Мой лорд

10

Но за широкими деревянными дверями алтаря не было. А был самый обыкновенный обеденный зал, если можно назвать самым обыкновенным помещение с высоченными потолками, полукруглыми окнами и длинным столом, за которым прекрасно бы поместилось несколько десятков гостей. Но сегодня был сервирован только один конец стола. Во главе его сидел мистер Пол Уайнфилд при галстуке, прямой и очень строгий. Миссис Уайнфилд была одета в дневной кремовый костюм, волосы ее были уложены так, словно со времени их последней встречи в ее живописном наряде садовника прошло как минимум несколько часов, в течение которых она успела побывать в салоне, где ей сделали укладку и маникюр. Красавицы Деборы, к величайшему удовольствию Николь, за столом не оказалось. Как объяснила Паула, у нее разыгралась мигрень, которая не дает бедняжке встать с постели. Очевидно, следствие переутомления. Жизнь в Лондоне, ты же знаешь, Людвиг, отнимает столько сил.

Николь не совсем поняла, был ли в словах миссис намек на то, что Людвиг должен поддержать «бедняжку» Дебору. Но ее вполне успокоило то, что в ответ на эту душещипательную историю Людвиг невозмутимо предложил всем выпить за здоровье Деборы. Следующий, уже более теплый тост, предложенный мистером Уайнфилдом, был за встречу и знакомство.

В целом обед бы прошел совсем приятно, если бы не бесчисленное количество тонкостей этикета, которые Николь приходилось со скрипом выуживать из своей памяти, прежде чем сделать что-нибудь даже самое незначительное.

Схема была приблизительно такая. Слишком пресная рыба. О! На столе есть специальные соусы и горчица. Первый порыв — протянуть руку, раздобыть соусник и налить себе немного на рыбу. Но остатки родительской науки, казалось благополучно навсегда изжитой из головы Николь, внезапно вылезают из каких-то потаенных уголков и начинают наперебой руководить ее действиями. Убери свои жадные руки! Соусник должен стоять на месте. Ты аккуратно берешь соус специальной ложечкой. Я говорю, аккуратно! Так, молодец. Берешь и кладешь… Ну и куда ты потащила ложку?! Не на край, а на дно тарелки! И не с левой, а с правой стороны. Ты думаешь, для левшей правила отдельные?

В результате простое и приятное поедание рыбы с соусом превращается в мучительную многоступенчатую операцию. Причем самое обидное, что та же самая операция занимает у твоих соседей по столу совсем немного времени и, кажется, не стоит им ни малейших усилий.

Хорошо, что рядом сидит Людвиг, который по возможности помогает ей. Например, поддерживая беседу с Уайнфилдами, незаметно для остальных показывает, как пользоваться одной из самых изощренных вилок или что делать с куском кулебяки, вызывающе громоздящимся посреди твоей тарелки.

К концу обеда Николь так устала, что готова была уснуть на месте. Или сбежать на улицу, чтобы вольно порыскать по окрестностям, избавившись от внимательных глаз и светских манер обитателей дома. Только вначале переодеться во что-нибудь более практичное, чем это фисташковое чудо.

Чудо номер два, ожидавшее Николь в ее комнате, было именно тем, что ей хотелось бы надеть для прогулок по лесу. Темно-синяя шелковая туника, собранная на плечах и доходившая до середины бедра. И короткие бриджи из такой же ткани. По краю туники и по канту бриджей шел серебристый узор, напоминавший античные орнаменты. Интересно, сколько еще чудес таится в необъятных сумках Людвига? Однако выяснить это Николь не успела, потому что их пригласили спуститься вниз.

Там их ждал мистер Уайнфилд. Женская часть семьи, очевидно, предпочитала занимать выжидательную позицию, надеясь на инициативу гостей, а точнее, на то, что проснется совесть у бессердечного Людвига Эшби.

— Людвиг, сынок, я хотел бы кое-что с тобой обсудить, — прогудел мистер Уайнфилд, жестом приглашая Людвига в свой кабинет, располагавшийся рядом с обеденным залом.

— Разумеется, дядя Пол. Я через несколько минут буду у вас. — Людвиг повернулся к Николь. — Ты меня подождешь? Я очень не хочу оставлять тебя одну.

— Людвиг, о чем ты? Я пока с удовольствием осмотрю сад. Здесь так красиво.

— Хорошо. Если хочешь, вот мой фотоаппарат. Это профессиональная камера. Разберешься?

— Ух ты! — Николь осторожно взяла фотоаппарат. — Зеркала со съемными объективами, оптический зум. И разрешение семнадцать мегапикселей! Классная вещица.

— А ты, похоже, ориентируешься в этом?

— Да, по долгу службы, — разулыбалась Николь. И тут же оборвала себя, ужаснувшись, что снова едва не коснулась запретной темы. — Ладно, я пойду.

— Только не уходи далеко, хорошо? И если вдруг встретишь в саду Дебору… Не знаю, что на нее сегодня нашло…

— То передам ей от тебя пламенный привет, — усмехнулась Николь. — С кисточкой!

Все время обеда Дебора просидела в своей комнате. Она пила черный — ну просто чернющий — кофе. Пусть у нее на самом деле заболит голова. Тогда ничего не останется, как вызвать доктора Чесбери, и Людвигу наконец станет стыдно за свою черствость.

Дебора снова глотнула вяжущей горечи. Какая гадость! Последний раз она пила подобное зелье вместе с Людвигом. Они тогда были еще совсем детьми, и им было жизненно необходимо не спать целую ночь, чтобы отыскать в мрачной глубине парка круг поганок, оставленных леприконами на месте несметных сокровищ. Какие они были наивные! Они тогда даже не догадывались о том, что мальчика и девочку может связывать что-то иное, кроме дружбы и поисков приключений на свою маленькую глупую голову.

Потом миссис Лидия Эшби умерла, и все перевернулось с ног на голову. Отец Людвига, который не мог оставаться в доме после смерти жены, продал участок и усадьбу со всей обстановкой ее родителям, давним друзьям семьи. С новыми владельцами остался и весь персонал усадьбы. Это был настоящий конец прошлой жизни.

Теперь уже не Дебора была гостьей, а Людвиг, ставший в одночасье очень сумрачным и очень взрослым, приезжал сюда на каникулы. Ее родители всегда были рады его приездам и старались порадовать мальчика, а потом и юношу чем могли. Последней придумкой Пола Уайнфилда была покупка Проксима, гнедого жеребца-абиссинца. В те времена Дебора уехала учиться, а Людвиг практически перестал появляться в их доме. И щедрый подарок мистера Пола Уайнфилда нес в себе крохотную толику личной корысти — надежду на то, что Людвиг, обожавший лошадей, станет чаще наведываться в их опустевшее гнездо.

Дебора с отвращением отодвинула чашку, подумала и накрыла ее чистым листком. Чтобы даже не пахла. Как всегда, когда она бывала голодна, у нее резко обострилось обоняние. Но спуститься в обеденный зал и даже просто попросить Маргарет принести что-нибудь из кухни означало показать, что дело идет на поправку, раз у больной проснулся аппетит. И пусть эта непонятная рыжая потаскушка не думает, что она, Дебора Уайнфилд, потомственная аристократка и признанная красавица, так просто отступит.

Дебора подошла к высокому зеркалу, окинула себя довольным взглядом. Где ей со мной тягаться! Я выше ее почти на полголовы, а все мужчины любят пропорции моделей. Я натуральная блондинка. У меня прекрасный вкус.

И, кроме всего прочего, я гораздо дольше знаю Людвига. Именно со мной он делился своими юношескими мечтами о том, какой должна быть девушка, которая станет его женой. Именно я поддерживала его, когда умерла его мать. И я, наверное, одна из немногих людей, кто видел слезы Людвига. К чести молодого Эшби, это было очень давно — слезы тогда принадлежали мальчику. Теперь-то он стал жестким и скрытным. Слова не вытянешь.

Дебора в досаде повалилась на кровать. У меня с ним столько общего, сколько только и может быть у мужчины и женщины. У меня столько воспоминаний, связанных с ним. Каждый уголок сада, каждая тропинка парка, все мансарды чердака и все пыльные закоулки погреба — все они помнят наше с Людвигом присутствие. И теперь эта неизвестно откуда взявшаяся пустышка надеется все это у нас отобрать?!

Если бы Дебора была более кровожадной, она бы непременно подсыпала Николь яду в вечернее молоко. А так она просто от всей души пожелала ей, чтобы у нее выпали все зубы, вылезли все волосы, чтобы ее скрючило и чтобы ногти ее почернели до основания. И чтобы ее наглые глазищи повылезли из орбит и никогда не влезли бы обратно, а так и остались бы на выпученных стебельках, как у рака-отшельника.

Дебора представила себе эту картину и горько хмыкнула. Нет, так, пожалуй, эта стерва получится слишком несчастной, и благородный Людвиг никогда не бросит свое чудовище. Вариант покалечить соперницу явно оказался проигрышным. Нужно уличить ее в том, что Людвиг ненавидит больше всего на свете, — во лжи. Если он поверит в ее предательство, он бросит ее не раздумывая.

Так же, как она, Дебора, бросила Зигфрида Кея. Дебора закусила губу. Подумать только, этот безмозглый кретин вздумал ей изменить. И пусть она сама иногда позволяла себе закрутить роман на стороне, но всегда — всегда! — она заботилась о том, чтобы избежать огласки и сохранить их отношения. И еще, довольная, хвалила себя, как ловко она ухитряется гулять параллельно с тремя парнями, при этом жить с одним из них, и никто из них ни о чем не догадывается!

А этот кретин Зигфрид! Он не только переспал с какой-то девицей. Он еще сам покаянно рассказал об этом Деборе, надеясь, что признание вины смягчит суровость наказания. Он думал, что она, Дебора Уайнфилд, простит ему уязвленное самолюбие? То, что он разменял ее на какую-то девку?!

Как славно летели из ее окна его вещи… Особенно хорошими летными качествами обладали ноутбук и принтер. Жаль, что у нее не было под рукой камеры, чтобы заснять идиотское выражение его лица.

Заснять и показать Людвигу, пожаловаться ему на несправедливость судьбы и коварство мужчин. Он всегда ее понимал и поддерживал.

Стоп! Вот что она упустила!

Дебора вскочила с кровати и в возбуждении стала носиться кругами по комнате, расшвыривая ногами попадающиеся на пути пуфики и подушки. Вот оно — объяснение недоуменной холодности Людвига. Он ведь не знает, что она рассталась с Зигфридом. Да еще так шумно рассталась. Для нее решенный факт, что Людвиг Эшби являет собой самую лучшую кандидатуру для ее, Деборы, счастливой семейной жизни. А он, как и все мужчины, медленно вникает в изменившуюся обстановку. Просто он еще не знает о том, какой бесценный подарок приготовила ему судьба в лице прекрасной Деборы Уайнфилд.

Дебора снова вернулась к зеркалу. Обворожительна! — сказала она себе и выпорхнула за дверь.

Николь бродила по дорожкам, посыпанным тонким речным песком, взбиралась на каменную горку с низкорослыми деревцами и вечнозелеными папоротниками. И думала о том, почему Людвиг привез ее именно сюда. Не куда-нибудь в экзотическое место, типа Сейшельских островов, не в романтическую Венецию, а именно сюда. В старую усадьбу Уайнфилдов. Очевидно, с этим местом связано что-то очень важное в его жизни. Что-то вроде тех рукописных карт, которые украшают стены его комнаты в особняке Эшби. А она смогла бы показать ему то, что отражает самую суть ее души? Даже просто рассказать о себе и о своем детстве?

Сейчас, кажется, она готова это сделать. Но как? Если об этом не хочется вспоминать даже самой? Как ему рассказать о том, что до сих пор болит, о том, что заставляет просыпаться от стыда и плакать в подушку, радуясь тому, что это ночь и что никто вокруг этого не увидит.

— Людвиг! — Глаза Деборы лучились ультрамарином. Светлые локоны, с нарочитой небрежностью обрамлявшие нежное лицо, мягкими волнами струились по ее плечам.

— Что ты хочешь от меня, девушка-ангел? — сухо поинтересовался Людвиг.

Он только что вышел из кабинета мистера Уайнфилда и сосредоточенно обдумывал возможность предстоящей сделки. Если все пройдет гладко, этот контракт мог бы оказаться той самой ступенькой, которая была нужна его компании для выхода на континентальный рынок. Его специалисты, качество работ, выполняемых его командой, уже давно соответствовали общеевропейским стандартам, которые, впрочем, иногда были более мягкими, чем аналогичные требования Объединенного Королевства. Но одно дело соответствовать, а другое — заключить контракт на строительство. Словом, Людвиг был сейчас слишком занят для того, чтобы играть по придуманным Деборой правилам.

Поэтому, не дождавшись ответа, он еще раз попытался уточнить, что именно понадобилось от него мисс Уайнфилд.

— О, Людвиг… — укоризненно начала Дебора, но он не стал ее дослушивать.

— Что, сестричка? — На сей раз его ласковое «сестричка» обжигало сарказмом. — Я зол и не понимаю, зачем ты устраиваешь все это.

— О чем ты, Людвиг? — совершенно искренне расширила глаза Дебора. Она уже и думать позабыла о своем скандальном «гостеприимстве». И что в этом было такого ужасного? Подумаешь, девушки немного поточили зубки. С кем не бывает?

— Людвиг, ты меня неправильно понял, — почти трагично проговорила Дебора.

— Значит, объясни мне так, чтобы понял тебя правильно, — отрезал он. — И, пожалуйста, без лишних сантиментов. Меня ждет Николь.

Дебора просто остолбенела от возмущения. Все это было совсем не похоже на всегда предельно деликатного и сдержанного Людвига. Зато очень напоминало беспощадную резкость Эшби-старшего. Куда катится мир, если Людвиг, ее рассудительный и интеллигентный Людвиг, вдруг стал похож на своего отца.

Однако Дебора была умной женщиной и быстро поняла, что тактика невинной жертвы вместо ожидаемых результатов сегодня, похоже, вызывает лишь неприязнь и отторжение. Поэтому она с искусством профессиональной актрисы моментально сменила интонацию.

— Прости меня, Людвиг. Я была не права. Сама не знаю, что на меня нашло…

— Даже гипотезы нет? — холодно поинтересовался он.

Дебора спрятала взгляд за веером длинных ресниц.

— Людвиг, мне надо было тебе давно все рассказать. Сил не было. Я рассталась с Зигфридом. — От всех переживаний, свалившихся на нее за сегодняшний день, слезы заблестели на ее глазах.

А Людвиг, как всякий настоящий мужчина, становился вопиюще безоружным перед женскими слезами.

— Сестренка, — с искренним теплом заговорил он, — тебе нужно было сразу мне позвонить, все рассказать…

— А что тут рассказывать, — всхлипнула Дебора. — Он мне изменил. А я… не смогла простить предательство, понимаешь? Я его выгнала! — Слезы покатились с удвоенной силой.

У Людвига сердце защемило от жалости. Но в памяти помимо воли возник образ совсем другой девушки, чьи плечи содрогались от слез. Та девушка плакала совсем по-иному. Не для того, чтобы он ее утешал, не для того, чтобы получить для себя какие-то поблажки.

Людвиг внимательно посмотрел на Дебору. Нет, похоже, ей и в самом деле очень больно. Бездушный сухарь Эшби! — выругался он про себя и обнял Дебору. Она благодарно приникла к его плечу, может только прижавшись грудью чуть-чуть теснее, чем этого бы следовало ожидать от подруги детства.

Вволю наобнимавшись, Дебора снова ненавязчиво вернулась к теме Николь.

— А почему ты мне не рассказал, что у тебя появилась девушка? — мягко спросила она, заглядывая Людвигу в глаза.

— А должен был? — Он отвернулся к арке окна. — Я давно уже не делился с тобой подробностями своей личной жизни.

Дебора хотела было возразить, что они ведь часто созваниваются. Но потом прикусила язык. По большей части о своих переживаниях рассказывала она, Дебора, Людвиг же всегда щедро отдавал свое тепло и поддержку, но никогда не просил ответного участия. Просто он мужчина. Так и должно быть в отношениях между двумя любящими людьми, объяснила сама себе Дебора и улыбнулась. Какое счастье, что ее мужчина такой добрый и порядочный! Только надо его подтолкнуть к тому верному выводу, что на самом деле он принадлежит ей, Деборе. Ну разве может эта рыжая кукла с ней тягаться?!

— Людвиг… — Дебора отодвинула один из вазонов с цветами и устроилась на подоконнике перед Людвигом, — конечно, я была не права по отношению к гостье…

Людвиг молчал, ожидая продолжения.

— Я слишком перенервничала в последние дни, вот и сорвалась… — Реакции снова не последовало. Никаких «да ладно, забудь». Вот непробиваемый остолоп! Мягче, Дебора, мягче. — Но, Людвиг, тебе не кажется, что эта твоя Николь вопиюще вульгарна?

Снова тишина. Даже бровью не повел. Он что, решил играть в молчанку?

— Но вульгарность — бог с ней. В конце концов, всегда можно взять уроки этикета у репетитора. — Дебора сделала паузу, чтобы следующая ее фраза особенно ударила по Людвигу. — Николь явно лжива. Поверь, я женщина и чую женские уловки за милю. Где вот она сейчас? Ты ей не интересен, ей интересно твое богатство и положение в обществе. Она ведь бедна, правильно?

— Она бедна. Она живет в общежитии. Она студентка. Что тебе еще хочется выведать, Дебора?

— Ничего! — вспыхнула Дебора, изящно соскальзывая с подоконника. — Я же твой друг. Я не хочу молчать о том, что может тебе навредить!

— Это тебе вредит твоя ревность, сестренка, — отрезал Людвиг. — Между прочим, неуместная в дружеских отношениях.

Дебора не нашлась что ответить и с выражением оскорбленной невинности почти убежала к себе. Только взметнулось светлое облако волос. Определенно, последнее время с ней что-то происходит. Может быть, еще не пришла в себя после разрыва с Зигфридом? Людвиг пожал плечами. Пусть разбирается сама. А его уже, наверное, совсем заждалась девушка с глазами дикой кошки.

Когда Людвиг ее нашел, она мирно дремала на скамье среди причудливых узоров из разноцветных гвоздик, прихотливо разбросанных по клумбе-поляне. Людвиг пожалел, что у него нет с собой мольберта и красок.

Потом они взялись за руки и — погруженные в трепетное ощущение присутствия другого — медленно побрели из сада в парк, который раскинулся на милю вокруг особняка. Парк не принадлежал Уайнфилдам, поэтому здесь можно было встретить чужих людей. Но до ближайшего поселка было несколько миль букового леса или десяток миль по шоссе. Поэтому они чувствовали себя в парке едва ли не более свободно, чем в ухоженном саду миссис Уайнфилд.

Николь всем своим существом, каждой его клеточкой ощущала себя на своем месте. Как будто она была придумана Творцом именно для того, чтобы вот так, молча, идти за руку с этим сильным и красивым мужчиной. Идти, не беспокоясь о том, что ждет их впереди и как долог будет их путь. Людвиг почувствовал ее взгляд, отпустил ее руку и приостановился, задумчиво глядя на Николь. Он был удивлен переменами, которые произошли в ней всего за один день.

Николь улыбалась. Но не это удивило Людвига, потому что улыбка была обычной спутницей Николь. Только эта улыбка означала совсем другое. Сейчас Николь улыбалась не дерзко, не насмешливо, не скептически. А искренне и светло. Встретилась с ним глазами, смущенно опустила ресницы. А потом сама протянула узкую ладонь.

— Спасибо, что пригласил меня, Людвиг.

— Пожалуйста. — Он осторожно сжал ее пальцы. — А ты наконец согласилась, да?

Николь недоуменно подняла брови.

— Я ведь уже давно согласилась. Как бы иначе я поехала с тобой?

— Не знаю, как правильно тебе объяснить… — Людвиг медленно пошел вперед, поддевая носками туфель тонкие сухие прутики. — У меня все время было такое чувство… раздвоенности. С одной стороны, ты поехала со мной и вроде бы даже была рада. Особенно когда благодарила за розы… и там, на холме.

— А в моей спальне?

— И в спальне, — улыбнулся Людвиг, — только там нас грубо прервали, не дав выразить всю полноту радости. Но я не об этом. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Понимаешь, ты как будто все время проверяла: а достаточно ли я силен, чтобы вести тебя за собой?

— Людвиг, мне не совсем понятно, о чем ты говоришь, что именно тебя напрягало. Это же нормально — люди в любом общении, везде, где они сталкиваются, пытаются вначале понять, кто из них сильнее. — Николь говорила абсолютно убежденно, словно озвучивая давно известную истину.

Но Людвиг только покачал головой:

— И да и нет. Мы и вправду так делаем. Даже уже будучи женаты, мы постоянно конкурируем друг с другом, пытаясь доказать, что партнер слабее, что он хуже нас разбирается в жизни. И вообще, — Людвиг усмехнулся и процитировал: — «Сколько раз я тебе говорила!» Только это неправильно, понимаешь, Николь?

Николь нахмурилась.

— Как это — неправильно? А если у всех так? Вот, например, у моей подруги Полли. Ее Бен явный лидер, и у нее это не рождает ни чувства протеста — хотя порой он бывает откровенным тираном, — ни желания поступить по-своему. А я другая. Я не буду подчиняться человеку просто потому, что он мужчина… — Джимми Джонс… Николь замолчала, но в ее голове зло стучала мысль: хватит, это мы уже проходили. Больше я в такие игры играть не собираюсь. Однако, к удивлению Николь, на сей раз воспоминания о Джимми не были такими болезненными, как обычно. Впрочем, это не отменяло ее решения — больше никогда-никогда не подчиняться тому, кто этого не достоин.

Людвиг еще несколько мгновений подождал, захочет ли Николь продолжить начатую фразу. Но, увидев, что она погружена в себя, он заговорил сам:

— Николь, тебя никто не просит притворяться, что ты слабее — глупее, беззащитнее, — чем ты есть на самом деле. Однако, как бы ты ни любила человека, если ты будешь жить со слабым мужчиной, ваши отношения будут чем угодно — отношениями матери и сына, дружбой старшей и младшего, — только не любовью и партнерством между мужчиной и женщиной. Между мужчиной и женщиной должна быть не только любовь, но и уважение.

Николь молчала. Чем же тогда были ее отношения с Джимми? Она так хотела быть для него идеальной спутницей. Но, похоже, притворялась — да, как это ни горько признать, всего лишь притворялась, — что она уважает его. В реальности она всегда чувствовала себя старше и мудрее. Не говоря уже о смелости принимать необычные решения.

Наверное, именно в этом была ее часть вины за то, что все так закончилось. Все время, пока длились их отношения, Николь не уходила, но и не уважала Джимми как мужчину, не признаваясь в этом даже себе самой. Еще бы! Гораздо проще объяснить себе свое постоянное раздражение тем, что они просто не сходятся характерами.

Николь совсем поплохело. Вот так, значит, все есть на самом деле. Не он гад и трус. А она сама лживая стерва. А ведь она ни разу даже не попыталась связаться с Джимми. Только надменно ждала, когда же он захочет выйти с ней на связь. Захочет он, как же! Небось рад-радешенек, что наконец освободился от такого сокровища.

— Людвиг, у тебя здесь есть выход в Интернет?

— Немного неожиданный вопрос, — приподнял бровь Людвиг. Но не стал ничего уточнять. — Да, есть. Тебе нужно прямо сейчас?

— Сейчас… — У Николь ёкнуло сердце, как перед прыжком в ледяную воду. Страшно. До головокружения страшно. И счастливо. — Да, Людвиг, сейчас.

Это было освобождение. Завершение того, что не давало двигаться дальше. Того, что нужно было закончить, чтобы началось что-то новое.

Людвиг вытащил из планшета, висевшего на плече, тонкий сенсорный КПК.

— Вот так выходить в Интернет. Только у меня оболочка не «Ворд», а «Линукс». Справишься, Рыженькая?

— Как-как ты меня назвал?

— Рыженькая, — спокойно повторил Людвиг. — Тебе не нравится?

— Меня в детстве дразнили рыжей…

— А как бы ты хотела, чтобы я тебя называл?

— Ника. Так зовут меня мои близкие друзья.

— Крылатая Ника — победа, воинская слава. Так?

— Да. И это тоже.

— Вот видишь, не случайно я назвал тебя Музой революции, — тепло улыбнулся Людвиг.

— А как называть тебя?

— По имени. Я люблю свое имя. Может быть, потом к тебе придет еще что-нибудь, что мне понравится. — Людвиг протянул ей телефон. — Я поброжу тут неподалеку. Если что, зови.

— Спасибо, — благодарно тронула его за руку Николь.

Какой еще мужчина отнесся бы с пониманием к тому, что его девушке посреди свидания вдруг понадобилось срочно полазить по Интернету.

Спустя некоторое время они сидели рядом на широком замшелом стволе старой ивы. Когда-то, когда ива была еще молодым тоненьким деревцем, она протянула ветви в сторону ручья, да так и застыла, склоненная. Теперь ее ствол был толстым, морщинистым и пружинно-мягким от обширного слоя пахнущего сыростью мха. Сейчас на иве можно было лежать, как на постели, не опасаясь свалиться от неосторожного движения. Прогалины коры, теплой от солнца, казались ласковыми старыми ладонями, готовыми поддержать и согреть. А может, это просто успокоилось сердце Николь… Чувство безмятежной свободы охватило ее душу. Долг отдан. И теперь даже неважно, что про нее подумает и как ответит Джимми. Так приятно простить саму себя…