О странных путях, которые привели их к знакомству, о том, что он вошел в ее жизнь и, похоже, она никогда не избавится от этого. Впрочем, она и не хочет этого избавления, потому что без Мити, без ее любви к нему, жизнь ее была бы унылой и лишенной какого-либо цвета...
Она вспомнила о том, что он женат. Это снова ранило ее, но она постаралась не думать об этом. Сколько ему лет? Двадцать?
Возникло виденное в зале: сбоку от Мити сидела и видна была в профиль хорошенькая, изящная, маленькая, с очаровательной черной головкой девочка. Юная как весна. Но со скучающим личиком.
Этого Леля понять не могла. Эта девочка обладает непереносимым счастьем видеть Митю каждый день! И не только видеть... Говорить с ним, любить его, - жить с ним рядом, на расстоянии ладони... И скучать, когда он читает свои прекрасные стихи?!
Леля не вошла в метро, а пошла бульварами, - жар, который охватил ее там, у двери зала, не проходил и мысли скакали - бредовые.
Во-первых, она решила, что не будет больше скрываться от Мити...
Во-вторых ей захотелось сказать этим девчонкам из отдела, что она давно знает Митю и давно в него влюблена, а он в нее, вне зависимости от его жены, детей и лелиного возраста...
Ей вдруг отвратительна стала маска, которую она носила: дамыкомильфо средних лет, которая приоткрывая в улыбке жемчужные зубки, устало объясняет восхищенным девчонкам, что шуба ее из енота и привезена из Канады, а в серьгах настоящие изумруды, а...
Смертельно ей это надоело! Вдруг, - сегодня это слово и движение стало главным в ее поведении, - она вытащила из сумочки
двушник, вошла в телефон-автомат и позвонила Кире.
Та оказалась дома и Леля слезно попросила ее приехать на Гоголевский бульвар. Кира удивилась, но не подала виду и сказала, что сейчас выходит, они давно не виделись и звонок Киру обрадовал.
А Леля, повесив трубку, уже обругала себя за этот дурацкий звонок. Ничего она Кире говорить не будет, скажет, что весна, нервы, и попросит Киру погулять с ней, как прежде.
Когда она увидела Киру, спешно идущую к ней, она попыталась изобразить на лице светскую улыбку, но не смогла, а еле сдерживая слезы, обрушила на Киру: Кирка, прости, что я... Я влюблена в твоего Митю как дура и не знаю, что мне делать! Я тебе противна? Пусть!
И отвернулась, чтобы Кира не заметила, как дрожат ее губы. Кира заметила. Заметила и лелину бледность, и растерянный
взгляд, и скинутый с головы, висящий кое-как шарф. Самым ненужным предметом разговора был для Киры именно ее племянник, а тут такое!..
Кира спросила тоном железной леди: и что должна в этой ситуации делать я?
Этот тон подействовал на Лелю как удар кнута и она, уже эпатируя подругу, теряя почву под ногами, не владея собой, громко заговорила: почему я должна все время сдерживаться? Почему я каждый день должна себя уговаривать, что я - грешница и гнусная баба? Почему я уже сейчас должна начать торжественный путь к старости? Почему? Почему я не имею права быть свободной? Я обязана радовать всех вас своей сверхприличностью, да? А себя радовать я не должна? Я буду с ним, и думайте обо мне, что хотите!
Леля кричала и прохожие оглядывались на них, а Кира холодно смотрела на подругу - бывшую подругу! - и удивлялась собственному долготерпению и своей бывшей прямо-таки рабской привязанности к этой женщине, которая даже ради приличия не сдержала свою пошлую похотливую суть... Она готова смести все человеческие ценности из-за пустопорожней ничтожной близости с мальчишкой!..
Только жалость к Леле и остатки давней любви остановили Киру,
- она хотела повернуться и уйти от этой обезумевшей самки. И попыталась, - в который раз! Но теперь - в последний! - внушить Леле хоть какие-то доступные ее пониманию истины.
- Послушай, Елена, - сказала Кира урезонивающе, - Ты права, никто никому ничего не должен. Ты можешь жить, как тебе хочется и нравится. Я сама считала, что тебе надо уйти от своего мужа, который тебя не уважает, и стать свободной. Но для чего? Для того, чтобы понять, какова твоя жизнь и что тебе нужно,- на холодную голову подумать об этом, на свободе. Теперь-то я понимаю, - тебе нужна свобода ради пошлой связи с мальчишкой, ради унизительного рабства у него. Через неделю спанья с ним, ты будешь подавать ему кофе в постель, не он - тебе! Ты! Через месяц - его любовнице, а через полтора - или раньше - он тебя выкинет, как ненужное тряпье. Ты хоть это понимаешь?
Леля плохо понимала, что говорит Кира и уловила только, что будет носить Мите кофе в постель и упрямо заявила: буду. Буду - кофе в постель.
Кира взяла ее руку, холодную, без перчатки, влажную от дождя, и без всякого пафоса, проникновенно сказала: Лелька, дурочка, но ведь он женат. На той самой Нэле, помнишь? У них ребенок, мальчик. Митенька. Они любят друг друга. А папа Нэли - Министр... Ты прости меня, но выглядишь ты полной дурой, скорее, - сошедшей с ума. Не в моих глазах, ты знаешь, я тебе все прощаю. В глазах того же Митьки. Набитой дурой, свихнувшейся на сексе стареющей бабой!
Леля опустила голову и, зная, что скажет чушь, прошептала: все равно. Мне все равно.
И странно, чем бессмысленнее и больше упорствовала Леля, тем спокойнее и доброжелательнее становилась Кира,- она уже понимала, что теперь Лелька упрямится от стыда и незнания, как развязать узелок, который сама же и завязала, вызвав Киру на мокрый бульвар.
Кира жалела ее и думала, какое великое счастье, что ей не приходилось биться головой о стены из-за ничтожества, мужчины,- существа другого пола и мира...
На что Леле - Митя? Она его знает? Он поразил ее умом и интеллектом? Добротой? Чем? Ничем. Леля, как обычная баба, бесится из-за смешных - на взгляд Киры - вещей: нюансов различности строения и неудовлетворенной физиологии. А какие слова при этом мизере употребляются: Свобода! Радость. Счастье! Все почти вселенское... Бедная, бедная Лелька, со своей бабьей сущностью.
Кира ласково обратилась к подруге: Лелька, милая, возьми себя в руки. Все пройдет, поверь. Да ты и сама это знаешь. Перетерпи. Как боль. Болезнь. Перетерпи, сжав зубы.
Лелю снова подбросило: не буду терпеть! Не хочу! Терпите вы! Ненавижу терпение! И буду видеть его каждый день! Он у нас на практике!
Тут вздрогнула Кира: так вот отчего такой любовный взрыв!.. Они видятся... Она подумала вдруг, что, наверное, надо скаать об этом Нэле...
Но это было лишь мгновение, - какое ей дело до митиного семейства и его благополучия! Ее пугала своей неудержимостью Леля. - Ах, вот оно что! Медленно и со значением произнесла Кира, - и ты собралась стать его любовницей?
Пока это слово не произносилось, прикрываясь фиговыми цветочками и листиками иных, более красивеньких и романтических слов, будучи произнесенным, нарушило в принципе-то благостную, - несмотря ни на что, - и как бы философскую атмосферу, ударило, как попавший в лужу камень, разбрызгав грязь и мокроту.
Леля пришла в себя и поняла, ЧТО она наговорила и наворотила. И попыталась что-то исправить,- ей и в самом деле было нестерпимо стыдно за себя.
- Кира, прости меня, ничего я делать не буду... Ты же понимаешь! Это так... Наваждение. Я же все понимаю, Боже мой! Неужели ты думаешь, что я... Какой-то сегодня дурной настрой, мне некому было выговориться, а теперь прошло... Бывает иногда... Бывает же... - она смотрела на Киру жалобными глазами и говорила все это совершенно искренне, как перед тем - абсолютно противоположное.
И Кира поняла.
Они шли по бульвару молча и спокойно, а Леля вспоминала кирины слова о том, что Митя любит свою жену и у них ребенок и папа
- Министр. И все больше съеживалась и заболевала от своей недостойной вспышки и от себя самой...
... Перетерпеть. Перемочься. И через некоторое время понять, что все ушло. И что? Чем она будет жить?.. Но об этом думать запрещено. Перемочь. Все.
Наутро Митя и Елена Николаевна встретились в столовой.
Митя шел с подносом, на котором стоял его обед, а Елена Николаевна с Верой вошли.
Митя увидел ее и дико, безудержно, покраснел, пролепетав кое-как: здравствуйте... Он не уловил, ответила ли она, а плюхнулся за ближайший столик. К нему подсели парень и девушка из профсоюза и стали петь дифирамбы.
Девушка сказала, что в следующий раз они пригласят кого-нибудь из великих - Окуджаву, например, или Евтушенко, и тогда митина карьера поэта обеспечена.
Митя слушал в полуха, - он следил, пройдет ли мимо Елена Николаевна?
И она прошла со своей рыжей спутницей и Митя вдруг спросил, - это было неловко и не к месту, тем более, что рядом с ним сидела смазливенькая девушка, явно им интересующаяся,- что это за дамы?
Девушка пожала плечами, а парень незаинтересовано сообщил, что они из английского отдела научной литературы, держатся особняком, впрочем, успеха не имеют, так как одна не самая юная, а другая, видимо, слишком высокого о себе мнения.
Митя сразу перестал симпатизировать этому парню.
Леля была необыкновенно хороша, - в темносинем бархатном костюме, с белым кружевным воротником и манжетами, похудевшая и чуть утратившая свою яркость.
Это ей шло, посчитал Митя.
Презрев удивленных своих собеседников, он проводил Лелю загоревшимися глазами, восхищаясь ею и чувствуя, как замершая было любовь вспыхивает с новой силой. Она - королева. Эта тонкая талия и широкие бедра! Поступь! Длинные, до плеч, пепельные волосы, собранные под бархатный обруч!..
Ему хотелось броситься за ней, но он все же этого не сделал. Да и зачем? Теперь он знал, где ее найти.
Весь день у Мити было роскошное настроение. Он был весел, обаятелен и смешлив. Обсуждал новости, болтал, кокетничал с девушками.
Дома Митя тоже был не совсем обычным, - улыбался, задумывался, невпопад о чем-нибудь говорил. Нэля не сердилась на него, она понимала, что после вчерашнего успеха и обещания, что скоро вечер повторят с приглашенными великими, можно впасть в прострацию. Только папа был недоволен, узнав от Нэли из-за чего так веселится зятек.
- Ты, Дмитрий, не очень там со стишками, главное - учеба, стишки второе, - опять учил папа.
Митя не стал спорить, а радостно согласился: конечно, второе, Трофим Глебович.
Среди ночи Митя вдруг разбудил Нэлю и, задыхаясь, с давней пылкостью овладел ею, почти как в первый раз, и опять они забыли о приспособлениях, пока проносило.
На следующее утро Митя не бросился,- как он думал с вечера, - в отдел, где работала Елена Николаевна. Сейчас все их вчерашнее
свидание, - если можно так назвать его, - предстало перед ним совершенно в другом свете. Елена Николаевна была спокойна и равнодушна, тогда как Митя едва сумел взять себя в руки. И разве не знала она о вечере и участии Мити, когда по всему зданию были развешаны афиши? Но не пришла. Конечно, прошли годы с того момента, как они коснулись друг друга... Кто может помнить это мимолетное касание?.. Дорогой Митенька, вас призывают к приличному поведению, - привязанность ваша не угодна даме.
Митя решил покориться.
Его вчерашние пыл и жар, скорее всего, забрала сегодня ночью Нэля...
Но судьба посмеивается и ведет все события своим путем. Редактор отдела, сам балующийся стишатами, полюбил Митю и решил задействовать его в общественной жизни, надеясь, что талантливый паренек возможно и придет после окончания своего престижного ВУЗа к ним.
Он сказал Мите, чтобы тот организовал по всему учреждению подписку на их новое издание. Митя сначала хотел отказаться, но вдруг подумал, что это судьба, и помчался по редакциям и отделам. Везде его встречали радостными криками и женским кокетством, так что за какие-нибудь сорок минут Митя приобрел уверенность в своей неотразимости и направился в ТОТ отдел.
Елены Николаевны в комнате не было, за одним из столов сидела рыжеволосая Вера, на этот раз в дымчатых очках, перед ней лежала толстенная рукопись. Тяжелые пряди волосы ее светились тусклым червоным золотом.
Митя подумал, что они напоминают медную проволоку и наверное, такие же холодные.
Она как-то насмешливо поздоровалась с ним, и настроение у него упало, тем более, что не было Лели.
Но тут около одного из столов он увидел стоящую на полу сумку, синюю, с блестящим замком, ту, которая вчера в столовой висела на локотке у Елены Николаевна - значит, она здесь!
Он сразу же стал веселым и обаятельным и присев на край стола, стал болтать о своей "важной" миссии. Вера посмеивалась, а он только и ждал, когда же откроется дверь и войдет ОНА.
Она и вошла, договаривая с кем-то в коридоре, и тут же краем глаза увидела Митю, но продолжала что-то говорить, хотя говорить уже было некому, лихорадочно пытаясь взять себя в руки, - получилось. Она вошла в комнату и, как бы не замечая еще Мити, стала говорить о какой-то бабской чепухе...
Вера, не поняв, что Леля уже видит Митю (не понял этого и он), сказала: Леля, не раскрывай все тайны, у нас гость.
Леля довольно прилично сыграла фальшивый конфуз и обернулась к Мите, внутренее холодея. Да, на краешке стола сидел Митя, со своим неуловимым взглядом узких глаз, волнистыми темнокаштановыми с золотом волосами и ускользающей полуулыбкой на выпуклых изогнутых губах крупного рта.
Эта улыбка покоробила ее, она показалась ей таящей насмешку, и Леля тут же принялась обороняться.
- Кого я вижу? Митенька! Вы здесь? - Произнесла она обычную пошлость и повернулась к Вере, которая внимательно следила за этой странноватой сценой: Вера: "Это Митя, племянник моей лучшей подруги Киры! Я не видела его сто лет!"
Митю покоробила эта фраза и тихо произнес только: здравствуйте, Елена Николаевна...
А из Елены Николаевны сыпалось как из рога изобилия, - одно хуже другого, - но сделать с собой она ничего не могла, так вот пошло.
- Митя, сто лет, сто зим! Как дела? Говорят вы обзавелись семейством? И уже потомство?..
Она видела, как изменилось его лицо, исчезла улыбка, он соскочил со стола, намереваясь уйти.
Она не хотела, чтобы он уходил и вместе с тем боялась, что он заметит, как потрясена она тем, что видит его так близко...
А он действительно собрался уходить, - ему претил этот бессмысленный треп, который говорится в том случае, когда хотят, чтобы человек поскорее ушел, - можно даже не отвечать на вопросы, потому что они интересуют спрашивающего как прошлогодний снег... Не ждал он такого приема! Всего, чего угодно, но не этой пошлятины.
Уже стоя у двери, он услышал ее очередной вопрос: а сколько лет вашему малышу?
- Три, - бросил он и вышел.
- Послушай, Лель, что за ажиотаж? - Спросила Вера, уловив и фальш, и натянутость меж Лелей и Митей. Она не могла заподозрить их в амурах, но что-то было не то в этой сценке и Вера хотела знать, - что именно.
- Да никого ажиотажа, - ответила Елена Николаевна, сгибаясь над столом, - слушай, я кажется потеряла серьгу...
- Да вот она, у тебя в руке, - насмешливо ответила Вера, и настойчиво переспросила (они были уже довольно близкими подружками), - так все-таки, что же?
- Знаешь, мне и тетка его, моя подруга Кира, надоела и он... высказалась наконец, Леля.
- Но он - очаровашка, - не унималась Вера.
- Ты так считаешь? - Спросила Елена Николаевна и получилось серьезнее, чем она того бы хотела. И Веру вдруг толкнула тень какой-то догадки, пока еще весьма смутной.
- Конечно. А ты не нет? - Вера уставилась Леле прямо в душу своими выпуклыми светлыми глазами.
- Почему же... - ответила Елена Николаевна и почувствовала, как она устала от этих игр. Лицо у нее опустилось и побледнело.
Догадка, которая лишь брезжила, превратилась почти в уверенность и Вера, девушка резкая и даже иногда невыносимо прямолинейной, спросила: тебе он очень нравится?..
Леля на это ничего не ответила.
Вера не стала добиваться ответа - все и так стало ясно. Эта история заинтриговала ее. Надо же! Она еще раз посмотрела на Елену Николаевну. Что у нее есть? Голубые ее глаза и пепельные волосы?.. Бедра слишком тяжелы. А этот мальчик пижон и насмешник... Он ушел явно недовольный или огорченный... Значит, и он. Не только Лелька...
Вера была несколько потрясена и какими-то новыми глазами смотрела на Лелю. Надо за ними последить, это же интересно, подумала она и не стала больше мучать Елену Николаевну, видя, как тяжко дался той это короткий переброс словами.
Митя больше не заходил в их отдел, но изредка встречал Елену Николаевну то в столовой, то в машбюро, то где-то на переходах, иногда с Верой, которая как-то очень внимательно смотрела на него своими выпуклыми, немного рыбьими глазами. Митя даже подумал о ней, вот, наверное, рыба в постели, холодная и скользкая...
Стояла вовсю весна и однажды, идя на работу, - в распахнутом белом плаще, Митя ощутил всю прелесть мира и счастье молодости.
Как-то, с этой тягостной историей своей первой любви, он перестал чувствовать сторонние этому предмету вещи, а тут...
Из парикмахерской выскочила девушка, в халатике фарфоровой белизны, с коричневыми волосами, разбросанными по плечам, и с таким цветом лица, что осветилось все окружающее. Она улыбнулась элегантному красивому мальчику и он подмигнул ей.
И подумал, что он протух со своим уже несколько заплесневевшим чувством к Елене Николаевне. И в эйфории весны и внезапного ощущения счастья, решил, что непременно заглянет сегодня в ИХ комнату и наладит ничего не значащие милые отношения с Лелей и на этом поставит точку.
Хватит. Это становится беспредельно глупым.
В обеденный перерыв он зашел к ним. Чего он не ожидал, так это того, что Елена Николаевна окажется одна в комнате. Она стояла у окна и курила. На стук двери обернулась, увидела Митю и замерла.
Она-то отчаялась совсем, видя как он невнимателен с ней, проклиная себя за тот идиотский разговор, который она затеяла в прошлый раз. Она винила во всем себя и от того страдала все больше и больше, - в ее жизни ничего не было более важного, чем Митя. Теперь она решила все исправить, если возможно.
- Митенька, - сказала она тихо,- как я рада видеть вас... - и подошла к нему. На него пахнуло ее духами - ТЕМИ! - и близко, совсем близко были ее блестящие огромные голубые глаза и белая нежная шея в белом стоячем воротничке.
Митя задохнулся и прочь отлетели все благие намерения, которыми - как известно - вымощена дорога в ад. Он взял ее за теплую мягкую руку и сжал ее, а Елена Николаевна опустила голову ему на плечо и тут уж отлетело все, что хоть чуть-чуть сдерживало их.
Он поцеловал ее и она почувствовала, как сердце, дав сбой, покатилось куда-то и неимоверное чувство счастья вихрем пронеслось в ней.
Она оторвалась от Мити и прошептала: кто-нибудь войдет...
Он едва успел отклониться от нее, как в комнату вошла Вера и незамедлительно поняла ситуацию. Она даже сказала: извините, - и хотела уйти, но Елена Николаевна, вдруг став мгновенно светской дамой, произнесла мило: что ты, Вера, Митя помог мне с моей серьгой, - ничего больше она придумать враз не смогла.
Вера сделала такой же светский вид и сказала: а я приглашаю вас в кафе - гулять! Сегодня - премия, всем.
Леля тут же прокрутила этот вариант в голове и ей почему-то не захотелось идти в кафе втроем. Она состроила сожалеющую гримасу и сказала, что сегодня никак не может, хотя это необыкновенно заманчивое предложение.
Митя наоборот, хотел было сразу же согласиться, потому что после того, что произошло, он не мыслил себе возвращения с работы сразу домой. Твердый отказ Лели удивил его и он молча как бы поддержал его, а Вера почему-то разозлилась. И на него, и на эту толстую Лельку.
Вера не пошла в кафе - ее звали и из других компаний, а отправилась домой в отвратительном настроении. Она призналась себе, что этот мальчишка (он был моложе ее года на два) как-то болезненно интересует ее и иногда вызывает бешеную злость, - своей ускользающей улыбкой и какой-то непроницаемостью. Сопляк, зло подумала она и переключилась в мыслях на Лельку. Старая толстая дура! Что он в ней нашел? А она? Неужели она себя не видит? Особенно рядом с ним, - невысоким, изящным, юным. Впрочем, какое ей до них дело? Пусть перетрахаются вконец, она больше на них и не плюнет.
Митя, когда Вера вышла, сказал с подкупающей улыбкой: а может быть, мы вдвоем выпьем за премию?
Леля кивнула, соглашаясь.
Это был совершенно безумный вечер, в котором все было нереально: и затемненный зал ресторана Дома журналистов, и рядом Митя, с которым они говорят обо всем... О чем можно и нельзя.
Митя рассказал о своей семейной жизни и получилось, что произошло это все из-за ТОГО вечера, когда тетка выкинула его из дома (а вдруг, это и была вся полная правда?.. Кто знает...), сказал, что мечтал о Леле все эти годы и что готов...
Леля прикрыла ему ладонью рот и он не договорил, что хотел, а она, слава Богу, не услышала. А он хотел сказать полную дурь: "он готов разойтись с Нэлей и уехать с Еленой Николаевной куда угодно, хоть в Магадан..." Елена примерно так и поняла и слышать об этом не хотела.
Они просидели долго и выпили немало. Надо было уходить. Митя зачем-то взял еще бутылку коньяка и они удалились.
Такси нашлось быстро.
Как только они уселись на заднее сиденье, митино желание, которое он сдерживал в ДЖ, прорвалось, как кипяток из лопнувшей трубы. Он схватил Лелю в объятия так, что она не могла дохнуть, и впился ртом в ее губы.
Она чувствовала, что силы вовсе покинули ее и что бы ни захотел Митя, то она и сделает. Он хотел всего. Как будто специально она надела сегодня платье, застегивающееся до низу на пуговицы, и Митя тут же, холодными как лед руками расстегнул его, распахнув ее плащ, и содрал лифчик, обнажив ее полные белые груди, в которые он погрузился всем лицом, а руками стаскивал трусики. Она хотела крикнуть: не надо! Шофер же! Нельзя!
Но лишь прошептала: Ми-итя-я...
От этого шепота он совершенно потерял голову и проделывал совсем непозволительное, от чего она почти теряла сознание, и уже не думала, что шофер смотрит с интересом в свое зеркальце на то, что вытворяют эти двое. У Мити мелькнуло в голове удивленно: какие же разные бывают женщины!
После крепенькой и быстрой Нэли, нежная мягкая Леля, как бы расплывающаяся под его руками, вызывала острое, почти злобное желание щипать ее, кусать, раздирать на куски, и он, ни о чем более не думая, стал готовиться к главному, - о чем он мечтал: взять ее, тут же, в такси, как тогда он взял ее руку...
Он уже расстегнул зиппер на брюках и Леля лишь тихо стонала, как шофер разом остановил машину и повернулся к ним. Он увидел голимую белую как сметана бабу и этого мальца наизготовке.
Митя немного пришел в себя и набросил полу плаща на оголенную до низу Лелю.
А шофер, ухмыляясь довольно гадко, сказал: вы чего у меня тут ... устроили? В милицию охота? Это я мигом. А ну, брысь отсюдова, пока я не злой, а ты, - обратился он к Мите, - заплотишь втрое за безобразие.
Митя стал рыться в карманах, деньги у него оставались, но сколько?..
А шофер вдруг мирно спросил ( Леля закрыла глаза и старалась не слышать ничего: она тоже пришла несколько в себя и стонала в душе от ужаса и непоправимости): че, трахнуться негде? Могу устроить, конечно, за бабки. Хотите?
Конечно, Митя хотел! И еще как! Он чувствовал, что у него все болит от неудовлетворенности и потому, не обращая внимания на Лелю, сказал: хотим, а сколько? Шофер назвал сумму, которая еще ыла у Мити, и они поехали.
Шофер стал разговорчивым и вспоминал разные случаи из жизни, когда людям негде трахнуться и он завсегда помогал, если мог.
На Лелю ни он, ни Митя не смотрели, а она лишь один раз двинулась: подобрала с грязного пола свои кружевные беленькие трусики.
Они подъехали к мрачной кирпичной пятиэтажке и взобрались на пятый этаж (до этого Леля шепнула Мите, чтобы он шел, а она приведет себя в порядок. Она натянула лифчик, надела трусы, застегнула платье, на котором не так много осталось пуговиц и вдруг заплакала, зарыдала и захотела тут же уехать домой, к себе, лечь в ванну, отмыться от грязи, в которой извалялась, - но душу не отмоешь, подумала она и вылезла из такси. Сил у нее не было ни на что).
В однокомнатной квартире на кухне сидела компания мужиков за бутылкой, видимо, не первой, потому что мужики гомонили сильно и рожи у них были красные и отпетые.
Комната, куда таксист привел нашу парочку, была грязной до изумления. Обои ободранные и заляпанные сальными пятнами, на столе валялся кусок колбасы и хлеб. Постель - довольно широкая тахта - была не застелена и серые простыни сбиты в комок.
В комнате стоял спертый проспиртованный дух. Леле чуть не стало плохо ото всего, но она тут же подумала: так тебе, проститутка, и надо. Давай, люби своего Митеньку в этой вонючей грязи! Вон как он трясется - хочет - и ему наплевать, кто на этой постели трахался.
Шофер, ухмыльнувшись, сказал, - желаю весело провести время, - и ушел.
Митя, казалось, не видел окружающей обстановки, он повернулся к Леле и ненасытно стал целовать ее лицо, шею, руки, а сам постепенно опять раздевал ее. Но тут она была на страже. Она оторвала - с трудом - его руки и сказала: Митя, я еду домой. Я здесь не происяду даже. Неужели ты не видишь, что это?
Митя, как всякий мужчина, и притом сексуальный более чем, ничего не хотел знать и видеть. Он хотел одного и готов был до
биться этого любым способом.
Он стал ласково и нежно говорить: но мы же хотим быть вместе? Леля? Я люблю тебя безумно, уже годы... Что делать, если нам больше негде быть... Не смотри ни на что, я постелю свой плащ, смотри мне в глаза, Леля, Леля, я так хочу тебя, я так люблю!
Леля оттолкнула его и выбежала из комнаты.
Мужики замолчали и смотрели на нее, пока она возилась с дверью. Митя выскочил за ней. Он схватил ее за руку и прошептал: ну хотя бы глоток напоследок со мной, одну сигарету вдвоем, умоляю, я умру, если ты сейчас уйдешь!..
И она, как всякая влюбленная женщина, поддалась на эти жалобные безумные уговоры и он потащил ее куда-то наверх, на чердак, который оказался открытым. Там они сели на какие-то доски. Митя отпил из бутылки коньяка и она отпила, чуть не задохнувшись, - первый раз из горла...
Они молча закурили.
Митя думал только о том, как бы суметь ее склонить, ибо он не представлял себе, что уйдет отсюда, не познав Лелю.
Он видел, что она успокоилась, на чердаке было тепло и тихо, и доски, на которых они сидели, были свежие и чистые...
Митя предложил еще выпить, сказав, что он винит себя за то, что слишком зашелся, что, конечно, в той комнате невозможно было оставаться и она права...
Тут он легонько коснулся губами ее щеки, она вздрогнула и он проникновенно сказал: Боже, Леля, как я люблю тебя!..
Она ничего не могла с собой сделать - эти слова разлились в ней истомой и любовью к нему, - такой, что она даже испугалась.
А он, почуяв, как зверь, что противник теряет силы, кинулся ей в колени, целуя ноги и сдвигая платье все выше и выше, и вот он уже целует ей живот и она, не зная сама, как это получилось, опрокидывается на спину, чувствуя, как он раздвигает ей ноги, что нет на ней трусиков и как что-то жаркое и огромное как стрела входит в нее.
Она потеряла на мгновение сознание, а Митя уже владел ею и был в безумии от необыкновенности наслаждения.
С Нэлей все было не так. Эта женщина отдавалась ему самозабвеннее, не имея ни воли, ни силы, отдав ему все. И он, ощущая это, взлетал на небеса, унося ее с собою.
Когда все кончилось, Леля была в полусознании, а он благодарно целовал ее и шептал: ты - необыкновенная, таких больше нет, я обожаю тебя...
Потом она ощутила, как болит спина от досок, ноги - от неудобного положения, кожа от его жестких, даже жестоких рук...
Но какое счастье - Митенька! Она и не знала, что можно испытывать такое счастье от мужчины.
Все снова повторилось и снова он шептал ей слова благодарности, но тут она попыталась взять себя в руки, и с трудом, превозмогая все боли, села на досках. Он смотрел на нее горящими глазами, а она вдруг смутилась и ей стало нехорошо от того, что он видит ее большие расплывшиеся груди, пухлый живот, полные ляжки, некрасиво сейчас раздвинутые (ничего он не видел! Не тот был момент, чтобы видеть) и стала одеваться. Он попросил ее: подожди, я хочу тебя...
Но она уже суховато - как могла! - сказала: нет, Митечка, надо идти. Сколько времени?
Времени оказалось три ночи. Тут и он как-то взволновался. Они оделись. Плащ у него был выпачкан в чем-то черном, хотя доски казались чистыми, у нее на платье держалось лишь две пуговицы и трусики были изорваны...
Потрепанные, с белыми лицами, вышли они где-то в Текстилях и Леля попросила Митю не провожать ее. Поцеловав его на прощанье, уехала на такси.
Домой она вошла незаметно: у нее был ключ, муж и сын крепко спали.
Она прошла в ванную, сняла с себя все, трусики запихнула за ванну, чтобы завтра выбросить, платье затолкала на дно бака для елья. Набрала в ванну воды и, хотя была совершенно обессиленной, се же забралась в ванну и пролежала около часа. Вышла нисколько не посвежевшей, - саднила душа, тело казалось грязным и вонючим, а любовь к Мите - погубленной.
Даже сексуальные воспоминания, волновавшие ее и сейчас, не могли залатать огромную рваную дыру в ее мечтательной романтической любви к Мите.
Она легла в постель, но заснуть не могла, дрожь начала сотрясать ее измученное тело, и ей пришлось выпить три таблетки родедорма.
Столько снотворного она еще не принимала, но вдруг подумала, ну и что, ну и пусть, наверное, это лучший выход...
Утром она проснулась больной, разбитой и угнетенной до полного мрака.
Мужа уже не было, на работу она опоздала и идти не хотела, врача вызвать не могла, так как утром увидела многочисленные синяки на теле, руках, ногах, шее...
Она снова заплакала, испытывая к себе отвращение.
К Мите - нет. Она его любила и оправдывала - он мальчик, он сексуален, она сама его заводила. Она - зрелая женщина и обязана быть разумной, а вела себя как последняя девка. Она никуда не пойдет, а будет лежать. Пусть если хотят, выгоняют ее с работы, но она больше туда не пойдет. Она не должна видеть Митю. Все кончено. Она все испортила своей бесхребетностью и кисляйством.
Хуже, чем сегодняшним утром, ей не было в жизни никогда. А ведь она стала любовницей Мити! Она стала тем, чем хотела! И вспомнила, что говорила ей Кира в их последнем свидании. Нет, вспоминать это просто невозможно! И снова приняв снотворное, она заснула тяжелым сном.
Вера с нетерпением ждала Лелю, понимая, что они куда-то с Митей вдвоем отправились. Не дождалась, и позвонила к ней домой. Там никто не ответил. Тогда Вера решила разыскать Митю и разузнать у него хоть что-то. Мити на работе тоже не оказалось, и Вера, уже беспокоясь, решила поехать к Леле после работы домой.
У Мити в доме было так.
Он тихонько открыл дверь ключом, надеясь (почему?), что все спят сладкими снами и никто ничего не узнает. Не тут-то было!
Перед ним стояла Нэля, сжавшая ротик до состояния точки, а из кабинета вышел тяжелой походкой тесть.
Нэля хотела было что-то сказать, но папа остановил ее: я разберусь сам, дочка, иди к себе. Мите кивнул, - идем, - и приоткрыл дверь кабинета.
Митя только успел кинуть на вешалку плащ, заметив краем глаза, что чернота на плаще скрылась.
Он вошел в кабинет, еще в возбужденном состоянии и нимало не пугаясь, - решив, что скажет: я не нуждаюсь в ваших подачках и... А там видно будет.
Поэтому, когда Трофим пригласил его сесть, он сел с видом, скажем, оскорбленной невинности, даже закурил, и приготовился выслушивать нотации.
Трофим тяжело глянул на все это выпендривание, ничего по этому поводу не сказал, а спросил: где был, зятек?
Митя несколько заметался. Он думал, что сразу же начнется разборка, в которой,- под крик,- легко скажется его решение и его возмущение отношением... Прямой, простой, и заданный вовсе не хамски вопрос заставил его заметаться. И он соврал: отмечали премию в Домжуре...
- Хорошо, - как бы согласился с ним Трофим, - ну, а позвонить домой, предупредить? Нельзя было?
- Так получилось... Неожиданно собрались и ненадолго... А потом неоткуда было, там телефона сейчас нет в зале... - уже оправдывался Митя, понимая, что теряет лицо, забираясь в дебри вранья,
откуда не выпутается без потерь.
- Хорошо, - опять согласился папа, - телефона, там, предположим, нет, хотя автомат имеется, я ведь не серый волк из тайги, в Домжуре бываю... Что на это скажешь?
- Сломан там автомат! - Крикнул Митя, проваливаясь в капкан, подставленный ему бывалым охотником, - человеком, не раз обманывавшим свою супружницу, но не так бестолково.
- Ну и что? А часов, что, у тебя нет? И потом, зятек мой драгоценный, ДЖ до трех никого, за любые бабки, держать не будет ну, до полпервого, и то... Так, где ты шлялся, сучий потрох? Силы оставили Митю. Напряжение последних часов сказалось в дрожи рук и полной невозможности что-либо выдумывать...
Но сидеть и молчать он тоже не имел права, тогда он утеряет остатки чести, и он сказал почти шепотом: я был у Спартака, мы выпили сильно и я заснул...
- Может ты и заснул после того, как на...., как клоп, но не у Спартака. Он звонил тебе сегодня. Ну, как ( Спартак не звонил, но папа шел на шермака, понимая, что Митька был у бабы)?
Митя молчал. Сказать ему больше было нечего. Зачем он, дурак, приплел Спартака? И тот тоже, - не звонил, не звонил, и нате!
Трофим встал, подошел к Мите и влепил ему такую затрещину, что у того потемнело в глазах и он как сноп свалился со стула и лежал, почти бездыханный.
Трофим стоял над ним и ему хотелось бить и бить этого грязного сопляка ногами, пока не потечет со всех мест юшка.
Он сдержался ради Нэльки, ведь та заблажит как ненормальная. Взял графин с водой и щедро плеснул Митьке в рожу.
Тот застонал и открыл глаза. На физиономии у него мгновенно вспух фингал.
- Вставай, подонок, - прошипел Трофим и рванул зятя за плечо.
Тот охнул - рука у Трофима была наитяжелейшая, - и кое как поднявшись, взобрался на стул. Видок у него был, как у заморенного куренка под дождем. Трофим даже подавил смех.
- Ну, как, соображаешь хоть чуток? - Спросил Трофим. - Поймешь, что скажу?
Митя кивнул, хотя голова разрывалась от боли и все плыло перед глазами.
- Та вот, слушай сюда, - тихо сказал Трофим, боясь, что Нэлька стоит под дверью (почти так и было - под дверью она не стояла, но мимо медленно прохаживалась, останавливаясь и прислушиваясь),- ты, сучок, с бабой трахался, а не премии обмывал, это я тебе говорю. Выяснять, кто она и что, я пока не буду, хотя мне это как два пальца обо..... Но это - ПОКА, - если еще хоть раз повторится подобное, - я все сделаю, и твоей дамочке ходу не будет. Что она из этого вонючего издательства, для меня не вопрос. Короче, сегодня ты получил от меня задаток. Будешь вести себя как человек, - забуду и не напомню. Мало, что бывает. Сам молодой был. Но если повторишь, - пеняй на себя. Разнесу в клочья и никто мне ничего не сделает, это понятно? А теперь вали отсюда и скажи Нэльке, что упал по пьянке, это тоже понятно? О нашем разговоре ей ни гу-гу,- пил у ребят, премию обмывали, ясно? А я тебе внушение сделал. Иди, тошно на тебя смотреть.
Мите тоже было тошно на себя смотреть. Но не в зеркало и не на фингал, - тошно, что он оказался слабаком и не выдержал самого мизерного испытания.
Измочаленный, избитый, потащился он в спальню. Нэля сидела на постели в халатике и ночнушке, надо было бы, конечно, с ней покрутить любовь, но сил никаких не было и он медленно опустился в кресло у кровати. Теперь она начнет...
Она и начала.
- Как же тебе не стыдно, Митька, я с ума сходила... - сказала она вовсе не враждебно, что можно было предположить по ее виду в прихожей. Неужели не мог позвонить?
Тут он повернулся к ней и она увидела уже набрякший фингал, и схватилась за щеки: это папа... тебя?
Он с усмешкой покачал головой, - нет, пришлось помахаться у ДЖ с какой-то пьянью (говорить, что упал по пьянке, как предложил Трофим - не хотелось).
- Ты, что, Митя? Учишься в таком институте! А вдруг - милиция? И потом, не забывай, кто мой папа!
В Мите вспыхнула гордость "бедного, но честного" и он заявил: наплевать мне на твоего папу!
Тут и Нэля вспыхнула, - ах, тебе наплевать на папу? На деньги которого мы живем! В квартире которого ты кайфуешь! Да еще и реенок одет как кукла! Дрянь ты! Неблагодарная тварь!
Она уже кричала и, наверное, папа слышал.
Митю понесло (Нэля же не могла ему заехать в рожу!..): хватит! Хватит напоминать мне, что я - нищий нахлебник! Не выходила бы тогда замуж за такого! И вообще, я считаю, что мы должны разойтись!.. В этом доме жизни у нас не будет!
Тут Митя заткнулся. Вот он и сказал, что хотел... Радости ему это не доставило. Однако сказанного - не воротишь.
Нэля подхватилась и убежала. Не на кухню, - к папе, Митя слышал, как стукнула дверь кабинета.
Сейчас папа придет его бить, - подумал он уже со страхом, - щека и глаз болели невыносимо.
Нэля вбежала к отцу в слезах, уже с порога прошептав: папа, по-моему Митя собрался уходить!..
Трофим сидел в кресле, перед ним стояла бутылка коньяка "Двин" и он тихонько попивал, снимая стресс, до которого довел его зятек.
Когда вбежала Нэля, он встал и первое его побуждение было пойти и наконец-то избить сопляка до полусмерти. Но увидев состояние дочки, он остановил себя, сел, и сказал ей: "Не вопи, сядь, скажи, в чем дело."
Нэля села на стул и сбивчиво стала рассказывать, что Митька с кем-то подрался, что она ему сказала и что тогда он сообщил ей,- они должны развестись...
И снова навзрыд заплакала.
Трофим решил: сейчас или никогда. Сейчас они свободно смогут отделаться от этого прохиндея и Нэлька снова выйдет замуж - отец найдет ей за кого... - а этот пусть катиться колбаской по Малой Спасской, как говорят в Москве. И папа сказал ей, что думал.
Но Нэля вовсе не хотела разводиться с Митей - она его любила, так и сообщила папе. Он вздохнул, что делать с бабами? Даже если это твоя дочь. Чего она нашла в мозгляке? Этого Трофим никогда не поймет... Делать нечего, придется терпеть.
Он задумался надолго, выпил две рюмки коньяка, предложил дочери, она согласилась, выпила, чуток повеселела, слезы высохли, - она знала, что ее папа всегда найдет выход!
И он нашел. Сказал, - пусть Митька не дурит, а с пьянкой завязывает, скоро ему придется ехать в загранку, продолжать практику, на другом уровне. Так ему Нэля пусть и скажет, - в какой форме найдет нужным.
Нэля вошла в спальню, но говорить было некому - Митя спал, свернувшись в постели клубочком. Его враз сморили все страсти и пока Нэля и папа решали его судьбу, он прилег, и тут же провалился в сон.
Он спал допоздна и когда встал, вспомнил вчерашнее. Посмотрел в зеркало и ужаснулся: физиономию перекосило и она сияла всеми цветами радуги. Он пришел в ужас. Надо было идти на работу, а как? Вспомнил, что лепил Нэле и сморщился - теперь, при свете дня, вчерашнее приключение показалось ему сверхглупостью: сын, жена, которую он все-таки любит?.. В конце концов, хата, где он живет... Ну и наворотил дел, дурак, пьяница, алкан! Любовь с Еленой Николаевной вспоминалась, как сон, но ощущение наслаждения, какого он не знал, - осталось. Однако это не повод для развода и полного раздрызга. Он сидел на постели и не знал, что предпринять.
Вошла Нэля. Она была суховата, но не зла, и это Митю обрадовало может обойдется? А практика? У него от ужаса заныло лицо, пульсируя на самой болезненной точке - фингале.
Нэля как-то скорбно присела в кресло и сказала: не будем обсуждать, что ты вчера понатворил. Оставлю на твоей совести (вот теперь Нэля точно направила разговор - стоило Мите сказать о совести, как эта самая совесть сразу же начинала проявляться и он клял себя почем зря, обвиняя во всех грехах, существующих и воображаемых). Папа сказал, что ты можешь больше не ходить на эту практику в издательство. Открылась возможность поехать в Париж или Брюссель, я не знаю, переводчиком. Там ты продолжишь практику. Все твои дела заберут из издательства. С такой рожей вообще нельзя нигде появляться. Лечись. Я купила мазь и календулу, будешь мазать, прикладывать холод. И сидеть дома.
Митя в себя не мог прийти от счастья: он едет не куда-нибудь! В Париж! За что это ему? Почему тесть сначала чуть не убил его, а теперь засылает в загранку?.. Он посмотрел на Нэлю. Наверное, это она.
В порыве благодарности он кинулся к ней, зарылся головой в фартук и через несколько минут они лежали в постели, неистово любя друг друга.
Елена Николаевна маялась в постели.
Встать не могла, - ни моральных, ни физических сил не было. И решила пустить все на самотек: выгонят, так выгонят, муж
догадается, так догадается... А Митя?.. Что ж Митя... Она и к нему начинала испытывать какую-то неприязнь, как и к себе. Мальчик? Да. Но не младенец же, не школьник младших классов! У него семья, ребенок... Ему двадцать лет и надо отвечать за свои поступки. Да, она дрянь и гадость, но он не должен был тащить ее на какой-то чердак, поить коньяком и валить как последнюю шлюху на эти доски, от которых у нее разламывается спина.
Оба хороши, что там говорить! Ее спасало только снотворное. Она собралась принять таблетку, как в дверь зазвонили.
Сын, Лешка, открыл дверь. Она услышала какой-то разговор, но не придала значения, - мало ли кто может зайти...
Но сын заглянул к ней и сказал: мама, это к тебе, с работы. Она успела только шепнуть сыну: пусть немного подождут,
вскочила с постели, уже не обращая внимания ни на какие боли. Завязала горло шарфом, махнула по губам и щекам помадой, че
санула волосы и накинула теплую кофточку. Снова легла в постель и прохрипела, - войдите.
Как-то испуганно в комнату вошла Вера.
... Еще не хватало! подумала Елена Николаевна, вот кого неохота идеть! Пусть лучше бы из профсоюзав или еще кто-нибудь, а тут вроде подруга, начнет сейчас доставать, как да что... А она вдруг и расколется... Что-то не то скажет...
Елена Николаевна жалобно улыбнулась: видишь, залегла вот, простудилась...
Вера пока ничего дурного не подозревала.
- Ты извини, что я так ворвалась, но звонила, звонила, никто не берет трубку (Леля прошептала: я сплю все время...), хотела спросить Митю, вы вместе ушли (тут смутились и Вера, и Леля),
но его тоже нет. Вот я и решила - была не была, - зайду, может быть, что-нибудь нужно?
Она замолчала, поняв, что зря пришла и что у Лельки такой вид, будто ее вчера били и таскали или напилась вдрабадан.
Леля пребывала в страхе. Что говорить? Ну, простудилась, ну и что? Значит, вызвала врача, взяла бюллетень... И, как говорится, все дела. Ее мысли о том, что пусть, как будет, пусть выгоняют с работы, потеряли свой смысл: за что выгонят? За прогул? Какой? На работу ей все равно придется придти - оформлять бегунок и прочее... Нет, дорогая, так просто не отделаешься! Если только головой в петлю или в окно, но на это она не имеет права, у нее сын. И Елена Николаевна поняла, что лежать и стенать - не выход, надо, куда ни кинь - действовать. И это правильно: за грехи отвечают, и сполна. Врать Верке?.. А что если рассказать? В конце-то концов! По крайней мере тогда у нее будет какой-никакой союзник, и они смогут обсудить сейчас все ходы и выходы... Рассказать, конечно, в полном прилике. Да, наверное, так.
- Вера,- сказала наконец Елена Николаевна, - ведь я врача не вызывала...
- Да? - откликнулась беспечно Вера, а сама замерла: вот оно что! Наверняка что-то вчера БЫЛО у них!
- Ну и что? Напишешь за свой счет, редактор к тебе хорошо относится, ты никогда не прогуливала, не то, что некоторые... Подуаешь, делов! Напиши прямо сейчас.
Леля чуть не заплакала от счастья (как относительно понятие счастья, ах!), хорошо, что пришла Вера, такая уверенная и бодрая!
- Ой, Верка, ты меня просто на ноги подняла! А я проспала полдня, потом уже поздно врача... Решила, завтра пойду, хоть сорок температура будет... Один день ничего...
Вера была щедра: да лежи ты себе! Может я вообще договорюсь, чтобы ты дома работала с рукописью! И деньги не потеряешь...
Скажу - такой работник, сами знаете, чего ей за свой счет брать, она дома больше сделает. Но заявление напиши... Получится, что ты - честная до синевы!
Вера рассмеялась, а Леля решала в последние секунды: рассказать?.. Вера помогла ей, - спросила, как бы особо не интересуясь и невзначай: а вы вчера с Митей прошлись?
- Вот именно, - со значением ответила Елена Николаевна, - прошлись...
- Что? Зашли куда-нибудь? - Уже как бы заинтересованно спросила Вера.
- Зашли, - так же значительно подтвердила Леля.
- И что?.. - В глазах Веры горел истиный интерес.
- Что-что... Перепились, вот что... - начала врать Леля. И как же это было гадко и трудно, и именно таким, "подружкиным" тоном!
- А потом болтались по бульварам...
- И все? - Ничуть не веря этим дешевым россказням, с пониманием, что ей все равно правды не услышать, деланно удивилась Вера.
Леля поняла, что если произнес - А, то надо говорить и - Б, но как?..
Она молчала.
Вера опять помогла ей: ладно, не говори, целовались и зажимались (а может и что другое, подумала она), я же поняла, что ты в него влюблена, не так?
Леля вздохнула и сказала: ты права. Вот тебе и простуда! Как идиотка...
- Плащ нараспашку... - усмехнулась Вера.
Леля молчала и начала на нее злиться за эту въедливость, - что ей надо? Подробности? Но их никогда не будет! Ни единому человеку!..
- Хорошо, не буду тебя терзать. Значит, хотелось. Я считаю, - если хочется, то можно. А простуда?.. Надо же чем-то платить за
любовь красивого мальчика. Давай пиши заявление и я побегу. Завтра позвоню. У меня брат сегодня прилетает, а дома хоть шаром покати ( брат у Веры был гражданский летчик, второй пилот на ТУ, жили они вдвоем - родители погибли в авиакатастрофе, давно).
После ухода Веры Елена Николаевна встала, подошла к зеркалу и критически себя осмотрела. Она запретила себе думать о вчерашнем
- не было. Ничего не было. С Митей, если они встретятся, она будет вести себя так: не было ни-че-го. И если он хоть чем-нибудь напомнит, она просто уйдет или выйдет из комнаты или... Но уж второго раза не будет, она не на помойке себя нашла! Гадкий мальчишка! И гадкая она! Все. Конец любви. Да какая это любовь! Чистая хотелка! Ему хотелось опытной бабы. Ей - юности и прелести... А обернулось той еще прелестью! На жутком чердаке... Какая там страсть и неземная любовь! Чушь и грязь. Грязь.
Она почувствовала себя сильной и защищенной.
Вера действительно сделала Елене Николаевне непредвиденные три дня отдыха, редактор даже сказал, пусть болеет и поправляется, никаких рукописей, она и так всех перегнала с нормой. За эти пять дней ( плюс суббота и воскресенье) Елена Николаевна пришла в себя, выглядела как и прежде, и твердо решила жить новой жизнью: никаких идиотических любвей, а Мити просто для нее нет.
Когда же она пришла в редакцию, то узнала новость: практикант Митя Кодовской заканчивать практику будет во Франции, в Париже, куда едет переводчиком.
- Конечно, - болтали девчонки в отделе, - папашка его жены устроил! А то бы поехал он в Париж, как же!
Оказалось, что он даже за документами не придет, все заберут за него, он вроде бы болеет...
- Как же, - говорили девчонки, - Болеет он, держи карман. Просто не желает сюда приходить, зачем? Противный он все-таки, - заключили девчонки, - а ведь его стихи наш редактор в журнал пристроил. В "Юность"... Мог бы и зайти...
Так болтали при Леле девчонки, а она слушала и понимала, что все равно ее волнует митина судьба и больно, что она его не увидит и плохо от того, что он конечно забыл о ней и думать. Слава Богу, что не было в комнате Веры, та бы поняла, что испытывает Леля, не поняла бы - догадалась.
Вера вошла в комнату и вызвала Лелю в коридор: знаешь уже? - спросила она.
- Знаю, - ответила Леля, чего там делать вид, знаю, не знаю... - Ну вот и поедет наш Митечка в загранку, - сказала задумчиво Вера и Лелю резануло это "наш"... Ее, лелин, но никак не верин.
Она посмотрела на Веру и удивилась ее какому-то грустному виду, не свойственному ей и подумала, может быть?.. Но выспрашивать не стала. Пусть. Может, Вере повезет? Хотя - как? Митю сейчас и крылом не достанешь...
Митя носился по городу, что-то оформлял, куда-то отвозил бумаги, с кем-то встречался... И ни сном, ни духом не касался своей так недавно еще горячо любимой женщины, прекрасной Елены Николаевны... Париж застил ему глаза и он ни о чем больше не мог думать. Единственное, что однажды пришло ему в голову, так это - как ему быть? - Пойти попрощаться в издательство? Или уже после Парижа, с какими-нибудь сувенирчиками?
Он не знал, что и делать. Идти ему не очень хотелось, как и видеть Елену Николаевну. Он все сам испортил. Было такое трепетное необыкновенное чувство, а теперь, когда он знал, какие у нее груди, какой живот и все остальное, - что-то (или все?) ушло навсегда, хотя взамен пришло ощущение самого себя, как мужчины сексуально высокого толка.
Когда у него была только Нэля, он в принципе, о себе знал мало, он думал, что только так и должно быть, как у них с Нэлей...
Теперь он кое-что усек, расковался и смотрел на женщин совершенно иными глазами и они - на него.
Он понял, что может выбирать, кого захочет, а уж они - будьте покойны! - Они будут счастливы! Такие вот незримые отношения возникли у него с женщинами.
Митя все-таки пришел в издательство. Зашел к редактору, своему благодетелю, и наобещал навезти ему французских вин (тот не дурак был выпить) и хотя оба знали, что это сложно и почти невозможно, однако приятно было обещать, а также обещания выслушивать.
Затем он все-таки заглянул в отдел, где работала Елена Николаевна. Он заглянул, надеясь, что девчушек-сикушек нет на месте,- очень они его раздражали своим неуемным любопытством и поклонением. И хорошо бы была одна нейтральная Вера...
Но, увы, девчушки были там и он быстро прикрыл дверь, не успев заметить, в комнате ли Елена Николаевна или хотя бы Вера.
Сердце у него вдруг забилось, появилась неловкость и вместе с тем жажда увидеть Лелю.
Девчонки вскоре выскочили из комнаты - приближался обед, а они неслись к столовой загодя.
Митя вошел.
Там была лишь Вера, которая удивилась, смутилась, и повела себя как-то скованно ( все знают о моей поездке, подумал Митя. Ему хотелось самому сообщить об этом...).
Он присел,- как любил,- на край стола и сразу почувствовал себя дома будто ничего и не случалось и он не едет ни в какую Францию, - просто зашел поболтать с приятными женщинами, а скоро помчится в столовую хлебать столовский борщ.
- А где Елена Николаевна? - Спросил он, не ведая, что часть их тайны известна этой рыжеволосой холодной красавице с рыбьими глазами.
- Она работает дома, - ответила Вера.
- И не придет сегодня? - Снова спросил он, почувствовав, что стало как-то серо и уныло вокруг.
- Нет. - Вроде бы отрезала Вера и он увидел, как в ее выпуклых прозрачнозеленых глазах зажглись какие-то огоньки...
... Какие? Подумал Митя и вдруг как гончий пес ощутил волнение и приближение зверя - по нюху, по интуиции. Он замер. Она тоже молчала, но искра пронеслась меж ними и он увидел, как зарозовели бледные всегда верины щеки и она прерывисто вздохнула, пытаясь подавить этот невольный вздох.
... Интересно, а какая она? вдруг нахально подумал Митя и ощутил возбуждение, какое прежде испытывал только при виде Лели или воспоминании о ней. Взгляд Веры явно что-то говорил ему, - он как бы приглашал?.. Здесь? Не может быть... Но тогда к чему?..
Он легко соскользнул со стола, близко подошел к ней, вдруг понял, что в глазах у нее туман и они перестали быть рыбьими, а стали волшебными аквариумами... Опустив глаза ниже он увидел, что она без лифчика - батник, распахнутый на две пуговицы, явно проявлял острые соски... И ЧТО-ТО овладело им.
Он поднял руку, расстегнул остальные пуговицы и открылась ее грудь, острая, не очень большая, с торчащими сосками. Он наклонился и поцеловал ее в промежуток меж грудями, руками сдавив их.
Шаги послышались за дверью, она лихорадочно застегнула верхнюю пуговицу и отвернулась.
Но шаги прошагали дальше. Он хотел продолжить игру - она возбуждала его все больше. Но Вера, застегнув уже все пуговицы дрожащими руками, сказала: "Митя, вы же любите Елену Николаевну!"
Он пожал плечами, улыбнулся загадочно и сказал: прощайте, Вера мы еще встретимся, я надеюсь, - и рукой провел по ее волосам, - они действительно были упругие и холодные, как проволока.
Она не смотрела на него. Он поднял ее голову за подбородок - глаза у нее были полузакрыты. Он легко, так же, как и все, что делал последние десять минут, - прикоснулся губами к ее губам и ушел.
Вера осталась в полном раздрызге - что с ней? Неужели она тоже втрюхалась в этого самоуверенного мальчишку? Когда он подошел к ней, она поняла, - что бы он ни сделал, она не пошевельнетя,- она позволит ему все. Как бедная Лелька.
... Представляю, подумала Вера, что он с ней творил на бульварах
или еще где, если в редакции он посмел такое и не встретил сопротивления! Она даже ничего не сказала! Что это с ней? Холодной красавицей считали ее все на курсе, а вот нате ж... Она и сама от себя такого не ожидала. Но Лельке она не скажет ничего. Был? Да. Попрощался. Передал ей привет...
А ведь он не передал привет Елене! Вначале расстроился, что ее нет. Но в какой-то момент забыл о ней и потянулся к ней, Вере... ... Что было бы, если бы они были где-нибудь совсем одни? Она вздрогнула. Потому что ей этого ужасно захотелось.
Париж так долбанул Митю по голове, что он все пребывание там был как бы в нереальном мире - в мире потусторонних грез, в которые он немыслимым образом попал.
Первый день оказался свободным и он шлялся по Парижу в состоянии прострации и восторга. Он наверное больше часа просидел на ступеньках Сакре-Кер, глядя на лежащий внизу, в жемчужной дымке, Париж. Потом он бродил по Монмартру, останавливаясь около каждого художника, желая скупить все картины, который здесь продавались. Он и купил одну - задорого - но не смог себе отказать: это была белая, как волшебная невеста, Сакре-Кер...
Он заговаривал со всеми подряд, пробуя свой французский, и оказалось, что его понимают, но принимают за иностранца, только
не за русского: венгр? спрашивали его, испаньол? Итальянец? Доходили до немца... И когда он говорил - русский, - это вызывало изумление. Какой-то негр сказал ему: русских таких не бывает, не лги, у тебя акцент, как у меня, а я из Туниса.
Это было необыкновенно!
Потом он отправился на метро к саду Тюильри, сидел там на стульчике среди тюльпанов и чистых песчаных дорожек, и закончил прогулку на Елисейских полях, которые - единственно! - разочаровали его в Париже. Ему казалось, что Елисейские поля - это истинно поля, с зеленой травой, обсаженные могучими дубами, каштанами и липами... А это была широчайшая улица, типа шоссе, с боковыми дорожками, с деревьями, скамейками, но никаких полей!..
На Полях он снова посидел, покурил и к нему, вернее на ту же скамейку, присела с краю девушка, по виду хиппи. Одета она была в веревочный неряшливый длинный свитер и толстые черные колготки. Юбки на ней не было все заменял свитер. На ногах - тяжелые солдатские ботинки. Волосы ее, длинные, коричневые, не причесанные, свисали на лицо. В руках небольшой альбом, в котором она то ли что-то писала, то ли зарисовывала. Профиль, видневшийся среди волос, поражал тонкостью и странной бестелесностью.
Митя вспомнил далекую свою Россию, тамошних женщин и девушек... Ухоженную Веру, нарядную Лелю, аккуратненькую Нэлю... И все ни показались ему глухими провинциалками по сравнению с этой не очень промытой девчушкой. Была в ней какая-то высшая духовность, как в той жемчужной дымке Парижа...
Он посмотрел, чем она занимается, - оказалось, она заполняла крупным резким почерком листы своего альбома. Он решился спросить, что это? Она не удивилась вопросу и ответила, что пишет стихи... Тогда он сказал, что тоже пишет стихи и она попросила прочесть.
- Но ты (он стал говорить, так же, как и она - просто и непритязательно) не поймешь, - возразил он.
Она немного насмешливо ответила, что постарается, не сложнее же его язык, чем суахили, например.
- Я - русский, - сообщил он и ждал реакции. Она немного дольше задержала взгляд на его лице и сказала, - прочти на своем языке, я пойму музыку... Он прочел ей свое последнее о сожженных мостах.
Она внимательно слушала и в конце кивнула: то ли это было одобрение, то ли то, что она ощутила музыку.
- А теперь ты, - попросил он.
Она, не чинясь, прочла, он не привык еще к французскому, а стихи были сложные и он почти ничего не понял, разобрав, что они о каком-то дальнем пути...
- Ты куда-то уезжаешь? - спросил он. Он заметил, что ни она не оценила его стихи, ни от него не ждала распространенной "рецензии", - а ведь в Союзе это было главным в чтении стихов, не само чтение, а что скажут, и если ничего не говорили, значит - труба)
Она ответила, что, да, уходит в Индию, там - правда.
- Когда? - Спросил он, вдруг сожалея об ее уходе.
- Скоро, может, завтра, - так же безэмоционально, как и все, что она говорила, ответила девушка.
- Как тебя зовут? - спросил он, стараясь перенять от нее нравящуюся ему манеру говорить.
- Катрин, - ответила она и не спросила, как зовут его. Она им не интересовалась. Самому лезть со своим именем ему не хотелось и он помолчал, а потом все же спросил: мы можем с тобой еще увидеться? Она с удивлением посмотрела на него и ответила: но мы же вместе? Пойдем, я покажу тебе своего любимого попугая, - и они пошли.
Они бродили по Парижу много часов, сидели в кафе, пили кофе, чай, когда он предложил выпить, она отказалась и снова как-то странно посмотрела на него. Курила она много.
Лицо у нее было очень правильное, но какое-то безжизненное, блекловатое и карие большие глаза будто присыпаны темной пудрой,- без блеска. Она не вызывала у него желания, что-то притягивало к ней другое, не хотелось расставаться, хотя уже наступил вечер и он понимал, что ему давно надо быть в гостинице и предстать перед своим шефом. Кроме него переводчиков не было, хотя у него был непосредственный начальник,- старший переводчик, Олег, парень лет двадцати пяти, сильно тушующийся, когда к нему обращались по-французски.
Митя знал, чувствовал, как говорят, своей задницей, что там, в его нынешней команде зреют тучи, но ему так не хотелось уходить с этих улиц, бешено освещенных огнями, - больше, чем в Союзе в праздники, от этой меланхолической девочки, которая постукивала по брусчатке своими солдатскими ботинками, - здесь не было нигде серого асфальта, который, оказалось! - угнетает и застилает все своей унылостью.
Он снова спросил Катрин, - когда мы увидимся? и она, повернув к нему свое неподвижное бледное точеное лицо вдруг спросила: ты хочешь заняться со мной любовью?
Митя онемел. Он никогда не слышал такого сочетания и не думал, что любовью можно "заниматься"!.. Любить? Да!.. Но заниматься?
А она, приняв его молчание за положительный ответ, сказала, - пойдем и кивнула на темневшую за скамейками полоску травы.
... Там?? подумал Митя, может она - сумасшедшая? А она уже вела а руку, и тут он струхнул. Он сказал ей также, как и она, тихо и без эмоций, - не сейчас, завтра... Мы увидимся?
Она пожала плечами, отпустила его руку, и он снова спросил: увидимся? Там же, на скамейке, на Елисейских, где мы встретились?
Он подумал, что она обиделась. Да нет, она даже обижаться не умеет! Ничто не изменилось в ее лице от его отказа. Митя был потрясен.
... А чердачок?.. Вспомнил он, но тут же ответил себе, но там никого не было, там закрытое пространство, не бульвар же?.. Нет, он не знал Францию, не понимал ее людей, и рядом с этой девушкой чувствовал себя замшелым стариком. От ее предложения он не возбудился.
Они расстались и Митя так и не понял,- придет ли она на Поля или уже будет постукивать своими ботинками по дорогам Европы...
Как только Митя вошел к себе в номер, к нему вбежал старший переводчик Олег.
Он набросился на Митю едва не с кулаками.
- Ты охренел, потрох? Тебе что сказали? Свободное время! Это ты думаешь, сколько? ЧАС! Всего! Понятно? Чтобы смотаться в ближайшей магазин и купить своей бабе трусы, так твою растак! Шеф озверел, он вообще готов тебя выкинуть! А ты, б...ь, шляешься где-то, как король на именинах!
Олег посмотрел на Митю, который спокойно - внешне! - стоял и молчал, и сказал, изумленно покрутив головой, - впервые такого мудака вижу! Его, бляха-муха, взяли куда? В Париж! Сопляка! А он себе разгуливает! Ты, может, ненормальный? Так тебя в психушку надо засадить, а не в загранку заправлять!
Олег устал от крика и сказал уже тихо: быстро к шефу, и молчи там, а пристанет, нанеси ерунды - заблудился, ну и все такое.
Он посмотрел на Митю с глубоким сожалением, снова покрутил головой и вышел.
Митя конечно, понимал, что превысил свои, так сказать, полномочия, но он только сейчас прочувствовал себя совслужащим.
На улицах Парижа, понимая язык, идя с девочкой хиппи, он был гражданином Мира, - и был от этого счастлив. Он вздохнул, посмотрел на себя в зеркало, причесал встрепанные волосы и отправился к шефу.
Шеф был человек далеко не однозначный. Когда-то в давние времена служил он в страшном здании на Лубянке, а потом пошел по экономической линии, но ухватки все сохранил в неприкосновенности. Он был мал ростом, даже чуть ниже Мити, толст, скорее жирен, с тройным подбородком и почти вечной улыбочкой на отекшем книзу лице. Но глаза его, узковатые, заплывшие, излучали такой холод, что в них страшно было заглянуть, - все всегда старались смотреть ему хотя бы в пробор, который был безупречен,- казалось, что в ночи, в постели не распадается ни один волосок.
Звали его Георгий Георгиевич. И вот этот-то шеф и ждал своего переводчика, который сегодня ему был не нужен, но шеф заставил всех прыгать и искать его. А того нигде не могли сыскать. По
том-то уж сыскали с какой-то французской девчонкой, - шли за ручку! но скоро этот разхлебай явился, так что не пришлось вытаскивать с улицы.
Олег не тумкает в языке ни бум-бум, взяли по настоянию папы - Большого человека! Ну, так и следи за своим подчиненным! Если больше ни на что не годен! В общем, Г.Г. был нескончаемо зол: напихали сынков и зятьков, теперь с ними разбирайся.
Г.Г. не пил ( когда-то было слишком много пито), не курил, - сосал леденцы, и только швейцарские, которые ему специально привозили. Да и сам он не вылезал из разнообразных стран, хотя вечной его любовью был только Восток, с его жестоким шариатом, который люб был сердцу Г.Г. Он считал, что шариат надо бы ввести везде и тихонько, полегоньку, подталкивал к подобному сознание высших начальников, но на это требовалось время. Уйма времени!
Г.Г. умел ждать, над ним не каплет, он еще молод, - всего-то пятьдесят четыре.
В номер постучали.
- Войдите, - как всегда еле слышным, хрипловатым, безразлично-презрительным голосом откликнулся Г.Г. Такая него давно сложилась манера говорить: кто захочет - услышит, а не услышит, - сам виноват, Г.Г. не повторяет дважды. Все уже знали это и когда Г.Г. начинал говорить, некоторые служаки просто лезли к нему в пасть, чтобы - не дай Бог! - не пропустить истину в единственном исполнении. И это тоже злило Г.Г.. Он шипел на такие штуки, поэтому многие закупили себе слуховые аппараты, чтобы, не раздражая своего шефа, слышать, что там похрипывает гремучий змей - Г.Г.
Митя, естественно, этого ничего не знал, и не услышав из-за двери ни звука, снова стукнул, погромче. Опять - тишина. Из номера напротив вылетел Олег с белыми от ужаса глазами. Он подскочил к Мите, шепнул: дур-рак!.. И тихонько приотворил дверь (Олег следил за этим ненормальным из своего номера, - почему-то Митя вызывал в нем что-то вроде симпатии,- чувства, которыми не имеют права обладать работники, связанные с загранкой), спросив: можно, Георгий Георгиевич? Вы не заняты?
Из номера донеслось какое-то шипение и Олег, понаторевший уже в такой ситуации, вошел, втянув за собой удивленного немало Митю, - он раньше только видел шефа, но не говорил с ним, вернее, тот не говорил с младшим переводчиком, а теперь вот пришлось.
Г.Г. был разъярен.
Он мотнул куда-то головой и Олег тут же испарился - знак головой дал понять, чтобы Олег убирался. Потом Г.Г., запихнув очередную конфетку в рот, где-то в глубине под вислым носом, что-то прошипел.
Митя похолодел: он ни черта не понимал, что говорит это мужик, развалившийся в кресле, расползшийся в нем, с недобрыми, уплывшими в мешки глазками. Митя подумал сначала, что тот предлагает ему присесть, но рядом не было ни стула, ни кресла... Да и кивнуть этот Г.Г. мог бы...
Г.Г. совершенно стал не в себе - ничего не понимает этот зятек Трофима! Но Трофим сейчас в чести, Г.Г., пожалуй, будет поменьше рангом, поэтому с этой соплей зеленой придется чуть повысить голос. Г.Г. прошипел погромче, будто через силу, будто страдая от того, что ему приходится говорить громче: что ж... вы... молодой человек (Митя был весь внимание, он понял, что, видимо, тут так говорят! И надо напрячься, перенапрячься! но услышать!)?.. Вы работать прибыли или с девками шляться (это Митя разобрал и похолодел: вот оно как! Его вели! За ним следили! И все его походы с Катрин известны!.. А если бы он... Его даже тряхануло от ужаса и он уставился в змеиные глаза своего шефа с тихим кошмаром внутри)? Я вас... могу... отправить немедля в Союз... молодой человек... И вашей карьере... Г.Г. взял новую конфетку и речь его уже стала совсем не ясна, лишь отдельные слова: предательство... Родина... Девка... Честь советского... Тесть... Работа...
Мите казалось, что он находится в театре абсурда, о котором читал в какой-то книжке... Он только понял в конце, что завтра будет работа с утра и до ночи. Прием.
В свой номер он притащился в изнеможении физическом и психическом: все кончено, - с Парижем ли, не с Парижем... Этот шипящий змей сделает все, чтобы у Мити был черный шар по всем параметрам. Как бы теперь он не старался, - ничего не изменишь. Прощай Катрин, девочка хиппи, свободно идущая дорогами Европы. Куда Мите! - Мите из Союза, приехавшему по наводке тестя, не имеющему простых человеческих прав!
Митя сидел на постели, глаза у него пылали жаром, он курил сигарету за сигаретой.
Хотел даже выпить чего-нибудь из мини-бара в номере, - он все просмотрел здесь и всему удивился. Но выпивать Митя побоялся не дай Бог, эта шипучая змея вызовет ночью... А что? Такой все может. Митя подумал, а как он будет переводить Г.Г.? Как он разберется в том, что тот из себя выдавит? Да на хрена ТАК ехать в Париж! Лучше вовсе не знать ничего и жить до последнего своего часа на родине... А что змей шипел о Родине? Кажется, Митя ее предал!.. О, Господи! Митя и предположить не мог, когда стремился как к земле обетованной, - в МГИМО, что все обернется - вот ТАКИМ... Прощай, Катрин, свободная как природа.
Раным рано к нему в номер заскочил Олег. Извинился, что так рано, объяснил, что иного времени не будет, а ему, во-первых, надо знать, что "этот" сказал Мите, и дать кое-какие советы. - Ну как ты? - спросил Олег, валясь в кресло, - слушай, дай горло ромочить, вчера нажрался на ночь виски, с этим сбрендишь...
- А разве можно пить перед работой? - Уже всего опасаясь, спросил Митя.
Олег усмехнулся, - пить можно, даже нажраться вечером в номере можно, только с утра чтоб - хоккей... Вот шляться по городу, да одному - нельзя. А с девкой!.. - Криминал, брат! Ну, давай выпьем, что ли...
Он встал и взял из бара бутылку виски. Плеснул в два бокала и произнес торжественно: за твой первый кувырок в загранку! Чтоб - не последний!
Они выпили и Митя сказал: знаешь, Олег, думаю, что последний. Меня эта шипучка вчера в предательстве и в измене родине обвинила.
Олег заржал, - сегодня, здесь с Митей, ранним утром, он был весел, бодр и свободен, - ты его правильно обозвал. У нас его в МИДе зовут просто "г". Вонючий мужик, ты его остерегайся. Он конечно на тебя накапает, но твой тесть повыше него будет, - отмажет. Ты, главное, чтоб с девчонками, - ни Боже мой! Самый криминал.
Он потянулся, выпил еще немного и мечтательно сказал: я бы в бордель сползал, охота посмотреть, посидеть, девку хорошую выбрать, трахнуть. Негритяшку!
Мите ничего не хотелось, только бы выбраться отсюда и отмазаться от невиннейшего дня с Катрин.
- Олег, слушай, а как мне сегодня эту бормотуху переводить? - спросил он.
Олег отхлебнул из бокала и стал его поучать: ты слушай внимательно и отключись ото всего вокруг, смотри, б...., прямо ему в пасть. По губам. Слушай! - Вдруг вскинулся он, - я попробую тебе помочь. У него всегда текстуха есть. Я попрошу его референта дать мне на минутку, он парень ничего, выпить не дурак, купишь ему бренди или еще чего-нибудь... Давай, я пошел. Сиди здесь.
Через полчаса Олег ввалился в номер к Мите уже сильно навеселе с какими-то листками и заорал: беги, воруй, пока трамваи ходят! Читай и запоминай! Олежке бутылочка за шпионаж!
Все обошлось на дневной встрече.
Митя переводил точно, синхронно и спокойно. Г.Г. как-то с интересом глянул на него: он ценил профи.
А на приеме Митя опять оторвал штуку.
Сначала все было распрекрасно, Митя не отходил от шефа и, уже как-то приноровившись к нему, - и шеф с иностранцами делал в своей манере некоторую подвижку, понять что-то было можно,- лихо переводил, переходя и на испанский, и на английский, - нужно было это или нет, действуя по своему разумению и желая задобрить шефа. Тому нравилось, как работает мальчишка, но раздражала его слишком свободная манера держаться и это лихое знание языков, тогда как сам он к языкам был туповат и кроме слабенького английского ничем не владел.
Все и осталось бы нормальным, если бы не пришлось Мите поставить бутылку референту и Олегу, и самому с ними выпить.
Он вдруг почувствовал легкость необыкновенную, веселость и радость, которую хотелось делить со всеми. И уже в конце приема, когда гостей оставалось немного, Митя сел за рояль и стал наигрывать и петь свои песенки. Оставшиеся собрались вокруг него и выражали одобрением выкриками и аплодисментами, особенно воодушевились женщины. После своего Митя перешел на битлов и тут пошло братание. Кто-то подал Мите бокал с шампанским, он легко его опорожнил и продолжал петь.
Сквозь винную завесу, он вдруг увидел глаза шефа: из-под полуприкрытых тяжелых век его пронзали две иглы, впившиеся казалось прямо в митины зрачки. Митя вздрогнул, ощутил себя там, где он находился, с улыбкой закрыл рояль, встал, раскланялся и удалился вслед за шефом, который выплывал из зала.
Митя думал, что шеф ему сделает замечание, хотя сам Митя не видел ничего дурного в том, что несколько развеселил публику, - попел и поиграл. Но шеф смолчал и Митя забыл об этом инциденте.
Олег, правда, забежав к нему, сказал, хлопнув рюмаху виски, - ну, ты даешь! Опять устроил! Какого тебе понадобилось распевать?
На официальщине!
- Да пошел ты,- беззлобно и устало сказал Митя. Ему уже до тошноты надоело пребывание в ИЛЬ де ФРАНС, хотелось домой - в простоту отношений и свободу, тоже, впрочем, относительную, но все же...
Конечно, никакую Катрин он не разыскивал, по улицам в одиночку не шастал. Вместе с Олегом сходили они в определенное для покупок время в дешевые магазины ТАТИЩЕВА - ТАТИ, купили там для подарков разного барахла, причем особо не выбирали. Абсолютно все теперь здесь стало для Мити чужим, вернее, его заставили, чтобы все здесь казалось чужим и враждебным.
В Москву он прибыл утром.
Дома были Нэля и Митенька. Тесть уехал на работу.
Митя вывалил подарки, которые Нэле пришлись по вкусу - трусики, колготы, платочки, зонтик, и конечно, французские духи.
Митеньке он купил большую пушистую собаку (тот очень любил животных и просил себе собачку или кошечку, но Нэля запретила - она их на дух не выносила, - грязь, запах и шерсть), увидев которую Митенька даже заплакал от счастья и сам Митя чуть не разрыдался, подумав, как же мало надо человеку: одному - игрушечную собачку, другому - денежек побольше, третьему - женщину...
Они с Нэлей, отправив Митеньку с няней гулять, забрались в постель и было им очень хорошо.
Нэля заснула, а Митя лежал и вспоминал не девочку хиппи, а Елену Николаевну и Веру. Две женщины боролись в нем за преобладание. И он не мог ни одной отдать предпочтение.
Он решил, что прямо днями зайдет в издательство и посмотрит на них. Спохватился, что там о них не подумал и ничего им не привез... Что-нибудь придумает.
Он расслабился и крепко и сладко заснул, отсыпаясь за весь свой напряг во Франции.
В тот же день Г.Г. позвонил Трофиму Глебовичу и зазвал встретиться на нейтралке. Они договорились поужинать в " Пекине" наверху, где был специальный зальчик для высоких гостей. Трофим без особой симпатии относился к Г.Г., считая его выпендрежником и таким хитрованом, что не только ухо надо было с ним держать востро, но и все иные отверстия. И был прав. Не хотелось Митьку с ним отправлять, но так сложилось... Короче, ничего хорошего Трофим от этого свидания не ожидал.
Они встретились как добрые друзья. Выпили немного, поговорили ни о чем и обо всем, и вдруг Г.Г. стал серьезным, - до этого он рассказывал анекдоты и какие-то случаи, улыбался, приятно щурил свои страшненькие глазенки, - и налив себе минералки, а Трофиму водки, заговорил именно о том, ради чего позвал Трофима. Трофим сейчас очень пошел в гору, поэтому Г.Г. пока не составлял бумагу на зятя Трофима, решив с ним вначале поговорить.
- Трофим, - ласково прошипел Г.Г., - я тебя люблю, ты знаешь, и потому позвал тебя сюда, чтобы ни одна сволочь не услышала. Твой зять прокололся. И очень нехорошо прокололся.
У Трофима закатилось сердце, - чуял он, что с этим сопляком Митькой войдет к ним в дом беда. Все Нэлька! Прилипла к Митьке как банный лист, чего она в нем нашла? И что теперь сделает Г.Г.? Он - малый не промах, захочет, - свалит кого угодно. Надо его выслушать и сделать вывод. Поэтому он пока никак не отреагировал на сообщение Г.Г., а только разом выпил и налил еще.
- Зять у тебя человек без моральных устоев и дисциплины. - Продолжал меж тем Г.Г., - я к нему, как говорится, с душой, твой ведь зять! Разрешил погулять в первый день... А он, понимаешь, пристроился к какой-то девке и черт-те где с ней таскался до ночи... Я остался без переводчика. На приеме концерт устроил - пел там черти-что, чуть не плясал. И эти сволочи, иностранцы, европейцы херовы, ко мне подходили им восторгались, - а если враг хвалит, - это что? Ты сам знаешь, что...
Г.Г откинулся на спинку стула и стал пить воду - слишком утомился он от такой длинной речи, надоело ему говорить, пусть теперь Трофим вещает.
По мере того, как Г.Г. проговаривал с трудом всю историю, Трофим зверел: сукин сын! Безродный говнюк! Приехал с драным чемоданишкой, а теперь имеет все! Неблагодарный потрох! И бабник!
Это Трофим почему-то подозревал давно: такие хлипари обыкновенно любят с бабами валандаться. А Нэлька?! Несчастная его Нэлька! Что делать-то? Гнать взашей?.. Гнать! И немедля!
Видимо, все, о чем думал Трофим, отразилось на его лице, потому что Г.Г. посмотрел на него и сказал: ты потише, Трофим, потише... Не убивай дурака. Он ведь малый не без головы, - начал вторую часть своей речи Г.Г., он хотел и это сказать, будучи злым, хитрым, но принципиальным в смысле оценки профессионализма, - язык французский знает как свой, да и на английском чешет, будь здоров, и с испанским в ладах, и все быстро, складно. Из малого толк может быть... Тем более, что эти иностранцы-засранцы от него в восторге... Это тоже немало, хотя и чревато... Ты не зверей, а подумай, как из него дурь выбить. Выбьешь поимеешь дельного малого, который и семью обеспечит и Родине послужит... Не выбьешь - туда ему и дорога, на помойку. А вообще-то, если его пустить по нашему ведомству, приглядывая, конечно, то из него можно классного специалиста сделать - нужного нам и дружного с НИМИ - и Г.Г. похохотал, то есть похрипел, как простуженная змея.
Трофим понял, о чем Г.Г. говорит и то, что он все же похвалил Митьку, было ему приятно. Да, надо попробовать сначала острастку, а там... Поймет его счастье, нет, - на "нет" и суда нет, сгинет в неизвестность. И Нэлька не поможет, пусть хоть обревется, дура...
- Георгий, - сказал Трофим, - тебе спасибо за информацию полную и объективную. Я тебя понял. Только скажи... - Трофим замялся, - он там с девкой этой французской не ТОГО?..
- Нет. - Твердо ответил Г.Г., - мы бы знали. За ним, дураком, смотрели зорко. Шлялся по городу...
- Вот сученок, - выругался от души Трофим, - ладно, дам я ему прикурить! Стоит овчинка выделки, говоришь?
- Стоит, - подтвердил Г.Г. и больше они на эту тему не говорили, посидели еще, покалякали, и разъехались по домам. На прощанье Г.Г. сказал: Трофим, сам понимаешь, - доложить я должен, но сделаю это помягче, о девке будет минимум...
Трофим Глебович не сразу поехал домой,- погонял шофера по Москве, выходил из машины, прогуливался, курил, выпивал водочки, - наконец, почувствовал, что достаточно успокоился. Тогда и поехал.
Дома его встретил веселый кавардак. Митенька притащил огромную пушистую собаку, Нэля крутилась в какой-то кофточке в обтяжку, а рядом с трофимовым прибором лежала зажигалка не из дешевых, с ремешком для кармана и с брелком. Это ему польстило, - он все время терял зажигалки и пользовался по-старинке спичками и это любил. Но статус его не позволял уже спичек, и он вечно был в раздражении. Значит, Митька в Парижах о нем вспомнил (Митя привез зажигалку себе, но увидев, что для тестя подарка нет, без сожаления подарил ему свою, эту, - Зиппо).
Трофим решал,- сейчас поговорить или сначала пообедать, выпить, а уж потом... Потом - было, конечно, сподручнее: Нэлька займется посудой, Митька от винца расслабится, с ним будет легче говорить - без дурацкой его гордости и всякой прочей ерунды... Но после возлияния они оба подрасслабятся, что нехорошо...
Так Трофим ничего не надумал, а довольно сурово уселся за обед. Однако обед - на удивление - прошел довольно мило. Митя рассказывал, показал фото... Трофим молча слушал, а Нэля восторженно внимала и ясно было, что слышит все это она не в первый, может быть, и не во второй раз, потому что делала замечания типа: а вот это расскажи... Выпили совсем немного и когда доели второе, Трофим Глебович сказал: ты, вот, что, Нинэль, подай-ка нам с Дмитрием кофе с коньячком в кабинет, мы там по-мужицки о делах побалакаем.
Нэля не обиделась, что ей придется пить кофе на кухне одной, а Митя содрогнулся, поняв, что змей накапал, и ему, Мите, придется снова защищаться, - может Трофим по недавней памяти займется и рукоприкладством?
Вид у того был решительный и не из веселых.
Они с Трофимом Глебовичем расселись в мягких кожаных креслах, с кофе, коньяком, - как бы в добродушной семейной обстановке... И начал беседу Трофим с конца, так ему вдруг показалось правильным.
- Разговаривал я сегодня с твоим шефом. Он о твоих рабочих качествах высокого мнения. Говорит, языки знаешь, переводишь хорошо, иностранцам нравишься...
Мите было приятно это слышать, тем более, что он был уверен в зловредности "Г" по всем статьям. Но вид у тестя продолжал быть суровым и явно он свое выступление не закончил.
- Но, сказал мне Георгий Георгиевич, твой зять ничего не добьется при всех своих деловых качествах, если будет себя вести как фон-барон заграницей. Шляться, с девками, не приходить на перевод, устраивать соло на приемах... Ты, что, совсем спятил? Охренел? Я думал, ты толковый парень, сам все понимаешь, потому и не поговорил с тобой перед отъездом... А ты, сопля зеленая, попал в загранку и обосрался от счастья! Ну, чего молчишь?
- А что мне говорить? - Спросил Митя, - я, что, должен прощения просить у вас? За что? Что пошел погулять по Парижу? С разрешения! И заблудился? Спросил какую-то девчонку и она меня вывела? Что, за это убивать6 что ли? Ваш Г.Г. разве выслушает что-нибудь? Ему хоть что объясняй, - он все равно не поверит! - очень искренне оправдывался Митя и молил Бога о том, чтобы вывезло - он внезапно понял, что не хочет, чтобы его путешествия закончились Парижем. Он уже заболел Европой и ему было невмоготу думать, что больше он никогда-никогда...
- Я не знаю, где ты там заплутал, но что недостойно вел себя - верю! Страну нашу позорил, Родину! - Загремел вдруг Трофим, разозлясь, что объяснения зятя выглядели вполне достоверно.
Тут разозлился и Митя, это у него быстро получалось!
- Не вижу в в чем мое недостойное поведение! И чем я опозорил Родину?
- А я тебе говорю, - вел недостойно! - Гремел Трофим.
- Что, я государственные тайны продавал? - Закричал и Митя. Трофим вдруг затих и зловеще сообщил: за это тебя бы расстреяли. Шляться по ночам с иностранкой, - это, что, не позорить?
Родину, семью?.. У тебя жена и ребенок, паскудник! Постыдился бы!
- Вы, что?.. - спросил Митя тихо, - мне, что, нельзя даже спросить, как проехать?
- Помолчи! Вот сфотали бы тебя с этой девкой и спекся бы. Благодари Георгия Георгича! И чего ты на приеме песенки распевал? Пьян, что ли был в зюзю?
- А что? Нельзя петь? - Спросил Митя насмешливо, - контрреволюция?
Трофим не стал бурно реагировать на последнее, иначе звезданул бы по скуле зятька, а твердо сказал: нельзя. Ты там уже не Митька, а представитель Советского Союза! И должен быть в рамках. Скромным, достойным, незаметным и незаменимым. Вот так. Я бы с тобой после такого вообще не стал бы разговаривать, но опять же, - благодари Георгия Георгича, - золотой он человек - похвалил тебя, оценил. Так что, Дмитрий, хочешь жить у нас, хочешь поехать заграницу, надолго, - думай. Хочешь валандаться здесь по Домжурам и спиваться, - пожалуйста, только без меня и Нэльки. Как хочешь и где хочешь. Я все сказал, а ты думай. И ничего Нэльке не говори - ей все знать незачем. А хочешь, так хоть сейчас в районку, в газету, пристрою, и комнату дадут... Как? - это Трофим уже сказал в спину Митьке и злорадно.
Митя вышел из кабинета не злой и не возмущенный, а опустошенный.
Если такова жизнь дипломата низшего ранга, так что же его ждет? Сиденье в конторе? Пусть и парижской! Поездка домой на машине и поход с женой в ближайший кинотеатр? Или кино показывают в посольстве? И раз в неделю, скопом, по магазинам?.. Стоит ли такая жизнь "мессы"?.. Не лучше ли бросить эту семейку и действительно уехать в район и быть там свободным?
Он чуть не засмеялся вслух - свободным! И как это он будет "свободным"?
Нэли в гостиной не было, видимо, она укладывала Митеньку...
Он вдруг ощутил безысходную тоску и ненависть ко всем здешним домочадцам, даже к сыну. Сын все больше и больше походил на Трофима черные густые брови, взгляд светлых небольших глазок исподлобья, круглое лицо, толстоватый носик... Митя ужасно расстраивался, хотя сам Митенька был мальчиком нежным, рефлексивным и очень любил отца.
... Надо больше уделять ему внимания... Подумал Митя и вдруг
вспомнил о маме, о которой он ни разу не подумал в Париже и ничего для нее не купил. Она так звала его приехать домой хоть на неделю, но после смерти бабушки, Митя понимал, что ехать домой не хочет, и, наверное, скоро, - а может никогда?.. - и не поедет. Теперь он не писал письма, а звонил по телефону, заказывая три-пять минут... И вся та жизнь и тот город, и мама - отдалялись и отдалялись, будто переставали существовать.
Нэле Митя ничего не сказал, хотя она с тревогой и ожиданием смотрела на него, - она слышала крики, которые не предвещали ничего хорошего. Поскольку Митя молчал, не стала спрашивать и она,- у папы вызнает.
На следующее утро Митя решил сходить в издательство, к своим женщинам, возможно у них он обретет утерянную уверенность в себе и оптимизм. Он надеялся больше на Веру, но и Елена Николаевна волновала его, пожалуй, попрежнему.
В редакционной комнате было все, как прежде.
Ему казалось, что и здесь все изменилось, или же сам он взглянет на все другими глазами. Ничуть не бывало. В комнате ната, не я... Они устроились в гостиной, где стоял рояль, длинный журнальный столик и тахта.
Митя потихоньку разглядывал "своих" женщин. Вера опускала глаза, когда встречалась с ним взглядом, а Леля не смотрела на него, что его стало, - по мере повышения градусов, - злить.
Леля, которой невмоготу было здесь находиться, только и ждала удобного момента, когда можно сбежать. О том же думала и Вера, но она связывала свое бегство с Митей и ждала удобного момента, чтобы тихо его спросить: вы меня проводите (Митя хотел было перевести их отношения на более простые, - на "ты", Вера согласилась, но продолжала попрежнему "выкать" и ему пришлось подчиниться, и он вдруг нашел в этом свою прелесть...) ? - И тогда уже уходить. Она даже уяснила, как это будет: они отвезут сначала Лельку (угрызений Вера не испытывала - ее охватило жгучее же
лание, - ни много, ни мало, - влюбить Митю в себя), а потом... Девушка она была самдостаточная и мнение о себе у нее о себе было высокое. И Лелька же намного старше Мити!
Сладилось все часа через два. Время двигалось к двум ночи, а Митя и в ус, как говорят, - не дул. Его усадили за рояль, он пел и играл, читал свои стихи под музыку, и какое-то время компания
была в восторге, но потом всем надоело внимать одному человеку, пиртные пары требовали своего и парочки разбрелись.
В гостиной остались трое. Вера, Елена Николаевна и Митя.
Он продолжал что-то наигрывать, и Елена Николаевна сказала: "Вы, ребятки, как хотите, я иду домой.". Она хотела сказать еще, что и Мите пора это сделать, но подумав, что ее поймут по-иному, смолчала. Они, правда, тоже заомонили, что поздно и надо идти всем... Она не слушала, а пошла
одеваться в переднюю, чтобы поскорее выскочить без них. Но забыла на тахте сумочку.
Митя сразу же, как только она вышла, перестал играть и посмотрел на Веру. Она уже не скрывалась, а смотрела на него своими зелеными, сейчас будто растекающимися глазами и в них было желание, только оно. Он встал, она подалась к нему и он поцеловал е долгим, тягостно чувственным поцелуем. Она почувствовала, что падает, сейчас упадет... И тут они услышали лелин голос: простите, - и стук двери.
Они оторвались друг от друга и как заговорщики в комедии - прыснули, а Вера сделала серьезное лицо и прошептала: бежим за ней, сейчас же поздно! Она одна!
Они подхватились и выбежали из подъезда в тот момент, когда Елена Николаевна остановила такси. Ничего не говоря, задыхаясь от бега, они плюхнулись на заднее сидение.
Елена Николаевна сидела впереди и с горечью вспоминала, как когда-то так же точно сидела впереди Кира, а они с Митей впадали в любовный транс на заднем сидении, касаясь друг друга руками. Наверное, и эти так... Как Митя может?? Как? После того, что между ними было... Она не могла даже плакать она окаменела, только ухо ловило движения сзади.
Митя хотел было взять Веру за руку, но и он вспомнил ТО такси, три с лишним года назад...
И ему расхотелось брать Веру за руку...
Она сделала это сама. Но у него настолько безжизненной была рука, что она тут же убрала свою и досада перемешанная с обидой и унижением заставили ее отодвинуться к окну и отвернуться.
... Какой же он гадкий, думала она в бешенстве, какой лживый! Мне нужно выйти первой... Я не желаю
унижаться перед ним! Он просто циник и бабник, а я дура подумала, что именно из-за меня он сегодня
пришел, пошел в ресторан... Зачем он поцеловал меня ТАК? - Будто влюблен до смерти?..
Бедная Верочка! Она была тоже юна и невинна, как Нэля в день свадьбы...
Так втроем, разобщенные, ехали они по ночной Москве и Митя вдруг сказал: мне тут совсем рядом, девочки, извините, я не провожаю... О времени забыл, а ключей у меня сегодня нет(соврал).
Елена Николаевна вздохнула освобожденно - мукой было ехать и прислушиваться... а - вдруг и услышать что-то...
Вера расстроилась и обиделась еще больше, а Митя был счастлив кинуть их - нет, не для него эти игры с двумя, требующими его любви, пошли они на фиг!
Дрожащими руками открыл он входную дверь, кляня себя за легкомыслие, годное для безмозглой пичуги. Ну, надо же! Променять Париж, Францию - пусть даже и в таком урезанном виде, - весь мир, на двух бабенок, с которыми не штука встретиться днем и делать с ними, что ему будет угодно в тот миг. Променять ТО на это! И сейчас опять нарваться на скандал и, возможно, изгнание. Болван!
Так костерил себя Митя мгновенно протрезвев. В квартире было тихо и темно. Он облегченно вздохнул и тихонько прокрался в спальню. Нэля явно спала (не спала она! Притворялась! Так решили они с отцом. Не устраивать свары среди ночи). Нэля умолила папу еще раз попробовать простить Митю, потому что она беременна (она этого еще не чувствовала, но Митю терять ни в каком случае не хотела, - хоть ты ее режь!), а с двумя детьми, без отца...
Трофим Глебович даже матюкнулся от досады - он уже не мог больше видеть этого хлыщеватого бабника! Совесть хоть надо иметь? И Нэлька - девка красивая, складная, и не дурочка какая-нибудь! И он, Трофим не хрен с горы!
Трофим вставал в тупик - обычно такие хлыщи все делают тайно, боясь потерять благоволение такого тестя, а этот делает будто назло... Или болван? А может питух такой, что себя не упомнит? Хотя этого заметно не было... Но как знать? Терпит дома, терпит... И срывается. Вот это Трофим мог бы простить. И подлечить можно - врачи есть и средства тоже. Но все завтра, завтра, и Трофим попробовал уснуть - не получилось. Он до утра курил и попивал коньяк.
Митя не мог спать и вышел на кухню.
... Надо прекращать эти прогулки с дамами. Что они дают? Любви он не испытывает ни к той, ни к другой. Елена Николаевна после "чердачного" свидания вдруг потеряла всю свою прелесть, куда-то испарилась возвышенная митина любовь и он трезво понял, что видимо и не любовь это была, - а просто пробуждающаяся чувственность.
Вера? О ней пока и сказать нечего, - проба сил после двух женщин, любопытство, проверка своих возможностей...
А любви, солнечной, возвышенной, ради которой не жаль ничего, - нет и нет. Раз так, он должен думать о своей карьере. И надо прекращать пить. Он заметил, что даже малая доза спиртного лишает его последней капли осторожности и разума. Он становится неуправляем и ему нипочем все, кажется, обойдется, все будет замечательно, а ему необходим только этот вот миг, в котором он находится.
Утром его разбудила Нэля, он заснул на диванчике на кухне. Вскочил помятый, с отеками под глазами, и Нэля презрительно бросила: вставай, пьянчуга, отец будет с тобой говорить, кажется в последний раз.
Митя скроил жалостливую гримасу, - он решил притвориться сильно похмельным, - потянулся...
- Нэлек, я же вчера не очень поздно?.. Напились с ребятами из издательства.
На что она ему жестко ответила: не ври. Я не спала. Ты пришел позже двух, но не это главное... Иди, он тебя ждет.
И Митя пошел к тестю, почти как на гильотину.
Тесть сидел в кресле, в халате, - в кабинете было накурено и стояла на столе ополовиненная бутылка коньяка.
Лицо у Трофима Глебовича было отяжелевшим и старым, - хотя было ему всего сорок семь.
Митя внезапно пожалел тестя: тот не спал ночь... И отчего?
От того, что его разгульный зять шлялся с бабами, а любимая дочь сидела одна и проливала слезы...
- Явился, гуляка? - Как-то тихо и безнадежно спросил Трофим.
- Как видите, - вырвалось у Мити и он обругал себя за идиотский юмор ли, вызов?..
- Опять с бабьем шлялся? - Спросил Трофим тем же тоном.
Митя посмотрел на него как возможно честным глазом: Трофим Глебович, даю слово, с ребятами за мой приезд... - хотел сказать: из издательства, но поостерегся, потому что вдруг подумал, что Трофим все может узнать... напились как свиньи, голова болит...
- Ладно, Дмитрий, коль уж связались мы с паршивой овцой - делать нечего. Единственно, хочу тебя спросить: Нэльку любишь, или так?.. Если "так" - отчаливай сразу, - ни ей, ни себе жизнь не порть. Я тебя устрою, и комната в Москве будет... Трофим смотрел на Митю почти умоляюще.
Митя забормотал, покраснев: что вы, Трофим Глебович, я Нэлю ни на кого не променяю, я ее люблю... - и добавил: она - мать моего сына, Митьки, что вы...
Не видно было по лицу Трофима, поверил ли он Мите, но сказал: "Хорошо, предположим. Но ты ОБЯЗАН хранить ее честь, чтобы никакая шлюха не могла над ней посмеяться, - Трофим скрипнул зубами, - преодолел себя и продолжил, - вам надо отсюда уехать. Открывается одна вакансия в представительстве ООН в Нью-Йорке, ты туда поедешь младшим атташе, но сначала в качестве стажера. Ускоренно делай диплом, экстерном гони экзамены,- я договорился - и дуйте отсюда. Там у тебя будет хороший руководитель. Я сказал все.
Трофим налил себе в рюмку коньяку, не предложив Мите, а тому просто необходимо было сейчас выпить и он, зажав свою гордость, попросил: Трофим Глебович, если можно, мне рюмочку...
Тот молча плеснул в стоящий на столе стакан и так же молча протянул Мите. Митя выпил, обливаясь потом, - ото всего! И вчерашнего, и сегодняшнего. Нью-Йорк... Туда ему не хочется... Хотя... Хотя ему выбирать не из чего, да и Америка тоже страна не бросовая, - и сказал проникновенно: спасибо вам за все, Трофим Глебович!
- А-а, иди, я устал, - махнул рукой Трофим и Митя вышел.
Нэля стояла у плиты на кухне. Митя подошел к ней, поцеловал ее в шею и покаянно произнес: прости меня, Нэличка, родная моя, я больше никогда не принесу тебе огорчений.
Нэля как-то дернулась от него и продолжала молча месить тесто.
Из детской выскочил Митенька в пижамке, со сна румяный и потный, в руках он тащил собаку, которую привез Митя. - Папа, папочка, - заверещал он,- Кузя разговаривает! Смотри!
Митенька нажал какую-то кнопку и "Кузя" отрывисто пролаял, а Митенька зашелся чуть не в истерическом смехе: Кузя - живой!
Митя и не знал, что купил говорящую собаку: купил и купил, не очень раздумывая над подарком. Это больно укололо его и он сказал Митеньке, пойдем с ним поговорим, - и ушел с сыном в детскую.
В такси, где остались вдвоем Вера и Елена Николаевна, когда выскочил внезапно Митя, сначала наступила гнетущая тишина.
Елена Николаевна закурила и Вера попросила у нее сигарету. Та дала и, обернувшись с переднего сидения, сказала: только не подумай, пожалуйста, что я из ревности или чего-то такого же... Я сама однажды, когда мне говорили умные и провидческие вещи, думала, что я умнее всех и он меня любит... Не попадись на эту удочку, Вера, как попалась я. Мне кажется, что наш Митя вообще любить не способен. Он любит чисто физически, - на это он очень даже способен, а вот душой, сердцем, - этого ему не дано. Не забредай в чащобу,- не выберешься, а выберешься, - обдерешься до крови... Впрочем, как хочешь, но я считаю, обязана тебя предупредить. Все-таки Митю я знаю давно и у нас с ним... Ну, это не обязательно рассказывать, - просто я могла пронаблюдать его в в разных ситуациях.
Вера конечно слышала, что говорила Леля, но это шло мимо ее сознания: она была уверена, - конечно же! - что Лелька злобится из ревности... А Митя любит ее, Веру, и никто их не разъединит,
- она станет его любовницей и пусть все учителя, вдруг заделавшись высоконравственными, рассказывают об ужасах греха и ее безрадостном будущем. Она им не верит!
Однако вслух Вера сказала: "Леля, не надо меня предупреждать, хотя спасибо... Я не настолько в него влюблена, да и вообще не влюблена, если хочешь знать... А там, у рояля, - просто пьяные дела, и если это задело тебя, - прости..."
Елена Николаевна подавила вздох и отвернулась - слава Богу они подъехали к ее дому! Кто, когда, кого-нибудь слушал? Кто когда-нибудь следовал чьим-то советам? Никто и никогда. История и опыт, говорят, никого ничему не учат,- каждый идет своим путем, - проб, ошибок и разочарований...
Леля улыбнулась Вере и вышла, помахав ей рукой - ничего не случилось, они по-прежнему подруги... Те еще!
Приближался Митин отъезд.
Он узнал, что будет отсутствовать в Союзе три года, может быть, на второй - дадут отпуск, а Нэля приедет через полгода, когда он перейдет в ранг атташе, - или не перейдет, - тогда ей прибывать незачем.
Его радовало, что он вначале будет один и как-то разберется с тамошней жизнью сам, - без советов и бесед.
Тесть внимательно поглядывал на него, но митино поведение было идеальным и что-то, видимо, еще сказала Нэля, потому что их с тестем отношения, если и не стали добрыми, то вполне приемлемыми.
Наконец подошло время отлета. Митя понял, что откладывать посещение издательства - нельзя. Надо было зайти к редактору, поблагодарить его за помощь в публикации стихов, которые уже сверстаны и выходят в следующем номере "Юности", когда его уже здесь не будет. Он так и не принес французского вина редактору. Но из Америки обязательно что-нибудь привезет!..
В редакционной комнате была только Елена Николаевна.
Она сидела, углубившись в рукопись, и когда подняла голову и увидела Митю, в лице ее что-то дрогнуло, но в принципе оно осталось спокойным, она не покраснела, может быть, чуточку побледнела, да и то неизвестно мутный зимний свет кого хочешь сделает бледным.
Она осунулась, похудела, постарела, хотя была еще молодой женщиной. Митя как-то растерялся, что она одна, - он-то думал, что будет полна комната народу и он сможет быстро и безболезненно распрощаться и отбыть. А тут... Сейчас она, возможно, начнет что-то выяснять, или объясняться... Это ужасно! И потому он, скроив скорбно-светское лицо, пошел к ней, протягивая руку (не руки! - Сохрани и помилуй!) и что-то бормоча об отъезде и опять, мол, прощании...
Но она тоже могла быть крепкой.
Она встала за столом и, вытянув перед собой руку ладонью вперед, с улыбкой сообщила, что она идет в ногу со временем, ухватила модный грипп, Митя ее еле застал, так как она собралась к врачу.
Но тут он не сплоховал - не будь он Митя! - Подошел к ней, минуя ее руку, и прижался лицом к ее щеке, волосам, уху, ощутив запах ее духов и холод камня в серьге... И снова вспыхнула в нем какая-то горькая любовь к ней, которую он сам и растоптал.
Она отодвинулась от него, сказав укоризненно: Митя, войдет кто-нибудь, что вы... И он не услышал в ее голосе трепета.
Она уже говорила: Веры сегодня нет, она будет сожалеть. У нее библиотечный день. И насколько же вы, Митенька?
Она говорила так, будто он еще живет у тетки и у них вообще НИЧЕГО не было и, возможно, и не будет. Ему хотелось разрушить эту стену, перешибить этот полусонный тихий говор! Но он сказал себе - нельзя. Иначе, он и представить себе не мог, что с ним случится. Поэтому он отошел от нее, сказал - до свидания, я не рощаюсь, мы еще встретимся. Помните, что я вас...
Она крикнула: "Молчите, Митя! Ни слова больше! Прощайте".
И стала складывать рукопись в папку. Он внимательно смотрел на нее, желая найти следы волнения - ведь она же крикнула!- но волнения не было, как и следов.
Он ушел, забыв передать привет Вере.
Ее еще хватило игриво махнуть ему рукой, мечтая о том, чтобы скорее закрылась за ним дверь, - иначе бы кончилось у нее спокойствие, которое она удерживала не то что за хвост, - за перышко от хвоста.
Она подошла к мутному серому сейчас окну и, прощаясь со своей единственной в жизни, глупой и не нужной никому - даже ей - любовью, заплакала, промакивая платком ресницы, чтобы если войдут, - быть более-менее приличной.
Но никто не вошел и она быстро собралась и ушла. А потом долго бродила по улицам, бульварам, но Кире на этот раз не позвонила.
Не стесняясь прохожих плакала, да никто и не обращал на нее внимания мало ли женщин плачет на улицах, явно не желая, чтобы их утешали.
Митя уже получил билет - на послезавтра, и сходил на переговорный пункт, позвонил маме - из дома не хотелось, - сказал ей, что уезжает надолго. Он думал, что она начнет ахать и сожалеть, что так надолго! но мама была на удивление спокойна, он даже расстроился.
Она сказала: ну, что ж, Митя, ты этого всегда хотел. Дай тебе Бог всего-всего, о чем ты мечтаешь. Обо мне не беспокойся, впрочем, ты и не беспокоишься. Тут она помолчала и сказала, я чувствую, ты обиделся, что я так спокойна?.. Но, Митя, согласись, - не все ли мне равно, где ты живешь? В Москве, Нью-Йорке, на островах Океании или у черта на куличках? Я все равно тебя не вижу - за эти годы ты не удосужился ни разу приехать. Это не упрек - констатация факта, не более. Я сейчас - к счастью - не одна, у меня есть хороший друг, близкий, он мне очень помогает во всем. Езжай, Митенька, поцелуй за меня Нэлю и Митеньку, мой привет Трофиму Глебовичу и Кире. Целую тебя, сын.
Вот так поговорила с ним мама, а он почти все время молчал - что он мог ответить? Чем оправдаться? Ничем. И уже в сто десятый раз он подумал о себе плохо, - но, извините, что это изменило?
И поклялся, что в первый же отпуск поедет к маме, куда бы ни собралась Нэля.
Разговор оставил осадок, никак не проходивший, и было ощущение, что прощание с мамой - навсегда, хотя мама была еще совсем молодая.
Чтобы как-то сгладить некомфортное ощущение от разговора с мамой, Митя вдруг решил пойти к Спартаку и помириться с ним.
Спартак был дома, встретил Митю радостно, однако чего-то не получилось у них: Спартак ли отдалился, Митя ли... Но не было того прекрасного чувства дружеского единства, за которое так ценил Митя отношения со Спартаком. Митя принес и бутылку, которую они со Спартаком распили, но прежнее ушло, а новое пока зияло пустотой.
Митя вышел от Спартака поникший: эти два разговора с самыми близкими людьми еще раз продемонстрировали ему его гнусную натуру, с которой бороться у него не было сил, и не умел он этого и хотел ли?..
Придя домой, он сообщил Нэле, что ходил прощаться к редактору и Спартаку. От Мити попахивало винцом, вид был унылый - и Нэля успокоилась.
Она сообщила, что ему звонили из "Юности", какая-то девица, назвалась Верой Валентиновной, сказала, что она редактор и ей надо поговорить с Дмитрием Александровичем по поводу его стихов...
Плохое митино настроение как ветром выдуло: Вера! Умница, - как сумела соврать!
Он несказанно обрадовался - вот кто ему нужен! Вера!
Нэля зорко смотрела на него, видела, что он обрадовался, но Митя сразу же откликнулся: замечательно! Наверное, они еще что-то берут!
- Какая-нибудь соплюха?.. - Пренебрежительно и вместе с тем с тайной тревогой спросила Нэля.
- Что ты! Солидная женщина, лет сорока, очень милая и внимательная. Я ей сейчас позвоню.
- Поздно же... - Предупредила Нэля,- завтра позвонишь.
- Ничего, она разрешила мне звонить домой, вдруг мне надо будет что-то донести?
- Но я же смогу, - опять возразила Нэля и Митя тут же подтвердил: конечно, конечно, ты и отнесешь, если я не успею.
И он позвонил Вере.
Нэля не уходила из комнаты, что-то вроде бы искала, а он нервничал: вдруг голос выдаст? Или слышны будут ответы?.. Но делать нечего, позвонить он должен, он хочет! И - хоть трава не расти!
Тихий, совсем не верин голос произнес: слушаю?..
- Вера Валентиновна, - каким-то звенящим не своим голосом сказал
Митя, - это Кодовской, вы мне звонили? Что там с моими стихами? Вера еще тише сказала: я боялась, что вы уже уехали ( как
сладчайшая музыка отозвались в Мите эти слова), я хочу вас видеть, Митя...
Он почувствовал, как краска заливает его лицо, а Нэля остановилась и смотрит на него в упор.
Он радостно ответил: спасибо, Вера Валентиновна, я так рад! Я надеялся... Значит, мне нужно отобрать еще? Я улетаю послезавтра, у меня только завтрашний день... Обязательно зайду...
- Только не на работу, - тихо предупредила Вера, - позвоните мне завтра днем, часа в два...
- Наверное, раньше, у меня очень мало времени, а ведь нам надо будет посидеть, - он говорил, смотрел прямо Нэле в глаза и корежил гримасы, - от радостной до недовольной, - как бы говоря: конечно, стихи - это отлично! Но сидеть завтра с этой теткой так не хочется!
- Я хочу вас видеть, - снова сказала Вера, - сделайте чтобы-нибудь...
- Отлично, - воскликнул Митя, - дорогой мой редактор, вы - моя путеводная звезда, я вас обожаю! До завтра. - И повесил трубку.
- Ну, что? - Спросила Нэля и Митя ей обстоятельно объяснил, что притащил он в редакцию кучу стихов и теперь нужно еще отобрать.
- Придется, - вздохнул он, - завтра выкроить время, а мне хотелось побыть дома, с тобой и Митькой...
Увидев, что Нэля расстроилась, он присовокупил: я постараюсь мигом: туда - сюда.
И поцеловал жену нежно и призывно.
После долгого любовного общения (Митя был возбужден неимоверно после разговора к Верой и его ожидание завтрашнего дня излилось на Нэлю, которая уснула счастливой.)
Митя никак не мог заснуть, он соображал. Завтра надо будет с утра позвонить Спартаку и забить его квартиру - они с Игорьком уйдут в институт, а Митя с Верой придут... Но как объяснить все сверхпорядочному Спартаку, любящему Нэлю и его, митину, семью...
Может быть, сказать, что - это его последнее объяснение с Еленой Николаевной? И что он, Митя, больше никогда с ней не увидится?.. Спартак ради него пойдет на это, но как же неприятно, что именно вчера Митя зашел к нему мириться, - будто нарочно! Аа-а, за три года столько воды утечет! Только бы застать Спартака. Но как звонить с раннего утра? И вдруг Спартаку?..
Надо спрятать сигареты и бежать за ними утром... Забыл, запамятовал, что сигареты кончились... Как-нибудь выкрутится... И он стал думать о встрече с Верой. Аромат этого последнего свидания он увезет за океан и там будет вспоминать... Наверное, Вера в него влюбилась, если пошла на такое... Почему? Чем он хорош? Митя понять не мог.
Проснулся он как по будильнику, Нэля еще спала. Он тихо оделся и выскочил на улицу, слыша как тесть уже кашляет в своей комнате.
Спартаку он дозвонился сразу и, пока не раскрывая свою главную задачу, спросил, что он делает. Спартак ответил, что сегодня в институт не идет, а будет добивать курсовую - все сроки прошли, а что? - Спросил он как-то тревожно, почуял, что ли?
- Да нет, ничего особенного, просто мне захотелось сказать тебе, что вчера мы как-то не так посидели, не так поговорили, а ведь дружба-то никуда не денется...
Митя понял, что Спартак расстрогался. Он совсем попрежнему проорал: Митька, да я же люблю тебя, чертяка! Жаль, что завтра
сматываешь, я бы сегодня маханул все и мы бы...
Мите все было ясно и он ответил: мне тоже очень жаль, Спартачище, но ведь я не на век! Приеду и мы снова будем как прежде! Вот за этим я тебе и позвонил, а сейчас уже бегу. Пока, Спартачище!
- Пока, Митрий, - откликнулся чуть не со слезой в голосе Спартак.
ВСЕ. Прокол. Неудача и серый мелкий дождь охладили Митю и он подумал: значит, не судьба. Конечно, он мог бы позвонить Вере и позвать ее в кафе... Но они оба хотели совсем другого!
А Вера-то как раз имела в мыслях и кафе, и медленную прогулку по бульварам, а уж потом - как получится (она и не предполагала, что он ищет хату)!..
Только бы увидеть его перед отъездом!.. Три года! Она с ума сойдет... Что с ней произошло?
Она не могла дать ответ. Вот так.
Нэля еще спала, когда он пришел домой. Тесть пил кофе в гостиной.
Митя прошмыгнул в спальню. Что делать? Звонить Вере? Зачем? Куда он ее поведет? В кафе? - чушь собачья. Звонить просто так?.. Но это еще глупее.
Митя решил не звонить совсем. Так вот случилось - он не волен над обстоятельствами.
Вера как приклеенная сидела у телефона. Иногда взглядывала на часы, которые вертелись стрелками как машины на американских горках. Вот и двенадцать проскочило. Вот и два... Она все все прислушивалась к телефону, уже отчаясь, и вместе с тем вполне уверенная, что он позвонит. Он не может не позвонить (может, милая Вера! мужчины звонят, когда имеют предложить что-то конкретное. ВПОЛНЕ конкретное. Просто так звонят только мудачки...)!
Вечером она поняла, что Митя не позвонит.
И его не будет долго-долго.
С отчаяния и злости, она остригла волосы и разодрала на кусочки тот батник, который он однажды расстегнул (а она еще хотела его сегодня надеть!..), подошла к зеркалу и, глядя на свое отражение, громко сказала: дура набитая. Ты, что, не слышала, что тебе говорила Лелька? Курица вареная. Так тебе и надо.
Зверячья тоска схватила ее за горло. Она хотела его ненавидеть, но не могла.
Митя летел в страну за океаном в отличнейшем настроении: улыбался хорошеньким стюардессам, попивал виски, курил, листал
"Плейбой", - короче, уже начал наслаждаться иной жизнью. Правда, надо сказать, что он вспоминал всех своих женщин, которых пока было так немного! И грустил по ним. Эта грусть была просто необходима, как изысканная принадлежность исчезновения на долгие времена, - без нее все было бы проще, - как и без цветов, которые в аэропорту вручила ему Нэля, - пять темнокрасных роз...
Эти розы он почти сразу же подарил стюардессе - тоненькой, со смоляной челочкой до быстрых смешливых глазок. Стюардесса сделала книксен и потом, встречаясь с ним глазами, обещающе улыбалась. Он было подумал, что стоит спросить ее номер телефона и откуда она? Летел он Боингом, "ПАН АМЕРИКЭН", - но немножко подумав, решил, что не стоит начинать свой вояж с глупостей. И успокоился.
Только войдя в предназначенную ему квартиру и как следует не рассмотрев ее, он бросил вещи и собирался рвануть в город, - глазеть, бродить, - почувствовать себя сли еще не жителем великого города, то хотя бы не чужаком.
Но сложилось по-другому. К нему ввалились парни, с которыми он должен работать, привели своих жен, нанесли спиртного и закуси, и устроили маленький прием в его честь.
Парни все были старше и выше ростом, жены милы и вполне международных стандартов. Отлично одеты и, по первой видимости, с уживчивыми характерами.
В его четырехкомнатной квартире, полностью мебелированной, стояло и пианино, что его обрадовало, и он тут же порадовал гостей своей игрой и пением.
Одна из жен явно положила на него глаз, - Риточка, - высоконькая худышка, безгрудая, с чудной копной коротких каштановых волос и серыми глазами. Но она была слишком худа и нервна, что-то подергивалось иногда в ее лице и она часто покусывала некрашеные, очень яркие губы, - с каким-то даже ожесточением.
Нет, она не была в митином вкусе, а он, видимо, таки был в ее, потому что она восторгалась громче всех его голосом и песнями и пригласила танцевать, когда кто-то включил музыкальный центр, принесенный одним из парней. В общем, веселье состоялось.
Митя жадно расспрашивал всех про здешнюю жизнь, но парни особо не распространялись а на американский манер хлопали по плечу, говорили, что все о,кей и он сам во всем разберется, - ничего тут сильно сложного нет.
Только один из них как-то довольно озабоченно спросил: а жена твоя когда прибудет? Митя ответил, что вероятно через полгода...
- Да я с этим и не спешу, - разоткровенничался Митя.
Парни захохотали, переглянулись, но ничего больше не сказали и ни о чем серьезном не спрашивали. Все довольно изрядно выпили и были в состоянии тяжеловатом, когда уходили. Риточка висла на Мите и вопила, что она его обожает и может слушать хоть каждый день...
Ее муж, высокий черноволосый парень суперменистого вида, крепко ухватил ее под руку и уволок. Он улыбался, а глаза его сделались злыми. Это Митя еще сообразил. Он завалился спать, не раздеваясь, не вымыв тарелки и не убрав мусор. Как же это замечательно! - быть хозяином в доме, где за тобой никто не следит, не присматривает, не осуждает! Ведь он впервые в жизни оказался совсем ОДИН! Да даже ради одного этого нужно было лететь за океан!
ТЕЛЕГРАМБот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕБольшая библиотека с любыми жанрами и авторами
Большая Библиотека
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2 книги