Малышка Джинн

Глава четвертая Эротический аукцион

Прилетев в Вашингтон, Карен сразу же явилась в офис к Джинни, которая нашла подругу еще более похорошевшей. Да и как не похорошеть — она любит Майкла и не сомневается в его любви.

За последнее время в жизни Карен произошло много событий.

Умерла Тина Пазл. Острая боль от утраты этой прекрасной и так много значившей в ее жизни женщины понемногу утихла. Теперь Карен просто вспоминала тетку с огромной благодарностью и любовью.

— Она предусмотрела все, — рассказывала она Джинни, сидя напротив нее за столом в маленьком, хорошо оборудованном офисе и отпивая из чашки кофе без кофеина. — Кажется, она продумала свой уход до мелочей. Тина не забыла даже кошку Барсию, оставила деньги на ее содержание. — Карен откинулась на спинку стула и печально улыбнулась. — Она была истинная женщина, Джинн. «Совершенная», — называл ее один скульптор. «Неподражаемая», — говорил о ней всемирно известный виолончелист. Тина не была слишком скромной, — Карен захихикала. — Она призналась мне, что после этого он добавил: «Когда я сажусь на стул и между ногами ставлю виолончель, мне кажется, это ты стоишь передо мной на коленях». У него неплохо было с воображением, правда? Особенно если учесть, что Тина никогда не была с ним близка, я точно это знаю. Он был другом ее последнего мужа.

Карен рассказывала о тетке, словно желала избавиться от накопившихся в душе слов.

— В последний раз она вышла замуж за очень состоятельного и очень мудрого человека. И была с ним счастлива. Муж умер, оставив ее в том возрасте, когда она могла уже обещать ему скоро встретиться с ним в другом мире. Но Тина не осталась в одиночестве — у нее была я, подкинутая Одри, ее младшей сестрой — моей мамочкой. Как раз в год смерти Тининого мужа моя мать подхватила чемоданы и унеслась в дальнюю даль со своим юным возлюбленным...

— Когда я задумываюсь о своей тете, — продолжала Карен, — то всякий раз поражаюсь, сколько разных жизней сумела прожить Тина Пазл. Но эти женщины разного возраста неизменно сохраняли качества, которые ценили в ней окружающие, — редкое сочетание красоты и силы, мудрости и доброты... Действительно, Тина хорошо знала себя и людей, знала, что именно должна передать своей девочке, дорогой племяннице Карен. Она, например, говорила, что Майкл Фадден человек необыкновенный, но за ним надо присматривать с холодной головой. Знаешь, Тина оказалась совершенно права, она более чем права, она прозорлива...

Карен знала, о чем говорит. Но она не собиралась рассказывать про это Джинни. Это ее собственная жизнь, только ее.

Задумавшись, Карен невольно улыбнулась, вспоминая лицо Тины, когда она это говорила, ее умные глаза, в которых читалась любовь к племяннице. А ведь Тина Пазл уже была на смертном одре.

Даже лежа на больничной койке, отметила тогда Карен, Тина безукоризненно точно подбирала цвет помады для своего «пергаментного» лица. Макияж этой уходящей из жизни женщины был совершенно безупречным — неяркие румяна, легкие голубоватые тени вокруг синих, почти васильковых, глаз. Ногти на руках, придерживающих пушистый небесно-голубого цвета шерстяной плед, — всегда со свежим маникюром.

— Так вот, девочка, — сказала она в свою последнюю встречу с племянницей, — ты должна стать разумом Майкла Фаддена, его силой. Ты должна удерживать его на земле, не позволять парить в облаках. Вместе вы многого сумеете добиться.

Карен кивнула, не слишком вдумываясь в слова тети.

— Да, конечно, конечно. Но, Тина, не уходи. Тина...

— Мне пора, дорогая. Не печалься, я ухожу с легким сердцем. Ты справишься... Да, да, Майкл Фадден талантливый художник, но присмотрись к нему, он способен на неординарные поступки.

— Именно этим он мне и нравится.

Тина вздохнула, а Карен в который раз не смогла удержаться от восхищения — сколько достоинства в Тине Пазл, даже в такой трагический момент. Карен казалось, что тетя просто не хочет обременять мир, добавляя ему уродства и боли от собственных страданий.

Тина Пазл всегда была хороша собой. Когда ее спрашивали, как ей удалось так сохранить себя, она неизменно отвечала, что за это она может благодарить только свою наследственность, гены.

— Я всегда выглядела моложе своих лет. И в двадцать пять, и в тридцать пять, и в пятьдесят... И гораздо позднее. О, скольких мужчин заставляла Тина Пазл застывать в немом восхищении, когда являлась перед ними обнаженной!

Она улыбнулась и слабо махнула рукой. По лицу ее пробежала темная тень, и Карен поняла, что приступ боли не позволит ей больше сказать ни слова.

Тина закашлялась, вены на шее напряглись. Карен нажала кнопку, и в комнату впорхнула медсестра со шприцем в руке. Одним ловким движением она сделала Тине укол...

— Мисс Митчел, я прошу вас...

— У нее еще есть время? — прошептала Карен, едва сдерживая слезы.

— Боюсь, что нет, — покачала головой сестра.

Талантливый и оригинально мыслящий Майкл Фадден проявил себя совершенно беспомощным коммерсантом, вложив в тот проект только свои собственные деньги. Да, конечно, каждому хочется себя потешить, совершив что-то необыкновенное, грандиозное. Скажем, запустить проект, от которого «закачается» весь мир. Но для этого в том же самом мире полно денег, и их с восторгом отдадут. И она знает, где лежат эти деньги!

Благотворительные фонды! Спонсоры, чьи имена, начертанные золотом, украсят постамент Леди Либерти. Эти имена вместе с выставкой будут перелетать из столицы в столицу. Газеты будут печатать хвалебные отзывы об экспозиции, о мастерстве художников и непременно упомянут спонсоров, об этом позаботится сама Карен и Джинни Эвергрин, с которой она заключает договор. Ее агентство займется и информационным обеспечением проекта.

Слава Богу, с облегчением выдохнула Карен, она успела удержать Майкла от разорения.

А вообще он невероятно изобретателен. И с ним так интересно. Какой необыкновенный праздник он устроил в Скотт-Вэлли, когда она вернулась из Англии! Было море пива и разной еды. Майкл специально выписал из Гонконга пирожные, правда, нельзя сказать, что они оказались слишком уж вкусными. Он пригласил даже труппу танцовщиц, исполнявших танец живота. Его друзья веселились, как дети, стреляли из индейского лука, но стрелки они были неумелые и не попадали в цель...

Да, изобретательность изобретательностью, но то, что она испытала, когда, подъезжая к его дому, увидела табличку «Продается», ей, наверное, никогда не удастся забыть. Сначала это было чувство растерянности, а потом — самая настоящая паника. С трудом выйдя из машины, Карен готова была выдернуть табличку вместе с палкой, на которой та крепилась. Но она не позволила себе этого: Майкл Фадден — взрослый свободный человек, он волен распоряжаться своей собственностью по личному усмотрению.

Однако Карен не смогла просто так уехать. Она влетела в дом и тут же увидела Майкла, который при виде ее расплылся в светлейшей улыбке.

— Я испугал тебя, детка? Интересно, что ты подумала? Что я умер? Или сошел с ума? Или решил переехать, чтобы ты никогда меня не смогла найти?

Карен плюхнулась в кресло и исподлобья смотрела на него. Бритый наголо широкоплечий великан, в легких светлых брюках и белой тенниске на загорелом теле, пожирал ее жадными глазами.

— А на самом деле? — прошептала она.

— А на самом деле, — повторил он с ее интонацией, — мы с тобой начнем строить новый дом...

Она опешила.

— Новый. Но Майкл... почему?

Он подошел к Карен, поднял ее на руки и понес в спальню.

— О, Майкл, я такая тяжелая.

— Нет, ты легкая, как пушинка, потому что из тебя вышел весь дух от испуга. Скажи честно, что тебя больше всего испугало? А?

— Что я никогда больше тебя не увижу.

— Я так и подумал.

Он положил ее на кровать и стал раздевать.

— Раз, два, — сказал Майкл и сбросил на пол ее туфли. Ловкие пальцы быстро расправились с пуговицами на розовой блузке. — Как хорошо, что пуговиц всего три, — промурлыкал он.

Коротенькая юбочка без особых усилий тоже была снята, и вот Майкл уже жадно рассматривает почти обнаженное тело Карен. На ней осталась только узкая полоска трусиков.

— Дорогая Карен, моя волшебная Карен, как ты прекрасна! У тебя тело богини. Поверь мне...

Она закрыла глаза.

Майкл опустился рядом, и его нежные пальцы закружились по ее груди. Соски отозвались немедленно, она застонала, когда он прикоснулся губами к ее шее. Потом губы Майкла побежали вниз по телу Карен, торя дорожку, она знала куда... И ждала, ждала, когда это случится... Майкл был невероятно умелым мужчиной.

Карен больше не могла терпеть. Она резко повернулась и, навалившись на Майкла, впилась губами в его губы.

— Тихо, тихо, не так быстро. Дай же мне освободиться от ненужного хлама.

Тенниска и брюки полетели на пол, и его тяжелое сильное тело накрыло Карен. Он не позволял ей главенствовать в постели. А она и не собирается отнимать у него это право...

Какой он замечательный любовник — была последняя здравая мысль Карен Митчел...

Потом они положили подушки повыше и ели виноград, отрывая по ягодке от одной огромной кисти, которую Майкл подвесил на крюк, спускающийся с потолка. Обычно он вешал на него лампу, когда рисовал. Виноградный сок тек по губам, по подбородкам, и они по очереди слизывали его друг с друга.

Наконец, пресытившись виноградом и ласками, Карен решила удовлетворить свое любопытство.

— Майкл, а что это за новый дом? Достаточно ли удобно в нем будет заниматься любовью?

Он захохотал.

— Мне нравится твой вопрос, и я спешу тебя уверить, что да, удобно, поскольку проект я намерен позаимствовать у индейцев. Непонятно? Ты ведь знаешь, сколь многодетны их семьи, так что не может быть сомнений: их дома удобны для любви.

— Ты собираешься построить индейский дом? А этот роскошный викторианский продать? Но Майкл...

— Ну, хорошо, хорошо, дорогая Карен, сейчас расскажу. У меня есть проект. Я тебе уже говорил, что в Скотт-Вэлли у меня есть земля. Именно там, на этой земле, я собираюсь построить саманный дом. Вроде тех, в которых жили индейцы. Две самых больших спальни, правда, мне бы хотелось назвать их более торжественно и старомодно — опочивальни — будут располагаться почти под землей. А по форме наш новый дом будет круглый, как башня. Ты никогда не была в Нью-Мексико? Нет? О, если бы ты там была, я уверен, сумела бы оценить эту невероятную архитектуру, ведь у тебя прекрасный вкус. Но мы еще поедем с тобой в Нью-Мексико, и не только туда...

Карен помолчала, а потом, пристально глядя на него, словно что-то обдумывая, спросила:

— А нельзя ли пока не продавать этот дом? Ну, хотя бы до окончания строительства нового?

— Но на новый дом, а он будет отделан не так, как дома индейцев, конечно, потребуется много денег. И мой проект «Либерти Пейнтинг» тоже дорого стоит...

— Майкл, я хотела тебе сказать... то есть я хочу сказать... я согласна выйти за тебя замуж. А это значит, мы можем оставить этот дом для себя. Кстати, много покупателей уже обращалось к тебе?

— Пока никого, — ответил Майкл, немного удивленный тревожными нотками, послышавшимися ему в вопросе Карен.

— Слушай, Майкл, давай я куплю у тебя этот дом, а?

Он засмеялся и поцелуем накрыл ее губы.

— Нет, мы будем его совладельцами. Ладно?

— Я согласна!

И они снова упали на кровать. Карен с радостью отдавалась ему в этой прекрасной спальне, в этом прекрасном доме, которому, как она поняла, теперь ничто не угрожает. Никто другой не будет заниматься здесь любовью. Только они с Майклом. А новый дом... Ну, почему не помечать об индейском доме? Главное для творческой натуры — самовыражение. Карен это понимала. Но она понимала и другое — этой натуре надо помочь, чтобы, самовыражаясь, она не потеряла все...

— Карен, — прошептал Майкл, — сейчас я унесу тебя отсюда.

— Куда, дорогой?

— Туда, где мы просто утонем в любви.

Он поднял ее на руки и понес через весь дом к задней двери.

Небо было чистое, звездное, бездонное. Карен смотрела и не верила, что все это происходит наяву. Возле заднего крыльца стояла не слишком высокая, но огромная по диаметру бочка с водой, которая в особо жаркие дни служила чем-то вроде купальни. Майкл погрузился в нее, все еще держа Карен на руках. Нагревшаяся за день вода приняла их тела, и Карен казалось, что она уже не на земле, а на небе, и дивные облака качают ее и баюкают. Очень нежно Майкл усадил ее к себе на колени. Карен ощутила его сильное возбуждение и вскрикнула, когда он вошел в нее...

Может ли быть что-то более прекрасное, чем эта ночь? Карен Митчел сказала себе без всяких колебаний — нет!

Утро застало их на лужайке, под платаном. Они веселились как дети, снимая с влажных тел друг друга прилипшие листья.

А назавтра они поехали на небольшое ранчо в Скотт-Вэлли, к друзьям Майкла — Бернарду и Беверли Даулин, у которых, по словам Майкла, своя конюшня прекрасных лошадей.

Берн, Бев и трое их детей жили просто, по-крестьянски, и Карен поняла, откуда у Майкла возникло желание расстаться с домом в Юрике и переселиться сюда. Да, все здесь благостно, мило, но Майкл — не Берн, а она не Бев. Они с Майклом совершенно другие люди, которые привыкли действовать, а не созерцать.

Именно там она вдруг почувствовала себя... матерью большого мальчика Майкла, которого придется ставить на ноги в этом мире. Ну что ж, она это сделает.

— Джинн...

Карен потрясла головой, стараясь отделаться от навязчивых воспоминаний — не может же она все рассказывать Джинни! — допила кофе, поставила чашку на стол и заявила:

— Я люблю Майкла, но должна тебе заметить: мужчины — другой биологический вид. Ученые это верно установили, но они не учли еще одного нюанса, все мужчины — дети, которые никогда не взрослеют. Это я тебе точно говорю. И чем старше твой муж, тем ближе он к тебе по возрасту. — Она захихикала. — Так что, дорогая моя, подумай, на того ли ты поставила. Того ли зверя ты принялась тропить? Генри Мизерби ненамного тебя старше. Хотя, он англичанин... Может быть, возраст нации способствует взрослению.

Карен покачала головой, сделала короткий вздох и продолжила:

— Я спрашиваю Майкла, к кому он обращался за деньгами для своего проекта, прошу дать мне список. И что же вижу — номера его собственных счетов в разных банках, с которых он снял деньги! Вот теперь и верчусь. Так вот, милочка, я заключаю с твоим агентством еще один договор. Ты займешься переговорами с местными властями городов, где мы собираемся показать выставку. Майкл хочет начать с Пекина. И устроить это на площади Тяньаньмынь!

Карен выдержала паузу, а потом расхохоталась.

— Да кто ему позволит? Нет, мы начнем с Парижа. Твоя задача — уговорить местные власти не брать с нас денег за аренду земли, на которой мы на три недели установим нашу Леди-здоровячку. Включи все свое обаяние и упорство, граничащее с упрямством, и добейся, чтобы нам вообще ни за что не пришлось платить. Ты говорила мне, что отец научил тебя ходить на зверя. Ну-ка, поймай этого хитрого лиса, заставь Париж считать себя самым счастливым городом на земле, поскольку именно с него начинается турне величайшей в мире передвижной выставки — Леди Либерти! А потом ты полетишь в Лондон. И то же самое проделаешь там. Я думаю, ты встретишься с Генри Мизерби?

Она многозначительно посмотрела на подругу.

— Я ведь понимаю, Джинн, ты неспроста назвала свою фирму именно так, как назвала. У тебя большие надежды на будущее. Кстати, он тебе пишет? Звонит? Знаешь, мне, кажется, тоже придется принять участие в твоей охоте на Генри.

Джинни взглянула на подругу и порозовела. Сегодня она была в алом костюме, поэтому ее пылающие щеки казались еще краснее.

— Не стоит, Карен. Я сама.

Карен хмыкнула.

— Ты знаешь, что-то мне это не нравится. Желание достичь своей цели — прекрасно. Но делать своим идолом одного мужчину... Ну, сколько можно оставаться девственницей, дорогая? Это вредно для здоровья. И потом, может быть, он тебе вообще не понравится. Я имею в виду постель.

— Карен, я и так все время с Генри. И мне хорошо.

— Не хочешь ли ты сказать, что спишь с ним?

Джинни улыбнулась.

— Я получаю удовольствие от нашей близости.

Карен удивленно посмотрела на нее.

— Не пугай меня. Ты о чем?

Джинни тихонько засмеялась.

— А тебе зачем знать?

— Да в общем-то незачем. — Карен пожала плечами. — Ну, ладно, Генри Мизерби мы займемся потом. А пока давай не отвлекаться от главного. Вот тебе все бумаги, действуй. Леди Либерти всех нас приведет к успеху.

Давно-давно Джинни слышала, как отец учил ее старшего брата идти по следу.

— Допустим, ты увидел свежий лисий след на снегу. Ты идешь так, чтобы не затоптать, не засыпать его, потому что, может быть, тебе придется вернуться... и начать все сначала, чтобы найти зверя.

Да, отец совершенно прав, думала она, разглядывая себя в большом зеркале в гардеробной. Ты ставишь себе цель и идешь к ней. Тропишь ли зверя... завоевываешь ли мужчину... едешь ли в Париж договариваться об аренде земли под выставку. Джинни улыбнулась своему отражению. Все мы в течение всей жизни за чем-то и на кого-то охотимся.

Из зеркала на нее смотрела все та же малышка Джинн: коротко стриженная изящная головка, маленькое личико...

Джинни уже полгода жила в Вашингтоне. Дела в ее агентстве шли неплохо. Она научилась запускать бюрократическую машину на полную мощность и, наоборот, останавливать ее, когда надо. Все свободное время она проводила в библиотеке Конгресса — готовила рукопись своей книги об искусстве оружейной гравировки. Она ведь обещала прислать ее Генри Мизерби, и непременно это сделает. Эта книга будет постоянно напоминать ему о ней.

Иногда Джинни казалось, что ее любовь к Генри Мизерби — настоящая блажь. В конце концов в каком веке она живет? И где живет? В самой свободной стране мира. В Америке можно найти сколько угодно мужчин, которые почтут за счастье жениться на ней, отвечала Джинн на свои собственные вопросы.

Но она любит англичанина Генри Мизерби. Он понравился ей с первого взгляда, и она почему-то захотела прожить всю жизнь рядом с ним.

Рядом с ним... Конечно, она и так живет рядом с ним — он на экране телевизора, его имя в названии ее агентства. А сам Генри в Англии и скоро вообще забудет о ее существовании.

Боже мой, думала Джинни, ну почему так случилось, что стоило ей увидеть его тогда, на первом курсе в Кембридже, и сердце ее как будто бы оборвалось. Оно полетело, покатилось куда-то в живот и там забилось, словно подстреленное. Что это, та самая «химия», о которой пишут в дамских романах? Так что же, выходит, она существует на самом деле, эта чертова «химия»?

Она дышала часто-часто, потому что от воспоминаний знакомое состояние, как это всегда случалось, вернулось к Джинни: сердце оборвалось и снова покатилось в живот...

Как она кляла себя за то, что согласилась играть тогда в эту дурацкую игру!

Карен затащила ее на студенческую вечеринку в университетском общежитии. Обычная комната, в которой жили такие же первокурсники. На стенах знакомые плакаты любимых рок-групп, английских, американских, расписание занятий. И кровати, такие же, как у них с Карен. В общем, спартанская обстановка. А потом решили устроить аукцион — сперва на продажу выставили парней, а потом девушек.

Сердце Джинни билось как сумасшедшее. Она впервые попала в компанию приятелей Карен. Та начала бегать на свидания с ними, едва поступила учиться. Все они были от нее без ума. Еще бы — блистательная красавица Карен, которая, кажется, и не подозревает, насколько хороша и богата. Свой пятичасовой чай она пьет из чашки веджвудского фарфора, которая для Джинни — музейный экспонат или иллюстрация в разделе «Фарфор» Энциклопедии раритетов.

Но Джинни и Карен познакомились в первый день учебы и сразу понравились друг другу. Внешне такие разные, они, непонятно почему, потянулись друг к другу.

— Слушай, у тебя есть толковый словарь? Уэбстер, к примеру, — спросила Карен, когда Джинни набивала книжками свой рюкзачок.

— Конечно, — сказала та. — Я ведь американка.

— Оно и видно, — засмеялась Карен.

— Как ты догадалась?

— Своих я узнаю даже на Луне.

— Ну, там-то нетрудно догадаться. Кроме наших на Луне никого не было.

— А ты патриотичная малышка. — Карен улыбнулась, и Джинни, увидев два ряда совершенных зубов, даже рот открыла от изумления.

— Что с тобой? — взметнула брови Карен. — Я чем-то удивила тебя? Обращением «малышка»? Но ты и правда кроха на моем фоне.

— Не-а, — замотала коротко стриженной головкой Джинни, — зубами.

Пришла очередь Карен открыть рот.

— То есть?

— Да я вспомнила отца. — Она хихикнула. — Он говорил, чтобы зубы были лучше, надо грызть мел, как делают телята. Но тебе, похоже, мел грызть не пришлось...

Карен расхохоталась.

— Да откуда ты такая свалилась?

— С вулканических холмов Скотт-Вэлли, штат Калифорния, если ты когда-нибудь учила географию родной страны.

— Еще бы, — фыркнула Карен. — Индейские места.

— Были.

— У твоего отца ферма?

— Да.

— А с чего тебя потянуло на искусствоведение? Да еще в Англию, в Кембридж?

— Чтобы издали проникаться любовью ко всему живому через неживое.

— Ясно. Сбежала, значит. Решила искать красоту в мире бесчувственного.

— Ну, считай так. — Джинни тяжело вздохнула. — А ты чего сюда явилась? — грубовато спросила она.

— А я из Сан-Франциско. Моя тетка оставляет мне картинную галерею. Не нанимать же мне искусствоведа? Родители мои в разводе: отец в Австралии, мать в Южной Африке. У них новые семьи. Так что дело переходит ко мне.

Джинни пожала плечами и ничего не ответила.

Они поселились в одной комнате и хорошо ладили весь первый семестр. Хотя жили они совсем по-разному.

За книжками сидела Джинни, а Карен крутилась по свиданиям, по вечеринкам, меняла парней. Но успевала учить то, что считала необходимым. И однажды она потащила Джинни на вечеринку.

— Генри! На продажу выставляется Генри Мизерби! Посмотрите, как он хорош, высок. Девочки, девочки! Он еще и сказочно богат!

Парень, взявший на себя роль аукциониста, старался, как мог, и у него здорово получалось.

— Фрэнк! Тебя позовут работать в Сотбис! — хохотала Тилли из Швеции. — Ты потрясающий!

Генри Мизерби не нуждался в рекламе. По крайней мере, для Джинни: она увидела его и обомлела...

Девчонки верещали, перебивали друг друга, набавляя цену, Джинни крутила головой, пытаясь понять, кто и сколько дает за этого красавца. Сама она даже не пыталась его купить, лишь во все глаза смотрела на высокого англичанина с ржаными волосами. Он гордо улыбался, сверкая такими же ровными и белыми, как у Карен, зубами.

— Один... Два... Три! Продано!

Генри купила пухленькая Линда из Австрии. Она взяла свое сокровище за руку и потащила за собой, оставив аукционисту деньги. Потом выяснилось, что Генри «ушел» дороже всех.

Аукционист объявил перерыв, все бросились к пиву, смочить пересохшее от волнений нутро.

— А после перерыва будут продавать девушек, — игриво заявила Карен. — Ты как, малышка Джинн, не боишься?

Джинни кляла себя на чем свет стоит за то, что оказалась здесь. Но не могла же она признаться подруге в своих опасениях, что ее никто не купит? Дело не в том, что ей ужасно хотелось целоваться с тем, кто ее выберет. Просто ужасно обидно и стыдно остаться никем не купленной. Такое вполне может быть, ее здесь все считают ребенком, а игра-то идет по-взрослому. Вон как долго нет Генри и Линды, не могут же они столько времени просто целоваться, значит... И у Джинни задрожали губы. Конечно, если уже говорить честно, она бы хотела только одного, чтобы ее купил Генри Мизерби. Но ведь это невозможно...

Ну и черт с ними, пыталась она успокоить себя. Все это глупости, игра.

Да, но как хочется во всякой игре быть первой...

Громкие вопли ознаменовали появление в комнате Линды и Генри. Полное белое лицо девушки сияло, щеки горели, а белая блузка была помята. Было понятно, что вопросов вошедшим задавать не надо, и так все ясно.

— Может, Генри стоит освободить от дальнейшего участия в аукционе? Иначе он не справится со своей покупкой, и нам придется возвращать деньги даме...

В ответ раздался дружный хохот.

— Ничего, он сильный мужик! Пускай Карен скажет! Она его знает лучше всех...

— Так давай, начинай с Карен Митчел! На аукцион выставляется Карен Митчел...

— Я... Я... Я...

Руки парней взметнулись вверх. Конечно, дураков нет, все хотят Карен Митчел. По условиям игры купивший может поцеловать девушку при всех, а уж потом — как договоришься...

За Карен билось три претендента, но купил ее парнишка из Шотландии. Новенький. И она ушла по весьма высокой цене.

— На продажу выставляется Джинни Эвергрин! Кто хочет купить малышку Джинн?

Сердце Джинни сжалось. Какой позор! Господи, если бы она знала... И тут как гром среди ясного неба раздался голос Генри Мизерби. Сумма, которую он назвал, заставила всех притихнуть. А потом раздался чей-то робкий голос:

— Генри, ну она же такая ма-а-ленькая...

Все захохотали. Сердце Джинни бешено заколотилось. Сама не понимая, что делает, она кинулась к Генри, подпрыгнула и повисла у него на шее. Он, ничуть не растерявшись, поцеловал ее и закружил по комнате...

Спасена! Спасена! — стучало в голове Джинни. Я спасена от позора остаться не купленной... Меня купил он!

Потом, вспоминая эту сцену, прокручивая ее в голове десятки, сотни раз, она признавалась себе, как это было приятно — стать хотя бы на несколько минут собственностью Генри Мизерби.

Смешно, конечно, влюбиться с первого взгляда, но еще смешнее ее желание заполучить Генри Мизерби навсегда.

Как легче всего завоевать человека? — спрашивала себя Джинни, лежа в постели без сна, когда Карен, нагулявшись вдоволь, спала как убитая. Джинни перебирала в памяти знакомых, вспоминала прочитанные романы. Ну, конечно! Надо разделить его интересы. Потому что мужчина больше всего занят самим собой и своими делами, а женщина вращается по орбите в поле его притяжения.

Она вспомнила свою мать, которая, кажется, только и делала в жизни, что собирала мужа на охоту, ощипывала уток и фазанов, разделывала большим острым ножом тушу кабана или лося, отделяя мясо от костей. Мать выслушивала восторги Билла Эвергрина о новом ружье, которое тот собирался купить, хотя его металлический оружейный шкаф и без того с трудом закрывался. Джинни видела, как сияли глаза отца, когда мать внимала его рассказом о том, как он гонялся за дикой кошкой в горах и как ее все-таки подстрелил. Мужчине, кроме всего прочего, нужно восхищение. «Да они все нарциссы», — вспомнила Джинни фразу, брошенную Карен. И еще одну: «Каждый хочет оказаться в центре внимания, любой ценой».

Джинни довольно громко засмеялась, и Карен заворочалась во сне.

Так что же составляет сухой остаток? — спросила себя Джинни тоном учительницы химии.

Его интересы. Вот главное!

Но в случае с Генри Мизерби ей не надо ничего придумывать, притворяться и приспосабливаться. Она приехала в Кембридж изучать прикладное искусство: ее давно интересует гравюра на металле, на дереве. Ей самой хотелось бы попробовать свои силы не только в теории, но и практике.

Сидя в библиотеках, роясь в книгах об оружии и по искусству, Джинни Эвергрин обнаружила невероятное — среди граверов оружия есть женщины! А одна из них, работающая на знаменитую фирму, живет где-то в пригороде Лондона.

Джинни не пошла в этот день на лекции, а поехала в Лондон. Она долго плутала по центру города, сверяясь с картой, но она оказалась не слишком подробной, на ней не было указано нужной улицы. Несколько раз Джинни спрашивала дорогу у прохожих и ловила на себе изумленные взгляды. Боже мой, недоумевала она, я ведь говорю на родном английском! А потом смеялась над собой: на американском английском, дорогуша. В ушах звенел надменный голос преподавательницы английского в Кембридже:

— Если вы полагаете, что говорите по-английски, то глубоко заблуждаетесь. Мы, англичане, способны отличить иностранца по интонации, по произношению. Язык выдает принадлежность к тому или иному кругу...

Наконец Джинни свернула на улочку Брутон, которая оказалась совсем короткой. Неудивительно, что она не отмечена на карте, и ее мало кто знает. Зато теперь Джинни могла давать справки по самым «магазинным» улицам — она прошагала по Оксфорд-стрит, по Бонд-стрит. У нее уже в глазах рябило от витрин.

Оружейная фирма не одну сотню лет занимала старинный особняк в самом центре Лондона. Тяжелые резные двери с трудом поддались Джинни. Ей даже подумалось, что, если подогнуть ноги, можно покачаться на ручке. Вышколенный молодой человек в строгом костюме в полумраке вестибюля встретил Джинни приветливым поклоном.

— Чем могу служить?

Джинни объяснила, что она искусствовед и сейчас изучает особенности гравировки английского оружия.

Консультант, который был вызван на помощь, провел ее к полкам с книгами, потом к оружейным витринам. Полумрак, дорогое дерево, традиционное зеленое английское сукно — все было так дорого, солидно, торжественно, все дышало уверенностью и незыблемостью. И Джинни с невероятной силой захотелось стать частью этой незыблемости, отточенности и красоты.

Генри Мизерби, снова вспомнила она дорогое, желанное имя, очень скоро станет хозяином подобной фирмы. Потому что он по рождению принадлежит оружейному делу, а оно — ему. Ох, какой полезной могла бы она, Джинни Эвергрин, оказаться и ему и его делу!

Адрес женщины-гравера она узнала у консультанта: «О, это совсем недалеко, двадцать минут на поезде с Виктория-стэйшн». Ей подарили буклет и проводили к выходу с наилучшими пожеланиями...

Джинни еще прошлась по центру Лондона, набрела на улочку с названием Сохо и, почуяв острый запах тушеного перца, завернула в кафе.

Это заведение с заунывной музыкой и вегетарианской едой оказалось кришнаитским. Джинни заплатила пять фунтов, и ей дали большую миску фасоли с овощами. Она села в дальнем углу и стала жадно разглядывать интерьер кафе.

Наверное, если присмотреться, здесь можно найти что-то родственное искусству индейцев, которые живут в поселении недалеко от ранчо отца. У Джинни не было знакомых индейцев, но ее невероятно сильно тянуло ко всему «аборигенному», как она называла это про себя.

Еда оказалась очень вкусной, а музыка — такой же вегетарианской, на ее взгляд, но трогательной. Девушки-официантки с маленькими красными кружочками на лбу были грациозными и привлекательными.

Джинни выпила чашечку кофе и вышла, совершенно довольная собой и тем выводом, который она для себя сделала. А вывод был очень прост: если наметила себе цель — достигни ее.

Малышка Джинн сыто улыбнулась и поехала на Виктория-стэйшн. Она решила явиться к Айрин Данн без предупреждения, хотя прекрасно понимала, как не по-английски поступает. Но Айрин не удивилась. У нее была подруга из Сан-Франциско, ее коллега — Лиз Хемлин. Она даже написала рекомендательное письмо, в котором попросила Лиз уделить внимание Джинни Эвергрин.