Мир, который без меня. (Альтернативный гей-роман).Книга 3.

— Захочешь меня видеть, сама найдешь! — ответил парень, и хлопок двери отрезонировал его слова.

Чертово колесо! Обречено бесконечно обращаться по кругу. Хоть сдохни в пути, все равно вернешься к тому, с чего начал. Энди негодовал. С тех пор, как он вернулся, все шло наперекосяк. Он ведь не изменился, почему тогда изменились все? Неужели Рой с его аппаратурой — точка невозврата, запретная черта, за которую он переступил? Неужели все эти клиенты, которых он считает лишь работой, что-то значат для людей, которых он так любит? Парень тонул в обиде. Он шел по саду Дженнифер, окутанный облаком возмущения.

Энди уже перекинул ногу через седло мотоцикла, когда порыв жесткого холодного ветра хлестнул по лицу пощечиной. Ш-ш-ш… Я иду… Мальчишка так отчетливо слышал слова, словно кто-то шепнул ему в самое ухо. Энди повернул голову. На западе по небу перекатывались тяжелые уродливые облака. Западный ветер. Парню стало не по себе. Надо ехать к Каплям Дождя. Это не простой ветер. Энди не мог ошибаться. И он поехал. В прерии творился непорядок. И, хотя, ни одна травинка не шелохнулась, мальчишка чувствовал это.

Он застал шамана недалеко от хогана. Старик стоял, повернувшись к западу, с вытянутой рукой, в которой держал орлиное перо.

— Джек? — неуверенно позвал Энди.

— Посланник, — не здороваясь, произнес Капли Дождя.

— Где? — не веря самому себе, спросил Энди, стараясь разглядеть что-то вдалеке.

— Ты видишь его?

— Да, — ответил парень, стараясь лучше рассмотреть силуэт мечущейся летучей мыши.

На фоне чернеющей крови, льющейся с неба на горизонт, зигзагообразными движениями металась тень с длинными крыльями.

— Это всего лишь летучая мышь, — осторожно произнес Энди.

— Это посланник.

— С чего ты взял? Этих тварей здесь прорва.

— Он принес весть. Миктлантекутли явится со вторым посланником.

— Какая честь! Наконец-то! Передай ему благодарность за то, что предупредил, а то бы я сам не догадался.

Старик, словно не слышал слова парня. Он, повторяясь, произносил какие-то слова, скорее похожие на заикание, чем на обычную речь, а после рассматривал перо, словно считывал с него неизвестный текст.

— Джек, брось ты это все. Явится — и явится. Подумаешь, неприятность! Разберемся мы с ним как-нибудь.

— Посмотри сюда! — гневно прикрикнул шаман, протягивая парню перо. — Что ты видишь?

Энди покрутил перо и недоуменно поднял на Джека глаза.

— Ничего не вижу. Перо — как перо. Бред какой-то!

— Посмотрим, так ли ты будешь считать, когда он вырвет тебе душу.

— Было бы что рвать. Жаль его. Усилия в пустоту. Не думаю, что он сильно разбогатеет. Моя душа поизношена. Какая в ней ценность?

— Он хочет не твою душу, а ту, что принадлежала ему по закону…

— Рой?!

— Да.

— Никогда! Не дождется!

— Энди. Самое дорогое, что есть у человека — это время. У Роя его почти не осталось. Лучше отступись, тебе не выиграть эту битву.

— У него не может не быть времени! Он еще так молод! Отдай ему мое, и я даже не буду биться! Джек, отдай ему мое время! Я знаю, ты можешь!

— Зачем, Энди? Он же отказался от тебя…

— С чего ты взял?!

— Ты здесь, и этого достаточно, чтобы не ошибиться. Не думаю, что ты принимаешь правильное решение…

— Но это мое решение! И этот урод явится разбираться со мной! Мне и ответ держать, и решать! Я хочу, чтобы Рой жил! Мне все равно, отказался он от меня или нет! Это не имеет значения, потому что я′ не отказался от него! Пусть он живет, потому что я люблю его! Зачем мне время, если с Роем что-то произойдет?

— Я не могу, Энди. Таков закон…

— Закон! Закон! Кругом сплошной закон! А, знаешь, что?! Плевать я хотел на такой закон! Я его нарушил в прошлый раз, нарушу и на этот! Раз законы существуют, значит, есть и те, кто не боятся их нарушать! Скажи лишь, когда явится эта тварь?!

— Скоро. Когда ночь убьет день.

— Все ясно, только я ничего не понял.

— Когда ночь будет в три раза сильнее дня.

— Черт! Как все не вовремя! Тиа и Дель приезжают на рождественские каникулы, а тут такая заморочка. Может, он подождет пару дней, и после я — в его распоряжении? Я бы хотел увидеть Тиу.

— Смерть никогда не приходит вовремя.

— Отлично. Раз уж это так скоро и неотвратимо, давай, продолжай, учи меня, ибо я не отступлю! Я буду биться до последней капли крови! Так я хотя бы буду знать, что сделал все, что мог.

— Иди в хоган! — гневно произнес шаман, обреченно махнув рукой.

— Иду! — так же жестко ответил парень.

И он летал. Летал сквозь сыплющийся в погремушке песок. Летал и видел, как рядом крыло к крылу был Капли Дождя. Бесконечная глубь неба казалась легкой и спокойной, и Энди был счастлив. Счастлив последний раз в жизни. Он знал это, и легкая скорбь оттеняла невесомым туманом это чувство. Песок лился солнечным дождем, и парень позабыл, что где-то там внизу уже пала тяжелая ночь.

Энди очнулся и открыл глаза, словно шаман резко сдернул с его лица покрывало забвения. Как всегда кружилась голова, но было тепло под укутавшей его шкурой. Капли Дождя сидел к нему спиной и неподвижно глядел в умирающие угли.

— Джек? — позвал парень.

— Энди, — было видно, что шаман собирается серьезно говорить с ним. — Ты не…

— По крайней мере, я умру счастливым, — перебил мальчишка, — потому что нет для меня большей награды, чем знать, что сохранил ему жизнь. Хотя бы постарался… Это действительно так, потому что никогда я не любил никого больше.

Старик поднялся, подошел и бесконечно долго посмотрел на Энди.

— Я знаю. Я видел. Песок не врал мне. Я тоже сделаю для тебя все, что смогу, но я хочу просить тебя об одной вещи, — Джек запнулся. — Это очень важно и для меня, и для тебя.

— Говори.

— Иди к старому оджибве. Пусть нанесет тебе на руку еще одного сокола. Так я смогу оберегать тебя.

— Ты…

— Больше я тебе ничего не скажу, человек из рода сокола. Мне больше нечего сказать.

— Боже! — воскликнул Энди. — Я готов сдохнуть от одной только мысли. Он почти убил меня в прошлый раз.

— Он давал соколу душу.

— Видно большая душа. Было чертовски больно.

— Большая, — согласился шаман. — Как зайдется утро, ты иди.

— Обещаю. Можно я переночую здесь? С Джен я поссорился, а в клуб сегодня не тянет. Мне по самое дальше некуда надоела унылая морда Дава. Да, и не до него мне сейчас.

— Вот трава. Выпей отвар. Утром я разбужу тебя.

Энди снилось его полное безволие. Он видел какие-то сюжеты, вокруг развивались события, но он не мог даже шевельнуться. Ему казалось, что он умер, и теперь патологоанатом ковыряется в нем, вытаскивая по очереди каждый орган. Ему не было больно, и он почему-то доверял этому врачу. Его, словно вычищали и смазывали, как самолет перед полетом. Спустя некоторое время все начало блекнуть и, в конце концов, заместилось абсолютной тьмой. Еще какое-то время парень ощущал себя в этой темноте, но вскоре и это осознание исчезло. Очнулся он тоже весьма странно. Просто увидел шамана сквозь закрытые веки. Их и открывать не было смысла, лицо старика и так выглядело реальным и объемным.

— Я перебрал тебя и вложил обратно, — мысленно произнес Капли Дождя.

— Душу тоже? — не зная почему, так же мысленно спросил Энди.

— Боль истрепала ее оболочку, и она едва держится, чтобы попросту не вылиться.

— Может зря? Без нее-то проще.

— Самый большой орган в тебе — душа. Коли не станет ее, что останется?

— Ничего.

— Это не так. Боль останется и страдания, а к ним придет злость и ненависть.

— Вот и хорошо! Это все упростит!

— Бездушному биться с бездушным? Для чего, коли ты станешь таким же, как он? Человек не состоит только из костей и кожи. Великий Дух дал ему частицу себя, которую люди называют любовью. Не будет души, умрет и любовь. Ты ведь говорил, что любишь его и хочешь, чтобы он жил. Как же будешь биться без любви, но за любовь?

Старик говорил просто, и парень задумался. Как же без нее, без души? Где-то внутри нее маленькие стеклянные шарики воспоминаний. Висят на тончайших паутинах и звенят, когда мысленно касаешься их. Как это, жить и не любить? Как не испытывать ничего к людям, которые так нужны? Как засыпать и просыпаться, зная, что шарики разбились, и воспоминания раскачивают лишь нити с осколками? Нет, это страшнее самого страшного, ибо жизнь теряет смысл. Что есть душа? Энди давно думал над этим. Теперь он точно знал ответ. Душа — это жизнь, а жизнь без души — это смерть. Ему не давали покоя слова старика. Парень спрашивал его о Миктлантекутли, страшном боге смерти древних ацтеков. Где-то в глубине сознания он боялся его, боялся, как чего-то неизвестного. Нет, он не боялся смерти. Он боялся выжить после нее. Мальчишка требовал показать ему врага, но Капли Дождя не решался.

— Я видел в жизни столько безобразного, что уверен, вряд ли этот твой Маклатухли или как его там, безобразнее этого.

— Никто не должен его видеть, пока не пришло время, — постарался отговорить старик.

— Джек, я умирал дважды, но ни разу не видел его. О каком сроке ты говоришь? Я почти мертв сейчас, и уж точно буду абсолютно мертв очень скоро. Чего мне бояться? Ты же сам говоришь, мне не выиграть, так уж лучше сейчас знать, кто пожрет мою жизнь вместе с душой и телом. Покажи мне его.

— Хорошо, но только знай, я не вмешаюсь, если сердце твое не выдержит.

— Лучше мне испугаться сейчас, чем оно не выдержит в самый неподходящий момент.

— Сейчас иди. Мне надо провести обряд. Завтра на закате, — сухо произнес шаман и сделался неподвижным.

Энди стоял еще какое-то время и ждал, но кам так больше и не шелохнулся.

Стив проснулся от странного ощущения одиночества. Маккены рядом не было. С трудом разлепив глаза, Шон понял, что на часах четыре утра.

— Рой? — не то спросил, не то позвал Стив, но никто не ответил.

Непонятное предчувствие заставило его подняться, и он тут же увидел на фоне окна неподвижную фигуру Роя.

— С тобой все хорошо? — боясь спугнуть задумчивость Маккены, шепотом спросил Шон.

— Как он одиноко кричит, — упавшим голосом произнес Рой.

— Кто?

— Сокол. Слышишь? Он, словно потерял кого-то и теперь зовет.

Стив прислушался. Одиночные крики птицы в темноте слышались плачем. Далекий сокол, словно звал кого-то.

— Странно, — признался Шон. — В такое время? Должно быть, он сильно тоскует.

— Как ты думаешь, он такой же, как у Энди на руке? — спросил Маккена и повернул голову, стараясь заглянуть в лицо стоящего за спиной Стива.

— Должно быть, — тихо ответил Шон, обнимая друга за плечи, — ведь он человек из рода соколов.

— Человек из рода соколов? — переспросил Рой. — В смысле?

— Это не просто татуировка. Это что-то вроде тотема, или как это у них там называется, не знаю. Капли Дождя, что собирал его душу, так ему сказал. Этот сокол на татуировке — как оберег, что ли. Энди говорит, что ощущал себя птицей в полете, и что Капли Дождя учил его летать…

— Стив, — Маккена развернулся с таким выражением лица, что можно было смело думать, он изо всех сил старается проглотить очень твердый и горький ком, — ты бредишь, что ли? Какие капли дождя, и какие полеты? Это как надо было обкуриться, чтобы вообще пытаться обсуждать это? Не знаю, что там с ним происходило, но он сильно изменился…

— Да, он изменился. Прошлое… Его изменила жизнь, ибо он нахлебался ею сполна. Он стал взрослее и жестче, но его сердце осталось прежним. Добрым и любящим. Он примчался сюда, бросив все, как только узнал, что ты умираешь. Он пришел вместе с этим своим прошлым, чтобы помочь тебе. Он не знал, но он чувствовал, что ты не примешь его, и просто ждал. Он ждал и все равно надеялся. Знаешь, как-то он сказал: «Я знаю, о чем кричат соколы. Я слышу и понимаю их. Мы одной крови. И с Каплями Дождя, и с Тиу тоже». Я спросил его тогда: «А как кричат соколы?», а он ответил: «Как люди. По-разному, и лишь одинокий сокол кричит так, что рвет душу». Ты не знал, нет? Вот видишь, а я знал. И про Капли Дождя знал, и про Тиу, и про Джен. Я знал и о Томе, и о Мартине, и кто такие Джил и малышка Дель. Я даже попробовал курить датуру, и он объяснил, что дает пейотль. И про погремушку с песком, и про мандалу, и как он первый раз понял, что летает. Ты наверняка никогда не слышал о мистере Киме, ведь так? А мне он рассказал, как этот Ким тренировал его с помощью пустого пластикового стаканчика, и какие трюки он теперь может делать на шесте. Мне кажется, что я смогу даже с духами навахо разговаривать и уж точно пойму, что говорит Грея. Видишь, сколько у него всего. А еще есть кольца жизни. Твое и его, но разве тебе нужно было это знать?

Рой смотрел на Стива и понимал, что с каждым словом все глубже уходит в землю. Шон хлестал его у позорного столба, но наказание не перекрывало вину. Плеть так глубоко входила с кожу, что уже достигала костей, но искупление не наступало.

— Он пришел к тебе и принес все это, — чуть помолчав, продолжил Стив. — Он хотел взять из прошлого только это, но… Знаешь, можно по разному ранить человека. Можно просто ударить его по лицу, можно хлестнуть по кровоточащей ране, но можно выбрать другую, самую изощренную пытку. Можно медленно тянуть крючком из разверзшейся гноящейся раны надорванные жилы. И, знаешь, что самое страшное? Ты выбрал именно это. И будет еще страшнее, если я скажу, что через все, что он испытал, он пронес тебя, пронес свою любовь. Он был так счастлив, когда ты смог проглотить первую ложку еды. Он говорил, что никогда не был так счастлив. Он называл это абсолютным счастьем. Понять, что тот, кого ты любишь, будет жить, разве это не так, и он ошибся? Скажи мне, Рой. Каждый день он просил рассказывать о тебе, рассказывать, как ты жил. Он хотел это знать, и он улыбался. Улыбался, Рой. А потом… потом он делал это все реже, и в конце уже перестал совсем. Каждый день ты заставлял его уходить, и он лишь ждал, когда станет бесполезно даже оглядываться. И он не оглянулся. Ты говорил, что не можешь пережить его проституцию, не можешь смотреть ему в глаза после того, что сделал с ним, но не он… ты тащил это из прошлого. Ты заставил прошлое обогнать будущее, а он лишь вошел в него.

— Я.., — Рой пытался что-то сказать, но не мог.

Он ощутил, как Стив надел на его сердце ледяное кольцо, и теперь оно сжималось, сдавливая и сокращая колебания. Маккена почувствовал ноющую боль, словно кто-то еще просунул сквозь отверстия в кольце крест-накрест штыри…

— Что с тобой?! — испугался Стив, видя, как Рой схватился ладонью за грудь.

— Ничего. Сейчас пройдет, — попытался успокоить Маккена.

— Сядь. Сядь здесь! Я сейчас! Сейчас принесу лекарство!

Он сбежал по лестнице и почти сразу вернулся со стаканом и каплями.

— Сейчас… Сейчас… На, выпей!

Рой покорно выпил раствор, но Стив продолжал суетиться.

— Давай, я помогу тебе лечь…

Он нервничал, производя массу ненужных смазанных движений.

— Прости. Я не должен был…

— Стив, — остановил его Рой. — Погоди. Не надо ничего. Это уже не поможет. Просто расскажи мне про Энди. Пожалуйста. Мне очень нужно. Очень. Я хочу знать.

(1) Закрыто (англ.).

Часть 10. DEMONS and ANGELS.

3.10. DEMONS & ANGELS. (Демоны и ангелы)

Энди нервничал. Стив тоже был весьма озадачен. Второе отделение конференции уже началось, а Роя до сих пор не было Принцип Маккены «по фиг на весь мир» работал безотказно. Он еще ни разу не дал сбоя, перейдя в категорию «неизменная от постоянной». Это уже стало похоже на аксиому, поверх которой поставлен риторический вопрос. Доказательств не было и не могло быть, а ответ не требовался априори. Рой хранил верность себе, что уже давно и стало принципом. Стив поглядывал на Энди, а Энди на Джима. Каждый думал о своем, и это «свое», в итоге, сводилось к Рою.

— Кажется, мы кого-то потеряли, — возвестил ведущий, видимо понимая, что ждать уже нет смысла. — По всей видимости, у нас похитили Роя Маккену. Кто-нибудь знает, куда он подевался?

Вопрос повис в воздухе и распух, готовый взорваться фейерверком предположений. Джим как-то остро ощутил в себе недавнее присутствие Роя, а Энди внутренне усмехнулся, точно зная, где именно это присутствие и присутствовало.

— Энди, вы что-нибудь можете прояснить? Может быть, он предупредил вас? — ведущий со скрипом пытался ехать дальше.

— Очевидно, что нет. В этом случае я бы знал, — пожал плечами парень. — Рой — свободный человек и, если он ничего не сказал по какой-то причине, значит, она была для него очень важна и, если он что-то делает, то лишь потому, что хочет, а не потому, что обязан это делать. Кроме того, насколько я понимаю, мы еще не заканчиваем? К тому же, на сцене есть огромное количество людей, которые, как говорится, вполне в теме.

— Что ж. В таком случае, мне кажется, будет уместно спросить Джима, который какое-то время непосредственно был Роем Маккеной, что с точки зрения своего героя он думает.

— Я никогда не был Роем Маккеной, — не задумываясь, ответил Сноу. — Я был лишь… знаете, как говорят в полицейских расследованиях? Я лишь был человеком, отдаленно напоминающим Роя Маккену, и я всего лишь Рей Макгрегори.

— Интересный поворот, — не растерялся ведущий. — Несколько неожиданный, правда?

— Основной принцип этих двоих состоит в сотрясании всех основ, и даже, когда они лажают, им это всегда сходит с рук. «К тому же, на человека, который так выглядит, трудно сердиться» (1).

По залу прошуршало одобрительное согласие. Ведущий остался доволен, но выйти из своего «репертуара» не смог.

— В перерыве я немного ознакомился с вопросами от зрителей, оставшимися без ответа, и должен констатировать, что наше мероприятие вне плана превратилось в некий секс-брифинг с удлиненными вопросами. Большинство из них ориентировано именно на эту часть, как поведения героев, так непосредственно и съемок самих этих сцен, и это почему-то не является для меня неожиданностью. Я бы охарактеризовал сериал, как трагедию в шокирующем обнажении всех ее составных. Конечно, каждый из нас хоть немного слышал и знает, как снимаются фильмы, но, думаю, мало, кто знает, как снимаются в них столь откровенные эпизоды. Признаюсь, я тоже немного не компетентен в этой области. Итак… Вы согласны, если мы сейчас доедим господина Сноу, а после примемся обгладывать всех остальных?

— Да-а-а-а! — посыпалось по залу, зацепило лица сидящих на сцене, потянув за собой улыбки.

— Не буду ждать вопроса, — перебил Сноу. — Его можно предвидеть. Так что сразу отвечу. «Многие считают, что там один секс. Но это их упущение. Но это и часть сути героя, которого я сыграл. Он интерпретирует большинство происходящего через секс, ему до определенного момента не нужны были чувства. Он их боится. Возможно, с ним поступали так, чтобы отбить всякое стремление испытывать чувства. Я думаю, в более ранние годы он их выражал, но получил отпор. Так что после он спрятал эмоции в сексе, таком своеобразном безопасном мирке. Ночные клубы, бары, его дом… Такое самовыражение, конечно, исключительно сексуально. По большому счету, это так. Но это его способ выживания. Чтобы узнать его, в смысле Рея, придется иметь с этим дело. На самом деле, он сверх успешный, перепуганный, помешанный на контроле ублюдок». Я долго думал над причиной столь высокой популярности героя, думал над тем, почему столь огромное количество людей смотрят сериал, и я нашел ответ. В жизни многие люди – геи, просто они не знают об этом. Однако, я благодарен ему за то, что теперь понял. «Я бы хотел быть достаточно смелым, чтобы не делать того, чего не хочу». Это то, что я теперь знаю, и это то, что я пытался показать. Такая роль требовала смелости и наивности…

— Наивности?! — удивленно воскликнул ведущий.

— Именно. Основной причиной участия в проекте была моя наивность. Я не понимал, на что себя обрекаю, поэтому просто пошел на это. «Порой быть наивным — настоящее благословение, знаете. Быть неопытным в каком-то плане… это невероятно ценно» до определенного времени. «И если бы я знал больше о том, во что ввязываюсь с самого начала, я бы ни за что этого не сделал. Я бы убежал с криком, я бы скрылся, честное слово, я бы сбежал из страны или, как минимум, из штата и сменил бы имя»…

— Весьма откровенное признание, особенно для Рея Макгрегори.

— Для Рея Макгрегори – да. Для меня – нет.

В зале возникло странное ощущение размышления. Все усиленно переваривали сказанное Джимом, словно коллективные мысли вдавливали невидимый поршень, который становился уже вполне ощутимым. Ведущий молчал, наверное, вторую минуту, неопределенно поглаживая подбородок. И хотя Роя не было в зале, он все же и здесь умудрился вызвать свое знаменитое авангардное послевкусие.

— Ну, в общем, да, — наконец, опомнился ведущий. — Не сомневаюсь, что смелость потребовалась всем. И актерам, и съемочной группе, и даже зрителям. Наверное, это непросто сказать себе: «Я буду это делать. У меня хватит смелости создать сценарий. У меня хватит смелости снять это. У меня хватит смелости это сыграть. И, наконец, у меня хватит смелости это смотреть».

— Джим прав, — вступил в разговор Рон Галлилей. — Даже я, как режиссер, не представлял, во что ввязываюсь. Да, мы боялись все. Мы все перед этим где-то работали, но никогда до этого на телевидении нам не представлялась возможность так писать, снимать и играть. Мы никогда до этого не могли быть столь откровенными, как в этом сериале. Это пугало, но это был вызов. Только сейчас я могу рискнуть, говоря, что это оказалось своеобразным курсом реабилитации себя, как свободной личности. Думаю, что выражу всеобщее мнение, если скажу, что мы все изменились. Все наши персонажи очень неоднозначны. Они не подготовлены для классического представления в сериалах. Они такие, как есть, с хорошими поступками и ошибками, с особым мышлением и поведением. Мы не старались их адаптировать к тому, что обществу удобно смотреть. Мы просто говорили правду, и мы готовы к тому, что общество будет решать, принимать это или нет. Что касается сексуальных сцен, то и здесь мы отошли от стандарта. Я слышал много негативных отзывов о том, что мы сняли порнографию. Это не так. Порнографию отличает голая демонстрация действия. Она не предполагает художественную составляющую, не предполагает подачу чувств и переживаний и ни к чему не ведет. То неразвивающийся процесс. Мы старались снимать красивые сцены, не скрывая прекрасные тела актеров, это так. Мы показали столько, сколько могли себе позволить и не более того. Мы хотели заставить зрителя понять, что именно так привлекает друг в друге наших персонажей. Эти сцены — своеобразный гимн красоте мужского тела, но это лишь часть задуманного. Отношения, чудовищные последствия ошибки, трудности взаимодействия не совсем простых персонажей… Здесь огромное количество разнообразных аспектов их жизни. Конечно, особый акцент сделан на подачу философии этих отношений…

Философия отношений… Бернарда улыбнулась. Они все говорили об этом. Даже Ольга несколько раз во время их бесед называла это именно так. Это были тезисы обособленного сообщества людей, которые существовали, соизмеряясь со своими определенными принципами. Это было зрелое, сформировавшееся сообщество людей, которые четко знали, почему они вместе. Бернарде почему-то вспомнился один эпизод, который в то время поверг ее, мягко так говоря, в шок. Договорившись с Энди о встрече, она подъехала к студии чуть раньше назначенного времени. Ну, бывает, что случаются в жизни такие казусы. И все бы ничего, можно было бы немного подождать, но на улице было достаточно холодно. Бернарда уже собиралась позвонить в дверь, когда ее окликнула Ольга.

— Не звоните, — улыбнулась женщина. — Я сейчас открою ключом и, доброе утро.

— Доброе. Давайте, я возьму сумки, чтобы вам было удобнее.

Они провозились еще пару мгновений и наконец открыли дверь.

— О, господи! — невольно воскликнула Лави′на, оглядывая страшный беспорядок в гостиной. - Что тут произошло?!

— Происходит, — совершенно спокойно поправила Ольга, ничуть не смущенная подобной декорацией.

— В смысле?

— Должно быть, они еще не закончили, — заключила Ольга, нисколько не сомневаясь, что права.

— Что не закончили? — не поняла Бернарда и тут же поняла, что поняла все верно, когда услышала характерный звук возни наверху в студии.

Вопрос перешел в раздел риторических, и Ольга молча улыбнулась. Она по-деловому спокойно оставила на полу сумки, сняла пальто и уверенно направилась за метлой и совком. Бернарда пыталась собраться с мыслями, но они ускользали, и ей удавалось лишь молча перебрасывать взгляд с предмета на предмет. В гостиной творился хаос, словно кто-то пытался изваять вселенную, но она не получилась и теперь лежала в руинах, как простая констатация самой попытки. Ольга не мешала думать, четко и быстро выполняя предварительную работу. Она подняла стулья, поправила скатерть, смела в совок осколки посуды и использованный…

— Но как вы это все терпите? — совсем неуверенно спросила Лави′на.

Вопрос вырвался как-то сам по себе, и Бернарда покраснела. Ольга взглянула на содержимое совка и улыбнулась.

— По крайней мере, теперь я могу быть уверена, что они предохраняются, — и она посмотрела на Бернарду очень ласково.

— И что, это всегда так?

— Когда это так, я могу не сомневаться, что они оба еще живы. Сейчас я заварю вам чай с мятой. Это расслабляет. Раз уж вы взялись за это дело, вам надо как-то так заставить себя к этому привыкнуть. Когда-то тысячу лет тому назад, когда я только появилась здесь, мне было очень трудно, и я бы, наверное, не выдержала, но… я не знаю, что должно было случиться, но я все еще здесь. Эти двое… Нет, эти трое… Они не такие, как все, и у них своя философия отношений…

— Философия отношений?

— Да. Вам лучше спросить об этом мальчика.

— Вы так спокойно ко всему относитесь… так необычно.

— Обычно, милая. Ты привыкнешь.

— А откуда вы знаете, что они… ну, это… не закончили? — решилась спросить Бернарда.

— Иначе бы Энди все убрал. Он очень щепетилен в этом вопросе и всегда краснеет, если не успевает.

— А Рой?

— А что Рой? Мне кажется, я умру скорее, чем увижу на его лице стеснение. Не знаю, испытывал ли он его хоть раз в жизни? Кстати, я должна предупредить вас. Вам не стоит удивляться ничему, что бы вы ни увидели. Этот дом… понимаете, он для двоих, а все остальное? Оно может присутствовать только в том случае, когда ничего не нарушает. Это тоже часть философии. Тот, кто пришел, принимает условия или не приходит, или не принимает и уходит. И не очень сердитесь на Роя. Он любит, когда его выдерживают, иначе теряет интерес моментально.

— Спасибо. Я уже сталкивалась с этим… Рой есть Рой.

Ольга улыбнулась. Пожалуй, она, Бернарда, сможет.

— Тем лучше. К тому же, вот и они, и я могу полагать, что все уже закончилось.

Рой есть Рой. Об этом говорят все. Похоже, это основная характеристика Маккены, что и делает его отдельной категорией. Именно эту фразу Бернарда и записала тогда в своем блокноте. Именно эта его черта и позволяет всем любить его, не "потому что", а "невзирая на" … Бернарда поняла после, что именно эта его харизма, эта его способность быть Роем и привлекала ее, засасывая все глубже. Вот и сейчас он не явился на второе отделение именно потому что продолжил быть Роем. Джим прав, «на человека, который так выглядит, трудно сердиться». Это тоже философия, потому что несет под собой глубокие причины.

— Может сложиться впечатление, — пытала Энди Бернарда, — что ваши отношения построены исключительно на сексе.

— Если бы это было так, у нас было бы что угодно, кроме отношений. Наши отношения скорее построены на восхищении, а секс дает возможность не утратить остроту этого восхищения. Мы оба — творческие люди. Мы можем испытывать разные эмоции от самых поверхностных до самых глубоких и продолжать существовать. Это позволяет выжить, чем бы оно не являлось. Есть одна единственная вещь, которая убивает в личности творчество. Это привычка. С нее начинается коррозия личности, и это касается любой области человеческой жизни. Может быть, кто-то и существует, и живет на привычке, но я точно уверен, он ничего не создает. Он просто производит ряд механических действий, не осознавая, что они бесполезны. Огонь, жажда, стремление, адреналин… Только это движет миром. Только это заставляет человека достигать чего-то. Мы с Роем вместе не месяц и не год, и я до сих пор хочу быть с ним еще тысячу лет, а потом еще триста и еще хотя бы один день и один час, и я не хочу из этого времени ни одной секунды быть с ним по привычке. Люди всегда цепляются за секс, словно это единственная контролируемая часть жизни. Много секса, мало секса — кто это измеряет? Почему никто не измеряет количество еды, или слов в разговоре, или хождений в туалет? Никто не контролирует количество мыслей или взглядов. Человек сам рассчитывает количество того, что ему надо. Он готовит еду, солит, перчит ее, добавляет уксус и масло в стремлении после получить удовольствие. Секс — та же приправа к жизни. Он делает ее острее. Ты спрашиваешь, на чем построены наши отношения? Они построены исключительно на любви, как бы это ни показалось странным. Это трудно объяснить, я люблю в Рое его ангелов, но я люблю и его демонов. Нельзя же любить в человеке только часть его. Руки, скажем, или ноги, или локоть на правой руке. В каждом человеке есть много всего, что тебе не нравится, но если ты его любишь, ты сможешь полюбить и это, иначе это не любовь. Не помню, я говорил тебе или нет, но я давно понял, что любовь и секс — разные вещи, потому что идут от разных источников. Человек двуполярен. В каждом есть хорошее и плохое, мужское и женское, ангелы и демоны. Любовь — это спокойно и прекрасно, ибо это удел ангелов. Секс — всегда беспорядочно и грязно, ибо это стезя демонов. Они всегда существовали вместе, потому что так устроен мир. Человек — тот же мир, и они так же существуют и в нем. Я испытывал смерть трижды и очень долго думал над этим. Ангелы и демоны постоянно борются в человеке, одерживают какие-то победы друг над другом, заключают договоры, но, в конце концов, рано или поздно рвут человека на две части, и каждый из них получает свое. Тело уходит в землю, забирая с собой своих демонов, а душа стремится вверх, потому что ее поднимают ангелы. Привычка — это когда мертвы и те, и другие. Я переспал с сотнями людей. Я занимался с ними сексом, но никогда не занимался любовью. Я просто пробовал разные вкусы. Вот, к примеру, ты любишь салат «Цезарь» и заказываешь его во всех ресторанах. Он везде разный. Он может быть вкусным или не очень, но ты твердо знаешь, какой именно тебе нравится больше всего. Ты не знаешь, что именно входит в его состав, но в нем есть что-то, чего нет в других, и ты все равно хочешь его опять. Глупое сравнение, не знаю, почему оно пришло мне на ум… Может быть, все то, что я говорю, трудно понять, я не очень умею объяснять, но… Я всегда хотел обладать одним единственным человеком, и я всегда стремился к нему, но я всегда боялся понять, что это привычка. Мне приходилось уходить и заниматься этим на стороне, чтобы опять стремиться к нему, чтобы вновь понять, кто он для меня, прочувствовать каждую искру этих отношений…

Бернарда слушала его и думала. Для человека, которому нет тридцати, он рассуждал слишком зрело. Она понимала, что эта его философия не только выстрадана, но и проверена многократно. Он заставлял Роя подниматься, чтобы не потерять возможность стремиться за ним. Он не хотел его достигать, чтобы понять, что потерял мечту. Он толкал Роя вперед, чтобы просто идти за ним.

— Должно быть, Рой счастливый человек, раз с ним живет тот, кому принадлежат столь прекрасные слова. Наверное, многие стали бы счастливее, если бы их любимые настолько понимали их и старались поднять.

— Я не стараюсь. И никогда не старался. Рой — венценосец, и какая, в конце концов, разница, кто подаст ему лавровый венок?

— Но разве он понимает это?

— Ему не надо. Он должен чувствовать, что совершенен, а это требует от него столько усилий, что он просто этого достоин, и все.

— Я впервые слышу, чтобы человек понимал все столь необычно.

— Знаешь, — сказал Энди и задумался на мгновение, — когда я впервые увидел его, я увидел взрослого, состоявшегося, прекрасного мужчину. Он казался жестким и неуютным, а еще потерянным и очень несчастным, но было в нем что-то… Я не понял тогда. После, когда он привез меня сюда, это был уже совершенно другой человек. Он оставался взрослым, состоявшимся и прекрасным, но он был мягким и смущающимся. Он так неумело суетился, делал столько лишних движений и даже краснел. Этот второй был его внутренним человеком, которого он прятал и прячет до сих пор, окружая броней того, первого. Стоит лишь войти в него…

И тут Энди рассмеялся. Так открыто и беззастенчиво, что Бернарда невольно улыбнулась следом.

— Не получится, — продолжал смеяться парень. — До абсурда не получится.

— Что не получится?

— Не получится лишь войти! Я входил в него со всех сторон, но…, но его там нет, потому что…

Энди смеялся еще какое-то время, а потом успокоился и очень нежно взглянул на Бернарду.

— Он не там. Он очень глубоко.

— Кто и где глубоко? — послышался голос Маккены с верхних ступеней. — У меня какие-то не совсем приличные ассоциации.

Что ответил Энди, Лави′на не слышала. Она смотрела, как Рой спускается по ступеням и почти ассоциативно чувствовала все, что только что объяснял ей парень. Взрослый, состоявшийся, прекрасный. Маккена был одет в элегантный темно-серый костюм, черную рубашку с глянцевыми пуговицами и такую же глянцевую бабочку. Бернарда видела лишь одного Роя, но она знала, там внутри есть еще один, другой. Рой Энди.

— Боги! Рой! — воскликнул парень. — Тебе повезло, что я занят!

— Отлично. Пойду, взгляну, насколько не повезло миру от того, что я временно свободен.

— Ты куда такой?! Один и без охраны?!

— Разве я не говорил? Ах, ну, да. Не говорил. И правильно сделал. Люблю интрижки. Теперь у меня есть, по крайней мере, хотя бы одна причина, по которой ты меня точно дождешься. Бернарда, — Рой улыбнулся так, что сердце женщины почти упало. – Ты, как всегда, прекрасна и, заметь, это далеко не лесть, потому что у нее нет подоплеки. Это чистой воды рациональная констатация. Ольга, вы настолько избаловали меня своим кофе, что я теперь с трудом вдавливаю в себя кофе в ресторанах и всякий раз неизменно страдаю несварением.

— Ох, и льстец! — воскликнула Ольга из другого угла гостиной.

— Отнюдь! Вы же знаете, что кофе бывает только трех категорий: от Энди, чудесный и препоганый. Один из них – ваш! Вот и думайте.

Рой сделал тостовый жест рукой, поставил пустую чашку и направился к двери, запечатлев на губах парня один из тех несбыточных поцелуев, о которых приходится только мечтать.

— На самом деле, — продолжил Энди, стряхивая с Бернарды сладкую паутину впечатлений. – Все, что я говорил — это одна сторона. Другая… Я так виноват перед ним, что не могу изжить это до сих пор. Правда, которая не дает мне покоя, состоит в том, что это я почти сломал его.

— Что-о-о?! — неожиданно воскликнула Ольга, обескураженная словами Энди.

— Все вокруг, — парень взглянул на женщину достаточно жестко, — считали меня жертвой, бедным мальчиком с ужасной судьбой, а Рой был злодеем, жестоким и бесчеловечным. Так ведь?

— А как еще? Он и сейчас не лучше!

— Не так! Он был всегда честен и по отношению ко мне, и по отношению к Стиву. Он никогда не скрывал того, чего не хотел видеть. Скрывали мы. И какая разница, что явилось причиной? Ложь никогда не проходит бесследно. Особенно между близкими людьми. Я не хочу сказать, что в тот вечер Рой был безупречен. Эмоции, обида, его демоны сыграли со всеми нами в недобрую игру. Он просто ошибся…

— Просто ошибся?! — казалось, Ольга вот-вот захлебнется от негодования. — Мальчик мой! Еще немного, и я задохнусь!

— Вы все понимали это, но просто не нашли в себе силы признать. Он искал меня, и я знаю об этом. И вы знали, потому и остались с ним! Можете опровергать, но это будет нечестно. Вы ужаснулись, но после… вы все старались помочь, потому что понимали — это лишь чудовищное стечение обстоятельств. После судьба трижды сталкивала нас, и всякий раз он молил о прощении, а я? Я много думал… Часто мы теряем важное, потому что заставляем себя быть слепыми. Мы не слышим, потому что делаемся искусственно глухими, и не чувствуем, потому что не позволяем чувствовать. Он наговорил кучу глупостей, а после проклинал себя, но было поздно и, знаете, почему? Потому что так решил я. Не он, я выбрал для себя свою жизнь! Не он… я отверг его! Я надорвал ему сердце за то, что он так хотел исправить! Я просто не признал его права на ошибку! Он был честен со мной всегда! Каждую минуту! Только я этого не видел. Не хотел видеть! Он сделал страшное, я не спорю, но я сделал гораздо страшнее. Я не говорю о том, что каждый обязан прощать любого и за все подряд. Любое решение должно быть основано на понимании, а какое может быть понимание, когда ты тупо не пытаешься понять? Не он, я издевался над ним все эти годы. Я настолько развил в нем комплекс вины, что у него, не у меня, случился инфаркт! Его сердце не выдержало! Это он, а не я, оказался в итоге в клинике неврозов! Я был параноиком, помешанном на своих принципах! Я пытался ему доказать то, что он и так знал! Поэтому сейчас каждый миг, когда он рядом, я расцениваю, как счастье. Оно выстрадано нами обоими и оплачено нами обоими. Мы имеем на него право. Я хочу прожить это счастье полностью, исчерпать до конца. Если бы минуты располагались в коробочках, я бы вылизал каждую изнутри, чтобы не проронить ни крошки! Я берегу его, как не берег ничто в жизни, потому что ничего дороже никогда не имел! Я смотрю на него, он улыбается, а я знаю… до сих пор знаю, что у него внутри надорванное сердце. Я люблю его, и плевать мне на весь мир! Если он не принимает меня, пусть, но я буду жить так, как подсказывает мне сердце! Если есть у человека любовь, разве нужно ему что-то еще?! Если нет, то все остальное не имеет смысла…

Энди скорее чувствовал, нежели слышал, что его кто-то зовет. Его сознание бултыхалось в каком-то болоте между реальностью и беспамятством, словно было привязано к колу, вбитому посередине трясины. Наконец Энди открыл глаза и ничего не понял.

— Лаура?

— Добрый вечер, Энди. Я сварила кофе. Надеюсь, ты не откажешься.

— Почему я здесь? Который час?

— Разве ты ничего не помнишь? ..

— Стой! Помню, что подвозил тебя после работы, и ты предложила чашечку кофе. Я пил… его…и больше не помню. Сколько времени?

— Я дала тебе снотворное…

— Снотворное?

— Да. Подмешала в чашку. Ты не мог ехать назад в том состоянии, в котором находился. К тому же, Дав…

— Сколько времени?

— Девять вечера. Нам выступать через три часа…

— Как девять вечера?! Ты с ума сошла?! Не хочешь же ты сказать, что я провалялся тут четырнадцать часов? Я пропустил репетицию?

Энди вскочил, засуетился, но Лаура вдруг улыбнулась и сказала очень ласково:

— Я говорила с Чарли. Сказала ему, что ты не придешь. Он и так уже недели полторы спрашивает, что с тобой творится. Говорит, ты валишься от усталости, не в состоянии нормально репетировать, а вчера, когда ты едва удержался на шесте…

— Этого не может быть! Никто не мог заметить!

— Никто и не заметил, но Чарли — не никто. Он видел. Давай так. Выпей кофе, прими душ, а после мы все обсудим. Кстати, Дав в курсе, что ты появишься ближе к выступлению.

Энди обмяк, сел на кровать и замер, свесив на грудь голову.

— Дав порвет меня на клочки.

— Несомненно порвет. Если ты позволишь, — а после выждала несколько секунд и заглянула парню в глаза. — Сливки? Сахар?

— Веревку и мыло, — скептически отшутился Энди.

— С лимоном или жасмином?

— Что с лимоном или жасмином?

— Мыло.

— С цианистым калием.

— Это не ко мне, детка.

Энди вздрогнул. По коже побежали стайки мурашек, словно внутри лопнуло яйцо, и таракашки рассыпались в разные стороны.

Душ не помогал, и мальчишке казалось, что он стоит на плахе, а палач суетится и никак не может найти свой ритуальный топор. Ноют жилы, уже ощущающие прикосновение холодного металла, стопорится кровь, словно пытается удержаться, не выплеснувшись из рассеченных вен, состояние удушения…

— Ну, как? Лучше? — поинтересовалась Лаура, раскладывая на тарелке ломтики ветчины.

— Так лучше, что жить не хочется.

— Это потому что ты загнал себя. Я хочу серьезно поговорить с тобой.

— Попробуй, — отмахнулся Энди, не особо проявляя к этому интерес.

— Отлично. Тогда так… Я танцую с тобой полтора месяца и согласна с Чарли. С тобой происходит что-то страшное…

— Ничего со мной не происходит!

— Давай говорить по очереди? Я скажу все, что считаю необходимым, а после ты будешь это опровергать, ладно?

Лауре принадлежал немного хрипловатый, но очень приятный голос. Она говорила медленно, словно взбивала в пушистую пену каждое слово.

— Я вижу и знаю, что с тобой творится, а так же знаю, что произойдет, если ты что-нибудь не сделаешь с этим…

— Господи! И ты туда же?!

— Нет, я не туда же. Я как раз в обратную сторону. Собственно говоря, не я, а мы. Я имею ввиду Чарли, но об этом чуть позже. Давай на чистоту. Будем разговаривать, как профессионал с профессионалом. Я говорю о роде твоих занятий помимо танцев. Условия, на которых ты существуешь с Давом, не самые худшие, хотя и чудовищные. Насколько я знаю, ты отдаешь ему половину заработка, а это неправильно. Я объясню. Ты нужен ему гораздо больше, чем он тебе, потому что ты — лицо его клуба. Это ты танцуешь на сцене, а потом дожимаешь толпу на танцполе. Именно твои шоу привлекают сюда такое количество людей, и он это знает. В танцах ты уже достиг такого уровня, что точно не пропадешь без него. Он тоже не пропадет без тебя, хотя и ощутит разницу довольно скоро…

— Лаура, — внезапно перебил Энди. — Напомни, пожалуйста, я случайно не приставал к тебе вчера вечером?

Вопрос выглядел неуместно, но парню требовалось время, чтобы сосредоточиться на том, что говорила девушка. Она объясняла ему его же собственную жизнь, и он чувствовал неловкость. Она права, он еле тянет. Она неправа, он должен тянуть и дальше.

— Если это случится, я дам тебе знать, — улыбнулась Лаура.

А дальше… Она говорила. Он думал. Он верил ей, потому что она, как никто другой, понимала, что говорит. Как всегда — все в кучу. Его жизнь лишь постоянно перемещалась из одной в другую. Он не успевал их разбирать, хотя и барахтался изо всех сил. Порой одни кучи накрывали другие, и он почти задыхался под ними. Лаура знала это, и он теперь знал, что она знает… Энди был благодарен. Она не заставляла его оправдываться и объяснять. Ей это не надо. Все это она уже проходила, потому и была так неравнодушна к его судьбе. Во время танцев она испытывала к нему настоящую страсть, а после видела, как он менялся, сжимался и зарывался в себе. Идеальный партнер, который умел впитывать музыку, пропускать сквозь себя и уходить следом, и который искренне верил в то, что делал. Даже стриптиз в его исполнении становился не просто набором возбуждающих движений, а танцем о красоте желания. Во время репетиций, если Чарли просил его показать… ну, к примеру, яблоко изнутри, и Энди показывал. И это действительно было яблоко изнутри. Он перемещался в пространстве музыки подобно дельфину в пронизанной солнцем воде. Клуб Дава давно стал ему мал, и это видели и учитель, и танцовщица.

Самым потрясающим за последнее время стал новый танец, поставленный Брауном. Бедняга Равель! Это счастье, что он уже давно умер, потому что… Даже, если бы к этому времени он был еще жив, все равно бы умер, узнай он, что Чарли совместил его знаменитую «Болеро» с современным танцем и шестом, но если бы Равель все же не успел умереть, то точно бы передумал, если бы увидел, как это делает группа молодых дерзких полууличных танцоров. Музыка нарастала так же, как и экспрессия исполнителей. Сам Браун в обрамлении Смита едва не подавился комом собственных слюней, когда увидел на прогоне с выставленным светом и другими эффектами появление основных танцоров. Для Лауры, как для хара′ктерной танцовщицы, «Болеро» был чистейшим глотком кислорода, но Энди… Он превосходил самого себя. В широкой испанской юбке, шляпе, на каблуках и с голым торсом… Его итальянская кровь кипела испанскими флюидами, выплескиваясь необыкновенным танцем. Пилон завершал композицию, позволяя танцорам демонстрировать принципиально новый шестовой стриптиз. То, что они делали, не существовало в природе по одной простой причине, что и не могло существовать.

— Через полтора месяца у меня заканчивается здесь контракт…

— Как?! — Энди не ожидал.

— Обычно. Так, как заканчиваются контракты. Собственно, если бы не Чарли, меня бы здесь не было. В свое время он помог мне, теперь моя очередь. В июле закончится его контракт, и он начнет новый проект. Серия танцевальных гастролей для сборной труппы…

— Как это сборной труппы?

— Мы уже не раз танцевали вместе. После расходились по разным проектам, и вот Чарли решил собрать нас опять. Там, может быть, найдется одно свободное место…

— Откуда ты знаешь?

— Чарли сказал, — кокетливо улыбнулась Лаура, — и даже есть на примете один танцующий мальчик.

Девушка видела, как вспыхнули глаза парня. Вспыхнули, но тут же погасли. Это лишь падающая звезда, и он почти успел загадать желание. Почти успел, поэтому ждать, что оно сбудется, глупо. Кто он такой? Так, танцующая проститутка, не более. Он привык терпеть крушение, словно его «Титаник» тонул не сутки, а уже годы. Он все равно уйдет на дно, Энди не сомневался, и ему не хватит места в спасательной шлюпке, но… но, черт возьми! Он иногда все же осмеливался мечтать.

Дав встретил парня нерадушно, нервно постукивая пальцами по столу. Его бесцветный птичий взгляд говорил о крайней степени раздражения. Смит, впрочем, и не пытался это скрыть.

— Не хочешь ничего объяснить?

— Нет, а должен?

— Тебе не кажется это странным?

— Мне? Нет.

— Хорошо. Поставим вопрос по-другому. Как будем разгребать это дерьмо?

— Дерьмо лучше не разгребать. Слишком много вони. Ну, а уж если придется, то молча. Тебе ведь, на самом деле, плевать, что я там, на хрен, думаю…

— По сути, да, но ты забил на работу!

— На работу я не забил. У меня до выступления есть еще сорок минут. Все остальное — как раз и есть то самое дерьмо, которое я и буду сейчас молча разгребать. Итак, маленький стриптиз для друга!

Энди начал раздеваться. Даву казалось, парень делает это с удовольствием, потому что Энди был не похож на себя. Он выглядел плавным и эластичным, и Смит потек. Он забыл о гоноре, положении, претензиях, потому что мальчишка взялся за верхнюю пуговицу джинсов… Дав уже дошел по качающемуся мосту удовольствия почти до середины, когда Энди вдруг остановился, нагло шлепнул его по ягодицам, а после… слез с кровати и принялся натягивать джинсы.

— Я не… — начал Смит, но парень перебил.

— Твои проблемы.

— В смысле?

— Круп опусти, и я объясню. Ты забираешь пятьдесят процентом моей выручки от проституции, так? Разве это хорошо? Свою долю ты получаешь по расписанию и, заметь, совершенно бесплатно, и это есть неправильно. Вот я и решил трахать тебя тоже только на пятьдесят процентов. Хотя, нет. Я не такая сволочь, как ты, поэтому буду удовлетворять тебя процентов на семьдесят, а дальше… Дальше как-нибудь своими силами.

— Ты с ума сошел?!

— Имеет значение? Короче, ты подумай, а после выступления я отработаю должок за вчера пока еще в полном объеме, чтобы ты почувствовал разницу.

Смит не успел даже выдохнуть, как Энди подхватил рубашку и обувь и покинул кабинет.

День ото дня все усложнялось. Жизнь вновь сложилась, причем не в самое лучшее оригами. Проблемы сыпались сквозь сито постоянными мелкими неудачами. После валились сквозь решето более увесистыми частями, а потом уже и решето, и сито рушились на голову одновременно. Энди вновь оборонялся по кругу. Недопонимание Джен и Мартина, злость Дава, пробуксовывающая вязкость Тома, определенное раздражение Чарли из-за его непрекращающейся усталости… Одно цепляло другое, тянуло из парня жилы, и лишь Лаура оставалась небольшим спасательным кругом, который все еще позволял Энди держаться на плаву. Вот уже дней десять, как он жил у нее, пытаясь спрятаться и от себя, и от мира. Выходило не очень. Внутренний Энди грыз его изнутри, ну, а мир донимал снаружи. Корпоративная квартира девушки была маленькой, но они прекрасно уживались в ней, не стесняя друг друга. С Лаурой хорошо. Она ни о чем не спрашивала, ничего не советовала и уж точно не осуждала. С Энди тоже хорошо. Он был чистоплотен, аккуратен и, к тому же, хорошо готовил. Они прекрасно понимали и дополняли друг друга на сцене, в постели и в жизни, вызывая тем самым раздражение оставшейся половины мира. Подобное притягивало подобное, и им было удобно именно от того, что это так и было. У Энди вновь появилась мечта. Он поставит точку, глубоко завернет винт на этом месте, чтобы не сместилась, перешагнет и уедет с Лаурой по окончании ее контракта. Он будет танцевать. Будет. Танцевать. А после… Боже мой! Браун предложил взять его в свой новый проект. Пусть, Рой. Пусть. Пусть я не нужен тебе… Это иногда случается с ними. Оно и понятно. Падшие ангелы — второсортный товар. Жаль только одно, что ты не узнаешь этого. Бывают проститутки бывшими! И это случается с ними! Энди верил, что случается.

Энди нашел старика на утесе. Капли Дождя стоял неподвижно, повернувшись лицом на запад.

— Джек, — тихо позвал парень, но кам не шевельнулся.

Перед ним на шесте с какими-то символами висел бубен. Легкий ветерок раскачивал связки перьев и птичьих коготков на кожаных шнурках на ободе, а они тихонько постукивали и терлись о натянутую кожу.

— Посланники в пути, — расстроено произнес шаман. — За ними явится и сам.

Парень помолчал, а после протяжно вздохнул.

— Как не хочется умирать. Лучше б уж и не знать об этом.

— У тебя еще есть время. Отступи.

— Тогда у Роя его не останется.

— Я уже говорил, ты зря вмешался. Он сам выбрал свою судьбу.

— Он и мою выбрал! Скажи мне, Джек, как выглядит посланник? Я должен знать, если тебя не окажется рядом.

— Первый посланник уже был. Летучая мышь, помнишь? Остались еще два. Паук и сова.

— Чертово войско! Это все, или есть еще кто-нибудь?

— Собака. Она — проводник.

— Посланники! Проводники! Не слишком ли мне на голову?!

— Ты избранный. Ты бросил ему вызов, и он даст тебе возможность выбрать…

— Выбрать что?! Как лучше подохнуть?!

— Паука или сову.

— Какая удача! Джек, ты даже не представляешь, но это именно то, чего мне так не хватало до полного счастья! Мне их как выбирать, не подскажешь?! Они подмигнут, или у кого улыбка шире? Насколько я понимаю, нам предстоит счастливое спаривание, и тут никак нельзя ошибиться. Должен признаться, я зоофилией никогда не страдал, но, как говорит Стив, все когда-то никогда. Если честно, я как-то не питаю пристрастия ко всяким ползучим тварям. Думаю, сова выглядит эротичнее…

— Раньше Миклантекутли никогда не забирал души воинов и рожениц, но теперь времена изменились.

— Какая неприятность! Просто печаль, да, и только…

— Богов почитают мало. Пауку достаются души смирившихся и ослабших. Ну, а сове — души воинов.

— Да, уж. Невелик выбор. А что делать с ослабшим воином?

— Сядь здесь, — произнес Капли Дождя, наклоняясь за ритуальными красками. — Мне надо кое-что сделать. Дай взгляну на сокола.

Джек снял повязку, пристально рассматривая опухшее изображение свежей татуировки

— Загнаивается, — признался Энди. — Что я только ни делал, не помогает.

— И не должно. Яд древесной лягушки…

— Что-о-о? Какая лягушка?! Зачем?! Ты шутишь, в самом деле?! Господи! Только этого не доставало!

— Иначе я не смогу дать ему кровь.

— Послушай, Джек! Я, конечно, все понимаю, только потрудись теперь объяснить хоть что-то! Зачем мне яд какой-то дровяной жабы?! Сдается мне, еще немного, я и сам сдохну в пауках и совах! А еще там, кажется, собаки и летучие мыши! Не слишком ли на одного меня?! А ты случайно не подскажешь, они как, меня все разом доедать будут, или у них порядок по записи?! Откуда такой геморрой?! Только из-за того, что вытащил Роя из воды?! Так разве я виноват, что он помереть собрался, да, передумал?!

Энди бушевал, но шаман, словно не слышал его. Он молча продолжал рассматривать воспаленное изображение сокола.

— У меня уже на одной руке два сокола! Ты не находишь, что этого больше, чем достаточно?! Почему с первым все нормально было?!

— Потому что это ты! — не выдержал Капли Дождя. — А это я!

— Джек! Я, конечно, тебя очень люблю, но ты, живой, не приносишь мне столько страданий! Господи-и-и! Двадцать первый век! Кому рассказать — не поверят! Разве что, в сумасшедшем до…

— Кучи слов — удел женщин! — вдруг прикрикнул шаман, и парень замолчал на полуслове. — Я буду делать обряд! Это важно! Для тебя важно!

— Хорошо, — сник парень. — Делай, что хочешь. Я молчу. Мне уже все равно.

— Так-то лучше. Что бы я ни делал, ты должен стерпеть.

— Глупо спрашивать, есть ли у меня выбор?

Старик не ответил. Он неспешно вынул краски, ритуальный нож, мешочек с травами, перья, погремушки и полоски замши. Огонь на кострище вспыхнул быстро, взметнулся ввысь и осыпался, превращаясь в столб едкого дыма. Шаман растер по себе и коже Энди перетопленный жир, нанес магические рисунки и жестом приказал парню встать в ритуальный круг. Дальше Энди помнил все, как в тумане. Дым вызвал трансформацию сознания, и теперь все воспринималось отвлеченными размазанными образами. Энди не хотелось думать, образы не волновали его, и он просто делал то, что делал. Мальчишка не знал, сколько времени шел по кругу за Джеком, потерял ощущение координат и превратился в какую-то бесформенную субстанцию без мыслей и воли. Ему казалось, что он до отказа забит алкогольными парами, а они все прибывают и прибывают. Наконец Капли Дождя усадил его, а сам продолжил бесконечные круги. Бряцанье погремушек переместилось вовнутрь тела парня и заглохло там, оставив неприятное эхо. Энди чувствовал себя так, словно был пьян на последней стадии перед тем, как отключиться. Сознание всплывало обрывками, потом тонуло и вновь всплывало уже разбухшими образами.

Парень видел, как шаман подошел к нему с ритуальным ножом, еще раз осмотрел татуировку и вонзил в нее лезвие. Энди почувствовал страшную боль, которая потекла по жилам, наполняя все тело. Мальчишка ощутил, как по руке побежали струи горячей крови, но Капли Дождя медленно продолжал свой ритуал. Он достал перо, срезал очин и заточил углом с одной стороны. Парень был готов окончательно потерять сознание, но остолбенел от ужаса. Шаман уже вспорол себе вену. Энди увидел второе кровопускание и почувствовал приступ тошноты. Джек медленно, словно пытая, просунул в рану на руке парня трубочку из очина. Боль усилилась и погребла под собой все остальные чувства. Мальчишка почти слышал, как острый срез рвет ткани мышцы. Боль заметалась где-то в ушах и ударила в голову. Энди видел искаженное лицо шамана, когда он поднес руку, стараясь, чтобы струйка его крови стекла по трубке и смешалась с кровью Энди. «Наверное, я уже мертв или, что не лучше, сошел с ума. Помучаюсь от заражения крови и все равно сдохну, так что, дорогой бог смерти, не помню, как тебя там, извини. Как-нибудь в следующей жизни», — обрывками подумал Энди и… То ли он потерял сознание, то ли сознание потеряло его, но они каким-то не лучшим образом разделились, едва сохраняя мерцающую связь. Второй кровавый ритуал с перьями… Нет, это уже слишком даже для бессмертного… Рой нашел куда более щадящий способ отдаться этому уроду…

Энди, словно всплывал из-под воды. Рядом сальными пузырями всплывали мысли, а чувства, видимо, были слишком тяжелыми, потому что парень ощущал их где-то под собой. Наверное, он действительно умер, раз воспринимал себя мертвым и распухшим. Во всяком случае, это было единственное разумное объяснение. Да, и неразумное тоже. Где-то там, вверху, над толщей этой самой воды слышались голоса, только это не имело сейчас никакого значения. Парень не чувствовал ничего. Ни боли, ни тела, ни мыслей. Голоса показались знакомыми, и мальчишка даже немного начал понимать, о чем они говорят. Хотя, нет. Они говорили на чужом языке, и Энди подумал, что, наверное, просто делает вид, что понимает.

— Джек!

Энди вдруг вспомнил, как впервые услышал голос Джил. Тогда он тоже всплывал из-под такой же толщи воды. Кажется, он думал про скрип телеги? Странно. Сейчас он так не думает.

— Сейчас принесу отвар! — голос Джека откуда-то издалека казался приятным, но даже, если не приятным, то точно таким, какому можно доверять.

— Да, миленький, — шептала Джил, и Энди с трудом понимал, что «миленький» — это он. — Веки тяжелые, но ты должен их открыть.

— Что это было? — почти не шевеля губами, спросил парень.

— Джек дал соколу свою кровь.

— И как он?

— Кто?

— Сокол.

— С ним все нормально.

— Я рад. А я?

— С тобой тоже. Сейчас выпьешь отвар, и станет лучше.

— Может, не надо? — растягивая слова, промямлил парень. — Мне и так хорошо, лучше я уже не хочу. Где я? Ничего не помню. Кажется, амнезия уже стала моим нормальным состоянием.

— У Джека. В хогане.

— У Джека в хогане? Не помню.

— Мартин помог перенести тебя сюда…

В этот момент подоспел шаман.

— Не многие выдерживали это до конца, — похвалил Капли Дождя. — Ты — молодец…

— Что я тут делаю?

— Ну, и переполох мы с тобой устроили, — пропустив вопрос, сказал Джек. — Ты разом потребовался всем сразу? Почти с собаками разыскивали.

— Кому?

— Не волнуйся. Мартин сказал Даву, что ты свалился с температурой, и пару дней…

— Пару дней?

— И еще девушка, что танцует в клубе…

— Сколько я тут?

— Да, не волнуйся ты так, — попыталась успокоить Джил. — И двух суток не прошло.

— Как двух суток?! — Энди никак не мог свести вместе концы сообщений и мыслей.

— Ты в бреду был, а сейчас все хорошо, — заверила старуха. – Да, вот и рана почти затянулась…

И тут парень вспомнил про обряд. Какие-то лягушки и струи крови, дым, круги, соколы… Остатки сомнений испуганно метнулись в разные стороны и исчезли. Кровосмешение… Энди машинально взглянул на руку. Повязка из холщовой ткани с какими-то символами… Че-е-ерт! Это было пыткой!

— Господи, — прошептал Энди. – Я, видно, точно бессмертный. Ни жизнь меня не держит, ни смерть не берет.

Шаман снял перевязь и осмотрел рану.

— Выпей-ка отвар, — не отрываясь, произнес он. — Лучше будет, а то лови потом твое сознание.

— Да, чего его ловить? Оно и так вверх ногами.

Энди попытался глотнуть зелье, но едва выдержал омерзение от горечи.

— Хреновый из тебя повар. В рот взять невозможно. Что за дерьмо?

— Настойка алоэ с яйцами термитов…

— Все! Стоп! С меня достаточно! Не раскрывай секрет! Не хочу его знать! — взмолился Энди. — Вернется Тиу, я расскажу ей, как вы тут издевались надо мной. Вон, наверное, килограммов десять с бортов скинул…

— Она знает, — совершенно спокойно сказал Капли Дождя. — Пришло время и для тебя узнать…

Джек помолчал, а после взглянул на парня очень серьезно. Взгляд не предвещал ничего хорошего, и Энди напрягся.

— Она родная тебе по крови.

Обана! Сюрпри-и-из!

— Тогда давно, когда все произошло, я должен был спасти хотя бы ее. Я дал ей время. У нее тоже есть татуировка. Сокол. У вас теперь одна кровь, и ты всегда будешь знать, как и она… Вы всегда будете чувствовать друг друга…

— Постой. Что значит, ты дал ей время? Откуда ты его взял? Или ты…

— Взял! Обещай мне, что всегда будешь заботиться о ней!

— Джек? — Энди почувствовал тревогу. — Что ты сделал? И почему ты берешь с меня обещание?

— Потому, что ты должен мне его дать.

— Ты говоришь так, словно собрался умирать. Помнится мне, это я выбираю между совами и пауками…

— Я стар, — улыбнулся Капли Дождя. — Я прожил долгую и счастливую жизнь, и рано или поздно…

— Что-то не то, Джек, — заволновался Энди. — Что-то не то.

— Оставим разговор! — жестко перебил шаман. — Я сказал, что должен был! Тебе предстоит жестокая битва. Лучше поговорим об этом.

Джил нашла старика на лавочке. Он сидел, кутаясь в меховое одеяло, и курил свою неизменную самокрутку.

— Мне страшно, Джек, — призналась Джил, присаживаясь возле него. – Что, если я опоздаю?

— Завтра будет славный день, — глядя вдаль, произнес Капли Дождя. — Не бойся, я ведь рядом. Я же всегда был рядом, и я всегда буду рядом. Знаешь, быть шаманом трудно, но я счастлив. Наверное, я смог все, что хотел. Мне не о чем больше мечтать. Хотя, нет. Горшочек чечевичной похлебки, которую ты готовишь.

Он обнял ее за плечо, прижался щекой к голове, нежно потерся о волосы, а после вновь затих, разглядывая блекнущий горизонт.

(1) Ренди Харрисон о Гейле Харольде. (актеры сериала «Queer as folk»).

Часть 11. IN THE MIDST OF DESTINY.

3.11. IN THE MIDST OF DESTINY. (Посреди судьбы)

Энди ходил по канату между обидой и волнением. Сорок минут второму акту, а Роя все нет. Мобильный отключен, что по кодексу жизни Маккены и должно случаться в самый неподходящий момент. Должно — значит и случилось. У Роя, словно график этих моментов в кармане. Он ведь не промахивается. Никогда. Так адреналиннее, только вот Энди не до шуток, потому что он почти чувствует себя идиотом. Это такое знакомое чувство, вернее предчувство, потому что идиотом он обязательно будет, но чуть позже. Сценарий отработан и выверен. Почти четырнадцать лет им самим, а до этого еще и десять Стивом. Энди знает наперед, что будет волноваться, высказывать все Маккене, упрекать, но после, в конце концов, поймет, что и был этим самым идиотом, потому что… Ну, Рой есть Рой. Ему достаточно просто посмотреть, и все. В такие моменты он точно знает, на какой полке его многочисленной картотеки взглядов, лежит тот, который… Все верно. Мир несовершенен, отсюда и такие напряги. К тому же, изрядно потрепан, потаскан и вывалян в пыли, зато статуя свободы Роя сияет совершенством. На удивление всем ее хозяин оказался выдающимся архитектором. Уникальная балансировка сооружения выдержала природные и человеческие катаклизмы, неизменно возвышаясь над всей этой беспорядочной суетой. Вытянутый средний палец правой руки до самых последних сих пор наглядно демонстрирует основной постулат целостной системы. «На хрен все и всех». Статуя, несмотря на ее, несколько более, чем взрослый возраст, продолжала поражать привлекательной сексуальностью. Здесь они с Роем - одно целое. Многие пытались постичь архитектурно-строительный замысел Маккены, но… Рой, видимо, съел собственные чертежи, потому что они так и не были обнаружены. Ну, или на худший случай, опознаны. Кроме того, в определенные периоды времени статую старательно реставрировали в условиях строжайшей секретности, но этого никто не знал. Никто также не знал, что ночами и долгими днями командировок Энди она, завернутая в камуфляжное покрывало, оседала, превращаясь в бесформенное глиняное месиво, но с восходом солнца и возвращением парня вновь гордо высилась, простирая над миром свой указующий жест. Энди, безусловно, воздавал почести «древнему» монументу, после чего делал с этой самой свободой все, что только хотел. Хотел он иногда достаточно много, что, несомненно, было гораздо больше, чем просто соответствовало приличию. Итак, у свободы был свой повелитель, хотя Рой и не очень догадывался об этом. Это — как игра в покер. Игроки за столом, руки на столе, все у всех на виду, а дальше та самая игра, где побеждает далеко не тот, у кого хорошие карты, а тот, у кого больше вариаций внутренней концентрации. Короче, Энди всегда было спокойнее в периоды, когда Рой любовался своей статуей. Он знал, что Маккена будет всецело поглощен процессом созерцания, что и позволяло парню обернуться пару-тройку раз.

Сейчас статуя отдельно, Маккена отдельно, и Энди волновался. Рой, видимо, был рожден, именно для того, чтобы создавать проблемы, чем, собственно говоря, в данный момент и занимался. Как, впрочем, и всегда. За этими мыслями парень немного отвлекся от конференции, а когда вовлекся вновь, Килл Тарч уже что-то объяснял на протяжении определенного времени.

— Неловкость была у каждого. Не знаю, как себя чувствует актер, снимающийся в обнаженке. Об этом лучше спросить у Джима или Коллина. Могу сказать, как чувствует себя оператор, эту обнаженку снимающий. Конечно, надо отдать должное Рону, как гениальному режиссеру. Его метод съемок подобных сцен, в итоге, оказался гениальным. Для спокойствия актеров мы старались создать некий вакуум, то есть оставить в пределах съемочной площадки только ограниченное количество специалистов. Перед началом Рон собирал нас, и мы обсуждали, как именно будет снята сцена. Мы старались брать только один ракурс, в рамках которого актер будет полностью обнажен. Понятное дело, что чем шире захват камеры, тем откровеннее актер выставлен на обозрение. Остальное снималось, как бы наезжающей камерой или с другого ракурса, когда актер мог быть хоть как-то прикрыт, — Килл Тарч тяжело выдохнул, словно все это время был очень напряжен.

Обычно такое происходит с людьми, которые долго готовятся, а после наконец решаются и признаются кому-то в любви в первый раз. Энди почему-то вспомнил, как стоял обнаженный, позируя молодым художникам, только ему было намного хуже, чем актерам сериала. Хуже. Хуже — это мягко сказано. Ему было откровенно хреново. На нем не было из одежды ни одной нитки. По сравнению с ним и Сноу, и Фрай были под завязку укомплектованы. Их спасало величайшее изобретение Патрика Антоша, дизайнера по костюмам фильма «Американский психопат». Энди внутренне улыбнулся. Гениальный костюм! «Носок для члена». Каково название, таков и крой! Всего лишь мешочек из спандекса и все. Дизайнеры по одежде всего мира задохнулись бы от зависти. Сколько бы они не бились за титулы, никто из них не смог одеть человека столь полно и элегантно. Чего стоят плоские усредненные модели в состоянии анорексии, грохочущие костями по подиуму? Конвейер, гусеничная передача… Они всегда служили лишь вешалкой для чужого платья. Ни одно из них не подчеркнуло красоту самой модели, но этот кусочек спандекса демонстрировал индивидуальную красоту человеческого тела. Именно определенного человеческого тела. Наверное, это самый потрясающий костюм, который Энди когда-либо видел. То, что он «репетировал» с Джимом без подобной одежды, а после Джим «репетировал» с Коллином, очевидно, тоже без нее, оставалось за кадром. Причем, на достаточном от него удалении. Энди несколько увлекся собственными мыслями. Интересно, а как бы снимался он сам? Парень задумался. Ну, то, что без этой не совсем в обтяжку сидящей одежды, это точно, хотя… Черт возьми! Это все Рой! А еще Стив! Для этих это точно не было бы проблемой. Вот она, свобода Роя, снятая камерой с нижнего ракурса. Ему плевать, что там думает мир. Сам он прекрасен, и это для него гораздо важнее. Если у мира с этим проблемы, то это проблемы этого самого мира, и Маккене нет до них дела. Парень поймал себя на мысли очень далеко от того места, где оставил Килла Тарча. Его куда-то снесло течением размышлений, и Энди пришлось в спешном порядке телепартироваться назад.

— Сценарий не предполагал разночтения сцены, — почему-то уже говорил Галлилей. — Надо отдать должное Бернарде, ее глубокому пониманию материала и новаторству. Возьмем, к примеру, самый банальный кусок любого сценария. Бла-бла-бла и дальше герои целуются. Все, вроде бы, ясно, но… Как целуются? Кто начинает? Что каждый должен изобразить губами, языком и другими частями тела? Сколько людей прочтет подобное выражение, столько и мнений в итоге будет. Поэтому нам пришлось очень глубоко прорабатывать деталь за деталью. Этот сверху, этот снизу, руки сюда, ноги туда, голова и так далее. Когда, наконец, мы сами разбирались, мы старались очень ясно описать это актерам. Мы составляли так называемые секс-планы. Мы объясняли свое видение, затем актеры свое. Мы подробно обсуждали эмоциональное значение каждой сцены, ее функциональную нагрузку, роль каждого из героев. Если в конечном итоге мы приходили к выводу, что сцена неважна, она изымалась из сценария. Самое главное, что еще хотелось бы отметить, мы не снимали секс ради секса. Мы снимали развитие каждого персонажа через секс и их взаимодействия, углубление их отношений. И это было очень важно и обсуждалось до мельчайших подробностей. Потом все заносилось на доску и снова обсуждалось. В конце концов, на доске образовывался ком стрелок, фраз и крестиков. Мы детально разбирались, где будет камера, какой нужен свет, какой ракурс возьмет оператор. И только после этого на доске оставалась четкая сюжетная линия. Потом сцена проигрывалась одетыми актерами, и мы вместе просматривали отснятый материал, чтобы понять, где и что нужно изменить. Самое главное, что понимали мы все, что нужно стремиться к тому, чтобы «голых» дублей было, как можно меньше…

— Наверное, это достаточно трудно сосредоточиться в такой обстановке? — из какой-то тины всплыл ведущий.

То ли в ушах у него осталось много ила, то ли сам он распух в болоте своих фантазий, но он выглядел слегка придушенным. Гормоны, которые скопились и не нашли выхода, выдавили на его шее густой пот, и ведущему пришлось даже ослабить узел на галстуке.

— Мне кажется, — продолжил он, словно запыхавшись, — нужно стать мужчиной своей собственной мечты, чтобы чувствовать себя соответственно.

Фраза ржаво застряла в воздухе. Требовалась усовершенствованная смазка мозга, чтобы попытаться понять, что именно ведущий только что сказал. Энди невольно еще раз оценил его, взвесил в одежде и без, ужаснулся и понял, что лучший способ — не применять эту мысль по отношению к ее автору. Парень вновь подумал о Рое. Мужчина его мечты был весьма далек от… Фу. Можно выдохнуть. Слава богу, что сейчас… Вот прямо сейчас можно перестать думать об этом извращенном представлении.

— Я — актер, — засмеялся Джим, - и, на самом деле, меньше всего задавался вопросом, являюсь ли я мужчиной собственной мечты или… ну, вы понимаете? Единственное, что меня действительно волновало, так это то, что я должен был выглядеть мужчиной мечты для Конти…

— Интересно, — вновь вклинился ведущий, — скажите, Коллин, Джим Сноу выглядел, как мужчина вашей мечты?

— Конечно, для мужчины-натурала сложно понять, является ли тот или иной мужчина мужчиной его мечты. Об этом как-то не задумываешься. Хотя, — Фрай засмеялся, — теперь я, наверное, только об этом и буду думать. Я могу сказать только одно — Джим потрясающий актер, и мне было очень легко играть с ним. Нам повезло, мы действительно стали друзьями, и нам пришлось много работать над тем, чтобы привыкнуть касаться друг друга, обнимать друг друга и целоваться. Нам повезло научиться доверять друг другу. Мы ходили в клубы и изображали там пару. Нам надо было привыкнуть к мысли, что мы именно пара. Было очень забавно, когда окружающие именно так и думали. В такие минуты мы понимали: «Ага! Значит, мы все правильно делаем!» Думаю, мне было тяжелее, чем Джиму, потому что я, как неожиданно оказалось, очень зажатый человек. Я никогда не знал об этом, но именно участие в секс сценах показало мне истинную степень этого. Надо было научиться очень верить друг другу, чтобы не испытывать стеснения, не краснеть или бледнеть, когда изображаешь бурный секс, а на тебе из одежды лишь носок для члена и грим. Нешуточный набор, правда? Джим говорил, что если бы он заранее знал, во что ввязался, он бы убежал, сменил гражданство и так далее. Я почти сбежал, когда он первый раз поцеловал меня перед камерой. Он это делал так, как, наверное, это делал настоящий Рой Маккена. Я струсил, понял, что не смогу и уже направлялся разрывать контракт, когда Джим поймал меня в коридоре и сказал: "Если ты сейчас уйдешь, это будет твой крах, как актера, ибо ты не профессионал, и это ремесло — не твое"…

— Да, — засмеялся Сноу. — «Кто-то очень боялся целоваться». Меня спасло другое. Коллин просто не знал, что, на самом деле, я боюсь еще больше.

«Кто-то очень боялся целоваться», — думает Энди, вспоминая первый поцелуй Роя. Он его не забыл. Он не сможет его забыть, потому что… Поцелуи бывают разные. Их много, они смешиваются, разделяются, видоизменяются, но тот первый, самый страшный и неожиданный, не похож ни на один из них. К нему нельзя подготовиться, его нельзя отрепетировать, потому что он уникален. Он в одном экземпляре без права на дубль, сценария и репетиции. На него отпущены лишь секунды пленки памяти. Секунды, которые кажутся часами, потому что память растягивает их, льет уксус в соду и добавляет дрожжей. Это не просто секунды на рельсах локомотива жизни. Это геопатогенная зона, бермудский треугольник, где время искажается и одновременно исторгается лучами, образуя сферу, где каждый луч начинается, делает круг и приходит в ту же точку того же мгновения. Все летит по кругу. Голова, сознание, жизнь…

Энди проснулся в хорошем настроении. Он не спешил открывать глаза, наслаждаясь легкостью утра. Неожиданное ощущение того, что он выспался, казалось божественным.

— Ты улыбаешься, — услышал он голос Лауры совсем близко.

— Потому что я счастливый человек, — ответил парень и хитро взглянул на девушку одним приоткрытым глазом.

— Ага, — она улыбнулась в ответ. — И из чего же это счастье состоит? Делись, давай, а то решу, что ты жадный!

Энди почти прыжком повернулся на бок и замер на мгновение, подперев голову рукой и закусив нижнюю губу.

— Знаешь, я действительно сегодня почти счастлив. Во всяком случае, уже давно не испытывал похожего состояния. Я вчера чуть не кончил на сцене, до чего ж ты была хороша. Ты так танцевала, что я почти поверил, что ты самка гепарда.

— Ну, каков самец, такова и самка.

— Слушай, Лаура, а твоя мать часом к семейству кошачьих не относилась, иначе откуда бы взяться в тебе подобной грациозности?

— Моя мать была опустившаяся, спившаяся проститутка. А этот танец Чарли ставил специально для меня, только партнер тогда был другой. Это я его попросила попробовать с тобой…

— Если гепарды так спариваются на самом деле, это должно быть великолепным зрелищем.

— Не знаю, что там насчет гепардов, но ты это делаешь превосходно.

— Что, танцую или спариваюсь?

— И то, и другое.

— Я уже могу начинать стесняться и краснеть?

— Ладно уж, спасу тебя от позора на этот раз. Что еще включает твое почти счастье?

— Не успел тебе вчера показать, я купил в подарок Стиву замшевую куртку на индейский манер. В резервации можно найти поистине уникальные вещи. Чуть припозднился, у него ведь послезавтра день рождения. Правда, я нашел выход. Заплатил одному пареньку, чтобы сгонял туда-обратно и вручил в назначенный срок. Он согласился, так что все пучком.

— Должно быть, этот Стив отменный мужчина…

— Он — самый чудесный человек, которого я только встречал. Ему уже сорок, но в это невозможно поверить. Мне очень его не хватает. Знаешь, его рассудительности, спокойствия и правильности. Он до сих пор остается для меня лучшим другом, партнером и любовником.

— Кстати! — воскликнула Лаура. — Мне Чарли мозг с ним вынес. Он говорил тебе, что лет сто назад был с ним знаком и даже шоу для его клуба ставил?

— Да ладно?! Как это возможно?! Это просто фантастика! Кто бы мог подумать! Он все пытал, кто меня учил. Я ему и сказал, а как название клуба произнес, его, аж, перекосило. Вот уж тесный мир! Сейчас я тебе куртку покажу, а ты зацени, понравится Стиву или нет. Знаешь, у него отменный вкус. Классика на нем сидит, словно под него изобреталась, только он ее не сильно любит. Мне кажется, куртка должна ему подойти, жаль только, что не увижу.

— Почему бы тебе самому не съездить?

— Нет. Исключено. У меня с этим городом слишком много связано. Тяжело это просто.

— Это из-за Роя?

— Да. Если есть кровоточащая рана, то это именно она. Гноится и нарывает до сих пор. Я не могу туда вернуться, пусть даже на минуту. Мне не выдержать. Так что, пусть все остается, как есть.

— Неужели после всего того, что ты мне рассказал, ты можешь продолжать его любить?

— Я бы хотел перестать, я пытался, я уговаривал себя, но это выше меня. Это как раз то, что и делает меня почти, а не абсолютно счастливым. Ну, да бог с ним, с Роем. После завтрака поеду к Дженни. Пора платить за школу Тиу…

— Почему ты делаешь это?

— Что делаю? Плачу за Тиу?

— Да.

— Она мне очень родная, а теперь Капли Дождя дал нам и общую кровь. Когда я познакомлю тебя с ней, ты сама поймешь. Ее нельзя не любить.

— Но ведь у нее есть брат?

— Он и мне брат. Знаешь, с Мартиным трудно. Он не может до конца меня принять, но только я не слушаю. Ты знаешь, он хороший парень, и работает, как проклятый, но… Его грузовичок ведь вовсе не его. Он в аренду взят. Мартин один тянул всю семью, с ног от усталости валился, но достаточно заработать не мог. Они жили очень бедно, но при всем том и меня не бросили. Я ему жизнью обязан. И Каплям Дождя, и Тиу, и Джил. Они — моя семья. Я всегда буду так считать, что бы ни произошло, и что бы они ни думали. Если бы не они, я бы уже давно был бы не жив, и койоты сыты. Мы с Дженни долго его убеждали, что девочки должны в хорошую школу ходить. Он упирался, но, в конце концов, мы его послали, куда подальше и сделали по-своему. Я сказал, что если он хочет платить, то пусть лучше накопит денег и выкупит грузовик. Ругались сильно, но… Я и с Дженни ругался из-за денег. У нее хорошее состояние, и она легко могла бы платить за двоих, но… Тиа — она моя, она часть меня, мое все самое чистое… Пусть я сам полуграмотный, но для нее хочу лучшей жизни.

— Ты необыкновенный человек, Энди. Я никогда таких не видела.

— Я обычный. Я мальчишка с улицы, который никогда не знал ласки, не имел приюта, не был кому-либо нужен. Эти люди дали мне все. Семью, еду, дом. Они ни разу не попросили за это денег, и я их просто люблю. Знаешь, когда Тиа пошла… ее искалеченные ноги, синие от шрамов и операций… Лаура, я плакал. Я никогда так не плакал. Я видел, как плачет Мартин. Он ведь все эти годы съедал себя живьем, он пытал себя… Я все это знал, видел, и я не мог это не исправить.

— Мне кажется, ты любишь весь мир. Думаю, если спрошу тебя про Дженнифер…

— Другой вопрос, любит ли меня этот мир. А Дженни… Ты права. Когда-то она сняла меня, как проститутку, но с тех пор все изменилось. Она тоже часть моей жизни. Правда, в последнее время мы все чаще ругаемся, потому что теперь она не принимает, что я занимаюсь этим. Она как-то надломилась, что ли…

— А Тиа знает, что ты…

— Если она узнает, я убью того, кто это сделает. Она не должна знать, она не переживет. Я очень скучаю без нее, но сегодня, — в глазах Энди запрыгали рыжие бельчата, превратились в огоньки и вспыхнули, — сегодня поздно вечером она приедет. И малышка Дель. С тех пор, когда я видел ее в последний раз, она так изменилась. Была совсем девчонка, а теперь превращается в красивую девушку и становится похожей на Тиу. Рождественские каникулы, и они все это время пробудут дома. Боже мой, какое это счастье! Я купил для Тиу колечко, а вот что подарить Дель никак не решу.

— Хочешь, я съезжу в магазин и что-нибудь подберу.

— О, Лаура! Спасибо огромное, а то я совсем себе голову сломал. Наверное, я разжирею за эти каникулы. Тиа так вкусно готовит, что я теряю контроль насыщения. Я могу есть, пока меня не разорвет.

— Скажу Чарли, чтобы гонял тебя нещадно.

— Так! Ладно! — парень шлепнул себя по бедру и проворно соскочил с кровати. — С тобой можно лежать до бесконечности. Ты меня как-то укачиваешь. Так, все! Я в душ! Потом сварю кофе и бегом.

— Иди, мойся. Я сварю.

Энди весело пробежал по дорожке, улыбаясь и вспоминая, как старый слуга брезгливо тащил по ней свое тщедушное тело. Дом миссис Эдда грелся на зимнем солнце, подставляя лучам для загара бледные стены. Парень любил и этот дом, и эту дорожку, и знакомый щелчок входной двери.

— Ага! — воскликнул Энди. — Вот ты и попалась! Хотела успеть выпить кофе без меня?!

— Я уже давно привыкла пить кофе без тебя, — без особых эмоций ответила Дженнифер.

— Теплая такая, — прошептал мальчишка, целуя Дженни в шею и скользя кольцом рук вокруг ее талии. — Доброе утро, сонная фея. Я пропустил самое вкусное. Твой первый взгляд.

— Ты и последний пропустил. И предпоследний, и тот, что был перед ним.

— Непорядок, — согласился парень. — Хочу все наверстать.

Он скользнул ладонью под ткань домашней рубашки, вызвав там панику мурашек.

— Ты так божественно пахнешь ванилью, — Энди закрыл глаза, втягивая теплый запах. — Ни у одной женщины на свете нет такой изумительной кожи…

— Хоть чем-то я лучше других, — перебила Эдда, и парень почувствовал, как она внезапно напряглась.

— Каких других?

— С твоим опытом их должны быть сотни.

— Дженни, что с тобой? — спросил парень, разворачивая женщину к себе лицом. — Зачем ты хочешь колоться?

— А ты что думаешь, все должны бежать по первому твоему требованию? Ты еще не путаешься в своем расписании?

— Ты о чем Дженни? Каком расписании?

— Которое ты установил, чтобы всем сделать хорошо. Сегодня у тебя по плану я, завтра эта твоя… Лаура, потом еще какая-нибудь…

— Ах, вот ты о чем. И ты действительно думаешь, что я приехал сюда только потому, что… как ты говоришь, по расписанию? Дженни, как ты только додумалась до этого? Или ты действительно так считаешь?

— Ты привык получать то, что хочешь! Ты…

— Я еще ни разу не получил того, чего хочу! И ты, как никто другой, знаешь это!

— Ты хочешь подчинять людей! Ты это никогда и не скрывал. Как там?! Власть над толпой?! Ты заставляешь людей делать то, что тебе надо! Ты приехал и даже не спросил, а хочу ли я этого! Так больше не будет, Энди! Есть те, кто смог опомниться вовремя, и нас таких уже двое…

— Двое?! Что за бред ты несешь?! Я приехал потому, что соскучился! Потому, что ты нужна мне!

— Только теперь я поняла, почему этот твой Рой отказался от тебя!

— Ах, вот оно что. Теперь и мне понятно, кто второй. Интересно как все складывается. Кто бы мог подумать, что заклятые враги вдруг обретут друг друга. Интересно, а он знает о своей исключительности?

— Видимо, знает, раз ты тут!

— Джен, успокойся, — Энди хотел обнять женщину, но она отпрыгнула, словно получила разряд тока. — Давай сядем и поговорим. Я не понимаю, что с тобой.

— Зачем ты пришел, Энди?

— Я пришел ни зачем! Я пришел к тебе!

— А тебе на минутку не кажется, что это странно? Вылезти из одной постели, чтобы сразу залезть в другую? Хотя, нет. Глупый вопрос. Для тебя это не должно быть странным.

— Постой. Ты ревнуешь меня к Лауре? Так, что ли? Тогда это напрасно. Ревность — это лишь неуверенность в себе, желание убедить себя в том, что не достоин чего-то. Это иррациональный страх оказаться хуже. Откуда он у тебя? Я хоть раз давал тебе возможность усомниться в чем-то? Лаура мне всего лишь творческий партнер…

— Чудесная история! Ты живешь с ней, как с творческим партнером? А спишь ты с ней тоже, как с партнером? Или, скорее всего, потому что она молода и красива…

— А ты?! Не молода и некрасива?! Кто тебе это сказал?! А-а-а, я догадался! Как же я забыл! Ты ведь много старше меня! Теперь я буду знать, потому что раньше не замечал! А что касается Лауры, то я просто сплю с ней! Ничего больше!

— А у вас все просто.

— У нас?!

— У вас! Вы же с этой Лаурой одного поля ягоды…

— Надо полагать, ты имеешь ввиду проституток? Чего уж там, пусть вещи называются так, как они называются. Конечно! Проститутка трахается с проституткой! Кто уж между ними втиснется?! Не удивлюсь, если ты додумаешься до того, что мы платим друг другу за это! Что тут поделаешь?! Профессионалы, так?! И, как там Рой говорит, бывшими не бывают?!

— Все верно! Сколько ни тяни тебя из грязи, ты все равно в нее влезешь! Прав этот твой Рой Маккена! Видимо, действительно проститутки бывшими не бывают! Вам… ни одному из вас нельзя доверять! Вы все продажные!

— Зря ты так. Я никогда не обманывал тебя. Да, я продаюсь за деньги. Я продающийся, но не продажный. Джен, и ты знаешь, я никогда им не был. Давай будем честными. Не ты ли не совсем юная, богатая, одинокая и закомплексованная женщина покупала меня по ценам прейскуранта? Тогда ты по-другому считала, не так ли? Ты бронировала себе мальчика, и тебя не волновало, в чьих еще кроватях я был. Тебя не волновало, почему я этим занимался. Ты платила деньги, чтобы я тебя трахал, и поначалу я именно это и делал. Я давно не беру с тебя деньги, но продолжаю приезжать. Ты никогда не задумывалась, почему? Все изменилось, но ты так и не отошла от мысли, что я забронированный мальчик?! Это ведь так, Джен?! Я мог бы поселиться у тебя, жить в достатке, не напрягаясь, есть, пить, покупать за твой счет красивую и дорогую одежду, врать тебе и… никогда не уважать себя и стыдиться смотреть тебе в глаза. Так делают многие, но… Неужели же ты так и не поняла, что я не мог так поступить с тобой, да, и с собой тоже. Хочешь знать, почему я живу с Лаурой? Я скажу, в этом нет секрета! Потому, что она единственный человек, принявшим меня, как есть, вместе со всем моим дерьмом. Она единственный человек, который никогда не бросит мне в лицо то, чего я стесняюсь больше всего, что я проститутка. Она единственный человек, который понимает, что я не могу просто взять и перестать этим заниматься, и который знает, что когда-нибудь этот день наступит. Она единственный человек, который сказал мне: «Хочешь здесь жить — живи, но половина расходов — твоя». Это честно! Это партнерство, а не сделка, Дженни! Как ты не понимаешь?!

Энди говорил, но его голос падал. Дженнифер видела, как тяжело ему произносить эти вещи вслух.

— Вечером возвращается Тиа и Дель. Если хочешь, я заеду за тобой, когда поеду на вокзал.

Дженнифер не отвечала, и парень не настаивал.

— Ладно, я все равно заеду. Это для них.

Он полез в карман, достал деньги.

— Вот деньги. Переведи, пожалуйста, за обучение Тиу…

— Я уже заплатила! — выпалила Эдда в сердцах. — Ты забыл, что это нужно было сделать еще несколько дней назад?

— Что значит, ты заплатила? Мы столько раз говорили об этом и все, вроде бы, решили. Ты платишь за Дель, я за Тиу.

— Я не была уверена, что ты вообще об этом вспомнишь! Ты же нынче так занят! Деньги заплачены, и мне от тебя ничего не нужно! Я пока сама в состоянии…

— Ты можешь оскорблять меня еще больше. Мне не привыкать, но эти деньги не для тебя! Они для Тиу! Я их оставлю, а ты решай, что будешь с ними делать! Я знаю, что заплатил за школу, а остальное мне знать не обязательно!

Энди положил деньги на стол и быстро пошел к выходу, но вдруг остановился, обернулся и сказал:

— Ты говорила, что знаешь, чего я больше всего хочу. Давай сверимся. Знаешь, больше всего на свете я хотел, чтобы человек, которого я любил и люблю до сих пор, просто был рядом. И больше всего на свете я не хотел и не хочу лазать по чужим кроватям. А теперь решай, насколько совпали наши ответы.

Дженнифер слышала, как щелкнула дверь, и осталось легкое эхо. А еще остался запах. Знакомый такой. Состоящий из послевкусия духов и бензина. Остались прикосновения и поцелуй на шее. И страшное чувство одиночества, растворенное в словах. Перед глазами невидимо плыл вчерашний танец. Дженни видела. Она специально приехала, чтобы посмотреть. А Энди не знал, не должен был знать, что она в клубе. Два человека, мужчина и женщина, соединенные одной, только им известной идеей. Танец пантер, слишком откровенный, чтобы оставаться просто танцем. Они играли, соблазняли друг друга, чтобы после слиться. Дженни видела, как Лаура касалась губами паха парня, хотя должна была только изображать эту страсть, а он целовал ее. По-настоящему. Глубоко и страстно, выходя за рамки образа. Так могли танцевать люди, которые доверяли друг другу, и у которых было что-то большее, чем просто визуализация страсти. Эти люди знали друг друга, знали пределы и возможности каждого. Нет, они не играли и не танцевали, они проживали то, что их связывало. Энди говорил об этом сегодня. Кричал сквозь каждое слово: «Я доверяю ей, потому что она доверяет мне! Я понимаю ее, потому что она понимает меня! Я принимаю ее, потому что она принимает меня!» Он и Дженни не врал. Он всегда приходил лишь потому, что хотел. Хотел для нее. Хотел для себя. И он прав, ревность лишь неуверенность в себе.

Нервно захрипел мотоцикл, а потом сорвался с места и помчался прочь. Энди уехал, и что-то изменилось. Дженнифер точно чувствовала это. Он уходил и раньше в моменты, когда они ссорились, но сейчас… Сейчас все было по-другому. Сейчас остались демоны. Демоны ее внутренней неуверенности. Раньше Энди забирал их с собой, а сейчас… Она чувствовала, что они внутри. Присосались, как лямблии повсюду, залезли в свои раковины и захлопнули створки, чтобы после вылезать и мучить ее. Дженни захотелось обмотаться покрывалом, надеть чадру, опустить все забрала и защелкнуть замки. Ей стало страшно и очень холодно. Вокруг густела тишина, и лишь маятник на старинных часах монотонно выполнял безразличную работу. Щелчок — шпала, еще щелчок — еще одна шпала. И еще. И еще. Щелчки укладывали шпалы, по которым она шла, отстав от поезда. Она уронила лицо в ладони и разрыдалась.

Энди злился. Счастливый день уже начал страдать хромотой. А еще этот проклятый Дав! Отделаться от него сейчас, чтобы хотя бы сегодня больше не вспоминать. Все можно изменить в жизни, переложить, переставить, перевернуть с ног на голову, кроме этого. Договор есть договор. Ненавистная константа! За два с половиной года парень так и не смог привыкнуть к этому, потому что к этому невозможно привыкнуть. Каждый раз от мысли неизбежности чешуя дыбом и песок в жабрах.

Дав встретил Энди с недовольным лицом.

— Мне надо поговорить с тобой, — начал Смит, минуя приветствие, как только Энди переступил порог его кабинета.

— Господи! Всем от меня что-то надо!

— Ты никогда не был белым и пушистым, а сейчас и того хуже. Ты стал невыносимым…

— Так не выноси меня! В чем проблема?

— Мне уже давно это стало не нравиться. Я думал, я один такой. Ан, нет! Мои стройные ряды пополнились.

— Сегодня просто день каких-то откровений. Ты не первый, Дав. Тебя-то что не устраивает?

— Все!

— Ну, надо же! Какое неожиданное совпадение. Меня уже давно все не устраивает!

— Я всегда говорил, баба на корабле — конец плаванию. С тех пор, как ты сошелся с Лаурой…

— Я не сходился с Лаурой! Я просто к ней переехал! Разницу чуешь?! И, к тому же, я это все уже сегодня слышал.

Дав пропустил вопрос.

— Так вот. С тех пор, как ты переехал к Лауре, ты, словно с цепи сорвался…

— Верно заметил. Сорвался. Я не собака, чтобы сидеть на цепи и вилять хвостом при твоем появлении. Давай оставим эти выяснения. Мне лень. Я пришел, чтобы трахнуть тебя…

— Так ты хочешь, чтобы я вилял хвостом при твоем появлении?

— Ни одного раза. Поскольку я обычно сзади, он будет меня раздражать!

— Послушай, Джаллали, тебе не кажется, что ты переходишь всякие границы по отношению к человеку, который вытащил тебя из грязи…

— Боги! — воскликнул Энди. — Еще один! Сколько ж вас еще меня из этой грязи тянуло?! Можно подумать, что я не в грязи, а в битуме утонул. Ты не оригинален, Дав. Мне уже сегодня и об этом говорили.

— Пока твое положение в этом клубе зависит от меня. И деньги, которые ты здесь зарабатываешь, тоже. Думаю, ты понимаешь, что мне не составит труда напомнить тебе, где выход.

— Я нужен тебе. Ты не рискнешь. К тому же, кто тогда будет натягивать тебя с тем усердием, с которым я этим занимаюсь вот уже два с половиной года?

— Не переоценивай свои силы. Если я что-то решу, ни черт, ни бог не смогут повлиять на это решение.

— Ну, так решай! Либо ты сейчас спустишь штаны, и я тебя трахну по расписанию, или ты опять же спустишь штаны и будешь трахать себя сам в любое время и без всякого расписания.

— Есть третий вариант. Захочешь, чтобы все оставалось, как есть, ты спустишь штаны, встанешь на четвереньки и будешь умолять, чтобы я тебя трахнул! Перед тем, как ты мне ответишь, я хочу напомнить, что все твои тренажерки, Чарльзы, солярии и куча других, малоценных для тебя вещей, в случае отказа тут же потеряют актуальность за невозможностью их оплачивать. Но это не все. Если ты выберешь это, я обещаю, что в этом городе ты не найдешь никакой работы, даже мойщика сортиров. И последнее. Насколько я понимаю, твоей краснозадой подружке придется не доучиться, потому как тебе придется ей объяснить, что ты про…л прекрасную работу и теперь неплатежеспособен. Ну, так как? Ты определился уже?

Энди почувствовал, что у него внутри кто-то, словно перепугал кошек, и они со страху впились когтями без разбору во все подряд, вызывая болезненные колкие ощущения. Смит не шутил. Парню хотелось броситься на него, впиться зубами в шею и перегрызть сонную артерию, чтобы он захлебнулся в собственной крови. День уже переползал с костылей в инвалидное кресло с перекошенными колесами…

— Ну, так как? — спокойно повторил Смит. — Ты определился?

Энди едва заметно кивнул головой.

— Я не понял, — настаивал Дав.

— Да.

— Не слышу.

— Да!

— Что «да»?

— Да! Я согласен!

— Ну, так раздевайся и проси.

Энди медленно расстегивал пуговицы, с трудом сдерживая раскаленные всполохи гнева. Дав не двигался, наслаждаясь унижением парня.

— Ну, что же ты? — подзуживал Смит. — Вставай на четвереньки и проси, только громко, чтобы я мог хорошенько расслышать.

— Пожалуйста, Дав, — выдавил Энди.

— Я не разобрал слов, — издевался Смит.

— Пожалуйста, Дав…

— Что, пожалуйста? Не слышу.

— Трахни меня!

— Вот теперь, кажется, я понял, о чем ты просишь. Что ж. Так тому и быть. Твое желание — закон.

Прикосновения бывают разные. Теплые и холодные. Мягкие и жесткие. Приятные и неприятные, но эти… Они жгли, прилипали, разъедали. Энди смотрел на раскачивающийся брелок. С одной стороны «Р», с другой «М». Это был его мир. Болтающийся на шнурке. Тот же маятник, что и в гостиной Дженни. Те же рельсы, только в другую сторону.

— Послушай, милый, — особо выделяя обращение и сдвигая натянутую улыбку на один бок, произнес Смит, — истина стара и заключается в том, что, кто платит деньги, тот и проститутку танцует. Я вижу, у тебя рожки проклюнулись, но это, по крайней мере, несколько глупо стараться угрожать, когда только и можешь, что проблеять «ме».

— Я ненавижу тебя, Дав, — проскрипел Энди. — Если б ты только знал, как я ненавижу тебя.

— Ты думаешь, я рыдать начну? Ошибаешься. У меня нет тех соплей, что у Маккены, которого ты так любишь, и это меняет все в корне. Я ни одного раза не романтик, и всегда подхожу ко всему с практической стороны. В том, что ты меня ненавидишь, есть определенные плюсы. Всегда приятно поиметь то, что недостижимо. Это возбуждает. Дух соперничества, знаешь ли.

— Что б ты провалился!

— И это ты говоришь, стоя на мосту из гнилых досок? Напрасно. Я кормил тебя с ладони, и негоже кусать руку дающего. Давай, иди. И не забудь, что вечером у тебя выступление.

— Мы же договорились, что сегодня я не выступаю! Ты забыл, что мне надо встретить Тиу?!

— У меня отменная память. К тому же, планы изменились. Она уже приехала…

— В смысле?

— В прямом смысле. Хотела сделать тебе сюрприз, но он не получился. Печалька, да?

— С чего ты взял?

— Она заходила. Искала тебя…

— Что ты ей сказал?!

— Ничего. Что еще не видел тебя с утра. А она хорошенькая стала твоими-то усилиями. Интересно, а ты ее тоже трахаешь? По-братски, так сказать.

— Послушай, Дав. Ты Тиу не тронь! Если что не так по отношению к ней, клянусь, я убью тебя! Будь уверен!

Внутри Энди взорвались минеральные гейзеры. Они взметнулись, смешали все вокруг и осыпались щиплющими пузырьками. Тиа. Чистейшая вода. Она проникает глубоко, смывает всю грязь, наполняя веселыми нотами. Сердце парня запрыгало, начало возмущаться тесноте грудной клетки, засобиралось, засуетилось. Энди чувствовал гнев. Ему хотелось наброситься и разорвать Смита в клочья. Он бы не успокоился, пока не растер его так мелко, что криминалисты испытали бы затруднения в поисках следов его ДНК.

Парень мчался в резервацию. Он почти захлебывался от волнения и ярости. Собственное унижение клокотало в голове тяжелой смесью песка мыслей. День окончательно пересел в инвалидное кресло с кривыми колесами. Жизнь дефилировала по подиуму судьбы голая и безобразная. Вдалеке показались убогие крыши поселка. Извилистая, разбомбленная ухабами дорога, никогда не ходившая под седлом асфальта. Еще один поворот, и там, на окраине маленький родной домик Тиу. Энди не заезжал сюда почти неделю, и ему показалось, что и палисадник, и домик стали меньше, словно сгорбили спину под тяжестью забот. Парень нерешительно открыл дверь. Внутри было тихо. Слишком тихо, чтобы не заволноваться.

— Тиа! — позвал Энди, но никто не ответил. — Джил!

Вещи девочек стояли в уголке не распакованные, а рядом мокасины Тиу.

— Тиа, ты дома?!

Парень подошел к двери девушки и постучал. Ответа не было, но он услышал, как за дверью кто-то плачет. Тиа сидела на кровати, обхватив колени руками, и плакала, уткнувшись в них лицом.

— Тиа?

Девушка чуть перестала всхлипывать, посмотрела на него и разразилась еще большими рыданиями.

— Тиа, что с тобой, милая? Тебя кто-то обидел?

Энди все еще мялся в дверях, растерянный и заторможенный. Он не очень представлял себе, что нужно делать при таком потоке девичьих слез. С другой стороны, парня съедали какие-то сомнения, и он не мог с ними определиться. Девушка отрицательно покачала головой, но так и не подняла лица.

— Это Смит? Он что-нибудь тебе сделал? Он как-то обидел тебя? — осторожно поинтересовался Энди, усилием воли запихивая вовнутрь рвущихся оттуда монстров гнева.

Тиа еще раз покачала головой. Энди нерешительно подошел и коснулся рукой ее плеча, но девушку передернуло, и она отвернулась.

— Он прикасался к тебе? — продолжал теребить Энди. — Ты только скажи, не бойся. Что произошло, Тиа?

— Он мне сказал… Он сказал…

— Что он сказал тебе?

— Он сказал… Как мне теперь с этим жить?!

— Что бы он ни сказал, разве можно ему верить? Он, наверняка, сказал неправду…

— Мне все врут! И ты! И Мартин! Зачем?! Я не знаю, кому верить…

— Сердцу, Тиа.

— Зачем ты так поступил со мной?! Зачем, Энди?! Я все знаю! — выпалила девушка.

— Как бы я ни поступил, я не мог поступить с тобой плохо.

Парень уже давно все понял, но у него оставалась слабая, едва живая надежда на то, что он ошибся.

— Ни я, ни Мартин… Мы никогда не врали тебе, и теперь ты готова не верить нам потому что Дав что-то сказал?

— Я не хочу! Ты обманывал меня! Ты говорил, что заработал деньги в клубе, но теперь я знаю, где ты их взял!

— Я заработал их в клубе, — парень знал, что врет, но пытался увести разговор.

Тиа вскинула голову и посмотрела на Энди. Ему на мгновение показалось, что ничего страшнее в его жизни еще не было.

— Как ты мог, Энди? Когда я начала ходить, я была так счастлива, но я не знала, что это за счастье…

— Это счастье, милая. Разве нет? Ты мечтала вновь ходить, так какая разница, где я взял эти деньги? Вспомни, как ты плакала от боли и смеялась от радости. Ты мне говорила по телефону, что научилась немного танцевать, ты ведь покажешь?

Энди сел на кровать и хотел обнять девушку, но она одернула плечи и отодвинулась.

— Мой мир рассыпался. Я ненавижу свои ноги! Я не хочу такие ноги! Я не знаю, как теперь буду жить, зная…

— Ты сильная. Ты справишься.

— Зачем, Энди?! Зачем ты так поступил со мной?! Зачем вы все скрыли, и как Мартин мог это допустить?

— Он тоже очень любит тебя. Еще сильнее, чем я. Он не допускал…

— Он тоже обманывал меня! Вы договорились, да?!

— Он не обманывал. Ты несправедлива к нему. Он не хотел. Это я. Я не оставил ему выбора. Мы все время ссорились из-за этого. Это я заставил его молчать…

— Энди, что же ты наделал?! Я не могу смириться с этим, потому что не могу ничего вернуть! Не могу видеть тебя! Не могу смотреть тебе в глаза! Мне очень больно! Очень! Какие страшные деньги!

— Деньги — всего лишь зеленые линии, нарисованные на бумаге. Они все одинаковые…

— Они все разные! Если бы я могла, я бы отказалась от этих ног!

— Не говори так. Это бы ничего не изменило, но ты не можешь! Из-за меня не можешь. Ты будешь ходить и танцевать. Из-за меня будешь. И не надо ничего говорить Мартину. Ему и так очень сложно. А что касается денег, то твоя операция — ничто в сравнении с тем, что я оказался должен этому миру. Пойми, у меня и без этого не было выбора. А ты… Я отдал бы и больше, чтобы помочь тебе. Ты спасла мою ничтожную жизнь. Что все остальное в сравнении с этим?

— Я не в силах это вынести. Я хочу умереть. Пожалуйста, оставь меня, Энди! Я хочу побыть одна! Уходи! Я не могу привыкнуть к этому, не могу перестать ненавидеть эти…

Энди было плохо. В нем восстал каждый его клиент, каждое воспоминание и ощущение, каждая боль и унижение. В нем восстало воспоминание Дава, каждое его прикосновение, звук голоса, запах. В нем уже пошла цепная реакция. Взрывались какие-то емкости, открывались клапана, разряжались баллисты, с грохотом носились ядра. Откуда-то потоками полилась грязь, и сознание заменилось бессознанием. Дав осквернил то светлое, что еще оставалось в нем. Энди чувствовал себя монстром, восстающим из-под земли и наливающимся ненавистью. Он становился оборотнем, запрограммированным на отмщение. Еще немного, и парень, наверное, услышал бы собственный рев, такая сила рвала его изнутри. Все верно, хочешь убить человека, убей того, кто ему всего дороже. И Дав свершил это. Энди казалось, от гнева у него распухли даже ногти.

— Прости меня, милая. Я не хотел причинить тебе боль. Как бы там ни было, что бы ни случилось, я все равно буду счастлив, зная, что ты ходишь.

Парень рванул дверь с такой силой, что протяжно завыли петли. Он шел… нет, он не шел, не летел… он… рвал телом воздух, словно пробивался сквозь вязкую толщу.

— Боги! Что же это за день такой?! Сколько еще будете испытывать меня?! Как может один человек вынести столько?!

Инвалидная коляска опрокинулась. День таял, впитываясь в песок. Энди сжимал кулаки с такой силой, что напрягались даже жилы на шее. Я убью тебя, Дав! Казалось, это сочилось даже из глаз, сыпалось с волос, впитываясь в воздух. Парень почти сбил с ног Мартина, но не заметил, словно прошел сквозь прозрачную дверь.

— Энди!

— Не могу больше! — не оглядываясь, бросил парень. — К черту эту собачью жизнь!

— Да, что случилось?!

Парень не ответил, оседлал мотоцикл и унесся прочь. Мартин стоял еще какое-то время, ошеломленный и потерянный, а после пошел к дому.

Энди рвал жизнь. Крайнее состояние гнева блокировало все. Наверное, он сшиб бы даже смерть, встреться она ему на дороге, потому что это было состояние, когда он мог все. Прошлое и будущее сталкивались между собой, совершенно не осознавая, что где-то между ними затерто настоящее. Рев мотоцикла заглушал свист воздуха, но Энди не чувствовал ни жара, ни холода. Ему казалось, что расстояние до клуба увеличилось, словно время старалось растянуться, смягчая столкновение с ним в крайней точке. Время увернулось, а вот охранник на входе – нет. Он был гораздо крупнее парня, но гнев делал того сильнее. Энди чувствовал, как потревоженный огромный червь расправлял внутри него крутые кольца. Страж пытался удержать мальчишку, но это было то же самое, что ловить ураганный ветер сачком для кузнечиков.

- Дав! — ревом рвался изнутри парня монстр. — Иди сюда, падаль! Дав!

— Энди! — пытался остановить его охранник.

Звук имени показался чужим, словно оно не имело к нему отношения, и сейчас оно не имело к нему отношения, потому что он не был Энди. Он крушил все подряд, не понимая, что такое боль. Он бился против подоспевших секьюрити, не замечая, что расстановка сил уже один к трем. На балконе появился Смит, и ярость Энди усилилась.

— Иди сюда! — ревел монстр. — Я убью тебя! Я порву тебя на тряпки!

Немногочисленные дневные посетители заведения прервали трапезу, с интересом уставившись на шоу.

— Спустись ко мне или я буду громить твой клуб, пока ты жмешься наверху!

Охрана пыталась вытолкать парня из зала, но это только пуще раздразнивало в нем зверя.

— Если ты пьян, пойди, проспись! — крикнул Смит, направляясь к лестнице. — Я не припомню, чтобы приглашал сюда недоделанных клоунов!

— Оскорбить меня уже нельзя! Унизить еще больше ты тоже не сможешь, зато я готов отплатить тебе с процентами за все эти годы!

Энди вырвался и бросился навстречу Даву. Все произошло так быстро, что охрана не успела предотвратить бросок парня. Он налетел на Смита на нижних ступенях, вцепился в него, нанося беспорядочные удары. Дав взревел, отшвырнул мальчишку и навалился сверху. То ли гордость итальянских генов, то ли зов предков, то ли свободолюбие молодой индейской крови всколыхнули в парне каждую клетку, и он превратился в единую монолитную силу, отвергающую боль и увечья. Драка уже переместилась к дверям, когда сквозь кровавую пелену с разбитого лица Энди увидел Тома. Байкер напоминал тяжеловесную машину, запущенную на уничтожение цели. Почти минотавр, разгоняющий свое тело для стремительного броска. Мальчишка на секунду увидел, как он бежит, размахивая увесистой битой, когда вся свара, перепачканная кровью, соплями и по′том вывалилась на улицу. Месиво впитывало людей. Кто и по каким соображениям участвовал в драке, было уже не разобрать, но потасовка только разрасталась. Энди не помнил, что кричал сам, не слышал, что кричат ему, потому что глухие звуки ударов сыпались, словно град по металлической крыше. Клубящийся Сатурн обрастал кольцами зевак, привлеченных желанием поглазеть на столь редкое зрелище для вечно зевающего и дремлющего городка. Энди был почти пьян от собственного состояния и, наверное, не удивился бы, если бы после узнал, что рвал свою жертву зубами. Его одержимость почти перешла в разряд необузданности, и он туго понимал, что вообще происходит вокруг. Он ничего не видел, кроме налившихся кровью глаз Дава и кровавых слюней, что сыпались с разбитых губ. Парень не помнил, как его оттащили от Смита, помнил только, как валились беспорядочные удары, а потом его сбили с ног и…

Звук полицейской сирены… раскачивающаяся земля… выстрелы… какие-то крики… женский плач… откуда-то издалека его имя… холод асфальта к щеке… щелчок наручников…

Энди почувствовал бессилие. Ему хотелось закрыть глаза и, чтобы все кончилось. Вообще все. Чтобы не было ничего, и его тоже не было. Совсем. Он глотал кровавые сгустки, словно это были последние клочки его жизни. В ушах шумело, и парню казалось, он слышит, как бешено бежит по венам кровь. В какое-то мгновение стало даже хорошо, и Энди ощутил легкость. Он свободен. Свободен от себя, свободен от других. Не осталось ни обязательств, ни проблем. Он все решил, со всем разобрался, и теперь ему все равно явятся ли пауки, совы, летучие мыши или собаки. Пусть все боги смерти передерутся между собой, споря, кому достанется право растащить его кости. Наверное, все уже начинается, потому что он слышит все как-то со стороны, и оно отделено от него. Все вокруг как-то не имеет значения, да, и внутри тоже нет смысла. Или это слуховые галлюцинации, или где-то плачем надрывается женщина? Единственное, чего жаль… Не жаль ничего. Просто хочется пить.

Энди чувствует, как его поднимают. Стоять трудно. Ноги не слушаются, а руки сцеплены за спиной. Песок всасывается в открытые раны, и они начинают ныть.

— Держись, дружище, — возникает откуда-то голос Тома. — Мы хоть и не совсем целы сами, но им тоже наваляли по самые помидоры. Долго зализываться будут.

— Том, — хрипло произнес парень. — Спасибо. Жаль, я его не убил.

— Да, он …это… не стоит того.

Энди хотел ответить, но грубые руки сержанта полиции уже вталкивали его в машину.

— Том! — успел крикнуть мальчишка. — Присмотри за мальчиком! Он – все, что у меня осталось!

Дверь с армированным стеклом захлопнулась, опять поделив мир Энди на сектора.

— Конечно, брат, — грустно прошептал байкер, вытирая с лица кровь. — Ты мог бы и не просить.

Энди тяжело взглянул сквозь окно на сетчатый мир. Перед клубом многолюдно. Три полицейские машины. Люди в форме. Взгляд парня выхватил из толпы Дава. Тому уже подали стул, и охранник заботливо колдовал над его лицом. Вернее, тем, что от него осталось. Энди сглотнул разглядывая разорванную одежду Смита, его разбитое лицо и скомканные, слепленные грязью и кровью волосы. Он казался чужим, не тем, что истекая слюной, еще вчера ползал на коленях. Парень попытался улыбнуться. Черт с ними, с пауками и совами, когда сбылась его долгоиграющая заветная мечта. Жаль, что все уже кончилось. Отмотать бы немного назад время, и Энди все сделал бы по-другому. Он просто убил бы Дава.

Парень с теплотой смотрел на Тома. Геркулес. Помятый, но не побежденный. Он выкрикивал что-то Смиту, бесконечно потрясая у того перед носом сжатым кулаком с вытянутым средним пальцем. А дальше, немного левее… Мартин и Тиа. Девушка рыдала, пытаясь вырваться из объятий брата, и что-то кричала. Энди не слышал слов, но точно видел. Она зовет, бесконечно повторяя его имя. А Мартин почему-то тоже весь в крови и разорванной одежде. Выходит… Этого не могло быть! Не могло, но… оно, кажется было. Неужели и он полез в эту драку из-за него? Нет. Да. Зачем ты, Мартин? Уведи Тиу и заботься о ней. Жаль. Наверное, не придется увидеть, как она танцует. Пусть. Ключевое слово «танцует». Тиа, прости.

Полицейский фургон тронулся неожиданно, и парень ударился спиной о железные направляющие вдоль стены. Ему показалось, что вся боль скопилась именно там, потому что она вспыхнула раскаленным факелом и потекла по телу. Она множилась, и становилось невыносимо больно.

Вот и еще одна жизнь прожита. Выбрана до последней пылинки. Судьба обошла циферблат по кругу и вернулась к истоку. Вот он опять все тот же абсолютный ноль. Прошлое уже там, где и положено — позади, а настоящего и будущего опять нет. И нет ничего, кроме собственной рассыпавшейся жизни. Так что там насчет пауков и сов? Где же вся эта адова смесь?

— Как ты мог допустить такое, Джек?! — с порога рассерженно заявила Джил. — Я не могу успокоить Тиу, и с Энди случилась беда!

Старик оторвался от своих занятий и гневно взглянул на женщину.

— Ты говоришь так, словно я всемогущий бог.

— Ты — шаман, и тебе подвластно это!

— Мне подвластно лишь то, что может быть подвластно.

— Но ты мог вмешаться в его судьбу!

— Я вмешался два с половиной года тому назад. Я вмешался тогда, когда ему нужна была помощь.

— А сейчас?! Что сейчас?!

— Сейчас он знал, что делает. Он выбрал путь, по которому идет до конца.

— Но бедная девочка…

— А сколько еще вы хотели скрывать от нее? Он сделал для нее то, что считал необходимым сделать! Она найдет в себе силы понять это. Пусть плачет. Ты знаешь — это чистая вода. Она поможет успокоить душу. Это дар богов нам в помощь.

— Но как же ты не помог ему?

— Он — одинокий сокол, потому так и кричит его душа. Слишком много колец, я бы не смог поднять его. Я стар, и даже мне не по силам. Он очень ослабел. Его едва держат крылья. Одному ему будет легче. Я помогу. Со смертью бьются в одиночку, и чем меньше он будет оглядываться, тем больше сил сохранит для битвы.

Джил совсем сникла. Капли Дождя говорил непонятно, и она совершенно запуталась.

— Ты знаешь, что делаешь, — произнесла она совсем тихо. — Тебе ведомы неведомые пути.