Мир, который без меня. (Альтернативный гей-роман).Книга 3.

— Ты давал ему деньги?! — закричал Рой, как только Шон снял трубку.

— Ну, во-первых, здравствуй.

— Стив, ты давал ему деньги?! Ответь мне!

— Не думаю, что должен отвечать, коли ты говоришь со мной в таком тоне!

— А в каком тоне я должен говорить с тобой?! Где он?!

— Уехал и, по всей вероятности, к тебе. Ты, что, опять пьян?!

— Я трезв! Ты даже не представляешь, до какой степени я трезв! — не унимался Маккена, и Стив слышал звон бьющегося стекла. — Алкоголь кончился, так что я не успел догнаться! Не беспокойся!

— Рой, что случилось? — Шон пытался говорить спокойно, если только это было возможно в данной ситуации.

— Что случилось?! Ничего не случилось! Ты спал с ним?!

— Это должно тебя волновать?! С какого перепуга?!

— Спал! — заключил Рой. — Точно, спал!

— Хорошо. Я с ним спал! Дальше что?!

— Отлично! Я так и думал! Какого черта?!

— Какого черта, что?! И какого черта тебя это трогает, коли ты сам с ним не спишь?!

— Я берег его! Берег, понимаешь?!

— Берег?! От чего?! Рой, ты бредишь?! Ты бережешь его уже больше месяца, не считая уже двух лет, но только с каждым днем становится все хуже и хуже…

— Вот я — дурак! Странно было бы, если бы вы не нашли друг друга! У вас же все по-другому…

— У нас, это у кого?

— У блядей! Ну, и как он с точки зрения профессионала?! Наверное, стал еще лучше, да?!

— Да! — выкрикнул Стив, когда понял, куда заносит Роя. — У нас, у блядей, все по-другому! Не так, как у вас, пуритан! Все схвачено, если ты об этом!

— Так ты давал ему деньги?! Не мог же ты оставить собрата без чаевых?! Или он еще где-то сшиб?! Не зубная же фея ему больше трех тысяч под подушку положила?

— Какие три тысячи?! Ты совсем, что ли, свихнулся?!

— Ну, конечно! — не слушал Рой. — Именно она! Кто же еще, если не ты?!

— Да, пошел ты! — не выдержал Шон и швырнул трубку.

Маккену захлестывало негодование. На пол летели чашки, стулья… Со звоном бились иллюзорные мечты. Лопалась кожа на внутренних барабанах, и Рой бесновался. Он не заметил, как открылась дверь, и Энди замер на пороге. Он окидывал взглядом поле побоища, и с каждым мгновением его брови сходились все ближе.

— А-а-а! Вот и девственник! — демоном грохотал Маккена. — Вовремя! Ну, проходи! Чувствуй себя, как дома! Чай?! Кофе?!

— Обойдусь, — едва найдя полчайной ложки сил, ответил парень. — Что на этот раз?

— Что на этот раз?! На какой, этот?! Ах, ну, да! На этот! Расскажи мне, милый мой, что это?! — жест Роя выбросил в сторону беговой дорожки сгусток клубящейся энергии.

— Беговая дорожка, — спокойно ответил Энди.

— Беговая дорожка! Исчерпывающее объяснение! Я бы сам не догадался! За три тысячи баксов плюс доставка и сборка!

— За три тысячи баксов плюс доставка и сборка, — согласился Энди.

— Отлично. Если эти деньги не с моего счета и не от Стива, то тогда откуда?! Получается, ты их заработал, потому что в версию счастливой находки я не поверю! Где?!

Энди изменился в лице. Реальность вошла в него полностью. Холодная. Неуютная. Ожидаемая. Наверное, он слишком долго ждал этого разговора, потому что забыл, что значит, быть готовым к нему.

— В Литл Рок.

Роя, словно ударило о какую-то стену. Все это время он не отпускал прошлое. Он будто бы тянул его за хвост. Изо всех сил. И теперь оно метнулось обратно подобно доисторической рептилии, обдавая все тяжелыми каплями застоявшейся перебродившей болотной жижи. Оно вновь стало реальным и осязаемым. Оно несло с собой потоки колотых камней, и они секли, оставляя глубокие отметины.

— И ты думал, мне нужны эти жертвы?! Ты хотел, чтобы я спокойно их принял? ..

— Я не думал, Рой. Я просто хотел, чтобы ты поправился…

— Ах, вот оно что?! Ты, белый и пушистый, обиженный и оскорбленный, приносил себя в жертву, чтобы такая мразь, как я, поправилась?! Я правильно понимаю?! Все делаешь молча! Ни упрека, ни слова против! Тащишь, стиснув зубы, свой крест! Хороший такой! Пра-а-авильный! Ты из меня идиота делаешь, или как?! Ты решил спасти меня своей самозабвенной жалостью, да?! Чтобы я не смог забыть этого?! Как ты себе это представлял после того, что случилось?! Ты думаешь, это просто?! Или я бесчувственный болван?!

— Я ничего не решал, не думал и не представлял. Просто сел на мотоцикл и поехал после того, что узнал от Стива…

— Что-о-о?! — взревел Маккена. — Так вот оно что, а я-то думал… не мог понять… Ну, Стив! Вездесущий Стив! Ох, и умница! Ай, да красавица! Как все складно придумал! Как все здорово сделал! Хотя, что удивляться? Что ж он деньжат тебе не подкинул, коли у вас все так сладилось?! Не уж-то проститутка проститутку не выручит?! — Рой всплеснул руками. — А я тут про какую-то любовь думаю… Я всегда знал! Я знал! Ну, не бывают проститутки бывшими!

— Знаешь, — вдруг совершенно спокойно сказал Энди, глядя на Маккену прямо и открыто, — я ни разу не пожалел, что спас тебя тогда, но я жалею о другом. Он был прав. Мне стоило бы послушать его вначале, но даже об этом я не жалею. Единственно, чего мне действительно жаль, это то, что я дожил до того, чтобы понять, кто ты.

Энди порылся в кармане.

— Ты оскорбляешь меня. Это ладно. Но Стив? Кто угодно, Рой, но не он. Не он. Он не заслужил таких слов, и ты это знаешь. Здесь долларов двести. Это было первое, что нас связало. Теперь я вижу, ты поправишься и без меня. Пусть это будет последним, что еще связывало нас. Надеюсь, теперь, наконец, я смогу быть свободным от тебя. Я не рассчитал свои силы. Прости.

Энди швырнул деньги на стол, резко развернулся и пошел к двери. Нелепо зазвенели монеты, сыплясь на пол. Парень вдруг остановился, несколько мгновений что-то разглядывая в ладони. Он не обернулся, ничего не сказал, просто постоял и пошел прочь, на мгновение коснувшись рукой вешалки…

Часть 4. YOU'RE AN ANGEL.

3.4 YOU’RE AN ANGEL. (Ты ангел)

— Чудесненько, — заключил ведущий. — Смелость правит миром. Я уже начинаю подумывать, не снять ли мне чего-нибудь.

«Или кого-нибудь. Будет больше толку, — тут же подумал Рой. — Блин, я бы на это посмотрел».

— Но, — ведущий продолжал вклиниваться в мысли Маккены, и его голос не нравился Рою, — пока я ничего не снимаю, мне интересно, как снимали вы? Съемки иногда выглядят странно, словно это не поставленные сцены, а подсмотренные.

«У кого что натирает, — подумал Рой. — Не сомневаюсь, для тебя одно из излюбленных занятий — подсматривать за соседкой напротив сквозь окно».

Ведущий развернулся к оператору, ясно давая понять, что пришла его очередь выходить на ковер. Килл Тарч, сосредоточенный немногословный человек, словно вечно двигающийся по прозрачным стеклянным тоннелям, позволяющим ему мысленно уединяться даже в обстановке всеобщего сумасшествия. Именно он снимал самые откровенные эпизоды сериала, позволяя актерам забывать о своем присутствии. В эти моменты он, словно исчезал, растворяясь за камерой и становясь невидимым. Килл улыбнулся, потом вдруг стал серьезным, словно готовился к ответу в суде, и даже открыл рот, но после отступил на полмгновения назад и начал все снова. По-другому.

— Так и должно было быть. Это квир-проект, и не потому что речь идет о нетрадиционных отношениях, а потому что в таком проекте могли работать только странные люди. Каждый участник этого фильма, мужчина или женщина, по-своему уникален и нестандартен, и это обоснованно. Другим бы здесь просто не нашлось места. Мы делали странную вещь, поэтому все в ней должно было быть уникально. Когда я узнал о проекте, я позвонил, чтобы сообщить, что хочу попасть на собеседование, сразу собрался и отправился туда. По дороге я продумал не одну длинную речь, набросал в голове ответы на возможные вопросы и, как мне казалось, был готов произвести впечатление, но когда приехал… Группа людей сидела в тесной прокуренной комнате, так мало похожей на то, что я ожидал, что я так растерялся…

— Он вошел в комнату, — перебил его Галлилей, растекаясь почти в материнской улыбке – и, не здороваясь, спросил: «Чем я могу вам помочь?» (1) Это было настолько мощно, что я уже не сомневался, чокнутым энтузиастом стало больше.

Килл виновато улыбался, словно стеснялся слов Рона.

— Да-а-а. Тогда я еще толком не знал никого из них. Правда, с Роном мы сталкивались в институтские годы и даже ставили что-то для студенческого капустника. Я вошел и понял, — путаясь в мыслях, продолжил Килл, — что Олимп состоит из облака дыма и огромной доски. Знаете, такая доска, на которой пишут маркерами, на которой… то, что там было, показалось мне схемой мыслей сумасшедшего человека. А еще энергетика. Необычная. Мощная. Она едва вмещалась в эту маленькую комнатку. И я понял, что выход из нее гораздо дальше, чем вход, а я… я уже не хотел его искать.

— Потрясающе! — воскликнул ведущий. — Я никогда не слышал ничего подобного! То есть, ты сразу почувствовал дух независимого кино?

— Я понял, что проекту нужна мощная энергия и ощутил ее внутри себя. Удивительно, но, оказалось, она у меня есть где-то глубоко, просто я никогда не знал о ней.

— Интересно, — заключил ведущий. — Слово «мощный» чуть ли не основа этого проекта. Вам так не кажется?

— Если что-то взрывать, — вступил Рон Галлилей, — нужна именно такая энергия, иначе получится лишь хлопок в туалете.

Зал разразился хохотом, перемежающимся рукоплесканием. Сосредоточение, с которым зрители слушали, словно стая воздушных шаров, взмыло и улетучилось.

— Вообще, надо признаться, мы снимали сериал не так, как обычно принято их снимать. Нам нужно было ощущение реализма, чтобы зритель понял — это обычные люди. Они живут рядом с нами. Это наши друзья, коллеги, соседи. Многое снималось ручной камерой, и это давало ощущение реальности и интимности. Огромное количество съемок сделано на открытом воздухе и в реальных местах без декораций. Это очень важно, потому что люди узнают эти места. Я, как и многие другие… Нет, не многие, почти все в этой команде никогда раньше не работали над сериалами и, тем более, в независимом кино, и это придавало работе определенный дикий шарм. Представьте себе кучу людей, которые делают то, что никогда не делали. Это захватывает. Нам пришлось поддерживать друг друга и учиться друг у друга, поэтому отношения внутри группы складывалась очень доверительные и близкие…

«Слишком близкие», — в разных вариациях подумал почти каждый из сидящих на сцене.

— Ты ведь не мог не переспать с ним, — шепнул Рой, наклоняясь к уху Энди.

— Это вопрос или утверждение?

— Утвердительный вопрос.

— Если ты о ведущем, то нет, но я работаю над этим.

— И что тебя останавливает?

— Не могу решить, подойти к нему сзади или спереди, чтобы в итоге достичь желаемого.

— Я серьезно, Энди. Ты ведь не мог не переспать с ним?

— Рой, ничего, что он натурал? — Парень не сомневался, что и кто именно не дает Маккене покоя.

Джим Сноу. Ну, как же без него? Это соперничество. Рой оценивает самого себя. В последнее время он что-то зачастил этим страдать. Сноу молод, элегантен, дерзок до тошноты. Почти двадцать лет разницы. Он чуть старше Энди. Саме-е-ец. Совсем не тот, что был вначале, когда ему пришлось… Господи! Рой делал это не так. Пришел, смел и начал владеть. Ну, в общем, да. Натурал изображает страсть к натуралу, причем, каждый из них должен выглядеть геем. Вот уж действительно проблема, хотя… Все дело в теле. Каждый гей это знает. Со стороны Фрея в отношении Сноу Рой почему-то не сомневался. А в обратную сторону? Энди ведь тоже был тощим и нескладным. Что же тогда? Значит, дело не совсем в теле, а в том, что внутри этого тела. Нет, не физически, хотя, и это тоже…

Джим Сноу не нравился Рою. Во всяком случае, он так решил. Ничего удивительного. Он и не мог ему нравиться, и не потому что в наборе он был именно Джимом Сноу, а потому что… Короче, Рой ревновал «себя» к себе самому. Иногда… Нет, будем честными, достаточно часто этот «Рой» выдавал нечто, что самому Маккене казалось… Ладно, чего скрывать? Эротичным. И Энди был бы не Энди, если бы устоял. Иногда Рой приходил к довольно странному выводу, что будь он сам Энди, он бы тоже не устоял. Наверное. Может быть. Скорее всего. Че-е-е-рт! А ведь Сноу может это делать лучше, чем… Не может! Не должен! Не делает, мать его!

— Ничего. Побойся бога! Разве это могло бы остановить тебя?

— Ну, в принципе, могло.

— Могло, но не остановило, — Маккена старался удержать голос, но он все равно съехал на соседнюю ступеньку.

— Рой, что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?

— Насколько он хорош?

— Это следствие, но мы еще не установили причину. Я же сказал, он натурал.

— Можно подумать, ты никогда не спал с натуралами.

— Когда я с ними спал, они уже не были натуралами, понимаешь фишка в чем?

— Для тебя — не были, для всех — были. Натуралы, спящие с геями. Боже, куда катится мир?

— Проблема всех — не моя проблема. Тебе станет легче, если я отвечу на твой вопрос?

— Не отвечай. Я впаду в раздражение, начну кричать…

— Да-да-да. Потом напьешься, переломаешь мебель, трахнешь ведущего и, в конце концов, придешь к выводу, что ты все равно лучший. Я все это знаю. Но, может быть, опустим все эти напряги. Я с ним трахался, и он хуже тебя.

— Ты с ним трахался. Он натурал, и он хуже меня. Есть в этом что-то обнадеживающее.

— Наверное, это оттого, что будь ты натуралом, это не имело бы значения. Я бы все равно занимался этим с тобой.

— Даже, несмотря на…

— Даже, несмотря на.

— Как у тебя все просто! Гей, натурал, мальчик, девочка…

— Даже проще, чем ты думаешь. Я не парюсь. У меня есть ты, а все остальные — это просто гей, натурал, мальчик и девочка.

Энди посмотрел на Роя так, что тот сразу же поверил. Он просто хотел верить. Нет, он не то, чтобы верил, он просто хотел слышать. Маккена, словно всплыл откуда-то, когда услышал слово «сценарий». Что сценарий? Какой сценарий? Килл все еще что-то объяснял, а ведущий делал вид, что понимает.

— Среди нас были настоящие маги. Сериал был столь малобюджетен, что требовались уникальные способности не только не завалить его вначале, но и обрасти хоть каким-то количеством спонсоров к концу. Нам приходилось беспрестанно перемещаться то в Канаду, то обратно, проводя в воздухе чуть ли не больше времени, чем на земле…

— Но зачем? Совершенно непонятно, если только в этом не было определенного умысла, — ведущий сделал удивленное лицо, хотя не мог не знать ответа.

— Канадское сообщество независимых кинематографистов сразу же согласилось нам помочь, как только узнало, что именно мы задумали. Это сообщество людей, работающих именно в независимом кино, то есть людей, способных рисковать. Рон и Бернарда сразу обратились к ним с просьбой помочь собрать команду…

— И люди посыпались, как спелые груши?

— Нет, и это было спасением именно потому, что каждый понимал, что именно он собирается делать…

— То есть, Рон с Бернардой принесли вам удачу, как две добрые феи? ..

«Что за чушь он несет? — почти вслух спросил себя Рой. — Я бы точно не удивился, если бы перед этой долбанной конференцией мы забили бы с ним по косячку, так ведь нет».

— Фея у нас одна, — Галлилей поспешил на помощь Тарчу.

— И это Бернарда Лави′на? — тут же вклинился ведущий.

— И это Бернарда Лави′на! Если бы не ее смелость… Ее сумасшедшая смелость, мы бы не сидели сейчас здесь…

— Рон, не заставляй меня краснеть, — смутилась Лави′на, — это совершенно не входит в мои планы…

— Посмотрите на эту женщину! — Галлилей, словно не слышал ее. — Если бы не эта хрупкая женщина… мне страшно произнести это вслух! Аплодируйте ей!

Неожиданно все, находящиеся на сцене, встали, приветствуя Бернарду рукоплесканием.

— Я бы ничего не смогла одна без этих замечательных мальчиков, — Лави′на повернулась в сторону Коллина Фрея и Джима Сноу, — сыгравших свои непростые роли столь блистательно. И без этих двоих мужчин, что вдохновили меня на эту авантюру (Бернарда легко поклонилась Энди и Рою). И без всех этих талантливых и прекрасных людей, что стали на время съемок моей семьей…

— Как она смогла тебя убедить? — спросил Маккена.

— Так же, как и ты, — беззаботно ответил Энди. — У меня не было возможности думать. Я просто ей поверил.

— Только не говори, что тебе было так же страшно, как и со мной, — лукаво шепнул Маккена.

— Хуже и страшнее, потому что после тебя меня поимела женщина.

Рой посмотрел на Энди так, как мог смотреть только Рой. Он никогда ничего не делал просто. Вот и сейчас он посмотрел на него не просто так.

— Если что, — Энди улыбнулся, — и ты, и я на минуточку представляем, что можно делать с женщинами, но когда они начинают это делать с тобой, тут, знаешь ли…

— Не могу поверить, что ты это сказал.

Рой смотрел на парня почти в упор. Плевать ему, что тридцатка позади, Энди все еще мальчишка. Колечко волос за ухом, усеянное микронными капельками пота. Улыбка, словно он учился у Джоконды. Карие, сейчас почти черные глаза с игривыми подвижными кружочками зрачков. И флюиды, которые тянут Маккену, заставляя прилипать целиком вместе с мыслями, чувствами, статуей свободы и музой. Последние две уже давно нашли друг друга. У них фан-клуб, и они приняли в него и Роя, только он не совсем об этом знает. Скорее догадывается, когда они хихикают у него за спиной. Парень знает больше, только молчит, потому что это уговор. Рой со свойственной ему способностью проваливаться во времени и пространстве опять выпал из реальности. Вообще, реальностей было не менее двух. Если это касалось Энди, то другие реальности растворялись. Если это были другие реальности, то Энди необходимо было в них присутствовать, чтобы они оставались реальностью. Статуя свободы опять поперхнулась, едва удержавшись от комментариев, и Маккена в этот момент всплыл.

— …нам, как исполнительным продюсерам, наконец, представилась возможность начать процесс кастинга, и тут выявилось следующее: всем было страшно, — признается Джина Дуглас. — Это было шокирующие открытие, которое поглотило нас, как только мы начали. Люди боялись, и это была правда.

— Боялись чего? — ведущий сделал ударение на второе слово.

В такие моменты Рой всегда испытывал необъяснимый восторг. Он смотрел на людей и радовался, что не имеет к этому никакого отношения. Чувство стадности — лучшее средство повеновения массами. Оно лишает человека выбора, загоняя в длинный узкий коридор. Страх — изощренный инструмент манипулирования. Он, словно бич, ослабевает временами, когда конец хлыста удаляется, и нарастает с его приближением. Общественное мнение. Маккена никогда не мог понять, что это за конструкция. Тонны людей, думающих и считающих по-разному, нивелируются в нечто единое, где уже нельзя «по-разному». Цунами, загребающее камешки разной формы и выплевывающее спустя время обкатанные, похожие друг на друга галушки. Он давно пришел к выводу, что классика, чего бы она не касалась, хороша лишь, как основа, но миром правит дерзость. Только дерзкие способны его менять. Мечтатели, отстаивающие право на свою мечту, и творцы, терпящие поругание.

«Они боялись». Они всегда боялись. Они всегда будут бояться. А Энди – нет. И Бернарда - нет. И Рон. И все эти люди, что сейчас находятся на сцене. Маккена вспомнил, как впервые увидел Джима Сноу. Маккена раньше даже не слышал о нем. Неизвестный актер из какого-то театра почти на три посадочных места, если повезет. Как Рой понял, агента у Сноу тоже не было, как не было и послужного списка с карьерой, регалиями и достижениями. В общем, не было ничего, кроме… дикой уверенности, что это роль - его. Уже позже Маккена узнал, что Джим явился на прослушивание без предварительной договоренности и, когда секретарь спросила, как его представить, он ответил: «Скажите, что пришел Рей Макгрегори». Вот так вот сказал, вошел и начал читать с листа роль…

Джина Дуглас, специалист по подбору актеров, как раз сейчас говорила о том, что, на самом деле, это оказалась гораздо более сложной задачей, чем казалось на первый взгляд. Она раньше уже занималась подобной работой и начала с того, с чего обычно и начинают: принялась составлять список недоступных актеров, то есть, тех, которые по тем или иным обстоятельствам не могут являться кандидатами на данную роль. Список перевалил уже десятый лист, когда она поняла, что проще попытаться составить список тех, кто мог бы… не взирая на… был бы готов… не побоялся бы… И в этот момент оказалось, что это невозможно в принципе. Люди боялись, что после смогут играть только геев на периферийных ролях, или просто не хотели с этим связываться в силу чего-то. Прошел день. Другой. Неделя. Еще неделя, а актера на роль Рея не было. И его не было настолько, что все остальное теряло смысл. Задача усложнялась еще и тем, что, имея перед глазами первоисточник, то есть, самого Роя Гейла Маккену, было весьма сложно найти что-то, что смогло бы его сыграть. Подбор актеров был мучительным, но это было ничто по сравнению с поисками того, кто мог бы сыграть Рея Макгрегори. Нет, нашлось, конечно, два актера, но один был слишком геем, а второй слишком не Роем. Не зря Энди говорил Бернарде, что Маккена — отдельная категория народонаселения, и теперь уже все начали это понимать. Рой есть, и Роя нет, и эта проблема закольцована на самой себе. Ставшая знаменитой фраза Джины, когда после они обсуждали кандидатов, и она, эмоционируя, облилась кофе, подала всем надежду. «Это я в таком отчаянии, или он так великолепен?! По-моему, он так великолепен». (2) Джим был совсем не похож на Роя внешне, и он был не похож на него настолько, насколько это было возможно. Единственное, что с натяжкой можно считать схожестью — это то, что Джим был высок и хорошо сложен. В довершении ко всему, он был стопроцентным натуралом, что, как показалось всем, сильно усложнит дело, но он удивленно пожал плечами и сказал: «Это не проблема».

И тут Рой озадачился. И озадачился он по двум статьям. Первая: он озадачился тем, что понял, что не думал об этом раньше, что само по себе весьма странно. И вторая: он осознал, что Сноу — натурал, но Энди с ним спал. Выходит, мир лишился принципов, или принципы лишились мира внутри себя. Рой пытался решать проблему с двух сторон и, спустя какое-то время, понял, что не продвинулся ни на йоту. Надо отдать Сноу должное, он играл Рея весьма самозабвенно и реалистично, словно всю жизнь только тем и занимался, что был геем. Играл… Вначале, да, играл, а потом? И тут Рой задал себе вопрос, на который не было ответа. Ну, то есть, абсолютно никакого. Проклятый извращенец! Натурал долбанный! Держит свою личную жизнь в секрете с этим бесконечным «ну, ты понимаешь». Его пытают интервью, создают фан-клубы, а он соскакивает с объяснений, словно рыба с крючка, и то, что он переспал с Энди — это его, Роя, эксклюзивное знание. Опять ревность копошится. Проснулась и потягивается, растопыривая пальцы на ногах…

— Не надо, Рой, — шепчет Энди, а сам улыбается, словно говорит что-то смешное. — Не смотри на него так. Он натурал, запомни это, и он весьма хорош, но есть лишь одно «но», которое недосягаемо даже для него. Видимо, пришло время опять познакомить тебя с этим. Тебе придется как-то это принять и переварить, — и тут Энди стал трагически-серьезен и посмотрел на Маккену так, словно готовился зачитать ему приговор.

Вот и наступило то, к чему Рой готовился всю жизнь. Тут хоть ревнуй, хоть удавись. Всему виной эти бесконечные гастроли. Где он там? С кем? Уже лет пять, как Рой перестал…

Рой перестал. Почти абсолютно. «Почти» угнетало его, зато «абсолютно» приводило в дикий восторг, когда он об этом вспоминал. Конечно же, это «почти абсолютно» касалось именно тех гастролей, на которые Энди летал туда-обратно. Рой относился к ним как-то по-особому ревностно. Он пытался контролировать парня, потому что в такие моменты Энди еще не успевал перестать быть его, и Маккена не позволил бы никому оспорить это право. Эти гастроли — почти то же самое, что минутное развлечение в темных коридорах Терра Инкогнита. Рой мог спокойно наблюдать за мальчишкой, занимаясь в тот же момент в трех метрах от него, в принципе, тем же самым, потому что это считалось для них лишь физическими разрядками, не несущими в себе ничего, кроме физиологического спазма. Другое дело — длительные гастроли. Об этом Маккена вообще старался не думать. Конечно же, как всегда в такие моменты, на него обрушивались кучи серебристых лисиц, и ему приходилось беспрестанно бороться с ними до тех пор, пока не возвращался Энди. Тот, как всегда, хотел кофе, замучившись в самолете, но Рой слизывал все это, тут же внедряясь в самую сердцевину, а после успокаивался, обнаруживая там свое единоличное господство. Все, что происходило за пределами контроля Маккены, тут же улетучивалось, потому что Энди возвращался именно к нему. Он вновь спал, прижавшись к Рою спиной, и Маккена понимал, что все остальное просто неважно.

Маккена вышел из душа и взглянул на часы. Интересная, все-таки, штука — циферблат. Вроде бы ходят стрелки по кругу и все. Ан, нет. Не все. Это навигатор удаленного доступа с заложенными в него математически-логическими выкладками. Этот кружок с рисками и двумя разношерстными палками гораздо более сложный механизм, чем кажется на первый взгляд. Можно вычислять тангенсы и котангенсы, брать интегралы и извлекать корни, но это все не то. Смысл лишь в величине угла между стрелками и направлении в пространстве биссектрисы. Если самолет Энди вылетел откуда-то и приземлится там-то через столько-то, то именно эта биссектриса в данный момент показывает, где он. Пусть прошло столько-то времени, по этим двум палкам на циферблате и мнимому лучу из точки их пересечения можно почти точно определить местоположение самолета. Вот и сейчас Рой точно знает, что самолет Энди заходит на посадку, следовательно, через час парень будет дома. У Роя есть время прийти в себя, завесив свой эмоциональный фон безэмоциональными ширмами. Каждый раз парень обещает, что полетит назад первым же рейсом, но никогда… никогда не делает этого, потому что всегда летит вторым. Все же, это очень хорошо, потому что Маккена обзавелся тайной, и она состоит в том, что он не пропустил почти ни одного выступления Энди. Он истекает восхищением и любовью в зале, а после спешит в аэропорт, чтобы сонно и расслабленно встретить парня дома.

Итак. Маккена вышел из душа и взглянул на часы. Сорок минут достаточно, чтобы выпить кофе и раз пятнадцать спуститься и подняться в студию, просто не зная, к чему себя приделать. А еще надо куда-то засунуть шок от выступления, а достаточного места нет, и он никуда не помещается. То, что делал на сцене Энди, столь потрясающе, что Рой не может уместить в себе восторг. Есть в балете такой танец — умирающий лебедь. Кто написал музыку, Маккена не знает. Знает только, что видел по телевизору какую-то русскую балерину. Имя ее он тоже не запомнил, но само выступление… Рой был поражен. Энди делал почти то же самое. За десять минут он показал трагедию смерти, и Роя засосал шок. Движения отпечатались на внутренней кинопленке, и Энди сейчас продолжал двигаться внутри него.

Сквозь темноту на сцене пробивается музыка. Она звучит обреченно и одиноко. Шепот проливается сквозь зал, когда на сцене появляются светящиеся голубые бабочки. Невидимые актеры, скрытые темнотой, движением кистей рук заставляют зрителя верить, что насекомые живые. Гибкие, светящиеся люминисцентом, движения пальцев заставляют бабочек летать в этой кромешной тьме. Потом появляется фигура, облачная в обтягивающее трико. Энди. Рой узнал бы его из тысяч фигур. Нет ни глаз, ни рта, ни волос, лишь литой светящийся силуэт, и танец, льющийся трагедией сквозь тьму. Шест. Последние попытки оторваться, чтобы взлететь. Тело парня, жесты рассказывают печальную историю смерти, и он безупречен в своем повествовании. Последний взмах рукой, скольжение вниз, и бабочки… они еще порхают над неподвижным силуэтом. Порхают и опускаются, складывая крылья…

Рой ехал в аэропорт и думал. Нет, он не думал, потому что это были бы слишком примитивные действия мозга, он вновь и вновь мысленно просматривал танец, и внутри распухали чувства. Причем, все сразу. Они вдавливались одно в другое, превращаясь в бурлящий коктейль. Как может Энди так танцевать? Где в нем умещается талант видеть так? Как может он заставить тело превратиться в бесконечную пластику? Как может человек, с которым он разговаривает, ест, спит, может перевоплощаться, уносясь в недосягаемые миры? Он вернется, откроет дверь и будет хотеть кофе, будет жаловаться, что вспотел в самолете, и ему нужен душ, а после будет отдаваться или брать, спрятав куда-то свою иную недосягаемую суть. Он всегда так делает, и Рой молчит, потому что…

— Привет! — Энди открывает дверь, протискивается в окружении клубящегося энергетического облака, швыряет на пол рюкзак и, снимая кроссовки… — Хочу кофе так, что готов продать все и продаться сам! Еще хочу в душ, потому что протух в самолете, но перед этим хочу…

Никто не делает френч так, как он, потому что ни один человек на свете не любит целоваться больше, чем он. И уже кофе — не кофе, и душ подождет…

— Как твое выступление? — спрашивает Рой, едва не подавившись отделившейся слюной.

— Нормально, — обычно отвечает Энди, жадно откусывая бутерброд. — Чертовски вкусно. Рой, тебе нет равных.

Конечно же! Где уж тут быть равным? Это ж тончайшее искусство — отрезать кусок хлеба, намазать масло и взгромоздить поверх пласт сыра из упаковки. Причем, и это условие, без благородной голубой плесени.

— Так ты ничего не сказал про выступление.

— Завалил весь танец. Что-то не танцевалось сегодня. Всю дорогу думал о тебе, словно ты был рядом…

Словно я был рядом. Был, Энди! Был! И ты даже не представляешь, насколько это «рядом» было действительно рядом. Я занимался воровством, но не могу объяснить, что и у кого крал, но оно было упоительным. Чистый адреналин в космических дозах.

— Ты ж улетел менее суток назад. Почему не вернулся тогда первым же рейсом?

— Я не летаю первым рейсом, ты же знаешь…

Маккена сделал удивленые глаза. Насколько у него получилось, неизвестно, но он приложил к этому максимум своих актерских способностей.

— С чего я должен это знать?

— Потому что спросил.

— Ничего я не спрашивал, это просто случайно…

— Мне приходится терпеливо ждать, чтобы ты мог улизнуть незамеченным.

— Э… а…

Рой застрял между вдохом и выдохом. Он забыл, чем только что занимался, поэтому и завис до выяснения. Весь словарный запас сузился до двух звуков, которые не могли разобраться между собой в каком порядке следовать. Какой-то сгусток образовался на затылке, осыпался мурашками сквозь кости и перевернул мозг. Думать в таком положении было невозможно, и Рой почувствовал себя полным идиотом. Нарастала возня по регенерации клеток. Они, словно кусочки паззла, слепо тыкались друг в друга, пытаясь судорожно выстроиться хоть в какой-то логически обустроенный кусок. Наконец, мозг выдавил глобальный вопрос: «В смысле»?

— В смысле?

— Для меня слишком важно возвращаться домой, зная, что ты меня ждешь.

Веревочка, на которой над пропастью только что болтался Рой, оборвалась, и он готов был сорваться вместе с обломками всех своих защитных крепостей, но Энди улыбнулся, повернулся спиной, хитро склонив вперед голову, и… татуировка на четвертом позвонке…

— Ты всегда рядом.

— Не надо, Рой, — шепчет Энди, а сам улыбается, словно говорит что-то смешное. — Не смотри на него так. Он натурал, запомни это, и он весьма хорош, но есть лишь одно «но», которое недосягаемо даже для него. Видимо, пришло время опять познакомить тебя с этим. Тебе придется как-то это принять и переварить, — и тут Энди стал трагически серьезен и посмотрел на Маккену так, словно готовился зачитать ему приговор.

— Но?

— Он чертовски хорош, и даже лучше, чем ты думаешь, но он — не ты. Я однолюб, а все остальные — всего лишь геи, натуралы, мальчики и девочки.

Стив издали заметил припаркованный мотоцикл Энди. Где ж ему быть, как не на мосту? Парень смотрел на воду, опершись о парапет, и курил. Он не шелохнулся, когда Шон подошел.

— Интересно, — начал Энди, — она все так же пахнет болотом, как и три года назад. Течение, вроде бы, быстрое, от чего тогда?

— Энди…

— Не надо, Стив. Не говори ничего.

— Что случилось?

Парень повернулся, прижавшись к парапету боком.

— Ты и сам знаешь. Случился Рой. В этом есть что-то необычное?

— Энди, объясни мне, что на этот раз?

— Что на этот раз? Ничего. Рой вспомнил, что он Рой. Как ты там мне говорил? Одиночка, иноходец, статуя свободы, что-то там еще… Все это случилось вместе с Роем одновременно и, в принципе, по плану. Разве когда-нибудь было по-другому?

Энди вновь достал сигарету, отвернулся и уставился на воду.

— Знаешь, — сказал он, выждав несколько минут, — наверное, это и к лучшему. Он навсегда останется этим одиночкой-иноходцем, потому что это - его суть. Я проиграл не сейчас, а тогда, когда решил, что смогу добиться того, чего нет. Я шел от миража к миражу, пока наконец не понял, что это путь вникуда.

— Прости меня, Энди, — Стив с трудом мог подобрать слова, но мальчишка улыбнулся. Грустно и сквозь слезы.

— Ты дал мне лучшее, о чем можно мечтать. Надежду. Знаешь, о чем я только что подумал? У меня внутри такая пустота, что даже ветру скучно. Никогда не думал, что надежды занимают так много места.

— Ты говоришь как человек, проживший очень долгую жизнь…

Парень засмеялся.

— Капли Дождя тоже так говорил. Я и прожил, Шон. Очень длинную жизнь. И не одну, но я дурак. Думал от прошлого можно отказаться. Просто снять, как рюкзак, и оставить где-нибудь. Мы все двигаемся вперед, не замечая, что оно тащится за нами, привязанное к растягивающейся резинке. Весь фокус в том, чтобы контролировать степень этого натяжения, иначе резинка рвется, и тогда прошлое бьет очень больно.

— Что бы ты не говорил, виной всему – я. Я дал тебе это прошлое…

— Ты, наверное, удивишься, но я благодарен тебе. Если бы кто-нибудь сейчас пришел и предложил мне вернуться назад и все изменить, я бы отказался. Пусть мне казалось, что с каждым шагом я все ближе и ближе к своей мечте. Пусть я не понимал, что иду в обратную сторону, я не жалею. В моем прошлом есть Тиа, есть Капли Дождя и Дженни. Там много чего есть, и это я никогда не соглашусь оставить позади. Прошлое дало мне силы стать тем, кто я есть. Маленькая смелая девочка в инвалидном кресле не боялась жить и не боялась мечтать. Знаешь, я никогда не забуду, как она тянется со своего кресла, вешая белье, и поет. У нее не было ничего, кроме любви и музыки. Не было даже стиральной машинки, но она вешает белье и поет. Понимаешь? Нет? Рой кричал мне, что я проститутка. Он стыдился меня, а я горд тем, что я проститутка. Это дало шанс. Я его использовал, и у нее теперь есть ноги. Пусть я почти захлебнулся в этой грязи, пусть она пропитала меня настолько, что, даже содрав кожу, невозможно избавиться. Плевать! Я видел, как счастлива Тиа, и это стоит того, чтобы самому остаться ни с чем.

— Я не знаю, что сказать.

— Не говори ничего. Все идет своим чередом. Рой отказался от меня. Что ж. У него есть на это право. Да, мне тяжело. Очень, потому что я все еще люблю его, но я приму. Пусть не сразу, но у меня нет выбора. Рой не оставил его, и это все упрощает.

— Не могу поверить в то, что ты говоришь…

— Не верь, но разве это что-то изменит? Говорят, время лечит. Не знаю, но есть шанс проверить.

— Ты о чем, Энди? Как ты собираешься проверять?

— Мир огромный, а я кроме Литл Рока и студии Роя ничего не видел. Буду ехать все дальше и дальше, пока не пойму, что у меня нет сил и времени вернуться назад, — Энди сказал это весело. Он почти крикнул, но Шон напрягся.

Была в его словах фальшь. Он давил ее, затаптывал в себе, но она сочилась.

— Господи! — не выдержал Стив. — Больше всего на свете вы любите друг друга! Неужели вы никак не можете этого понять?!

— Ты прав. Больше всего на свете мы любим друг друга, и в этом проблема, потому что еще немного, и мы начнем друг друга ненавидеть.

— Это не так, Энди!

— Это так, Стив! У нас нет будущего, как не было ни прошлого, ни настоящего. Что там? Параллельное существование, как ты говоришь?! Абсолютная свобода?! Чушь собачья! Это всегда будет между нами! Это секс в презервативе! Неужели ты не понимаешь?! И если ты хоть раз пробовал без него, он будет мешать! Всегда! И ты это знаешь! Я не могу предохраняться в чувствах! Только и всего! Элементарно, правда?!

— Черт! Что мне сделать, чтобы ты опомнился?!

— Опомнился от чего?! От того, что, как идиот, все еще люблю его?! Или что он, как ты говоришь, любит меня?! Не старайся, Стив! Не надо! Потому что я опомнился, и мне помог он! Он напомнил, чтобы я опомнился!

— Хорошо, — Шон старался взять себя в железные клещи воли, но Энди видел, как дрожат его пальцы. — Хорошо. Пусть так. Дальше что?

— Дальше что? Мир огромный, а я видел только два места, в которых меньше всего хочу сейчас оказаться. И хоть я познал в них любовь, она всегда была в паре с унижением. Я познал в них такую боль, что, мне кажется, не боюсь уже ничего. Будь что будет. Чего беречь жизнь, коль она несет столь великие испытания? Почему, Стив? Почему это все досталось мне? Я ведь обычный человек, и я смертельно устал. Ты говоришь, словно я прожил длинную жизнь, но я устал сильнее, чем если бы действительно сделал это физически.

Энди замолчал, вновь уставившись на воду. Это были мгновения, за которые человек продумывает многое, и Шон чувствовал это.

— Я люблю этот мост, — снова начал парень. — В него вложена вся моя жизнь. Мне будет его недоставать. Здесь хорошо думается. Здесь я стал ангелом. Смешно, да? Отсюда началось мое падение. Чертовски головокружительное было падение…

— Но я видел и головокружительный полет этого ангела! — Стив искал травинку, за которую можно уцепиться.

— Прямо как в песне, помнишь? If you see angel’s flying wave goodbye … (3) Звучит, как пророчество.

Энди замолчал, а Стив видел, как улыбка нерешительно и грустно тронула его губы, скользнула по ним и сорвалась.

I was wrong, she was right, you’re an angel … (4)

— Это было так давно, что уже с трудом верится, а он тогда испугался. Н-да. Мне было плевать, разобьюсь я или нет, потому что последнее, что бы я увидел, это его глаза, и я знал, что делаю это для него. И теперь передо мной его глаза, только… только ему плевать, выживу я или нет.

— Выживи, Энди.

If you see angel’s flying wave goodbye…

— Конечно. Ладно, — парень глубоко вздохнул, — чего тянуть? Он полностью твой, Стив. У тебя получится лучше. Я уверен.

— Постой, — Шон засуетился, пытаясь найти что-то в карманах. — У тебя есть деньги?

— Я — самый свободный человек. У меня нет ничего, кроме одежды, что сейчас на мне и мальчика. Даже рюкзак с парой носков я не взял. Жаль, конечно. Это подарок Дженни, но зато при мне все еще три потрясающие вещи. Я умею танцевать, трахаться и выживать. Чудесный набор, чтобы не сгинуть где-нибудь.

Стив извлек из кармана кредитку и купюру в сотню долларов.

— Возьми. Тебе пригодится.

— Кредитку не возьму. Она натянет резинку к прошлому, а сотку возьму. Обещаю сохранить ее. Будет повод вернуться.

— Черт! Энди! Не думал, что все так выйдет…

— И слава богу, потому что оно и так, и так так бы вышло.

— Куда ты поедешь?

— Не знаю, но точно не в сторону Литл Рока.

А потом помолчал немного и тихо произнес:

— Береги его.

Накрапывал мелкий дождь, и внезапно помутневшее небо начало судорожно комкать день. Оно темнело, словно призывало вечер, стараясь скрыть свою печаль.

— Ну, вот. Давай прощаться, а то уже и погода не выдерживает этих размазанных соплей.

Они обнялись. Стив прижимал к себе Энди и чувствовал, что сейчас отпустит, оторвав кусок себя.

— Обещай, что будешь себя беречь, — Стив говорил, стараясь не смотреть Энди в глаза.

— Я люблю тебя, Стив. Я хочу, чтобы ты знал это.

— И я тебя. Думаю, ты и так это знаешь.

— Обещаю, — ответил тот, отвернулся и быстро пошел к мотоциклу.

Шон не мог шевельнуться, и лишь молча смотрел, как парень седлает мотоцикл. Весело забурлил мотор. Энди надел шлем и помахал рукой. Такой привычный жест. Парень, словно и не прощается. «Мальчик» дернулся, выпустив кольцо сизоватого дыма, и сорвался с места.

— Только выживи, Энди, — прошептал Шон.

— Ни хрена я не собираюсь! — почти крикнул парень, но рев проглотил слова. — Прости, Стив! Я солгал тебе!

Энди остановился перед светящимся дорожным панно. Схема с трезубцем стрелок. Налево в стольких-то километрах что-то. Направо — еще что-то. А вот прямо... Литл Рок. Триста пятьдесят километров.

— А ты прав, Рой. До последней капли крови прав. Я проститутка. Эти годы… все, что у меня было… что я ел или носил, заработано этим ремеслом. Но и я прав. Моим первым клиентом оказался ты. Жаль, что я тогда не знал об этом, а ты знал. Ты всегда об этом знал. Может быть, проститутки и бывают бывшими, но это не я, потому что знаю истинную цену любви, будь она со скидкой или без.

Энди смотрел на указатель и чувствовал, как тонет в обиде. Он, словно находился в камере, которую заполняют водой. Холодной, бурлящей, с осколками колотого льда. Вот ее уровень достиг коленей, паха, груди... Еще немного, и она сомкнется у него над головой. Бесполезно барахтаться. У него все равно не хватит сил. Что толку пытаться хватать последние глотки воздуха, когда ноги намертво приколочены ко дну?

— Ну, что? — оскалился Энди, заставляя мотоцикл зайтись приступом рева. — Посмотрим, какие ветры все еще ходят во мне, и так ли я бессмертен, как обещал старый оджибве? Джек! Что там у нас с соколиными полетами?! Не всякий ветер, говоришь, меня поднимет?! Так я заставлю его! Где ты, старая?! Выходи ко мне на свидание?! Я свободен! Всем все отдал! Никому ничего не должен! Я много раз играл с тобой, но это так, шутки! Не побоишься встать на моем пути еще раз?! Дава-а-ай, посмотрим, кто первый догонит второго?! Я тебя?! Или ты меня?!

Удивительная вещь время. Бывает резиновым до бесконечности. Минута, и в нее втискивается огромный кусок жизни. Десять — и проходит целая жизнь. Двадцать — это уже почти вечность. За эти двадцать минут Стив миллион раз и в миллионе вариаций продумал, что сейчас скажет Маккене. Он почти задохнулся в ленте собственных выкладок, но она, как бегущая кинопленка, продолжала монотонно наматываться на внутренний платтер. Шон распахнул дверь, готовый с порога схлестнуться с Маккеной, но Рой даже не повернул в его сторону голову. Он продолжал сидеть за столом, бесполезно разминая пальцами уже не первую сигарету. Стив обошел стол, наклонился, опершись кулаками о столешницу.

— Ну что? — начал он, когда Рой наконец поднял на него глаза.

— Не надо. Не трать слова понапрасну. Я согласен со всем, что ты скажешь.

— Не хочешь мне ничего объяснить?

— Нет.

— Что ж. Тогда у меня к тебе один единственный вопрос, потому что после того, что он претерпел и сделал для тебя, именно этого я и не могу понять. Как ты смог от него отказаться?

— Хоть ты и не поверишь, я не смог. Я люблю его больше всех на свете, больше этого самого гребанного света. Все, что я смог — это лишь помочь ему отказаться от меня.

Стив молчал, глядя Рою в глаза, и видел в них тонны текста того, что сейчас чувствовал Маккена.

— Воистину, — обреченно произнес Шон, — чтобы умереть, надо убить того, кто тебе дороже всего.

(1) Первые слова режиссера Рассела Малкэхи, когда он прилетел на съемки сериала «Queer as folk».

(2) Фраза исполнительного продюсера сериала «Queer as folk» Дэниэля Липмана, как первое впечатление от встречи с исполнителем главной роли Г. М. Харолдом. (П. Рудитис «Queer as folk» the book).

(3) Если ты видишь полет ангела, помаши ему на прощание (англ.). Kelly Family «Angels flying».

(4) Я ошибся, она была права — ты ангел (англ.). Kelly Family «Angels flying».

Часть 5. WHAT IS IT ABOUT YOU?

3. 5. WHAT IS IT ABOUT YOU? (О чем это вы?)

Сноу. Как кость в горле. Как шип в стуле. Как лопнувшая пружина в матрасе. Словно только что из постели, в молочно-голубой рубашке навыпуск, светлых джинсах, кроссовках. Лицо скрыто чуть затемненными очками и несколькодневной небритостью. Он элегантен, немного небрежен и… нет, он довольно небрежен, до одури элегантен и раздражающ. Мог ли кто-то лучше сыграть эту роль? Рой гонит от себя мысли, потому что… он вынужден это признать — не мог. Это — как в морге. Кто-то раздел тебя, разобрал, покопался внутри и вновь вернул все на место. Только после этого стало как-то неудобно. Ты перед ним такой, как есть. Голый. И он это знает. Сейчас Сноу сделал то же самое, только проник гораздо глубже, чем мог ожидать Маккена. Джим обследовал каждый его орган, каждую связку костей, каждую луковицу волос. Он даже взглянул на мир изнутри Роя, его же глазами. Энди… Черт возьми!

— Должно быть, — начинает Маккена, когда что-то горячее и липкое переливается через внутренний край, — он должен неплохо выглядеть, стоя на коленях?

— Должно быть. Не знаю, — машинально отвечает Энди, не особо вникая в вопрос. Он даже не задумался, какой пласт ила всколыхнул в Рое.

Он рассеян. Ему интересно, что там говорит Сноу. А Рою не интересно. Он предпочел бы этого не слышать. Но вновь серебристые лисицы, и он, как назло, вслушивается.

— Энди, я не понял…

— Спроси его сам. Пойди, проверь. У тебя не должно быть с этим проблем.

— А у тебя?

— У меня проблемы только с тобой и преимущественно на ровном месте в самое неожиданное время. Я говорил тебе и, кажется, не один раз — на свете несметное множество прекрасных мужчин. Они бывают идеальными, темпераментными, да, и просто восхитительными. Не хочу, чтобы ты себе льстил, они еще бывают и много моложе тебя, но… На свете есть и определенное ограниченное количество непонятных извращенцев, предпочитающих мужчин с дурным характером, не очень аккуратных и уже не совсем молодых, к тому же, почему-то неуверенных в себе и ревнивых. Согласись, не самый привлекательный набор. Ты никогда не думал, почему эти извращенцы все же предпочитают это? Не мучайся. Отвечу сразу. Потому что этим извращенцам не нужны молодые, идеальные, темпераментные и восхитительные мужчины. Одного из них ты знаешь, и можешь быть спокоен — у него это хроническое. Прошло уже немало времени, чтобы, наконец, понять — это не лечится.

Ведущий тем временем пытался препарировать Джима Сноу. Зал заметно оживился, разразившись потоком записок с вопросами, адресованными полюбившемуся актеру. Джим был убедителен, но не откровенен. И опять эти бесконечные „ну, ты понимаешь“. Это сведет с ума кого угодно. Рой не совсем расслышал вопрос, поэтому ему пришлось довольствоваться лишь ответом.

— „Я думаю это здорово, что главными героями стали мужчины, ведь в основном сериалы снимают про женщин. Мы бросили вызов однотипному, однобокому кино. Хорошо, что тут показаны чувства мужчин, ведь сериал не только о сексе…“

— Как вам кажется, — с чувством глубокого знания спросил ведущий, — правильно ли закончился сериал для вашего персонажа?

— „Я никогда не играл роль, которая длилась бы так долго. И у тебя появляются собственные идеи о том, кем является твой персонаж, он начинает становиться частью тебя, ну, вы понимаете. Но нельзя было сделать то, чего мне хотелось, просто не хватало времени… Он принял решение, когда был моложе, что ему всё равно, его не волнует то, что он одинок. Потому что он был таким с самого детства, понимаете.“ Я думаю, рано или поздно, но он останется один, „потому что это и есть его проблема. Думаю, следующим шагом было бы… Как любой человек, которому приходится смириться с будущим, с пониманием того, что он может остаться одиноким до конца жизни… на данный момент он получал всё, что хотел, будь то деньги, или секс, или что угодно, но вот иметь настоящего хорошего друга, не знаю, любовника на всю жизнь — это требует перемен в себе.“ (1)

О чем это он? Рой напрягся. Да, что он понимает, этот сопливый мальчишка?! Он толком-то и мысль выразить не может, а берется судить, думая, что он — это я? Что он, вообще, видел в жизни, кроме роли, которую ему разжевали и вложили в клюв?

— Смотри-ка, как он тебя распял, — улыбается Энди, забавляясь ответом.

— А ты и рад.

— Отнюдь. Я всегда чувствовал, что в глубине души ты оставил дверь неприкрытой, потому что был непротив, чтобы кто-то в нее вошел.

— И, конечно же, это был ты. В нужное время в нужном месте? Поздравляю тебя с этим знанием. Засунь его себе в задницу.

Энди незаметно сжал ладонью коленку Маккены и, не поворачиваясь в его сторону, словно просто так, заметил:

— Чем больше кто-то злится, тем кому-то другому интереснее потом. Ты — просто милашка…

— Я тебя сейчас…

— Тихо, Рой. Тихо. Кругом люди.

— Убью, — закончил Маккена, роняя интонации.

Энди доволен, и Рой видел, как у краешков глаз проявляются озорные паучки морщинок. Так и есть. Сейчас поднесет к губам руку, покусывая костяшки пальцев, чтобы скрыть улыбку, а потом чуть обернется, взглянув совершенно лисьим взглядом Стива. О, проклятое знание! Энди подносит к губам руку и… Стив! Как же он похоже смотрит!

Маккена вновь всплывает, словно носится после контузии по минному полю, и от каждого взрыва — лишь бессвязные обрывки ответов.

— Скажем так, это не совсем стандартная роль, ведь так? Насколько я правильно понял, а понял я, несомненно, правильно, многие актеры отказались принимать участие в этом проекте. Однако, получить роль в сериале, который теперь на слуху почти у каждого, согласитесь, выпадает не каждому. Здесь видится серьезное противоречие. Не боитесь ли вы, что чрезмерная популярность подобного героя может испортить вам дальнейшую карьеру?

— „О чем это вы? Об этом засранце по имени“ Рей Макгрегори? „Давайте не будем о нем говорить, ладно?“ — Сноу лукаво улыбнулся, переводя свое заявление в категорию неопределенности. Теперь это выглядит шуткой, хотя и злой. — Это лишь работа, которую я выполнил. А что до самого персонажа и того, что я действительно о нем думаю, это то, что «он находится несколько выше на шкале „плохого“».

— Он головой обо что-то, что ли, приложился? Тебе не кажется? Его послушать, так я просто набор дерьма? — злится Рой.

— Давай считать это мнением независимого эксперта, но я серьезно работал над этим…

— И?

— И теперь все намного лучше. Ты уже почти идеальный набор.

— Почти?

— Можешь рассматривать это, как мнение зависимого эксперта. Идеальным ты становишься только, когда спишь. Такой теплый и спокойный. А еще ты совершенно не умеешь готовить. Прости, одно исключение. Твои божественные бутеры с сыром. Технология столь сложна, что страшно подумать, как ты это делаешь.

— Просто кто-то не дал мне такой возможности.

— Просто кто-то до сих пор выполняет свой контракт, который каким-то непостижимым образом все еще не расторгнут.

— По условиям контракта этот кто-то не платит двенадцать долларов в год за жилье.

— Этот кто-то отрабатывает так, что хозяин уже становится должником.

— Этот кто-то слишком часто хочет и много на себя берет.

— Сократить? Одного будет достаточно?

— Трех, — Рой почти серьезен.

— Двух, — Энди несерьезен никак.

— Трех. Не считая чаевых и бонусов?

— В неделю?

— В день.

— Ладно. Уговорил. Ты идеален, если не считать состояния твоих полок в нашем шкафу, но это незыблемо постоянная величина… К нам давно уже черт не являлся, потому что переломал там ноги. Болеет теперь.

Энди отвечает почти, как Джим. Он тоже шутит. И тоже зло. А тут еще эти злосчастные полки. Маккена только–только принялся размышлять над „своими“ полками в „нашем“ шкафу, как Сноу вновь выбил его из колеи. Бывает же такая непонятная непредвиденная дрянь, как дурное совпадение. И какого черта она совпадает с ним именно в тот момент, когда это меньше всего нужно? Мало того, что Джим попросту попытался натянуть на себя его жизнь и еще хотеть чувствовать себя в ней удобно, так он еще и…

— Помимо того, что, как любой хороший солдат, вы не можете не хотеть стать генералом…

— Это не мое, — перебил Сноу. — Мне больше по душе позиция Макгрегори о свободе, ну, вы понимаете…

— Ответ, достойный господина Макгрегори. В следующей записке спрашивается о ваших ближайших планах. Или это секрет?

— „Мне бы в шкафу порядок навести. В физическом шкафу“.

Зал разразился неожиданным смехом. О, нет! Только не это! Он издевается, что ли?! Какого черта?! Этого не может быть! Проклятье!

— „Я не сказал ничего такого, почему вы хлопаете?“

— Хочу задать вопрос от себя, — не сдается ведущий, явно чуя, что поймал правильный ветер. Теперь главное, под нужным углом развернуть парус, и у шоу взметнется рейтинг. — В зале находится огромное количество женщин. Я даже не постесняюсь назвать их фанатками. Вам, как временному гею, не кажется это странным?

— „Думаю, это случается, когда ты на телевидении — неважно, кто ты, и какой персонаж ты играешь. Если ты в телевизоре, люди будут как-то реагировать. Если ты в популярном гей-сериале, и ты часто бываешь обнажённым, у тебя непременно появятся фанатки, правда? Это такая уловка фантазии — игра разума, где может случиться все, что угодно.“

— Интересно, а как это отразилось на вас? Мне кажется, вы оставались в одежде где-то серии три-четыре…

Сноу засмеялся. Открыто и заразительно. Наверное, это был именно тот вопрос, которого он ждал больше всего.

— „Ну… зато стирки было меньше.“ А если честно, „я очень горжусь этим, знаете. И мне потребовалось какое-то время, чтобы почувствовать себя достаточно комфортно и гордиться этим, потому что изначально это пугало меня до чертиков“. „Это как бы крутится у тебя в мозгу — должным ли образом я это делаю? И если… если допустить, что да, то, может быть, здесь есть еще что-то, и тогда, если я как бы не… не выражаю это достаточно ясно… я не хотел слишком усложнять — кажется, что я чересчур это анализировал, и до какой-то степени так и было, но просто я не хотел делать это неправильно, понимаете? Я не хотел делать это неправильно ни в каком аспекте… Я просто хотел сделать всё должным образом“. „В какой-то момент ты должен просто сдаться и начать чувствовать то, что ты чувствуешь. И надеяться, что… это приведёт тебя туда… куда тебе нужно“, ну, вы понимаете…

— Молодчина, Джим, — скрипит зубами Маккена. — Привело.

— Он не дотянул, — шепчет Энди.

— До чего?

— До тебя. Ты бываешь голым гораздо чаще, чем…

— Он?

— Чем все вместе взятые.

Бернарда украдкой наблюдает за Маккеной. За ним можно наблюдать только так. И надо наблюдать только так. Несомненно, можно залечь где-нибудь в близ растущих кустах, выбрав пункт наблюдения именно там, но Лави′на как-то не рассматривала этот вариант. Вообще, изучать Роя лучше издалека и, когда он не видит. Отдельная категория народонаселения, как и говорил Энди.

Маккена злится. Бернарда не сомневается. Тут не одна причина, а целый коллективный узел. Легкая полутень улыбки скользит по губам женщины. Рой ей нравится. Издалека, конечно. Он достоин изучения, и она не теряет к этому интерес. Она привыкла разглядывать людей, это профессиональное. Маккена голоден. Явно хочет кофе и никотина. Он не занимался сексом, ну, или занимался, но не с Энди, что равнозначно одно другому. Его неприкрыто раздражает Сноу. Хорошо, если он не знает, что Энди пару раз… ну, десяток… ладно, пару десятков раз во время съемок объяснял Джиму какие-то премудрости характера Роя. Он проклинает тот час, когда кому-то… страшно подумать, что это была она сама… удалось втянуть его в это гиблое мероприятие. Бернарда видит, как Энди легонько играет с Роем, тем самым добавляя Маккене терпимости к происходящему вокруг. Бернарда вспомнила свой разговор с Энди в студии. Триста лет тому назад, но он почему-то проступил в ее памяти явственно, сейчас и вдруг. Тогда она невольно оказалась в эпицентре неизвестно откуда съехавшего селевого потока Роя. Он был весьма убедителен. И Рой, и закон, по которому обычно сползают селевые потоки. Дело в тот момент заключалось в том, что Маккена пытался не ревновать Энди. Он пытался, но вряд ли достиг в этом видимых результатов. К тому же, ему мешала Бернарда, а Энди улыбался. Чуть позже Лави′на узнала, что парень собирался „порвать“ Роя в щепки, о чем и мечтал вслух ровно за полминуты перед тем, как она позвонила в дверь. Женщина тут же засобиралась, но Энди остановил ее, шепнув, что Маккене полезно время от времени осознавать, что… Дальше парень повел бровями и сделал настолько определенные движения руками, что сомнения исключили друг друга, оставив на поверхности голую правду. Уже после, в процессе работы над романом она перепишет из своего блокнота перевод неопознанных иероглифов дурного почерка.

— Неужели же Рой может быть так неуверен в себе? Так на него не похоже. Или он неуверен в тебе?

— Скорее всего — первое. Он умудряется ревновать меня к каждому столбу.

— А ты не пытался их как-то убирать?

— Бесполезно. Он начинает ревновать к каждому месту, где были эти столбы.

Бернарда уже давно заметила, что иногда Маккена почти травился собственной ревностью. Он скалил зубы, но молчал. Он не знал, не должен был знать, не имел права слышать, как Энди объяснял:

— На свете столько прекрасных людей: мужчин, женщин. Они разные, и делают все по-разному. Кто-то лучше, кто-то хуже, но никто, ни один из них, ни при каких условиях и никогда не делал и не сможет делать ЭТО, как он. Ревность бывает полезна в дозированных проявлениях. Я люблю, когда он чуть–чуть ревнует. Это заставляет его держаться, заставляет соревноваться с самим собой, хотя он этого и не понимает, и он всегда выигрывает. Никому другому выиграть у него невозможно. Априори.

— Откуда у тебя столь гибкий ум?

— Он не гибкий, он жизненно-экспериментальный. Я несколько раз взвесил жизнь, перед тем, как постиг то, о чем сейчас и говорю. В паре кто-то должен быть женщиной. Надо понимать, что это не всегда зависит от половой принадлежности. Это состояние — внутреннее.

— Думаю, в вашем случае это не Рой.

— О-о-о! Если бы Рой был женщиной, то я точно был бы натуралом. Закоренелым. Он – то, из чего я исхожу.

— В таком случае, ты — умнейшая из женщин, — улыбнулась Бернарда.

— Я просто люблю его. Я не верил в любовь, но он научил. Любовь – это, когда не за что-то, а вопреки всему. Законам, предрассудкам, времени, здравому смыслу. Это, когда с головой, и будь, что будет.

— И все же, не могу представить, как… как после всего того, что ты испытал… пережил, ты…

— Чем больше человек вкладывает в отношения, тем ему сложнее от них отказаться. Не представляю, что бы со мной было, если бы после стольких лет, в течение которых я добивался его, я бы нечаянно понял, что ошибся.

— Может быть, несколько неправомерный вопрос, но вы никогда не думали… ну, как-то узаконить, что ли, свои отношения? Или вы все же за свободную любовь?

— Любовь не бывает свободной. Отношения – да. Что угодно – да. Любовь – нет. Никогда. Это с одной стороны, а с другой… Рою необходимо знать, что его свобода при нем. Это часть его. Я не хочу заменять ее собой. Слишком неравноценные вещи.

— Интересный подход.

— Обычный, но мы так долго вместе, наверное, потому что до сих пор я не знаю его. Я вошел в его суть так глубоко, что не хватит жизни, чтобы вернуться обратно, но так и не достиг дна. Думаю, чтобы оставаться вместе, нужно развиваться обоим партнерам. Только тогда, когда есть движение у обоих, они смогут равноценно обогащать друг друга и восхищаться друг другом.

— То есть, это формула счастья?

— Надо принимать человека, как он есть, понимая, что это все, что он может предложить, и стараться дать ему то, чего у него нет, но чего ему бы очень хотелось. Брать и отдавать.

— Брать и отдавать. Звучит как-то категорично.

— Отнюдь. Надо разграничивать эти понятия, тогда не будет путаницы. Любовь предполагает отдачу. Чувства, нежность, умиление направлены на другого и должны ему и принадлежать. Если речь идет о сексе, необходимо брать. То есть, стараться не доставить удовольствие, а получить самому, потому что именно в этом вся фишка.

— Неожиданный подход.

— Разве? Я думал, каждый этим занимается лишь только по одной единственной причине. Лишь только когда человек осознает, чего именно он хочет достичь, он сможет направить действия партнера в этом направлении. И это важно для обоих. Лишь в одном случае, когда каждый получит то, чего желал, он получит удовлетворение. И чем выше и изощреннее эта планка, тем счастливее сексуальная жизнь. Любовь и секс — разные вещи, ибо правят ими разные короли.

— Это так важно?

— Это необходимо.

После Бернарда думала над его словами. Такие простые, и в них столько смысла. Откуда у него это? Что же такое Рой, что мальчик так глубоко чувствует его? Он говорил так спокойно, даже немного медленно, словно вкладывал в каждое слово какой-то углубленный, утяжеленный, выстраданный смысл. „Я знаю, сколько весит жизнь. Я взвешивал ее не один раз“. И он взвешивал. Каждый миллиграмм. Каждый миллиметр.

Сейчас она смотрит на Маккену и не понимает, как… А ведущий, словно по наваждению, словно по заведомо составленному сценарию достает записку, читает вопрос, и Джим отвечает:

— „Не думаю, что я понимаю его полностью, потому что мне кажется, что его и нельзя полностью понять. У него очень много проблем. Ему очень много проблем приходится решать, или убеждать себя, что он их решает, или иметь дело с тем фактом, что он уже убедил себя, будто он их решил. И это поведение сумасшедшего человека. Выхода нет. Что бы он не делал, это, вроде как, обречено, верно? Я думаю, у Макгрегори еще долго будет разбито сердце, так? Нет, не расстраивайтесь! В этом суть истории. Он всегда будет вести себя, как будто ему плевать. Но я думаю, ему не все равно. Очень даже. Думаю, он станет таким раздавленным романтичным извращенцем“, если не поймет этого.

— Еще вопрос. Как вы думаете, что отличает Конти от других, что привлекло внимание Рея Макгрегори, или это только благодарность?

— „Я считаю, и это может прозвучать грубо и ужасно, но это правда — это просто случилось в нужном месте в нужное время. Плюс нужные наркотики, нужная выпивка. И он обернулся и увидел его. Бум! Но в нем, естественно, что-то такое творилось, внутри. Довольно сильный контрапункт, о котором он не имел ни малейшего представления, когда выбрал его“, ну, вы понимаете? „Но у него было что-то в голове и сердце, что начало притягивать“ Рея позже. „Ты что-то схватил, а там крючок, и ты не можешь отделаться, просто взять и отбросить это“.

Проклятый Сноу! Говорит серьезно, а сам, словно потешается. Постиг суть вещей! Докопался! Кто-то, словно тянет за этот крючок, и Рой чувствует, как он поворачивается в плоти. Обоюдоострый, с заточенным наконечником. И Энди чувствует, только улыбается. Хорошо, черт возьми, что он есть. Удержал. Не дал соскочить и разбиться…

Прерия. Мудрые старые пески. Она ждала. Терпеливо и молча. Энди чувствует, ощущает ее дыхание. Размеренное. Глубокое. Что стало с его жизнью? Не песок уже. Пыль. Тяжелая. Намокшая. Степь позволяет думать. Снимает покрова, оголяя суть. Поворачивает ее, словно проецирует в трехмерном изображении, раскрывает, являя голую сердцевину. И парень думает. Нет, не думает. Не до того. Просто чувствует, и чувства громоздятся, валятся бесформенной кучей. Думать не получается, потому что все забито обидой. Он не осознал еще, не понял, где он. Надежда — страшнейшая из категорий. Она искажает реальность, заставляет не понимать, что есть черты, которые можно переступить лишь в одном направлении. Это, когда уже не будет. Уже. Не. Будет.

Парню не было жаль себя, ему было жаль надежду, которую он вынашивал, как ребенка в утробе своей души. Теперь он мертв, но Энди еще не осознал это, и его материнская суть вопит о невосполнимой утрате. Надежда мертва, но он не готов принять, потому и не решается похоронить. Природа хнычет, брызжет моросящим дождем, словно пытается удержать слезы, а Энди не пытается. Они текут по щекам, и душа сжимается, лишаясь влаги. Степь молчит. Мудрая, она позволяет ему плакать. Пусть текут, иначе, оставшись внутри, они взорвут ему сердце.

Вечереет. Выцветает день, и наступает бесконечность. Мрак наползает чистильщиком, запрограммированным роботом с металлическими щетками. Сейчас сотрет картинку, соскребет шелуху, оставив дрожащую суть. Прохлада шершавым кошачьим языком вылизывает кожу, вздыбливая волоски, и они восстают антенками, словно готовятся уловить приближение чужака.

Парень сидит, обхватив колени и зарывшись лицом в скрещенные руки. Он опять один во всем этом мире. Только он и прерия, и она разговаривает с ним.

— Грея, — почти вслух заскулил Энди. — Что мне делать?

— Посмотри-и-и-и други-и-и-ми глазами-и-и-и, — парень так явно слышит ответ, словно кто-то шепчет слова на ухо.

— Не могу. Мне страшно.

— Хочешь расскажу-у-у-у, что ты видишь… видишь… видишь? Ты это знаешь… знаешь… знаешь, но боишься услышать-ть-ть. Больше всего на свете ты хотел, что бы он выжил… выжил… выжил. Ты готов был отдать, что угодно, лишь бы это было так… так… так. Он выжил, но и ты отдал за это то-о-о-о, что был готов… готов… готов. В отношениях с ним ты никогда не думал о себе… себе… себе, почему же теперь… теперь… теперь думаешь? Разве, если ему потре-е-е-ебуется, ты еще раз не проделаешь то же… то же… то же самое?

— Не знаю.

— Знае-е-е-ешь. Не лги себе. У тебя не получится… лучится… учится…

— Грея, мне плохо.

— Ви-и-и-ижу. Прими все и живи… живи… живи… Твое счастье трудное-е-е-е, но оно твое-е-е-е… Просто дожди-и-и-ись его… Ищи западный ветер… ветер… ветер… Он даст силы… силы… силы…

Энди вздрогнул. Разлитая тишина, сквозь которую шуршит дождь. Западный ветер? Наваждение воспаленного ума, или степь говорила с ним? Парень чувствовал себя странно, словно все его силы ушли в землю, прошли сквозь фильтры и теперь вновь заполняют его, но их мало, они слабые, и он чувствует, их едва хватит, чтобы не упасть. Сколько он посидел здесь? Час? Два? Вечность? Энди сел на мотоцикл и понял, что он не знает… он ничего не знает… не зачем он… не куда ему… не почему он… Он находится в пространстве, где нет координат, нет векторов, времени, расстояний. Есть только ноль. Абсолютный. И парню придется сейчас разметить свою жизнь, нанести на нее какие-то знаки, риски, выставить уровни и углы, взвесить себя, чтобы как-то начать жить. Куда ехать? Где искать прибежище? Глубокая ночь. Энди подумал о тех, кого любил. Дженни, Джил, Капли Дождя, Тиа… Стайка нахохлившихся воробушков засуетилась в пустоте души. Они маленькие. Теплые. Озорные. Прыгают там, клюют рассыпавшиеся зернышки любви, и Энди становится теплее.

В ночи все обостряется, становится значимым. Любой шорох, звук, движение. Проводимость ночи идеальна, словно создана для того, чтобы рихтовать, чеканить, контурировать все, что смазано днем. Звук мотора мотоцикла Энди воспринимается требовательно, словно заявляет свое превосходство над размякшим сонным миром. Дом госпожи Эдда тонет во мраке. Даже фонари светят как-то сонно и лениво. Высокий кованый забор опоясывает кусок бестелесного мира, словно держит его, чтобы он не уплыл, смешавшись со всеобщей темнотой. Дженни спит. Где-то там, в этой бездонной чернильной дали. Энди погладил рукой безразличный металл ограждения. Парень перескочил время, прошел сквозь его толстый слой и оказался там, где его не ждут. Дождливая морозь тихонько перешептывается с листвой. Сочувствует понимающе. Надо ждать, пока утро не вернет все на свои места, не расставит и не подсветит. Он виновато думает о Дженнифер. Примет ли? Протянет ли руку дружбы? Или он чужой? Металл жжет кожу на лбу, но парень смотрит, проходя взглядом холодный сад, остывшие стены, чтобы оказаться там, внутри, где есть человеческое тепло. Неожиданно на втором этаже включается свет, вырезая в темноте теплый желтый прямоугольник, и Энди видит, как в обрамлении темного багета появляется тонкий силуэт фигуры Дженни. Она вглядывается в темноту, а после исчезает и… включаются окна на первом этаже, открывается дверь, впуская смесь холода и сырости. Энди не чувствует, как по щекам бегут слезы. Это радость, которой не за что зацепиться внутри, и она соскальзывает, не удержавшись.

— Энди?!

Бесконечные попытки открыть ворота. Дженни суетится, роняет ключи, а Энди улыбается. Она такая милая, знакомая. Такая его. Обнимает, и ей все равно, что он промокший, холодный и грязный.

— О, Энди, — наверное, она тоже плачет, только одежда впитывает слезы.

— Дженни, милая, — он бы рад сказать больше, только не может. Кто-то сжал кулак в горле, не выпуская слова.

Она отстраняется, заглядывает в глаза, а он видит только всполохи влажных огоньков.

— Энди. Ты весь мокрый! Идем! Идем скорее!

— Дженни, постой, — парень не решается. Он, вроде, не имеет права, уехав просто так… бросив все просто так… потому что…

— Что случилось? — взгляд миссис Эдда пытает. Она, словно хочет увидеть суть.

Он мнется, не понимая, как сказать.

— Он не принял меня.

— Не может быть! Как не принял?!

— Он отказался от меня, — Энди с трудом произносит слова, словно вновь учится говорить, словно виноват и не знает, как оправдаться.

— Отказался? Но как?

Парень молчит. Знает ответ, но он слишком жесток. Энди мнется с ноги на ногу, опустив голову. Кусает губы, а слов нет. Она все поймет. Она всегда понимала.

День неуютный. Тесный какой-то. Рой сидит за столом, бессмысленно глядя в чашку с остывшим кофе. Стив давно ушел, но Маккене все равно, потому что он тоже ушел. В себя. Бродит там в темных переулках одинокого покинутого мира, позабыв, что искал. Следом волочится тяжесть, и Рой устает. Кто-то забрал мысли, оставив одну единственную — вот и все. Две невидимые сущности спорят друг с другом, но Маккена слышит их со стороны, словно стоит рядом. Бесполезный спор, потому что не имеет значения, кто из них прав. Правота уже не изменит ничего. Поздно. Слишком. Безвозвратно. На сердце тяжесть, и Рой чувствует его очертания. Оно здесь, под ребрами. Холодное такое и напряженное. Бьется, словно делает одолжение. Плунжерный насос, в котором хлюпает бесполезная кровь. Наплывает понимание безысходности, а это — когда нет надежды. Не получается принять, потому что нужно смириться, а смириться не получится именно потому, что невозможно принять. Два крайних положения маятника, два тупиковых положения сознания, и оно носится этим маятником среди них, бьется и летит в обратную сторону. Как смог бы Энди принять его самого после всего, что произошло? Как смог бы он сам принять Энди после того, на что обрек мальчишку? Почему он не сдох? Зачем парень выходил его? Чтобы дверь вновь закрылась для него в одном направлении?

Он чувствовал, как обмирает сердце, выдавливая волны холодного ужаса. Я хотел спасти тебя, Энди. Хотел дать тебе возможность жить. Хотел дать возможность сменить эту жизнь, где не будет того, что… Прошло слишком мало времени, и прозрачная субстанция парня еще бродит по гостиной. Руки, такие живые и теплые еще ощутимо касаются воспоминаний… и голос звучит в закоулках памяти, а в ванной… там два полотенца и две зубные щетки… аккуратно сложенное постельное белье наверху, в студии. Он всегда убирал его туда, чтобы вечером принести и спать на диване. Чувство стыда нарастает, плотно забивая все клетки. По столу и полу все еще рассыпаны монеты. Мелочь в довесок к беговой дорожке. Все, что было, а там… на крючке возле двери два ключа на колечке без брелока. Рой не видит их в осевшем мраке. Он просто знает, что они там. А еще рюкзак Энди с индейской бахромой на крышке и надписью „Navaho life“. Он обосновался на крючке с появлением парня, будто тот привез в нем всю свою жизнь. Он и привез всю свою жизнь, словно надеялся, что для нее найдется место в жизни Роя. Желтые лилии в корзине. Так и остались у входной двери, как цветы на могиле. Они кощунственно прекрасны для живой похороненной жизни, и слова Стива „хочешь умереть — убей того, кто тебе дороже всего“.

Маккена подумал о рюкзаке. Покинутый мир с вещами, которые утратили смысл. Рой расстегнул замок, ослабил шнурок и заглянул внутрь. Энди действительно не нажил ни живота, ни мебели. Как и сказал в Литл Рок. Пара джинсов, ветровка, футболка, смена белья и носков, словно он приехал на пару дней, и этого достаточно, чтобы не заморачиваться стиркой. Маккена вдруг понял, что Энди ни разу не взял из шкафа ни одной вещи, словно и не знал, что они там есть. Выходит, все это время он жил в ощущении временности? Рой достал из рюкзака мягкую папку. Его фотографии, вырезанные из журнала, квитанция о переводе и дарственная на студию. Богатство мальчишки, аккуратно сложенное в полиэтиленовый сейф. Почти пустой флакон духов. Рой взглянул на этикетку с названием и чудом сохранившуюся наклейку с ценой. Пять долларов. Боже мой! Он бы плюнул в лицо тому, кто рискнул бы предложить ему испытать на себе аромат за такую цену, но это был запах Энди, и внутреннее существо Роя заскулило. Нет, оно не вытянуло шею, оно сжалось до комка и заплакало. Все эти вещи, постиранные и аккуратно сложенные в рюкзак… Выходит, Энди жил и знал, что рано или поздно ему придется уйти, просто это оставалось делом времени.

Еще ни разу в жизни, даже после того злополучного дня Рой не испытывал к себе такого презрения. Нет, больше никогда в жизни он не пойдет на суицид. Что бы не случилось, как бы не повернулась жизнь, он заставит себя жить. Это единственное, что осталось у него от Энди. Гребанная жизнь, которую он проиграл в карты самому себе, поставив на кон все, что у него было.

— Почему ты не о чем не спрашиваешь? — не выдержал Энди, понимая, что Дженни медлит с расспросами. Он видел, как она положила в чай уже пятую ложку сахара, не замечая этого.

— Потому что ты не готов объяснять. К тому же, ты уже сказал достаточно, чтобы я поняла, что ты опять обогнул жизнь, вернувшись к тому, от чего и ушел.

— Теперь уже насовсем.

— Ты знаешь, мой дом всегда открыт для тебя. Я подготовлю комнату… твою комнату…

— Не надо. Я не хочу…

— Иногда человеку необходимо закрыть дверь, чтобы подумать в одиночестве.

— Прости меня, Дженни, — Энди опустил глаза. — Прости меня.

— Я надеялась, что ты будешь счастлив. Ты, как никто другой, должен был стать счастливым…

— Это было так же невозможно, как и…

Он не мог подобрать сравнения, чтобы в нем не осталась хотя бы крошечная доля возможного. Дженнифер поднялась, подошла, обняла, а Энди зарылся лицом в складки ее халата и разрыдался. Она позволила ему и лишь нежно гладила по всклокоченным, пропитанным дождем и дорогой волосам.

Энди спал, а миссис Эдда рассматривала его лицо, завидуя в глубине отблеску луча, разлившемуся по его щеке. Лицо парня всегда казалось ей идеальным, хотя в нем не было ни одной правильной черты. Он выглядел уставшим, словно резко прихватил к возрасту несколько лет. Кто он для нее? Слишком многое, чтобы быть в состоянии объяснить это. Он даровал ей не только людей, которые стали смыслом жизни, он дал ей саму себя. Неприкрытую. Откровенную. Смелую. Что она может дать в ответ? Она бы отдала все, вот только нужно ему совсем другое.

Рой отказался. Этого не может быть. Дженни до сих пор не могла поверить, не могла понять, как это возможно, но он отказался, и это огромно. Реально. Чудовищно. Энди спит. Чуть притупляется боль. Завтра будет хуже. Много хуже. А послезавтра еще… Он должен нести это один. Джен боится даже думать. Она слишком хорошо знает, чувствует, зачем он вернулся. Заступает утро. Крадется безмолвной тенью. Ночь на время забрала реальность, чтобы с рассветом водворить ее на место. Утро неминуемо нарастает, поднимая в Дженни клубы гнева. Проклятый Маккена! Это невозможно! Этого не может быть! Нет, этого не должно было быть! Рука парня с проступившими на кисти венами. Чуть подрагивают пальцы. Татуировка. Resist, Энди! Tolerate!

Утро наползло безрадостное и сопливое. Оно, словно было больно′ и утопало в этой болезненности. Только в наступившей серости Энди немного успокоился и перестал ворочаться. Пусть поспит. Ему уже некуда спешить, жизнь все равно не готовит ему подарка, а, значит, чем позже оно опрокинется реальностью, тем лучше. Дженни выбралась из-под одеяла и, ступая на мысках, отправилась в гостиную. Там, в спальне спит давно знакомый ей человек, но она боится. Боится его не узнать. „Он от меня отказался“. Дженнифер пытается измерить глубину этих слов, но не может. Они бездонны. Темные лабиринты идут все глубже, и каждый приводит в тупик. Она так далеко ушла в свои мысли, что вздрогнула, когда Энди обнял и поцеловал ее.

— Привет. Я не слышал, как ты встала.

— Не хотела тебя будить. Надеялась, ты поспишь подольше.

— Я привык вставать рано. У меня было столько дел, — он осекся, задумался на мгновение, а после продолжил, и Джен услышала, как дрогнул его голос. — Вот уж точно, что было.

— Что ты собираешься делать?

— Надеюсь, что Дав примет меня…

— В смысле?

— Во всех смыслах.

Ей хотелось ошибиться. Хотелось понять, что она ослышалась, но он сказал именно то, чего она очень боялась.

— Энди…

— Все хорошо, милая. Все чертовски здорово.

— Энди…

— Я взрослый мужчина, и должен заработать деньги. Я могу это сделать быстро, пока я еще молод и…

— Этого не может быть! Ты не…

— У меня в кармане ни цента. Я даже паучка прокормить не смогу, не то, что себя! Что ты предлагаешь?! Стать содержанкой?! Так я это уже проходил. Взять в долг?! И это я уже проходил! У меня ни крыши над головой, ни лишней пары трусов! Знаю, что ты скажешь, и поэтому сразу говорю тебе: „Нет“! Я хочу сам содержать себя! Прими это!

— Ты столько раз спасал его! Столько раз спасал всех! Почему же ты не хочешь спасти себя?! Ответь мне, Энди!

— Именно этим я и собираюсь заняться…

— Я не верю тебе!

— Правильно делаешь, потому что плевать я на это хотел.

Стив опустил голову на спинку дивана и закрыл глаза. Он чувствовал себя скверно. Ощущение чего-то отвратительного пропитывало все вокруг, и Шон мечтал об одном — просто немного забыться и отдохнуть. Он не спал всю прошлую ночь, и ему казалось, еще немного, и он упадет просто там, где стоит. Ему не хотелось ни с кем разговаривать, но в мыслях происходил непрекращающийся диалог с Роем. Маккена отвечал ему невпопад, от чего, в конечном счете, в голове случился хаос. Наверное, Шон даже начал дремать, когда щелкнула дверь в кабинет.

— Я просил меня не беспокоить, — устало произнес он.

— Знаю, но я думаю, ты должен знать. Рой в клубе, — ответил охранник, словно извиняясь.

— Что-о-о?

— Рой в клубе.

— Вот, черт! Где он?

Стив пытался найти Маккену на мониторе видеокамер.

— Судя по опустевшему танцполу, — с лукавцой произнес охранник, — он в темных комнатах.

Шон включил на мониторе картинку с камеры ночного видения.

— Так и есть. В каком он состоянии?

— В алкогольном.

— Все сначала, — глубоко вздохнул Стив, сжимая виски ладонями.

— Я бы не стал так волноваться. Он, как никогда, тихий. Что прикажешь?

— Не спускайте с него глаз. Сядет в баре, не трогайте. Как будет готов, сообщите.

— Как скажешь, Стив. Он хреново выглядит.

— Это не самый худший его недостаток. Иди, займись тем, о чем я просил.

— Не волнуйся. Я буду его самозабвенно нянчить.

Не прошло и часа, как Шон тащил Роя к машине. Ноги заплетались, и Маккена едва мог идти, сильно прихрамывая на больную ногу, но он не сопротивлялся и ничего не говорил. Стив тоже ничего не говорил, потому что было нечего. Он лишь понимал, что стоит в начале нового круга.

Дав едва перешагнул порог клуба, как ему сообщили, что Энди сидит за барной стойкой.

— Что делает? — спросил Смит, уже просчитывая в голове кучи причин.

— Пьет дешевую водку.

— Опять на мели. В принципе, ничего странного. Этого и следовало ожидать.

— Что, выкинуть его?

— Зачем? Должен же я получить сатисфакцию. Он, видно забыл, что мне хамить нельзя.

— Так, делать-то что?

— Минут через пятнадцать пусть рассчитается и поднимется в кабинет.

— Как скажешь.

— Как же так? — наигранно начал Дав, когда бармен доложил, что парень отказался платить за алкоголь. — Ты приходишь ко мне в клуб, а платить не хочешь? Мы расстались, не попрощавшись. Так долго не виделись, а ты решил…

— У меня нет денег, — перебил Энди.

— Какая неприятность! — почти всплеснул руками Смит. — И неожиданность! Почти боюсь спросить, что же случилось, что ты в такой печали?

— Неважно. Я ищу работу.

— Чудесно! А ко мне какое это имеет отношение?

— Дай мне работу, Дав.

— Думаю, ты прочитал объявление и пришел на вакансию коренщика?

Энди не ожидал. Ему вдруг стало до тошноты противно, но он сдержался.

— Я согласен на любую.

— Ты согласен на любую. Отлично. Дай-ка, я подумаю, — он издевался, но парень терпел.

Смит выписал по кабинету круг и пренебрежительно уставился на Энди.

— Танцор на шесте мне сейчас не нужен, да и проституток хватает, но я пойду тебе на уступки. По старой, так сказать, дружбе. Массовка на платформах и танцполе. Оплата, как у новичка. Секс услуги — пятьдесят на пятьдесят. Такса прежняя. Что касается меня, то — по первому требованию. Вот все, что я могу предложить.

— Ты с ума сошел! — не выдержал Энди. — Это — невозможные условия.

— Ну, как для кого. Если тебя не устраивает, дверь на прежнем месте. Я тебя не задерживаю.

Энди нервно развернулся и направился к выходу.

— Надеюсь, во избежание проблем, — крикнул вдогонку Смит, — по дороге ты заплатишь за алкоголь!

Парень уже открыл дверь, но вдруг остановился и обернулся. Дав сидел за столом, вальяжно откинувшись на спинку кресла, и смотрел на Энди своим отвратительным птичьим взглядом.

— Я согласен, — произнес парень, опуская глаза.

— Отлично. Тогда закрой дверь на ключ и иди сюда.

Не прошло и часа, как Энди спускался по лестнице, проклиная себя. Ему не хотелось ни с кем разговаривать,хотелось лишь поскорее смыть отвращение от прикосновений Смита.

(1) Здесь и далее фразы, помеченные курсивом, принадлежат Г. М. Харольду и взяты из его интервью.

Часть 6. NO. I CANNOT.

3.6 NO. I CANNOT. (Нет. Не могу)

Рою уже изрядно надоело происходящее шоу, и он смотрел на Энди, пытаясь понять, что именно того так развлекает.

— Я соскучился, — шепнул он, наклоняясь к самому уху парня.

— Я еще тебе надоем за неделю, — улыбнулся парень, и Маккена успел скользнуть взглядом по губам мальчишки.

— Неделю?

— Потом посажу тебя на диету деньков на десять, — пропустив вопрос, продолжил парень.

— Какие десять деньков? Я и так голодаю неделями…

— Ты? Голодаешь? Смешно, честное слово. Да, ты целыми днями лакаешь сливки! У меня пять выступлений в Венеции. И не возмущайся. В твоем возрасте разумное чередование обжорства и воздержания очень даже не вредно.

— Ты издеваешься, что ли? Какие сливки? Шпинат без соли! Ты бываешь верхом на палке чаще, чем…

— Берегу твой шест. Износ, знаешь ли, амортизация…

— Еще скажи коррозия и потеря прочности.

— Не скажу.

— Ну, спасибо огромное. Почти вдохновляет. Иногда у меня возникает непреодолимое желание переломать тебе ноги.

— Не стоит. Поломаешь игрушку — расстроишься. Тебя сначала накроет чувство вины, потом оно перейдет в омерзение, потому что я непременно и сразу разжирею. Конечно же, ты предпримешь шаги, чтобы остановить процесс моего разложения. Тебе придется меня упражнять, удовлетворять, кормить, подмывать, не говоря уже о том, что выносить за мной горшок…

— Перестань. Меня сейчас вывернет.

— Не сомневаюсь, что вывернет. Так что, предвкушай. Неделя — достаточное время, чтобы прокачать твой организм от пяток до макушки и обратно пару тысяч раз.

Рой открыл рот, чтобы ответить, но так и не успел ничего сказать. В этот момент ведущий окончательно вошел в раж, потерял контроль и уже неприкрыто пытался влезть Сноу в душу.

— Интересно, — начал он, почти восхищаясь собой и собственными вопросами, — если не Рея, то кого бы вам хотелось сыграть в этом сериале?

— Конти, без сомнения. „Сыграть это еще сложнее, чем кота под стеклом. Не знаю… я бы сыграл…“ Рея. „Он — единственный персонаж, которого я сыграл бы“.

— Вы достаточно откровенны, делая такие замечания. Можно поподробнее?

— Он мне нравится.

— То есть, можно полагать, думая о нем, как о реальном человеке, вы бы не отказались быть его другом?

Сноу сделал паузу. Как актер, умеющий владеть собой, он изобразил это очень красиво. Просто выждал столько времени, сколько было необходимо для очаровательности момента. Маккена не мог этого не отметить.

— „Sí, mi amigo. Cada día“, — на этот раз Сноу сделал половинную паузу и взглянул на Роя. — „Y todas las noches“ (1).

Он еще и говорит по-испански?! Познаний Роя, полученных еще в юности и через раз, едва хватило, чтобы понять смысл фразы. В этот момент Маккену поразил взгляд Джима. Он посмотрел на него как-то по косой, словно прицеливаясь, а после неприкрыто прямо. Это был взгляд, захлебывающийся в кипящем клубке эмоций. Взгляд превосходства молодого самца, призванный низвергнуть короля с его пьедестала. Этот взгляд кричал: „Я тоже Рой! Нравится тебе это или нет! И править тоже буду я!“

— Что он сказал? — поинтересовался Энди, понимая, что это важно.

— Каждый день и каждую ночь, — перевел Маккена, почти давясь каким-то комом.

— О-о-о! Я его понимаю, — улыбнулся парень. — У него, кажется, проблемы. Может, дашь ему шанс?

И тут Рой посмотрел на Энди. Это был взгляд человека, уставшего от постоянного и чрезмерного внимания. Пренебрежительный и утяжеленный. Характерный взгляд Маккены в применении ко всему остальному миру, отделяющий и отодвигающий этот мир на определенное расстояние.

— Ты же сказал, он натурал.

— Это он сказал, — поправил Энди.

— Это немаловажно, когда тебе нравится персонаж, которого играешь, — как птичья лепешка, которую вряд ли кто-то ждет, хотя она и приносит удачу, обрушился голос ведущего. — Как насчет влюбленности в своего героя?

— „Я не знаю, как насчёт того, чтобы влюбиться, хотя отчасти и так; просто принимаешь его таким, как есть, вспоминаешь то, что ты делал, свой опыт, ищешь ассоциации и похожие вещи, и неважно, каким ужасным он может быть, агрессивным и жестоким, понимаете, каким бы он ни был. Или просто глупым, знаете, он может быть слабоумным, но всё же… ты должен вкладывать в него что-то такое, что ты помнишь или испытывал, потому что если ты этого не делаешь, ты изолируешься от него, или он изолируется от тебя, и не возникает взаимодействия“.

— Что ж, — продолжал ведущий, словно старался уместиться в некий временной формат, в который необходимо впихнуть определенный километраж информации, — теперь клише наиболее часто повторяющихся вопросов из зала. Видимо, эта тройная ориентация гей-натурал-актер волнует немалое количество зрителей. Как вы, как гетеросексуальный актер чувствовали себя в весьма откровенных сексуальных сценах?

— Актер не может быть гетеросексуальным или нет. Не может быть педофилом или нет. Не может быть убийцей или не быть. Актер — это ремесло играть то, чем ты на самом деле можешь не являться. Сегодня ты играешь священника, а завтра сутенера. Ты можешь в жизни никогда не сталкиваться с тем, что предстоит сыграть. «Но в то же время, знание о том, что из себя представляет что-либо, не обязательно даёт тебе возможность понимать это полностью. Будь то римминг или что угодно. То есть, самих понятий „гей“ или „натурал“ не существовало бы, если бы у нас не было способности составлять концепцию того, что мы делаем. Если коротко, то – нет. Я актёр, я играю роль».

— По-вашему, секс-сцены действительно настолько откровенны, как о них говорят? — не унимался ведущий. — Особо хотелось бы узнать ваше отношение к сцене с риммингом, раз уж вы упомянули об этом, — он был почти счастлив, что Джим невольно коснулся этой темы.

„Боже, — подумал Рой. — Римминг — основная точка отсчета сериала. Все начинается с римминга. Без него, конечно же, никуда. С места бы не сдвинулись. Все, блин, специалисты по риммингу. А ты, молодец, толстяк. Даже не покраснел и ошибок в произношении не сделал. Обчитался, поди, интернета, чтобы не плюхнуться жирной задницей в лужу? Чертовы натуралы! Будут лезть тебе в задний проход без смазки, словно там медом намазано, а после удивляются, что во что-то вляпались. Гетеросексуальный мир. Смешно, честное слово“.

— „Люди могут смотреть эту сцену римминга в первый раз и даже слышать диалог, но если они не знают, что такое римминг, они не поймут, что это вообще такое. Для гетеросексуалов, которые никогда не сталкивались с такой сексуальной практикой, трудно понять, что, чёрт возьми, происходит. Но они понимают, что два человека занимаются сексом. Так что, с точки зрения актёрского исполнения сексуального действия, ты просто должен вкладывать всю свою энергию и старания в то, что происходит, что бы это ни было. Люди будут понимать это на том уровне, на каком им дано это понять, и это будет иметь для них какой-то смысл“.

— Значит для вас это не проблема, насколько я правильно понял?

— „В том смысле, чтобы быть гетеросексуальным актёром и играть гомосексуальные секс-сцены? Нет, я не думаю, что это препятствие. На самом деле, это вызов. Это то, что и должен делать актёр. Ты живёшь в чужой шкуре. Ты находишься полностью вне собственного жизненного опыта. Вероятно именно это, больше, чем что-либо другое, было для меня наибольшей возможностью научиться чему-то. Это — как космос, постепенное постижение, потому что я подсознательно учусь чему-то, просто пребывая в образе“.

— Он рассуждает так, словно целыми днями только этим и занимает…

И тут Рой опять посмотрел на Энди. Трансформация взгляда была абсолютной. Это был уже не взгляд, а жестко поставленный вопрос с нотами гнева и примесью недоверия.

— Если только кто-то не показал ему…

— Показал, — беззаботно ответил парень. — На пальцах.

— На пальцах. Это было необходимо, если учесть, что я уже не спрашиваю, как?

— Это вопрос Бернарде. Сценарий принадлежит ей.

— А ей ты тоже показал? На пальцах?

— Ей объяснил на словах.

— На словах. Да, ты просто чудо-мальчик! Черт возьми! Я, наверное, сейчас умру от восхищения! Господи! Мне стоило раньше посмотреть то, что вы там снимаете, чтобы…

— Что-то изменилось бы?

— Его бы не было.

— Это Джим на тебя такое неизгладимое впечатление произвел?

— Представь себе! Мой фантом во плоти! Обнаглевший, как…

— Он весьма убедителен и близок к оригиналу, — Энди забавлялся с ревностью Маккены.

— Слушай, а этому, как его там? Конти. Ты ему тоже на пальцах показал? Иначе, он должен был обделаться без подготовки прямо перед камерой. Не каждый, знаешь ли, к риммингу готов… Особенно, если тебе его тупой натурал делает. А, Энди?

— Не готов ответить. Мне ведь его делал не тупой и слишком не натурал.

Селевой оползень Роя опять поехал по склону в полном соответствии с надлежащими законами. Ревность тоже поднималась в соответствии с законами удирающего кофе. Она уже почти готова ливануть через край, когда кто-то, словно поднимает эту самую турку, но она все еще продолжает буйствовать внутри. Ну, конечно же, Сноу! Опять Сноу! Ведущий все никак не слезет с него. И так пристраивается, и так. Уже вспотел, и подмышками заметно намокло, а все продолжает заниматься с Джимом словесным сексом. Воистину, все замешано на нем. Тут опровергай — не опровергай, но, похоже, это основа всех законов, потому что все, в конечном счете, сводится к одному и тому же. Стоило так долго мучиться, писать роман, снимать сериал, чтобы люди так ничего и не поняли. Секс — сексом, но разве фильм об этом?

— „И это почти как… как с технологией. Воображение может быть намного сильнее, чем многие люди, включая меня, способны поверить или достаточно развиты, чтобы понять“. „Никак не могу решить, как же мне отвечать. Большинство геев, с которыми я работаю, видят во мне натурала, и это… довольно забавно. Нет, правда, очень весело отвечать на этот вопрос. Я — гетеросексуал, и сейчас впервые рассказываю об этом“, ну, вы понимаете? Но, знаете, что меня привлекло? „Это смелость этой затеи, понимаете? Правда ли всё так и будет, и если да, то смогу ли я быть способным… быть способным быть способным быть способным… я могу это слово пять тысяч раз сказать… Смогу ли я, буду ли я способен это вытащить? Было в этом и что-то… такое немножко… немножко пугающее в попытках представить себя способным не только выполнять всю эту необходимую физическую акробатику, но и быть… достоверным, каким был тот человек, тот персонаж — я видел оригинал, и он меня поразил, это было задолго до того, как я узнал, что будут делать адаптацию…“.

Что-о-о? Рой не понял. Это он о ком? Сноу вновь взглянул на Маккену. Натурал хренов! Он такой же натурал, как и я! Чертово отражение в кривом зеркале! Молод, элегантен, небрежен, до одури сексуален… Рой не поверил собственным мыслям. И, к тому же, у него нет с этим проблем… Так, что ли, он говорил? И еще это заедающее „ну, вы понимаете“. Да, ни хрена мы не понимаем!

— Понятно, — делает вид ведущий, - но, все же, я хочу вернуться к предыдущему вопросу. О поцелуях. Мы все знаем, что это такое, но я представить не могу, чем поцелуй с женщиной отличается от поцелуя с мужчиной?

— Вы с точки зрения мужчины или женщины это спрашиваете? — поддевает его Джим.

— С вашей точки зрения.

— Что ж. Попробую объяснить со своей точки зрения. „Целоваться с мужчиной… это более животное ощущение. Это намного грубее и примитивнее, чем целоваться с женщиной. Женщины не торопятся. Это скорее игра. Это не бешеный порыв, чтобы получить разрядку. С мужчиной есть такой первобытный драйв, ты это чувствуешь в ту же секунду, когда начинаешь целоваться“.

— Вы делали это так самозабвенно и реалистично, что можно думать, вам нравилось это.

— Я люблю делать это в жизни, но речь не об этом. «Понимаете? Может быть, это. Я думаю для любого актера непросто все время целовать многих людей, да? День за днем. „Привет, как дела. — Хорошо, как сам? — До завтра. И послезавтра, и после послезавтра“. Не знаю. Они все прекрасные, замечательные люди. Просто сложно постоянно совать свой язык в чей-то рот, и каждый раз это новый человек».

Энди внутренне посмеивался, переводя взгляд с Роя на Джима. Забавная картина. Ты рассуждаешь о себе, только со стороны. Ты видишь себя, только не совсем себя, потому что себя ты сам не видишь, а видишь так, как видит он. Ты рассуждаешь о себе со стороны, только ничего сделать не можешь, потому что ты — это не ты. А Рой злится, потому что Джим отлично проиграл его суть. И Бернарда — молодчина. В лабиринте Роя нашла тот единственный правильный проход, который привел ее к пониманию. Роман написан чудесно, потому что она научилась свободно перемещаться внутри Маккены. Но она слепа, хотя и не знает этого. Это был лишь обводной канал, а Рой уходит нутром совершенно в другую сторону. Она описала то, что он показал, но это совсем не то, что он есть на самом деле. Он другой. За прекрасно прорисованной оболочкой закоренелого свободолюбца скрыта нерешительная мягкая душа. Она слишком хрупка для механических прикосновений, и Энди сам сдувал с нее пылинки, чтобы они не ранили ее обломившимися краешками. Джим, как и все, завяз в паутине защитной оболочки Роя, понимая суть лишь на этом допустимом уровне.

— „У меня не было никакой карьеры, когда начался сериал. Мне не о чем было рассказывать. И мне неинтересно было обсуждать мои сексуальные предпочтения“, — продолжал Сноу, и Энди понял, что народ во главе с ведущим продолжает таскать его ориентацию туда-сюда-обратно, словно все еще ждут, что он скажет нечто совершенно обратное. –„Я — натурал“, - продолжает Джим, — но если мы говорим о сериале, то это несущественная информация».

— Он так отчаянно кричит о своей натуральности, что создается впечатление, что он не только с тобой терял девственность…

— Он будет актером одной роли, — неизвестно почему вдруг произнес Энди.

Молчаливый вопрос Роя, заключенный во взгляде, переведенном с Джима на парня, приобрел характерную шершавость.

— После тебя он вряд ли сможет играть стандартного супергероя. Он так же вляпался в тебя, как и я или Стив. Мы ведь тоже актеры одной роли. Что в тебе такого, что люди тонут в этом?

— Я свят в своей идеальности, — хотел отшутиться Маккена, но Энди совершенно серьезно ответил:

— Ты порочен в своей идеальности. Ты — наркотик, вызывающий привыкание.

— Может, тебе полежать в наркологии?

— Лучше сдохнуть от передозировки. А, к тому же, у них вряд ли есть противоядие от тебя.

— Еще один вопрос, — нетерпеливо ерзая в кресле, продолжил ведущий. — Как вы можете объяснить, так сказать, идеальные десятилетние отношения Рея и Криса? Им же было уже почти по тридцать, когда они познакомились при, в общем-то, весьма случайных обстоятельствах. Не кажется ли вам, что Рей попросту использует своего друга?

— Это достаточно сложный вопрос. «Я думаю, Крис каким-то странным образом напоминает Рею о том в его жизни, что он не хочет принимать. Напоминает о том, что мы не всегда можем делать все, что нам хочется, быть такими, как нам хочется. Поэтому по большому счету Рей бывает так жесток к нему. Он наказывает сам себя через такое отношение к другу. Но он так сильно его любит, что… это приводит к ненормальному замкнутому кругу. „Я причиняю боль себе, потому что ненавижу тебя, потому что я ненавижу себя, но я люблю тебя, и поэтому поступаю ещё хуже. Думаю, никто лучше Криса не знает, каков он на самом деле. И это самое важное для“ Рея. Для него невозможно признаться в любви. Нет, не в том смысле, в каком они часто говорят это друг другу, а именно в глубине чувств и в силе этих чувств. Наверное, это звучит странно, но он причиняет Крису боль именно потому, что сильно и глубинно любит его. „Но каждый раз, когда он смотрит на него, он вспоминает, что и тот его любит, а сам он хочет быть с ним, но не хочет быть с ним, но хочет быть с ним, но не хочет быть с ним“.

— Хорошо. Тогда вполне закономерный вопрос. Чем, по-вашему, отличается проявление любви Рея к Крису и Конти?

— "Разве это не очевидно? Он очень жесток к одному, очень жесток к другому. Он над обоими издевается, с ума сводит", но они это терпят и будут терпеть вечно, потому что, на самом деле, Рей дает им то, что им больше всего нужно.

— Вы говорите так, словно всю жизнь знали его, словно жили с ним под одной крышей…

— Отвечу сразу, пока вы не успели наговорить глупостей, — ответил Сноу, и Энди уловил легкие колебания раздражения.

Джим прав. Пора начать раздражаться. В этом зале, наверное, найдутся не более десяти человек, которые не сбиты с толку разящей сексуальностью показанного героя. Всего лишь несколько человек, которым удалось пройти сквозь глянцевость поданного образа. Энди давно понял, Джим сыграл великолепно, многослойно, именно так, как способны понять Рея разные категории зрителей. Каждый видит в нем то, что и хочет видеть. Секс машина в тяжелой броне „мне плевать на все“, наделенная тончайшей глубиной „мне плевать на все именно потому, что не плевать“.

— «Не было какой-то отдельной линии, — с нотами усталости произнес Джим. — Просто он… Пытаться быть им. Иметь дело с тем, что он постоянно прячется за вечным „Мне все равно. Мне все равно. Мне все равно“. Сходить с ума от того, что на самом деле ему не все равно, но он не может это признать», вы понимаете? „Интересно видеть … ты делаешь что-то… Сценаристы решают, что ты прочитаешь, как актер, потом ты играешь это, и редактор с режиссером интерпретируют это по-своему, так? Получается, что определенные вещи, которые были сыграны, вам никогда не увидеть. И это странным образом меня завораживает — думать об этом. О чем-то скрытом внутри него, да любого из персонажей. Мы многого никогда о них не узнаем. Я понимаю, что немного отошел от вопроса, но его было интересно играть все время. Мне кажется, он чувствовал, что стоит ему чуть выйти за границы своего образа жизни, его задавят. Поэтому нам нужно было прорисовывать это четко. Понимаете, о чем я говорю? Даже когда он просто курит сигарету, да что угодно делает, он постоянно имеет дело с этим внутренним противоречием. Я видел Рея прежде всего, как человека свободной воли. Мне казалось, что самый прямой способ найти его, это приглушить все клише. Он просто хотел мужчин и верил, что он прав. Ему не нужно было сомневаться в себе. Разумеется, это была моя точка зрения. Каким он получился — это результат моих решений в сочетании с тем, как роль была написана, снята и смонтирована. Я всё время возвращался к уверенности, что его сексуальная ориентация не может быть предметом обсуждения ни для кого, включая его самого. Это очень освобождало и вдохновило меня на то, чтобы уклоняться от любых разговоров о моей собственной ориентации. Я натурал, но персонаж был слишком важен для меня, чтобы мешать его миру моей личной жизнью. Я был никем, и потому это уклонение сошло мне с рук. Думаю, это помогло сделать Рея убедительным геем. Может, и нет. Как бы то ни было, долгое время я не мог на это влиять“. «Если говорить о взаимодействии личности человека и персонажа, которого он играет, происходит так, что актёр играет и самого себя; так же было и с Реем, которому, вероятно, всё время приходилось преодолевать в себе самом все невосполнимые пробелы, компенсируя их своим поведением, „играть“ заявленного себя. И придерживаться своей внешней роли невероятно самоуверенного, и, в то же время, слыша все эти странные „звоночки“. Он слышал их повсюду… и он ничем не отличался от других, как и все, он чего-то боялся, пытался привнести какой-то смысл в жизнь, и он лишь притворялся значительнее и хуже, хуже, чем он был на самом деле… Но для меня было сплошным удовольствием вести себя как распоследняя сволочь, и что это всё мне сходило с рук. И мне не приходилось это обосновывать…».

А ведь Джим прав. Вся жизнь Энди сошла Рою с рук. И жизнь Стива тоже. Все прошло сквозь жернова, перемололось и вернулось к исходному. Непреодолимому желанию быть рядом. Преодолеть Роя нельзя. Он — магнит. Полюс. Точка одновременного входа и выхода. Сколько бы ты ни сопротивлялся, преодолеть его невозможно.

„Вестерн салун“ до отказа набит посетителями. Пятница с маскарадной вечеринкой. Энди старается не смотреть в сторону балкона, где сталагмитовым изваянием застыла фигура Дава. Тот доволен. Взирает свысока на кишащий танцпол. Стоит, опершись, широко расставленными руками о перила. Царь царей. Парень напротив. Танцует в клетке на платформе. Энди не видит, как Смит глотает слюну. Он просто знает это. Полночь. Еще три часа изнурительно-однообразных движений, а после — Дав по требованию. Без перерыва. Пока парень еще разгоряченный и уставший. Тому так больше нравится.

Массовка выглядит брутально. В высоких сапогах на шнуровке, полицейских фуражках, грубых ремнях на груди крест-накрест и кожаных стрингах. Эдакие лоснящиеся мальчики, диктующие свою волю. Музыка в клубе тоже изменилась и теперь составляет набор тяжелых перевозбужденных ритмов. Новый арт-директор не зря рвет когти, а Смит не жалеет, что платит ему огромные деньги. Каждый из них знает, чего именно хочет. Клуб приносит небывалую прибыль, и вот уже несколько дней подряд Энди слушает бесконечные разговоры Дава о строительстве мотеля. Парню плевать и на клуб, и на мотель, и на арт-директора. У него одно желание — дотянуть до конца выступления, пережить липкие ласки Смита и провалиться в сон. Он вновь въехал в свою коморку, только в ней теперь ни кровати, ни шкафа. Просто подстилка на полу и коробки для одежды. Нет фотографий Роя и ключей на колечке. Неуютный неустроенный мир. Без души. Без вещей. Без надежды. Энди так проще. Не придется ничего терять и можно плакать ночами, потому что появились новые проблемы. Дженни не разговаривает с ним второй день. Мартин — третий. Даже Том махнул рукой и отвернулся. Парень пробовал объяснять, но они не понимают. Они даже не пытаются понять, а он боится. До чертей собачьих боится. Ничего не иметь, чтобы ничего и не терять. Он бы изжил в себе любовь, но она сильнее, и он продолжает любить. Любить Роя, Стива, Джен и Мартина. Любить Тиу и Дель, Джил и Капли Дождя. Он пытается отбиваться по кругу, выстраивать стену, но она рушится… вновь и вновь рушится. Ему теперь проще, потому что Рой прав. Проститутки бывшими не бывают. Во всяком случае, Энди это не грозит. Ремесло приносит деньги, и плевать, в конце концов, какое оно на ощупь. Все теперь занимает свои места. Все, кроме сердца парня. Оно не занимает, потому что все еще вынашивает в своих клетках Роя. Что-то там спорит между собой, что-то с чем-то не соглашается, и это беспокоит, потому что раскачивает все остальное.

— Ты не спрашиваешь, как дела? — начал Энди, застав Капли Дождя на лавочке.

— А что спрашивать? Звон и так слыхать по всей округе.

— Какой звон? — не понял парень.

— От бьющихся осколков твоей души.

— Да, черт с ней, с душой. Ненужный орган. Только место зря занимает.

— Отчего ж ты тогда плачешь ночами и воешь, уткнувшись в подушку?

Энди не ожидал.

— Сынок, — сказал шаман, понижая голос. — Мне не нужны слова, чтобы знать, что с тобой. Мне не нужно видеть тебя, чтобы слышать твои стоны. Ты наказываешь себя за то, что потерпел неудачу.

— Неудачу, — на одной ноте произнес парень. — Это не неудача, Джек. Это крах. Неудача – это, когда ты споткнулся и повредил колено, а я переломал позвоночник.

— Позвоночник цел, но ты упал и боишься встать, чтобы понять это.

— Не хочу я ничего понимать! Мне очень больно, Джек. Я пришел просить тебя о помощи. Раздели нас. Я сделал для него все, что мог. Теперь он выживет и без меня.

Капли дождя не ответил. Вынул откуда-то кусок грубой веревки. Энди следил за стариком, не понимая, почему тот молчит.

— Знаешь, что это? — спросил шаман, растягивая перед глазами парня концы веревки. — Это твоя жизнь. Смотри, сколько нитей переплетено, чтобы она стала прочной.

Энди ничего не понял. Он продолжал смотреть, как старик завязывает на ней узел, вновь растягивая концы.

— Это – то, что ты сделал со своей жизнью, когда появился он.

Старик соединил концы веревки, связав их еще одним узлом.

— Если сможешь развязать, я смогу разделить вас.

Он скомкал веревку и, отдав Энди, вновь заворожено уставился на горизонт. В движениях парня скользило раздражение и нетерпение. Поскорее развязать узел. Что тут сложного? Пара мгновений, и все будет кончено. Каплям Дождя не надо поворачивать голову, чтобы видеть, как Энди замер. Он не верил глазам, стараясь осознать, что только что произошло. Он не мог найти связанные концы. Круг с одним узлом, как ювелирное кольцо с камнем. Как это возможно, ведь только что…

— Попробуй развязать хотя бы этот узел, — не поворачивая головы, попросил шаман.

Энди подчинился, хотя и понимал, что это невозможно.

— Но, как?

— Это круги жизни. Помнишь, я говорил? Один его, один твой. Они переплетены. Ты не можешь разделить их. Я не могу разделить вас. Вы оба так решили. Я бессилен, Энди.

— Джек! — взмолился парень. — Я не могу больше это терпеть! Не могу ждать, когда это умрет во мне само! Я не хочу этого!

— Хочешь, — совершенно спокойно ответил старик. — И боишься это потерять.

— Тогда забери мою душу, и я буду любить его вечно!

— Не могу, Энди.

— Ну, почему?

— Если бы я был священником, я бы сказал, что это — кара за грех, но я всего лишь шаман, и я говорю — это дар. Абсолютный. Любовь — редкий дар. И, если не говорить о родительской любви, мало, кто знает, что это такое. Люди ошибаются, принимая за нее что-то другое, но ты несешь это через все страдания. И страдаешь, потому что любишь. Духи дали тебе вторую жизнь, потому что ты достоин ее.

— Это не жизнь! Это мука!

— Это жизнь, Энди! Это жизнь. Ты хороший человек. Совет праотцов наблюдает за тобой…

— Не хочу я быть хорошим человеком! Я хочу быть обычным! Понимаешь ты или нет?!

— Ты не сможешь. Ты уже пошел по этому пути. Ты — сокол, и ты всегда будешь стремиться наверх. В твоей крови растворены ветры, и ты будешь их искать.

— Слушай, Джек! Я забыл, как это — летать. Помоги мне подняться. Только туда, вверх. Чем выше, тем лучше, а дальше я сам…

— Нет. Иди в хоган. Я посмотрю тебя поближе.

— Господи! Да, моя душа — как решето! Не уж-то опять возьмешься ее штопать?!

Старик не ответил. Просто молча поднялся и вошел вовнутрь. Энди обреченно всплеснул руками и последовал за шаманом. Капли Дождя ничего не сказал и лишь указал на лавку.

— Черт с тобой! — злился парень. — Смотри, если найдешь на что!

Джек положил ладонь на лоб мальчишки, и тот почувствовал, что в него, словно вбивают кол. Казалось, что сквозь обугленные края дырки в черепе просовывают ледяной шланг похожий на шланг от душа. Энди хотел крикнуть, но в тот же момент понял, что проваливается в красную муть. Он отчетливо осознавал, что летит туда кусками, потому что отдельно чувствовал каждую часть тела. Это было похоже на крушение поезда с падением с моста. Мимо кубарем неслись какие-то картинки и слышался страшный металлический скрежет. Наверное, прошли доли мгновения, и гул в ушах начал спадать, движение замедлялось, и парень услышал шуршание погремушки. Шаман встряхивал ее, и шум песка опрокидывался на него волнами. Теперь Энди мог видеть. Он находился в наклонном квадратном колодце, кольца которого были повернуты и сдвинуты друг относительно друга. Весь этот червь колец закручивался, размазывая кровавые следы. Энди видел всплывающие отражения лиц, только мутные и искривленные. Поперек всего этого маяком ходил челнок, протягивая сквозь игольные ушки параллельные нити.

— Задай вопрос, — послышался чей-то голос, и парень почувствовал, как прошел сквозь волну накатившегося ужаса.

— Почему, Рой? — это тоже был не его голос, а чей-то чужой, и со стороны.

И в этот момент Энди увидел Маккену, словно кто-то проецировал его изображение на дрожащую гладь воды. Оно было мутным и искаженным, не похожим на него.

— Отпусти меня, — кто-то диктовал слова, и парень чувствовал, что лишь произносит их.

— Не могу. Нет.

Он еще слышал последние звуки, когда все поплыло, вспенилось и потемнело. Энди почувствовал боль в спине, словно кто-то иголкой выковыривал из живой плоти вросшие стальные прутья. Дальше он увидел, как сокол, набитый на его плече, сводит крылья, готовясь сделать взмах. Боль усилилась и загудела. Птица, словно была опутана паутиной, и старалась высвободиться. Крылья рвали тело, и… Крик совы раздался совсем рядом. Энди не сомневался, что это была именно сова. Ему показалось, что в кромешной тьме он почувствовал, как она пролетела совсем рядом, почти коснувшись его кончиками торцевых перьев. А после на мгновение вспыхнул кроваво-красный свет, и Энди увидел страшное изображение с черепом вместо головы и висящим красным языком. Чудовищный бог грохнул оземь жезлом, увитым человеческими костями и… и, наверное, парень, потерял сознание, потому что больше ничего не видел и ничего не чувствовал.

Энди приходил в себя частями. Он был почти уверен, что кто-то собирает его тело, как паззл, аккуратно вставляя деталь в деталь. Он уже мог чуть шевельнуть пальцами и даже повернуть голову. Разноцветные пятна не спешили преобразоваться в изображение, но парень уже мог их опознать. Капли Дождя танцевал ритуальный танец, и световые отблески костра и его тени вторили движениями на стене. Танец сокола. Энди не сомневался. Он попытался подняться, но сил не было. Боль в спине отразилось жаром. Саднило татуировку на плече. Парню казалось, что он беспробудно пьян. Тело ломило, словно он падал и бился обо что-то. Энди встал. Его качало, и он почти валился с ног. Что-то диктовало негласную волю, и мальчишка, подчинившись ей, побрел в сторону костра. Он не знал, почему и зачем, но, собрав последние силы, встал в ритуальный круг и, шатаясь, начал вторить шаману. Дальше Энди уже ничего не помнил. Он очнулся от тишины. В хогане царил полумрак. Парень осмотрелся. Шамана не было, и лишь от погасшего костра поднимался тонкий серый дымок. Энди попытался что-нибудь вспомнить, но кроме месива из каких-то кошмарных обрывков не помнил ничего. Саднило плечо, и ныли лопатки. Парень перевел взгляд на татуировку и ужаснулся. В разрезе на коже, примотанное кожаным шнуром к руке, торчало перо. Дорожки крови уже засохли и смотрелись слишком ярко на бледной коже. „Господи, — подумал Энди, — боюсь понять, во что еще я мог вляпаться“.