Месть за моего врага

II. 16

(Ответный удар)

Двенадцать лет прошло с тех пор, как Марья в последний раз ступала на склад Кощея Бессмертного.

Теперь ей казалось, что это место было частью совершенно другой жизни или, возможно, просто сном, который она когда-то видела. Раньше оно было для неё безопасным, даже священным. По очевидным причинам, теперь это было не так. Если бы Кощей узнал, что Марья Антонова вновь сумела проникнуть через его защиты, его гнев не знал бы границ. И всё же, когда-то не было ничего важнее украденных мгновений, которые двое молодых влюбленных тайно отвоевывали для себя.

Марья когда-то знала всё об этом месте: как проникнуть внутрь, какие чары обходить, какие сигналы тревоги избегать — ей об этом рассказывали шепотом, который могли услышать только тени. Она думала, что со временем что-то изменится — что Дмитрий предпринял необходимые меры предосторожности, — но почти сразу же обнаружила: все было точно таким же, как и раньше.

Она проскользнула на склад, как призрак, тихо ступая на цыпочках.

Найти Дмитрия оказалось легко. В конце концов, он не был какой-то безделушкой, которую Кощей мог бы спрятать, если бы захотел. Марья знала, что Кощей сделал бы всё возможное, чтобы наложить как можно больше чар, и она почувствовала, как её тянет к их источнику — к охранным заклинаниям, что пульсировали наверху, пока она шла по скрипучим ступеням.

Если какие-то заклинания были специально созданы, чтобы не допустить её внутрь, то они наверняка оказались бы бесполезными. Без Дмитрия семья Фёдоровых оказалась в довольно уязвимом положении. Кроме того, если Дмитрий сумел стать сильным колдуном, то лишь потому, что вырос рядом с ней. Кощей, при всём его многообразии талантов, всегда был больше бизнесменом, чем колдуном. У Марьи же были способности, переданные ей матерью и отцом. Щедрость (или, скорее, наивность), с которой она когда-то делилась с Дмитрием, долгое время оставалась тем, о чём она боялась однажды пожалеть, хотя никогда не позволяла себе долго об этом думать. Прошлое уже не изменить. Как бы то ни было, она всегда делилась с Дмитрием всем, до того дня, когда разделила c ним ничто.

Она прошла через чары и нашла его спящим. Его лицо было умиротворенным и неподвижным.

Ее вина.

Ее рук дело.

Марья с трудом сглотнула и протянула руку.

Он всегда был золотым, словно принц из сказки. Во время колдовского сна его волосы падали на лоб, и она откинула их назад, обводя контур его носа, щек, губ. Когда-то он принадлежал ей. Она знала каждое движение его лица, правда, сейчас оно стало старше, но все равно оставалось таким же прекрасным в полузабытье, как и в ее памяти. Она скользнула рукой вниз, легко проведя по его горлу, и прижала ладонь к основанию грудины, очерчивая большим пальцем прямую линию.

Затем она опустила свободную руку вниз, направляя свою силу на заклинание, и Дмитрий, задыхаясь, резко сел.

— Маша, — выдавил он, едва обретя способность говорить. В уголках его глаз заблестели слёзы, пока он с трудом откашливал остатки проклятия из лёгких. — Маша, Маша, пожалуйста…

— Это не должен был быть ты, — ровным голосом сказала она, и он сглотнул, откинувшись назад на подушки. — Предполагалось, что с тобой все будет в порядке. Ты не должен был стать тем, кто предаст нас. — Она на мгновение замолчала, стиснув зубы. — Кто предаст меня.

— Я не предавал, — хрипло прошептал Дмитрий, пытаясь дотянуться до неё. — Маша, пожалуйста, послушай меня. Я… я дотронулся до зелий, да, но я не… я не крал у тебя, клянусь. Я бы никогда…

— Я не могу остаться, — сказала она, вырываясь из его хватки и поднимаясь на ноги. — Я не могла позволить себе оставить тебя в таком состоянии, но я не могу остаться. Ты знаешь это.

— Маша, пожалуйста, — умолял Дмитрий, всё ещё протягивая руку. Он пошатнулся, пытаясь подняться на ноги, чтобы последовать за ней. — Маша, подожди, тебе нужно…

Он снова потерял равновесие, слишком слабый, для того чтобы стоять. Она молниеносно оказалась рядом, помогая ему выпрямиться. Марья поморщилась, ненавидя себя за то, что вернулась, но она действительно была невероятно хорошей ведьмой. Она не была виновата в том, что оказалась быстрее его, но виновата в том, что не смогла заставить себя отпустить.

— Будь осторожен, — резко сказала она. — Ты был лишён почти всей своей жизненной силы больше недели, Дмитрий. Ты не можешь вот так внезапно начать ходить — ты просто упадешь…

— Маша, — перебил он, пытаясь ухватиться за неё, чтобы удержать равновесие, но она подтолкнула его обратно к кровати и опустила на нее. — Ты должна знать, что я никогда бы так с тобой не поступил. Подумай, Маша, что бы я с этого получил? — Он потребовал ответа, и тогда Марья увидела перед собой Дмитрия, сына Кощея — гордого, харизматичного мальчика, умнейшего среди детей своего возраста; того, кто впервые привлёк её внимание тем, что никогда не опускал своих золотых глаз и не подчинялся чьей-либо воле. — Мне не нужен твой бизнес. И даже если бы был нужен, ты правда веришь, что я рискнул бы перейти дорогу именно вам? Я не дурак, Маша, — сказал он, бесстрашный даже тогда, когда лежал обессиленный в своей постели. — После всего, что между нами было, я лучше всех знаю, что тебя нельзя недооценивать.

— Тогда как ты это объяснишь? — требовательно спросила Марья, неопределённо махнув рукой, обозначая их общее положение. — Кто-то воровал у нас…

— Да, — согласился Дмитрий, морщась, когда попытался сменить позу, — но это был не я, Маша. Клянусь тебе, не я. И при мне это больше не повторится, — добавил он, сжав губы. — Я узнал только накануне твоего прихода…

— Скажи мне, кто это был, — сказала она. — И я убью его сама.

Как всегда, она говорила совершенно серьёзно, и Дмитрий, к её удивлению, улыбнулся.

Он улыбнулся ей, и она в раздражении сжала одну руку в кулак, собираясь отвернуться, но он успел поймать её за запястье, не давая уйти.

— Я не могу тебе сказать, — прошептал он, — потому что ты действительно убьёшь его, Маша. На самом деле, — пробормотал он, и на его лице медленно погасла улыбка, — я действительно думал, что ты убьёшь меня.

Она промолчала.

— Конечно, я надеялся, — тихо продолжил Дмитрий, — что ты этого не сделаешь. Что, возможно то, что было между нами удержит тебя. Но всё же это был риск.

— Да, был. Ты мог умереть, — сообщила ему Марья. — Я могла позволить тебе умереть.

— Да, — согласился Дмитрий. — Но ты не позволила. — Он осторожно протянул руку, взяв её за подбородок, и мягко поднял её лицо, чтобы заглянуть в глаза. — Почему ты не дала мне умереть, Маша?

Она заставила себя отвернуться, но когда не смогла, просто закрыла глаза.

— Дима, — прошептала она с чувством стыда. Он, переместившись, обхватил её лицо ладонями, мягко коснулся губами её лба.

— Это действительно так ужасно? — прошептал он ей у виска, тяжело вздохнув. — Маша, моя Маша. Неужели настолько ужасно то, что ты не смогла найти в себе силы убить меня? Многие влюбленные не смогли убить друг друга, ты же знаешь.

— Я не люблю тебя, — выдавила она, стараясь придать голосу холодность.

Она почувствовала, как он сглотнул, подавляя то, что было внутри.

— Нет, — ответил он после паузы. — Конечно, нет.

— Я не люблю, — повторила она, беспокойно ёрзая. Потом, уже тише, добавила: — Я не могу.

Он провёл пальцем по её щеке.

— Ах, Маша, но ведь это разные вещи, правда? — спросил он, словно знал больше, чем должен был, отчего её лицо болезненно дрогнуло.

— Не надо все сводить к формальностям. Мы давно знали, что не сможем быть вместе, Дима. Знали ещё двенадцать лет назад, что у нас нет ни единого шанса. Мы выбрали свои стороны, и теперь…

— Нет. Ты выбрала свою сторону, — напомнил ей Дмитрий, поглаживая её волосы. Марья распахнула глаза, встретившись с его взглядом. — Ты выбрала. Ты не дала мне права выбора, разве не так?

Она моргнула.

— Что?

— Ты вышла замуж за Стаса, — его голос был полон боли. — Ты отгородилась от меня. Ты отдала свою жизнь другому.

— Потому что я знаю, что ты, превыше всего, сын своего отца, — начала она, но Дмитрий перебил её.

— Нет. Нет, Маша, я сам по себе. — Его ладонь легко обхватила её затылок, кончики пальцев коснулись шеи. — Почему ты не позволила мне выбрать тебя? — хрипло спросил он. — Я бы пошёл за тобой, Маша, если бы ты попросила. Тебе нужно было лишь попросить, и я бы выбрал тебя, вместо всего остального.

— Не надо, — предостерегла его Марья, с трудом сглатывая. — Дима, пожалуйста, не надо…

— Ты счастлива, Маша?

Вопрос застал её врасплох, заставив замолчать.

— Ты счастлива? И я не о Стасе, — продолжил он, и, несмотря на её отчаянное желание не чувствовать ничего, она не могла не вздрогнуть. — Я помню, какой ты была, когда была счастлива, Маша. Я помню жизнь в тебе, но я не вижу её сейчас. И не видел её и тогда, в последний раз, когда мы встретились, и ты разгневала этим свою мать. Так скажи мне: ты счастлива быть великой Марьей Антоновой? — пробормотал он, удерживая ее в пределах досягаемости своих пальцев. — Быть палачом Яги, её правой рукой… Маша, это то, о чём ты мечтала?

Она не смогла ответить. Сказать правду означало предать саму себя, свою жизнь, свою семью. Это означало бы признать больше, чем она могла позволить — ни ему, ни себе, ни кому-либо другому.

Марья не ответила, но её молчание было достаточно красноречивым.

— Я люблю тебя, — напомнил ей Дмитрий. Его рука мягко коснулась её щеки, а она смотрела на него, отчаянно желая, чтобы он замолчал, или, что еще менее вероятно, заставил ее уйти. — Я всегда буду любить тебя. До самой смерти. И если убьёшь меня именно ты, то знай наверняка: и это не отвернет меня от тебя. Я потрачу последний удар сердца на то, чтобы любить тебя, как всегда любил. Только тебя, Маша, — сказал он, и она в отчаянии склонилась, прислонившись лбом к его груди, которая всё ещё слабо поднималась и опускалась. — Только ты, навсегда, я обещаю.

— Остановись. — Она зарылась пальцами в его одежду. — Дима, не делай этого со мной…

— Мы могли бы сбежать, — прошептал он. — Мы могли бы оставить всё это позади. У твоей матери ещё шесть дочерей, Маша. Не слишком ли долго ты ей служила? И я тоже? Мы делаем это уже двенадцать лет, — продолжал он, выстукивая их потери кончиками пальцев по её позвоночнику. — За двенадцать лет без тебя я потерял себя. За двенадцать лет ты построила своей матери империю, — полусерьезно напомнил он, — и всё же, будет ли этого когда-нибудь достаточно?

— Мы никогда не сможем убежать, — возразила она. Она знала это наверняка. Никакая фантазия не могла сделать это правдой. — Не теперь, Дима. Уже слишком поздно…

— Это не обязательно должно быть так.

— Должно.

— Почему?

Ей хотелось убить его, поцеловать, любить, обвить руками его шею. Даже в детстве он всегда думал, что всё понимает. Он искренне верил, к её вечному разочарованию, что мир можно уместить в простые объяснения.

— Потому что должно. Потому что из-за того, что мы сделали, Дима. Из-за того, что я сделала…

— Тогда мы найдём способ всё исправить.

Он умолк, и, не находя других слов, она просто вцепилась в него в этой тишине.

— Если этот мир окажется не таким, каким ты его себе представляла, Маша, я не подведу тебя. Я не разочарую.

— Дима, не надо. Пожалуйста.

Марья Антонова, правая рука Бабы Яги, девочка, которая не плакала, и женщина, которая не умела просить, сейчас умоляла. И несмотря на ненависть к своей слабости, она почувствовала, как Дмитрий смягчился. Он поглаживал её волосы, позволяя ей найти утешение в повисшей между ними тишине. Она медленно опустилась на колени рядом с его кроватью, и он осторожно склонился к ней. Марья вздохнула, обхватив его за талию, и он укутал её своим теплом. Его сердце билось ровно, пульсируя бесполезными клятвами рядом с её ухом.

— Дима, — снова сказала она, и он прижал ее к себе еще сильнее. — Дима, клянусь… — она уткнулась лицом в его грудь, — эта любовь, что я чувствую к тебе, станет моей погибелью.

На мгновение он застыл, вероятно, сражаясь с самим собой, но затем сдался. Его пальцы мягко взяли её за подбородок, поднимая её лицо. Его взгляд был диким, в нем не было ничего, кроме неё, и она издала мучительный, отчаянный вздох, подчиняясь своей гибели и позволяя себе разрушиться, когда он прижался к её губам, удерживая в своих руках всё, что осталось от неё.

В тот же миг, когда он притянул её ближе, Марья почувствовала резкий толчок, а затем ослепляющую боль. На долю секунды ей показалось, что это — просто разлука с ним, что она так сильно любила Дмитрия Фёдорова, что это чувство теперь отзывается болью в ее позвоночнике, в бездне её сердца. Она вздрогнула, вскрикнув ему в губы от страдания, и он отпрянул — но его глаза уже изменились. Его пальцы крепко сжимали её, пока она медленно, слишком медленно осознавала, что боль была вовсе не от его поцелуя.

Совсем нет.

— Дима, — прошептала она, изо всех сил стараясь что-нибудь разглядеть, почувствовав, как её дыхание ускользает от неё.

— Маша! — закричал он, но его голос потонул в глухом реве у нее в ушах.

Она закрыла глаза, всё ещё видя его в своём сознании: его лицо, прижатое к полу, безмолвно умоляющее, а затем снова — c поднятым подбородком, освещенное солнечным светом, когда он шептал ей свои золотые обещания:

Маша, Маша, Маша…