Любимый грешник

Глава 1

— Четверка в боковую лузу. — Эйслинн коротким четким ударом загнала шар в лузу, и он упал с приятным стуком.

Ее партнер по игре, Денни, бил с такой силой, как будто хотел разнести шар вдребезги. Она закатила глаза:

— Ты куда-то торопишься? — Он прицелился кием.

— Точно. — Концентрация и контроль . Вот все, что сейчас нужно, она же забила двойку.

Он кивнул и ударил. Почти.

Эйслинн обошла стол, остановилась и натерла кий мелом. Звуки вокруг нее — стук сталкивающихся шаров, низкий смех, даже нескончаемый поток кантри и блюза из музыкального автомата — крепко держали ее в реальном мире: в мире людей, в безопасном мире. Но этот мир не был единственным несмотря на то что Эйслинн безумно хотела, чтобы это было именно так. Однако сейчас на короткое время другой мир — уродливый — был скрыт.

— Тройка в угловую лузу. — Она сделала движение кием — хороший удар.

Концентрация. Контроль.

А потом она почувствовала это — теплый воздух на коже. Фейри с его слишком горячим дыханием вдыхал аромат волос, обвивающих ее шею. Его подбородок остро давил на кожу. Даже вся концентрация в мире не смогла бы сделать лицо этого фейри менее отвратительным.

Она промахнулась: в лузу упал биток.[1]

Денни вытащил шар.

— Что это было?

— Полная лажа. — Она выдавила улыбку, глядя на Денни через стол, только чтобы не видеть тех, кто сейчас входил в дверь.

Даже не глядя, она прекрасно их слышала: смех и визг, скрежет зубов и трепет крыльев, настоящая какофония, избежать которой она никак не могла.

Когда вечер опускался на город, они целыми группами бродили по улицам, вторгаясь в ее пространство, уничтожая все ее шансы на покой.

Денни не посмотрел на нее, на задал никаких вопросов, просто шагнул к ней от стола и крикнул:

— Грейс, сыграй что-нибудь для Эш.

Грейс покопалась в музыкальном автомате и нашла то, что не относилось к кантри или блюзу — Limp Bizkit «Break Stuff».

Когда странная музыка в сопровождении могильного голоса рассеяла гнев, сводящий живот, Эйслинн улыбнулась. Если бы я могла также освободиться, направить все годы агрессии на этого фейри. Она водила рукой по гладкому дереву кия, наблюдая, как Остролицый кружит вокруг Грейс. Я бы начала с него. Прямо здесь, прямо сейчас. Она прикусила губу. Разумеется, все решат, что она совсем выжила из ума, если она начнет тыкать кием в никому не видимое тело. Все так подумают, но только не фейри.

Денни очистил стол до того, как песня закончилась.

— Мило. — Эйслинн прошла к стойке у стены и вставила кий в свободную ячейку.

Хихикая пронзительно-высоким голосом прямо за ее спиной, Остролицый вырвал прядь ее волос.

— Покажем им еще? — Но голос Денни сказал больше, чем его слова: он знал ответ уже до того, как задал вопрос. Он не знал, почему, но он умел читать знаки.

Остролицый водил прядью ее волос по его лицу.

Эйслинн откашлялась:

— Давай в другой раз.

— Конечно. — Денни начал разбирать кий.

Постоянные клиенты никогда не обсуждали частые перепады ее настроения и непонятные привычки.

Она быстро пошла к двери, прощаясь на ходу, сознательно стараясь не смотреть на фейри. Они сдвигали с мест шары, толкали людей — делали все, чтобы спровоцировать проблемы, — но не последовали сегодня за ней, пока. Возле стола, расположенного у самой двери, она остановилась:

— Я ухожу.

Один из парней поднял взгляд от замечательной комбинации шаров для удара, поскреб свою бородку и пригладил торчащие в разные стороны пепельные волосы:

— Золушке пора домой?

— Ты же знаешь как это бывает — нужно попасть домой до того, как потеряешь туфельку. — Она подняла ногу в старом теннисном кеде. — Ни один принц не польстится на такое.

Он фыркнул и снова повернулся к столу.

Фейри с оленьими глазами шла через комнату; тонкокостная с выпирающими суставами, она была вульгарной и великолепной одновременно. Слишком большие для ее лица глаза делали ее поразительной. С этими глазами в сочетании с чрезвычайной худобой она казалась уязвимой, невинной. Однако она не была такой.

Никто из них не был.

Женщина за столом возле Эйслинн сбила длинную трубочку пепла в уже переполненную пепельницу.

— Увидимся в следующие выходные.

Слишком нервничая, чтобы ответить, Эйслинн кивнула.

Фейри с оленьими глазами быстрым, едва заметным движением тонкого синего языка щелкнула какого-то парнокопытного фейри. Он отступил, но дорожка крови уже сбегала вниз по его впалой щеке. Оленеглазая захихикала.

Эйслинн с силой закусила губу и подняла руку, чтобы помахать на прощание Денни. Сконцентрируйся . Она с трудом заставила себя идти уверенно, спокойно. К сожалению, ни уверенности, ни покоя она не чувствовала.

Она вышла на улицу, силясь сдержать опасные слова, готовые сорваться с губ. Она хотела кричать, хотела сказать им всем, чтобы убирались отсюда, но не могла. Она не могла говорить с ними, иначе они узнают о ее секрете: узнают, что она может их видеть.

Единственный способ выжить — хранить этот секрет. Бабушка научила ее этому правилу еще до того, как Эйслинн научилась писать свое имя: не высовывайся и держи рот на замке. Ей казалось, что скрывать это неправильно, но если бы бабушка хотя бы заподозрила непослушание, она посадила бы ее под замок: домашнее обучение, никаких общественных мест, никаких вечеринок, никакой свободы, никакого Сета. Она провела так немало времени, пока училась в средней школе.

Больше — никогда.

Поэтому, сдерживая гнев, она направилась в центр города — в относительную безопасность железных решеток и металлических дверей. Железо в своем изначальном виде так же, как и переработанное в сталь, было ядовитым для фейри, что Эйслинн находила весьма удобным для себя. Если не брать во внимание тех фейри, что гуляли по ее улицам, Хантсдейл был ее домом. Она бывала в Питтсбурге, гуляла по Вашингтону, бродила по Атланте. Эти города ей нравились. Но они были уж слишком процветающими, чересчур оживленными, перенасыщенными парками и деревьями. Хантсдейл не процветал. Уже довольно давно. А это значило, что фейри тут тоже не процветали.

Кураж звенел в большинстве переулков и аллей, которые она пересекала, но это было совсем не так плохо, как распространяющееся удушье фейри, скачущих по бульварам Вашингтона и разгуливающих в ботанических садах Питтсбурга. Этой мыслью она пыталась себя успокоить на ходу. Здесь было меньше фейри, как собственно и людей.

Меньше — это хорошо.

Улицы не были пусты: люди спешили по делам, шли за покупками, гуляли, смеялись. Им было проще: они не видели синего фейри, который возглавлял клин из нескольких крылатых собратьев за грязным окном, никогда не видели фейри с львиными гривами, которые пересекали линии электропередач, толкаясь и приземляясь прямо на людей.

Быть такой же слепой … Это было заветной мечтой Эйслинн всю ее жизнь. Однако это желание ничего не меняло. Даже если бы ей удалось каким-то образом больше не видеть их, человек не может перестать знать истину.

Она засунула руки в карманы, продолжая идти дальше, мимо матери с непослушными детьми, мимо витрин магазинов, разукрашенных морозными рисунками, мимо улиц, покрытых заиндевелой грязью. Она дрожала. Казалась, началась бесконечная зима.

Она миновала угол Харпер и Третьей улицы, когда они вышли из переулка — те два фейри, которые преследовали ее почти каждый день в течение последних двух недель. У девушки были длинные белые волосы, струящиеся, как кольца дыма. Ее губы были синими — не от помады, а как у мертвеца. На ней была выцветшая коричневая кожаная юбка, вышитая толстыми нитками. Рядом с ней был огромный белый волк, она то ехала на нем, то опиралась на него. Когда другой фейри касался ее, от ее кожи шел пар. Она оскаливалась, толкала и била его, но он только улыбался.

И когда он делал это, он становился по истине великолепным. Он постоянно слегка светился, как будто горячие угли тлели в нем. Его волосы до плеч сияли, как медные струны, которые могли бы порезать кожу Эйслинн, если бы она решила пропустить их сквозь пальцы. Но, разумеется, она не стала бы этого делать, даже если бы он был настоящим человеком — он был не в ее вкусе: смуглый и слишком красивый, а его небрежная походка говорила о том, что он прекрасно знал, насколько привлекателен. Он шел так, будто все и все были в его власти, из-за чего казался выше. Однако он все же не был таким же высоким, как худые до костлявости девушки на речном пляже или незнакомцы с кожей цвета древесной коры, которые бродили по городу. Он был среднего роста, лишь на голову выше, чем сама Эйслинн.

Когда он приближался, она чувствовала аромат полевых цветов, слышала шелест ивовых веток, как будто сидела у пруда в один из редких летних дней: вкус самого разгара лета в начале холодной осени. И ей хотелось сохранить этот вкус, согреться в нем, завернуться в него, пока тепло не впитается в ее кожу. Это пугало ее. Ее пугало почти непреодолимое желание приблизиться к любому из них. Он пугал ее.

Эйслинн ускорила шаг, не побежала, просто зашагала быстрее. Только не беги. Если она побежит, они станут преследовать ее, они всегда так делают.

Она нырнула в «Мир комиксов». Ряды не покрашенных деревянных полок магазина давали ей ощущение безопасности. Моя территория .

Каждую ночь она ускользала от них, пряталась, выжидая, когда они пройдут мимо и исчезнут из вида. Иногда это не получалось с первого раза, но, тем не менее, срабатывало всегда.

Она ждала в магазине, надеясь, что они не заметили ее.

А потом он вошел, каким-то образом скрыв свое сияние, вполне похожий на человека и — видимый для всех.

Это что- то новенькое . Это не хорошо. Там, где дело касалось фейри, не могло быть ничего хорошего. Они каждый день проходили мимо нее — мимо всех — невидимые и неслышимые, пока они сами того не желали. Эйслинн знала: самые могущественные из них — те, которые могли проникнуть дальше в город, — могли создавать иллюзию — так они управляли человеческим сознанием — и спрятать свою истинную сущность под видом людей. Эти фейри пугали ее больше других.

Но этот был еще хуже: он «надел» иллюзию прямо на ходу, став видимым внезапно, как будто его появление вообще ничего не значило.

Он остановился у прилавка и заговорил с Эдди, наклонившись к нему, чтобы тот услышал его, поскольку из динамиков в углах грохотала музыка.

Эдди посмотрел в ее сторону, а потом снова на фейри. Он произнес ее имя. Она видела это, хотя и не могла слышать.

Только не это.

Фейри пошел к ней, улыбыясь и выглядя так, будто он был просто одним из ее самых богатых одноклассников.

Она отвернулась и взяла с полки старое издание ужасов и сказок, очень надеясь, что руки ее при этом не дрожали.

— Эйслинн, правильно? — Мальчик-фейри был прямо возле нее, плечом к плечу, слишком близко. Он посмотрел на комикс и улыбнулся. — Есть что-нибудь интересное?

Она отступила и медленно осмотрела его. Если он хотел походить на человека, то она сказала бы, что ему это не удалось. В потертых джинсах и тяжелом шерстяном пальто он выглядел слишком респектабельно. Он «приглушил» медный цвет своих волос до песчано-белого, скрыл странный шелест лета, но даже в виде человека был слишком красив, чтобы быть настоящим.

— Я таким не интересуюсь, — она вернула комикс на полку и вошла в следующий проход, стараясь сдерживать страх, что, впрочем, ей плохо удавалось.

Он настойчиво последовал за ней, чересчур близко.

Она не думала, что он причинит ей вред. Только не здесь, не на публике. Ко всем их недостаткам, они вели себя лучше, когда носили человеческие «маски». Может быть, потому, что боялись железных решеток в человеческих тюрьмах. На самом деле совершенно неважно, почему. Имело значение лишь то, что это правило они, похоже, соблюдали.

Но когда Эйслинн взглянула на него, ей все еще очень хотелось убежать. Он был похож на тигра, выслеживающего свою добычу, прячась в конце ущелья.

Мертвенно-бледная девушка ждала снаружи, сидя на спине своего волка. Ее лицо было задумчивым, а глаза горели каким-то черным светом — странные вспышки цвета в черной луже.

Не смотри прямо на невидимых фейри, правило № 3 . Эйслинн снова взглянула на полку перед собой так спокойно, как будто просто осматривалась в магазине.

— У меня назначена встреча с несколькими людьми за чашечкой кофе, — мальчик-фейри приблизился. — Хочешь присоединиться?

— Нет, — она боком отступила подальше от него. Сглотнула, но это не помогло. Во рту было сухо от страха и искушения, которые она ощущала в этот момент.

Он последовал за ней:

— В другой вечер.

Это не было похоже на вопрос, нисколько. Эйслинн покачала головой:

— Определенно, нет.

— У нее всегда был иммунитет к твоим чарам, Кинан, — проговорила с улицы бледная девушка. Ее голос был мелодичным, но в нем чувствовались резкие нотки. — Умница.

Эйслинн не ответила: бледная девушка не была видимой. Не отвечай невидимым фейри, правило № 2.

Он тоже не ответил ей, даже не взглянул в ее сторону.

— Могу я написать тебе? По электронной почте? Или еще как-нибудь?

— Нет. — Ее голос был грубым. Во рту было сухо. Она снова сглотнула, язык прилип к небу и издавал щелкающие звуки, когда она пыталась заговорить. — Меня это совершенно не интересует.

Вообще- то ее это очень интересовало.

Она ненавидела себя за это, но чем ближе к ней он стоял, тем больше она хотела ответить да, да, пожалуйста, да на все, что ему только хотелось. Но она не сказала. Не могла.

Он вытащил листок бумаги из кармана и что-то нацарапал на нем.

— Это мой адрес. Если ты передумаешь…

— Не передумаю. — Она взяла листок, стараясь унять дрожь в пальцах, опасаясь, что если прикоснется к нему, все станет еще хуже, и засунула в карман.

Пассивное сопротивление . Именно это посоветовала бы бабушка. Просто пройди через это и уходи.

Эдди наблюдал за ней. Бледная девушка тоже.

Мальчик- фейри наклонился к ней и прошептал:

— Мне действительно хочется познакомиться с тобой, — он понюхал ее, как будто на самом деле был каким-то животным, не более чем просто похожим на человека. — Честно слово.

И тут было правило № 1: никогда не привлекай внимание фейри . Она почти бросила попытки держаться подальше от него от своего необъяснимого желания сдаться в его руки. Она застыла в дверном проеме, когда бледная девушка прошептала:

— Беги, пока можешь.

Кинан смотрел, как Эйслинн уходит. Она хотела побежать, но не побежала. Он чувствовал это, чувствовал ее страх, как бьющееся сердце побежденного животного. Смертные обычно не убегали от него, особенно девушки: только одна сделала это за все те годы, что он играл в свои игры.

Это девушка была напугана. Ее и так бледная кожа побелела еще больше, когда он обратился к ней, делая ее похожей на видение в рамке прямых иссиня-черных волос. Утонченной . Это придавало ей какую-то уязвимость, доступность. А может, такое впечатление производила ее миниатюрность. Он представил себе, что если бы она встала рядом с ним, ее голова была бы прямо под его подбородком, и он смог бы целиком укрыть ее полами своего пальто. Идеально .

Правда, она явно нуждалась в некотором руководстве по поводу одежды — нужно заменить повседневное барахло, которое она, судя по всему, предпочитала, добавить немного драгоценностей — к сожалению, все это было невозможно в ближайшем будущем. Ну, по крайней мере, у нее были длинные волосы.

Она была как глоток свежего воздуха, удивляя тем, что контролировала свои эмоции. Большинство выбранных им девушек были такими пылкими, такими изменчивыми. Когда-то он думал, что пламенная страсть — замечательная черта для Летней Королевы. Это имело смысл.

Дония прервала его мысли:

— Не думаю, что ты ей нравишься.

— И что с того?

Дония скривила синие губы — единственное пятно цвета на ее холодном белом лице.

Он знал ее и мог видеть доказательства произошедших с ней перемен — светлые волосы стали белыми, цвета снежной бури, эта бледность придавала ее губам синеватый оттенок, но она была все так же прекрасна, как в тот день, когда приняла силу в качестве Зимней. Прекрасная, но не моя. Зато Эйслинн будет моей.

— Кинан, — сказала Дония, и облако замерзшего воздуха выскользнуло вместе с ее голосом, — ты ей не нравишься.

— Понравлюсь. — Он шагнул на улицу и сбросил иллюзию. Затем сказал слова, которые погубили судьбы многих смертных девушек: — Она снилась мне. Она — единственная.

И с этими словами способность Эйслинн умереть начала таять. Пока она не станет Зимней, она принадлежит ему — и в горе, и в радости.