Манящий запах жареной картошки

НА ПЛЯЖЕ

Этот кусок пляжа был хорошо виден только с мола. Фактически он был под него запрятан. Другое такое неудобное место для купания и принятия солнечных ванн было трудно придумать. Однако они всегда были здесь. Муж, жена и ребенок. Семейная пара и сын. Сын — инвалид детства.

Уродец.

Во всем мире такие дети считаются полноправными членами общества. Они называются слабовидящими, слабослышащими или с ограниченными возможностями передвижения. Этот ребенок собрал в себе все эти признаки. Он плохо видел, не слышал и почти не мог самостоятельно передвигаться. Определить на вид, сколько ему лет, было нельзя. Полное непонимание мира, в который он зачем-то попал, и бессмысленная улыбка открытого рта всегда присутствовали на его безумном лице. Детское его тельце было причудливо деформировано, тонкие ручки и ножки находились в непрерывном неправильном движении. Суставы были странно вывернуты в разные стороны, что, однако, все-таки позволяло ребенку самостоятельно ползать, а иногда вставать на ноги и странно ходить, дергаясь и извиваясь всем телом, придерживаясь руками за теплые, нагретые солнцем плиты причала.

Женщину звали Татьяна. Она была полноватой и рослой шатенкой. Ко всему миру — к морю, к солнцу, к мужу, к ребенку — она всегда повертывалась спиной. В какой бы час дня они ни появлялись на пляже, она всегда ложилась чуть в стороне на живот и располагалась так, чтобы никого не видеть. Возле себя она аккуратно раскладывала пачку сигарет, бутылку пива, газеты и романы, которые читала во множестве. Какое-то время она лежала, закрыв глаза, подставив спину солнцу, потом погружалась в чтение, и никакая сила не могла вытащить ее из выдуманного мира на свет божий. Фруктами, полотенцами, кремами для загара, а также ребенком заведовал муж. Он выглядел молодо, не более тридцати. С утра до вечера, во всяком случае, в то время, когда они были на пляже, он играл с мальчиком, купал его, вытирал, кормил с ложечки, протирал ему глазки, затыкал ваткой уши, чтобы не попадала морская вода, в общем, как сложилось впечатление у наблюдающих, матерью в этой семье, без сомнения, был он. Звали его Сергей.

Наблюдающих было двое. Может быть, что вполне вероятно, эту тройку видели и другие любители укромных уголков, но большинству людей было неприятно зрелище этой семьи. Люди, приехавшие на юг отдыхать, не любили огорчать себя неприятными эмоциями. Они, как правило, торопясь, проходили. Редкие прохожие не опускали глаза. А эти двое тайком, чтоб никто не заметил, жадно наблюдали за тройкой.

Ребенок совсем не боялся моря. Привыкший к доброте своего замкнутого мирка, он не понимал, что от моря может исходить опасность. На плохо гнущихся ногах он ковылял к воде и, добравшись до теплых волн, беспорядочно колотил по ним руками и ногами. Волны подхватывали его легкое тело и, подбрасывая, качали его, выносили на берег, а затем, отходя, с шумом, плеском, вместе с галькой и ракушками, обрывками зеленых водорослей, несли назад в глубину. Ребенок смеялся. Отец находился то возле него, то на берегу. Но в общем, там было мелко. Когда подходило время, отец выхватывал сына из волн, растирал и усаживал возле себя. Ребенок не мог играть. Его блуждающий взгляд не останавливался ни на корабликах, ни на машинках, что были в руках у других детей. Он не слышал рассказов, как не слышал шума прибоя и голоса матери. Ведь он не мог слышать, и никакой звук не отвлекал его сознание посторонними признаками внешнего мира. Также он равнодушно наблюдал, как отец складывает для него пирамидки из камней. Однообразные действия рук отца его утомляли, он начинал зевать и вскоре засыпал. Большая голова его, как на ниточке, быстро падала на грудь, и наблюдающим казалось, что, не подхвати сейчас кто-нибудь ребенка, он упадет, стукнувшись о камни, и, когда его поднимут, безумное лицо его будет в крови. Но отец всегда успевал подхватить ребенка. Он укладывал дитя на резиновый надувной матрац, прикрывал полотенцем и усаживался настороже рядом. Ребенок спал долго, а отец все сидел неподвижно возле него и смотрел в море.

Та, вторая пара, пока ребенок спал, уходила в пляжное кафе. Пара столиков, разноцветные пластмассовые стулья, стойка бара, складной полосатый тент — это и было кафе. Жена всегда занимала место поближе к парапету тротуара. Муж приносил ей коктейль и погружался в газету. Жена накидывала на плечи полотенце, надевала солнечные очки, закрывала глаза и сидела, думая о чем-то своем, пока ласковая рука не дотрагивалась до ее колена.

— Не хочешь поплавать?

— Пойдем.

Татьяна, мать мальчика, тоже любила купаться. Независимо от того, спал ее ребенок или не спал, она вдруг откидывала от себя книжку, на короткое время прикладывалась к бутылке с пивом, шумно вставала и шла по пляжу довольно далеко вправо. У мола, возле которого они постоянно сидели, волны всегда были больше. Видимо, ветер гнал их с моря под некоторым углом, и, встречая на пути каменную преграду, волны сердились и с силой ударялись о ее замшелый бок, поднимая волнение и муть со дна. Те, кто любил качаться и подпрыгивать на волнах, как раз из-за этого и перемещались на этот край пляжа. Даже закрыв глаза, можно было с легкостью определить, когда волна шла особенно большая. Уханье и визг тогда достигали предела, вслед за ними следовали рокот и шум, и в подтверждение того, что вы не ошиблись, в лицо летели последыши этого маленького шторма — мелкие брызги волны.

Татьяна не любила подпрыгивать на волнах. Она уходила подальше вправо и плыла вдоль берега, где было не особенно мелко, но и не глубоко. Не достигая большой волны, она выходила на берег, снова шла вправо и повторяла заплыв несколько раз. Сергей же почти не купался.

Ребенок был хорошеньким, пока спал. Никто даже не знал, как его звали, потому что родители не называли его по имени. Зачем, ведь имя для него не имело значения, он его не знал и не слышат. Во время сна черты его детского личика плавно разглаживались, исчезали подергивания, гримасы, морщины. Полуовал щек и подбородка со дня на день покрывался ровный загаром.

Бугристый, уродливо выпирающий лоб был прикрыт светло-русыми, немного вьющимися волосами, глаза и рот были закрыты, и печать безумия пропадала с лица, улетучивалась в небесные дали. Руки и ноги прекращали бессмысленное движение, тело казалось невесомым под покровом махрового полотенца. Неподвижная хрупкая фигурка, ровные полукружия век и бровей, бледная от природы кожа напоминали алебастровую модель, из тех, которые используют на занятиях студенты художественных училищ. Это уже был не уродец. Это был спящий ангел. Но через какое-то время судорога пробегала по его лицу, ребенок начинал издавать нечленораздельные звуки, изо рта его вновь появлялась слюна, которую поспешно успевал подхватить отец, и непрекращающееся беспорядочное движение в никуда начиналось сначала.

На лице женщины под тентом появлялся жадный и странный интерес, она даже подавала тело вперед, чтобы лучше видеть, и не спускала глаз ни с родителей, ни с ребенка.

— Лариса, нельзя же так! — одергивал ее муж.

— Извини. — Она пыталась говорить о чем-то веселом, другом, но он ясно видел, что ничего не волнует ее так на этом пляже, как та семья и ребенок.

— Мы завтра пойдем на другой пляж! — наконец решительно сказал он. Ему показалось, что она не расслышала.

Вечером с гор медленно наползли тучи и закрыли пушистым мхом звезды. Налетел влажный ветер, и ночью над побережьем прогремела гроза. Она пошумела и унеслась в море, и к утру о ней напоминали только блестящие листья магнолий на мокрых разноцветных плитах тротуара, непросохшие тенты уличных киосков да свежий воздух, напоенный озоном, запахами горных трав и каштанового меда.

— Мы уже четыре дня не звонили в Москву, — сказала Лариса после завтрака.

— Если хочешь, пойдем позвоним! Все равно на море еще, должно быть, прохладно!

— Что звонить им, надоедать! Коленька в офисе. Анечка дома, но малыш еще не проснулся. Не стоит будить. Позвоним завтра. Или в обед.

— Но ты же скучаешь?

— Ничуть. У нас своя семья, у них — своя.

Солнце ярко светило, а на море был шторм. Гроза перемешала над морем потоки теплого и холодного воздуха, и к берегу они вернулись коктейлем из шумящих волн, пены и соленых брызг. Почти никто не купался. Отдельные любители робко прыгали на волнах у самого берега, дети лежали у кромки воды на гальке и визжали, когда их нахлестывала особенно большая волна. Мол был весь мокрый. Волны подкатывались к нему, частично разбивались с шумом о край, а те, что побольше, перехлестывали через камни и, пенясь, переливались на другую сторону. Это зрелище завораживало.

На берегу стало жарко. Отдельные смельчаки пошли в воду. Муж Ларисы поплыл, подныривая под каждую большую волну, и вскоре исчез из виду. Лариса знала, что он хороший пловец, но через некоторое время с беспокойством встала, разыскивая глазами маленькую темную точку его головы среди волн, боковым зрением отмечая, что на пляже в такую погоду даже нет белой лодки спасателей.

Через некоторое время он появился. Чуть в стороне, видно, плыл так, чтобы волны не выбросили его на камни. Моложавый, мускулистый, поджарый. Слегка задохнувшийся.

— Я не люблю, когда ты рискуешь, — сказала она.

— А вода, кстати, теплая! — рассмеялся он. Ему нравилось ощущать себя сильным, смелым и ловким пловцом. Лучшим на этом пляже.

— Олимпийская смена на пенсии! — сказала она, подавая ему полотенце.

Та тройка тоже появилась на пляже и заняла прежнее место. Сегодня волны там были выше всего. Отец стал устраивать ребенку место среди камней, жена хлебнула пива, с неудовольствием посмотрела на волны, привычно повернулась к морю спиной и погрузилась в очередной роман. Мальчик сам выбрался из коляски и потихоньку пополз к морю. В десяти метрах от него визжали и резвились другие дети. Здесь, в тени мола, не было никого.

Татьяна делала вид, что читала книгу, но на самом деле рассматривала ползущую по странице букашку и думала о том, что скоро закончится отпуск Сергея и они вернутся домой. Ей не хотелось домой. Ей до смерти надоело быть дома, Ей хотелось, как другим женщинам, с неудовольствием слышать по утрам звон будильника, торопливо на ходу выпивать чашечку кофе, краситься, брызгать прическу лаком, ругаться на плохую погоду, вдевая руки в рукава плаща, проверять, на месте ли ключи и расческа, и бежать к автобусной остановке под дождем, вспоминая приятное или неприятное, что произошло прошлым днем на работе. Вместо этого каждый день она вставала не очень рано, мыла, одевала, кормила своего мальчика, меняла постель, со страшным грохотом спускала коляску со ступеней неприспособленного подъезда и совершала привычный поход за продуктами, всегда по одним и тем же местам, наиболее приспособленным для передвижения с инвалидной коляской. Когда погода была плохая, ребенок не хотел сидеть в коляске, он страшно кричал и метался, махал кулаками, закидывал голову и синел. В эти дни она оставалась дома. Ей опротивела ее жизнь. Ей надоело делать спокойное лицо. И не было выхода. Ее стал ужасно раздражать муж. Да, он работал много, целыми днями, чтобы по крайней мере они не нуждались в необходимом. Но он не сидел дома. Не видел родное и безумное лицо. Он мог ходить, ездить, разговаривать с другими людьми. Она пробовала нанять к мальчику няню. Никто не выдерживал дольше двух дней. Ей ничего не оставалось делать, как смириться и терпеть. Она не могла только понять — почему? Они с Сергеем были молодые, здоровые, непьющие люди. Она состояла на учете в женской консультации, и никто никогда не высказывал даже предположения, что ребенок у них будет больной. Когда в роддоме ей рассказали, что ее ждет, и предложили оставить ребенка, она не поверила и в ужасе отказалась. Надежда пропала к третьему году его жизни. К врачам больше она не ходила.

Отпуск заканчивался через два дня.

Сергей видел, что мальчик уселся у самой воды. Он сам был неподалеку и наблюдал за ним. Волны подкатывались к маленьким белым подошвам и щекотали их. Мальчик нелепо дергал ручонками, валился то на один бок, то на другой и тонко смеялся. Вода была теплая, солнце пекло, и напористое движение волн веселило его. Постепенно волны затягивали. Он был в море уже по пояс, вода поднимала и перевертывала его, и это веселило мальчика еще больше.

Сергей плохо плавал. В городке, где он вырос, не было ни реки, ни бассейна, и он побаивался воды. Шторм немного стихал, и только отдельные волны захлестывали причал.

«Шибанет еще головой прямо о камни!» — думал он, наблюдая за смеющимся сыном, но продолжал сидеть в каком-то странном оцепенении, не делая по направлению к нему даже шага.

«Он не почувствует страха, он обожает, когда его качают», — какие-то дурацкие, странные мысли завертелись у него в голове. Сергей хорошо помнил, как первые месяцы после рождения они с женой по ночам по очереди укачивали ребенка. Он мог спать только во время качки, да еще странно мотал головой из стороны в сторону. Они сделали ему специальный гамак типа люльки и ночи напролет качали его руками, а иногда и ногами. Очень хотелось спать, а ребенок кричал, страшно закатываясь. Они в ужасе вызывали «скорую помощь», ребенку давали кислород, ставили снотворный укол, а потом он был месяцами на сильнодействующих лекарствах. Качку он обожал до сих пор. Сергей никогда не говорил об этом с Татьяной, но знал — с рождением этого ребенка, казалось бы, прочный мир у них под ногами перевернулся и никак не мог встать на свое место.

Сергей смотрел в море, но боковым зрением видел сына. Ноги мальчика уже не стояли на берегу. Они и не могли бы удержать тело под напором таких волн. Ребенка раскачивало сильнее. Это приводило его в восторг. Рот его был широко раскрыт, голова запрокидывалась, голубые глаза, как всегда, были совершенно безумны. Он не понимал ни что такое жизнь, ни что такое смерть.

— Он сейчас захлебнется! — в ужасе сказала Лариса. — Почему отец медлит? Надо кричать! — Она вопросительно повернула к мужу лицо.

— Не вмешивайся! И не смотри! — Он взял ее за руку и отвернул в сторону гор.

— Ты что, хочешь, чтоб он убил его?

— Мы не имеем права вмешиваться, — тихо, но твердо сказал муж.

— Но почему?

— Не понимаешь?

Она замолчала и отвернулась. А он видел, как с моря издалека приближалась огромная волна. С берега донесся многократно возросший визг ожидания. Он не выдержал, посмотрел на ребенка. Тот не видел волны, и даже если бы и увидел, не смог бы правильно оценить ее мощь, как не смог бы уже выбраться на берег самостоятельно. Волна непременно разбила бы его. Отец сидел неподвижно. Он будто оцепенел. Он любил жену. Он хотел все взять на себя.

Лариса не выдержала. Вырвавшись из рук мужа, путаясь в незастегнутых босоножках, она побежала по ступенькам вниз, к морю.

Отвлеченная от раздумий визгом толпы, на море посмотрела Татьяна. Волна поднялась над морем и шла к пляжу огромной стеной, грозя смести все и всех на своем пути. Многие в страхе бежали от нее к берегу. Матери тащили детей. Бежать по гальке в воде было неудобно, и люди падали в море, откатываясь с предыдущей волной назад. Крики и шум возросли многократно. Татьяна вскочила.

— Что же ты, блин, сидишь, смотришь? — в возмущении и отчаянии закричала она, но ее голос покрыл шум волны.

Сергей схватил ее за руку.

— Один момент, и он ничего не поймет, — беззвучно прошептали его бледные губы, но Татьяне некогда было разбирать, что он говорил. Огромная волна поднялась над людьми, над волнорезами, над далеким причалом и разверзла свою серовато-синюю пасть. С легкостью она взметнула ребенка над своим хребтом, и Татьяна с ужасом увидела высоко над пляжем светловолосую смеющуюся головку. Ребенку очень понравилось, что он вознесся так высоко. Он смеялся, но смех его в шуме и грохоте был, конечно, не слышен. Сергей сжал челюсти и закрыл глаза. Через секунду все было бы кончено. Но Таня даже не поняла, как она оказалась в море. Изловчившись, невероятным усилием пробившись сквозь толщу воды, она подалась вперед, оказалась в волне и схватила ребенка в тот момент, когда их обоих уже подхватила и понесла страшная сила. Сергей, Лариса, ее муж и другие люди уже бежали по направлению к ним. Их вытащили на берег. Татьяна была без сознания, но ребенок не пострадал. Какое-то время Тане не могли разжать руки, так крепко прижимала она сына к груди. Но кто-то принес из медпункта нашатырный спирт, ей растерли виски, влили капель, и через несколько минут она говорила, что все с ней в порядке. Ребенок сидел на своем месте среди камней и безудержно смеялся. Сергей вытирал ему лицо и давал с ложечки розовое питье.

Лариса сидела на камнях парапета, повернувшись спиной к пляжу, и плакала.

— Ну, будет, будет тебе! — Муж, нагнувшись, застегивал ей босоножки. Она безвольно подставляла ему ноги по очереди и сквозь слезы шептала:

— Зачем я оставила тогда нашего сына в роддоме? Почему ты согласился, почему не остановил меня?

— И что бы было, если бы я тебя остановил? Вот этот кошмар?

— Он бы не умер!

— Возможно. Может быть, мы и выходили бы его, и сейчас он был бы таким же, как этот мальчик. Только постарше. Ему было бы почти восемнадцать лет, он был бы такой же не приспособленный к жизни, как этот ребенок, и мы думали бы о том, что в старости нам придется поручить это дитя Николаю. Да и неизвестно, что было бы с Колей, если бы он рос в семье, где все внимание уделяется младшему больному ребенку. Ясно, что он бы не смог проявить свои способности в полной мере, как смог теперь. По крайней мере одним сыном мы можем гордиться! Не каждый руководит фирмой в неполные двадцать пять лет!

Лариса последний раз всхлипнула, утерла глаза. Море внезапно утихло. Наступил полный штиль, вода ласково плескалась у берега и лизала теплую гальку.

— Пойдем, позвоним домой!

Он с готовностью подхватил ее пляжную сумку. Уходя, они обернулись. Татьяна в той же позе, как прежде, лежала спиной к морю и читала роман. Сергей занимался ребенком.

— Дай вам Бог всякого счастья! — прошептала Лариса. Всю дорогу до почты они с мужем молчали.

— Коленька, здравствуй! Ну как дела? — кричал отец в телефонную трубку, хотя слышимость была очень хорошей.

— Кто это? — непонимающе переспросил сын.

— Это я, папа!

— А, отец, извини, не могу говорить, у меня совещание!

— У нас все хорошо! Мама здорова! А у вас как? Как Анечка, как малыш?

— Да все о’кей! Извини, я сейчас занят. — Николай положил трубку и с неудовольствием выговорил секретарше, чтобы без разрешения не соединяла ни с кем. Та деловито кивнула.

Вечером Коля сказал жене, что звонили родители.

— Бабка жива? — поинтересовалась невестка. — Как приедет, скину на нее малыша и поезжу по магазинам.

Николай ничего не ответил, он спал. Над Москвой плыла ночь и простиралась своими крыльями от Архангельска до Черного моря. Спали, обнявшись, в маленьком частном доме Сергей и Татьяна, спал в той же комнате их ребенок, и лицо его в лунном свете опять было лицом заблудившегося в ночи ангела.

Не спали Лариса и ее муж. Они снова пришли на тот же пляж и молча сидели на теплых еще камнях парапета. Так из века в век сидят и мечтают по ночам по берегам южных и не очень южных морей сотни влюбленных и любящих. Поднимая вверх головы, они пытаются заглянуть подальше в глубину черной, яркой от звезд ночи, стараясь приблизиться к таинственному, неизвестному им будущему.

Сентябрь 2000 г.