Мириад островов

Авантюра шестая

Галина открыла глаза и потянулась с чувством, что поясницу, то знобкое местечко, в котором вроде бы поселяется прострел, отняло напрочь. Лет с пятнадцати она, едва ли не потихоньку от себя, утягивала спину шерстяным шарфиком, чтобы под одеялом не просквозило. А тут словно пол-литра анестезии в задницу вкололи.

— Вот тебе и природа, — пробормотала она. — Так-то жить в палатке туристом. Костёр надо было разжечь. На прогретой земле, ага.

Однако стоило девушке выбраться на волю из полога, как все неприятности исчезли. Вместе с моими мужчинами, добавила она про себя. Ну, Барбе смылся по-английски, тихо и со всем имуществом — ни одеял, ни лошади, ни шляпы, ни одной из перемётных сумок. В Ромалин поскакал, наверное. Любопытно, что там за дела у него — впрочем, не так чтобы очень. Орихалко возился, седлал Сардера и Мартико, перекладывал и вьючил их с Галиной имущество, снятое певцом с Данки вместе с кожаным футляром. Помахал ей рукой:

— Завтрак и тёплая вода для сэнии готовы. Их дамские величества уже почти собрались в путь и нас торопят.

«Удивительно было бы, чтоб не торопили, — подумала она. — Эта юная королева какая-то взбалмошная, право. Для того к кузнецу в гости заскочила, чтобы переночевать, неведомой мне экзотикой полюбоваться — или у ней со старшей королевой отношения несколько напряжённые? Следит и ревнует, например?»

Галина второпях ополоснулась (без чистюли Барби можно было не усердствовать), проглотила овсянку с… со свёкольными хрустиками, кажется, и стала переодеваться из ночного. Орри заранее выложил наружу то, что купил ей совсем недавно: просторные штаны из карего драдедама, посаженные на высокий корсаж, жакет из бежевой лайки с «пробивной» вышивкой и под ним, распахнутым, — тончайшая блуза из шёлкового батиста. В самый раз для акторши, гальярши, ну кого она там намерена изобразить. Вот разве что кинжал за пазухой выбивается из стиля. И к холке особо наклоняться не даёт — конец плоских ножен заткнут за пояс, не дай Бог что с ними случится, думала Галина, типа распахнутся — будет со мной то же, что с тем спартанским мальчишкой. Ну, который лисёнка украл.

Вообще-то кто и как их с Орри подставил (ну, представил, если вежливей), а про Барбе ни слова? Как — тоже, наверное, с голубиной почтой. Кто — вопрос поинтересней. Если монахи и монахини…

— Орихалхо, в Верте церковь отделена от государства?

Он поднял лицо от конской подпруги, удивился:

— Почему сэнья спрашивает?

— Могут клирики говорить о своих делах, не посвящая в них местную полицию и государство? Понимаешь?

— Конечно. Ты про что?

— Юная королева знает про двух певцов похуже качеством, но не про Барбе. А ведь он был нашим заводилой. Тот, кто дал нам рекламу, оставил его в стороне.

Он ведь в разных стенах побывал, сообразила она. Не только у клириков. Вот ведь…!

И тотчас же сама сообразила, что к чему.

— Орри, мы втроём выступили только в одном месте. И то дуэт был не наш с тобой.

«Певческий, я разумею».

— Ты хороший следователь, — отметил он равнодушно. — Прибавь ещё, что бельгардинки между собой дружат и тесно общаются. Но также не прочь связаться с другими сообществами. Менее сильными.

— Он — такой связной? Орри…

— Не знаю. Нам пора.

Сел в седло и подвёл ей Сардера.

Королевский поезд растянулся по узкой дороге, идущей среди богатых нив и пажитей. Впереди ехала старшая из королев на могучем жеребце: мужское седло, казакин, шаровары, сапоги, изящные руки — в охотничьих перчатках с крагами. Несмотря на грубую оболочку, Марион-Эстрелья выглядела на диво холёной, будто не размахивала недавно молотом в чумазой кузне. Сразу за ней — королева молодая, с правого плеча — рутенский любезник, с левого (большая честь) — девица-рутенка. Галина удивлялась тому, что для неё самой иноземство обозначало некое повышение в статусе, для Михаила — понижение. Нарядный молодец в дорогом кармазинном джерке, с холёной бородкой и, по мнению Галины, очень свойский в обращении играл при дворе роль чуть ли не шута, но никак не умел сам того заметить.

Сама же Зигрит болтала так неистощимо, будто вот прямо накануне вырвалась с необитаемого острова. Где занималась по преимуществу скотоводством и агрикультурой.

— Тебе, Гали, хорошо гарцевать и конь у тебя первоклассный. А мне незадача — не сметь на жеребце ноги раздвигать: ношу берегу пуще себя самой. А ведь в нашем сестринстве главная была моя забота — кровных лошадей заезживать на продажу и для матери-аббатисы, самой Бельгарды. Вон, видишь, поля какие? Это бельгардов, немногим хуже, чем у моих сестёр. Поливные, на сено, там внизу канавки прокопаны. Кони у них даже лучше наших, вот за племенными быками и тёлками молочной породы посылают к нам. Редко к ассизцам: ассизцы — орден созерцательный и врачевательный, им не то что скот, им даже пахучие травки не очень удаются. Для лекарских нужд берут у нас.

— Ваше величество по-прежнему считает себя монашкой?

— Плюнь и разотри, Галья. Я Зигрит, Зигри, только, пожалуйста, в хоромах от такого воздержись. Неверно поймут. А насчёт вопроса — да кто я ещё? Муж годен для приплода и для изящных бесед. Остальные — только чтобы языком меня тиранить. Вот Михаил только и болтает, что о своём Рутене — да такое чувство, что они себе корм с другой планеты завозят. Ага, с Марса.

Михаил только отмахнулся от реплики:

— Высокая госпожа, у богатых стран нет для того места. А бедные только тем и живы. Продают по всему миру.

— Не понимаю. У вас что — целые государства крестьян и монахов? Ты мне хвалил города, древние и новые. И битв у вас, наверное, не бывает? Потому что странам-житницам легко взять в оборот страны-города. Скажут так: «если вы попробуете захватить наши поля и скот огненной силой, то не будет ни полей, ни скота, ни даже ягод и дикого зверя, и вам всем настанет голодная смерть».

— Это не так, Зигрит, — вежливо ввернула Галина.

— Знаю, что не так. Но отчего же не пофантазировать?

Королева была явно умнее своих разговоров. И в глубине души пристойнее: проблемы случки, течки, охоты, вязки, выжеребки и опороса обсуждала без купюр, но короля Кьярта, после одной-единственной колкости в его адрес, не трогала. И со своим личным фатом держалась без кокетства.

— Госпожа, я ведь тоже чужачка. Два года здесь, немало хлебнула..

— Да, батюшка твой, — кивнула королева. — Жаль его.

— И всё-таки по сравнению с моей родиной — мир тут у вас и благодать. Будто никаких больших противостояний и не знаете. А кроме вот тебя — об одной войне разговоры в тех же аббатствах.

Зигрит улыбнулась:

— Орихалко не говорил тебе?

Обернулась, повторила:

— Орри, ведь оружие — твоя любимая тема. Тогда в Готии… Ладно, я ведь помню все твои байки. Том, что великая пагуба дарит людям и самое прекрасное, что только есть у них: скакунов, оружие и того, кто вечно тебя испытывает. Гали, я для тебя, если не по имени, просто «госпожа», потому что мы обе жёны. Пускай мужчины нас титулуют по-всякому. Есть некие правила, но от их нарушения небо не обвалится.

— Госпожа королева помнит верно. Главная ценность войны — противник и соперник, — подтвердил Орихалхо.

— А сражений тут было не счесть, — продолжила Зигрит. — Еще до Морской Войны, где, по счастью, мало кого убили, в Готии свергали королей и Супрему, герцог Олаф Соколиный Камень сражался за овладение престолом, святой Йоханне и скондцам также судьба была сгореть в своей-чужой войне.

— Вот отчего вы укрепляете свои столицы, высокая госпожа, — вмешался Михаил. — Хорошо бы и сверху, знаешь, ли. А то будет как с теми двойными башнями в Новом Йорке.

Губы Зигрит стянулись в тугой узелок:

— Русский, дразнись, да в меру.

Хлопнула своего коня ладонью по шее, обогнала, вырвалась вперёд. Сардер за нею, копыто к копыту. Далеко позади загрохотала по булыжнику свита, послышалась ругань королевы Эсте.

Здесь дорога расширилась, стала почти прямой, по обеим сторонам начались сады, чистые, с аккуратно побеленными стволами. Вишнёвые деревья стояли порожние, яблоневые и грушевые — сплошь в подпорках.

— Тоже церковные? — спросила Галина.

— Нет, горожан. Поглубже и вообще парки начнутся с усадьбами. Даже возле вробуржской отвесной скалы таких развелось во множестве. Стены-то хуже обручального колечка давят.

На руке у неё самой ничего похожего не наблюдалось — разве что небольшой ободок светлого золота с крупной жемчужиной неправильной формы.

Дальше пошли выстриженные до самой земли газоны, низкие округлые бордюры, аллеи, что сплетали ветви подобием арки. Вдали от проезжей дороги высились коренастые домики и дома — в два-три этажа, не более.

И вдруг они увидели стену.

Она в самом деле казалась неуместной — дань прошлому, из которого прорастали гордые готические шпили. Впрочем, ассоциации с готикой снова были данью, которую Галина платила своим Средним Векам. В тяжёлом обводе из камня покоилась роща гигантских кипарисов, резное чудо, дерзкий и весёлый вызов небесам и земному тяготению.

— Орри, ты ведь про одни ворота говорил, — прошептала Галина сквозь ветер. Сзади её, тем не менее, услышали и поправили:

— Не одни, а шесть. И все имеют тайный смысл, что много позже обратился в рукотворные вершины.

— Ой, Орихалхо, ты говоришь куда поэтичнее прежнего, — рассмеялась Зигрит. — Что с тобой сделалось — любовь нашла?

А так как он не ответил, но, наоборот, погрузился в молчание, Зигрит пояснила:

— Эти высотки — особая статья. Знакомцы Михаила привезли собой листы с рисунками, а кое-что набросали прямо у нас. В Рутене насаживают готовые этажи на огромный стальной штырь. Или прямо на нём собирают, поднимаясь по ним, как по лестнице. Это неудачное решение, но если металл оживлять и не брать в расчёт летунов, получится очень крепко.

— В кого не верят, тот верит в вас сам, — пробурчал русский.

— Но мало того, — невозмутимо продолжала Зигрит. — Рутенцы придают своим домам то же строение, что природа — жуку. У него мышцы приделаны в панцирю вместо скелета. Если сначала устроить коробку из монолита каменной пыли…

— Цемент в форме, вот именно… — снова прилез Михаил.

— …вместе с опорной стеной и перекрытиями, а потом прицепить к ней всё остальное, будет прочно.

Это было всеобъемлющее объяснение, но оно не объясняло красоты.

Когда малый королевский кортеж остановился у Южных Ворот и после недолгих переговоров проник внутрь — никаких кликов и фанфар! — башни исчезли. Остались узкие, вонючие улочки — на ту же пару лошадиных задниц, что и обычная дорога, но потемнее и поуже в плечах. «Слава Господу, хоть не нависает ничего сверху, — подумала Галина. — Дышать не препятствует».

Кавалькада прошла по окраинам и оказалась на площади. Нет, то была явно центральная улица: предыдущие закоулки, по-видимому, ставили целью запутать неприятеля и поставить его под удар помойных ваз и горшков с цветами. Здесь были дома повыше, на удивление Галины — с небольшими палисадниками, засеянными травой, — будто продолжение входного коврика.

— Посольства, — объясняла королева. — Купеческие и монастырские подворья. Тут и остатки недобитой Супремы свили своё гнездо: мой Кьяр их недолюбливает, но терпит.

— Дознаватели они, как и прежде первоклассные, эти широкополые. Безумные шляпники, — не очень понятно съязвил Михаил.

— И вообще под иным стягом выступают, — отрезала Зигрит: снова чуть серьёзнее, чем показалось Галине уместным. Роли, наверное, такие них с чичисбеем — одному устраивать рискованные подколки, другой — учиться понимать верно и отвечать правильно.

Так беседуя, кортеж неторопливо двигался через столицу. Народ, которого становилось на улицах всё больше, охотно раздвигался, кое-кто приветственно махал рукой или платком. Стражники и Орихалхо держались чуть настороженно, старшая королева давно исчезла из глаз — растворилась в массе. Постепенно Галину оттеснили и от Зигрит, Михаил же давно выскочил вперёд. «Не повод для огорчения», — сказала себе Галина.

Всё это также казалось ей непривычным. На родине во все времена владыки внушали куда больший пиетет и вовсю пользовались тем благоговейным страхом, который внушали подданным. И охранять их приходилось в полном соответствии с этими чувствами. «Никак не цивилизуюсь на здешний манер, — подумала Галина. — Или не одичаю».

Здешние проспекты, вначале темноватые, постепенно стали светлеть, будто впереди был источник сияния.

— Шесть улиц, идущих от ворот к сердцу города — шесть лучей, — неожиданно проговорил Орихалко.

Тут все они вышли на истинную площадь. Она была широка и представляла собой невысокую платформу с пологими ступенями. Из плато рвались кверху резные водопады светлого камня, вздымая на мощной струе унизанные гроздьями лозы, плоды гранатов и яблок, когтистых грифонов с распростертыми крыльями, смеющегося дракона, лики в ореолах, фигуры людей, сплетенных в любовном соитии.

Но это были не шпили зданий. Это были — сами здания, сплошь покрытые глубокой резьбой. Если то было нездешнее искусство, то вовсе не современное: древнее, как пагода Шведагон или… Галина судорожно искала сравнений… да. Боро-Будур. Индийские пагоды, на изображения которых она любовалась в путевых дневниках.

— Приехали. Нравится? — спокойно произнесла молодая королева, оборачиваясь в седле.

— Тут ты…вы… все живут?

— Да не волнуйся, Гали. Только в нижнем ярусе и то во время паломничеств. Выше у нас сокровищницы, библиотеки, хранилища картин и прочих редкостей. Кьяр, видишь ли, хочет, чтобы наша третья очередь получилась красивой. Вот и послал меня налюбоваться по самую маковку, чтобы внутри отпечаталось.

Подбежали прислужники, взяли коней за повод, повели по широкой и пологой аппарели. Затем помогли всадникам и всадницам сойти наземь. Распорядители указывали, где кому разместиться, — вроде бы не одних Галину и Орри подхватило по дороге шествие.

Внутри нижнего этажа мигом сделался шум.

— Сэнья Галина! — поманила рукой Зигрит. — Решай, что сначала: кормиться, омываться с дороги или смотреть ваши дамские апартаменты. Вода с едой там имеются, главное пированье ожидается ближе к вечеру.

— Предпочту разобраться с вещами, ваше молодое величество, — Галина чуть поклонилась, памятуя совет и чтоб ничем не провоцировать королеву.

— Да, я жду от вас пенья и игры, так что вспомни что-нибудь, будь так ласкова. Не возражай — нам древнего лада не нужно, публики ты не боишься. Инструмент жди, пришлю вместе с игроком.

— Это приказ?

— Ай, не говори пустого. Совет. Слишком ты долго была одна. Ото всех отвыкла.

И удалилась, высоко неся свой живот.

— Орри, не пойму. Отчего тут все так мало чванятся?

— Да вообще нисколько. Что дано, как тут говорят, то уж не отнимется и не ущербится. Не нужно раз за разом утверждаться в том, что ты поистине есть. А, не нисколько как у прочих, но мало? Ну, у королевы — мужицкая спесь. Сэнья слышала о такой? Гордится своими корнями.

Им с Орри досталась комната не хуже и не лучше гостиничной, светлая, чистенькая, только что портреты на стенах, писанные прогорклым маслом, выбивались из общего стиля. Нечто вроде музейного запасника для третьесортных приобретений, решила Галина. Славно. За ширмой имеется нечто вроде таза со сливом и дудочка лейки наверху, у стены — двойные нары с занавеской, под ними хорошенький сосуд для интимных целей. Даже вроде бы вода по трубам течёт со второго этажа.

Ну и большой светильник с душистым маслом, разумеется.

Едва ополоснулись по очереди и расправили одежду, как в дверь постучались. Вошёл Михаил. Над его новым платьем червцы потрудились ещё пуще, чем над старым, бородка и кудри были как следует умаслены, а через плечо свисала на широкой атласной ленте самая настоящая гитара. Шестиструнная, хорошей фирмы.

— Девочки, Зигри говорит, вам аккомпаниатор нужен?

— Спасибо, моя сэнья пока еще не выбрала, что будет петь, — ответил Орри.

— А вы как, Галина Алексеевна?

Она покачала головой:

— Времени совсем ведь нет. Я рада, но вам, Михаил, и так и эдак подбирать придётся.

— Вот этому и поучимся, а то надоело лелеять самое главное чрево в стране. Разнообразие — великая штука! Так что мой инструмент к вашим услугам. Что исполняем?

— Я ничего не знаю наизусть, и то пустяки какие-то.

Галина стала торопливо рыться в одной из сумок. Две книжки — как давно она в них не заглядывала!

— Вот «Романсы о дамах и кавалерах», собрал или сочинил Арман Шпинель Фрайбуржец.

— А, слыхали-слыхали! Весёлое дело. Он ведь неподалёку от нас родился, а под конец жизни стал скондским амиром. Говорят, даже Амиром Амиров, вроде короля тамошнего. Там даже и лады бывают написаны, только такими крючками вместо нормальных букв.

— Мне приходилось слышать. Давай попробуем?

Она открыла текст почти наудачу. «Как гадание по Библии», — усмехнулась про себя. Михали присел на колено, выставил гитару вперёд грифом.

— Если это?

Михаил глуховато бренчал по струнам, пробуя мелодию. Где-то на середине к ним подстроился Орихалхо, искусно переплетая второй голос с первым, но рутенец воспротивился:

— Не пойму, кому вторить. Сами себя голосом и словами ублажаете.

Но всё-таки они закончили, на здешний манер понизив и приглушив тон в самом конце.

— А ещё не попробуете, френдки? — спросил Михаил. — Вот-вот ритм поймаю. Сложный он.

— Вот попроще, — согласился Орри. — Сэнья, ты слышала?

Пропел и сказал:

— Если не знаешь, подтяни потихоньку. Голосом играть не нужно.

— Да знаю, знаю, — вырвалось из Галины во время паузы. — Однажды слышала. Это вроде суфийского, верно?

— Верно. А теперь попробуй идти голосом поверх моего.

Михаил не издавал ни звука, но это им не мешало нисколько — оба их голоса находили опору друг в друге.

Здесь, по всем певческим правилам, необходимо было, наоборот, поднять последнюю ноту — две параллельных ноты — как можно выше и держать.

— Лихо! — выразился Михаил. — Ну, бог вам в помощь, а я такого витийства не выдержу. Мне бы родное, россиянское.

— Так я и его знаю, — сказала Галина. — Вот память! Не помнила, оказывается, даже сам факт того, что помню. Ну, неуклюже, но вы поняли?

Помедлила, собираясь.

— Только это не для такого времени года. Начало весны.

Самое начало марта. Женский день. Мама.

— Ну, круто! — захлопал в ладони Михаил. — Это ж феминистский гимнец, правда. Так два года назад в Рутене считалось. Я ведь позже тебя с твоим отцом сюда проник.

— А что — феминистское плохо?

— Вот не говорил такого. Только на исторической родине такой накат пошёл, будет тебе Галочка, известно. Скоро волками будут вашу сестру фемину травить. Или как волков. Нео-лепра, Белая Хворь и в самом деле женская болезнь. В том смысле, что гемофилия — мужская. То есть кровоточивость переносят женщины, а новую проказу — мужчины. На своём конце.

— Пожалуйста, не говори грубости при моей сэнье, — очень спокойным тоном сказал Орихалхо.

— Вижу, что твоя, — и чего? Я же мужик и толкую по-мужски прямо. В общем, если запретить нам с ними сношаться, то поредевшее человечество и вообще вымрет. Потому и наступили так на баб, которые гнушаются мужиков. Кой прок нашей планете в том, что они друг друга благотворят, ведь так все жёнки друг друга перепортят, нам не останется.

— Логика, — проговорила Галина. — Может, нас посадить за стальную решётку или хрустальное стекло? А выдавать строго по списку?

— Что ты так корёжишься, детка, — ответил рутенец. — Здесь, что ли, тебе чистым мёдом намазано? Неужели неохота наших родных песен поучить?

— Сэнья, — предупредил Орихалхо. — если Михаэль так просто будет говорить о значительных вещах, мне лучше не знать. Не для моих ушей.

И сделал еле заметный жест: коснулся средним пальцем кончика ушной раковины, века и губ. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».

Наполовину забытый знак, которым не владели рутенцы из отцова окружения. Зато использовали все остальные — вплоть до хозяйки их гостиницы. Галина была приметчива, да и выделяли её особо — не кичилась, не гребла к себе. Ну и — тут она сама себе не рисковала признаться — некто высокий имел на неё свои виды.

«За горами, за долами бесы мечут в небо пламя». Вулканы. Скондцы. Асасины.

«Орри из них? Изувер? Фанатик?»

Это было смутно. Это имело на удивление привлекательный запах.

Галине понадобилось не более минуты, чтобы решиться отпустить события.

— Иди, если хочешь, Орри.

Когда за ним закрылась дверь, сразу задала вопрос:

— Михаил, такая гитара большая. А мы с папой даже узелка не собрали — здешние купцы нам на месте приготовили.

— Верно, умница. Она из России. Уметь надо. Ты вот не знаешь, что вертская высокая кровь взад-вперёд легко юзает, одни мы не умеем? Вот и можно вежливенько попросить. Услуга за услугу.

— Какую? — спросила Галина тихим голосом.

— Скажу — будешь слушать?

Это было уже вертдомским словесным оборотом: если выдам тайну, тебя она обяжет.

— Буду.

— Здесь водятся ведьмы. Не смейся — самые настоящие. Про одну из их королевского триумвирата слыхала? Эстрелья, Библис, Стелламарис.

— Королева-мать Кьяртана, королева-вдова его деда Ортоса, почётная нянька. Знаю.

— Первая — палачиха. Нет, правда. Из этого рода. Вторая — шлюха — главная из дочерей Энунны, или Геоны там Эрешки… Священная проститутка. И третья — ведьма-оборотень. Не верь, если хочешь, но я сам видел, что она оборачивалась мечом и головы рубила.

— Не слишком ли у тебя…

— А вот не слишком. Дикая страна. Так вот что они сотворили чуть ли не на моих глазах. Ты знаешь, что первые близняшки короля Кьяртана — подменыши? Ну, если точно — то одна. Девчонка. Её перебросили за кордон и оттуда приволокли человеческую дочку. Сюда просто по книге Филиппа идут, по тексту. Но прикинь: грудничок ведь читать не умеет!

— А дальше? Где такое место переброски: в веренице радуг? В море?

— Напротив. В горах, там, где крепости.

«Это я ищу. Такого человека, кто знает и может. Его мне послала судьба».

Но всё-таки, непонятно отчего, Галину одолел род брезгливости. Слегка замутило — вроде бы не в одном животе, в мозгу.

— Михаил, а если я боюсь? Не захочу? Если ты мне наговорил слишком много?

«Убьёт».

Почти бессознательно скрестила руки на груди.

— Да ты понимаешь, что для меня значит — соотечественница? Родная душа? Несмотря на твою собственную трибадную девку.

— Не смей. Ты что? Не смей! Да я, чем с тобой, лучше с ручкой от швабры пересплю.

Потому что Михаил в запале схватил гитару, отбросил — та пронзительно звякнула о пол. Выпрямился и схватил девушку в объятия, поцелуем расплющил губы. Галина выставила было руки, но он уже тянул, животом опрокидывал на нижнюю часть кровати, рвал кофту, брючный пояс, одновременно пытаясь расстегнуть свой гульфик.

Добился своего. Вслепую заелозил по женщине. На миг отстранился, пробормотал:

— Чёрт, жёсткое. Корсет носишь, дура?

Этого ей хватило. По какому-то наитию не стала вытаскивать — ударила правой ладонью в навершье. Завязки лопнули, футляр отлетел, как гнилая скорлупа, каменное яблоко легло поперёк её линии жизни. Остриё жёстко ударило под челюсть и вышло из макушки. Вопль Михаила потонул в алом бульканье.

И ни звука больше, кроме этого — единственного и поглотившего всё.

Она даже не видела, когда явился Орихалхо и привёл людей.

— Прости, — говорил он, оттаскивая грузное тело и пытаясь поднять девушку. — Не думала, что рутен пойдёт на прямое насилие. Поднимайся, ничего себе. Вся окровавлена — он не задел…

Выходило у него не очень внятно.

— А и верно говорит Оррихо: совершенная убийца, — едва ли не с похвалой говорил кто-то из присутствующих. — Какой удар, хвала Силе, какой чёткий удар! Можно подумать — её, как тебя, с молодых ногтей натаскивали.

— Алекси был хороший боец, иным пришлецам не чета, — объясняли дальше. — Знать, по наследству передалось.

Труп выволокли за ноги вместе с гитарой, лужу вытерли — так ловко и быстро, словно в этом храме учёности и гостеприимства каждый день приходилось убирать за постояльцами.

— Все хотят свидетельствовать, что имело место покушение на девство? — строго провещал некто безликий, в дорогом камзоле золотисто-бурого оттенка. — Мне нужно пятерых для рутенского торгового подворья и по крайней мере столько же на подворье дознавателей.

— Первое — с охотой, второе сомнительно, сьёр майордом, — заговорили в толпе на множество голосов.

— Дознание в пользу, — веско пояснил тот. — Сам возглавлю и то, и это. Гостья юной королевы, не шутка сказать.

Когда все, кроме них с Орихалхо, ушли, тот потрогал массивный засов:

— Благо, не сломался от моего рывка. Взлетел кверху.

«Кто закрывал-то? Я или тот самый? Не помню».

Опустил железо в петли, поднялся на табурет, отвернул кран:

— Теперь снимай с себя. Всё. Скорее. Бросай — это надо сжечь. Боги, ты и внутри под платьем вся в крови, словно только что родилась на свет. Становись под струю, я сейчас пущу воду погромче.

Разделся — и сам туда же. Обнял, притиснул к себе.

— Орри, что ты путал насчет девственности?

— Это не ложь. Тебя лишь пронзило, печать же мной не снята.

— Ради чего ты устроил такой шум?

— Разные вещи. Будут расспрашивать — без нужды не поминай Барбе. Он примкнул по случаю, исполняет иное начертание.

— Идёт.

«Очень уместная просьба».

— Помни на будущее. Рутен за дела своих людей не в ответе, но и нас не спрашивает. В недавнем деле ты со всех сторон прикрыта.

— Как-то неловко резать овец.

— Они не смирные овцы. Сама видела.

— Орри. Это все твои секреты?

— Секреты — все. Но мне надо показать тебе, что ты женщина, а всем франзонским старухам — что была до того девой.

И снова тонкие, сильные руки лепили её тело, пальцы приподнимали влажную распущенную косу, касались затылка, плеч, кончиков грудей, погружались в пупок, теребили волоски, оглаживали бёдра, кругами подвигались ниже…

— Я не могу.

— Терпи.

Морянин вышел из воды, подобрал басселард. Небрежно обтёр о скомканную батистовую тряпку:

— Погляди, камень зарозовел. Впитал в себя кровь.

Пододвинулся как мог ближе, взял за плечо:

— Терпи. Надо. Закрой глаза.

Рука, сжатая в кулак, скользнула в потаённое место — и уже там выпустила из себя нечто колючее. Мгновенный острый рез. Галина ойкнула.

— Тс-с. Не больно.

«Почему ртом не целуется?»

Хлынуло по бедру, камню, смешиваясь с водой. В опущенную руку девушки вложили нечто, подобное птице, что хочет встрепенуться и улететь. Не расправила крыльев — поникла.

— Прими семя, оботри им клинок.

И бережно сложил освящённый нефрит на край мелкого бассейна.

А потом было ещё раз и ещё. Вольно, беспамятно, слитно, неслиянно, и всё смывала терпеливая вода.

— Поистине, такое девство, как твоё, Гали, разрушают в бою и не за один приступ.

— Опытен до чего.

Когда оба истекли до донца — вытирались попеременно и вроде как его одеждой. Тихо смеялись.

— Теперь ты будешь верить моим словам, Гали?

— Буду. Я ведь убиваю? В смысле — тебя тоже? И ты меня.

Вместо ответа Орихалхо раскрыл один из кофров с вещами. Положил внутрь книгу Армана, вытащил одежду.

— Нам надо сжечь снятое с себя и переодеться в новое для похорон. Чужаков, которым не нужно прощаться с роднёй, отдают земле не позже, чем через сутки.

— Как мусульман. Как любого в Сконде, верно?

Орри влез в небелёные штаны и короткую тунику, подпоясался простым шарфом, взял кривой меч. Никаких бус.

— Тебе будет лучше в тёмной юбке и чепце, без оружия. Бывает траур тёмный и траур светлый, но в вашей с Михи стране торжествовать над смертью не принято.

Какое уж там торжество…

Галина думала, что в такие дни время будет течь медленно или скачками, но оно ринулось стрелой — подобно рьяному Сардеру.

Зашли за ними, кажется, через половину часа, едва оба успели уничтожить опозоренные тряпки, просохнуть и восстановить сбитое дыхание. На самом же деле — часов в одиннадцать следующего утра. Тот самый неопределённого вида распорядитель и с ним двое чином поменьше.

Пока они трое шли по коридорам, к ним присоединялись люди — ещё и ещё. Из дверей узорной башни вытек уже целый ручей и всё удлинялся, прирастал другими потоками, пока голова шествия спускалась с платформы. Уже на улице перед ним вывели открытые носилки на колёсиках, с длинным и узким тюком на них.

Так они двигались под ярким солнцем через половину города, обращаясь в реку: носилки, Галина под руку с другом, все прочие. Царило молчание, для Галины непонятное: ни плакальщиц, ни духового оркестра, ни даже молитв.

Остановились неподалёку от ворот: не тех, в которые въезжала королевская свита, других.

«А ведь никого из них нет. Ни одного знакомого лица. Даже Зигрит не пришла увидеть в последний раз своего шевалье. Впрочем, уж это понятно — зрелище явно не для беременной».

— Орихалхо, его вынесут за стены? Тут вне стен хоронят или?

— Смотри, — он стиснул её кисть.

Внизу отмыкали решётку с небольшого люка. Носилки поставили стоймя. Вверху, над Вратами Надира, зазвенели полуденные колокола. Солнце замерло, прислушиваясь. Сквозь отверстие в массивном и высоком своде ударил луч, коснулся мёртвого тела. Оболочка задымилась: густые дымные струи повалили оттуда, пыхнуло жаром. Через минуту-две появились языки тусклого пламени, пыхнули в лицо. Свёрток коробился, съёживался, обращался в ничто.

Нет, не в ничто. В чёрную жирную пыль. В прах, что тёк непрерывной струёй вниз, пока не стало на земле и его самого.

— Огненная смерть, — тихо пояснил морянин. — Не все годны для того, чтобы остаться на лице земли: таких несут к Вратам Зенита или попросту закапывают вне стен.

Катафалк, слегка покрывшийся копотью, подняли. Компания стала расходиться, отступая от Галины и её спутника всё дальше.

— Краткий ритуал, сэния Галина, — сказал один из присутствующих. — Как в дни поветрия. Для тех, кто несёт в себе заразу.

Орихалхо погладил ей запястье, будто успокаивая, отнял руку. Девушка подняла голову от камней под ногами, поглядела внимательно.

Двое в чёрных туниках и штанах, с покрытыми чёрным головами. Их Галина видела почти всё время, пока шли, только во время траурной церемонии головные уборы были сняты и висели за плечами на ленте.

Супрема. Нет, Братство Езу. Орден святых дознавателей.

— Я невиновна в убийстве, — тотчас сказала она.

— Знаем, — хладнокровно подтвердил один, по-видимому, старший. — Никто не сомневается в вас и не обвиняет ни в чём. У нас иные дела и обязанности.

— Однако с какой стати вы приветствовали нас именно этой фразой? Разве всё в мире исчерпывается насилием? — продолжил другой.

— Мы не судим и даже не решаем, — снова заговорил первый. — Мы добываем материал для чужих решений.

— Слово «чужих» означает всех, кроме нашей коллегии. Начиная с королей и кончая самим человеком, коего вопрошают, — подхватил второй.

Галина повернула голову.

Орихалхо исчез.

«Вот оно что. Тогда он со мной прощался».

— Если вы пожелаете до нас снизойти, благородная госпожа, — заключил старший, — орденские братья рады были бы узнать ваше мнение по неким весьма значительным проблемам.

И двинулись по обеим сторонам Галины, словно заключив её в узкие прямые скобки.