Мой галантный враг

Глава 15

Лондон пленял и наводил ужас одновременно. Лиллиану изумляли размеры и величие множества зданий, теснившихся вдоль берегов Темзы и протянувшихся до ближайших деревень. Ее повергали в растерянность толпы народа, где все постоянно куда-то торопились и никому ни до кого не было дела. Она морщила нос от тяжелого запаха дыма и нечистот, но даже это не могло умерить ее восторг.

Все путешествие казалось ей чудом, потому что, после того как Бергрэмское аббатство осталось позади, она оказалась в совершенно незнакомой местности. В течение первых двух дней они ехали по старой дороге через Пеннинскую горную цепь. Под покровом раннего снега горы были прекрасны. Когда же путники спустились в центральные графства страны, снег сменился слякотью и холодным дождем, и передвигаться стало значительно труднее. И все же каждый день приносил знакомство с новыми местами, с разными людьми, и день ото дня крепло ощущение — как просторен мир.

Каждый вечер они останавливались на ночлег в каком-нибудь замке, хозяева которого с радостью оказывали гостеприимство новому лорду Оррику и его супруге. В голове у Лиллианы уже путались названия замков и имена многочисленных лордов и леди, с которыми она познакомилась: сэр Фредерик Бексхилл, лорд Руфус и леди Анна Тэтбери, пьяница Герберт из Уолстона. Лиллиана испытала настоящее облегчение, когда они остановились в Уобернском аббатстве, потому что скромный образ жизни его обитателей показался ей сущим благословением после пышных празднеств предыдущих пяти ночей. В Беркхенстеде им были предоставлены не столь удобные помещения, но Лиллиана не придала этому значения, потому что знала: до Лондона оставалось лишь несколько часов пути.

И сейчас, когда отряд тяжело вооруженных воинов вступил в Лондон, Лиллиана не могла сдержать возбуждение. Повинуясь безотчетному порыву, она послала лошадь вперед, не обращая внимания на тревожные крики двух рыцарей, назначенных ей в сопровождение. Прежде чем они успели ей помешать, она поравнялась с Корбеттом и обратила к нему изумленно-восторженное лицо.

— О! Посмотри, посмотри, это ярмарка? Вот уж никогда не слыхала, чтобы в такое время года бывали ярмарки!

Корбетт сразу же перехватил у нее поводья, очевидно раздосадованный тем, что она его ослушалась: ей было приказано передвигаться по улицам городов только в окружении рыцарей. Но резкий выговор застрял у него в горле. Ее глаза блестели так ярко, а улыбка на разрумянившемся от ветра лице светилась таким неподдельным воодушевлением, что он не в силах был сохранять свой грозный вид.

— Это не такая ярмарка, к которым ты привыкла, — ответил он, подав одному из рыцарей знак, чтобы тот ехал по другую сторону от Лиллианы. — Это рынок; в Лондоне они открыты круглый год. А ярмарки устраиваются в более теплые месяцы, и туда привозят редкие, дорогие товары — украшения, благовония, шелка и хлопок.

У Лиллианы был такой потрясенный вид, что Корбетт весело рассмеялся.

— А сейчас у тебя нет охоты потратить мои монеты на рынке? Я, пожалуй, с удовольствием проводил бы тебя. Но запомни, Лилли, — его лицо приняло более серьезное выражение. — Не отлучайся никуда без моего прямого разрешения и без надежной охраны.

Лиллиана едва расслышала его предупреждение, так захватило ее все, что происходило вокруг. Во время их путешествия Корбетт был очень внимателен к ней, и в долгом пути постепенно ослабевала напряженность между ними. Он не изменился; это она понимала. Он все время оставался настороженным и бдительным, и только что лишний раз подтвердил это своим предостережением. Но он начал относиться к ней с меньшей строгостью. Впервые они могли проводить время вместе за пределами спальни, и он оказался необыкновенно интересным спутником. Он рассказывал ей легенды о разных городах, церквах и замках, мимо которых они проезжали. Он развлекал ее историями о крестовых походах и о войске принца Эдуарда, и порой искреннее изумление Лиллианы и ее наивные вопросы вызывали у него легкий, веселый смех. Даже когда она робко спросила его о том, откуда у него эти ужасные шрамы, он рассказал ей, что оставило на нем эти следы: меч, который краем задел его бровь в Византии; медведь, которого он пытался отогнать от Эдуарда в Гаскони, и копье, которое едва не лишило его руки.

В каждом таком рассказе Лиллиана открывала для себя многое. Постепенно она начинала видеть его в новом свете. Он был суров и требователен, но к своим обязанностям относился серьезно и никогда не уклонялся от трудных задач. Его гордость граничила с надменностью, но годы сражений доказали, что ему есть чем гордиться. Он был грозен, но… Лиллиана улыбнулась, вспомнив о недавних ночах, проведенных ими вместе. Он всегда был нежным любовником — всегда, начиная с той первой ужасной ночи в хижине пастуха. Но теперь в их близости появились полнота и завершенность; они шли навстречу ночному единению с равным пылом. И с равным желанием.

О да, он был суровым человеком. Но не жестоким. И он постепенно учился уступать.

Жестом, который стал уже привычным, она протянула ему руку в кожаной перчатке, и он быстро пожал ее пальцы. Это движение наполнило теплом душу Лиллианы, лишний раз доказав то, в чем она все больше и больше убеждалась: сердце ее беззащитно против этого непобедимого рыцаря — ее мужа. Когда она, бок о бок с Корбеттом, миновала заставу Бишоп-Гейт, она чувствовала, несмотря на резкий ветер и пронизывающую стужу, что ей тепло и что она счастлива.

Лиллиане не приходилось задумываться об устройстве их жизни в Лондоне: она знала, что Корбетт позаботится и об этом, потому что он заранее предусмотрел все, что могло понадобиться в их путешествии. Однако она даже и представить себе не могла, что они будут жить в величественном дворце, примыкающем к Уайт-Тауэру. Когда перед ними открылись ворота в Тауэр-Грин и их почтительно встретила целая толпа вышколенных слуг, у Лиллианы просто язык отнялся от изумления. Об окружающем мире она знала мало, в том числе и об Англии и английской политике, но даже ей было известно, что Тауэр — это резиденция королей. И с какой почтительностью и готовностью услужить здесь приветствовали ее супруга! Казалось, эти люди просто соревнуются за честь выполнить любое его желание!

Корбетт воспринимал все это как должное, словно ничего другого и не ожидал. Однако, когда служитель в нарядной ливрее направился к Лиллиане, чтобы помочь ей сойти с лошади, Корбетт быстрым жестом остановил его и сам с улыбкой поднял к ней руки, терпеливо ожидая, когда она примет его помощь.

На взгляд Лиллианы, он был самым красивым из всех мужчин на свете. Ужасный шрам, который так пугал ее поначалу, сейчас только усиливал впечатление от его мужественности и делал его еще более привлекательным. Она знала, как он силен телесно; но теперь, видя, каким уважением он окружен, она поняла, что его могущество заключается отнюдь не только в воинской доблести. Может быть, Королевским Кречетом его нарекли на войне; но было совершенно ясно, что и здесь, в средоточии верховной власти Англии, он играет ту же самую роль.

Она медленно протянула руки к мужу; наивно-восторженное выражение ее лица сменилось серьезным и задумчивым. Он поднял ее с седла легко, словно котенка, и поставил на землю. С высоты своего роста он смотрел на нее с шутливым удивлением. Лиллиане вдруг пришло в голову, что она ведь ничего не знает о том, зачем они явились в Лондон, потому что он ловко увиливал от ответов на все ее расспросы. Во многих отношениях он оставался для нее полнейшей загадкой.

Быстро поцеловав ее в губы, он прервал ее серьезные размышления.

— Могу понять твое изумление, когда тебе открывается Лондон во всей своей красе и суете. Но почему сейчас ты с таким же изумлением смотришь на меня? Что, у меня вдруг рога выросли?

Непроизвольным движением Лиллиана подняла руку к его черным волосам, растрепанным на ветру, и пригладила их.

— Нет, — улыбнулась она, — никаких рогов. Просто… — Ее щеки порозовели. — Просто… здесь ты кажешься совсем… совсем другим.

Его глаза, только что светившиеся озорством, потемнели, подбородок окаменел. Он взглянул на массивную трехэтажную башню, возвышавшуюся за ними, и снова обратился к жене.

— Здесь я действительно другой человек, Лилли. Запомни это хорошенько. Я снова предупреждаю тебя: не совершай ничего — ну, скажем так, ничего сверх обмена вежливыми фразами — без моего разрешения.

Лиллиану неприятно поразил этот мгновенный переход от шутки и нежности к суровой замкнутости. Это уже начинало ее раздражать.

— Но я не понимаю…

— А тебе и не надо понимать. Так лучше.

— Тогда зачем ты привез меня сюда? — взорвалась она. — Никуда не ходи, ни с кем не говори! А хоть думать мне позволено?

К ее изумлению, тон у него стал мягче:

— Все не так плохо, как тебе кажется. — Он взял Лиллиану за плечи, словно желая утихомирить ее. — А насчет того, зачем я привез тебя сюда… ты не можешь поверить, что я просто хочу видеть тебя рядом с собой?

Оспаривать такой довод было бы трудно. Когда Корбетт проводил ее в отведенную им комнату, она все еще была в тревоге. Да, она хотела бы поверить ему, но все еще опасалась, что он взял ее в Лондон из-за недоверия к Уильяму. Несомненно, он наделся, что к их возвращению Уильям уже покинет Оррик. Конечно, так было бы лучше для всех. Но независимо оттого, где предпочтет зимовать Уильям, Лиллиана твердо решила: она никому не позволит разрушить привязанность, которая только начала устанавливаться между ней и ее загадочным супругом. Корбетт и так уже порой держался по отношению к ней отчужденно. Нельзя допускать, чтобы из-за Уильяма дела пошли еще хуже.

Их комната в королевском дворце была поистине впечатляющей. После того как слуги внесли их сундуки, она обошла комнату, восхищаясь в равной мере ее убранством и удобством для обитателей. На стене над широкой топкой камина резьбой по камню была изображена сцена охоты: старый король Альфред и его собака загнали огромного оленя. Шелковые цветные гобелены теплых тонов воскрешали важные моменты истории: Вильгельм Завоеватель принимает присягу на верность от Гарольда; король Иоанн Безземельный подписывает Великую Хартию; Ричард Львиное Сердце обращает в бегство неверных близ Акры.

Хотя Лиллиана и была всего лишь дочерью не слишком знатного барона из северных областей королевства, она всегда внимательно прислушивалась к захватывающим историям, которые по вечерам рассказывались в Оррике. Высокие подвиги чести и отваги, кровавые победы на полях сражений, а порой даже легенды о вечной любви и верности… Но все, что она видела в Оррике и даже в Бергрэмском аббатстве, не шло ни в какое сравнение с этой великолепной резьбой и с этими необыкновенными гобеленами, где так живо воплощались истории, всегда пленявшие ее воображение. Даже спинка высокой деревянной кровати была украшена картиной веселого застолья. Здесь Лиллиана смогла разглядеть не только всех пирующих — от почетных гостей до самых юных пажей, — но и голодных собак под столами и мельчайшие детали праздничной обстановки.

— Это было после коронации Генриха.

Лиллиана провела рукой по гладкой поверхности дерева; ее пальцы замерли рядом с портретом монарха. Потом она с любопытством взглянула на Корбетта.

— Вот никогда бы не подумала, что здесь тебя ждет такой прием. Тебя встречают как какого-нибудь принца. — Услышав что Корбетт весело хмыкнул, она продолжала уже более смело, — Все слуги тебя знают. Эта комната — не просто временное жилище для случайных гостей. А со мной будут обращаться как со знатной леди, потому что ты мой муж?

От небрежного тона Корбетта не осталось и следа.

— Перед тобой будут заискивать и ходить на задних лапках. Но не слишком доверяйся им, Лилли.

— Знаю, знаю. — Она состроила гримасу. — Ни с кем не говори. Никуда не ходи. — Она вздохнула и, не скрывая раздражения, присела на краешек высокой кровати.

На какой-то момент ей показалось, что он, может быть, смягчится: у него на лице мелькнуло выражение, в котором смешались удивление и нежность. Но, словно ценой немалых усилий, он овладел собой и вновь обрел обычную суровость.

— Все, что я сказал, выполняй неукоснительно, — отрезал он. — Но теперь ты можешь отдохнуть. Тебе принесут ванну и все, что при этом полагается; я приказал, чтобы сюда прислали девушку тебе в услужение.

— Ты уходишь?!! — Лиллиана собралась уже вскочить с высокой удобной кровати, но Корбетт слегка нахмурился — и она осталась на месте.

— Я ничего не хотел бы так, как остаться здесь с тобой. Соединиться с тобой на этом ложе. Спрятаться в облаке твоих душистых волос. — Он хрипло выговорил это, а потом резко вдохнул воздух. — Но я приехал в Лондон с определенной целью. И ради этой цели я должен уйти.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он достал тонкую пачку бумаг из своей дорожной сумы, засунул ее себе под тунику и ушел.

Как ни приятно было принять ванну после утомительной дороги, настроение Лиллианы отнюдь не улучшилось. Она была полна решимости показать своему неумолимому супругу, как досаждают ей те ограничения, которыми он связал ее по рукам и ногам. Но у нее в распоряжении было не слишком много средств, чтобы этого добиться, и оставалось только одно: проявлять свое неудовольствие всяческими проволочками: подольше отсиживаться в ванне, помедленнее одеваться, и вообще как можно больше копаться, производя необходимые приготовления к своему первому появлению при дворе. Но даже и в этом она не преуспела: уж и волосы она сушила нестерпимо долго, и все свои платья пожелала примерить по очереди, придирчиво отвергая одно за другим; несчастную безропотную девушку-служанку она довела до того, что та уже была готова взбунтоваться — а он все не приходил. В конце концов, она села на узкую скамью с бархатной обивкой и приготовилась ждать. Она была одета в шелковое зеленовато-серое платье изысканного покроя. Его открытый ворот и прорези в рукавах, вдоль которых вился прихотливый узор, вышитый зелеными и золотыми нитями, позволяли видеть светлое полотно рубашки, надетой под платье. Волосы Лиллиана уложила в тугой узел на затылке с помощью золотой сеточки. Диадема, платок и шпилька лежали у нее на коленях, и она играла с ними, постепенно приходя все в большее раздражение. Вот возьму и все это надену, думала Лиллиана, кипя от злости. Пусть он возражает, сколько хочет, но она не появится при дворе с распущенными по спине волосами, как какая-нибудь девчонка. Но не успела она решить, стоит ли надевать этот скромный убор, как наконец вернулся Корбетт.

Одним взглядом он отослал служанку. Потом подошел к глубокой оконной нише и уставился взглядом в вечернее небо.

Как ни сердилась на него Лиллиана, ее сразу насторожило угрюмое молчание мужа. Его напряженная поза и мрачный профиль сразу заставили улетучиться всякие мысли о каких-то упреках и сетованиях. Но когда она увидела глубокие складки усталости у него на лице, выдержка вообще изменила ей. Она подошла к нему и ладонью коснулась его щеки.

— Корбетт, что-нибудь неладно?

— В Лондоне всегда что-нибудь неладно, — буркнул он, а потом отвел глаза от окна. — Этот город населен грифами и стервятниками. Ты относишься к моим предостережениям как к чему-то необязательному, но поверь мне: здешние хищники могут тебя убить и кости обглодать, прежде чем ты сообразишь, что происходит.

— Я не понимаю. Из-за кого ты так встревожен?

Неподдельное сочувствие, звучавшее в ее вопросе, заставило его взбодриться, и он взглянул в ее лицо, обращенное к нему. Могло показаться, что одним лишь усилием воли он согнал с лица малейшие следы усталости, гнева и беспокойства.

— Пусть это тебя не заботит. Лондон всегда так на меня действует.

Когда стало ясно, что он ничего больше не скажет, Лиллиана вздохнула:

— Ты устал. Хочешь, я пошлю за ванной, чтобы ты мог освежиться?

— Нет, сейчас не время. Пусть принимают меня таким, какой я есть. — Он издал короткий смешок. — По крайней мере, это честные пот и грязь. Кроме того, ты так ослепительна, что все взгляды будут прикованы к тебе. А моего присутствия вообще никто не заметит.

От этого неожиданного комплимента Лиллиана вспыхнула. Но она была слишком озабочена его состоянием, чтобы позволить ему так легко ее отвлечь.

— Мы можем отложить наш выход до завтра, если хочешь. Ты выглядишь таким усталым.

Казалось, что Корбетт вот-вот задумается над ее предложением, но он лишь печально усмехнулся.

— Что? Ты хочешь, чтобы я упустил сегодняшнее представление? Все актеры в сборе. За исключением короля, разумеется. Остается только выяснить, кто же играет главную роль.

— Я не… — Лиллиана в недоумении покачала головой. — Я не понимаю. Разве король — не самая значительная особа?

Оживление, минуту назад промелькнувшее в его глазах, сразу погасло.

— Король — и его благоденствие — всегда должны быть предметом первостепенной важности для его подданных. Не обращай внимания на мои слова, Лилли. Для тебя это неважно.

— Но это важно для тебя. А я твоя жена.

— Да. — Он серьезно посмотрел ей в глаза. — Ты моя жена. А раз так, прошу тебя находиться рядом со мной и не делать ничего без моего ведома.

Было совершенно очевидно, что он вновь замкнулся и не расположен к дальнейшим разговорам. Он молча, но учтиво повел ее к двери. Лиллиана подчинилась достаточно легко, но беспокойство от его странного поведения не оставляло ее. Когда они направлялись через парк к самой башне, а затем внутри башни — в парадный зал, Лиллиана обратила внимание, какие странные изменения произошли в Корбетте. В его облике не осталось ни усталости, ни сожалений. Перед ней был хищник. Теперь в его глазах светился опасный блеск, как у подкрадывающегося волка. Он двигался, как охотничья собака, осторожно и бесстрашно, во всеоружии хитрости и силы. Но Лиллиана понимала, что Корбетт готов к любой неожиданности.

К ее немалому облегчению, муж задержался на узкой лестничной площадке. Ей было просто необходимо собраться с силами перед появлением в таком многочисленном и благородном обществе. На мгновение она забыла о своих беспокойствах насчет Корбетта: она думала о том, сколь незначительна здесь она сама. Конечно, все присутствующие сразу поймут, что она просто никому не известная дочь не слишком знатного барона из северных графств. Но Корбетт не позволил ей долго предаваться этим обескураживающим размышлениям.

— Вот что, Лиллиана. Я хочу видеть, что ты улыбаешься. — Он обернулся к ней и обеими руками поднял ее лицо к своему.

— Ты же не улыбаешься, — нервно возразила она. — И ты никогда не называешь меня Лиллианой, если только речь не идет о чем-то очень важном.

Если его и поразило ее наблюдение, он этого не показал.

И ничего не ответил. Вместо этого он вынул у себя из-под туники маленький бархатный мешочек.

— Я собирался отдать это тебе раньше, но как-то все отвлекался на другие дела. — Он развязал шнурок, перевернул мешочек, и в его подставленную широкую ладонь упало сверкающее ожерелье.

У Лиллианы язык отнялся от изумления, когда она воззрилась на это сокровище, которое он теперь держал между пальцами, слегка покачивая. К золотой цепочке искусной работы был прикреплен ряд подвесок-петелек такого же затейливого плетения, как и сама цепочка. Но в уголке каждой петли располагался прекрасный сапфир с двумя более мелкими рубинами по обе стороны от него.

Лиллиана была потрясена. Ее лицо выражало это так красноречиво, что Корбетт улыбнулся и воспользовался ее молчанием, чтобы застегнуть необычный подарок на ее гибкой шее.

К Лиллиане вернулся дар речи, и она воскликнула:

— О, Корбетт! Благодарю тебя! Благодарю! Оно так прекрасно!

— Тем более оно должно быть твоим. Я знал, что оно тебе подойдет. — Он провел пальцем по ее ключице вдоль линии ожерелья. — Кольцо с веридианом стало свидетельством того, что ты моя. А это ожерелье из золота и сапфиров станет свидетельством того, что ты — знатная властительная леди и тебе по праву принадлежит место при этом дворе.

Что-то послышалось ей в тоне, которым он произнес эти последние слова, и в глазах у него промелькнула тень, которая привлекла внимание Лиллианы. В ней снова вспыхнуло беспокойство, и она более внимательно присмотрелась к нему.

— А выставленное напоказ богатство — это все, что требуется при дворе?

Сначала могло показаться, что он не услышал ее. Но наконец Корбетт ответил:

— Богатство — полезная вещь. Острый, наблюдательный ум — еще лучше. Но знание… — он жестко усмехнулся. — У кого знание, у того и власть при дворе.

Больше не тратя слов, он крепко обнял ее, горячо поцеловал и не выпускал из объятий, пока голова у нее не пошла кругом. Потом он положил ее руку на свою и прошествовал с нею в парадный зал.

Лиллиана не помнила, как они вошли, потому что от этого неожиданного поцелуя едва не лишилась сознания. К тому же ей было не по себе из-за его странных повадок и резких перемен настроения. За несколько часов этого дня она успела перейти от воодушевления к досаде и растерянности, а потом и злости, и все это из-за него. Теперь она не сердилась, но тревожилась больше, чем когда бы то ни было. Однако она попыталась утешить себя мыслью, что все-таки она для него хоть что-нибудь значит. Ведь вот взял же он ее сюда с собой, а теперь еще подарил ей это сказочное ожерелье.

Она потеребила пальцем золотую цепочку, чуть-чуть воспряла духом, подняла голову и осмотрелась вокруг. Просторное помещение было полно народу. Она почувствовала, что жизнь в Лондоне будет для нее трудной, и покрепче ухватилась за руку Корбетта. Она просто постарается вести себя так, как он требует, и, может быть, когда их пребывание здесь подойдет к концу, он будет больше ей доверять.

Слегка приободрившись, она заставила себя улыбнуться и начала уже более внимательно изучать то место, куда попала.

Белая Башня, Уайт-Тауэр, была хорошо известна по всей Англии, ибо именно она послужила первым знаком, которым Вильгельм Завоеватель пометил землю, прежде бывшую саксонским владением. Иногда эту башню называли Башней Завоевателя или Палантином, но те наименования понемногу забылись, и, как правило, все знали ее под именем Белой Башни, хотя мало что сохранилось от старинной побелки. Но, как ее ни называй, под любым именем она оставалась сердцем управления Англией, и потому вызывала в Лиллиане почтение. Корбетт мог с неприязнью и даже с презрением относиться к этому месту, но даже он не стал бы недооценивать накопленную здесь мощь.

По правде говоря, Лиллиану удивили малые размеры парадного зала — точь-в-точь как в Оррик-Касле. Обе башни были возведены по старым норманнским образцам. Конечно соборы более поздней постройки, которые она видела издалека, казались исполинскими громадами по сравнению с этими стенами.

Но, так или иначе, все увиденное произвело на нее сильное впечатление. Гобелены с изображениями славных моментов истории Англии, несчетное количество мерцающих благовонных свечей и огромные ковры на полу придавали поистине королевское великолепие этому, в общем-то, простому помещению.

Множество нарядных лордов и леди беспечно переходили от одной группы к другой, и Лиллиана вдруг оробела.

Словно угадывая ее чувства, Корбетт тихо ободрил ее:

— Они ничем не лучше тебя, миледи жена; они получили титул или по наследству, или с помощью женитьбы. И, скорей всего, их влияние окажется не более долговечным, чем твое или мое, — добавил он уже более сухо.

Затем настала для нее пора приступать к исполнению своей роли — роли жены важного и значительного лорда. Поскольку ее мать, пока была жива, готовила ее именно к этой роли, она выполнила свою задачу с подобающей смесью женственной скромности и горделивой учтивости. Она благодарила судьбу за то, что могла все время находиться около мужа и опираться на его руку, когда он прокладывал путь через толпу, приветствуя многочисленных знакомых. Ее представили всем без исключения, и она сразу стала предметом самого пристального внимания, немало ей досаждавшего.

Мужчины всем своим видом выражали восхищение, но мало кто из них рискнул зайти столь далеко, чтобы вступить с ней в приватную беседу. Мрачный взгляд Корбетта явно отбивал у них охоту подступаться к ней. С несколькими дамами Корбетт был более снисходительным и позволил ей обменяться несколькими словами с леди Кэтрин Гирфорд и леди Элизабет Литлтон. Но даже во время этих коротких разговоров она ощущала его настороженность. Его глаза постоянно обегали собравшееся общество. Лиллиана готова была подумать, что он кого-то ищет. А потом к ним приблизился широкоплечий сияющий мужчина.

— О-о, молодой Корбетт! Что я слышу! Ты представил ко двору свою жену? Ну, она, должно быть, просто святая, если согласилась выйти за тебя замуж!

Настороженное удивление быстро уступило место облегчению, когда она увидела, с какой искренней радостью улыбнулся Корбетт.

— Гэвин! — Он сделал Лиллиане шутливую гримасу. — Не пугайся его шумных криков и не поддавайся на его обаяние. — Он сердечно обнялся с этим пожилым человеком. — Лилли, это мой крестный. Лорд Гэвин Дармонд. Гэвин, представляю вам мою жену, леди Лиллиану Оррик.

— Ну как же, как же. Леди Лиллиана. Дочь Бартона.

— Вы знали моего отца? — воскликнула Лиллиана, мгновенно проникаясь симпатией к собеседнику.

Несмотря на крепкое телосложение, он выглядел как стареющий херувим с пухлыми щеками и блестящими голубыми глазами.

— Совершенно верно. Бартон воспитывался в доме моего отца. Я был тогда просто мальчишкой, еще годами не вышел, чтобы вместе с ним заниматься воинским искусством, которое он изучал в Дармонде. Но с тех пор мы стали друзьями. И я просто счастлив, что его состояние соединилось с состоянием моего крестника. — Потом его улыбка угасла. — Жаль, конечно, что ему не было уготовано судьбой прожить на земле подольше и увидеть внуков, рожденных от вашего союза.

— Благодарю вас, лорд Гэвин, — тепло откликнулась Лиллиана. — Мне отрадно сознавать, что гибель отца — утрата не только для нашей семьи, но и для его друзей.

— Это тяжелая утрата и для Совета Королевства… Впрочем, слышал, — тут он задиристо подмигнул Корбетту, — я слышал, что ваш супруг, вроде бы, такой же шумный и несговорчивый член Совета, каким мы знали вашего отца.

Корбетт пожал плечами; как видно, его хорошему настроению не повредили шуточки крестного.

— Я говорю без колебаний, если речь идет о важном деле, — признал он. — Но мою прекрасную жену не интересуют государственные дела.

В голосе у него прозвучала какая-то предостерегающая нотка, словно он предупреждал Гэвина, что не стоит высказываться слишком уж свободно. Взгляды обоих мужчин встретились, и улыбка Лиллианы угасла от сознания того, как мало в нее верит ее супруг. Однако Лиллиане не пришлось долго задерживаться на этой мысли, потому что Корбетт внезапно притих. Если бы ее рука не лежала на его локте, она, быть может, даже не заметила бы, как он напрягся. Она тревожно подняла к нему глаза и увидела, что он смотрит на высокого худого человека, только что вошедшего в зал. Лицо Корбетта показалось ей странным. Оно выражало гнев, но в то же время угрюмость и беспокойство… почти уязвимость. Не подумав, Лиллиана выпалила:

— Кто это?

Ответил лорд Гэвин:

— Это ваш деверь. Брат вашего мужа. Неужели вы еще не познакомились с ним?

— Мы не устраивали особенного шума вокруг нашей свадьбы, — коротко пояснил Корбетт. — Хью не был предупрежден заранее. Вероятно, мне надо как-то загладить свою вину. Вы, конечно, извините нас?

Лиллиане было жаль покидать приятное общество Гэвина. Все оживление Корбетта разом пропало, и она почти со страхом ждала знакомства с человеком, чье присутствие столь очевидно было неприятно ее мужу.

Ничего особенного нельзя было обнаружить ни в их встрече с Хью, ни в вежливых приветствиях, которыми обменялись мужчины, когда Корбетт представил Лиллиану старшему брату. Лиллиане даже показалось, что Хью Колчестер и вовсе не заметил настороженности Корбетта. Но потом она поняла причину: Хью рассматривал ее с интересом, который ее встревожил.

— Итак, дочь Оррика попалась в руки Колчестера. — Его узкие глаза блеснули, и ей стало совсем неуютно. — Я уверен, наш отец простит вам, что вы смешали нашу кровь с кровью его убийцы, учитывая близость наших владений с землями Оррика. — Он перевел взгляд на Корбетта, как бы полностью забыв об ее присутствии. — Ты еще не виделся с Чарльзом Харвиком? Они с братом хотят с тобой перемолвиться словечком.

Лиллиане пришлось подавить свою ярость. Хью Колчестерский был именно таков, каким она его себе представляла: злобный и подлый, жестокий ко всем, кого можно не бояться. Но ее гнев был обращен не столько против Хью, сколько против Корбетта, потому что она и поверить не могла, что он столь легко воспримет такое неуважение к его жене. Скрывая боль и негодование, она попыталась перехватить взгляд Корбетта, но его интерес был явно сосредоточен на брате.

В растерянности она сделала движение, как бы собираясь снять руку с его локтя, но он удержал ее, положив ладонь другой руки поверх ее пальцев. Будь она у себя дома, она бы не позволила ему таким образом себя остановить; но здесь, в этой странной и подавляющей обстановке, она колебалась, стоит ли давать волю своему нраву. Разозленная и униженная, она смирилась с необходимостью находиться при муже. Но ее растущее доверие к нему было сильно поколеблено.

Наблюдая за беседой мужчин, Лиллиана не могла понять едва ли не заискивающего обращения Корбетта с этим человеком — братом! — к которому он, по ее глубокому убеждению, не питал ни малейшей привязанности и которого попросту не любил. Потом ее вдруг словно озарило: может быть, Хью был одним из «стервятников», о которых Корбетт отзывался с таким омерзением, но с которыми был вынужден поддерживать связь из-за какого-то своего дела.

— Вы только что приехали? — Хью был вежлив, но беседа явно не представляла для него интереса, а глаза его все время бегали по сторонам.

— Да, сегодня днем, — натянуто подтвердил Корбетт. — В док прибыли кое-какие мои грузы, и я хотел бы проверить, что все доставлено в целости и сохранности.

— Грузы? Сокровища из Турции, я полагаю?

Вот теперь Хью явно загорелся интересом, но не меньшим, чем Лиллиана. Она впервые слышала о каких-то грузах. Неужели у него могут быть еще какие-то богатства, кроме тех, которые он доставил в Оррик в обозе своего отряда? Она дотронулась до роскошного ожерелья, которое получила от него. Или, может быть, думала она, он сказал это только для того, чтобы отвлечь внимание Хью от истинных целей своего приезда в Лондон, каковы бы ни были эти цели. Корбетт беспечно пожал плечами.

— Я путешествовал в разных краях. Вот и отправлял на родину всякое добро.

— Ты что-нибудь знаешь о короле Эдуарде? — спросил Хью как бы между делом. — Собирается он хоть когда-нибудь возвратиться в Англию?

Лиллиана почувствовала, как закостенела его рука под ее ладонью. Но когда она взглянула на него, ей показалось, что вопрос никак его не заинтересовал.

— Должен же он когда-нибудь вернуться, — ответил Корбетт легкомысленно.

И все-таки она чувствовала, что в том, как Корбетт понимал свою преданность королю, нет места легкомыслию. Такое прозвище, как Королевский Кречет, даром не дается. Если он притворяется равнодушным, значит, тому есть причина. И совершенно ясно, что Хью — не из тех, с кем Корбетт склонен быть откровенным.

В этом выводе Лиллиана обрела некое утешение, хотя она почти ничего не знала о действительном положении вещей; ей требовалось еще многое обдумать. Она твердо вознамерилась разобраться в том, что стоит за таинственными отъездами и возвращениями ее скрытного супруга. Но настанет день, когда он узнает, что она действительно достойна его доверия.

Тут к ним присоединились еще двое мужчин, которым она была представлена. Чарльз и Роджер Харвики оказались близнецами, чуть постарше ее самой… Оба были хрупкого сложения, а лица, напоминавшие эльфов, попеременно казались то забавно-детскими, то до смешного взрослыми.

— Мы рады, что вы вернулись. — Роджер с воодушевлением пожал руку Корбетта.

— Но возмущены, что не получили приглашения к вам на свадьбу, — добавил Чарльз.

— Нам пришлось поспешить со свадьбой, — ответил Корбетт, бросив на Лиллиану предостерегающий взгляд.

— Тем не менее вы должны как-то нас вознаградить за то, что лишили друзей такого удовольствия, — вставил один из парочки.

— Да, — поддержал другой. — За вами должок: вы просто обязаны устроить для всех ваших друзей какое-нибудь празднество. За ваш счет, разумеется.

— Может быть, Корбетт раскошелится в этом году на устройство рождественских увеселений в Оррике? — ровным голосом предложил Хью.

Сказано это было небрежно, словно такая замечательная мысль только сейчас залетела к нему в голову. Но Лиллиана невольно подумала, что за этим — с виду безобидным — предложением кроется какой-то умысел. Рука Корбетта слегка напряглась, и Лиллиана не сомневалась, что и он чувствует то же самое.

Чарльз и Роджер немедленно загорелись этой идеей и стали шумно добиваться согласия Корбетта. Однако, когда согласие было наконец дано, Лиллиану поразила неведомо откуда взявшаяся у нее уверенность, что Корбетта этот план вдохновляет даже больше, чем всех остальных. Ей было трудно истолковать его странную реакцию, но для нее было очевидно, что это как-то связано с его недоверием к брату. Корбетт что-то задумал, но что именно — она не могла догадаться. Тем не менее она безусловно предпочитала, чтобы все нити управления — неважно чем — находились в его руках — и, следовательно, в Оррике, а не где-нибудь еще.

Начиная с этого момента вечер протекал довольно гладко Корбетт был непривычно оживлен; он встретил множество старых знакомых — Лиллиана потом даже не всех могла вспомнить. С женой он был безупречно галантен и не допускал, чтобы беседа становилась непонятной или — по его мнению — неинтересной для нее. Она бы могла заподозрить, что это следует объяснить скорее недоверием, чем заботой о ней, если бы он не был настроен так беспечно. Но, так или иначе, ей не в чем было его упрекнуть.

К тому времени, когда они покинули парадный зал, Лиллиана уже падала с ног от усталости. У нее не было ни малейшего представления о времени: хотя многие свечи и факелы уже догорели до конца, целая армия слуг была наготове, чтобы заменить светильник, так что все общество при желании могло находиться здесь хоть до утра.

— Итак, какие же истории ты будешь рассказывать про Лондон, когда мы вернемся в Оррик? — спросил Корбетт, когда они поднимались по ступеням дворца к себе в спальню.

Лиллиана подняла ладонь ко рту, чтобы скрыть зевок, а потом еще тяжелее оперлась на его сильную руку.

— Я видела совсем мало, но то, что видела, — чрезвычайно странно.

Корбетт усмехнулся.

— И что же показалось тебе таким странным?

— А по-твоему не странно, что на таком праздничном приеме гостей не пригласили поужинать? Вот уж никогда не подумала бы, что такое бывает, — слуги все время снуют туда-сюда, гости берут еду прямо с подносов и при этом не прерывают болтовню ни на минуту! А когда кому-то надоедает одна группа, он переходит к другой.

На этот раз Корбетт громко засмеялся.

— Мы не на пир ходили, моя маленькая деревенская женушка.

Взглянув на его улыбающееся лицо, Лиллиана нахмурилась:

— Тогда… тогда зачем я одевалась в свое лучшее… зачем другие женщины так нарядились… если не для того, чтобы поужинать в парадном зале Белой Башни?

— На самом деле это было собрание Совета Королевства, но без всяких торжественных церемоний. А болтовня… да чаще всего болтовня не имеет никаких последствий, но порой она оказывается делом первостепенной важности.

Лиллиана просто оторопела от такого поразительного открытия. Конечно, легкие беседы и хаотические переходы с места на место никак не укладывались в рамки ее представлений о собрании Совета Королевства. И только когда они вошли в свою спальню, она заговорила снова.

— Если это так, то получается, что дела государственной важности могут решаться прямо у меня за спиной.

— И даже под твоим маленьким хорошеньким носиком.

Лиллиана обратила к нему широко открытые янтарные глаза.

— А то, что ты принял предложение Хью насчет празднования Рождества, — не одно из таких дел?

Ответ Корбетта не усыпил ее подозрений, хотя прозвучал вполне уверенно:

— Это было хорошее предложение, и оно позволит быстрее восстановить спокойствие в Уиндермир-Фолде.

Она мягко улыбнулась.

— Не могу с тобой не согласиться.

— Я бы в конечном счете и сам это предложил, — настаивал он.

— Это было бы очень мудро с вашей стороны, милорд.

Корбетт угрюмо посмотрел на нее.

— Ты смеешься надо мной, жена? Ты сердишься, что я не посоветовался с тобой, прежде чем принимать решение, и теперь пытаешься таким образом разозлить меня?

— Я не сержусь. И я вовсе не собиралась злить тебя, столь охотно соглашаясь с твоими планами.

Лиллиана отвернулась в сторону. Ей было приятно, что она может так верно угадывать движения его души, хотя пока она и не знала, зачем ему собирать гостей в Оррике.

— Ну хорошо, а где моя служанка?

Тут Корбетт схватил ее на руки и закружил, и кружил до тех пор, пока она не уткнулась лицом ему в шею.

— Служанка тебе не нужна. Я вполне способен раздеть свою жену без посторонней помощи.

Он поставил ее на ноги, но ей пришлось прильнуть к нему в поисках опоры.

— О! Но это же неприлично! — запротестовала она. Голова у нее все еще кружилась. — Ты даже понятия не имеешь, как слуги любят сплетничать. Утром начнутся такие пересуды!..

Горячие губы Корбетта коснулись ее шеи, а потом он сказал:

— Когда придет утро, служанки начнут перешептываться и судачить о том, как влюблен лорд Корбетт в свою молодую жену. К полудню их хозяйки уже будут с состраданием посматривать в твою сторону, узнав, какое тяжелое бремя тебе приходится нести, — бремя похотливого внимания твоего собственного супруга. — Корбетт наклонился к ее лицу и медленно провел кончиком языка по нежному краю ее губ. — Но когда ближе к вечеру начнется собрание Совета, мне будут приносить поздравления — и завидовать — все мужчины, все до единого. Потому что со мной — моя красавица жена, и никто не слышал от нее никаких жалоб.

Губы Лиллианы потянулись навстречу неотразимым губам Корбетта, навстречу его пьянящему поцелую. Это правда, подумала она, прежде чем отдалась во власть страсти, нарастающей в них обоих. Жалоб от нее не услышат.