?».

А все потому, что после его исчезновения обнаружились значительные расхождения в бухгалтерских книгах. С его корпоративного счета исчезла внушительная сумма денег, принадлежавшая пайщикам общества с ограниченной ответственностью, которое возглавлял отец. Прошел слух, что эти деньги он перевел на счет в швейцарском банке и собирается начать новую жизнь в другой стране вместе со своей любовницей — о том, что он бабник, все и так прекрасно знали. Бытовало и более невинное мнение, что он ночью вышел в море на своей яхте и упал за борт (что было довольно сложно осуществить, так как яхта все время простояла на якоре у причала). Но как бы там ни было, он исчез, оставив семью в неопределенном положении: жена стала «соломенной вдовой», а дети не знали, почитать память отца или поносить его.

Это привело к тому, что Оуэн рос ранимым, болезненным ребенком. Мать, потеряв мужа, полностью сосредоточила свое внимание на нем. Столь явное предпочтение внесло разлад в его отношения с сестрой. И только в колледже Оуэн почувствовал себя отдельной от родителей личностью. Когда он вернулся и решил возглавить семейный бизнес, ему пришлось начинать с нуля. Он женился и принялся активно сотрудничать с благотворительными организациями. Под его руководством бизнес стал приносить невиданный раньше доход. Если бы не роковое столкновение с Эллис Кесслер, как неудачный бросок при игре в кости, то так бы все и шло: жил бы тихо, никого не трогал, работал на совесть…

Даже жена, не говоря уже о других, не знала, как далеко зашло его пристрастие к алкоголю. Ни разу не случалось, чтобы он опозорил ее на людях, а его управление делами ни у кого не вызывало нареканий. И хотя он во время своих нечастых запоев, приходя в чувство, нередко обнаруживал себя за рулем, на его счастье, все обходилось.

А потом он сбил Дэвида Кесслера. Пьяный вдрызг за рулем своего «мерседеса» он на полной скорости выскочил за поворот, где вдоль обочины дороги катался на велосипеде маленький мальчик. Он понял, что произошло столкновение, только после того как раздался глухой звук удара и послышался скрежет металла под колесами машины.

После этого происшествия он бросил пить и с тех пор капли в рот не взял. Может, время и сгладило бы воспоминания о том дне и ему удалось бы обрести долгожданный покой, если бы не мать убитого мальчика. Всякий раз, когда он смотрел Эллис Кесслер в лицо и натыкался на ее неумолимый взгляд, ему казалось, что ее глаза — это зеркало его души. И даже если бы он стал умолять ее о прощении, она бы его все равно не простила. А когда она его сбила, то превратила не просто в калеку — она усадила его в инвалидную коляску, как на трон, чем обрекла на пожизненную пытку при каждой неудаче ловить на себе жалостливые взгляды, чужое сочувствие. Каждый раз, усаживаясь в коляску, глубоко в душе Оуэн понимал, что это все из-за маленького мальчика, который погиб из-за него.

И теперь, когда прошлое наконец стало забываться, Эллис вернулась, чтобы мучить его снова. И на этот раз она не успокоится, пока не доведет начатое до конца. Он не ждал от нее новых безрассудных поступков. За эти годы в тюрьме у нее было достаточно времени, чтобы раскаяться в своих действиях, — уже хотя бы из-за последовавшей расплаты. Ему отравляло жизнь одно ее присутствие. Оно пожирало его, как раковая опухоль. После ее приезда он не мог спокойно спать ночами, его снова мучили кошмары. Всякий раз, видя во сне скрюченное тело мальчика, лежащее посреди дороги в свете «поворотников», и слыша пронзительный визг тормозов, он подскакивал в холодном поту. А вместе с кошмарами началась мигрень — и не просто головная боль, которую можно было заглушить аспирином, а самая настоящая средневековая пытка, когда голову зажимают в тиски и постепенно закручивают гайку.

Оуэн знал, что если не найдет способа избавиться от Эллис, и на этот раз навсегда, то покоя ему не будет. И никуда ему не деться от ее глаз, которые видели его насквозь, от разума, который знал правду, от сердца, которое никогда не простит.

Но от нее не так-то просто избавиться, пока на острове находится ее сын.

Издалека Оуэн наблюдал, как рос сын Эллис, Джереми. Он знал, что рано или поздно мать вернется за ним. Он знал также, что Джереми хорошо учился, но связался в школе с плохой компанией. Это была настоящая банда, верховодил в которой «бывалый авторитет» по имени Курт Рудницки. Пока Джереми отшлифовывал свое резюме для колледжа, этот тип активно пополнял полицейское досье: к шестнадцати годам Курта уже успели дважды задержать за кражу в магазине и один раз за хранение наркотиков.

Оуэн знал, что Джереми не грозит пойти по стопам приятеля — он был слишком умен для этого. Но он знал и то, какие вещи случаются с теми, кто попадает в плохую компанию. И кто знает, что может произойти…

Именно поэтому он не выпускал мальчика из виду. Равно как и остальных членов семьи. Это было как игра в шахматы: лучшие игроки всегда продумывают партию на несколько ходов вперед. Все, что от него требовалось, — это выстроить свои фигурки и постепенно устранять противника, пока у нее не останется другого выбора, кроме как принять мат.

Стук в дверь вывел его из раздумий. Несколько раздраженно он крикнул:

— Кто там еще?

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул Гарри Элкинс.

— Сэр, я не вовремя? Я могу зайти позже.

— Нет, нет, Гарри. Заходи, присаживайся.

Широким жестом Оуэн указал на кожаный диван, который занимал большую часть его просторного кабинета, и выехал из-за письменного стола.

— Я что-то заработался и не уследил за временем, — улыбнулся он. — У меня ушел целый час на то, чтобы разобраться с заметками по делу о парковочных метрах.

Если «зеленые» сочли расширение парковочной площади на пару метров призывом к оружию, то что же будет, когда они узнают, что суд утвердил спрингхиллский проект? Эта мысль вызвала у Оуэна чувство мрачного удовлетворения.

— Что ты будешь? Кофе, чай?

Гарри покачал головой. Вежливая улыбка на его лице исчезла так же быстро, как и появилась.

— Спасибо, ничего. — Оуэн наблюдал за тем, как Гарри с напряженным видом опустился на диван, словно нашкодивший школьник в кабинете учителя. — Не хотелось бы отнимать у вас много времени.

— Чепуха. Я всегда найду время для своего заместителя начальника полиции. — Оуэн подкатился поближе к дивану и магнитные колеса его «Invacare Tracer EX 2» оставили двойные борозды в густом ворсе ковра. — Признаюсь, приятно сознавать, что есть человек, на которого всегда можно рассчитывать. — Он взмахнул рукой в сторону окна, откуда влетали крики скандирующей на улице толпы. — Может, нам нечасто удается встретиться с глазу на глаз, но мы оба знаем, как довести дело до конца. Даже если при этом придется кому-то изрядно пощипать перышки.

Он коротко рассмеялся, краем глаза глядя на свое отражение в зеркальном шкафу около стены. Увиденное его не порадовало: бледный лысеющий человек в слаксах и флотском спортивном пиджаке поверх бледно-голубой рубашки. Верхняя часть его тела была непропорционально большой и грузно нависала над атрофированной нижней. Несмотря на внешнюю уверенность, в нем чувствовалась изрядная доля напряжения, которое залегло в складках вокруг глаз и рта и в болезненной бледности, проступающей сквозь загар, отчего лицо приобрело желтушечный оттенок. Он досадливо отвернулся, сосредоточив все внимание на Гарри.

Гарри поерзал на диване. Глаза его бегали, словно он избегал встречаться взглядом с Оуэном, опасаясь, что глаза его выдадут. Когда стало ясно, что мэр не торопится переходить к делу, он откашлялся и спросил:

— Вы хотели со мной встретиться по какому-то конкретному вопросу?

— Вообще-то да. — Оуэн выждал дольше, чем требовалось, и только потом изложил цель встречи: — Я хочу знать о твоей свояченице все. Следи за ее перемещениями и докладывай мне. Она не должна и шагу ступить без моего ведома. Я ясно выразился?

Лицо Гарри с широкими скулами и глубоко посаженными глазами, напоминавшее грубый набросок, который мог бы быть симпатичнее, не будь так небрежно нарисован, залилось краской.

— Я уже и так вам все рассказал. — По его лицу пробежала тень. — Нет закона, который запрещал бы открывать ресторан.

— Действительно, нет. Но позволь тебе напомнить, что она освобождена условно. Ей достаточно только слегка оступиться… — Он подался вперед и впился в Гарри взглядом. — Ты офицер полиции. И твой долг следить за такими вещами. У тебя проблемы с выполнением прямых обязанностей?

Гарри взглянул на него с неприкрытой ненавистью, но тут же опомнился и опустил глаза, промямлив:

— Я посмотрю, что можно сделать.

— Я не прошу тебя посмотреть. Я хочу, чтобы ты сделал.

В голосе Оуэна послышались металлические нотки.

Гарри снова поднял голову и посмотрел на Оуэна. Его глаза сверкнули, а красные пятна на щеках потемнели и приобрели кирпичный оттенок.

— Все дело в том, что… Если жена узнает, что я шпионю за ее сестрой…

Он запнулся, судорожно сглотнув.

— Похоже, ты насмотрелся фильмов о Джеймсе Бонде. — Оуэн улыбнулся, поднимая покоящиеся на кожаных подлокотниках кресла руки вверх, словно подчеркивая безобидность своих намерений. — Давай не будем делать из мухи слона. Все о чем я прошу, Гарри, — это выполнять свою работу. И периодически меня об этом информировать. Во избежание, так сказать, недоразумений. Учитывая сложившиеся обстоятельства, я не считаю свое пожелание чрезмерным. А ты?

Он неожиданно наткнулся на вызов во взгляде Гарри.

— Сэр, должен сказать, что мне все это не нравится. Я не говорю, что вы не имеете права на чувства. — Его взгляд невольно скользнул вниз, на инвалидную коляску. — Но, черт побери, она же член семьи. И заплатила за все сполна. Все, что ей нужно, — это возможность начать сначала, зажить по-новому.

— Разве ей кто-то мешает? — Оуэн говорил вкрадчиво, без тени угрозы. — Если я захочу оставить ее не у дел, мне достаточно будет сделать только один телефонный звонок.

— Тогда непонятно, зачем вам я, — сказал Гарри угрюмо.

Оуэн посмотрел на него, как на студента-тугодума.

— Ты ведь командный игрок, Гарри, не так ли?

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. — Гарри смотрел на него обеспокоенно.

— Только не говори, что нужно напоминать об одной вещи, которая, если всплывет, доставит тебе массу неудобств. — Оуэн на секунду замолк, давая ему возможность «переварить» услышанное. — Твой сын сейчас в футбольной команде, не так ли? А дочка учится в четвертом классе? Они еще дети, так зачем же портить им жизнь? — продолжал он все тем же вкрадчивым голосом. — Гарри, ты только пойми меня правильно… Ты мне нравишься. Мне также нравится то, что ты делаешь для общества. И, поверь, мне не хотелось бы терять такого хорошего человека из-за каких-то мелочей.

Гарри застыл на месте, и Оуэн даже испытал к нему нечто похожее на сочувствие. Дело было не в том, что Гарри принял взятку и закрыл глаза на какую-то аморальную чепуху вроде амфетаминов или детского порно. Все, что от него требовалось, — это по-другому взглянуть на дружбу одного из посетителей с девочкой из мужского клуба на шестом шоссе. Но взятка есть взятка, а у Оуэна была видеокассета с записью. У них с владельцем клуба «Китти-кэт», редкой сволочью по имени Бак Дугган, было заключено соглашение: Бак предоставляет Оуэну компромат на нечистых на руку копов, а Оуэн позволяет ему и дальше заниматься своим бизнесом. Оуэну это помогало держать представителей правоохранительных органов на коротком поводке. Гарри и не подозревал, что не он один был таким. Просто он оказался единственным, от кого в теперешней ситуации был бы прок.

Гарри медленно кивнул. При этом в его взгляде, направленном на Оуэна, читалась лютая ненависть, смешанная с восхищением хитростью противника.

— Я буду держать вас в курсе, сэр, — сказал он с известной долей яда в голосе, чтобы дать понять, что он на самом деле обо всем этом думает. Он поднялся с дивана и преувеличенно любезно поинтересовался: — Чем еще могу служить?

«Почистить ботинки, вымыть машину, отрезать себе яйца и принести их на блюдечке с каемочкой?» — явственно читалось у него на лице.

Оуэн пристально смотрел на здоровяка в форме цвета хаки, словно не замечая, что Гарри буквально нависает над ним.

— Спасибо, этого достаточно, — сказал он жестко.

Он взялся за рычаги, ловко развернулся и уже направился было за свой стол, как, услышав нарастающие крики толпы, притормозил и медленно развернулся.

— Да, кстати, дружеский совет. Я бы на твоем месте попридержал жену. С делом Спринг-Хилл еще не закончено, и, похоже, ситуация становится скверной. Ты же не желаешь своей жене неприятностей?

— Вперед, парень! — грубо подгонял Руд. Он смотрел на Джереми из-под полуопущенных век, и в глазах его был туман от текилы с пивом. — Чего ты ждешь? Приглашения на бал?

Девушка, раскинувшаяся на матрасе, на которой остались только лифчик и трусики, тоже была изрядно «поддавшей». Она посмотрела на них и захихикала, словно Руд сказал что-то невероятно смешное.

Джереми нерешительно попятился, боясь, однако, показаться недостаточно крутым.

— Мать вашу, ребята! Да вы посмотрите на нее, она же угашенная.

— Но это не значит, что она не хочет.

Матрас, лежащий на полу в спальне, был застелен грязной простыней, которая сбилась к ногам девушки. Руд легонько пнул ее сбитым носком своего мотоциклетного ботинка.

— Крошка, ты ведь хочешь? — Она промямлила что-то невразумительное, и он снова перевел мутный взгляд на Джереми. — Видишь, а я что говорил?

Джереми хотел сказать, что для него вечеринка уже окончена, но боялся разозлить Руда. Руд был непредсказуем, как своенравный тиран, — он мог улыбаться и превозносить тебя до небес, а через минуту уже смешать с дерьмом. Поэтому Джереми просто презрительно фыркнул, показывая, что он выше всех этих примитивных забав.

А ведь все так классно начиналось! Старший брат Чаки Диммика, Майк, оставил ему ключи от своей квартиры, и Руд с Чаки решили устроить маленькую вечеринку. Но веселье длилось ровно до тех пор, пока Руд не предложил сыграть в карты на раздевание: проигравший снимает с себя часть одежды и пьет «штрафную» за каждую снятую вещь. Руд, Чаки и Кенни Ламберт были еще относительно трезвыми и одетыми, в то время как девушка Руда, Кристалл, полуголая валялась в «отключке» на полу в гостиной, да и ее подруги «вырубились» одна за другой. Все, кроме этой.

Как же ее звали? Карен? Каролин? Джереми, который тоже выпил изрядно, едва стоял на ногах. Из одежды на нем остались только голубые джинсы. Он размышлял над тем, как бы выпутаться из этой скользкой ситуации. Лежащая на полу девушка так игриво посмотрела на него через рыжевато-каштановую прядь волос, упавшую на лицо, что он почувствовал внезапный прилив желания. Его замутило.

— Ты что, педик? — презрительно усмехнулся Чаки Диммик, которого Джереми мысленно окрестил Чаки Тупица[17]. Парень был настоящим дебилом, неспособным мыслить самостоятельно. Чаки не знал, почему вообще Руд с ним «зависает», ведь Руд был гораздо смышленнее его. Разве только потому, что каждому королю нужны шуты. Чаки с надеждой посмотрел на Руда, ожидая, что тот оценит его остроумие. — Да уж, готов поспорить, он любит через задницу. Разве не так, Джизз?

Чаки ткнул Руда локтем и пьяно загоготал над собственной шуткой.

— Заткнись, кретин! — бросил ему Руд.

Прыщавое лицо Чаки вытянулось, и на нем проступило выражение обиды, которое в сочетании с врожденной тупостью и алкоголем выглядело почти комично. Руд снова повернулся к Джереми, положил руку ему на плечо и заговорил вполголоса:

— Чувак, ты же не хочешь, чтобы тебя приняли за гомика? Ведь это будет совсем не круто, согласен? А теперь сделай так, чтобы дядя Руд тобой гордился. Я на тебя рассчитываю! — Он лениво подмигнул Джереми, словно речь шла о какой-то понятной только им двоим шутке.

— Да пошел ты… — проворчал Джереми с незлобной ухмылкой, чтобы не подтвердить собственные подозрения в том, что он на самом деле может быть гомиком.

Руд снова наклонился к нему и также негромко, но уже без теплоты в голосе посоветовал:

— Ты со мной не шути, парень. Я тебя всячески продвигаю, а ты меня позоришь.

— Вы, ребята, вообще полное дерьмо! — рассмеялся Джереми, не желая рисковать и без того непрочной дружбой. Он с наигранным отвращением покрутил головой и попытался пройти мимо Руда и Чаки. Но прежде чем он успел что-либо осознать, Руд схватил его за руку и повалил на матрас под дружные взрывы смеха Чаки и Кенни. К тому времени как Джереми удалось подняться, остальные уже выскочили в коридор.

Дверь захлопнулась, и комната погрузилась в темноту. Из коридора доносился приглушенный гогот и звук перетаскиваемой мебели. Пошатываясь, Джереми подошел к двери. Обнаружив, что с другой стороны к ней придвинуто что-то тяжелое, он принялся стучать в нее кулаками.

— Эй, парни! Откройте! Это уже не смешно!

Сзади послышался пьяный смех девушки. Каролины? Кэрри Энн?

— Ты что, такой большой мальчик, а темноты боишься?

Джереми, который уже поднес руку к выключателю, тут же ее отдернул.

— Я этого не говорил.

— Иди сюда, — позвала она. После недолгих раздумий Джереми пересек комнату и присел на матрас, поджав колени к груди. — Извини, напомни, как тебя зовут. А то я слегка перебрала. Если ты вдруг не заметил… — Она тихонько захихикала, а потом принялась икать.

— Джереми, — ответил он.

Она покосилась на него из-под растрепанных волос.

— Джереми? Очень мило. Тебе нравятся девушки, Джереми?

— Да, мне нравятся девушки, — огрызнулся он с обидой. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, он смог разглядеть, что она совсем неплохо выглядит.

— Так ты не гей?

— Не слушай их. Они полные придурки. — Джереми ткнул пальцем в направлении двери, гогот и ржание за которой постепенно стихли, — друзья перебрались в другую комнату. — Послушай, это вообще-то не моя идея, — произнес он холодно, — поэтому если я не в настроении развлекаться, то тебе придется меня простить.

— Как хочешь. — Кэрри Энн негромко отрыгнула и перевернулась на спину, глядя на него сквозь паутину спутанных рыжевато-каштановых волос. — Знаешь, а ты мне кое-кого напомнил. Того парня из фильма… не помню, как его звали. Фильм о чокнутом пареньке, которому в конце достается девушка. По-моему, там еще Джефф Бриджес снимается в роли отца.

— Не думаю, что смотрел такое, — сказал Джереми, вкладывая в голос столько сарказма, сколько смог.

— Очень плохо. Это нашумевший фильм, просто отпад. — Она провела босой ступней по его обтянутому джинсами бедру, и он моментально почувствовал возбуждение. От этого ему стало еще противнее. Он оттолкнул ее ногу.

— Не делай так.

— Как?

Она снова начала его гладить.

— Как сейчас делаешь.

Он немного отодвинулся.

— А что такое? Я тебе не нравлюсь? — Она изобразила на лице обиду.

— Конечно, нравишься. Просто…

Неожиданно Джереми понял, что и сам не знает, почему так себя ведет. Наверное, Руд прав, и с ним действительно что-то не в порядке. То, что он не гей или кто-то там еще, он знал точно. Доказательством этому служило жжение в паху. Но если практически обнаженная девушка откровенно с ним заигрывает, если от возбуждения вот-вот треснет ширинка, а он при этом сидит как бревно, ничего не делая, то это явно говорит о каких-то серьезных отклонениях.

— Что? — нетерпеливо переспросила она.

Она провела по его руке ноготками, выкрашенными в синий «металлик», который переливался в лунном свете, сочащемся сквозь занавески. От ее прикосновений по телу побежали мурашки. На этот раз он не стал ее отталкивать. Девушка обвила руками его шею и уложила рядом с собой. В следующий миг они уже целовались. От нее пахло сигаретами и пивным перегаром, но почему-то его это только подталкивало. Он открыл рот и позволил их языкам встретиться.

Он гадал, сумела ли она понять, что он еще девственник. Можно ли это понять, просто целуясь с человеком? И как она на это отреагирует? В трезвом состоянии при мысли об этом его бы просто парализовало от страха. Но он был пьян и перевозбужден, поэтому происходящее казалось таким же безобидным, как переписка в чате, когда сидишь дома за компьютером.

Они целовались до тех пор, пока Джереми не осмелел настолько, что поддел пальцем эластичную резинку ее трусиков. Он замер, когда палец коснулся ее лобковых волос. Но она не оттолкнула его руку, и он стал продвигаться дальше.

Она была влажной. О боже! Ему казалось, что он может кончить, просто трогая ее там…

Она расстегнула лифчик и сбросила трусики. Джереми поднес ладонь к лицу и уловил ее запах. Он подействовал на него, как наркотик. Ощущения были такие же, как от «экстази»: кровь начала пульсировать быстрее, а кожа стала настолько чувствительной, что казалось, будто он впитывает в себя весь мир. Мысли, которые всю неделю не давали ему покоя — в основном это были мысли о матери, — забились куда-то в отдаленный уголок сознания, где и рассеялись, как дым от далекого костра.

Он обхватил ладонью ее грудь и провел большим пальцем по соску, который мгновенно затвердел, вызвав у него новый прилив удовольствия. Это он сделал! Сам! Это могло бы стать лучшим моментом в его жизни, если бы она глухо не простонала:

— Джимми… О да, детка, сделай это!

Джимми? Что за Джимми, черт возьми? Она хотела сказать Джереми? Он застыл на секунду. Та его половинка, которая нашептывала, что не стоит делать этого, практически взяла верх над второй, распаленной, у которой было лишь одно на уме. «К черту!» — подумал он. Она сама сказала, что хочет этого. Не с ним, так с другим. А разве ему хотелось остаться девственником до конца дней своих? И не просто девственником, а гомиком, который упустил единственный шанс использовать свой член по назначению, а не просто сидеть и дрочить.

Со скоростью человека, спешащего занять последнее место в спасательной лодке, он сбросил с себя одежду. Джинсы он отшвырнул с такой силой, что они с плавным, скользящим звуком проехали по полу и ударились о стену. Голый, он вытянулся рядом с ней. Комната кружилась так, словно матрас, на котором они лежали, был вовсе не матрас, а плот, вертящийся в водовороте. Они целовались, а потом ее рука оказалась у него на члене. Пальцы, обхватившие его, плавно двигались вверх-вниз, доводя Джереми до исступления… О боже, боже! Если она не остановится, я сейчас кончу…

Но он не хотел, чтобы она останавливалась. Он хотел, чтобы это ощущение длилось целую вечность.

И снова, на этот раз еле уловимо, голос разума напомнил о себе: «Она пьяна. Она не знает, что делает. Она принимает тебя за какого-то парня по имени Джимми. Лучше прекрати это, пока не поздно».

Но это были лишь посторонние шумы в голове, поэтому он попросту выключил звук. Кого волнует то, что она его с кем-то путает? Если она так набралась, что уже не в состоянии отличить, то это ее проблемы. И то, что он без презерватива, тоже не страшно. Она же ничего не говорит, значит, сама обо всем позаботилась — сделала все, что обычно делают девушки в таких случаях. Уж ее-то никак нельзя назвать неопытной.

Когда он вошел в нее, она закричала:

— Да, вот так, не останавливайся!

Больше в поощрении он не нуждался. Спустя несколько секунд он уже кончал, уносимый ослепляющим вихрем. Он скатился с нее и обнаружил, что она «отключилась». Но когда ошеломляющий пик блаженства прошел, проснулся стыд. Кэрри Энн, ее звали Кэрри Энн… теперь он вспомнил. Она лежала на спине с закрытыми глазами и приоткрытым ртом и тихонько посапывала. Ноги ее были безвольно раскинуты в стороны. Он нежно поцеловал ее в губы, и она шевельнулась, что-то бормоча во сне.

— Кэрри Энн? — прошептал он.

Но она спала как убитая. Да и что он мог сказать, кроме того, что сожалеет? Сожалеет о чем? О том, что трахал ее, понимая, что это неправильно, или о том, что не был парнем по имени Джимми? Нет, пусть уж лучше так. Если повезет, утром она ничего и не вспомнит. Так, словно ничего не было.

А на следующий день Джереми вызвали в кабинет к директору. Одного взгляда на мистера Гивенса хватило, чтобы понять, что его позвали не для того, чтобы попросить позаниматься математикой с кем-то из учеников, как это было всякий раз, когда директор желал его видеть. Мистер Гивенс встретил его с мрачным выражением лица. Опускаясь в кресло напротив директорского стола, Джереми почувствовал, что попал в беду и эта беда непосредственно связана с событиями прошлой ночи. Его прошиб холодный пот. Он почувствовал, как похмелье отступает, вытекая из него, как дождевая вода через сточную канаву. Мысли моментально прояснились, каждая клеточка мозга гудела от напряжения.

— Я только что говорил по телефону с миссис Флаглер, — сказал мистер Гивенс. Видя, что Джереми никак не реагирует на эти слова, он решил многозначительно уточнить: — Матерью Кэрри Энн.

Джереми напрягся и медленно кивнул, молчаливо подтверждая, что и в самом деле знает Кэрри Энн.

— Она крайне расстроена, — продолжал директор, принимая свой обычный жизнерадостный вид, ровный и невыразительный. Блестящие гладкие розовые щеки и стриженая белая борода делали его похожим на современного Санта Клауса. — Кажется, с Кэрри Энн случилась беда прошлой ночью. Ты что-нибудь об этом знаешь, сынок?

Он пристально смотрел на Джереми поверх загроможденного стола. Тот постарался изобразить из себя сущую невинность.

— Прошлой ночью у нас была вечеринка. Были мы с ней и еще кое-кто. Ну хорошо, мы все тогда слегка перебрали, но…

Он пожал плечами, как бы говоря: «Да вы и сами знаете, как оно бывает…» В это время перед его глазами проплывали картины прошлой ночи. Кэрри Энн лежит пьяная на матрасе, с бедрами, липкими от его спермы… Потом они с Рудом и Чаки втроем выносят ее наружу, а Кенни, единственный более-менее трезвый, чтобы сесть за руль, подгоняет к дому машину… Стыд переполнил его при воспоминании о том, как они выбросили ее перед домом, словно мешок с мусором.

— Боюсь, не все так просто, как ты рассказываешь.

— С ней все в порядке?

В душу закрался новый страх. Джереми слышал, что люди умирают от алкогольного отравления. А ведь что-то в этом роде могло случиться и с Кэрри Энн.

— Она в порядке, — сказал директор, одновременно давая понять, что хотя смертельная опасность девушке и не угрожает, все же с ней случилось что-то крайне неприятное. — Но в полицию уже сообщили. Поэтому если тебе есть в чем сознаваться, то сейчас, думаю, самое время.

— В полицию? — Джереми почти кричал.

— Она утверждает, что ее изнасиловали.

В кабинете повисла тишина, на фоне которой посторонние звуки только усиливались: звенящий вдалеке звонок на третий урок, жужжание факса, стук клавиатуры в приемной директора… Выждав несколько секунд, мистер Гивенс снова спросил:

— Итак, тебе есть что сказать?

Джереми покачал головой, которая, казалось, болталась из стороны в сторону, словно шея не выдерживала ее тяжести.

— Нет, сэр.

Директор прищурился. Казалось, он пытался понять, скрывает ли Джереми что-то или его неразговорчивость является следствием шока. Вероятно, он все же решил, что Джереми невиновен, по крайней мере, пока не будет доказано обратное, потому как заговорил вполне доброжелательно:

— В любом случае, я не думаю, что тебе вообще стоит разговаривать с полицией, пока мы не поговорим с твоим отцом. Я ему уже звонил. Точнее, оставил пару сообщений. Не знаешь, где я могу его найти?

Джереми попытался собраться с мыслями, которые метались в голове, как птицы в клетке, и попытался сообразить, где же может быть отец. Рэнди никогда не отключал сотовый, чтобы Джереми в экстренном случае мог с ним связаться, но в отдельных местах его участка были перебои со связью.

Какой-то странный порыв заставил его полезть в задний карман джинсов и достать свернутый лист переплетной бумаги, на котором был записан номер телефона. Джереми неделями носил его с собой, но у него и в мыслях не было, что этот номер может ему пригодиться. А теперь вот понадобился.

Он протянул его мистеру Гивенсу.

— Попробуйте связаться с моей мамой.