Мир оранжевой акварелью

Глава 19

И небо с низкими зимними тучами, и заставленный чанами в глиняных подтеках двор и высокий забор, все кружилось сейчас. И в этом тусклом кружении одно за другим всплывали размытые лица: «Знакомьтесь, Зоя — моя давняя подруга, Сусанна Иззи»… «Ах, да: „дружба“ — в первую очередь», — и громкий женский смех…

— Монна Зоя… монна Зоя, вы, наверное, сильно расстроились?

«У него вообще правило в отношении женщин: либо — любовница, либо — друг»…

— Монна Зоя, я перед вами с капитаном виноват: надо было сразу ему…

«… Я думаю. Как раз, пора… О многом, Зоя. О своем будущем, например. О своем деле»… «Куда?!», — мне вслед с такою тоской в глазах… Вот же, дура. Дура. И как я раньше-то не увидела? Все эти взгляды внимательные и мелкие «шпильки», но всегда неизменное: «Вито», — голосом, каким только в храме у статуи и…

— … я просто тогда испугался: мы с ней все время были на одном корабле. И после, уже здесь, в Диганте. А, вдруг бы она и меня, как вас?

— Что?.. Дахи… — и, выдохнув, опустила на мальчика глаза. — Дахи, ты все правильно сделал. Ты ведь — ребенок. Куда тебе против нее? Да и капитан бы, вряд ли… поверил.

Тот, скривившись, пожал плечами:

— Не знаю. Вы, и то, не сразу поверили. А уж он… Монна Зоя, а почему она задумала с вами такое?

— Почему?.. — поймет ли?.. Наверное. — Потому что, она его… любит.

— Кого?

— Как, «кого»? Капитана. А любовь, она разная бывает.

— Да. Любовь, она — разная, — Дахи с чувством откинул мелкий глиняный черепок. — Моя мама тоже нас с отцом… любила. А потом, взяла и ушла. Ну, а здесь то?

— Да она сначала, вряд ли, убийство планировала, — притянула я мальчика к себе. — Это потом уже, после… хм-м, нашей «последней ночи». Зато теперь, наверное, утешает и музыкой и умными разговорами и дружескими советами.

— Угу. Один я точно слыхал, — зло буркнул малец. — «Забудь ее. Она так решила».

— А что? Не так уж и глупо.

— Монна Зоя?!

— Да, Дахи? — склонилась я к нему.

— Так вы это дело пустите в дрейф? Мы же с вами выяснили, что вы — не Ангел. Так с чего?

— А с того, что я жду ребенка. И для меня сейчас главное — его нормально родить. А уж дальше…

— Что, «дальше»? — прищурился Дахи.

— А дальше… мы с монной Сусанной еще потолкуем… о превратностях любви, — и, обхватив покрепче мальчика, снова уткнулась глазами в серое небо. — Надеюсь, оно мне… поможет.

— Что? — громко вздохнул тот.

— Колесо судьбы. Вон та туча на него сильно смахивает.

— Какая?.. О-о. По мне, так на веселую рожицу больше.

— Сам ты…

— Р-р-гаф! Гаф! Р-гаф!

Высокие ворота с треском разбухшего дерева, разъехались в разные стороны…

— Ох, ты ж… Вот это… конфигурация, — мессир Беппе застыл в самом створе ворот с таким выражением на лице, будто я — уже родила. Причем, Дахи.

— Мессир Беппе, я сейчас вам всё…

— Святые угодники! — мама моя… Следом за мужем во двор вплыла монна Розет. В праздничной красной шали.

— Монна Розет, я сейчас… о-ох. Это — Дахи, — и оба на пару подскочили с крыльца.

— Здравствуйте, — проблеял ребенок.

— И он пришел ко мне в… на… — а дальше вышла заминка.

— Чтоб ее защитить.

— Дахи, ты — в своем уме?

— А что? Больше я не струшу и разве защита вам не нужна?

— Да ты с таким заявленьем будешь защищать меня под камнем в лесу, потому что нас сейчас обоих на пару…

— Зоя, извини, что встреваю, — подбоченясь, направился к нам хозяин хором. — Но, хотелось бы знать: откуда это… чудо? — и с пристрастьем уставился на мальца.

— А-а… Так вы зилийцев никогда…

— Я — с Девяти Божьих скал, мессир, — почесало «чудо» правое ухо. — Мой отец и в правду, с острова Зили, а мама…

— Местная красавица. Чидалийка. И он теперь — младший матрос на очень уважаемой бригантине. И сам очень… хороший, — скосилась я на монну Розет. — А сюда пришел, потому что…

— Монна Зоя, о том я уже сказал.

— Ну, так теперь помолчи, а то…

— А скажи ко мне, отрок! — на этих словах мы оба разом заткнулись. Монна Розет в полной тишине расправила шаль. — В каких Богов веруешь?

— Верую в Единородного Бога всех живущих на Алантаре христиан, — как боцману из шеренги, отчеканил, вдруг, Дахи. — И назван в честь Святого великомученика, покровителя солдат, лучников и… гончаров, Себастьяном. Но… лучистая монна, зовите меня просто, Дахи, — и совсем уж нагло расплылся во все лицо.

— Мама моя…

— Ох, ты ж…

— Себастьян, значит?

— Так точно, лучистая монна.

— Ну-у… тогда зови меня просто, монна Розет. Ты к нам надолго, Дахи?

— Розет?

— А чего? — вперилась она в мужа с «лучистым» прищуром. — Ты ж сам хотел нанимать кого-нибудь из деревни? И вообще, зачем я с тобою сюда тряслась?

— Ох, и… — прихлопнув ладонь к затылку, развернулся тот ко мне. — Зоя, мы ж праздновать сейчас будем.

— Что? — сглотнула я слюну… после такого-то.

— Так горшки наши расписные ушли, не касаясь лотка. Даже те, что ты «пробными» посчитала.

— Беп-пе?

— Ах, да, и сегодня ж еще — Рождество. Так что… Дахи.

— Да, мессир Беппе!

— Надеюсь, у тебя не только язык длинный?

— Не-ет, — насмешливо скривился малец. — Я много чего умею.

— Ну, пойдешь тогда ко мне в сезонные подмастерья, охранник. У нас к Пасхальной ярмарке много работы будет. Зоя, я и темперы тебе еще купил. Кстати, как самочувствие?

— Теперь совсем… хорошо, — с глубоким чувством, выдохнула я…

Пламя в каминной нише раскрасило суровые серые камни медовыми всполохами янтаря. А в маленькой комнате остро пахло хвойником, жареным мясом с пряностями и сухой теплой глиной (куда ж без нее?). Отблески огня плясали на пышных усах мессира Беппе, откинувшегося в своем скрипучем кресле, и в прищуренном взгляде монны Розет, тянущей за столом чай… А глаза у нее и в правду, лучистые. И как я раньше и этого не увидела? Вот Дахи, так сразу… Сам же востроглаз, приткнувшись ко мне на каминных ступенях, сонно сейчас внимал:

— Это же целое искусство, Дахи — гончарное ремесло. Ведь, хороший гончар, он, как… — скосился мессир Беппе на супругу. — как Бог, потому как всеми четырьмя стихиями управляет: огнем, водой, воздухом и землей. Даже легенда есть о том, как…

— Ну, ты, «повелитель стихий», опять любимую байку вспомнил?

«Повелитель» с готовностью вскинулся:

— Вот так я и думал, Розет! Не утерпишь ведь, чтоб ехидством своим не прервать.

— А чего это ты креслом своим на меня скрипишь? Нашел, чем хвастаться в святую то ночь. Уж сегодня б хоть воздержался.

— Так Он же все видит и в любую в году ночь, — воздел выбеленную глиной пятерню мессир Беппе.

— А и точно. Ну, так порадуй Его не очередным бахвальством а…

— Чем?.. Ну, чем?

— А-а, ты другого то и не знаешь.

— А вот и неправда!

— Ну ко, ну ко?

— А-а-а… Дахи!

— Так точно? — встрепенулся малец.

— А ты слыхал историю про наш рождественский кулич, панеттоне?

— Не-ет, мессир Беппе.

— А то я тебе сейчас расскажу! — с вызовом скрипнуло старое кресло.

— Да неужто? — скептически брякнула на столе кружка. — Ну так, мы с Зоей тоже послушаем… с какого места ты к горшкам своим «сворачивать» начнешь.

— Кхе-кхе!.. Значит, дело было так… Еще в старом предтечном мире. Влюбился один знатный молодой мессир в дочь простого городского пекаря. А та была гордая и бездельников на дух не переносила. Вот он и решил заделаться к ее отцу в подмастерья, чтоб быть к ней поближе и уважение заслужить. И так ему это ремесло приглянулось, что в честь любимой стал он слагать не оду, а рецепт сладкого, как она сама, кулича. Обсыпал его сверху изюмом и цукатами и назвал «Хлебом от Тони». Так девушку звали. А в переводе с исходного итальянского, «панеттоне»… Ну, и где здесь горшки?

— Разве только те, в которых тесто месили, — констатировала монна Розет. — А еще что-нибудь знаешь, драгоценный ты мой?

Рассказчик старательно напыжился:

— А, знаю. И это — уже местная сказка. И тоже про Рождество. Дахи!

— Я вас внимательно слушаю, — протер тот со ступеней глаза.

— Ага… В одной предгорной деревне жил маленький мальчик. Всем был хорош и пригож. И звали его Спо. Однако, фея Бефана, что разносит на своей метле всем детям рождественские подарки, всегда его стороной облетала. По какой оказии, Спо не знал и очень расстраивался. Ведь плохих дел он не делал и родителей уважал. И вот однажды, возвращался он домой в страшную метель. Глядит, торчат из сугроба… а зима тогда снежная была, не то, что, сейчас — только грязь на перевале развезет, так, что колеса вязнут и товар, того и гляди…

— Беп-пе…

— Кхе… Торчат оттуда чьи-то обутые пятки. Начал он их откапывать. А там — фея Бефана собственной горбоносой персоной. Закружило ее, значит в метели. Вот с курса и сбилась. Отчихалась она, метлу свою стряхнула, и благодарить начала, а Спо к ней — со встречной претензией. Давно вопрос назрел: так мол и так, отчего полное игнорирование? Бефана ему в ответ: «Потому что грязнуля ты, Спо». Мальчик ей свою мордашку румяную и руки явил: нет, чистые. Фея извинилась, порылась в своем мешке и достала ему оттуда самый большой подарок. И с тех пор больше стороной не облетала.

— Так, а с чего она это взяла? — поскреб свое чистое ухо Дахи. — Про грязь?

Мессир Беппе довольно расплылся под пышными усами:

— Так имя у него — «Спо». Что в переводе с того же исходного — «Пятнышко». Отсюда и все это недоразуменье.

— А-а-а-а, — отозвался слушатель громким протяжным зевком.

— Браво, Беппе. Браво. Однако пора и честь соблюсти.

Дахи о соблюдении такой «чести» упрашивать вообще не пришлось. И вскорости он уже сладко сопел на топчане. Я и сама частенько лишь до него от стола «доползала». А теперь, видно, уютное место перешло к моему личному маленькому «охраннику». Супруги, привычно бранясь (воркуя), ретировались наверх, в спаленку мессира Беппе. Я же, подбросив в камин поленьев, надела на себя меховой жилет и тихо вышла на улицу.

Рождественская ночь сегодня в честь самой себя распахнула все закрома звезд. Но, полноправно царила на небе Луна. В синем круге из подсвеченной ею же бездны. И она сейчас была совсем непохожей на сиротливую половину древней Вананды. В этом своем всевластном сиянии, но… Я обхватила руками живот и, приткнувшись спиной к косяку, стояла и смотрела на Луну. Собственная моя жизнь, взбудораженная возвращением в нее Дахи, представлялась, то, чередой нелепостей со случайностями, то, источником глубоких философских измышлений. И прийти бы к ним… Только вот, Луна… Она мне мешала, навязчиво сворачивая любую мыслительную потугу лишь к одному.

— Ух, ты… — пока в руку холодным носом не ткнулся… — Малай, — пес, вскочив передними лапами на боковину крыльца, поднял ко мне морду. — Угу… Да не пойду я со двора никуда. Можешь к себе в будку, обратно… Что? — в темноте рождественской ночи собачьи глаза были почти не видны. Но, я прекрасно знала, какого они цвета и как умеют смотреть… — Да. И ты тоже мне его напоминаешь. Ты тоже… на него похож, — и качнулась от косяка к собачьим глазам. — Просто, сегодня ночь такая, Малай. На самом деле, я — сильная… Что?! Ты мне опять не веришь? Ну, и ладно. Но, ты, все равно, на него похож. Только ты и еще Луна. Больше — никто… О-ой… Тише, малыш. Твоя мать — настоящая дура, и тебе действительно, давно пора… спать…

Весна в долину Ува нахлынула мутными бурлящими ручьями с гор. Того и гляди, смоет всю единственную улицу Копа прямо в разбухшую от такого «плодоводия» Трессу. А потом зацвели сады, и деревню сверху стало совсем из-за них не видно. Хотя, и у нас, на берегу Козьей заводи, тоже было на что посмотреть — одни торчащие повсюду белые свечи молочая благоухали так, что сонные после зимы пчелы, кажется, в них и жили. Правда, в конце марта им на смену уже подоспела горная робиния с мелкими желтыми гроздьями, сильно смахивающими на мимозы. А следом зацвел каштан. Это последнее событие деревня Коп отмечала местным «разухабистым» праздником, смысл которого сводился к массовому хождению по единственной, не особо ровной улице, задом наперед. Монна Розет в данном мероприятии не участвовала, однако после оного в моем кармане забрякала целая горсть прошлогодних «благодатных» орехов (один — от болей в пояснице, еще два — от кружения в голове, остальные — для закрепления результата). Что же касается моего личного «весеннего» настроя, то он очень часто менялся, в зависимости от… а, хоб его знает, от чего он зависел. Просто…

— Уф-ф.

— Что, монна Зоя?! — махом вскинулись две головы: Дахи, от печи для обжига и развалившегося рядом под навесом Малая.

— Да, ничего, — скосилась я на обоих сразу. — Скорее бы все это… закончилось.

— А-а-а… А вот монна Розет же вам говорила, чтоб вы к ней в деревню спускались? Так что?

— Ничего, Дахи, ничего. Я себя прекрасно чувствую. Уже и подышать громко нельзя. И хватит смотреть на меня.

— Я на вас и вовсе сейчас не гляжу.

— А я не тебе, а Малаю. У меня сегодня нос опять сильно опух… И малыш с утра не пинался.

— Так, монна же Розет говорила, что такое — нормально.

— Про нос?

— Нет. Про ребеночка на последнем сроке, а нос… — почесал он свой собственный рукой, с зажатым в ней поленцем. — По мне, так вы любая — красавица. И даже светитесь изнутри.

— Как монна Розет?

— Нет. Монна Розет — по-другому. А вы — вся.

— Ну-ну, — ревностно подытожила я (и как они только меня, бедную, тьфу, бедные, терпят). — Ой! Опять кисточка со стола укатилась… Спасибо, Малай…

Подготовка к пасхальной ярмарке, на которую мессир Беппе возлагал радужные надежды, подходила к концу. Сам гончар уже заканчивал последние ящики под наш разросшийся вширь ассортимент. Я же — расписывала темперой тоже последнюю дюжину больших плоских тарелок. Вот они-то, как раз с радугами и были. А еще — с морем, чайками и даже одной «рельефной» русалкой, восседающей тоже… на радуге (она мессиру Беппе особенно приглянулась). Оставалось лишь закончить, покрыть сверху слоем глазури и снова засунуть в печь. Для конечного, закрепляющего обжига… Уф-ф (это я сейчас про себя громко вздохнула).

— Дахи! Сынок! Ты с печью уже управился?! — откуда-то из-за угла, с весьма выразительным кряхтением.

— Ага! Разжег! — прямо от моего левого уха. — Ой, монна Зоя.

— Ничего-ничего, у меня еще правое есть. О-о, малыш зашевелился.

— Ой.

— Дахи! Тогда, поди-ка сюда! Надо досочку подержать, а то мне через ногу не вывернуться! — с его-то радикулитом ему потом и обратно не «ввернуться».

— Ага, — почти шепотом и на цыпочках в обход вокруг меня.

Я же сопроводила маневр старательно строгим взглядом. Потом переместила его на последнюю, девственно терракотовую тарелку и, вздохнув… оперлась щекой на кулак… Чего бы такого? Уф-ф…

До заката еще далеко, но, ветер уже шумит вечерней апрельской прохладой. Качает верхушки дубов за забором.

— От, ага… так-так… Ить, конфигурация…

— Мессир Беппе, а если мне сверху залезть?.. И я тогда…

Малай, смачно раззявив пасть, почесал лапой за ухом… Видно, с закрытой — не тот эффект… Над моим столом, скептически зависая над каждой тарелкой, медленно пролетела пчела…

— … ремесле каждая мелочь — ценная… От так и держи…

Сту-ук! Сту-ук! Сту-ук!.. Ж-ж-ж-ж-ж. Сту-ук! Сту-ук!.. И я закрыла глаза…

И уже через мгновенье я их распахнула. Как раз, когда Дахи, с высунутым от старания языком, тащил через стол мою последнюю нетронутую…

— Да куда ты ее?

— Ой, а я думал, вы спите. Монна Зоя, — испуганно замер Дахи. — вы чего? Краску свежую пальцем размажете. Монна Зоя?

— Мама моя… — прямо под носом у меня красовалось большое, выведенное самыми яркими тонами дерево… Стоящее посреди узкой дороги и всё сплошь усыпанное белыми, схожими с яблоневыми, цветами. — Мама… моя.

— А чего? По мне, так очень даже красиво. Только вот вверху, это — что?

На летящую птичку, вроде как, непохоже.

— Зато, на сидящую, очень даже. В круге… Дахи, — подняла я на мальца глаза. Нет, ну, надо же! А ведь думала, после острова — отпустило. — Дахи, эту тарелку на ярмарку никак нельзя. Она…

— Что, «она»? — недоуменно уточнил тот.

— Она — непростая. Я ее, как баголи, разрисовала. Под… ну, видение, в общем.

— А-а-а. И что теперь? — скосился он обратно на нее.

— Не знаю.

— А давайте ее тоже глазурью покроем, обожжем и себе оставим? Красивая ведь?..

— Себе? — сузила я на сей факт глаза. — Хо-рошо. Только, надо мессиру Беппе сказать.

— Так, не переживайте. Он в Коп укатил к монне Розет — за провиантом завтра в дорогу. А как вернется, я ему скажу.

— И что?

— Ну-у… Что она — в подарок кому-нибудь. Он не против будет. Я ж знаю.

— Угу-у… Дахи, это ж, сколько я проспала?

— Так вы и сейчас идите. Я сам глазурный раствор намешаю, тарелки им намажу и — в печь. В первый раз, что ли?

— Да, какое там? Мне еще ужин готовить и Салоху доить… Дахи, точно, справишься?

— Монна Зоя? — с обидой протянул он.

Я — сделала вид, что очень сильно сконфузилась. На том и согласно разошлись…

С самого следующего утра мы с Дахи «предоставились» сами себе. И поначалу даже опешили: куда девать столько, вдруг нахлынувшего свободного времени? Мессир Беппе, еще на рассвете, брякая упакованными горшками, укатил в сторону перевала, а монна Розет обещалась появиться лишь к ужину. Но, прямо перед ним к нам неожиданно нарисовалась Марит:

— О-о! А ты все хорошеешь и хорошеешь! Дахи, привет и принимай на постой Эммануэля. Да, и сумку седельную там…

— Здравствуйте, монна Марит, угу… Эммануэль, вечером покатаешь? — флегматичный гостиничный мул и ребенок обменялись взглядами, различными по значению. Я же постаралась напыжиться:

— Уф-ф…

— Да сиди ты, сиди! Не вставай с крыльца… Картошку к ужину чистишь? А я, пожалуй, баньку тогда протоплю, а то, пока через этот перевал…

— Марит, я рожать сегодня не собираюсь, — скосилась я на проплывающую мимо моего опухшего носа сумку (вдруг, там — куча уже готовых к этому делу… кстати, а чего?..) — И я тебе очень рада.

— Ага, — прищурилась та, нависнув сверху тенью. — Я вижу… Как настроение, подруга?

— Да, все хорошо.

— Ну, тогда, слушай последние новости, — и шлепнулась рядом, по дороге чмокнув меня в нос (конечно, промахнуться то мимо сложно).

— Марит, какие «последние новости»?

— Ну… После которых ты, возможно и передумаешь.

— Марит?!

— О-ох… Тебя, Зоя, разыскивает, по всей видимости, брат. Обознаться сложно, потому что вы с ним похожи, как…

— Арс?!

— Ага… — и вздохнула. — И почему я раньше его не встретила? Нет, одно дело, когда такие глаза у тебя — я к ним уже привыкла и вообще…

— Марит… Я сейчас, точно — рожу.

— Ой, да… А чего ты хотела? — фыркнула, вдруг, подружка. — Я тебе сразу говорила, что то — глупость и…

— Ма-рит.

— Он приезжал к Тито.

— А причем здесь…

— Не знаю. По всей видимости, твой брат неплохо владеет ситуацией. И как ты думаешь: почему?

— Мама моя… Этого не может быть, — уронила я недочищенную картофелину в чугунок.

— И отчего же? Оттого что ты, вдруг, когда-то решила, что они обязательно должны друг друга на дух не переносить? А, ты знаешь — общее горе роднит. А ты, моя дорогая, еще какое… «горе».

— Та-ак. Погоди. И что ему твой Тито сказал?

— Ой, да, вовсе он не «мой» — я же ответ еще не дала. Вот пусть сначала докажет по-настоящему, что любит… Нож свой в сторонку положи.

— В прежнее «русло» вернись.

— Ага… А что ему Тито сказал? Только то, что и до этого Виторио Форче: ничего не знаю. Поручили — передал — вернулся — уволился. И все.

— И все…

— Зоя?..

— А-а?

— Ты о чем задумалась?

— О том, что я сделаю сразу, как только рожу.

— Покаешься в грехах и уйдешь в монастырь?

— Нет. Напишу письмо Арсу. Я так перед ним виновата.

— Только лишь перед ним? — хмыкнула Марит.

— Что?.. Подружка, я немного знаю своего любимого и уверена — он меня уже очень давно ненавидит.

— Ой, опять эта твоя «уверенность», — однако и она, вдруг, вздохнула и надолго рядом со мной смолкла…

Тишину над крыльцом неожиданно прервал Дахи. И, прокашлявшись, принял совершенно невинную физиономию:

— Монна Зоя?

— Что, мой хороший?

— Ух, ты… А, можно я…

— Можно.

— А что?

— Дахи, я, конечно, в последнее время не совсем адекватна, но, уже давно разглядела вон на том дубе у забора, знакомую лохматую макушку.

— Неужто, Вертун? — сузила туда же глазки Марит.

— Он самый.

— Ну, так… мы тогда за раками на старую мсонгу? И мне мессир Беппе деньги на орехи в шоколаде дал. Я за ними Верта в лавку зашлю.

— Дахи, но сам туда…

— Монна Зоя? Да меня все придорожные кусты в Копе уже в лицо знают, потому как я исключительно в их фарватере и передвигаюсь.

— Странно, что они при такой интенсивности до сих пор живы. Иди, Дахи.

— О-ой! — козликом подпрыгнул малец. — А, если что, — и скосился на ухмыляющуюся подружку. — Тогда Малая за мной и я…

— Дахи! Я рожать сегодня не собираюсь!

— Понял. И меня уже не-ет! — хлопнула через пару секунд высокая воротная створка. Мы же с Марит, переглянувшись, снова звучно вздохнули…

Сразу к «горячему» столу подкатила и монна Розет. И, за отсутствием мужчин, мы все трое устроили душевный девичник. Темы, правда, все как одна, неизменно сворачивали на «торжество материнства», но я то внимательно слушала, не убирая рук с живота. Мы вместе их внимательно слушали. А, уже в сумерках, у ворот, клятвенно пообещав о своем скором «сходе с гор», с подружкиной бабушкой распрощались.

К обеду дня следующего к Козьей заводи вернулся и сам ее усталый, но, довольный хозяин. Марит тут же подсуетилась для деда с банькой, а я — собрала на стол. Однако, что его, что кудрявую внучку, просто так заткнуть весьма затруднительно (я ж — не авторитетная монна Розет):

— Ага. А где Дахи?

— Дед, баня стынет.

— Я его отпустила с Вертуном. Он вам нужен?

— Да нет, дочка. Я ему гостинец привез. И тебе. Но, о том — позже.

— Тогда, я вам в тарелку жаркое накладываю?

— О! Как раз — о тарелках!

— Да дед!

— Марит, цыц. Зоя, я уделал ими всех здешних низинников. Вы бы видали рожу Дино!

— Да я бы век ее не видала, — окрысилась внучка и обреченно села на стул. — Ну и?

— Да он пятнами весь пошел, когда ко мне народ повалил. Разобрали все влет.

— А остальное? — с чисто профессиональным интересом огласилась я. Мессир Беппе, аж в кресле своем подскочил:

— И горшки ушли. Осталась лишь парочка какая-то. Но, тарелки… Зоя, ты — натуральный, этот…

— Дед, она — художница.

— Точно! Так я про Дино: вы бы его видали, когда ко мне настоящий интерес проявился.

— А что, было и еще «интересней»? Никак, сам король из столицы присвистел?

— Ох, набралась ты от бабки ехидства. Нет, но, уровень еще тот, — и, скрипнув креслом, как заправский интриган, набрал воздуха в грудь. — Виторио Форче!

— Мама моя…

— Зоя — сядь. Тоже прониклась? Он на таких ярмарках часто бывает. Хотя, где наша керамика, а где — его фарфор. А тут, шел по ряду мимо, да так и застыл. Точно вам говорю. Это и Дино видал и другие. Вперился глазами в наши тарелки. Особенно в ту, что с деревом.

— С чем? — а вот теперь я точно, села. По-моему, на топчан.

— Да последняя твоя. Там еще яблоня вся в цвету.

— Зоя, ты чего?

— Марит, погоди. Мессир Беппе, а откуда она у вас там оказалась?

— Как, «откуда»? С остальными. Из печи — сам и достал. Так вот, он у меня эту тарелку купил. Отвалил за нее, не глядя. И видно, что впечатлился. А потом стал расспрашивать про того, кто… про тебя.

— Дед?!

— Марит, да я ж — в курсе. Ответил ему «в обход, сторонкой». Так мол и так: племяшка лабает. Ну, он кивнул, развернулся и ушел. Глянул лишь напоследок внимательно. Думаю, теперь…

— Конец света теперь.

— Дочка, ты о чем?

— Дед, ну ты и… Это ж тот самый, от кого она здесь…

— Вот это… конфигурация… Зоя, так откуда ж я знал то?

— Мама моя…

Однако с «концом света» я явно поторопилась, так как по-настоящему он наступил лишь спустя всего несколько долгих секунд — в дом с глазами навыкат влетел запыхавшийся Дахи:

— Монна Зоя, надо отсюда валить!

— Дахи, я в курсе, — опершись на руку, встала я с топчана. Малец распахнул глаза еще шире:

— Откуда? Он мне самому только что рассказал.

— Дахи, ты чего мелишь? Я тебя еще и не…

— Ой, мессир Беппе, здравствуйте, я вас не заметил. Монна Зоя! Я нечаянно хозяйку Розе Бэй на ваш след навел.

Вот этот «конец света» я как раз и имела в виду. Именно после него у меня, будто мозг окончательно смолк.

— Дахи, толком сейчас говори, — а у моей подруги голос охрип. Еще бы.

— Да я ж говорю — нечаянно. Мы вчера, когда с Вертом у старой мсонги раков ловили, какой-то конный мимо проезжал и, наверное, меня успел заметить. А сегодня с утра Верта словили прямо у дома трое. С такими же сиреневыми кулонами, что и у монны Марит. Он мне сразу о том не сказал… Монна Зоя, а вы почему не собираетесь?.. Так вот, я сам у него заметил синяки на руках и спросил, а он мне тогда только, что выспрашивали обо мне. Не о вас, а именно, обо мне. Монна Зоя, это ведь, странно? Ну, он им все и выложил… Монна Зоя?!

— Подруга?..

— А я вот думаю: если их вместе свести, что будет? А самой куда-нибудь зарыться глубоко-глубоко…

— И ничего больше умнее?.. Зоя?

— А-а?

— Давай, собирайся! Дед, запрягай моего мула в свою пассажирскую повозку. Дахи, помоги ему. И валим отсюда!

— Марит, куда? Обе дороги для нас закрыты.

— А я еще одну знаю. Старую, рядом с трактом через перевал. Я по ней в детстве ягоды собирала. Вот там и махнем прямиком до Диганте. Меня все сейчас слышали?!.. Зоя? — услышали все…

И главное, ни о чем не думать…

— Мессир Беппе, а как же вы? Ведь, они…

— Ох, Зоя, мне — не впервой. Я ж сколько от конкурентов отбивался. Эти, из залива, ночью лишь сунутся. Не раньше. Я к тому времени главу нашего в известность поставлю, что, мол, нашлись опять претенденты на заводь. Он у меня — шуганный, кого-нибудь в помощь даст. Да и собаки. А вот Форче?

— Мессир Беппе, вы меня извините за то, что все так вышло.

— Да о чем ты, дочка? Это я тебе благодарен за труд. Вам с Дахи. Вы ж мне старость спокойную обеспечили, — и скосился мокрыми глазами в забор. — Я там Дахи в мешочек ссыпал вам на жизнь.

— Мессир Беппе, вы… — и обхватила его руками.

— Зоя! Ворота раззявлены! Дед, ну ты, давай, держись! Если что — потайным ходом и вниз, к бабушке.

— Езжайте с Богом.

— Малай… Малай, прощай.

И главное, ни о чем не думать…

— Монна Зоя, а…

— Дахи, ты мне скажи: как моя «особенная» тарелка оказалась с мессиром Беппе на ярмарке?

— Ой-ёй-ёй…

— А точнее?

— Монна Зоя… Я ж думал, он меня утром разбудит, когда грузиться начнет, а он пожалел и всё сам сгрузил. А сказать накануне я ему позабыл… Так, а при чем тут…

— А притом, что она теперь дома у твоего капитана.

— Ой-ёй-ёй…

— Зоя, а что за тарелка?

— С моим личным… автографом.

— Хобья кадриль! Еще бы он так в нее не «вперился»… Но, Эммануэль! Зоя, держись — сейчас начнутся ухабы.

И главное, не думать вообще ни о чем… И вскоре у меня получилось…

Дорога, названная так лишь потому, что мы по ней, все же, ехали, на самом деле оказалась сплошной узкой просекой с мелким ельником и крутыми нарытыми неизвестно каким зверем, буграми. И где там эти из детства подружки «ягоды»? Здесь впору кикиморам лишь плодиться. Но, мы, все же, ехали. Пару раз останавливаясь на раздумья («вроде как здесь, хотя…»). А потом, где-то на двух третях пути, я и вовсе окончательно с повозки сползла.

— Зоя, ты чего?

— Я лучше пешком пойду. По скорости — одинаково, — к тому же малыш мой с мамой был полностью солидарен, уже очень давно, «возмущаясь» болью вниз живота.

— Монна Зоя, я — с вами. Лучше, чуть впереди. Или сбоку, чтоб ветки…

— Дахи, просто иди.

— Угу… Монна Зоя?

— О-ох…

— Монна Зоя!

— Зоя?

— Мама моя… Марит… — и перегнулась к побежавшей по ногам теплой струйке. — Марит, я, кажется, прямо сейчас… рожаю.

— Ага… Мама моя…

И меня опять засунули в эту ненавистно скакучую повозку. И мы снова поехали, только теперь, резко свернув в чащу леса. Марит, мне что-то со своей скамейки кричала. Дахи просто испуганно в уголочке затих. Я… я думала лишь об одном: громко не заорать.

— Зоя, громко дыши!

— Это можно? О-о-о.

— Нужно! Помнишь, что бабушка говорила?

— Святая Мадонна, будь славен твой плод… возрождаемый в каждом женском чреве. Я лишь это и помню.

— Понятно… Зоя, здесь какая-то изгородь. А за ней… Я, примерно, знаю, что это, и там должны быть… Ага. Дахи! Вылазь, открывай быстрее воротца! Мы заезжаем.

— Марит… куда?

— А, какая теперь-то разница?

— А, действительно? — и откинулась целиком на сиденье…

Все дальнейшее показалось мне сплошной справедливой расплатой. За глупость, за ночь волшебной любви. За все то, что в жизни совершила не так и вспомнилась даже раздавленная в детстве на оливе гусеница. Да какой только бред в голову мне не лез. И, кажется, кое-что я даже озвучила. А еще я запомнила потолок, просвечивающий редкими досками с сумерки неба и запах сухого прошлогоднего сена. И совсем уж на грани, метаясь в потугах, мне показалось, что лицо мне языком лижет…

— Малай…

— Малай, отойди от нее… Зоя, тужься, хобья ж стихия. И где этот Дахи с подмогой?

— О-о-а-а-а!!!

— Зоя, еще! Еще немножечко!

— А-а-а!!!.. Марит… Малай… Дахи…

— Что тут у вас?.. Ну, надо же, как прихватило? — совсем мутный сквозь слезы и пот силуэт. — Собаку — в сторонку… Жакоп, готовь чистую простынь и чан с водой. Не тот, другой, с теплой… Монна?

— Ее Зоя зовут. А вы…

— Из Ящерки. Я — Симона… Зоя? Монна Зоя? Давайте еще раз. Уже почти получилось…

— Угу… Я сейчас… Мама моя! О-о-а-а-а!!!.. О-ох… Марит… Никогда замуж…

— Подружка, так ты ж — не замужем? — кажется, она плачет. — Зоя… У тебя…

— Уа-а-а!

— Мальчик.

— Я хочу его посмотреть… Пожалуйста… Мой малыш.

— Ой, Зоя, а что это у него?

— Пятнышко. Родимое, как у его… отца. Мой малыш… Мой… Спо…