Мой милый звездочет

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

День спустя, после ночи, которая ничем не отличалась от той, что они провели под гостеприимной крышей «Сороки», Вэла и герцог выехали в путь так же рано, как и накануне. Отдохнувшие, подкрепившиеся отборным овсом лошади резво бежали вперед, их даже не приходилось понукать.

От герцога, однако, не укрылось, что Вэла выглядит усталой, поэтому он решил по возможности сделать этот день для нее менее напряженным, чем предыдущий.

Прошлым вечером, когда они добрались до постоялого двора в маленькой деревушке, на которую им указал Билл, они оба оказались страшно измучены.

Сидя в маленькой полутемной столовой, Вэла буквально засыпала с ложкой в руке. Да и сам герцог чувствовал себя не лучше. Он почти не замечал, что они ели. Конечно, тут уж было не до умных разговоров, как предыдущим вечером, чему герцог, признаться, был весьма рад.

Едва что-то проглотив, Вэла поднялась к себе в комнату. К тому времени, когда герцог перед сном зашел проведать лошадей и задать им овса, который на этот раз он не забыл купить в этой же деревне, он был уверен, что девушка уже видит десятый сон.

Однако, несмотря на явную усталость и появившиеся под глазами темные круги, она и сейчас выглядела свежей и прелестной, словно весна, а ее веселый голосок звучал для слуха герцога приятнее, чем любая музыка.

Герцог очень надеялся, что Трэвис заедет к ним, как и предыдущим утром, чтобы рассказать, что нового произошло в Хэвингтон-холле и что слышно о Вальтере.

Но на этот раз Билл не появился. Герцог рассказал хозяину таверны ту же сказку, которую раньше рассказывал Билл, и взял с него клятву никому не рассказывать о них, если вдруг кто-нибудь станет его расспрашивать.

Хозяин таверны почти не проявил к его рассказу никакого интереса. Герцог подумал, что, возможно, он воспринял этот рассказ как попытку прикрыть обычную любовную связь.

Жена хозяина проявила к ним гораздо больше сочувствия и симпатии, и, когда герцог попросил дать им в дорогу что-нибудь перекусить во время ленча, добрая женщина завернула им с собой несколько сандвичей с языком. Хлеб был свежим, только что из печки, и пах изумительно. И еще она собрала им небольшую корзиночку малины, которая только начала краснеть в саду.

— Зачем вы попросили сандвичи? — спросила Вэла, когда они уже ехали по тропинке среди цветущего луга. — Я думала, вы предпочитаете выпить кружку сидра в трактире, хотя он и не так изыскан, как дорогой кларет, к которому вы, видимо, привыкли.

— Сегодня мы уже будем недалеко от города, — заметил герцог. — Предполагаю, нам лучше не показываться никому на глаза.

— Конечно! Как я сама об этом не подумала, — воскликнула Вэла.

Она тихонько вздохнула.

— С каждым днем я все больше убеждаюсь, что ни за что не смогла бы преодолеть этот путь одна, без вас. Как же все-таки мне повезло, что я вас встретила, и именно в минуту полного отчаяния, когда, казалось, мне уже не на что было надеяться.

— Возможно, это и есть судьба.

— А вы в самом деле думаете, что наши судьбы предопределены и мы ничего не можем в них изменить?

Герцог немного подумал, прежде чем ответить:

— Я уверен, что судьба — это то, что люди называют везением. Но при этом необходима еще и отвага, чтобы решиться не упустить выпавший тебе шанс и поступить так, как надо поступить в данной ситуации. Я должен был постучать в вашу дверь, когда услышал, как вы рыдаете, хотя мог бы решить, что меня это не касается. А вы должны были довериться мне, совершенно незнакомому человеку, принять мою помощь и решиться бежать в неизвестность.

Вэла улыбнулась ему, и герцогу показалось, что после хмурого утра выглянул долгожданный солнечный луч.

— Это именно те аргументы, которые мне так приятно услышать, — отвечала она. — Они освобождают меня от постоянных мыслей о том, что я навязалась вам и что вы предпочли бы спокойное путешествие в одиночку обременительной заботе о странной и совершенно чужой вам женщине.

— Теперь вы определенно напрашиваетесь на комплимент, — усмехнулся герцог. — Ничто женское вам не чуждо?

Вэла изобразила на лице забавную гримасу и, пришпорив лошадь, немного вырвалась вперед. Герцог тотчас же нагнал ее, и дальше они поскакали бок о бок с такой скоростью, что стало не до разговоров.

Незадолго до полудня герцог натянул поводья и придержал Самсона на опушке букового леса.

Вдали показались шпили и башни города, который герцог решил объехать стороной. Чем скорее они минуют его, тем лучше. Поэтому сейчас надо было отдохнуть и немного перекусить.

Когда он объяснил причину остановки своей спутнице, та охотно с ним согласилась.

Герцог помог девушке соскочить на землю, спешился сам и закрепил поводья на шее лошадей, чтобы те смогли спокойно пощипать траву.

Затем он принес сверток с сандвичами, собранный для них в дорогу любезной хозяйкой. Развернув его, он обнаружил, что, кроме сандвичей с языком, она положила еще несколько кусочков сыра, завернутых в листья салата.

— Да это настоящий пир, — заявила Вэла, — вот только малина немного помялась.

— Осмелюсь предположить, что она тем не менее все такая же вкусная, — отвечал гер-> цог, помогая ей присесть на траву.

Сам он сел под дерево и прислонился спиной к стволу. А затем, помня о своем горьком опыте, когда Трэвис застал его врасплох, вытащил пистолет и положил его себе на колено. Затем снял шляпу и блаженно вздохнул.

— Не верится, что в таком чудесном лесу могут прятаться разбойники, — улыбаясь, сказала ему Вэла. — Хочется думать, что здесь среди листвы скрываются феи, в корнях деревьев притаились гномы, и эльфы перелетают с цветка на цветок.

Герцог продолжал, улыбаясь, смотреть на нее, но ничего не ответил, так как думал в этот момент, что она сама похожа на сказочную лесную фею, прелестную и восхитительно невинную.

Между тем девушка сняла шляпку и, засмеявшись, откинула назад голову, всматриваясь в голубое небо, проглядывающее сквозь листву деревьев. Лучи солнца засверкали в ее золотых волосах, зажгли каким-то особенным светом ее глаза, и восхищенный герцог едва не задохнулся, любуясь этим очаровательным зрелищем.

В это мгновение Вэла опустила взгляд и смущенно взглянула на герцога.

— О чем вы подумали сейчас? — тихо спросил он.

— Я думала о том, как были бы сейчас шокированы знакомые моей мамы, если бы узнали, что я вот так запросто путешествую одна в вашем обществе и даже останавливалась с вами в гостинице на ночь.

— Вас это очень беспокоит?

— Нет, конечно, нет! Вы не относитесь к тому типу мужчин, которых следовало бы бояться одинокой женщине.

— Кажется, мне следует воспринять ваши слова как своего рода оскорбление! — с шутливым возмущением воскликнул герцог. — Я отнюдь не так безобиден, как вы думаете!

Вэла весело рассмеялась.

— Вы наговариваете на себя. Ведь ваш взгляд не блуждает похотливо по моему телу, вы не пытаетесь схватить меня потными руками, как это делал сэр Мортимер или те неприятные типы, которых моя мачеха обычно приглашала к нам в лондонский дом.

— И что же вы делали, чтобы избежать этого? — спросил герцог уже совсем другим, серьезным тоном. Мысль о том, что кто-то из этих похотливых негодяев мог подобным образом вести себя с ней, показалась ему нестерпимой.

— Я просто старалась не попадаться им на пути, — отвечала Вэла. — А когда один из этих ужасных мужчин попытался поцеловать меня, я изо всех сил наступила каблуком ему на ногу. Как он бранился! Но зато больше никогда не осмеливался подойти ко мне.

— Вижу, вы вполне можете за себя постоять, — шутливо сказал герцог.

— Как бы я хотела, чтобы это было так, но увы… Вы, может быть, думаете, что это странно — слышать такие слова из уст женщины, мне не следовало бы этого говорить. Но, наверное, это желание появилось, когда я поняла, что ничего не могу поделать, чтобы избавиться от сэра Мортимера, когда он задумал на мне жениться…

Герцог знал, что она права, и в который уже раз восхитился ее острым умом. Тем не менее ему хотелось отвлечь девушку от мыслей о сэре Мортимере, слишком мрачных для такого восхитительного летнего дня. Поэтому он сказал беспечным тоном:

— Все это верно, но мы, кажется, говорили обо мне. А так как сей предмет меня весьма интересует, давайте к нему вернемся.

— В отличие от многих мужчин, с которыми мне приходилось встречаться, вы едва ли любите говорить о себе, — улыбнулась Вэла. — Но вы правы, давайте поговорим о вас. Ведь в то время как вы все или почти все знаете обо мне, я о вас совсем ничего не знаю, кроме того, что вы очень добры.

Герцог ничего ей не ответил, и девушка спросила:

— А чем вы еще занимаетесь, кроме того, что сопровождаете сбежавших от женихов девиц к их родственникам?

— Насколько я понял, вы считаете себя очень проницательной, — поддразнивая ее, сказал Брокенхерст. — Почему бы вам самой не догадаться?

Вэла прищурилась и внимательно посмотрела на него, почти так, как тогда, в таверне, когда пыталась проанализировать его характер.

— Это очень трудно. Вы для меня — самая настоящая загадка, — сказала она через минуту.

— Почему? Что же во мне такого загадочного?

— Ну, прежде всего по вашей манере говорить я бы рискнула предположить, что вы человек образованный, судя по привычке распоряжаться — богатый. И в то же время… — Она замолчала и выразительно посмотрела на его сапоги.

Герцог рассмеялся. Как раз в это утро, одеваясь, он думал о том, что если бы Дженкинс увидел своего хозяина, то пришел бы в ужас от состояния, в котором пребывала его одежда.

Его редингот, заказанный в одном из самых дорогих салонов модной одежды на Севилл-роу, в котором одевались все щеголи, сейчас отчаянно нуждался в щетке и горячем утюге. Сапоги, потеряв свой блеск, были покрыты пылью и грязью, и, что самое печальное, в это утро герцог повязал свой последний оставшийся у него чистый шейный платок.

Все это мгновенно промелькнуло у него в голове. Вслух же он сказал:

— Мне кажется, вы хотите пристыдить меня. Я очень надеюсь, что этим вечером мы найдем гостиницу, в которой слуги смогут несколько улучшить мой внешний вид, хотя бы постирают мои шейные платки.

— Я вполне могу сама это сделать, — спокойно ответила Вэла.

— Вы умеете?

— Ну конечно! Моя мачеха заставила работать на себя не только свою собственную служанку, но и вообще всех слуг в доме. А после того, как умер папа и у нас совсем не стало денег, мне пришлось все делать самой.

Она взглянула на герцога, словно пытаясь выяснить, какое впечатление произвели на него ее слова, затем пояснила:

— Я могу шить, и очень неплохо, могу стирать и гладить и уверена, что смогу начистить ваши сапоги так, чтобы они сверкали, как им и положено.

— Ну уж этого я точно никогда не позволю вам делать, — резко заметил герцог. — Но должен сказать, что вы станете изумительной женой для какого-нибудь счастливчика, который не сможет позволить себе такую роскошь, как множество слуг.

— А уж меня в этом качестве он и вовсе никогда не получит, — быстро ответила Вэла. — Я ведь уже говорила вам, что не собираюсь становиться ничьей рабой или служанкой.

— В таком случае нам надо найти для вас какого-нибудь молодого и очень богатого человека, — не сдавался герцог.

— Вы завели разговор о моем замужестве специально, чтобы позлить меня? Но имейте в виду, что этим вы только накажете сами себя. Я просто за это не стану ничего вам стирать!

Она отправила в рот еще горсточку малины и поднялась на ноги.

— Пойду пройдусь немного. Мне надо размяться прежде, чем мы снова сядем в седла. И возможно… кто знает?… я увижу, как эльфы танцуют среди зеленого мха. И уверяю вас, меня бы это взволновало гораздо больше, чем ухаживание какого бы то ни было мужчины.

Она скрылась за деревьями, а герцог от души рассмеялся.

Странно, но он получал настоящее удовольствие от их пикировок, во время которых девушка за словом в карман не лезла и всегда находила для него достойный ответ. Но его немного задевало то, что она явно не видела в нем мужчину.

В то же время он подумал, что Фредди был бы сейчас весьма доволен, если бы увидел их вместе. Друг наверняка бы сказал, что это полезно для души — встретить женщину, на которую ни в малейшей степени не действовало легендарное очарование герцога. «Наконец-то нашлась женщина, чье сердце ты не можешь заставить биться хоть чуточку быстрее», — сказал бы он.

«Что ж, возможно, я старею», — подумал герцог и тут же понял, что подобные мрачные мысли никогда раньше его не тревожили.

Он знал, что Вэла права. Если бы кто-нибудь из тех, кто составлял глас общества, узнал, что она так долго была в обществе малознакомого мужчины одна, без сопровождающей дамы, и при этом ночью останавливалась с ним в одной гостинице, то это вызвало бы самый настоящий скандал. Более того, ее репутация была бы навсегда погублена, и знатные дамы, оплот моральных устоев общества, осудили бы девушку, подвергнув ее самому жестокому остракизму, превратив ее в парию.

Герцог понимал, что это было бы не менее пагубно для ее будущего, чем связать свою жизнь с сэром Мортимером. И это была еще одна очень важная причина, почему они должны сохранить свое путешествие в строжайшей тайне.

Он как раз думал о том, не придется ли ему, когда они доберутся до дома ее дедушки, проститься с ней у ворот и навсегда исчезнуть из ее жизни, когда услышал громкий крик.

Кричала Вэла, и в ее голосе было столько ужаса, что герцог подскочил как ужаленный и, схватив пистолет, бросился в лес, в ту сторону, где скрылась девушка.

Ее не было видно сквозь густой полог кустарника, но герцог примерно знал, в какой она стороне, и, прорвавшись через заросли, увидел ее. Он с облегчением вздохнул. Вэла, по-видимому, была одна.

Пробираясь к ней, он подумал, что девушку, должно быть, напугала змея или какое-нибудь животное. И, только подойдя к ней совсем близко, герцог понял, что заставило ее вскрикнуть.

Вэла стояла неподвижно, с расширившимися от ужаса глазами, и молча показывала герцогу на небольшую полянку, где в густой траве лежало тело какого-то мужчины.

Одного взгляда хватило герцогу, чтобы понять, что вызвало такой ужас девушки. Мужчина лежал неподвижно, сжимая в руке пистолет, и на его белой рубашке расползлось красное пятно. Кровь уже засохла, и герцог, мгновенно вспомнив свой военный опыт, решил, что несчастный, должно быть, мертв уже несколько часов.

Брокенхерст подошел ближе и нагнулся над мужчиной. Тот был молод, элегантно одет и, без сомнения, происходил из знатной семьи.

На его груди лежал листок бумаги. Можно было подумать, что он аккуратно положил его туда сам, прежде чем застрелиться. На листке герцогу удалось разглядеть слова:

«Вот, Шарлотта, что ты со мной сделала!»

Здесь же на земле валялись еще несколько сложенных бумаг и писем, словно молодой человек читал их перед тем, как пустить себе пулю в сердце.

Герцог почувствовал, как задрожала Вэла. Ее рука скользнула по его руке и вцепилась ему в рукав.

— Он… мертв? — тихо спросила она.

— Мы уже ничем не можем ему помочь, — резко сказал герцог. — Поэтому предлагаю уйти отсюда и забыть, что мы его видели. Нам не хватает еще впутаться в новую неприятность.

Вэла ничего не ответила, и герцог увидел, что она читает записку на груди юноши.

Герцог развернулся, намереваясь уйти, и потянул ее за руку.

— Нет! Подождите! — воскликнула она.

— Мы ничего не можем тут поделать! — настойчиво повторил он. — Он пустил себе пулю прямо в сердце и мертв уже несколько часов.

— Но как он мог… как мог поступить так ужасно… так глупо?! — вырывая руку из его руки, воскликнула Вэла. — Подумайте только, что будет с этой Шарлоттой!.. Кто бы она ни была… каково ей будет узнать об этом!

— Возможно, она сама довела беднягу до самоубийства, — холодно сказал герцог.

Он снова взял Вэлу за руку, пытаясь увести с поляны, но девушка не послушалась.

— Он имел право поступать со своей жизнью как угодно, ведь это его жизнь. Но как он мог так поступить с ней?

— Что вы хотите этим сказать? — изумленно взглянул на нее герцог. Подобный взгляд на вещи никогда бы не пришел ему в голову.

Вэла снова взглянула на предсмертную записку на груди юноши.

— Он специально сделал это, чтобы наказать ее. Худшей кары трудно себе представить. Теперь всю оставшуюся жизнь люди будут показывать на нее пальцем и говорить, что она убила его! Это жестоко! Что бы она ни сделала, это жестоко! И тем более ужасно, если он любил ее! Разве может настоящая любовь быть такой недоброй?

— Все это нас не касается, — продолжал убеждать ее герцог. — Идемте же, Вэла, и перестаньте фантазировать. Ведь вы ничего не знаете об этих людях!

— Я знаю, что теперь ей придется жить с клеймом, о котором ей никогда не дадут забыть, — печально отвечала девушка.

Герцог ничего на это не ответил, и она продолжала, укоризненно глядя на него:

— Я немного знаю, что это такое… жить с клеймом… чувствовать, что тебя все избегают… тобой пренебрегают только потому, что не одобряют поведения твоей мачехи. Но ведь это была всего лишь мачеха, не я сама! А каково будет этой девушке! Ее жизнь превратится в ад! А ведь вполне возможно, что она сама ни в чем не виновата!

Герцог сдался.

— Ну хорошо, — сказал он. — Пусть это не совсем этично, но если это успокоит вас…

Он выпустил руку Вэлы и, подойдя к телу, нагнулся, чтобы поднять записку, все еще лежащую на груди самоубийцы, а также подобрал письма, разбросанные вокруг тела юноши. Затем герцог вернулся к девушке, и в тoт миг, когда он подошел к ней, Вэла в порыве благодарности взяла его за руку.

— Спасибо… Я чувствую, что это правильно… Мы не делаем ничего дурного, просто спасаем эту девушку от жестокого приговора света.

— Чем скорее мы уедем отсюда, тем лучше, — мрачно буркнул герцог. — Я вовсе не желаю отвечать за смерть этого молодого человека. Ведь теперь, когда нет доказательств, что он покончил с собой, будут думать, что его застрелили.

Он взглянул на письма, что держал в руках, и обнаружил, что они адресованы достопочтенному Джорджу Хьюджесу.

Думая о том, кто же такие эти Хьюджесы и не встречал ли он кого-нибудь из них, герцог рассеяно вертел в руках письма, как вдруг заметил среди них официальный документ — лицензию на брак.

Развернув бумагу, герцог прочитал, что документ выдан Джорджу Хьюджесу, сыну лорда Бентфорда, и что ему разрешено жениться на Шарлотте Мэйхем, девице из Уэнтбери.

Герцог предположил, что Шарлотта Мэйхем отказалась, возможно, в последний момент выходить замуж за юного Хьюджеса без родительского благословения и что он в порыве отчаяния выстрелил в себя.

Или, возможно, она нашла какого-нибудь более выгодного жениха и объяснила своему бывшему возлюбленному, почему не желает выходить за него замуж, в одном из писем, которые герцог держал сейчас в руках.

Герцог считал, что для них было бы большой ошибкой тратить свои душевные силы на эту трагедию, поэтому он поспешно сунул письма в карман своего редингота и сказал себе, что все это следует как можно быстрее вычеркнуть из памяти.

«У бедной девушки и без того хватает проблем, — думал он, — чтобы расстраиваться из-за неизвестных ей молодых людей».

Но он видел, как бледна и подавлена Вэла, и прекрасно понимал, что это мрачное происшествие не могло не оставить тяжелый след во впечатлительной юной душе его подопечной.

Несомненно, думал он, девушка не много видела смертей в жизни, разве что своего отца и матери. Но благопристойная смерть в родном доме в окружении близких, при свечах и отходной молитве — это совсем не то, чему она сейчас оказалась свидетельницей. И вид тела этого молодого человека, залитого кровью, не мог не потрясти ее.

Невольно на память пришли пророческие слова Трэвиса о том, что их еще могут ждать опасности и кровавые приключения.

«Кажется, это дело все более превращается в какой-то кошмар», — мрачно подумал герцог и с еще большей решимостью пообещал себе избегать любых встреч и как можно дальше объехать тот город, что появился сейчас на севере.

Вскоре они вновь ехали по тропинке через чьи-то пастбища, и все мысли герцога были поглощены тем, где им переночевать на этот раз. Из задумчивости его вывела Вэла, задав вопрос, который занимал ее весь последний час.

— Что вы собираетесь сделать с письмами, которые взяли у этого… молодого человека?

— Сожгу их.

— И не прочитаете их перед этим?

— Разумеется, нет! Это было бы низко!

— Я так и думала, что вы это скажете. И теперь мы никогда не узнаем, что случилось и почему Шарлотта вынудила его поступить так ужасно и так… трусливо.

— Трусливо? — изумленно переспросил герцог.

— Конечно, это трусость — убить себя и избежать проблем, вместо того чтобы смело встретиться лицом к лицу с жизненными несчастьями и горем и постараться преодолеть их. Жизнь — это божий дар, и как бы трудно ни было, мы не имеем права… лишать себя его.

Герцог внимательно взглянул на нее, но ничего не сказал. Но спустя несколько минут Вэла сама заговорила:

— Я много думала об этом, — тихо произнесла она. — Потому что, если бы мне пришлось стать женой сэра Мортимера, я бы, наверное, тоже предпочла бы смерть.

— Но теперь, поскольку вы сами признак ли, что это было бы трусостью, мы можем сосредоточиться на том, чтобы постараться остаться в живых, а это значит, что нам надо как можно скорее добраться до Йорка, — сухо заметил герцог. Ему очень не понравилось то направление, которое приняли ее мысли.

Больше они не разговаривали. Вскоре герцог обнаружил небольшую деревушку, лежащую в стороне от больших дорог. Здесь они нашли постоялый двор, очень чистый, уютный и похожий на все предыдущие, в которых им пришлось останавливаться.

Само здание, впрочем, оказалось больше, чем прежние, и, кроме того, к своему неудовольствию герцог обнаружил здесь нескольких постояльцев. Решив по возможности избежать чужих глаз, он властным, не терпящим возражений тоном потребовал у хозяина две самые лучшие спальни и отдельный кабинет в обеденном зале.

Ему показалось, что хозяин гостиницы смотрит на него как-то уж очень подозрительно. Однако, когда он увидел Вэлу, его подозрения, если таковые имели место, мгновенно рассеялись, и с самым любезным выражением лица он торжественно проводил их в отведенные им комнаты, несомненно, самые большие и роскошные по меркам деревенской гостиницы.

— Мне кажется, это слишком дорого, да и зачем нам привлекать к себе внимание, — сказала Вэла, когда хозяин вышел и она убедилась, что их никто не слышит. — Что будет, если кто-нибудь из ваших или моих знакомых случайно узнает, что мы остановились здесь вдвоем?

— Думаю, было бы ошибкой отказаться сейчас, после того, как мы договорились, — отвечал герцог. — Да и вряд ли так далеко от дома может встретиться человек, который узнает вас или меня.

— Полагаю, что так, — с сомнением в голосе сказала Вэла.

Герцог не стал уточнять, что его друзья никогда не стали бы останавливаться в таком богом забытом месте, в деревенской гостинице. Если бы им пришлось переночевать по пути на север, то они выбрали бы большую почтовую станцию на главной дороге.

Однако меры предосторожности были все же далеко не лишними. Ведь здесь они вполне могли встретить кого-нибудь, кто мог видеть герцога на скачках или на боксерских поединках, на которых они так часто бывали с Фредди. И его вполне могли узнать даже те люди, с которыми он лично не был знаком.

Поэтому, выходя из номера, чтобы пойти в отведенную им персональную комнату для ужина, герцог сначала убедился, что в коридоре никого нет. И в конюшню он решил наведаться только тогда, когда все остальные постояльцы лягут спать.

К своему удивлению, он обнаружил, что в гостинице имеется своего рода камердинер, чтобы обслуживать гостей.

Первый раз за все время их путешествия он переменил бриджи для верховой езды на обтягивающие шелковые панталоны, которые предусмотрительный Дженкинс упаковал вместе с другими вещами.

Среди вещей также оказались домашние туфли, и герцог наконец смог на какое-то время обойтись без сапог, которые отдал слуге с наказом вычистить так, чтобы в них можно было смотреться как в зеркало. При этом герцог предпочел не заметить выразительного взгляда, которым одарил его слуга.

Он также настоял на том, чтобы слуга немедленно вычистил его сюртук, поскольку ничего другого у него с собой не было.

Ожидая, когда вернется слуга с его одеждой, герцог услышал стук в дверь и, открыв ее, увидел Вэлу.

— Давайте сюда ваши шейные платки, — сказала она. — Я выстираю их, и тогда к утру они высохнут. Нельзя же допустить, чтобы вы надели влажный галстук, он может натереть вам шею.

— Что-то вы слишком заботитесь о моем здоровье, — насмешливо сказал герцог.

— Я просто не хочу ухаживать за вами в случае, если вы заболеете, — не осталась в долгу девушка.

Он засмеялся, но тем не менее протянул ей свои галстуки. Ее забота невероятно тронула его. Хотя что может быть более естественно для женщины, чем такая забота. И все же он чувствовал себя очень странно.

«Бог знает, каким образом я оказался втянутым в эту историю», — подумал он. И неожиданно для себя вдруг понял, что ему все это начинает нравиться.

Ни разу он не вспомнил о своей скуке с тех пор, как выехал из Лондона, за исключением самого первого дня, который провел в одиночестве.

Брокенхерст решил, что никогда еще за последние годы он не чувствовал себя таким бодрым, полным сил и желания жить.

«Видимо, все дело в некоторой атмосфере опасности, которая сопровождает меня в этом путешествии», — подумал он. Но при этом он понимал, что лукавит. Ему было так хорошо потому, что рядом с ним была Вэла.

Девушка определенно отличалась от множества женщин, с которыми он когда-либо был знаком. И хотя герцог почти ничего не знал о юных леди и никогда не водил ни с кем из них знакомства, за исключением Имоджин, он был совершенно уверен, что Вэла — необыкновенная девушка.

Не было никакого сравнения между ней и другими молодыми дебютантками, которые обычно жались к своим мамашам в бальных залах в ожидании, что их пригласит на танец какой-нибудь молодой повеса.

Думая об этом, герцог понял, что самым необычным в девушке была ее естественность в общении с ним. Ее ничуть не смущало то, что она столько времени находилась с ним вдвоем. Она не чувствовала себя скованно или смущенно. И при этом не кокетничала с ним, как делали это почти все его знакомые

женщины.

Иногда в пылу спора, отстаивая свои взгляды или пытаясь найти аргументы против ее утверждений, он вообще забывал, что говорит с молоденькой девушкой. Он мог бы так спорить с Фредди. Ему было легко и просто в ее обществе, как с кем-нибудь из близких друзей.

Но в глубине его памяти постоянно жил и тревожил восхитительный образ девушки, какой она предстала перед ним в то утро, когда он вошел в комнату и окликнул ее, а она, испуганная, села на кровати. В одной тонкой ночной рубашке, которая не могла скрыть соблазнительных форм ее юной груди, она тогда показалась герцогу даже слишком женственной.

«Однажды она влюбится, — говорил себе герцог, — и тогда в один миг будут забыты все эти глупости о том, что она не собирается выходить замуж».

Поскольку мысль об этом постоянно точила герцога, он решил, что должен поговорить с Вэлой. Но девушка первая начала этот разговор.

В тот вечер, покончив с ужином, Вэла сказала:

— Я постоянно думаю об этом несчастном молодом человеке, который убил себя! Он никак не выходит у меня из головы.

— Я же просил вас забыть о нем, — сказал герцог.

— Да, я знаю, но все же мне бы очень хотелось понять… как любовь, это светлое, романтическое чувство, может довести человека до отчаяния… и даже заставить его забыть обо всем, что ему дорого на этом свете. Как это может сочетаться… нежные чувства… и желание умереть?

— Любовь не всегда бывает нежной и романтической. Иногда она может быть и жестокой.

Так как Вэла продолжала вопросительно смотреть на него, герцог продолжал:

— Это может быть яростное, бурное чувство и, что важнее всего, почти неподвластное доводам рассудка.

— И вы сами… когда-нибудь испытывали подобное? — тихо спросила девушка.

— Я говорю о любви вообще, не касаясь личностей. Если хотите, отвлеченно, теоретически, так сказать.

— Тогда объясните мне.

— Но вы сами наверняка читали об этом, — сказал герцог, чувствуя себя кем-то вроде убеленного сединами профессора, который читает лекцию совсем еще юной девочке. — Ромео и Джульетта умерли потому, что любили. Отелло убил из-за любви. Вы ведь не могли не читать Шекспира.

— Ну конечно, я читала эти пьесы, — ответила Вэла немного разочарованно. — И еще я читала романы Вальтера Скотта. Но то, что они писали о любви, всегда казалось мне совершенно нереальным… Я никогда не думала о любви как о чем-то существующем на самом деле… до сегодняшнего дня. Но теперь я все время об этом думаю.

— Но зачем? Ведь вы решили, что никогда не полюбите, — поддразнил ее герцог.

— Я как раз хотела вас об этом спросить.

Заметив, что он недоуменно смотрит на нее, Вэла пояснила чуть смущенно:

— Я хочу спросить, если кто-то… влюбляется… это просто случается и все? И это нельзя никак предотвратить?

— Полагаю, что да.

— Почему вы говорите так, словно не уверены в этом? Ведь вы же были влюблены когда-нибудь?

— Думал, что был, — честно ответил герцог. — Я был не на шутку увлечен, очарован, пылал от страсти, но, признаюсь, никогда не терял голову настолько, чтобы в случае, если мне откажут, жаждать смерти. Думаю, едва ли я мог бы застрелиться из-за любви.

— Я так и думала, что вы это скажете, — вздохнув, заметила Вэла. — Что вы никогда не теряли от любви голову.

Герцог засмеялся:

— Да, наверное.

— И ни одна леди никогда не любила вас настолько, чтобы… покончить с собой из-за вас?

— Вот уж это определенно так.

— Но тогда что же такое любовь? Почему это так много значит для одних людей и гораздо меньше — для других? — спросила она с отсутствующим выражением на лице, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Герцога этот наивный вопрос невольно тронул. Поэтому он отвечал вполне серьезно, впервые за весь вечер оставив полушутливый, чуть снисходительный тон:

— Я думаю, каждый человек когда-нибудь в своей жизни мечтал об идеальной любви. Найти ее трудно, наверное, невозможно. Но мы все равно ищем ее, даже если не верим в ее существование. В конце концов это так естественно для человека — пытаться найти то, что греки называли «своей второй половиной».

— Конечно, теперь я поняла! — воскликнула Вэла. — Я помню миф о том, что боги разделили первого человека на две части и назвали их «мужчина» и «женщина» и что с тех пор каждый пытается найти свою собственную половинку, чтобы соединиться с ней и стать опять единым целым!

— Вот и ответ на ваш вопрос, — улыбаясь, сказал герцог.

— Но, что… если кто-нибудь никогда не найдет свою половину?

— Что ж, тогда надо просто найти того, кто сможет ее заменить.

— Нет, нет! — взволнованно воскликнула Вэла. — Это неправильно… и только все испортит!

Герцог откинулся в кресле и внимательно посмотрел на нее. Девушка раскраснелась, щеки ее пылали, в глазах горел какой-то странный огонь. Она была сейчас необыкновенно мила.

— Знаете что, — сказал герцог с несколько большей горячностью, чем того требовали обстоятельства, — я хочу дать вам еще один совет. Вместо того, чтобы искать все новых знаний, поищите-ка лучше мужчину, которого судьба предназначила вам в спутники жизни. Возможно, вы как раз на пути друг к другу, и однажды вы обязательно встретитесь. И тогда вы сможете забыть и об одиночестве, и о своих страхах. У вас будет друг и защитник и еще человек, ради которого вы будете жить и который будет жить ради вас. И тогда ваша жизнь приобретет совсем иной смысл.

Вэла была удивлена его словами. Но больше всего они поразили самого герцога. Он никогда не думал, что способен говорить подобные вещи, и причем совершенно искренне. Словно кто-то нашептывал ему эти слова. Колдовство какое-то.

И еще он подумал, что это очень соответствует всему тому, что произошло с ним за дни этого странного, почти нереального путешествия. С самого первого мгновения, когда он позволил Фредди втянуть себя в его полубезумную затею и заключил с ним пари, все пошло совсем не так, как он ожидал. И самым невероятным событием из всего, что с ним произошло, была его встреча с Вэлой.

Он взглянул на девушку. Она сидела перед ним в своем простеньком белом платье, такая прелестная и юная, поставив локти на стол, и внимательно слушала, подперев ладошками голову. Ну прямо школьница, с благоговением внимающая своему старому мудрому учителю.

Но герцог вдруг с трепетом осознал, что перед ним сидит вовсе не ребенок, а восхитительная и соблазнительная женщина.

Он почувствовал неодолимое желание коснуться ее обнаженных рук, шеи, почувствовать под ладонью мягкую, бархатистую кожу, коснуться губами этих нежных губ….Это желание вызвало внезапную панику в его душе. Он резко одернул себя, запретив думать об этом.

Но он не мог не думать. Он знал, какими нежными и мягкими будут ее губы, ведь она так невинна и не изведала сладости поцелуев. И внезапно он ощутил ошеломившее его, почти нестерпимое желание стать первым мужчиной, отведавшим вкус этих нежных губ.

Трудно было бы представить себе что-нибудь более волнующее, чем тесные объятия, ответный трепет ее тела, пробуждение первого жара ее желаний. Он уже почти представил себе, как целует ее, осторожно касается губами ее волос, шеи, груди… Но герцог слишком хорошо понимал, что не имеет на нее никакого права. Он не должен, не смеет этого допустить!

Он убеждал себя, что было бы попросту бесчестно пытаться соблазнить ее вместо того, чтобы быть ее верным защитником, как он обещал. Неужели ему придется в первую очередь защищать ее от самого себя?

Но что еще хуже, Брокенхерст был почти уверен, что, если он только обнаружит перед ней свои чувства, она испугается и сбежит от него так же, как сбежала от сэра Мортимера. А этого он никак мог допустить. Чего бы ему это ни стоило, но он должен отвезти девушку туда, где она будет в безопасности. И, возможно, в безопасности он него самого, — подумал он с невольной горечью.

Неожиданно для себя он вдруг почувствовал, что не в силах справиться с охватившими его эмоциями. Чтобы хоть как-то привести в порядок свои чувства, он резко поднялся и подошел к окну— Прислонившись лбом к оконной раме, герцог выглянул в запущенный, заросший сад.

— Становится темно, Вэла, — глухо произнес он. — Пора идти спать. Завтра опять встанем на рассвете.

— Но мне так интересно разговаривать с вами, — возразила Вэла, не догадываясь, конечно, о той буре чувств, что бушевала сейчас в груди этого красивого, внешне совершенно холодного мужчины. — Я никогда не думала, что встречу человека, так много знающего о вещах, которые меня очень интересуют. Знаете, я первый раз разговариваю с мужчиной, который интересуется чем-то еще, кроме карт и лошадей.

— Вы обвиняли меня в том, что я циничен, — довольно резко отвечал герцог, — но думаю, что это можно сказать и о вас. Я просто уверен, что большинство мужчин интересуются в жизни гораздо более важными вещами, помимо тех, которые вы так яростно осуждаете.

— Я вовсе не осуждаю их, — возразила Вэла. — Просто говорить обо одном и том же — это все равно, что есть изо дня в день один и тот же пудинг, не пытаясь даже попробовать чего-нибудь еще.

— Ну что ж, тогда, поскольку я бы очень хотел, чтобы вы все же отправились сейчас спать, я буду говорить о том, что вам так скучно, — о лошадях.

— Но мне вовсе не будет скучно, если вы расскажете о Самсоне. Это самый великолепный конь, которого я когда-либо видела.

— А я, в свою очередь, могу лишь поздравить вас с тем, что вам принадлежит такое великолепное животное, как Меркурий, — сказал герцог. — Уверен, он очень много значит для вас.

— Вы правы. Он принадлежит мне с тех пор, как был жеребенком, и я очень люблю его.

То, как она это сказала, неожиданный свет любви в ее глазах заставил герцога вновь испытать острое желание поцеловать ее. И еще он вдруг, к своему изумлению, понял, что хочет услышать от нее, что больше всех на свете она любит его, Гревила Стэндона, герцога Брокенхерста.

«Не надо было пить за обедом слишком много кларета, — сказал он себе. — И тем более не следовало заказывать еще и бренди».

— Если вы не собираетесь ложиться, пожалуйста, это ваше дело, — сказал он вслух, — но я намерен пойти сейчас спать.

И с этими словами герцог встал и направился к двери.

Он уже было открыл ее, но в этот момент услышал за дверью голоса и тут же забыл обо всем, кроме необходимости соблюдать осторожность.

Прикрыв дверь, он оставил небольшую щель, через которую выглянул в коридор. Там герцог увидел двух женщин и двух мужчин, которые в этот момент выходили из обеденного зала.

Эти люди были ему незнакомы, но герцог решил, что скорее всего они принадлежат к среднему классу и путешествуют по делам.

Он наблюдал за ними, пока постояльцы поднимались по лестнице, и затем услышал, что они прошли по коридору к комнатам на втором этаже, расположенным рядом с их номерами.

Когда шаги стихли, герцог повернулся к Вэле. Девушка все это время сидела за столом и с тревогой наблюдала за ним.

— Все… в порядке? — шепотом спросила она.

— Все хорошо, — успокоил ее герцог. — Но нам нельзя забывать об осторожности. Завтра надо уехать отсюда как можно раньше, пока эти господа еще не встали.

Девушка ничего не ответила, но послушно поднялась из-за стола. Герцог между тем продолжал:

— Я думаю, что нам осталось провести в пути еще одну ночь. Послезавтра мы должны добраться до Йорка, где вы окажетесь в полной безопасности.

— И тогда… что вы… будете делать? — тихо спросила она.

Девушка подошла к нему почти вплотную и, подняв голову, взглянула на него. Герцог не понял выражения, мелькнувшего в ее взгляде. Но, заглянув в эти бездонные глаза, он вдруг вновь почувствовал ошеломившее его самого страстное желание обнять ее и никогда больше не отпускать.

Это желание было настолько сильным, что, стараясь не поддаться ему, он почувствовал, как бешено колотится его сердце и стучит в висках. Такого с ним еще никогда не случалось в жизни.

Только железный самоконтроль, выработанный за годы, проведенные в армии, помог ему сдержать свой неистовый порыв и отказаться от столь желанного и почти недосягаемого счастья — сжать ее в своих объятиях.

Он хотел ее. Он хотел ее с такой силой, что все остальное сейчас казалось ему несущественным. Опасности, которым они подвергались, необходимость как можно скорее попасть в Йорк — все отступило на второй план перед этим ошеломляющим открытием — он безумно хотел ее.

Герцог на мгновение закрыл глаза, пытаясь взять себя в руки, а когда открыл их, то увидел, что она продолжает все так же вопросительно и доверчиво смотреть на него.

— Бога ради, — неожиданно для себя самого произнес он резким, почти грубым тоном. — Идите сейчас же спать, если не хотите, чтобы завтра вас схватили и потащили назад к Хэвингтону!

И, еще не закончив фразу, он почувствовал себя так скверно, словно ударил маленького беззащитного ребенка.

Чувствуя отвращение к самому себе, герцог вдруг увидел страх в ее глазах. А затем она быстро распахнула дверь и опрометью выбежала из комнаты. Он не стал ее догонять и, прислонясь к дверному косяку, слушал ее стремительные легкие шаги вверх по деревянной лестнице.

Если герцог скверно провел эту ночь, то каково было Вэле?

Единственное, о чем она могла думать, лежа без сна на своей широкой кровати, это те резкие нотки, которые прозвучали в его голосе, и то темное, пугающее выражение, которое застыло в его глазах, когда он велел ей идти спать. Девушка никак не могла понять, почему он вдруг рассердился. Что она могла сделать такого, чтобы так его разозлить?

Она так ждала этого вечера, который они должны были провести вдвоем. Переодеваясь к обеду, Вэла надеялась на интересную беседу, придумывала вопросы, которые ей хотелось ему задать…

Никогда прежде не знала она, как это увлекательно — разговаривать с мужчиной, который при этом говорил бы и относился к ней как к равной себе по уму. Раньше, если девушка пыталась заводить разговоры с некоторыми своими знакомыми, они лишь снисходительно отмахивались или говорили какие-нибудь пошлости.

Для своего отца она всегда была ребенком, а для учителей, таких, как мистер Трэвис, — всего лишь ученицей, чье мнение было не слишком интересным. Они предпочитали читать ей лекции, а не выслушивать ее.

Остальные мужчины, молодые или старые, просто отшучивались или говорили ей комплименты.

И еще она думала о том, почему до сих пор мужчины казались ей непривлекательными. Теперь, обдумывая то, что сказал он ей о любви, Вэла решила, что все дело в том, что она сама искала идеала в любви.

Никогда прежде не приходило ей в голову, что брак может означать не только рабство для женщины, но еще и любовь. Любовь — прекрасное, волшебное чувство, сродни тому, которое она испытывала, гуляя одна по лесу, слушая, как цветы и листья нашептывают ей удивительные сказки, более живые и волнующие, чем те, что ей приходилось читать в книгах.

Она всегда больше всего ценила знания, с тех самых пор, как мама в детстве сказала ей, что ей нужно много учиться и много знать, и тогда она не станет бессловесной рабыней ни для одного из мужчин. Но теперь Вэла поняла, что важны не только отвлеченные науки, такие, как философия или древние языки. Не менее интересны и важны знания о людях.

Вэла вдруг почувствовала, что ее стремление сбежать от реальной жизни в придуманный ею мир, каким бы огромным и интересным он ей ни казался, — тоже своего рода невежество.

Испытывая отвращение к сэру Мортимеру, она твердо решила, что никогда не выйдет замуж. А кроме того, она не хотела, чтобы с ней обращались так небрежно, как в свое время отец обращался с ее мамой, когда та была больна, а он по нескольку дней, а то и недель пропадал неизвестно где, развлекаясь и занимаясь своими собственными делами.

Как всякий ребенок, Вэла была бесконечно предана тем, кого любила, и очень переживала, видя, как несчастна ее мать, хотя та старалась не подать виду и относиться ко всему философски.

— Мужчины — это всего лишь мужчины, Вэла, — частенько говорила она. — Когда ты вырастешь, то сама поймешь, что не стоит ожидать от них добра и внимания.

— Почему папа не взял тебя с собой в Лондон? — с обидой за мать спрашивала Вэла.

— Потому, что я не совсем здорова и у меня нет сил делать то, чего бы ему хотелось, — с несчастным видом отвечала мать. — Мужчины предпочитают женщин здоровых, которые могли бы танцевать с ними всю ночь, кататься верхом и… дарить им радость.

Теперь Вэла понимала, что мама сделала эту паузу, "потому что хотела сказать совсем иное — танцевать, кататься верхом и заниматься любовью. Просто она не могла тогда сказать этого маленькой девочке. Но сколько горечи было в ее словах!

Вспоминая сейчас отца, такого всегда здорового, крепкого, полного жизненной энергии, Вэла впервые подумала о том, как тяжело ему, наверное, было иметь болезненную жену, которая не могла принимать участие в его деятельной жизни и не могла родить ему наследника, которого он так жаждал иметь.

Наверное, в первые годы брака он тоже хотел, чтобы его жена сопровождала его на бега, на балы, принимала участие в тех спортивных забавах, которые составляли большую часть его жизни.

Оглядываясь назад, Вэла вспомнила о том, что больше всего отца раздражало то, что ему приходилось есть в одиночестве. Мать никогда не разделяла с ним вечернюю трапезу.

— Черт возьми, Элизабет, — вновь раздался в ее ушах голос отца, — неужели ты не можешь даже спуститься вниз и пообедать со мной! Если есть на свете вещь, которую я просто не могу вынести, то это обед в одиночестве.

— Мне бы хотелось этого, дорогой, — отвечала мать. — Но я так плохо себя чувствую. И к тому же, ты знаешь, я не могу есть все эти вещи.

— Что же, мне искать кого-нибудь другого для компании, так, что ли? — взорвался тогда отец.

Он вышел из спальни, громко хлопнув дверью, и на следующий день уехал в Лондон.

И хотя в детстве Вэла возмущалась поведением отца, считала его жестоким, но теперь, оценивая все заново, она подумала, что он, возможно, тоже искал свою половину. Хотя, без сомнения, ее мачеха едва ли годилась на эту роль.

И все же эта женщина отчасти дала ее отцу то, в чем он так нуждался.

Вэла вспоминала, каким взглядом он смотрел на свою молодую жену. И когда ей случилось неожиданно зайти в гостиную вскоре после их свадьбы, она увидела, какпылко он целовал мачеху. Тогда это показалосьдевушке нелепым и даже непристойным.

Она вспоминала, как отец покупал своей молодой жене наряды, делал дорогие подарки, а она требовала все новых и новых обнов.

Этим отчасти объяснялось то, почему совсем не осталось денег после того, как отец умер.

«Действительно ли отец любил ее?» — спрашивала себя Вэла, лежа в темноте своей спальни в маленькой придорожной гостинице.

Ответ на этот вопрос казался ей очень важным. Может быть, ей стоит встать и постучаться в соседнюю дверь, чтобы попросить мистера Стэндона все ей объяснить. Он наверняка знал ответы на подобные вопросы. Он вообще все знает.

Но затем ей припомнился резкий тон, каким он говорил с ней сегодня вечером.

«Должно быть, я наскучила ему, — подумала девушка. — Ведь я такая неопытная, ничего совсем не знаю о таких вещах, как брак и любовь. Ему со мной неинтересно».

И внезапно она почувствовала щемящую боль оттого, что не нравится ему.

И тут же ей пришла в голову неожиданная и очень неприятная мысль, что у него, должно быть, много женщин, с которыми ему не бывает скучно. Ведь он такой красивый, умный, храбрый и сильный! Наверное, женщины находят его неотразимым.

Интересно, думала она, почему он еще не женат и почему путешествует в одиночестве?

«Мне повезло, что я его встретила!» — сказала она себе.

Но, подумав еще немного, с грустью призналась, что он скорее всего уже начал скучать в ее обществе и, что хуже всего, тяготиться возложенными на себя обязательствами. Конечно, он отвезет ее в Йорк, как обещал, но едва ли ему это доставляет удовольствие.

«Что же мне придумать, чтобы сделать для него это путешествие интересным и приятным?» — мучилась над вопросом Вэла.

И тут она вспомнила, что у них остался всего один день и один вечер, и явственно ощутила, как время безжалостно утекает меж пальцев, а она ничего, ну совсем ничего не может предпринять.

«Мы доберемся до Йорка, — думала она, — и я уже никогда его больше не увижу!»

И неожиданно для нее самой, — конечно, только потому, что она так устала и измучилась за эти дни, — слезы потекли по ее щекам.