Любовники

11

К вечеру Джиджи с Беном вернулись из Местре, и их встретил такой фантастический, даже по венецианским меркам, закат, что Бен велел Гвидо вывести гондолу на удобное место посреди лагуны и по возможности дольше держать лодку на одном месте.

— Это его коронный номер, — с улыбкой пояснил он. — От более крупных катеров расходятся волны, в движении уклоняться от них сравнительно легко, зато на одном месте это требует большого искусства: ведь гондолу на якорь не поставишь. А вечером, как видишь, движение здесь весьма оживленное. Если бы в гондоле были ремни безопасности, мы могли бы вписать новую скандальную страницу в венецианскую историю.

— Про себя он, наверное, называет нас «сумасшедшими американцами»?

— Про себя? Подозреваю, что гораздо хуже и намного выразительнее. Держись!

В этот момент о борт гондолы ударилась волна от рейсового катера, курсирующего между Венецией и Лидо, и Джиджи с Беном кинуло в сторону.

— Ох, Бен, — вздохнула Джиджи, — я понимаю, что тебя не проймешь какими-то там аналогиями с прошлыми временами, но скажи, ведь лучше было бы, если бы и сейчас в Венеции не было моторных лодок! Одни только гондолы! Ну, хоть на один день? — В ее голосе слышалось столько мечтательной тоски, столько несбыточного желания, что Бен Уинтроп разом ухватился за представившуюся ему возможность, которой давно уже ждал; ему показалось, что сейчас Джиджи готова, пусть неосознанно, ответить ему.

— Я бы лучше перенесся в другой день, — отозвался он. — А точнее — вечер и конкретный его миг.

— Какой же? — рассеянно спросила Джиджи. Она смотрела на бледно-лиловые, с легкими розовыми и золотистыми бликами облака и мысленно пыталась дать определение цвету этого фантастического заката, если он вообще имеет название.

Осторожно взяв за подбородок, Бен повернул ее лицом к себе.

— Тот вечер, когда я впервые тебя поцеловал, — ответил он и, наклонившись, одарил Джиджи ласковым поцелуем. — Тот вечер, когда я поторопился тебя поцеловать, — повторил Бен и снова запечатлел на ее устах поцелуй, еще нежнее прежнего. — Тот вечер, когда я тебя огорчил, — добавил он и поцеловал ее в третий раз — так легко, что губы его лишь коснулись ее рта. — Вкус твоих губ — как эти облака, — сказал он, мысленно удивляясь нахлынувшим на него чувствам и словам. — С того самого вечера я все пытался вспомнить, какие у тебя губы на вкус, и вот теперь знаю — как прекрасный апрельский закат.

— В Венеции? — неуверенно пробормотала Джиджи, боясь, что любые слова могут сейчас показаться кокетством.

— В любом месте земного шара. А ты не хочешь меня поцеловать?

Джиджи собралась наградить его таким же нежным поцелуем, но тут в борт гондолы ударилась волна и она качнулась вперед всем телом. Бен подхватил ее, а она ткнулась носом ему в мочку уха. Они услышали извинения и проклятия Гвидо.

Джиджи расхохоталась. Слегка отстранившись, но оставаясь в объятиях Бена, она прошептала:

— У меня были самые лучшие намерения, но гондола оказалась слишком… шаткая. — Опять кокетство, подумалось ей.

— Гвидо, домой и побыстрее! — прокричал Бен.

Наверное, ни одна гондола в мире еще не совершала столь стремительного и столь бесконечно долгого пути. Гвидо действовал веслом со всем проворством, на какое был способен. Бен не выпускал Джиджи из крепких объятий, зарывшись лицом ей в волосы. Она пребывала в полном смятении и едва ли смогла бы облечь свои мысли и эмоции в слова; она вся обратилась в чуткий инструмент, трепетно ожидающий, когда к нему прикоснутся руки маэстро. Под недоумевающим взором Гвидо они чинно прошествовали в палаццо. В холле Джиджи остановилась и повернулась к Бену. Она заглянула ему в глаза — они светились нежностью и желанием.

— Что-то не так? — спросил Бен, и голос выдал его напряжение, — Я… я не знаю, — ответила Джиджи, отчаянно жалея, что женщины разучились падать в обмороки, что избавило бы ее от необходимости отвечать на вопрос.

— Джиджи, если я тебе не нравлюсь… я отдаю себе отчет…

— Придется тебе рискнуть, — пробормотала Джиджи, не в силах отвести глаз от его лица. — Я ничего не могу тебе обещать…

— Ты уже нарушил свой собственный принцип, — тихо сказала она, задержавшись на пороге спальни Бена. — Правило первое — в один день только…

— В моих правилах ничего не говорится о поцелуях, — возразил Бен, — ни намека на это. — Бен подвел ее к среднему окну и развернул Джиджи спиной к Гранд-каналу, а сам отступил на полшага назад. — Я мечтал поцеловать тебя вот здесь, да еще не закрывая глаз, чтобы получить двойное удовольствие — от тебя и красивого вида одновременно.

— Промашка вышла, — насмешливо отозвалась Джиджи. — Нельзя одновременно услаждать осязание и зрение — если ты, конечно, целуешься не со статуей… — Она придвинулась к нему, поднялась на цыпочки и осыпала его губы мимолетными легкими поцелуями. — Выбирай что-то одно! — приказала она, и он, не открывая век, с жадностью приник к ее губам, которые стали похожи на нечто, сотканное из неведомого доселе материала — как розы, объятые пламенем.

— О Бен… — выдохнула она. — Мне не следовало тебя так дразнить.

— Это точно, — согласился он дрожащим от нетерпения голосом и потянул ее к кровати. — Это слишком много и все равно мало… Давай не будем сейчас флиртовать. Еще успеется. Потом…

— Потом? — изумилась Джиджи. — Когда потом?

— Опять ты за свое, — пробурчал он и принялся стягивать с нее одежду. — Господи, какая ты красивая… потрясающе… гораздо красивее, чем я себе представлял…

— Ты себе представлял? — с упреком переспросила она. — Так вот чем ты занимался — представлял себе меня в голом виде?

— А ты как думаешь? С того момента, как мы прилетели, я ничего вокруг не замечал — я мог бы с таким же успехом находиться не в Венеции, а где угодно. Джиджи… — Его губы отыскали ее грудь и приникли к ней — с той же настойчивостью, с какой до этого прижимались к губам, а через несколько мгновений он осыпал поцелуями все ее тело, вызывая в ней такое же сильное ответное желание. Оба были настолько поглощены нахлынувшими на них чувствами, что, казалось, не заметили бы и урагана; от вожделения они будто парили в воздухе, готовые вот-вот выпорхнуть в готическое окно, подхваченные порывом ветра; желание близости было настолько сильным, что они до боли прижимались друг к другу, и все же это было еще только первое знакомство, и каждое новое па этого древнейшего танца мужчины и женщины заставляло их трепетать.

Прошел час, солнце уже давно село, когда Джиджи наконец заговорила:

— Ну вот, теперь ты знаешь, что значит заниматься со мной любовью… Не жалеешь, что рискнул?

— Я пока не уверен, что достаточно распробовал, чтобы делать выводы, — задумчиво отозвался Бен Уинтроп. — Придется рискнуть еще разок… чтобы уж знать наверняка.

— Может, начнем опять с гондолы? Как в тот раз?

— Как скажешь… — И он поцеловал ее с той же нежностью, которая так поразила ее в лодке. — Мы можем сделать вид, что мы в гондоле. — «Да, рыбка клюнула, — подумал Бен. — И сама поймала рыбака».

— Зачем делать вид? — Джиджи задохнулась от восторга, когда он снова проник в нее. — Бен, ведь это все происходит по правде, да?

Несколько часов спустя они сидели в полукруглой кабинке ресторана самого элегантного отеля в Италии — «Киприани» — и заказывали ужин. Ресторанчик «Киприани» обладает очарованием, какого вы не найдете ни в одном другом гостиничном ресторане мира; вокруг вас простирается водная гладь и свод небес, а классический вид собора и башни Сен-Джорджо Маджоре кажется особенно торжественным на фоне уходящей вдаль лагуны.

— Здесь чувствуешь себя, как на корабле, — промолвила Джиджи, нарушая молчание, счастливыми пленниками которого они были, — то молчание, которое наступает, когда людям слишком многое хочется друг другу сказать и они не знают, с чего начать.

— Угу, — согласился Бен, не сводя с нее глаз и не поворачивая головы к застекленной стене, от которой их отделяли несколько столиков.

— Да нет же, ты только посмотри, ведь я правду говорю!

— Я знаю, это одно из моих любимых мест, — кивнул он, внимательно разглядывая Джиджи. Неужели это произошло? Неужели он влюблен? «Никогда прежде такого со мной не бывало», — подумал он, охваченный в равной степени восторгом и тревогой. Обычно скупой на проявления чувств, он чувствовал себя не в своей тарелке.

Бен порылся в кармане пиджака и извлек оттуда черную бархатную коробочку.

— Забыл, — сказал он и открыл крышку. В коробочке лежали изумрудные серьги с бриллиантами. — Я не мог удержаться. Раз уж ты не желаешь принять их в подарок, то хотя бы надень их для меня сегодня, хорошо?

— Это будет зависеть от некоторых обстоятельств, — задумчиво протянула Джиджи, но не взяла сережек из его рук, даже не взглянула на них, а только обвела взглядом зал, словно ища ответа на какой-то вопрос. «От чего же это будет зависеть?» — рассеянно подумала она, нарочно растягивая время. С той минуты, как Бен поцеловал ее в гондоле, она больше не могла полагаться на рассудок. Куда девалась та Джиджи, которая еще сегодня утром столь мудро рассуждала: флиртовать ли ей с Беном Уинтропом или нет? Как случилось, что она позволила поставить себя именно в ту ситуацию, которой стремилась избежать во что бы то ни стало? Ведь у нее был выбор — до самой последней минуты, пока она не вошла к нему в комнату! А может, это любовь? С Заком ей ни разу не приходилось задавать себе этот вопрос — это была любовь с первого взгляда. Ничего подобного не происходило у нее с Дэви. А сейчас, с Беном, она знала только, что ничего не может понять.

— От каких обстоятельств? — Бен выжидающе смотрел на нее.

Джиджи не опустила глаза, не отвела взгляд.

— Я надену серьги до конца этого вечера и то при условии, что ты без звука заберешь их назад.

— Какая же ты формалистка!

— Форма только отражает содержание.

— По-моему, ты хотела сказать: форма соответствует назначению, но это в данном случае не подходит.

— Я соглашусь надеть сегодня эти серьги, но только на несколько часов. Понятно?

— Абсолютно.

Бен протянул к ней открытую ладонь. Джиджи намеренно неторопливо сняла свои сережки, убрала их в сумочку, затем так же медленно вдела в уши тяжелые изумруды.

— О если звезды… — начал Бен и умолк, не в силах закончить цитату. — Не хочешь посмотреться в зеркало?

— Я помню, как они смотрелись на мне, когда я их примеряла в магазине, — возразила Джиджи, придвигаясь ближе к нему. — Я и без зеркала чувствую себя достаточно уверенно. А ты хочешь услышать, какая у меня родилась идея?

— Я весь обратился в слух.

— По дороге из Местре мне пришла в голову одна идея. Те три грузовые посудины, что ты сегодня приобрел, заслуживают большего, чем быть проданными как металлолом. Это очень красивые суда, с потрясающе элегантными линиями корпуса. Из них можно сделать туристские лайнеры совершенно нового типа.

— Что? Да кому это интересно — туристские лайнеры! — прервал ее Бен, пораженный и почти оскорбленный тем, что она говорит о каких-то судах в самый неподходящий момент.

— Тебе, Бен Уинтроп!

— Дорогая, у меня есть интерес к грузовым перевозкам, но никак не к туристскому бизнесу. Это две разные вещи. И вообще — зачем мы об этом говорим?

— Ты пока этим не интересуешься, — возразила она, — а надо бы! Представь себе пассажирский лайнер, атмосфера которого напоминала бы этот ресторанчик: элегантный, но не слишком большой, эксклюзивный, дико дорогой и весь — воплощенное совершенство, вплоть до последней мелочи. Лайнер, на борту которого ты чувствовал бы себя, как в этом ресторане. Вот во что можно превратить те три корабля, что мы сегодня смотрели. Пусть на них будут каюты только класса люкс. Супердорогой люкс для ограниченного числа туристов, со сногсшибательной обстановкой и по баснословной цене.

— Откуда ты знаешь, — спросил Бен, внезапно переключаясь на деловую волну и воспринимая слова Джиджи совсем по-иному, — что на такие лайнеры может быть какой-то спрос?

— От Коллинзов — владельцев «Индиго Сиз». Они обожают круизы, совершают их всей семьей по два раза в год. И тем не менее не перестают сетовать, что каюты первого класса недостаточно просторны и на больших судах всегда полно пассажиров третьего класса. Платят за круиз все по-разному, а фактически совершают тот же маршрут и на борту пользуются одними и теми же удобствами.

— Но владельцы лайнеров вынуждены делить пассажиров на три класса, иначе не будет прибыли, — возразил Бен.

— Да нет, по-моему, проблема в том, что они используют такие гигантские суда, что для того, чтобы покрыть все расходы на эксплуатацию, им приходится набивать туда слишком много туристов, — покачала головой Джиджи. — Я понимаю, Бен, что это недемократично, и не стану спорить на эту тему, я только хочу сказать, что сейчас — пожалуй, больше, чем когда-либо, — люди с большими деньгами, отправляясь в безумно дорогой круиз, хотят общаться там с ровней. В точности как в этом зале, где все окидывают друг друга придирчивым взглядом, дабы убедиться, что здесь только люди их круга.

— Предположим, ты права, — продолжал Бен. — Но ведь грузовой корабль — еще далеко не лайнер.

— Строго говоря, грузовыми эти корабли тоже назвать нельзя. Фабио Северини сказал мне, что это всего лишь «плавучие коробки», — не унималась Джиджи. — Из них легко можно сделать пассажирский лайнер. Он сказал мне, что если у вас есть корпус и машина, то на начинку уйдет в два раза меньше времени и денег.

— Ты уверена? — По мере того как Бен начинал переваривать ее информацию, голос его становился все более деловым.

— Абсолютно. В Триесте специально для этих судов изготовлены моторы. Если бы ты купил эти двигатели, Бен, тем более что корпуса ты уже приобрел, тогда ты смог бы превратить их в три настоящие жемчужины! Найми лучших корабельных дизайнеров! Всего один шаг — и ты владелец собственной туристической компании! Почему нет? Ну чем не блестящая идея! — Джиджи по-настоящему загорелась, и фантазия ее заработала на полную мощность.

— Ну-ну, дорогая, уймись. Владеть кораблями еще не значит иметь собственный туристический бизнес, — попытался охладить Бен ее пыл.

— А владеть участком земли еще не значит иметь крупный торговый центр!

— Зато я знаю, как это делается.

— И ты не хочешь попробовать что-то новое, Бен? — сделала она еще одну попытку, желая раззадорить его.

Ответа не последовало. Бен даже не слышал вопроса. Он обладал редким даром безошибочно угадывать подходящий момент и случай для реализации любой новой идеи, а это всегда залог успеха. Именно на такую идею сейчас набрела Джиджи, и про себя он уже это оценил.

Несмотря на совершенно отсутствующий вид, Бен Уинтроп уже перебирал в голове имена экспертов, которые подскажут ему, каких специалистов переманить из существующих турфирм; он просчитывал в уме всю выгоду, которую таила в себе предстоящая сделка; он мысленно брал на заметку новые для него аспекты бизнеса, связанные с морским туризмом, которые ему предстояло в срочном порядке освоить. Он знал, что в 1984 году богатые люди готовы сорить деньгами, а туристический бизнес еще не откликнулся в полной мере на это беззастенчивое расточительство.

— Бен! Ты меня совсем не слушаешь! — укоризненно воскликнула Джиджи. — Подумай, ведь как звучит — «Уинтроп-Лайн»!

— А первое судно ты назовешь «Эсмеральда Уинтропа»? Эсмеральда как раз значит «изумруд», — почти машинально отозвался он.

— Ну, это, пожалуй, несколько банально… Хотя стоит подумать. А тебе нравится? — Джиджи решила, что если заставить его придумать названия кораблям, то, может, он более серьезно отнесется и к самой идее организации такого бизнеса.

— Мне очень нравится, — ответил он. — Название легко запоминается, и оно будет напоминать мне о том, как ты сегодня выглядела. Когда ты будешь проводить официальную церемонию наречения корабля, то, может быть, опять согласишься надеть эти серьги.

— То есть… ты хочешь сказать, что согласен? Да! По глазам вижу! Ты меня не обманываешь?

— Конечно, нет. Я никогда не позволяю себе шутить на темы бизнеса. Джиджи, твоя идея грандиозна, только давай не будем вдаваться в подробности расходов на рекламу, пока я не разберусь в тонкостях морского туризма, который пока что для меня сплошная загадка.

Джиджи раскрыла рот. Она и не думала, что сможет получить новый контракт, ей это в голову не приходило. С другой стороны, это было бы справедливо. Идея-то принадлежит ей!

— Есть только одна проблема, — вздохнул Бен. — Ну что бы тебе не озариться своей идеей несколькими днями позже? А теперь придется завтра же отправляться домой — мне не терпится заняться этим делом.

— Мне все равно пора возвращаться, — горестно протянула Джиджи. — Мне не хотелось в этом признаваться — даже себе, но я не могу бесконечно торчать в Нью-Йорке. Во всяком случае, у меня нет тому разумных обоснований. Пока мы тут сидим, Арчи, должно быть, уже бьется в истерике.

— Если вылетим завтра, то еще наверстаем шесть часов разницы с Нью-Йорком. Выходные дни вы с Джеком Тейлором можете поработать над «Волшебным чердаком», а в воскресенье я отправлю тебя в Лос-Анджелес, так что у тебя хватит времени и выспаться, чтобы в понедельник прийти на работу в лучшем виде. Я сегодня же отправлю телекс секретарше, она все устроит.

— Бен, я прямо не знаю, смеяться или плакать. Я страшно взволнована идеей «Эсмеральды Уинтропа», и в то же время мне жаль покидать Венецию.

— Дорогая моя, ты разве не понимаешь, что мы сюда еще вернемся — и не один раз? Тебе не придется прощаться с Венецией навеки!

— От Джиджи что-нибудь слышно? — спросила Саша.

Они с Билли сидели в детской у двойняшек, где происходила первая совместная игра их малышей. Судя по всему, девятимесячным сыновьям Билли Хэлу и Максу очень понравилась малышка Нелли, которая была старше их всего на пару недель. И хотя мальчишек было двое, да к тому же каждый из них весил по меньшей мере на пять фунтов больше ее, было очевидно, что верховодит в манеже именно она — по святому праву женщины.

— Я позвонила в Нью-Йорк, телефонистка отеля сказала мне, что ее нет в номере, — отозвалась Билли, — а потом мне позвонила секретарша Бена Уинтропа и сообщила, что Джиджи будет мне дозваниваться на следующее утро в восемь часов.

— А сама она не звонила?

— Нет, она позвонила, но у нее практически не было времени говорить. — В голосе Билли слышалась досада. — Я-то думала, она будет без умолку трещать о своих успехах и достижениях, но она только сказала, что все это слишком сложно, чтобы обсуждать по телефону, и пообещала подробно рассказать обо всем по возвращении. Как будто мы никогда не обсуждали с ней по телефону никаких сложных проблем! У меня создалось впечатление, что ей не терпится закруглиться.

— У нас с ней был аналогичный разговор. Бессодержательный и скомканный. Либо она становится трудоголиком, либо прекрасно развлекается в Нью-Йорке и не хочет тратить драгоценное время на разговоры.

— Да будет тебе, Саша, ты не хуже меня знаешь, что Джиджи не тот человек, чтобы безудержно прожигать время и деньга, — не согласилась Билли. — Она увлечена своим проектом, да, собственно, это ее обычное состояние. Сначала она придумала белье в стиле ретро и «Новый магазин грез», затем все бросила и стала сочинять рекламные тексты; фактически изобрела новый тип купальника, после чего ей понадобилось придумывать новый магазин игрушек. Посмотри-ка на детей… Тебе не кажется, что им пора подбросить других игрушек?

Билли снабдила малышей тремя новыми коробками с яркими спортивными туфлями, отлично понимая, что малышей не меньше интересуют сами коробки, чем их содержимое. Испробовав на зуб коробки, дети перешли к тапочкам и шнуркам — Билли знала, что это именно то, что нужно, чтобы хоть на несколько минут занять ее мальчишек, у которых режутся зубки. Когда обувь им надоела, она принесла малышам три пары небьющихся солнцезащитных очков, поскольку ее собственные очки пробуждали в них непреодолимое любопытство. Следующим номером программы — на десерт — было ведерко со льдом, в котором охлаждались три тщательно вымытых серебряных доллара — какое наслаждение сосать и грызть холодную монету!

— Они играют не с твоими коробками, а с Нелли, — сказала Саша. — Ты что, не видишь? Они ее изучают! Может, они считают ее игрушкой? Живой куклой?

— Да ты не волнуйся, Нелли достаточно смышленая, чтобы о себе позаботиться.

— Это уж точно, — согласилась Саша. — Она от рождения поумней.

— Она ведь девочка, — заметила Билли, нимало не обидевшись. — Чего ж ты хочешь?

— Ах, Билли, девочки могут рождаться очень умными, но далеко не все они такими и остаются! — И Саша вдруг разразилась слезами.

— Господи, Саша, что такое? Да что случилось, скажи ради бога! Что с тобой? — Билли крепко обняла Сашу за плечи, однако та еще долго не могла успокоиться настолько, чтобы произнести что-то членораздельное. Наконец она отерла глаза, высморкалась и привела себя в порядок.

— Мы разводимся.

— О господи! Саша, мне так жаль!

— Но ты — ты не удивлена?

— Нет… Не совсем. Я чувствовала, что между вами что-то происходит… хотя не понимала, что именно… Но я… надеялась, что все образуется.

— И я надеялась. Надеялась и надеялась, пока не стала сходить с ума от этих надежд. Билли, это продолжается уже не первый месяц и становится все хуже и хуже. Я держалась до последнего, но в конце концов подала на развод. Около трех месяцев назад. Джош сразу же съехал. А Джиджи тебе ничего не говорила?

— Ни слова, ни даже намека. Однако в последний раз, когда мы со Спайдером видели вас вместе с Джошем, мы оба заметили, что он… ну, ты-то старалась изо всех сил, но Джош… он — нет, он выглядел таким подавленным, таким… угрюмым… А потом всякий раз, как мы звонили, он говорил, что ты занята, и нам оставалось только гадать, почему.

— Билли, он болен, его мучит ревность ко всем мужикам, с которыми я спала до знакомства с ним. И ведь есть к кому ревновать!

— Да что ты такое говоришь? — То, что она услышала, показалось Билли невероятным. — Он что — не в своем уме?

— В этом вопросе — да.

— Саша, о чем ты говоришь? Я ничего не понимаю!

По возможности кратко, но не упустив ни одной существенной детали, как ни больно это ей было, Саша поведала Билли о командировке Джоша в Нью-Йорк и о том, как он узнал о ее прошлом. Она говорила спокойным тоном, но избегала смотреть Билли в глаза.

Когда Саша кончила, Билли взяла ее руки в свои и крепко сжала.

— А теперь ты меня послушай, детка. Джош обошелся с тобой по-свински. Я тут слушала все твои оправдания и резоны, но я вижу, что с того момента, как все началось, ты и сама уверовала в то, что он прав! А он не прав! Джош — просто свинья, и будь он сейчас в этой комнате, я бы задушила его голыми руками!

— Билли! — Саша никак не ожидала от собеседницы подобной реакции.

— Тебе следует знать, что я вытворяла, пока не встретила Вито. Джош бы счел меня в тысячу раз хуже тебя. Я выбирала себе мужчин по вкусу — из тех, что сидели с Эллисом, пока он болел, — и нанимала их с единственной целью — потрахаться! Меня не волновали никакие подробности, мне даже было неважно, нравятся они мне или нет, главное, чтобы физически меня к ним влекло. Моей целью был секс. Один секс, и больше ничего. Ты-то хоть встречалась со своими кавалерами, у тебя были с ними романы, ты с ними танцевала, шутила, кокетничала — я же со своими никогда не появлялась на людях, и мы сроду не разговаривали, для меня всегда существовало только их тело. И это длилось годами!

— Билли!

— Ну вот видишь, по крайней мере, мне удалось тебя развеселить. Или ты в шоке? Все равно это уже прогресс. Знаешь, Саша, что я тебе скажу? Ты никогда не была Великой Шлюхой — ты это выдумала. Я тоже не была шлюхой… Секс был мне нужен как воздух… как вода… И пока Эллис лежал на смертном одре, я нашла для себя единственный способ иметь этот самый секс. Так что давай не будем слушать всякую чушь о том, что ревность может распространяться и на то время, когда двое еще не были знакомы. Такая ревность не имеет права на существование, и, если Джош этого не понимает, ничего другого не остается, как развестись, и чем скорей, тем лучше. Если хочешь знать мое мнение, так его уже не переделать — он слишком стар и к тому же в плену традиционных представлений о добродетели.

— Билли, это нечто большее, чем ревность. С ревностью, возможно, он сумел бы совладать — время все лечит, но им овладел стыд — вот что заставило меня наконец решиться. Джош отказывался куда-либо выходить со мной, потому что ему было бы стыдно наткнуться на кого-нибудь, кто был знаком со мной раньше. Он стал стыдиться нашего брака!

— О черт! Лучше бы ты ему все рассказала до свадьбы!

— Тогда никакой свадьбы бы не было.

— Именно это я и хочу сказать. И тебе не пришлось бы терпеть все это унижение! Саша, скажи, чем я могу тебе помочь?

— Ты мне уже помогла! — И она начала смеяться и плакать одновременно, пока Билли, глубоко тронутая несчастьями подруги, не присоединилась к ней. Придя окончательно в себя, обе вновь повернулись к малышам, которые все это время вели себя подозрительно тихо.

— Ты только посмотри на них! — воскликнула Билли.

— Как это им удалось стащить с себя штаны?

— Эти сорванцы поступают так при первой возможности… Они ненавидят штаны и без труда вычислили, как с ними расправляться. Спайдер говорит, у них инженерный склад ума.

— Но Нелли-то не знает, как это делается!

— Либо она научилась у них, либо ей помогли. Она для них куда интереснее, чем спортивные тапочки. Да, собственно, какая разница? Они еще слишком малы, чтобы играть в доктора, — успокоила ее Билли.

— Правда, что ли? — недоверчиво спросила Саша.

— Да, Саша, это я тебе точно говорю. Я прочла в одной книжке, могу дать почитать.

Джиджи казалось, что ее отсутствие нельзя было исчислить часами или днями — во всяком случае, не теми, на которые идет счет времени в южной Калифорнии. Припарковав машину на своем персональном месте на автостоянке позади агентства, она зашагала к центральному входу, на ходу собираясь с мыслями. Был первый понедельник мая. Она прилетела накануне вечером — спустя неполных восемь дней с момента отъезда, — и ей удалось урвать лишь несколько часов сна.

«Наверное, опоздала», — подумала она, здороваясь с Полли, которая в ответ бросила на нее заговорщицки-многозначительный взгляд. От двух подряд перелетов и разницы во времени, от массы впечатлений и ждущих решения вопросов у Джиджи голова шла кругом, однако она твердо знала, что слово «Венеция» не написано у нее на лбу. Единственным объяснением понимающего взгляда Полли могла быть ее природная подозрительность. Джиджи быстро проследовала мимо кафетерия и направилась прямиком к себе, пробираясь сквозь обычную толчею в коридоре с таким видом, что никто не отваживался остановить ее. Она была преисполнена решимости разобраться с Дэви Мелвиллом безотлагательно, по горячим следам.

В кабинете было пусто. Исчезли все следы недавнего пребывания Дэви — от фотографий на стенах до кофеварки и стола, за которым он делал эскизы, до привычной вазы с фруктами. Джиджи стояла посреди комнаты, испытывая нескрываемое облегчение от того, что у Дэви хватило ума перейти в другую группу, не дожидаясь ее возвращения. Зазвонил внутренний телефон на ее столе.

— Джиджи? Это Арчи. Не зайдешь ко мне на минутку?

— Уже иду, — ответила она и зашагала по коридору к кабинету Арчи. «Что это с ним, — удивилась она. — Ни „здравствуй“, ни „рад, что ты вернулась“.

— Отличная работа, Джиджи, — произнес Арчи, подняв голову от бумаг на своем столе.

— Благодарю. — «Интересно, — мелькнуло у нее в мозгу, — откуда он уже знает, какую работу я проделала?» Конечно, слухом земля полнится, и их контора в этом смысле не исключение, но ведь сегодня только понедельник и она еще ни с кем не говорила.

— Ага. Потрясающая работа. Пока Дэви не познакомился с тобой, он был всего лишь правой рукой Байрона, не более того. Теперь он выполняет те же функции при Джее Чате, которому, вероятно, удастся запугать и задолбать его настолько, что он станет работать еще лучше, чем здесь.

— Ах ты, черт, так он уволился! — ошеломленная Джиджи медленно опустилась в кресло.

— Вот именно, неделю назад. Явился сюда и объявил Байрону и Виктории, что ваши личные отношения дошли до такой точки, что он не видит для себя возможности продолжать с тобой работу. Мы так поняли, что ты… как бы помягче выразиться… играла его чувствами.

— Дай мне сказать, Арч. Дэви пал жертвой собственных эмоций. Что мне прикажешь делать — выйти замуж за человека, которого я не люблю, чтобы только вы не лишились ведущего сотрудника?

— Ну, Джиджи, я, конечно, вправе рассчитывать на твою преданность фирме, но не до такой степени. А вот что я действительно хочу тебе посоветовать на будущее: воздерживайся от взаимоотношений, выходящих за рамки сугубо деловых.

— Послушай-ка, Арч, а ты никогда не пробовал сочинять тексты? У тебя слог вполне подходящий, скажем, для каких-нибудь уставов морской пехоты США. Ты так изящно формулируешь свои мысли! Ну ладно, я была не права, мне не следовало с Дэви заходить так далеко. Я это хорошо понимаю. Слишком хорошо. Мне ужасно жаль, что ему пришлось уйти, и я бы просила тебя дать мне в напарники девицу, чтобы обезопасить на будущее от моей необузданной похоти, неукротимых сексуальных запросов, перед которыми бедняга Дэви никак не мог устоять, как ни старался.

— Но он сказал…

— Он так и не узнал всей правды, несчастный. Дэви был моим сексуальным рабом, Арч. Я заставила его влюбиться, наслав на него магические заклинания и чары, известные в истории под названием «Заклятие Орсини». Это давняя история, она уходит корнями во флорентийское Средневековье. Будем считать эту тему исчерпанной? Или ты предпочел бы посадить меня в колодки перед кафетерием, чтобы каждый сотрудник агентства видел, что я наказана за свои грехи — о которых им уже, конечно, все известно, — причем со всей строгостью? Мне никогда их все не искупить. Теперь я понимаю, что означал этот странный взгляд, которым меня наградила Полли.

— Разговоров было предостаточно, — признался Арчи, чувствуя облегчение оттого, что нотацию Джиджи можно считать произнесенной. Им с Байроном пришлось кидать монетку, чтобы выбрать, кому взять на себя эту неприятную миссию, которой каждый хотел избежать.

— Почему в этой конторе, что бы ни случилось, все обязательно истолковывается шиворот-навыворот? — недоуменно спросила Джиджи.

— Это одна из маленьких загадок природы. — Считая тему исчерпанной, Арчи перешел на другую: — Как твои дела в Нью-Йорке?

— Мы все решили. Первые двадцать пять «Волшебных чердаков» откроются в ближайшие два месяца. Кое-какие детали ребята Бена обсудят с Викторией. Да, кстати, не могу пока сказать, на сколько он потянет, но, кажется, я добьша для нас еще один контракт.

— Что? Джиджи, это фантастика!

— Надеюсь, он компенсирует потерю Дэви, — с притворной скромностью добавила Джиджи.

— Что за контракт? — Арчи сгорал от нетерпения.

— «Уинтроп-Лайн».

— А что это такое?

— На данный момент это три пустых корабельных корпуса, стоящих на верфи недалеко от Венеции, и три двигателя для них в Триесте.

— А-а, — с нескрываемым разочарованием протянул Арчи. — Когда ты сказала «Уинтроп-Лайн», я решил, что это что-то грандиозное. Ну, например, что Бен скупил целый флот океанских лайнеров.

— Арчи, не пройдет и года, как моря начнет бороздить роскошный корабль, а за ним последуют еще два, и все они — эталон блеска и роскоши, на каждом — не больше двух сотен очень богатых туристов, из тех, что метут себе позволить тратить на поездку фантастические деньги. Ну как, звучит достаточно захватывающе?

— Ну-ка, как тебе вот это — «Море — твой второй дом»? — Арчи уже деловито писал. — Неплохая фраза?

— Мне тоже понравилось, когда я записала ее себе в блокнот вчера в самолете. Вот список из двенадцати рекламных слоганов, этот стоит первым.

— Джиджи…

— Да, Арчи?

— У меня дилемма: либо на коленях просить тебя оставаться такой же умницей, либо… либо пригласить сегодня отужинать со мной, раз уж ты, так сказать, свободна.

— Я выбираю ужин, Арчи, тем более что после нашего разговора я отдаю себе полный отчет в том, что ты далек от намерения завязать со мной какие-либо более тесные связи, чем те, что диктуются деловыми отношениями между коллегами.

— А что, если… что, если нам устроить большой ленч — отпраздновать новый контракт? Позвоню-ка я Байрону, спрошу, не захочет ли он составить нам компанию. — Арчи беспомощно рассмеялся. — Я просто не уверен, что смогу соответствовать твоим высоким моральным принципам. Да, и если Байрон тебя захочет куда-нибудь пригласить — а я знаю, что этот негодяй собирается это сделать, — будь добра, доведи их и до его сведения.

— Ладно, попробую не забыть, — серьезно ответила Джиджи. — Только вот что, если сейчас полнолуние, все обещания отменяются. Я ведь говорила тебе о Заклятье Орсини? Видишь ли, Арчи, — произнесла Джиджи, направляясь к выходу, — ни один человек не в силах перед ним устоять, причем, — добавила она, уже шагнув в коридор, — женщины нашего рода тоже становятся безвольными жертвами их собственных роковых чар. Это может случиться и с Байроном, и с тобой, милый.

На столе перед Викторией Фрост лежали свежие номера журналов «Рекламная неделя», «Век рекламы», «Нью-Йорк таймс» и «Уолл-стрит джорнэл», в каждом из которых была заметка, посвященная новому проекту Бена Уинтропа, о котором он публично объявил на своей пресс-конференции. Проект именовался «Уинтроп-Лайн». Хотя ни одно из изданий не называло Джиджи автором идеи, все в один голос сообщали о том, что заказ на рекламную кампанию уже отдан агентству «Фрост, Рурк и Бернхейм», чем последнее обязано исключительно разворотливости Джиджи. Далее на несколько абзацев следовал рассказ о «Волшебном чердаке», «Индиго Сиз», небольших, но многообещающих контрактах с косметической фирмой «Беверли-Хиллз Бьюти-бар», которые Джиджи с Дэвидом получили совсем недавно в результате участия в очередном конкурсе, а также о заказе на рекламу новых духов, над которым Джиджи с Дэвидом начали работать какое-то время назад.

«Да, — подумала Виктория, — до сегодняшнего дня основной добытчицей заказов для „ФРБ“ была я, теперь же приходится делить эти лавры с Джиджи. Контракт с „Уинтроп-Лайн“ принесет пятнадцать миллионов долларов; в ближайшее время на самых дорогих, с точки зрения рекламы, задних обложках или на первом развороте всех престижных журналов Соединенных Штатов и Европы появятся первые рекламные объявления „для затравки“. Бен Уинтроп объявил журналистам, что намерен превратить „Уинтроп-Лайн“ — и в первую очередь „Эсмеральду Уинтропа“ — в сеть пятизвездочных международных плавучих курортов».

Виктория прикинула, что после появления Джиджи оборот агентства возрос более чем на тридцать три миллиона долларов. Арчи и Байрон не стали дожидаться окончания финансового года, чтобы поднять Джиджи зарплату, а, поразмыслив, решили выплатить ей единовременную премию и утроить оклад. Виктория согласилась с их предложением, признав, что на этом поле ей Джиджи не одолеть. Они не могут себе позволить лишиться этой девчонки, но всей хваленой выдержки Виктории с трудом хватало на то, чтобы скрывать обуревавшую ее досаду.

Вот таким и везет! Да только дураку не ясно, что контрактам и на «Волшебный чердак», и на «Уинтроп-Лайн» Джиджи обязана только тому, что у Бена Уинтропа на нее стоит! И все эти мелочи типа «Индиго Сиз», парфюмерии и «Бьюти-бара» лишний раз подтверждают, что люди в большинстве своем падки до броской дешевки. Большие же заказы Джиджи были следствием ее сексуальной доступности, но это преимущество может так же легко обернуться и против нее. «Вместо того чтобы тратить время на вытряхивание денег из Бена Уинтропа, отрабатывала бы зарплату на рабочем месте, — сердито подумала Виктория. — Нашла себе повод без конца отлучаться с работы — мол, Уинтропу она нужна для согласования того или другого, — да только кретину не ясно, что ему просто хочется почаще иметь ее под рукой, даже когда он не в Лос-Анджелесе, чтобы при первом же удобном случае затащить в койку». С каждым новым триумфом Джиджи враждебный настрой Виктории нарастал, но она заставляла себя соблюдать корректность и не выплескивать своей неприязни наружу.

Постепенно Виктория осознала, что причина ее дикой нетерпимости коренится отнюдь не в Джиджи, которая так умело пользовалась своими женскими прелестями, дабы вытянуть из Бена Уинтропа побольше деньжат, а в Ангусе Колдуэлле.

Прошло уже почти полтора года с того дня, как Ангус уговорил ее перебраться в Калифорнию, а сам продолжает сомневаться, выискивать тысячу причин, почему сейчас не время уезжать из Нью-Йорка. И все же, как ни редко и мимолетно они виделись, каждое новое свидание с Ангусом лишь убеждало ее, что по сравнению с ним любой другой мужчина — а их у нее было теперь немало — тянет не более чем на третий сорт и в лучшем случае годится лишь для удовлетворения физиологических потребностей.

Порой Виктория ловила себя на том, что мысленно желает Ангусу смерти. Она так долго и так беззаветно любила его, что не сомневалась, что излечить от этой привязанности ее может только его смерть. Если бы его вдруг не стало, она продолжала бы жить своей жизнью, но, пока он жив и женат на ее матери, ей не светит ни секунды счастья. Со смертью Ангуса ее любовь бы не умерла, но перестала бы приносить такую боль, стала бы более тихой и спокойной, из каждодневной кровавой раны ревности и неутоленной жажды близости превратилась в источник бесконечной нежности и сладостных воспоминаний. И со временем она, быть может, обрела бы свою тихую гавань.

Ах, если бы только она могла прожить жизнь заново! Честное слово, уж тогда она бы, не мешкая, подцепила самого богатого парня из числа своих знакомых и, не раздумывая, вышла бы за него. Пускай в браке не было бы и намека на любовь — ей достаточно было бы знать, что он в ее власти. Тогда бы ей плевать было на карьеру. Она превратилась бы в молодую матрону, не ведающую никаких забот, кроме того, как обставить свой пятый по счету дом, какое имя дать третьему ребенку и какого любовника предпочесть. Она вела бы тот образ жизни, к которому готовила ее мать, и делала бы это неподражаемо. И даже не подозревала бы о том, как ей повезло, что она не влюбилась, страстно и безнадежно, в мужчину по имени Ангус Колдуэлл.

«Но заново прожить жизнь мне не удастся, — уныло подумала Виктория. — Мне тридцать два года, и у меня ничего, кроме карьеры, нет».