Любовники

5

В тот первый день работы Джиджи в «ФРБ» Виктория сидела в своем кабинете, не притрагиваясь к принесенному Полли фруктовому салату, и злилась при мысли о том, что Арчи, Байрон и Джиджи в эту минуту едят дорогой ленч. Как они смели нанять нового копирайтера без ее одобрения? Как они смели повести ее на ленч с таким видом, словно в агентстве только и знают, что пить да гулять?

Когда две творческие бригады не смогли составить толковые эскизы для «Индиго Сиз», она сказала Арчи, что тот должен бросить все, а особенно утомительную светскую жизнь, и взяться за эту работу сам: кто сказал, что рекламой купальников должна заниматься именно женщина? Но он всячески увиливал от дела, к которому не чувствовал склонности, и ждал Джиджи. Тоже мне женщина! Просто маленькая шпилька, самодовольная дрянь! Случайно добилась успеха со своим каталогом и думает, что может заниматься рекламой без всяких знаний и предварительной подготовки! Нет, Арчи с Байроном просто свихнулись…

Девчонка относилась к тому типу, который сама Виктория терпеть не могла, но болваны-мужчины считали очаровательным. Ох уж эти волосы, выкрашенные в рыжий цвет, нарочито яркая косметика, сексуальное тельце и жизнерадостность юного животного! Одобрить в Джиджи можно бьшо только одно — ее костюм. Дорогую ткань и стиль Принса узнаешь сразу, но на этой огненно-рыжей все будет смотреться как на корове седло. Дешевая бижутерия ей привычнее, чем настоящие драгоценности. Странно, что ее какое-то время воспитывала Билли Айкхорн: у той, по крайней мере, есть вкус. Когда Виктория жила в Нью-Йорке, то нашла свой стиль одежды именно в «Магазине грез». Так же, как ее мать, которая принадлежала к совсем другому типу — правда, не менее изысканному.

Да, хотя они с матерью, Миллисент Фрост-Колдуэлл, были абсолютно не похожи, но никто не мог сказать, что той и другой легко угодить.

Хотя ребенок был нужен Миллисент Фрост, которой только что исполнился двадцать один год, меньше всего на свете, она стоически отнеслась к его появлению. Рождение дочери на целых десять дней оторвало раздосадованную Миллисент от работы в процветающем агентстве «Джек Эбботт с партнерами», где она считалась самой толковой и многообещающей из молодых сотрудников. Девушка в самом деле была незаурядная: она обладала харизмой (состоявшей из неиссякаемой энергии и внутреннего шарма) и умом, позволявшим скрывать свойственное ей неистовое честолюбие. Миллисент была маленькой, живой блондинкой, изящной и хорошенькой. Кроме того, у нее был бесценный дар без труда обвораживать как мужчин, так и женщин. Роды не лишили ее этой способности: очаровав няню, она с триумфом вернулась на работу, оставив Викторию на попечение строгой и властной молодой женщины из Цюриха по имени Лори Шефер.

Девочка росла аккуратной, послушной, здоровой и очень любила свою няню. Родители видели ее всего несколько минут по вечерам, а потом уезжали на коктейль или обед. Дэн Фрост добывал заказы для большого рекламного агентства, а для этого было необходимо часто бывать в свете.

Когда Виктории исполнилось два года, ее родители развелись. Дэн переехал сначала в Чикаго, потом в Милуоки. Алименты от него приходили все реже, пока не прекратились совсем. После этого вся материальная ответственность за дочь легла на плечи Миллисент. К счастью, быстрая карьера в агентстве Эбботта (где она в двадцать четыре года стала вице-президентом, курирующим работу копирайтеров) позволяла ей держать Лори и приходящую уборщицу, учить дочь в частной подготовительной школе и еженедельно делать прическу у Сакса.

Миллисент исполнился тридцать один год, когда Лори, удивив как хозяйку, так и самое себя, забрала из банка накопившуюся там солидную сумму и вернулась в Швейцарию, чтобы подыскать себе подходящего мужа.

— Радость моя, ты будешь учиться в самой лучшей закрытой школе, — сказала Миллисент Виктории, которая не могла поверить, что Лори ее бросила.

— Почему я не могу остаться здесь? — с любопытством спросила девочка. — Мне нравится моя школа.

Она была слишком высокой для десятилетней девочки (почти такого же роста, как миниатюрная мать), худенькой, с правильными чертами лица и длинными темно-русыми волосами. «Не красавица, но и не дурнушка, — думала Миллисент. — Не хорошенькая и не прелестная. Обычная хорошо воспитанная десятилетняя девочка, если не считать несколько повышенного чувства собственного достоинства. Девочка со средними способностями, которые я обязана развить».

— Виктория, здесь ты никогда не сможешь найти себе нужных подруг, не научишься ездить верхом, не сумеешь освоить французский, что ты будешь делать в выходные? После ухода Лори присмотреть за тобой будет некому… О господи, Виктория, без первоклассной школы ты не сможешь занять подобающее тебе положение.

— Положение?

— Милая, тебе предстоит чудесное время. Мне бы твои возможности, — резко сказала Миллисент.

Виктории надлежало отправиться в дорогую закрытую школу в Новой Англии. Миллисент приложила немало трудов, чтобы уговорить девочку. Виктория стала уже великовозрастной, чтобы приглашать к ней новую гувернантку, а сама Миллисент была слишком занята, чтобы заниматься дочерью. Она занимала пост вице-президента в быстро развивавшемся агентстве «Доил, Дейн и Бернбах». В ее профессии бурная светская жизнь считалась одним из непременных условий успеха. У Миллисент просто не хватало времени помогать дочери делать уроки, принимать у себя в доме ее подружек и думать о том, что ребенку завтра надеть в школу. Сама мысль о такой жизни казалась ей чудовищной.

Виктория училась в закрытой школе неподалеку от Бостона, а лето проводила в замечательном лагере, расположенном в штате Мэн. Каникулы и время от окончания занятий до начала работы лагеря она обьино проводила у какой-нибудь подруги. Если ее никуда не приглашали, Миллисент находила для дочери симпатичных студенток, нуждавшихся в подработке.

Миллисент Фрост никогда не пропускала родительских дней в школе и лагере, не забывала поручать своей секретарше посылать Виктории чудесные подарки на день рождения. Она славилась своими вечеринками в честь Дня благодарения или Рождества, на которые приглашала своих многочисленных подруг из офиса. На этих вечеринках неизменно присутствовала и ее хорошо вышколенная дочь. Все женщины, работавшие в агентстве «Доил и Дейн», завидовали Миллисент, которая умела сочетать работу с образцовым выполнением материнских обязанностей. Между тем Виктория ненавидела мать, но скрывала свое чувство так тщательно, что об этом никто не догадывался.

Пока Лори не вернулась в Швейцарию, Виктории было достаточно близости с гувернанткой, чтобы без особых возражений принимать поддерживавшийся Лори культ «чудесной матери». Ну как же, очаровательная маленькая миссис Фрост работала днями и ночами, и на всем свете не было мужчины, который бы о ней заботился… Какое-то время Виктория была слишком занята, пытаясь приспособиться к требованиям школы, чтобы думать о матери, но вскоре теплые письма, которые ее подруги получали от родителей, и их долгие телефонные разговоры заставили ее понять, что к чему.

Иногда она тоже получала лаконичные сообщения, продиктованные матерью секретарше, в ответ на два письма в неделю, которые школьницы были обязаны писать домой. Бывая в гостях у подруг и с завистью глядя на их семейную жизнь, Виктория с болью думала о том, что ни за кем из знакомых девочек не приглядывали тщательнее, чем за ней, но единственный человек, которому не нужно было платить за проведенное с ней время, был совершенно равнодушен к дочери.

Однако поделиться своими переживаниями Виктории было не с кем. Девочка постепенно свыкалась с этой мыслью, но когда она стала подростком, ненависть к матери вошла в ее плоть и кровь. Всем, что у нее было, она была обязана матери. Каждым дорогим вечерним платьем и школьной формой, каждым билетом на балет и в театр, каждым часом уроков плавания под парусом и верховой езды, каждой зелено-розовой подушкой в заново отделанной спальне. Каждая дорогая деталь ее привилегированного воспитания оплачивалась блестящими достижениями Миллисент на ниве рекламы.

Конечно, Виктория знала, что этого недостаточно. Без материнской любви, без желания матери проводить с ней время все теряло смысл. Простить это было нельзя. Ни за что и никогда.

Осенью 1968 года, когда шестнадцатилетняя Виктория училась в девятом классе, Миллисент Фрост удивила себя и всех, кто ее знал, без памяти влюбившись в Ангуса Колдуэлла, восходящую звезду агентства. Двадцативосьмилетний Ангус считался самым неотразимым из сборщиков заказов (а в этой профессии мог преуспеть только мужчина, обладавший талантом обольстителя). Высокий, изящный и чрезвычайно обаятельный, Ангус Колдуэлл принадлежал к старинной шотландской семье. Он был белокожим, веснушчатым блондином. Шелковистые волосы падали ему на лоб, темно-серые глаза обладали магнетизмом, которого он сам не осознавал. У Ангуса была чарующая улыбка — стеснительная и слегка меланхоличная, придававшая ему вид школьника-переростка. Ангус Колдуэлл был также честолюбив, как и Миллисент Фрост, и так же добился успеха собственными руками. В наследство от родителей ему достались лишь порядочность, любовь к книгам и умение вызывать доверие у каждого встречного. Их любовь оказалась взаимной; разница в девять лет роли не играла, да и Миллисент внешне выглядела совсем молодо. После знакомства, продолжавшегося всего несколько месяцев, они решили пожениться.

Миллисент предпочла бы, чтобы во время венчания Виктория оставалась в школе. По ее мнению, девочка выросла достаточно привлекательной. Она была высокая, статная, с безукоризненной бледной кожей, пышными русыми волосами, большими светло-карими глазами, темными бровями и удивительно длинными темными ресницами. Миллисент поздравила себя с тем, что ее деньги были потрачены не напрасно. Она вырастила аристократку.

Однако Виктория казалась слишком зрелой для своего возраста. Чувство собственного достоинства, очаровательное в десятилетнем ребенке, делало ее чересчур взрослой. Естественно, что в столь романтический момент это не доставляло Миллисент Фрост никакой радости. На взгляд матери, она была даже слишком безукоризненна. Высокому росту Виктории соответствовали холодность, сдержанность и самообладание. Девочке не хватало мягкости, естественности и непринужденности, которых Миллисент с полным правом ждала от тщательно выращенного цветка. «Аристократка? О да. Но шарма у Виктории ни на грош», — сказала себе Миллисент, испустила разочарованный вздох и подумала, что никакая хорошая кожа и лучшие в мире волосы не заменят женщине обаяния. Эта дуреха даже не пользовалась своими удивительными ресницами и предпочитала смотреть на людей, не мигая.

Но делать нечего. Викторию придется забрать из школы в разгар экзаменов, иначе люди спросят, почему она не была в церкви рядом с матерью. Несмотря на скоропалительность решения, венчание было тщательно спланировано, и присутствовать на нем должны были все сливки Медисон-авеню. К счастью, среди платьев, купленных Виктории для занятий танцами, было одно подходящее: мини из ярко-зеленого бархата, с таким же коротким жакетом.

Утром в субботу Виктории предстоял экзамен. Затем ей нужно было переодеться, сесть в Бостоне на самолет и прибыть в Нью-Йорк как раз к началу церемонии. Миллисент отправила в аэропорт машину с шофером, чтобы девочка могла приехать в церковь Святого Варфоломея на Парк-авеню пораньше и познакомиться с Ангусом.

Самолет опоздал на полчаса, и запыхавшаяся Виктория едва успела занять свое место рядом с матерью, которая изо всех сил оттягивала начало венчания. Колдуэлл терпеливо ждал их; его светлые волосы были тщательно причесаны, взгляд темно-серых глаз был мягким и спокойным. Он повернулся к Виктории, наклонился, обхватил ее дрожащие пальцы большими теплыми ладонями, внимательно посмотрел в ее испуганные глаза, слегка приподнял бровь, ободряюще улыбнулся, слегка подмигнул, а потом повернулся к невесте. За все время венчания Виктория не могла отвести глаз от лица Ангуса Колдуэлла. Она влюбилась в него с первого взгляда. Эта любовь была первой и последней. В глубине изнывавшей от одиночества души Виктория знала, что никогда не полюбит никого другого.

После краткого медового месяца Ангус и Миллисент Колдуэлл ушли из своих агентств и создали новое — «Колдуэлл и Колдуэлл». В день основания фирмы Ангусу позвонил его старый друг, Джо Девейн, владелец «Оук-Хилл Фудс». В этой компании Ангус начал свою карьеру десять лет назад. До тех пор «Оук-Хилл Фудс» пользовалась услугами другого агентства, но, когда выяснилось, что Ангус основал собственный бизнес, Девейн решил перейти к нему, взяв с Ангуса слово, что тот всегда будет заниматься его делами самостоятельно, какого бы размаха ни достигла компания «Колдуэлл и Колдуэлл».

С этого дня и начались успехи Миллисент и Ангуса; казалось, от них не требовалось никаких усилий.

Заказы текли рекой; клиенты были уверены, что объединенные усилия двух честолюбивых и талантливых людей непременно принесут свои плоды.

Спустя полтора года, когда Виктория закончила школу, годовой оборот компании составлял семьдесят миллионов и служило в ней больше ста человек. Виктория подала документы в три лучших университета и была принята в два из них. Желая сделать дочери подарок, Миллисент Колдуэлл решила отправить ее на лето в Италию, но Виктория отказалась покинуть Нью-Йорк.

— Я хочу только одного — поработать летом в агентстве.

— Виктория, но разве это подарок? Молодые люди, которым мы предоставляем такую возможность, все лето работают, как черти. Если нужно, даже в выходные.

— Я тоже буду так работать. Мама, пожалуйста… Я ничего в жизни так не хотела.

— Ни в коем случае. Это будет несправедливо по отношению к тем, кому действительно нужна работа.

— Тогда следующим летом! — взмолилась Виктория.

— Послушай, детка, твое желание работать похвально, но у тебя был трудный год. Пора и отдохнуть. Лето — самая благодатная пора, чтобы завести новые знакомства и расширить свой кругозор. Есть и еще одно соображение: если я дам тебе работу, меня обвинят в семейственности, что весьма нежелательно.

При мысли о том, что восемнадцатилетняя дочь три месяца проведет бок о бок с ней и Ангусом, Миллисент бросило в дрожь. Неужели Виктории не приходит в голову, что матери хочется остаться с мужем наедине, без настырного подростка, шныряющего рядом? Нет, конечно, не приходит. Дети, какого бы возраста они ни были, об этом не думают.

На следующее лето Викторию отправили в Англию учиться верховой езде. Еще одно лето она провела в Греции. Затем Миллисент послала ее на летние курсы для молодежи, организованные Сорбонной, а потом в туристическую поездку по Италии. Под материнской крышей Виктория проводила не больше двух-трех ночей подряд. На День благодарения и Рождество она приезжала в Нью-Йорк, но все остальные каникулы проводила в домах подруг, где ее принимали теплее, чем у матери.

После окончания университета Виктория проходила летнюю практику в маленьком рекламном агентстве. Она исполняла обязанности курьера, варила кофе и носила почту. При этом она смотрела, слушала, впитывала и запоминала все, что имело отношение к бизнесу. Она разговаривала со всеми, у кого было желание беседовать. А таких оказалось на удивление много. Стоило ненароком упомянуть, чья она дочь, как у каждого развязывался язык. В конце лета она снова попросилась к матери на работу.

— Виктория, это полнейший абсурд, — сказала Миллисент Фрост-Колдуэлл. — У тебя нет ни художественных, ни литературных способностей. Ты хорошо училась, многое знаешь, но для рекламы нужен особый талант. Если бы это «что-то» у тебя было, оно проявилось бы во время работы в «Хилл». Тогда по окончании практики они предложили бы тебе постоянную работу.

— Компания слишком мала для этого, — возразила Виктория. — Послушай, мама, я не собираюсь составлять рекламные тексты или рисовать. Я прекрасно знаю, что не гожусь для этого.

— Что ж, это утешает. Тогда что ты хочешь у нас делать?

— Я знаю, что со временем смогу находить рекламодателей.

— Что? Да неужели?

— У меня есть для этого все необходимые качества, — с потрясающей самоуверенностью заявила Виктория. — Я не творческий работник, но умею найти с ними общий язык.

— Виктория, но…

— Нет, мама, пожалуйста, не перебивай меня. Для того чтобы находить заказы, нужен человек, умеющий выслушивать пожелания клиента, анализировать их и переводить на язык, понятный художнику. И в то же время способный подбодрить творческого человека, если его любимое детище будет отвергнуто.

Мать удивленно подняла кудрявую голову. Похоже, Виктория говорила совершенно серьезно.

— Для этого нужны ответственность, организованность, дотошность и внимательность ко всем участникам процесса, — продолжила Виктория. — Мне нужно будет кое-чему поучиться и потренироваться, но я знаю, чего хочу, а это половина успеха. Я молода, а ты всегда говорила, что реклама — дело молодых. В моем возрасте ты была матерью и много работала. Мне уже двадцать два, а ты продолжаешь содержать меня! Всю жизнь я делала то, что хотелось тебе. Мама, теперь ты просто обязана дать мне шанс. Я должна сама зарабатывать себе на жизнь, иметь собственную квартиру и жить так, как мне хочется.

— Виктория, неужели тебя привлекает такая работа? — Решительность дочери вызывала у Миллисент досаду и раздражение. — Неужели для этого я давала тебе образование? Вспомни свои летние поездки и великолепные места, которые ты посетила! Вспомни их, вспомни людей, с которыми ты познакомилась… Неужели все это было впустую?

— Мама, все это делалось по твоему настоянию! — Виктория широко улыбнулась и, к изумлению Миллисент, на мгновение стала настоящей красавицей. Она знала, что победила. Так и должно было быть после долгих лет учебы и путешествий, во время которых она ни разу не изменила своей тщательно скрываемой, безнадежной любви к Ангусу Колдуэллу.

Виктория Фрост не испытывала никакого интереса к другим молодым людям. Некоторых привлекали ее необычная серьезность и правильные черты лица, лучившегося здоровьем. Репутация недотроги способствовала тому, что кое-кто буквально не давал ей проходу. Мужчины не могли поверить, что эта девушка — отнюдь не красавица — может остаться равнодушной к их личным достоинствам, богатству, происхождению и принадлежности к вьющему обществу. Да, у нее была хорошая фигура, но не было и намека на сексуальность, вещь куда более притягательную, чем простая плоть. Но зато в Виктории было нечто… аристократическое. Да, пожалуй, это было самое подходящее слово. Эта девушка была именно тем, что она есть, не изменяла своей сущности, не прибегала к кокетству, принадлежала только себе и держалась так, словно имела над остальными какое-то преимущество. Молодым людям хотелось произвести на нее впечатление, заставить заметить их и вызвать у Виктории желание что-то изменить в себе самой, но надежды неизменно оказывались тщетными. Все знали, что она может позволить поцеловать себя, но не более того. И это в семидесятые годы, когда никаких ограничений не существовало и девушки из лучших семей пускались во все тяжкие!

В 1978 году Виктории было двадцать шесть. После окончания университета прошло всего четыре года, а она уже возглавляла группу. Под ее началом было четыре человека, сотрудничавших с многочисленными отделениями «Оук-Хилл Фудс». За десять лет эта пищевая компания, ставшая первым клиентом Ангуса Колдуэлла, неуклонно расширялась и теперь платила за рекламу около ста миллионов долларов в год. Это была изрядная сумма даже для такого преуспевающего агентства, как «Колдуэлл и Колдуэлл», годовой оборот которого приближался к миллиарду.

— Не повезло мне с Викторией, — говорила Миллисент мужу.

— Почему? Она отлично работает.

— Ангус, неужели ты не видишь дальше своего носа? Жизнь — это не только работа. Она ни с кем не встречается. Все ее подруги давно замужем, кое-кто успел развестись и снова выйти замуж, но она… Господи Иисусе, насколько я знаю, она целомудренна! Разве это не повод для беспокойства?

— Во-первых, ты ничего толком не знаешь, — возразил Ангус. — Будь у Виктории роман, вряд ли она стала бы откровенничать с тобой. Вы почти не видитесь, не говоря о разговорах по душам. Иногда я забываю, что вы мать и дочь. Во-вторых, я не разделяю твоего мнения о ее целомудрии, если ты подразумеваешь под этим отсутствие сексуальности. Мне кажется, что Виктория просто слишком сдержанна… Настоящая загадка, правда? Но я чувствую в ней глубоко скрытое тепло, неожиданную эмоциональность, что-то очень личное и очень хорошее. Ей нужно найти подходящего человека, но это нелегко. Миллисент, она несовременна, и в этом виновато твое воспитание.

— Я дала ей все, о чем мечтала сама, но не могла себе позволить, — начала защищаться Миллисент.

— Я не о том. У Виктории есть принципы, она знает себе цену и стремится к тому, к чему в ее возрасте обычно не стремятся. По крайней мере, я второй такой девушки не знаю. Она кажется очень зрелой.

Ангус Колдуэлл устало смотрел на жену, ожидая очередного приступа плохого настроения. Миллисент шел сорок восьмой год. Шесть лет назад у нее начался ранний климакс, и с тех пор она становилась все более раздражительной, вздорной и капризной. Это сильно усложняло жизнь, но на работе не сказывалось. К вящей досаде Миллисент, врачи не позволяли ей принимать эстроген, поскольку ее мать и тетка умерли от рака груди.

В сорок пять лет Миллисент сделала подтяжку, но это мало что изменило, она стремительно старела. Разница между супругами в девять лет, когда-то казавшаяся незаметной, теперь становилась катастрофической.

Светловолосая Миллисент все еще оставалась оживленной и хорошенькой — правда, Ангус прекрасно знал, чего ей это стоило. Чрезвычайно женственные платья и чудовищно дорогие украшения делали Миллисент похожей на ярко раскрашенную птичку, которая порхает туда-сюда., но ее щебет и блеск с каждой минутой становятся все более искусственными. «Колибри, — мрачно думал Ангус, — порхающая без остановки, но не умеющая вить гнездо. Бедная маленькая колибри…»

Наверно, все дело было в коже… Миллисент теряла жидкость, которая когда-то делала ее нежную кожу такой свежей и упругой. Ее глаза окружала сеть тонких морщинок; кожа под подбородком одрябла; между бровями залегли хмурые складки. С этими признаками старения не смог бы справиться самый искусный хирург. Хотя Миллисент неистово пыталась сохранить стройность с помощью диет и изнурительных физических упражнений и все еще носила платья шестого размера, однако ее тело потеряло упругость, и прикасаться к нему Ангусу хотелось все меньше и меньше.

Миллисент Фрост-Колдуэлл считалась первой звездой светского общества. Ее называли главой и старейшиной рекламного цеха. Ангус был знаменит не меньше, но Миллисент, будучи женщиной, привлекала к себе большее внимание. Возможно, потому, что она систематически создавала самое себя, словно была тем самым продуктом, который рекламировала. Она безропотно выполняла свои обязанности — выбирала и носила самые причудливые образцы американской высокой моды, приобретала ткани и наблюдала за отделкой трех роскошных поместий (которые они приобрели в Саутгемптоне, на Ямайке и Кейп-Ферра) и часто фотографировавшейся для глянцевых журналов двухэтажной квартиры на Пятой авеню.

Колдуэллы много путешествовали, посещая филиалы своей компании, созданные ими в Канаде, Лондоне, Японии и Германии. Чаще всего они делали это порознь, не желая оставлять агентство на кого-то из подчиненных. За последние десять лет Колдуэллы стали неотъемлемой частью бизнеса и культурной жизни Восточного побережья. Они искусно превращали клиентов в личных друзей и практически каждый вечер бывали в свете. Колдуэллы собирали клиентов и членов их семей на своих многочисленных виллах, где Миллисент легко и искусно смешивала заказчиков с ее друзьями из международного бомонда. Жены крупнейших клиентов были без ума от щедрой и гостеприимной Миллисент, Миллисент, которая влекла их к себе, как мощный магнит. Колдуэллы составляли идеальную пару, бывшую символом успеха в обществе, бизнесе и личной жизни одновременно.

В последние пять лет Ангус Колдуэлл время от времени изменял Миллисент, но он был слишком умен и осторожен, чтобы позволить какой-либо женщине предъявить на него права. Его похождения были анонимными, происходили не в Нью-Йорке и с самого начала спланированы так, чтобы не вызвать сплетен. Ангус признавался себе, что хотя в этих тайных встречах было нечто эротичное и возбуждающее, но они не давали ему ничего, кроме физического облегчения. Партнерство с женой позволяло им зарабатывать деньги, однако предъявляло к нему те же требования, что и к несчастной жене Цезаря, которой следовало быть «выше подозрений» в супружеской неверности. С годами королевский статус Миллисент становился все более прочным, но одновременно росла ее бдительность и ревность к молодым женщинам, особенно коллегам.

«Никаких романов», — сурово говорил себе Ангус, но все чаще думал, что наслаждение, которое он раз в жизни испытал с женщиной, больше не вызывавшей у него желания, недостижимо. Он с радостью повторил бы опыт, если бы не боялся разрушить карьеру, которую строил всю жизнь.

Как только Виктория получила первый заказ (а это случилось меньше чем через год после прихода в агентство), она начала подыскивать себе жилье. Жить под одной крышей с матерью и отчимом было невмоготу. Она точно знала, чего хочет, и в конце концов обнаружила нужную квартиру на Восточной 85-й улице, между Третьей и Второй авеню. Здание было старым, вестибюль — далеким от элегантности, однако дом обладал прочностью — качеством, которое Виктория ценила больше всего. Кроме того, он сулил уединение: все ее подруги жили в центре, до которого отсюда было далековато. Хотя в трехкомнатной квартире не было ремонта двадцать пять лет и выглядела она убого, это не остановило Викторию.

Войдя в квартиру и увидев голые стены и грязные окна, Виктория, вдохновленная инстинктом и страстью, в ту же секунду представила себе, что нужно сделать, чтобы Ангусу Колдуэллу было здесь хорошо. Ей казалось, что Ангус предпочтет изысканную простоту той роскоши, которой его окружала мать.

Виктория приводила квартиру в порядок, ни на минуту не забывая об Ангусе. Только он мог бы оценить тот уют, которым предпочитают окружать себя одинокие женщины. Стены гостиной занимали книжные шкафы от пола до потолка; деревянные панели были выкрашены в цвет светлой терракоты; на окнах висели длинные льняные шторы, чуть более глубокого оттенка, чем стены. Полы были заново отциклеваны и выкрашены в цвет темного меда; кресла и диваны были простыми, просторными, обитыми желто-коричневой кожей и плотной красно-коричневой тканью с парой зеленых и желтых пятен, благодаря чему казалось, что в квартире стоит ранняя осень. Выбранные Викторией столы напоминали старинную деревенскую мебель, тронутую патиной; на них стояли продуманно размещенные простые настольные лампы, а на сверкающем полу лежало несколько блеклых, но красивых ковров.

По выходным она бродила по букинистическим магазинам, выискивая те книги, которые когда-то были у Ангуса, и постепенно заполняя ими полки. Ни картин, ни безделушек Виктория не покупала; она старалась, чтобы в комнатах не было ничего лишнего. Тут и там стояло несколько фаянсовых ваз с фруктами и орехами; подоконники украшали горшки с тщательно ухоженными цветами. Мрачную кухню перекрасили в белый цвет, оснастили новой мебелью, а пол выложили мексиканской плиткой. Вся посуда была из сине-белого фарфора или фаянса, искусно расписанная от руки. Виктория нашла вполне пригодные, хотя и слегка помятые медные кастрюли и сковородки и сделала из них первоклассный кухонный набор. Она научилась превосходно готовить простые, но вкусные блюда. На домотканом коврике стоял большой стол с разномастными деревенскими стульями; его ярко освещала оловянная люстра.

Иными словами, тут царил уют, о котором мог мечтать любой мужчина.

Когда Миллисент по делам бизнеса уезжала из Нью-Йорка и Ангус оставался один, у Виктории вошло в привычку приглашать его обедать. Это было вполне естественно. Она все равно готовит для себя, а где один, там и двое. Разве трудно поставить на стол лишнюю тарелку, открыть бутылку вина и провести вечер за разговорами о работе, о книгах, q политике, искусстве и куче других вещей, представляющих общий интерес для двух умных людей, работающих вместе?

Во время этих вечеров Виктория не позволяла себе ни малейшего намека на какие-нибудь личные чувства. Она никогда не бросала на него слишком долгих взглядов и сознательно не прибегала к избитым приемам женского кокетства. Да, она была женщиной, но совсем не такой, какова ее мать. Для Миллисент Колдуэлл не существовали сложные и старомодные приемы, которыми пользовалась ее дочь, ставшая внимательным слушателем и интересным собеседником. Человеком, для которого была важна духовная жизнь.

Во время этих долгих вечеров Виктория всегда садилась подальше от Ангуса; это способствовало беседе, но мешало установлению слишком тесной близости. Когда Ангусу пора было уходить, она находила себе какое-нибудь занятие в гостиной, чтобы приветливо помахать ему рукой издали. Она сохраняла дистанцию между ними даже во время обеда на кухне, передавала ему тарелку, держась по другую сторону стола, и никогда не наклонялась, чтобы наполнить его бокал. Его никогда не приглашали взглянуть на спальню Виктории (как часто делают жители Нью-Йорка, демонстрируя гостю свою квартиру), и постепенно Ангус понял, что этого так и не случится.

Перед приходом Ангуса Виктория переодевалась. Она снимала темные, строгие, старившие ее костюмы, которые носила в офисе с самого начала своей карьеры, и надевала уютные джинсы, майки и свитеры цвета абрикоса или чайной розы, придававшие теплый оттенок ее бледной коже. Она всегда носила лифчик, поддерживавший ее полную грудь, но не надевала трусиков. Это было очень важно: прикосновение грубой ткани к интимным местам постоянно напоминало Виктории о той роли, которую она должна играть. Она распускала волосы, доходившие до середины спины, и тщательно расчесывала их. Она выглядела удивительно молодой, беспечной и невинной.

Молодость у нее была, но беспечностью и невинностью (за исключением чисто физической) тут и не пахло. Виктория Фрост прекрасно знала, что через какое-то время она заставит Ангуса Колдуэлла сгорать от желания, но не станет поощрять его ни словом, ни жестом. Она не ударит для этого палец о палец, не даст ему понять, что жаждет его каждым сантиметром кожи, каждой клеточкой мозга. Инициатива должна исходить от него.

Постепенно Ангус Колдуэлл осознавал, что ему больше не хочется случайных связей со случайными женщинами. Ради чего вонзаться в незнакомое тело и прикасаться к незнакомой душе? Ради недолгого физического облегчения? Когда он начал думать о Виктории, все это показалось ему мелким и ненужным. Ангус то и дело вспоминал ее тихую квартиру, напоминавшую островок в бурном море, ее гордое спокойствие, приветливую улыбку, умение слушать и высказывать оригинальные мысли.

Теперь Ангус с нетерпением ждал каждого нового обеда с Викторией. Однако от его внимания не ускользнула одна закономерность: когда Миллисент возвращалась, ни Ангус, ни Виктория не говорили ей о своих встречах. Они не договаривались об этом. С первого посещения Ангусом квартиры Виктории оба без слов поняли, что Миллисент этого не одобрит. Она все сильнее ревновала мужа к десяткам женщин, с которыми он работал. В том числе и к собственной дочери, хотя Виктория не давала для этого ни малейшего повода.

Виктория не давала ему ни малейшего повода думать о ней с неудержимым и все возрастающим вожделением. Да, он сгорал от вожделения. Он день и ночь сгорал от вожделения к девушке, которая не хотела от него ничего, кроме нескольких спокойных вечеров, к девушке, которая даже не удосуживалась накраситься ради него, которая никогда не подходила к нему близко, никогда не говорила о себе ничего такого, что могло бы подхлестнуть его воображение, к девушке, которая считала его своим другом и никем более.

Когда Ангус видел Викторию на совещаниях в офисе, неизменно одетую в черное, гладко причесанную, строгую, знающую и такую уверенную в себе, что ей можно было дать лет тридцать пять, бедняга думал только о том, какой была Виктория, когда он обедал с ней наедине. А когда у Колдуэлла появлялась возможность вновь прийти в ее квартиру, он представлял себе Викторию обнаженной, раскинувшейся на кровати, сбросившей с себя эти проклятые джинсы и мешковатый свитер, обнаженной и ждущей его, готовой принять его, умоляющей… О боже! Нужно положить этому конец, думал Ангус Колдуэлл, облачаясь в смокинг для очередного приема.

«Интересно, что думает обо мне Виктория? — задался он вопросом, наклоняясь и рассматривая себя в зеркало. — И думает ли вообще? Может быть, она мечтает об одном из двух молодых людей, которых недавно переманила из агентства Грея? Недаром она столько времени просиживает с ними в офисе… Арчи Рурк и Байрон Бернхейм. Рурк принадлежит к типу мужчин, который нравится всем девушкам, — мрачно думал Ангус. — Неотразимый ирландец с типично ирландским подходом к женщинам, краснобай и острослов. Если бы этот талантливый ублюдок не занялся рекламой, он мог бы пойти в политику и выиграть выборы благодаря женским голосам… Ну погоди, Арчи Рурк, наглый, самоуверенный, честолюбивый Арчи Рурк с хорошо подвешенным языком, соблазнитель женщин!

Впрочем, Байрон Бирнсон Бернхейм-третий куда больше соответствует вкусу Виктории, — решил Ангус, с каждой минутой все сильнее выходя из себя. — Он родом из Сан-Франциско, из семьи рафинированных интеллектуалов. Его мать — известная меценатка, а отец — банкир, коллекция картин которого известна даже в Нью-Йорке. Он выше Арчи, худощавее, с рыжеватыми волосами, элегантный, без намека на мускулы, распирающие пиджак Арчи. У этого малого живое, умное лицо и такой вид, словно он не сомневается, что сможет победить в любой борьбе.

К черту их обоих! К черту всех остальных мужчин, с которыми работает Виктория! К черту незнакомых мужчин, с которыми ей приходится показываться в обществе, хотя она никогда не упоминает ни одного имени! И к черту «Метрополитен», где должен состояться очередной нудный прием! Он расположен всего в трех кварталах отсюда, от дома до него можно было бы легко дойти пешком, если бы Миллисент не вырядилась в темно-синее платье от Сакса, которое прикрывает ее худые обнаженные руки с обвисшей кожей двойным слоем шифона. Никакие физические упражнения не помогут ей одолеть силу земного притяжения. Платье, созданное с таким расчетом, чтобы на нем разместились ее бриллианты стоимостью в три миллиона. Миллисент со стильной прической и макияжем, сделанным визажистом, который специально прибыл два часа назад, не смеющая сделать двух шагов от их парадного до открытой двери лимузина из страха, что ее обворуют. Даже на Пятой авеню…»