Майор Кошмар и Кофейное чудо

Страсть без границ

Седов

Заброшенный склад остался позади, как и вопли этого урода Ильи, которого Петров с ребятами увезли в наручниках. Я гнал свой «Форд» по ночным улицам, бросая взгляды на Милу, сидящую рядом.

Ее зеленое платье было слегка помято, кудри растрепались, щеки пылали – то ли от адреналина после этой чертовой операции, то ли от того, как я на нее смотрел.

Напряжение между нами искрило, как оголенный провод под дождем, и я знал: эта ночь не закончится просто чашкой кофе или дурацким сериалом. Она была моей, и я хотел ее – до дрожи в костях, до хрипа в горле, до последнего удара сердца.

– Куда едем, майор? – спросила она, пытаясь звучать небрежно, но голос ее дрогнул, и я ухмыльнулся, чувствуя, как внутри все закипает.

– Ко мне, чудо мое, – бросил я, не отрывая глаз от дороги, хотя хотелось развернуться и впиться в нее прямо здесь. – Разобрались с твоим бывшим, теперь разберемся друг с другом. Ты мне слишком долго мозги крутила, Буйнова, хватит бегать.

Она фыркнула – ее обычная защита, но я видел, как ее глаза вспыхнули. Возразить она хотела, я знал, но моя рука легла на ее бедро – грубо, уверенно, сжал так, что она тихо ахнула, и слова застряли у нее в горле.

Остаток пути мы молчали, только гул мотора и наше тяжелое дыхание резали тишину. Я чувствовал ее тепло через ткань, ее запах – сладкий, кофейный, с ноткой ванили – сводил меня с ума. Она была рядом, живая, горячая, моя, и я еле сдерживался, чтобы не свернуть на обочину и не взять ее прямо в машине.

Дверь моей квартиры хлопнула за нами, и я не дал ей сделать шаг – прижал ее к стене, как зверь, который наконец загнал добычу. Впился в ее губы жадным, мокрым поцелуем, врываясь языком в ее рот, пробуя ее вкус – сладкий, терпкий, такой, от которого у меня башню сносило.

Мила застонала, вцепилась в мои плечи, ее ногти впились в кожу через рубашку, и я почувствовал, как мой член, уже твердый, как сталь, упирается в ее живот через брюки. Черт, я хотел ее так, что аж зубы скрипели.

– Леша… черт… – выдохнула она, когда я оторвался, кусая ее нижнюю губу до крови.

Голос – хриплый, дрожащий – подливал масла в огонь. Я рванул подол ее платья вверх, ткань затрещала, и одним движением сорвал его с нее, швырнув на пол, как ненужную тряпку. Она осталась в лифчике и тех порванных трусиках – моих трофеях со свадьбы, и я зарычал, глядя на нее: растрепанную, полуобнаженную, с грудью, выпирающей из кружева, и бедрами, которые я хотел сжимать до синяков.

– Хочу тебя… всю, – прорычал я, падая на колени перед ней, как перед богиней.

Раздвинул ее бедра руками, сорвал остатки кружева – они треснули, как сухая ветка, – и припал к ее киске. Она была горячей, мокрой, пульсировала под моим языком, и я начал вылизывать ее жадно, как голодный зверь.

Мой язык скользил по ее набухшему клитору, проникал внутрь, высасывал ее соки – сладкие, как тот сироп, которым она заливала свой латте. Мила закричала, вцепилась в мои волосы, толкая мою голову глубже, и я чуть не кончил от ее стонов.

– А-а-а… Леша… да… еще… глубже… а-а-а-а!

Голос сорвался на крик, ноги задрожали, а я засосал клитор, засунув два пальца внутрь – трахал ее быстро, жестко, чувствуя, как она течет на меня. Моя девочка кончила бурно, выгибаясь дугой, ее киска сжалась вокруг моих пальцев, заливая мой рот сладкой влагой.

Я рычал, слизывал все до капли, не отпуская ее, пока она не обмякла, тяжело дыша, опираясь на стену, чтобы не рухнуть.

– Ты такая вкусная, малышка, – прохрипел, поднимаясь и целуя ее, давая попробовать себя на моих губах.

Мила стонала в мой рот, ее руки рвали мою рубашку – пуговицы разлетелись по полу, как горох, – и вдруг толкнула меня к дивану. Я упал на спину, а она опустилась на колени, расстегивая мои брюки дрожащими пальцами, и я видел в ее глазах ту же похоть, что сжигала меня.

– Моя очередь, – выдохнула она, освобождая мой член – толстый, твердый, с венами, выступающими под кожей, и головкой, блестящей от влаги.

Она обхватила его губами, втянула глубоко, расслабляя горло, и начала сосать – жадно, с хлюпающими звуками, облизывая головку языком, как леденец. Я зарычал, схватил ее за волосы, направляя ее, чувствуя, как ее горячий рот сводит меня с ума, но не дал себе кончить – слишком хотел ее всю, до конца.

– Черт… малышка… твой рот… о-о-о… не могу… хватит, а то солью через минуту, – потянул на себя, подхватил под мышки и швырнул на кровать, как добычу.

Мила упала на спину, раздвинула ноги, словно в приглашении, от которого у меня кровь закипела, – и я навис над ней, впился в ее губы новым поцелуем – влажным, грязным, полным похоти. Мой член уперся в ее влагалище, потерся о клитор, вдоль половых губ, собирая ее влагу, а потом я вошел в одним резким толчком – глубоко, до упора, растягивая ее горячую, мокрую киску до предела.

– А-а-а-а! Боже мой… да… Леша, да-а-а… сильнее! – кричала Мила, царапая мою спину, пока я вбивался в нее, шлепая яйцами о попку.

Грудь колыхалась от каждого удара, соски торчали, твердые, как камни, и я сжимал их пальцами, щипал, тянул, пока она не застонала громче. Мила кончила второй раз – резко, с криком, сжимая мой член внутри так сильно, что я зарычал от смеси боли и кайфа.

– Еще не все, мое чудо, – выдохнул я, вытаскивая член, блестящий от ее соков, и снова рухнул между ее ног.

Я начал вылизывать ее только что оттраханную киску, пил ее соки, смешанные с ее оргазмом, сосал клитор, пока она не начала извиваться подо мной, как змея, и не застонала снова.

– О-о-о… боже… боже… не могу… опять… а-а-а-а!

Третий оргазм накрыл ее, когда я засунул язык внутрь, а пальцы дразнили ее анус, слегка проникая. Мила дрожала, кричала, давая мне больше своей влаги, а я не останавливался, пока она не оттолкнула меня, задыхаясь, с безумными глазами.

– Моя малышка, только моя, – прорычал я, поднимаясь и входя в нее снова – глубоко, грубо, держа ее за бедра, как за спасательный круг.

Я трахал ее с яростью, глядя в ее карие глаза, чувствуя, как ее киска сжимает меня, как она течет подо мной. И тут в голове мелькнула мысль – черт, я хочу детей от нее.

От этой кофейной чертовки, от моей женщины, которая сводит меня с ума, бесит и заставляет сердце колотиться, как после погони. Я хотел видеть ее с моим ребенком на руках, с этими кудрями, с этой язвительной улыбкой – моей, навсегда моей.

– Бери все… моя… хочу тебя… с детьми… черт… Мила-а-а! – я вбивался сильнее, яйца поджались, и я кончил – горячо, обильно, заполняя ее до краев, рыча ей в губы, изливаясь в нее, как будто хотел оставить в ней часть себя.

Она кончила вместе со мной, сжимая меня внутри, крича:

– Леша… да-а-а… а-а-а-а! – впиваясь ногтями в мою задницу, будто боялась, что я уйду.

Наши тела бились в оргазме – потные, липкие, слившиеся в одно. Я рухнул на нее, не выходя, продолжая целовать ее – теперь медленнее, но все еще жадно, посасывая ее язык, пробуя ее вкус, который я не забуду никогда. Мы лежали так несколько минут, тяжело дыша, пока она не шевельнулась подо мной, тихо выдохнув:

– Леша… ты ненормальный… я чуть не умерла.

– А я чуть не кончил тебе в рот, – хмыкнул я, целуя ее шею, вдыхая ее запах. – Но хотел внутри… ты моя, поняла?

Она посмотрела на меня – растрепанная, с этими карими глазами, в которых было что-то новое, мягкое, настоящее. Я видел, как ее губы дрогнули, и понял, что сейчас будет что-то важное. И она сказала, тихо, но так, что у меня внутри все перевернулось:

– Я люблю тебя, Леша. Правда, люблю. Даже когда ты меня бесишь.

Я замер, чувствуя, как сердце стукнуло где-то в горле.

Любовь?

Я, который всю жизнь гнал эту чушь из головы, который верил только в закон, пистолет и крепкий эспрессо, вдруг понял, что это оно.

Она – мое все. Моя пышка, мое кофейное чудо, моя Мила. Я притянул ее к себе, поцеловал – нежно, глубоко, вкладывая в этот поцелуй все, что не мог сказать словами.

– И я тебя люблю, Мила, – выдохнул я, глядя ей в глаза. – Черт, я люблю тебя так, что готов весь мир перевернуть, чтобы ты была рядом. Ты – моя женщина, моя жизнь, моя… все. Я хочу просыпаться с тобой, хочу видеть, как ты злишься, когда я пью твой сиропный кофе, хочу детей от тебя – кучу маленьких Буйновых с твоими кудрями и моими глазами. Я люблю тебя, слышишь? И больше никому тебя не отдам.

Она улыбнулась – такой улыбкой, от которой у меня внутри все растаяло, и притянула меня к себе, целуя в ответ. Ее губы были мягкими, теплыми, и я чувствовал, как ее любовь течет ко мне, как ее тепло обволакивает меня.

– И я тебя люблю, майор, – прошептала она, уткнувшись мне в плечо. – Но если увижу рядом с тобой хоть одну бабу, тебе конец. Я серьезно.

– Клянусь своим пистолетом, не увидишь, – хмыкнул я, обнимая ее крепче. – Ты – моя единственная. Моя пышка, моя страсть, моя любовь.

Мы лежали молча, переплетая пальцы, и я чувствовал, как ее сперма все еще течет из нее, как наши тела слиплись от пота и желания. Впервые за долгое время между нами не было ни шуток, ни колкостей – только мы, настоящие, открытые друг другу.

Я гладил ее волосы, вдыхал ее запах, и думал, что это оно – то, ради чего стоит жить. Она была моей, а я – ее, и никакие шантажисты, никакие Маргариты, никакие прошлые тени не могли это разрушить.

– Ты правда хочешь детей? – спросила она тихо, подняв на меня глаза.

– Правда, – кивнул я, целуя ее в лоб. – Хочу видеть, как ты их учишь шить, а я – стрелять. Хочу, чтобы они были такими же язвительными, как ты, и такими же упрямыми, как я. Хочу семью с тобой, Мила.

Она засмеялась – тихо, тепло, и прижалась ко мне сильнее.

– Тогда готовься, Седов. Я не из легких.

– А я не из тех, кто сдается, – ответил я, обнимая ее так, будто отпускать ее было бы преступлением.

Мы лежали, слушая тишину, и я знал: это только начало. Начало нас – настоящих, страстных, любящих до безумия.

И я был готов драться за это, жить ради этого, дышать этим – ради нее, ради моего кофейного чуда.