Машина трогается, в салоне повисает напряжённая тишина. Цербер сосредоточен на дороге, я упрямо смотрю в окно, чувствуя его присутствие буквально кожей. Слова кажутся бесполезными — он всегда выигрывает.
Внезапно свет фар мелькает в зеркале, и резкий удар бросает нашу машину на соседнюю полосу. Я вскрикиваю, а Цербер мгновенно берёт руль под контроль.
– Ублюдки, – рявкает он, сжимая руль так, что костяшки белеют. – Держись.
Следующий удар сильнее. Машину заносит, и я ударяюсь плечом о дверь.
– Что происходит?! – кричу, вцепившись в ремень.
Ответа нет. Новый удар переворачивает машину. Мир становится хаосом из звуков, скрежета металла и моих криков.
Когда всё останавливается, я с трудом открываю глаза. Машина лежит на боку. В ушах звенит, но я жива.
– Ты цела? – спрашивает Цербер, его голос строг, но в нём слышится беспокойство.
– Да… кажется, да, – шепчу, дрожа от шока.
Снаружи раздаются шаги. Тяжёлые, размеренные. Цербер пытается открыть дверь, но её заклинило. Вдруг стекло с его стороны разбивается, и в проёме появляются руки в перчатках. Его вытаскивают с силой, обездвиживая.
– Что происходит? Кто вы?! – кричу, но меня тоже вытягивают из машины. Меня связывают, лица похитителей скрыты балаклавами.
– Шевелитесь, – рычит один из них, толкая меня. Цербер выглядит спокойным, но его взгляд обжигает яростью.
– Малышка, – тихо говорит он, но в голосе сталь. – Всё будет хорошо. Просто дыши.
Нас загружают в чёрный фургон, который тут же трогается с места. Запах масла режет нос. Один из похитителей наклоняется к Церберу:
– Ну что, дружище, попался?
– А ты себе подписал смертный приговор, – парирует Цербер с холодной усмешкой.
Напряжение в воздухе становится ощутимым. Один из похитителей бросает взгляд на меня.
– Девочка-то зачем?
– Девочка моя, – спокойно произносит Цербер, его взгляд цепкий. – Убери руки, сука, если не хочешь их лишиться.
– Твоя? – усмехается похититель. – Не знал, что ты любишь малолеток.
Тут уже приходит моя очередь огрызаться, но от страха я забываю, как это сделать. Просто краем сознания фиксирую, что то был камень в огород моего несоответствующего возрасту внешнего вида.
Цербер отвечает тихо, но его голос пронизывает до костей:
– Скажешь про неё ещё хоть слово, и я лично оторву тебе голову.
Фургон останавливается спустя пятнадцать минут, дверь открывается, и холодный воздух хлещет в лицо. Меня грубо вытаскивают наружу. Спотыкаюсь, падаю на колени, но меня тут же поднимают и толкают вперёд.
– Руки убрал, – рычит Цербер, пытаясь вырваться. Один из похитителей бьёт его прикладом в бок, но он лишь морщится и усмехается:
– Как обычно. Тупые шавки, действующие по одному сценарию.
– Заткнись, – шипит один из мужчин и толкает его сильнее.
Меня тоже ведут за плечо, сердце колотится. Мы оказываемся в заброшенном здании с облупленными стенами и запахом сырости. Нас усаживают на металлические стулья и приковывают наручниками к трубам.
– Уютненько, – усмехается Цербер, словно сидит дома. – Чаёк и печеньки будут? Или в этом притоне только растянутые гандоны, из которых вы молоко лакает, сосунки?
Его слова выводят похитителей из себя. Один из них бьёт его в лицо. Я вздрагиваю, морщась.
– Хватит! – кричу, но мой голос слишком слаб.
– Бьешь, как баба. Ещё попробуй, – усмехается Цербер, сплёвывая кровь. – Может, получится лучше.
Его снова бьют, на этот раз в бок, но он остаётся невозмутимым.
– Прекрати, – шепчу я сквозь слёзы, – пожалуйста…
– Тихо, Малышка, – неожиданно спокойно говорит Цербер, поворачивая голову ко мне. Его взгляд мягче, чем я ожидала, но в глубине всё та же сталь. – Это просто пешки. Они хотят запугать нас. Ты же умная, понимаешь это.
– Но они… – начинаю я, но он перебивает:
– Никаких «но». Просто сиди и дыши. Всё под контролем.
Его слова странно успокаивают. Как он может быть таким спокойным?
– Ты не боишься? – выдавливаю я.
– Кого? Этих уёбков? – усмехается он. – Малышка, таких я на завтрак ем.
В этот момент к нам подходит один из похитителей. Его лицо скрыто, но голос насмешлив:
– На этот раз ты не выйдешь сухим из воды, Цербер.
Цербер лениво поднимает голову:
– Ты вообще кто такой? У меня собаки на цепи солиднее выглядят.
Похититель замахивается, но другой его останавливает:
– Хватит. Пусть остынет. Ждём босса.
Они уходят из комнаты, оставляя нас в тягучей тишине, нарушаемой лишь моим сбивчивым дыханием.
– Тебе не больно? – шепчу я, не в силах больше смотреть на его окровавленное лицо.
– Это не боль, – хмыкает он, оборачиваясь ко мне. – Боль — это когда тебя предают те, кому ты доверял. Всё остальное — ерунда.
Его слова заставляют меня дрожать.
– Ты же не железный, – пытаюсь возразить, но он качает головой.
– Аня, если нас разлучат, не теряй голову. Неважно, что они скажут или сделают, – его голос твёрдый. – Помни, я вытащу тебя. Мы же в одной команде, помнишь?
Комок подступает к горлу. Как он может шутить в такой ситуации?
– А если они тебя… – начинаю я, но он перебивает:
– Никто не тронет меня. Они знают, кто я. Эти шавки слишком мелкие сошки. Их даже моя тень пугает.
Он говорит так уверенно, что я почти ему верю.
– Ты ведь сказал, что не боишься, – шепчу, пытаясь ухватиться за его уверенность.
Он усмехается:
– Правильно. Бояться — удел тех, кто уже проиграл. А я никогда не проигрываю.
Его слова звучат так, словно он абсолютно в них уверен.
– Ты справишься, Малышка, – продолжает он мягче, чем я ожидала. – Ты сильнее, чем думаешь.
Я молчу, ловя его взгляд. В этот момент он кажется несокрушимым.
– Я не могу потерять тебя, – неожиданно для самой себя шепотом признаюсь я.
Что там говорила? Что я сломанная? Да какая разница, когда перед глазами происходит… такое!
Он чуть улыбается, и от этого тёплого проблеска мой страх на миг отступает.
– Не потеряешь, – отвечает он спокойно. – Не сегодня.
Тишина снова окутывает комнату. Я смотрю на Цербера — разбитого, но несломленного. Его плечи напряжены, кровь запеклась на губе, но он всё ещё кажется сильным.
– Ты как? – спрашиваю тихо, слыша удаляющиеся шаги за дверью. Видимо, наши конвоиры пошли встречать своего босса.
– Лучше, чем выгляжу, – усмехается он хрипло.
– Ты точно в порядке?
Он долго смотрит на меня, будто раздумывает, стоит ли говорить правду.
– Нет, – отвечает наконец. – Но это не важно.
– Как это не важно?! – шепчу я, сердце пропускает удар.
– Всё это временно, – говорит он с тихой уверенностью. – И боль, и эти уроды.
Его спокойствие будто проникает внутрь. Но его следующий шёпот задевает до глубины:
– Малышка, почему ты никогда не спрашивала, почему я стал таким?
– А должна была? – удивляюсь. Чего это его на искренность потянуло в такой атмосфере? Головой ударился?..
– Люди обычно спрашивают, – пожимает он плечами и тут же шипит от боли.
Хмурюсь. Мне не интересно это сейчас, но… раз других слушателей у Цербера сейчас нет, то почему бы и не выслушать?
– И почему же? – спрашиваю, затаив дыхание.
– Потому что другого выхода у меня не было.
Вскидываю брови. Да уж, исчерпывающий ответ.
– Я, кстати, Тимур, будем знакомы , – неожиданно говорит он и подмигивает.
– Тимур? – переспрашиваю, поражённая. Это имя звучит чуждо.
– Да, – он горько улыбается. – Был им до того, как стал тем, кто я есть сейчас.
Он замолкает, и его голос гаснет, как пламя, оставляя в воздухе гнетущую тишину.
– Я вырос в семье, где любовь измерялась количеством выпитого алкоголя. Отец был тираном, мать — его тенью. В пятнадцать я ушёл из дома, но улица оказалась не лучше. Я учился быть сильным, потому что слабых уничтожают.
Его слова вдруг заставляют меня почувствовать то, чего я не ожидала: жалость. Сопереживание.
Я думала моя жизнь дерьмо? Нет, уж. Вот кому не повезло.
– Я собрал себя из обломков, – продолжает он. – Чтобы никто больше не сломал меня, чтобы я никогда не чувствовал себя беспомощным.
Я не знаю, что ответить. Его история — это боль и выживание. Я хочу его обнять, но он бы, скорее всего, высмеял это.
– Тимур, – шепчу я. Он вздрагивает, словно это имя причиняет боль.
– Не называй меня так, – твёрдо говорит он. – Этот человек умер. Остался только Цербер.
Я наклоняюсь ближе, насколько позволяют мои путы, вглядываясь в его глаза. Под хищной маской я вижу человека.
– Нет, – шепчу я. – Ты больше, чем просто какой-то там Цербер.
– Аня… – начинает он, но я перебиваю его, наклоняясь ещё ближе.
– Просто замолчи, – говорю, а потом целую его.