Малышка Джинн

Глава восьмая Жимолость Джинни

Билл Эвергрин ехал сквозь густой лес на своем любимце. Тропа едва угадывалась, только такой опытный траппер, как он, мог не потерять ее и увидеть то, что не заметит обычный человек.

Он вздохнул. Вот и тогда, двадцать один год назад, он увидел то, чего не увидел бы никто другой. С тех пор Билл из года в год приезжал сюда в тот же самый летний день, всякий раз удивляясь самому себе. Подумать только, сколько лет прошло, а он удержался, ни словом никому не обмолвился о своей находке. Одна лишь Марсия знает правду.

Ага, еще чуток вправо, и вот он, куст жимолости. Сколько на нем нынче ягод! Урожай на славу, будто по случаю совершеннолетия девочки. Девочки, которая лежала завернутая в простынку среди зелени невысокого куста жимолости. Тогда на кусте были лишь редкие засохшие цветочки, видно, он еще не плодоносил ни разу по-настоящему.

Билл вспомнил, как наклонился и увидел младенца. У него своих уже было пятеро, поэтому он безошибочно понял: младенцу несколько дней от роду. Он спокойно спал, значит, был накормлен. Иначе пищал бы, и, кто знает, на писк мог бы прийти дикий зверь.

Что Биллу оставалось делать? Взять младенца и везти в город? В приют? Обращаться к властям? Но он недавно поселился в этих краях: купил ранчо, обзавелся хозяйством, ему незачем пристальное внимание посторонних. А если сообщить — полиция начнет шнырять повсюду, вертолеты перепугают лошадей, набегут репортеры... Если ребенка кто-то бросил, значит, не было у человека иного выхода. А если кто-то украл и бросил — разве найдешь злодея в этой глуши?

Рассудив как здравомыслящий человек, Эвергрин решил взять дитя в свою семью. Ну, подумаешь, будет у них с Марсией шестой ребенок. Билл ухмыльнулся: жене не придется трудиться, а он все равно бы захотел еще одного. Старшие дети уже разъехались, учатся в закрытых школах. Да и ей будет чем заняться...

Билл вспомнил глаза жены, когда он явился домой с находкой.

— Дорогой, ты же не скажешь мне, — начала Марсия, — что нашел ее на пеньке в лесу?

— Да, конечно, не скажу. Я нашел ее под кустом жимолости.

Она пристально смотрела на мужа, ожидая объяснений. Билл молчал.

— Но, я думаю, ты вряд ли скажешь мне, что это твой собственный ребенок...

— Я пока не научился рожать. Хотя уже пять раз видел, как ты это делаешь... Но, наверное, я не слишком способный ученик...

Она засмеялась, а Билл, немного помолчав, продолжал:

— Марсия, конечно, я мог бы отдать малышку в приют. Но ты понимаешь, сколько раз мне придется отвечать на разные вопросы? И сколько раз шериф приедет сюда? А вертолеты, машины... Да они распугают всю нашу ферму, и лошади уже никогда не оправятся. А что, если мы по-тихому примем ее к себе.

— Да, но... как мы объясним нашим детям...

— А давай-ка отправим их на каникулы в лагерь скаутов. Мальчишки давно просились.

— А девочки?

— Что-нибудь придумаем. — Он подмигнул. — А потом скажем, что вот, мол, еще одна сестренка родилась.

— Последняя? — с улыбкой спросила мужа Марсия.

— Так и быть, — вздохнул он. — Вот видишь, я тебе уступаю на этот раз... — Билл улыбнулся. — А девочка получилась хорошая. Джинни Эвергрин.

Он приезжал сюда каждый год, словно надеялся разгадать тайну ее рождения. Хотя скорее всего она была тривиальной: кто-то соблазнил девчонку и заставил ее избавиться от младенца.

Судя по чертам лица и повадкам подросшей Джинни, в ней текла индейская кровь. И он, и Марсия очень привязались к малышке. И не просто привязались, а искренне полюбили ее. День, когда Билл нашел девочку, считался днем ее рождения.

Наконец Биллу повезло. В третий день рождения Джинни он решил как следует взрыхлить землю вокруг куста жимолости и неожиданно обнаружил медную цепочку, слегка позеленевшую от времени, и подвеску на ней с изображением парящего орла. Он принес находку домой, как следует отполировал и решил отдать Джинни в день совершеннолетия. Но раскрывать правду он не собирался.

А однажды Билл привез Джинни сюда. Ей тогда было лет тринадцать-четырнадцать. Она спешилась, огляделась. Билл наблюдал за личиком Джинни и заметил, как напряглись у нее скулы, как тревожно затрепетали ноздри. Но нет, человеку не дано помнить первые дни своей жизни. Никто не помнит себя в младенчестве.

— Какая красивая жимолость, папа, так и хочется под ней спрятаться. — Она присела, и ее на самом деле не стало видно. — Ой, папа, сколько здесь ягод! Какие синие, сочные! Она просто усеяна ими. — Джинни нарвала целую горсть ягод и отправила в рот. Пальцы посинели от потекшего сока. — Пока не объем весь куст — не уйду.

Билл улыбнулся.

— Тогда тебе тут придется долго просидеть.

— А мне здесь нравится. Я здесь как дома.

— Знаешь, Джинни, давай-ка нарвем ягод и отвезем матери.

Они собрали с куста ягоды и потом каждое лето приезжали сюда за ними. Этот куст жимолости стал называться «жимолость Джинни».

И вот, когда Джинни исполнился двадцать один год, они собрались втроем за столом — всех детей собрать было невозможно. Вот тогда-то Билл достал талисман и подал его дочери со словами:

— Джинни, это тебе посылает твоя любимая жимолость.

Она взяла цепочку с орлом, и ему показалось, в глазах ее что-то мелькнуло. Какая-то тень, будто Джинни силилась что-то вспомнить, но никак не могла.

Марсия отвернулась, глаза ее наполнились слезами.

— Индейский орел. Я видела такого... Таким его изображает народность шаста.

Билл спокойно кивал.

— Да, этот так. Они давно живут близ горы Шаста. У племени теперь свое поселение. Ты ведь знаешь, правительство заботится о национальных меньшинствах, как может, помогает сохранять их культуру, обычаи. В поселке народности шаста построены новые дома, у них даже есть свои историки и архивариусы. Свой музей. Довольно удобная жизнь. Но индейцев лишили главной привилегии в жизни, которой они пользовались веками, — свободы.

— Спасибо, отец. Я буду всегда носить этот талисман как память о Скотт-Вэлли, о моем родном доме. О моей любимой жимолости.

После этого Билл ощутил странное освобождение. Как будто выполнил поручение, неизвестно кем данное ему. Он по-прежнему любил Джинни, как и всех остальных детей. Но больше он не тревожился за нее так сильно, как прежде. Потому что раньше Биллу казалось, что кто-то придет и отнимет ее, уведет...

На этот раз он просто постоял возле жимолости, словно попрощался с ней, и теперь она уже не была для него особенной. Теперь это просто огромный куст жимолости, каких много в Скотт-Вэлли.

Билл был доволен тем, как сложилась судьба Джинни. Девочка получила прекрасное образование — он не пожалел денег на ее учебу — и сейчас прекрасно устроилась в Вашингтоне. Наверное, им с Марсией стоит поехать в столицу и посмотреть, как там их дочь. Он вообще никогда не бывал в Вашингтоне.

Нравилось ему и то, что она учится граверному искусству. Билл понимал толк в красоте, как каждый, кто когда-нибудь держал в руках настоящее ружье. А он держал.

Старый траппер ухмыльнулся. Однажды он отдал за испанскую двустволку столько... Хорошо, что Марсия не знает. Тогда он не пожалел восемь шкурок бобра. Потому что его пленил журавль, который был изображен золотой насечкой на колодке.

Может быть, он когда-нибудь получит в подарок ружье от малышки Джинн, которое она сама распишет. Ей-Богу, она наверняка изобразит на нем этот куст жимолости. Не может не изобразить. Это ведь ее родной куст, «жимолость Джинни».

И все-таки Билл не мог ничего с собой поделать и не раз возвращался к мысли: кто же родители малышки Джинн? Кто ее настоящие отец и мать? И кто она сама — дитя порока или дитя любви? Или дитя трагедии, которая разыгралась в этих местах?

Мог ли подумать Билл Эвергрин, что мысли другого мужчины то и дело возвращаются к этим местам? Что они мучают его и изводят? И что он тоже не может от них избавиться? Хоть и старается всеми силами, которые, похоже, уже на исходе.

Карен не понимала, что творится с Майклом. В последнее время тревожная тень все чаще пробегала по его лицу. Он казался утомленным, измотанным. И очень торопил ее с выставкой.

— У меня нет времени. Мне нельзя опоздать...

— Майкл, но кто установил тебе сроки? Надо подготовить все как следует. Джинни обо всем договорилась в Париже. Скоро появятся статьи в газетах...

— Зря я согласился на Париж. Я хотел начать с Пекина, но ты уговорила меня! — Он почти кричал.

— Но это неразумно, Майкл. Это же Китай! А в Париже ты начнешь с успеха.

— Ты ничего не понимаешь. У меня нет времени, я нарушил все сроки!

— Да кто тебе их установил?

— Я сам.

— Слушай, но если тебе нужны успех и деньги прямо сейчас, незачем было ввязываться в такой громоздкий и сложный проект.

Он посмотрел на Карен дикими глазами.

— Это не твое дело, понятно?

Она молча вышла из комнаты. Майкл стоял перед холстом и смотрел на огромный глаз, проступавший сквозь красно-синие линии. Правый глаз Леди Либерти. Левый он уже написал, тоже на холсте четыре фута на четыре.

Как он ни старался, ничего не смог поделать — опять получились ее глаза. Чуть раскосые. Незабываемые глаза. Он строил большую женщину, моделью которой взял Карен, но на полотнах проступали черты другой. Но Майкл знал одно — как только он завершит проект, наваждение исчезнет.

Сколько можно себя терзать? Ведь трагедия случилась много лет назад, и не в его силах было предотвратить ее. Он не позволял себе вспоминать детали случившегося. И уж тем более кому-то рассказывать. Как не мог он и уехать из этих мест. Будто она, Элен, заставляла его остаться здесь, выстроить индейский дом и поселиться в нем. И если бы не Карен, остановившая продажу усадьбы, он бы так и поступил.

В Карен, большой, сильной Карен, с которой он познакомился через галерею Тины Пазл, он увидел свое спасение и уцепился за нее обеими руками. Но ему все равно придется выполнить клятву, которую он себе дал.

Он выполнит ее. Закончит проект, а все вырученные деньги отдаст детскому приюту. Куда же еще мог попасть их ребенок? Наполовину индейский ребенок?