Молчи

Глава 20

— Братан, ты еще не закончил с убийством Коллинза? — спросил Эрик из-за спины Мэддокса.

Поскольку он был хорошо натренирован, ему удалось скрыть свою дрожь. Это было плохое качество детектива — не ощущать, когда кто-то подкрадывается к тебе. Особенно кто-то с пистолетом на бедре.

Да, это был его партнер и, возможно, самый близкий друг, но дело уже в принципе. Кроме того, у Мэддокса, вероятно, была скрытая враждебность, направленная на его лучшего друга и партнера за то, что он встречался с его сестрой. Несмотря на то что Эрик был хорошим человеком, он правильно обращался с женщинами. Обращался со своей сестрой так, как с ней никогда не обращался другой мужчина. Но Эйприл была его младшей сестрой и лучшим другом. Дело уже в принципе.

— Я знаю, что это очень важно, он очень богат и пользуется уважением мэра, который давит на шефа, но у нас ничего нет. Мы не можем найти преступника из ничего.

Эрик был прав. У них ничего не было, несмотря на то, что это было ужасное место преступления, которое имело все признаки убийства на почве страсти — они обычно были самыми небрежными и легко раскрываемыми. Это произошло в довольно людном месте, но им не удалось найти свидетелей. Убийство произошло в дерьмовом, но оживленном районе, в переулке, где не было ни укрытия, ни уединения.

Само по себе убийство не было быстрым. На руках доктора были раны, так что, скорее всего, произошла борьба. И все же они не нашли никакой ДНК. Никто не проходил мимо, никаких камер видеонаблюдения. Интуиция Мэддокса подсказывала ему, что убийство было на почве страсти, но жертву не ограбили. Часы этого человека за двадцать тысяч долларов остались у него на запястье. Это было что-то личное.

Многих людей удивило бы, как много удачи учитывается в расследовании убийств.

Он слишком хорошо знал, насколько сильной может быть удача или ее отсутствие для жертвы.

Мэддокс узнал об этом, когда Ри не появилась в школе на следующий день после того, как он наконец предложил ей встречаться. Он понял это десять лет спустя, когда узнал, как ей не повезло, что в тот вечер она ехала домой на велосипеде одна, и никто не смог ей помочь.

Но с преступлениями на почве страсти была связь. Случайные убийства были далеко не так распространены, как СМИ любили рассказывать широкой публике. Было легче смириться с мыслью о том, что сумасшедший человек с разбитым прошлым убьет тебя только потому, что он разозлился. Это намного проще, чем думать, что твой муж может сорваться и зарезать тебя до смерти, потому что ты трахалась со своим личным тренером.

Жена Боба трахалась со своим личным тренером. Но у них обоих было алиби. Они были на другом конце страны, в отеле в Калифорнии, и камеры видеонаблюдения подтверждали их присутствие.

Мэддокс и Эрик глубоко погрузились в дело доктора. Его все уважали и любили, хотя и немного высокомерно, но ничего такого, из-за чего кто-то захотел зарезать его, как свинью.

У него не было никаких оплошностей, за исключением нескольких своевременно оплаченных штрафов за парковку и одного штрафа за превышение скорости, также оплаченного. Обвинение в вымогательстве в восьмидесятых годах не вносили в его досье.

Его финансовые показатели были впечатляющими, соответствовали машине, дому и часам за двадцать тысяч долларов, которые остались на его запястье после того, как его убили. Было несколько крупных платежей, которые уходили с семейного счета и направлялись в частную корпорацию, но они прекратились несколько месяцев назад, больше ничего не было. Хотя Мэддокс сделал мысленную пометку изучить это подробнее, потому что это была единственная отдаленно любопытная вещь в этом человеке.

Ничего не складывалось. Мэддоксу чего-то не хватало.

— Не может быть так все просто, — сказал Мэддокс своему партнеру, не отрываясь от первоначального отчета.

Эрик хлопнул его по плечу.

— Нет, — согласился он. — Всегда есть что-то, где-то. Но мы люди, и мы скучаем по дерьму. Либо мы в конце концов найдем его, либо нет. Разглядывание этого отчета ничего не даст, только вызовет мигрень, и ты впустую потратишь ночь, — Эрик сделал паузу. — Думаю, у тебя есть дела поважнее.

Мэддокс поднял глаза из-за скрытого смысла, скрывающегося за тоном его партнера.

— Что может быть лучше, чем раскрыть убийство известного врача, у которого есть жена, пусть и неверная, и дочь? — Мэддокс бросил ему вызов с большей враждебностью в голосе, чем требовалось.

Он не спал, потому что был расстроен. Не только с этим делом, но и с делом Орион. Все девушки говорили о том, что мужчины приходили и уходили, были «постоянные клиенты», и это звучало скорее как бизнес, чем что-то другое.

Так оно и было. Двое мужиков были подонками-наркоманами. Они жили в нищете, но подвал под домом был просторным и безупречно чистым. Они выяснили, что первоначальный строитель дома был параноиком на счет холодной войны и ядерных последствий, поэтому он построил целый второй дом под основным, с двумя спальнями.

Однако холодной войны не было, и то, что должно было спасти семью, прокляло многих девочек.

Он подводил семью этого доктора, и он подводил Орион. И, в довершение всего, он влюблялся в поврежденную, сломленную женщину, которая была совсем не похожа на девушку, которую он поцеловал десять лет назад. Та ночь, когда он видел ее два гребаных месяца назад, преследовала его. Он увидел что-то внутри нее, что-то, что напугало его до чертиков. Что-то, что заинтриговало его, потому что это тоже пробудило в нем нечто темное.

Эрик никак не отреагировал на гнев Мэддокса. Он привык к тому, что друг был жалким ублюдком. Эрик игнорировал, что бы ни происходило. И вместо этого творил чудеса для Эйприл, которая наконец-то начала налаживать свою жизнь. Мэддокс задавался вопросом, какое отношение Орион имеет к этому.

— Знаю, что связываться с жертвой морально сомнительно, и ты знаешь, что я глубоко уважаю правила, — сказал Эрик. — Но ситуация с этой девушкой иная. Исключительная. Я не верю в такое девчачье дерьмо, судьбу и романтику, я слишком циничный старый полицейский для этого.

Мэддокс фыркнул на слово «старый». Эрик был его ровесником, но в каком-то смысле он был прав. Этот ублюдок был стар душой.

Эрик не обратил внимания на фырканье.

— Я циник, но я не слепой. Орион — больше, чем жертва. Черт, глядя на нее, ярлык жертвы ей не подходит. У нее никого нет, Мэддокс. Никакой семьи, кроме тебя и Эйприл. Вы двое… это опасно. Хочу сказать тебе, чтобы ты был чертовски осторожен. Не только из-за того, через что она прошла, это само собой разумеется. Но из-за твоей истории. Ты носил ее с собой все эти годы. Вот почему у тебя в постели не было женщины дольше одной ночи, что бы ты себе ни говорил.

Мэддокс уставился на своего партнера, который был ему как брат, которого у него никогда не было. Он был его лучшим другом. Эрик знал об Орион. Мэддокс отправился на День благодарения к себе домой, когда солгал родителям и сказал, что ему нужно работать. Но у них не было глубоких и содержательных бесед «давай говори о своих чувствах».

Эрик происходил из семьи полицейских. Его отец только что вышел на пенсию и пользовался большим уважением в полиции и обществе. Его дед был одним из первых чернокожих полицейских в Сент-Луисе, говорившим по-английски как на втором языке. Баптисты эмигрировали с Гаити два поколения назад, приехав в страну с одной только одеждой на спине и поколениями рабства и зверств, свежими в памяти. Они обещали чтить свой народ на этой новой земле.

Эрик свободно говорил по-французски, потому что его отец был полон решимости, чтобы его сын сохранил свое прошлое, свое наследие. Как и все его сестры, одна из которых была патрульным полицейским.

Его сестры души в нем не чаяли, что делало его чувствительным и добрым по отношению к женщинам. Казалось, он был чертовски нежен. Они никогда раньше не заходили так далеко в своих разговорах. Это было негласное соглашение между ними, не говоря уже о том, насколько тяжелыми были последствия этой работы. Невозможно слишком углубляться в это дерьмо. Это погубит.

Первым порывом Мэддокса было разозлиться. Защититься. Его кулаки сжались, готовясь именно к этому. Эрик наполовину ожидал этого. Но, черт возьми, он устал. Устал притворяться дерьмом. Устал надеяться на удачу, которая в наши дни выпадает только убийцам и педофилам.

Он вздохнул, проводя рукой по волосам, вспоминая, как робко, испуганно Орион проделывала то же самое со своими длинными волосами. Ему пришлось замкнуться в себе, держаться за каждый из своих врожденных инстинктов, чтобы позволить ей сделать это, позволить ей сохранить контроль. Все шло медленно. Потому что, как бы его разум ни говорил ему, что ему нужно медлить, ведь эта девушка прошла через многое, его член и сердце были с ним не согласны. Он мог бы солгать самому себе и сказать, что не испытывал искушения той ночью два месяца назад, но не стал.

— Да, — сказал Мэддокс. — Я стал полицейским из-за нее, — это он уже говорил Эрику раньше, без всяких подробностей. — Потому что я хотел что-то изменить, сделать так, чтобы это дерьмо больше не повторилось. Я правда носил ее с собой. Ту четырнадцатилетнюю девочку по имени Ри… она больше не такая.

— Нет, она не такая, — согласился Эрик. — Не перетруждайся.

Затем ушел.

Он устал. Они оба устали. Это было не единственное убийство, над которым они работали. А этому делу было несколько месяцев. Миссури переживал волну преступности. Обычно они были заняты в «обычный день», но в последнее время пропало много людей. Технически это не входило в отдел расследования убийств, но у Мэддокса была теория об исчезновениях, учитывая, что у жертв было много общего. Все они были мужчинами из реестра сексуальных преступников. Все исчезли без следа. Никаких признаков борьбы в домах.

Глядя на их преступления, Мэддокс не испытывал никакого сочувствия к людям, которых он подозревал в убийстве. Но независимо от того, вызывали ли у него лично отвращение эти люди или нет — больше, чем когда-либо в его жизни с Орион, — это его работа. Он не был полицейским по вопросам морали — он был полицейским, прибывшим сюда для обеспечения соблюдения закона. Он часто не соглашался с законами, но дело было не в этом. Речь шла о стране, свободной от анархии. Речь шла о кодексе, по которому он жил, о клятве, которую он дал. Многие полицейские в этой стране злоупотребляли своей властью, злоупотребляли своим значком, но он не был самим собой, если бы считал, что предательство значка было «правильным» поступком.

Право было субъективным.

И это скользкий путь.

Если у человека нет чести, у него нет ничего.

И было еще кое-что. Он хотел быть человеком, на которого Орион могла положиться. Стойкий, способный и надежный человек. Она знала только монстров. Все, что она знала, — это насилие. Так что, как бы ему ни хотелось вытереть руки о монстров, он не мог. Он был влюблен в Орион.

Как бы обречена ни была эта любовь, он не мог ничто изменить. Иногда ему хотелось, вспоминая ее холодные, пустые глаза, когда он просыпался посреди ночи в холодном поту, зная, что между ними никогда не будет ничего легкого. Это делало его слабым мужчиной в те моменты, когда он мечтал о женщине, которая родила бы ему детей, мечтал о безопасном убежище от жизни, связанной с ношением значка и созерцанием ужасов.

Но как бы сильно он этого ни желал, он знал, что этого не произойдет. Он продолжал мучить себя. Он продолжал ждать ее.

Зазвонил телефон, Эрик снял трубку, поговорив несколько минут. Он вставлял «да» и «угу». Повесив трубку, он взглянул на Мэддокса с волнением в глазах, как ребенок рождественским утром.

— Похоже, полиция Сент-Луиса добыла видеозапись возможного подозреваемого, — радостно сказал Эрик.

Глаза Мэддокса расширились.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной.

— Нет, сэр. Камеры из магазина в нескольких кварталах отсюда. Какой-то ломбард. У них есть видео, на котором кто-то в капюшоне бежит к внедорожнику. Они предполагают, что это «рейнджровер». Судя по одежде, они думают, что это женщина, ростом примерно метр семьдесят.

— Женщина?

— Женщина.

— Есть видео ее лица?

— Говорят, все смазано. Трудно что-либо разглядеть из-за капюшона. Но это уже что-то.

Мэддокс кивнул в ответ.

— Хорошо, нужно достать эти видео.

Эрик изобразил выстрел из пальцев.

— Уже на твоей почте, приятель.

Она проснулась посреди ночи от стука.

Нет, грохота.

Она не крепко спала, так что она быстро открыла дверь. У нее не было ничего в руках, чтобы защитить себя, но если бы кто-то намеревался причинить ей боль, он бы не стучал так, объявляя о себе всем соседям.

У нее было смутное представление о том, кто это. Она ожидала. Мэддокс хороший полицейский. Он был наблюдателен больше, чем другие. Если и мог кто-то уловить связь, то только он. Именно на это она и рассчитывала.

Она знала, что идеального преступления не существует. Орион не была идеальной преступницей. Нужно десять тысяч часов, чтобы стать экспертом в чем-то. У нее не было десяти тысяч часов за плечами. По крайней мере, пока что.

Но она была чертовски хороша.

Потому что она также спланировала провал. Планировала, что ее поймают. Она поставила на то, что Мэддокс догадается об этом. И она сделала ставку на то, что он придет сюда первым, слишком запутавшись в своих чувствах к ней, чтобы арестовать ее. Он был хорошим человеком и хорошим полицейским, но он любил ее. Так что не понятно, как все сложится. Она манипулировала им точно так же, как это делала Эйприл.

Ей следовало бы беспокоиться больше, но она этого не сделала. В ней было что-то сломанное.

Свет в коридоре был резким и ярким, но его гнев и злость делали это похожим на гребаную спичку рядом с адом.

Он протиснулся мимо нее.

Физически.

Она никогда раньше не видела такого от Мэддокса. Она никогда не видела ярости, никогда не видела его так близко к срыву. Его инстинкт защитить ее теперь отсутствовал.

Какой-то больной ее части нравилось уродство всего этого. По крайней мере, это было честно.

Орион на мгновение уставилась в пустой холл, вздохнула и закрыла дверь.

Когда она добралась до гостиной, Мэддокс мерил шагами комнату. Он остановился, когда ее глаза встретились с его.

— Скажи мне, что я ошибаюсь.

Его голос был таким мягким, словно острое лезвие.

Орион приложила огромные усилия, чтобы вздернуть подбородок вверх и поддерживать зрительный контакт. Сохранить достоинство. Она спланировала всё заранее. Она знала, что Мэддокс посмотрит на нее так, будто его догадки верны.

Орион думала, что из всех своих планов убийства будут самыми трудными. Что смерти ударят ей в душу, разобьют оставшиеся осколки. Но, если честно, это не так уж сильно ее беспокоило. Беспокоило лишь то, что ей было наплевать.

Но стоять здесь с Мэддоксом, в гостиной, которую украсила его сестра, пока он смотрел на нее, как на монстра, было труднее всего.

И она была монстром.

— Скажи мне, что я неправ, — повторил Мэддокс. На этот раз его голос был грубее. В этом было что-то еще. Он почти молил.

Орион промолчала. Что-то не так. Она не могла исключить тот факт, что на нем может быть прослушка. Она не собиралась обвинять себя.

— Черт, — прошептал он. Он мерил шагами гостиную. — Черт! — прорычал он.

Орион не думала, что в ней осталось хоть немного страха. Она не думала, что у нее хватит сил отшатнуться. Но она отшатнулась. Она знала, что это невозможно, но была уверена, что стены задрожали.

Затем он двинулся вперед. Он двинулся вперед с убийством и насилием в глазах.

Она не гордилась тем фактом, что отступала, пока не уперлась спиной в стену. Мэддокс подошел достаточно близко, чтобы прижать ее своим телом. И он не остановился. Он не уважал ее пространство, и ее отвращение к телесному контакту. В тот момент он не беспокоился о ней.

— О чем, черт возьми, ты думаешь, Ри?

— Орион, — сказала она почти на автопилоте.

Его глаза вспыхнули.

— Ты права. Орион. Потому что я понятия не имею, на кого, черт возьми, я сейчас смотрю. Ты знаешь, что с тобой бы случилось, если бы кто-то другой, кроме меня, узнал бы тебя на видеозаписях?

Что-то шевельнулось внутри нее. Немного надежды. Не только для себя, но и для них. Для нее и Мэддокса. Она могла ошибаться, но это звучало как…

— Кто-нибудь еще узнал меня?

Его лицо очистилось от ярости и стало пустым. Несколько мгновений он вообще ничего не говорил — ничего, кроме холодного и жестокого взгляда. Его горячее дыхание обжигало ее лицо.

— Нет. Записи дерьмовые. И в лучшем случае косвенные, потому что ничто не приводит тебя на место преступления. Но, боже мой, Орион. О чем, черт возьми, ты думала?

Его глаза прояснились, и он посмотрел на свои руки, обрамляющие ее тело и заключающие ее в клетку, как будто они были чужими. Мэддокс быстро отступил, оставляя пространство между ними.

Орион выдохнула с облегчением, но не хотела ощущать эту потерю. Она была так уверена, что ненавидит любого человека в своем пространстве, она ненавидела Мэддокса, но она в то же время нуждалась в нем. Так она чувствовала себя полноценной.

— Я думала о том, что этот монстр больше не заслуживает жизни, не после того, что он сделал со мной… со всеми нами, — сказала она.

Он вздохнул. Это не было мягким вздохом. Каким-то образом это было жестоко, почти болезненно. В этот вздох вплелись годы страданий. Его глаза встретились с глазами Орион. Они были жесткими, почти ненавистными. И она была рада этому. Ей это нравилось.

— Давай забудем, хотя бы на гребаный момент, о том факте, что самосуд в любой форме является незаконным. Давай забудем, что в Миссури все еще существует смертная казнь в качестве наказания за убийство, хотя мне очень трудно забыть эти вещи, потому что я гребаный полицейский, но я постараюсь.

Он стиснул зубы. Испустил еще один яростный вздох.

Орион поняла, что он пытается держать себя в руках, не поддаваться ярости, не кричать на нее и не извергать отвратительные слова. Она хотела всего этого, но Мэддокс был слишком хорошим человеком, чтобы орать на нее, несмотря на то, что она заслужила.

— Забыв обо всем этом, ты можешь связаться с опасными людьми, если то, что ты мне говоришь, правда. Ты пережила их однажды, Орион.

Она ощетинилась.

— Не однажды, — прошипела она. — Не дважды. А тысячи раз. Тысячи избиений, надругательств, наказаний. Я переживала этих монстров в течение десяти лет, Мэддокс. Я могу с этим справиться.

Его челюсть затвердела. Ему все лучше удавалось скрывать свою реакцию на то, что она швырнула ему в лицо свое прошлое. Это было единственное оружие, которое у нее осталось.

— Да, ты это сделала, — согласился он. — Ты сделала то, что не смогли бы сделать многие другие люди, мужчины или женщины, взрослые или дети. Но это не значит, что ты непобедима. Ты все еще можешь истекать кровью. То, что ты выжила, не значит, что ты не можешь умереть. Что они не смогут бросить тебя в другую клетку и оставить там за твои проделки.

Она слышала страх в его голосе. Ужас. Это мужчина, который хотел защитить ее. Но не мог. Который привязался к ней, несмотря на все ее попытки оттолкнуть. Этот мужчина любил ее, несмотря на все ее усилия. Она пыталась использовать то, чем стала, чтобы вызвать у него отвращение, отпугнуть его заботы и его самого. И это не сработало.

— Я накопила много валюты для своей маленькой половины акра в аду, — сказала Орион. — Так что, я не боюсь смерти, — она посмотрела на него. — И меня никогда больше не посадят в камеру. Ни человек, ни закон, ни кто-либо еще. Так что им лучше убить меня. Тебе лучше убить меня.

Он закатил глаза, уперев руки в бедра.

— Я чертовски рад, что ты не боишься, Орион, — прошипел он с ужасом в глазах. — Но задумывалась ли ты хоть на секунду о том, что твоя смерть или заключение в тюрьму сделают с другими людьми? Что это сделает с моей сестрой? Она наконец-то взяла себя в руки. А Шелби?

Это поразило ее. Потому что она беспокоилась за Эйприл. И она ненавидела себя за это. Она ненавидела себя за то, что недостаточно беспокоилась о ней и не остановилась. И она гордилась тем, как далеко продвинулась Шелби.

— Как думаешь, что со мной будет, Мэддокс? — резко спросила она. — Ты думаешь, я буду ходить на терапию всю оставшуюся жизнь, залечивать свои раны, возвращаться в общество, выходить замуж, рожу детей и буду вести себя так, как будто эти десять лет были просто кошмаром?

Она ждала, когда он заговорит. Предложит реальный, честный ответ. Настоящую честную альтернативу.

Он продолжал молчать.

— Вот именно, — сказала она. — Для меня нет счастливого конца. Ни у Жаклин. Ни у Шелби. Мы никогда не выберемся из Клетки. Так что я делаю все, что в моих силах, чтобы жить с этим. И это уж точно, черт возьми, не значит, что я найду себе мужа и построю белый забор. Если меня посадят в другую клетку, неважно. Я все равно буду сладко спать по ночам. Так что, наденешь на меня наручники?

Он не пошевелился. Он не дышал. Он не надел на нее наручники.

— Тебе нужно сделать выбор, — сказала она. — Можешь запереть меня прямо сейчас. Ты можешь отвезти меня в центр города и выполнить все те клятвы, которые дал, получая значок. Или ты можешь взять пистолет и выстрелить мне в голову. У тебя два варианта. Не проси любить тебя или отказаться от чего-либо ради тебя. Потому что я этого не сделаю. Я забочусь о тебе. Я могла бы любить тебя всем, что у меня осталось. Но я слишком сломлена. Все, что от меня осталось, все кусочки, которые я смогу собрать воедино, — они твои. Но я все равно не остановлюсь. Если ты попросишь меня отказаться от этого ради тебя, я не буду. Потому что так я двигаюсь дальше. Если ты попросишь меня выбрать, тебя я не выберу. Я буду продолжать это делать, потому что это все, что я могу.

— В последнее время поступали сообщения об исчезновениях из других округов Миссури. Даже полицейский из Сент-Луиса, — он подозрительно посмотрел на нее, приподняв бровь. — Просто так получилось, что все они были в реестре сексуальных преступников штата Миссури, — он позволил словам повиснуть в воздухе.

Она слегка улыбнулась ему. Пожала плечами.

— Ты издеваешься надо мной, Орион? Ты знаешь, сколько хаоса принесет этот пропавший полицейский?

— Они знают, что это была я?

— Они ни черта не знают, Орион, но дело не в этом, — он отрицательно покачал головой. — Что ты с ним сделала? С ними?

— Не волнуйся. Копы никогда не найдут тела. Я хорошо заметала следы, — гордо сказала она.

Мэддокс уставился на нее. Она ждала отвращения. Ненависти. Но ничего этого не было. По крайней мере, не прямо. Конечно, он выглядел потрясенным. Он пришел сюда со всей этой злостью, гневом, но лелеял надежду, что ошибся.

Он лелеял надежду, что сможет воскресить Ри и снова поцеловать ее на крыльце.

Но мертвых не воскресить.

— Орион, ты не можешь этого делать. Ты не можешь ставить меня в такое положение, — сказал он наконец. Не было никакого намека на ненависть к тому факту, что она убивала людей. На самом деле, даже никакого отвращения.

— Ты сам поставил себя в такое положение, — ответила Орион, радуясь, что ее голос не дрожал. Что-то внутри нее вздохнуло с облегчением, как только Мэддокс зашел в квартиру. Она больше не одинока в этом.

Несмотря ни на что, даже монстрам бывает одиноко. Даже монстры жаждали любви.

Она тосковала по Мэддоксу. Она страстно желала сделать из него монстра, такого же, как она сама. Потому что она любила его. Она любила сломанных людей.

— Есть только два способа, как это закончится, — продолжила Орион, ее взгляд не дрогнул, электричество пробежало по ее нервным окончаниям. — Либо ты попытаешься арестовать меня сейчас, а я буду сопротивляться и заставлю тебя застрелить меня. Или ты оставишь это между нами и позволишь мне продолжать делать то, что я делаю.

Орион посмотрела на пистолет на его бедре. Мэддокс проследил за ее взглядом, затем резко повернул кобуру за спину.

Так оно и было. Ужас, которого она от него ждала.

— Конечно, я не собираюсь стрелять в тебя, — сказал он, как будто это было за пределами возможного. Как будто он не был полицейским из отдела убийств, разговаривающим с убийцей. — И я не собираюсь бросать тебя обратно в клетку. Но в какой-то момент ты все испортишь, Орион, кто-то другой тебя раскусит, и я, черт возьми, не буду иметь права голоса. И мысль о том, что я тебя снова потеряю, Ри… это чертовски ломает меня. Я не смогу с этим справиться. Я больше не смогу, — слезы заблестели в его глазах, голос слегка дрогнул.

Орион держалась твердо. С усилием. Она была так уверена, что сможет вытерпеть страдания мужчин, и так оно и было. Она слышала, как они звали своих матерей, умоляли сохранить им жизнь, кричали, когда она их убивала. Все это время она не чувствовала ничего, кроме удовлетворения. А теперь она хотела вырвать свои внутренности, лишь бы не видеть, как Мэддокс плачет из-за нее.

— Ну, а я не смогу продолжать жить, не заставив этих больных ублюдков поплатиться, — тихо сказала она. — Ты это понимаешь? Ты понимаешь, что они со мной сделали? Через что я прошла за эти гребаные десять лет? Да, Шелби может пойти на терапию и ей станет лучше, и, конечно, я чертовски горжусь ею, но она провела там всего два года, Мэддокс. А я десять гребаных лет в этом аду. Десять несчастных лет, — она резко вздохнула, ее сердце бешено забилось. — Мне это нужно.

Он на мгновение заколебался, позволяя ее словам утонуть. На его лице было страдание.

— Хорошо, — пробормотал он.

— Что, хорошо? — парировала она. Она надеялась на это, что Мэддокс примет монстра в ней, увидит тьму и все равно полюбит ее. Она надеялась на это, как надеялась, что он спасет ее в те первые недели в Клетке.

— Хорошо, я понял. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы замести твои следы. Но, Орион… — его голос затих. Он склонил голову набок, заглянул ей глубоко в глаза. — Ты можешь, по крайней мере, придерживаться тех, что в округе Кларк? Сделай мою работу немного легче.

Орион быстро заморгала. Неужели это происходит на самом деле? Надежда победила. Мэддокс не спасает ее. По крайней мере, не в образе обычного героя и девицы, попавшей в беду. Такое не писали ни в одной гребаной сказке и не показывали в диснеевских фильмах.

— Разве это не насторожит копов? Например, те, что выше тебя? — уточнила Орион.

Он встретился с ней взглядом, его глаза сверкали от гнева. Да, он был зол на нее.

— Нет, если не будет тел. И не в том случае, если я буду стирать улики.

Она кивнула, приложив руку к подбородку. Потом резко протянула руку.

— Договорились.

Он покачал головой, разочаровано и немного удивлено. Затем он взял ее за руку, притянул к себе и поцеловал долго и крепко.