Муж

Глава 12. Шутка

Утро начинается с мятных поцелуев, нежных поглаживаний, волнующих прикосновений пряных волос к моему носу, щекам, шее, груди, животу…

Вскакиваю, чтобы спрятаться в душе, но Алекс, достаёт меня и там: нежно вымыв, тащит в кровать, и я знаю, что сопротивляться бесполезно. Не ему, себе. Безвольность никогда не была моей слабостью… раньше, а теперь я другая, и жизнь моя не похожа ни на самую смелую мечту, ни на фильм ужасов, скорее, на психологический триллер, медленно, но уверенно разворачивающийся на фоне райских ландшафтов и роскошных декораций.

Алекс непревзойдённый любовник. Всегда был, всегда будет. Не представляю, как можно делать это ещё лучше: каждый его жест, движение, да что там, даже просто шевеление, вдох, выдох — всё попадает в точку. Точку моего невменяемого безумия.

Я уже молчу о непосредственном процессе скольжения, незаметно перетекающем в мягкие толчки, а затем и в брутальное мужское насыщение. И эта заключительная часть — моё самое любимое место во всей пьесе: обожаю наблюдать за ним, когда он, наконец, позволяет себе удовольствие. Вначале и в самом процессе, что бы мы ни вытворяли, он сдерживается, старается контролировать себя, и у него всегда это получается, но только до тех пор, пока меня не накрывает до горечи сладкой волной. Эти волны бывают серийными, штормовыми, иногда проносятся, как цунами. И когда он видит их, его выдержку срывает: брови сдвигаются к переносице, морщится лоб, глаза закрываются, как сильно бы он ни старался удерживать их открытыми. Но самое сладкое, то, чего я всегда так жду и так редко получаю — это его стон — самый утончённый и самый сексуальный звук во Вселенной. Даже в этом он совершенен, даже в этом красив.

Мы занимаемся любовью в то утро целых три раза. Днём на пляж не идём — нельзя — и отсыпаемся в обнимку. С Алексом даже просто спать рядом — одно сплошное удовольствие: от дурманящего запаха его кожи, от умиротворяющих объятий, от размеренности дыхания, от осознания уникальности его красоты и понимания того, что сейчас вся она твоя! Только твоя! Бери себе её всю, трогай, любуйся!

Я просыпаюсь на закате. Красное золото разливается на белом матовом полу холла, а в спальне полумрак — окна наглухо закрыты. Алекс босой, но одетый в футболку и джинсы, сидит рядом. Его сосредоточенное лицо освещено тусклым светом экрана ноутбука, сам он собран, серьёзен и что-то усердно правит, оставляя длинные комментарии в примечаниях к документу. Сравнивает графики и значения ячеек таблиц отчёта с аналогичными данными на сайте своей компании, то хмурится и задумчиво трёт подбородок, то вдруг его пальцы начинают летать по клавиатуре.

И я любуюсь. Красота во всём: в каждой линии, изгибе, оттенке, в любом, даже самом простом жесте. Длинная чёрная чёлка, игриво поджимая свои концы, небрежно закрывает лоб и немного глаза, мешая видеть. Каким-то совершенно неосознанным, а потому нелепым детским жестом Алекс приподнимает её, чтобы не мешала, старается закинуть назад, но она, упрямая, прядь за прядью, лениво сползает обратно. И вот такой — взъерошенный, не приглаженный и домашний — он желаннее всего. Для меня.

Я поражаюсь диапазону метаморфоз, на которые способен этот человек. Если верить словам Марка и тем крохам «делового Алекса», которые я уже успела засвидетельствовать, в бизнесе этот парень монстр. Он неудержим, безжалостен и опасен, его уважают, с его мнением считаются, доверяют и предпочитают дружить, нежели враждовать. Он поглощает компании и инвестирует немыслимые средства в социальные проекты, не сулящие ему никакой прибыли, кроме чувства выполненного по отношению к планете долга. Он был и остаётся повёрнутым на экологии.

И это необыкновенно обволакивающе мягкий и уязвимый человек, кода дело касается семьи. Алекс — открытая незажившая рана с тех самых пор, как погибли его родители и сёстры. И он живёт, раненый, чего-то ищет, чего-то ждёт.

Густые, по-девичьи загнутые кверху ресницы, кажущиеся ещё более длинными в игре света и тени, почти не шевелятся — так пристален его взгляд. Взгляд, направленный на меня.

Если бы я была художником, обязательно начала бы с губ — самой трепетной и волнующей детали этого эдемски красивого лица. Я вывела бы их нежные контуры, а потом билась бы над цветом в поисках неповторимого розового оттенка, но, скорее всего, так бы и не нашла. Его верхняя губа едва заметно вздёрнута кверху, а нижняя терзает желанием сжать её полноту и мягкость зубами, чтобы не столько от боли, сколько от волны вожделения он тихонько застонал. Можно ли передать красками и линиями женственный бантик, в который складываются его губы, когда он злится или нервничает, как трогательно они растягиваются в улыбке, как жёстко, до белых разливов на коже его зубы закусывают нижнюю, когда у него что-то не получается?

Сейчас он улыбается, забыв обо всей серьёзности и неотлагательности своего занятия, в очередной раз погружая меня в сладкий гипноз своего очарования.

Алекс убирает ноутбук на пол, сползает со спинки кровати, и вот уже его лицо почти касается моего. Он так близко, что в моих глазах его черты размываются, наши губы соприкасаются в лёгком, нежном, почти целомудренном поцелуе. А я хочу большего, примитивного, и это странно, ведь я же совсем не сексуальная и не чувственная от природы! И сегодня меня уже ублажили целых три раза, и сделали это полноценно. Боюсь, о степени этой полноценности многие даже не подозревают. Стихи и песни не врут, просто везёт не всем.

Алекс отрывается от меня с явным усилием и обычным своим уверенным тоном предлагает:

— Не хочешь прогуляться? Мне нужно немного поработать, но я скоро закончу и найду тебя, — получаю невесомый поцелуй в нос.

Hillsong United — "Oceans" (Live at RELEVANT)

И вот я плетусь по берегу, любуясь и стараясь запомнить картинные пейзажи. Скучаю — мне не хватает детей и… Алекса! Кажется, я размякла до такой степени, что уже ничтожные часы без него становятся пыткой. Или это и есть состояние острой влюблённости? За последние дни я так привыкла быть неразлучной с ним, и днём, и даже ночью, что, несмотря на жару и непомерную влажность, спокойно сплю в его объятиях и совсем не помню, что можно по-другому.

— Валерия! — мягкий, но неожиданный оклик заставляет меня вздрогнуть — бельгиец. — Почему в одиночестве? — тут же допрашивает.

— А Вы?

— Я не у дел! — смеётся.

— А я временно.

Подходит ближе и долго стоит рядом, устремив взор в синеву быстро темнеющего тропического неба.

— Мы не знакомы, — вдруг вспоминает, не отрывая взгляд от пейзажа. — Жан.

— Валерия.

— Приятно иметь знакомство с женщиной, носящей имя супруги римского императора! Вам ведь наверняка известно, что Ваше имя — символ здоровья и силы, — поворачивается, то ли хитро, то ли довольно улыбаясь.

— Императора? Серьёзно? Вот уж не знала. Это какого же?

— Клавдия. Того самого, который сменил сумасшедшего Калигулу в первом веке.

— Того самого, который пришёл к власти случайно, но за время правления полностью сосредоточил её в своих руках, выиграл несколько военных кампаний, весьма существенно расширил границы Римской империи и стал вторым после Августа правителем, который после смерти был обожествлён?

— Да именно его. А Вы неплохо подкованы в истории!

— У меня сын школьник! — признаюсь, смеясь. — Так что никаких подвигов, только вынужденная необходимость!

Жан поднимает бровь, пристально вглядывается в моё лицо и, сложив на груди руки, восклицает:

— Сын? Не ожидал. Значит, Вы ещё и мать?

— И даже целых два раза мать. У меня и дочь есть.

На его лице как будто шок, и мне очень даже интересно, какое дело этому типу до моего потомства?

— Это дети Алекса? — спрашивает.

— А Вам не кажется, что это слегка не Ваше дело? — замечаю, сгладив свой хамский выпад улыбкой.

Разворачиваюсь и направляюсь вдоль берега в сторону только что уснувшего солнца. Жан не отстаёт:

— Значит не его. И живут не с вами.

— Почему же? Как раз, с нами. Мои дети не могут жить отдельно от меня. Это ведь мои дети! Посмотрите, какая красота! — восхищаюсь розово-золотым, словно на картине Монэ, небом, зеркально отражающемся в спокойной глади моря.

— Да, действительно, необычно красиво, — соглашается Жан. И в это мгновение я вижу абсолютную искренность и незащищённость: он словно сбросил всё своё обмундирование, откинул все маски, и на смену холодности пришло настоящее живое тепло.

Он привлекателен, очень. Даже красив, хоть и не так, как Алекс, но совершенно иначе, по-своему. Он сам пример того, о чём накануне меня толковал: хочешь увидеть привлекательность — подойди ближе, а если сможешь завоевать внимание, завладеть искренностью, поразишься неожиданно открывшейся красоте.

Жан чувствует мой взгляд и вздрагивает так, будто его током ударили, будто ужаснулся своему внезапному обнажению передо мной, и на мгновение я вижу несчастного, одинокого человека. Вскоре его стальная маска возвращается, но делает это медленно, будто нехотя, хоть и неумолимо.

Бельгиец неотрывно смотрит в мои глаза, а я бессовестно пытаюсь его прочесть. Он необъяснимо мне интересен своей чёрствостью, холодностью, явно поддельной грубостью, привычной, но неискренней резкостью. Там, глубоко внутри, сидит кто-то другой, и этот кто-то, похоже, вполне хороший. Когда маска, наконец, окончательно сливается с его лицом, я решаю попытаться сдвинуть её снова:

— Мне показалось, или пару мгновений назад я имела удачу увидеть Вас настоящего?

Его глаза распахиваются шире, темнеют, становятся неистовыми и… человеческими, такими, которые умеют отражать чувства, желания, эмоции.

Внезапно Жан резко переводит свой взгляд за мою спину, затем, так и не ответив на мой провокационный вопрос, разворачивается и быстрым шагом улепётывает в сторону отеля.

Я успеваю на себя разозлиться за бестактность, как вдруг слышу знакомый голос:

— Когда ты успела с ним подружиться? Я же говорил, что он мне не нравится! Совсем.

{A$AP Rocky — Fuckin' Problems (Xavier Dunn Cover, FAUX ROI Remix)}

На следующий день мы отправляемся плавать на яхте, изучать близлежащие острова и просто уединяться на морском просторе. Успеваем отплыть достаточно далеко от берега, как вдруг двигатель фешенебельной посудины перестаёт работать и не заводится ни со второго, ни с десятого раза.

Алекс меняется в лице, и вот таким я его ещё не видела: воинствующий мужчина в наиярчайшем своём проявлении. В его глазах максимальная сосредоточенность, интенсивная умственная деятельность по анализу ситуации и азарт. В таком взгляде нет места мягкости, нежности, чувственности. Только мужские инстинкты и потребность защитить.

Первое, что он делает, это проверяет наши запасы воды. Потом находит свой смартфон и подтверждает опасения, что звонить не может:

— Проверь свой телефон, пожалуйста, — просит спокойно, так, будто у нас кран сломался.

— Нет сети, — отвечаю.

— Тааак, — трёт подбородок и долго, сосредоточенно смотрит на виднеющийся вдали остров. От нашего мы уплыли так далеко, что его и не видно.

— Что происходит? — спрашиваю.

— Кто-то над нами подшутил.

— Давай свяжемся по рации с береговой охраной?

— Рация тоже не работает, — заявляет, всё так же не теряя спокойствия.

— А отремонтировать двигатель мы сами не сможем?

— Похоже, что в ремонте он не нуждается, там топлива нет.

— А ты её проверял, когда арендовал?

— Конечно, и рацию тоже. Это не та яхта, которую я зафрахтовал, но такая же точно и с таким же названием.

— Это похоже на покушение!

— Нет, вряд ли.

— Откуда такая уверенность? Конкуренты бывают очень нервными и мстительными!

— Риски, конечно, есть всегда, но в моём случае они минимальны, — смело заявляет.

Затем, чуть менее воодушевлённо добавляет:

— …если ты имеешь в виду рабочие вопросы. На этой яхте есть недельный запас воды и продуктов, а вернуться мы должны были сегодня вечером. О чём это говорит?

— Ни о чём.

— Ну, мне это говорит о том, что нас либо хотят напугать, либо подшутить. Но точно не убить. Для этого есть гораздо более верные и не оставляющие следов способы.

Я на взводе, хоть и помалкиваю, но почему Алекс такой спокойный, мне не ясно.

— Ты, пожалуйста, не переживай: у меня есть аварийный выход, который всегда нам поможет. Но дело вот в чём, я бы хотел любыми путями его избежать. Прежде всего, нам нужно найти штуковину, которая глушит мобильники. Это должно быть нечто, похожее на небольшую коробочку. Давай, осмотрим всё по очереди?

— Давай.

И мы ищем около часа. Безрезультатно.

Алекс:

— Внутри, похоже, ничего нет. Возможно, её прикрепили к корпусу снаружи, я сейчас прыгну в воду и посмотрю.

— А лестницу мы как опустим? Если ничего не работает!

— Трап есть и обычный, не только электрический.

— А ты до него дотянешься? Какой-то он короткий и хлипкий.

— Ну вот для этого ты и остаёшься на борту — поможешь мне в случае необходимости.

— А акулы?! — почти выкрикиваю.

В ответ Алекс только смеётся, затем быстро раздевается и прыгает в воду. Довольно долго плавает, осматривая бока яхты, потом ныряет под днище и пропадает. В страхе и панике я жду появления его головы над водой, и каждая проползающая секунда кажется мне вечностью. В этот момент я ненавижу и лазурное небо, и тёплое море, и фешенебельную яхту.

Наконец, он появляется: вначале пятном под водой, затем выныривает, жадно хватая воздух, и я сразу набрасываюсь:

— Какого чёрта ты так долго там? Меня тут инфаркт чуть не хватил!

Мне стыдно, но голос выдаёт и истерику, и все усилия, чтобы не расплакаться.

— Лер, ну что ты такая… пугливая? Ничего со мной не случится!

— Алекс! Акул никто не отменял! Да и мало ли, какие гады морские тут могут плавать! Давай вылезай уже!

— Хорошо, только не кричи! — соглашается.

Переносной трап действительно коротковат, а основной разложить невозможно — нет электричества. Я опять психую, но, подумав, сдираю с кровати простынь, спускаюсь аккуратно по трапу и привязываю её конец к последней перекладине.

— Ты чего творишь? — смеётся Алекс. — Как же мы теперь без простыни! На голом матрасе никакого комфорта!

— Тебе бы всё шуточки шутить! Лови давай конец и вылезай быстрее! Зачем я только согласилась на эту глупость!

Только увидев мужа на палубе, выдыхаю, и мне почему-то уже не страшно, что мы без топлива в открытом океане, и нас неумолимо относит от берега.

— Ну что? Так и не нашёл?

— Нет. Либо мы не там ищем, либо есть какой-то секрет, — рассуждает расслабленно.

— Обними меня! — прошу.

И он обнимает крепко, с чувством, а потом ещё и целует.

— Удивляюсь твоему спокойствию! — признаюсь.

— Ну что ты! Ты ж со мной, а у меня всё под контролем! — заверяет с улыбкой до ушей.

Спустя время выдаёт:

— Если бы я был тут один, то развалился бы сейчас вон на том шезлонге, — кивает на нос белоснежной палубы, — и потягивал бы себе маргариту в ожидании развязки этой захватывающей истории. Но я не один, а с тобой, и ты нервничаешь, поэтому, мы сейчас задействуем экстренный план.

С этими словами спускается в каюту, я за ним, достаёт свою чёрную сумку с вещами и извлекает из неё большой кнопочный мобильник с надписью Caterpillar, вставляет его в чёрную коробочку с солнечными батареями и возвращается на палубу, чтобы выставить её на солнце:

— Вот, — говорит, — это наш план «Б». Шутники наверняка о нём не догадываются!

— Что, его сигнал не глушится?

— Неа.

— Но надо зарядить?

— Ага.

— От солнца?

— Точно.

— А если бы его не было?

— Просто от дневного света, но это чуть дольше. В теории. Честно говоря, я и сам сейчас воспользуюсь им впервые.

От этого «впервые» у меня снова всё сжимается:

— И кому будешь звонить?

— Одному хорошему дядьке, на которого трачу очень много денюжек.

— Охрана?

— Безопасность.

{Duke Dumont — Ocean Drive}

Я выдыхаю с шумом:

— Надеюсь, он заработает.

— Лер, возьми себя в руки и не нервничай! Даже без этого телефона нас подобрали бы уже завтра, скорее всего. Нас отслеживают, я в этом уверен так же, как в том, что на тебе сейчас белый купальник! И вообще, я соскучился!

Вот сейчас он меня уже бесит:

— Простыня мокрая!

— А мы на шезлонге!

— А если за нами со спутника наблюдают?

— Да, такое может быть, — соглашается, сжимая губы, чтобы не улыбаться. — А давай подразним их? Пусть помучаются! Ты так сладко вчера… постанывала, — хитро улыбается, а мне, во-первых, неловко от таких заявлений, а во-вторых, я понимаю, что он всего лишь пытается меня отвлечь.

— Не нужно, — говорю, — я успокоюсь и без этого, когда телефон заработает.

— Конечно же, он заработает. Обязательно. Он просто не имеет права не заработать, учитывая счета за эту чёртову безопасность. И если ты думаешь, что я пытаюсь тебя успокоить — это конечно так, но я правда соскучился!

Алекс обнимает меня, волосы его ещё мокрые, а сам он потемнел от солнечных лучей, пока плавал. Так быстро! Завидую. Как хорошо иметь такую смуглую кожу, как у него, у меня вот максимум «сметанковый» загар, и то, если две недели минимум жариться на солнце.

А муж, тем временем, и в самом деле жадно хочет секса и… я подчиняюсь: в конце концов, если уж помирать — так с музыкой!

Получив каждый свой допинг удовольствия, полулежим в обнимку прямо на белоснежной деревянной палубе, медленно тянем коктейли.

— Ну как, ты успокоилась? — спрашивает, довольный, как слон.

— Немного. Долго ещё он заряжаться будет?

— Уже. А ты не слышала? Сигнал же был. Ну, между вторым и третьим твоим…эм… восхищением!

И я вскакиваю, как ошпаренная:

— Алекс! Чудовище! Мне, блин страшно до одури, а он маргариту тянет!

— Ты ж сказала, что успокоилась?! — выгибает брови домиком, изображая невинность.

— Это чтобы ты спокоен был, Умник! А так у меня уже чёртики в глазах от страха! У меня же дееееетииии! — почти подвываю. — Ты долго ещё издеваться будешь?

Он тут же подскакивает, и всё веселье с его лица как ветром сдуло:

— Всё-всё! Уже звоню. Вот уж не думал, что ты такая трусиха…

Нажимает только одну кнопку на своём чудо-телефоне с весом и видом кирпича, и я слышу его уверенный, немного строгий английский:

— Да, Пинчер. Да. Да. Да, ты был прав. В ловушке на яхте, мобильники заглушены, рация тоже. Не знаю, скорее всего, топлива нет. Я? С женой… Окей. До связи.

Сбрасывает звонок:

— Ну всё, родная: через три часа пятнадцать минут за тобой прибудет вертолёт из Виктории.

— Что значит, за мной?

— Я остаюсь.

— Зачем?

— Ну, должны же мы узнать, кто с нами играет?

— Зачем? — я и не подозревала, что мой голос может быть таким «утробным».

— Чтобы наказать его! Ему ведь обязательно захочется «поиграть» с нами ещё, а мне очень не нравится дёргать Пинчера. Он такой тип специфический, — Алекс морщит нос, словно хлорку учуял, — и без того теперь будет читать мне нотации и гайки закручивать, — бурчит.

— Господи, кто он такой?

— Начальник службы безопасности моей… теперь нашей. Очень крутой дядька и очень нервный. Такие, как он, в сводках новостей не появляются и мемуаров не пишут. И мне самому иногда жутковато от его методов и предложений, поэтому я стараюсь пересекаться с ним по минимуму. Сейчас вот будет ругаться, что мы здесь без охраны, что яхту я плохо проверил, короче линчует меня…

— И правильно сделает! Как, вообще, ты мог допустить такое?!

— Я ж говорю, что проверил всё! В последний момент, скорее всего, её подменили, а мне такой вариант и в голову не мог прийти. Хочешь, приготовлю тебе мохито? Или, может, поедим? Там рыбка красная есть… в холодильнике. Ты же любишь…

— Я без тебя никуда не полечу, — отрезаю, копируя его спокойствие. — Только вместе. Без вариантов.

Его глаза сужаются, и я лихорадочно ищу аргументы:

— Я буду дёргаться без тебя, переживать. Сильно! От переживаний могу начудить. Да и за себя страшно, вдруг этот шутник заберётся ко мне ночью, пока тебя нет?

{Nick Badza — I'm not really fine (Luna Bijl)}

Моя шутка, вместо того чтобы вызвать улыбку, мгновенно сметает всё спокойствие с лица супруга. Нахмурив брови, он довольно строго ставит меня в известность:

— Я распоряжусь, чтобы на эту ночь тебя поселили в лучшем отеле в Виктории. А завтра, уверен, я уже вернусь.

— Это бесполезный спор, мой дорогой. Мужская глупость не знает границ. Я остаюсь здесь, с тобой. Будем караулить поганца вместе. Если что, я умею метко стрелять из пневматики! — веселюсь, но Алекса от моего заявления так скривило, что мне даже обидно. — Я серьёзно умею! И ещё пару боевых приёмов знаю, отработанных на практике, между прочим, как быстро вырубить противника!

— На какой ещё практике? — кривится ещё больше.

— Да на братце моём двоюродном.

— Обижал тебя?

— Только пытался, несчастный. Он, кстати, старше меня на два года был, ровно, как и ты. Так что, если будешь плохо себя вести, я и тебя вырублю, — целую его в лоб.

— Лучше не надо…

Спустя время добавляет:

— Да ты у меня просто кладезь талантов!

— Именно. Я у тебя.

— Да, ты и у меня. Я вот всё думаю о нашем разговоре. Почему всё-таки ты не сказала мне, что тебя не устраивает?

— Ты о чём?

— О нашем недоразумении позавчера вечером.

— Ну, я уже объясняла: это унизительно.

— Лер, — садится в шезлонге напротив меня и наклоняется так, чтобы приблизить своё лицо максимально к моему, — а я вот никак не пойму, почему? Ведь эта проблема яйца выеденного не стоит, её и проблемой-то не назовёшь, так, ерунда какая-то. Вместо того чтобы открыто мне сказать, что именно портит тебе настроение, и дать шанс — это исправить, ты легко покупаешь билеты и собираешься сматываться! Неужели для тебя всё это так мало значит, что ты способна вот так легко всё перечеркнуть, разрушить? Да ты хоть представляешь себе, чего мне стоило заставить себя сделать то, что я сделал? Я себя уважать после этого не могу, но и выхода ведь другого тоже не было! Или так, или вообще никак! А если никак, то тогда скажи, пожалуйста, на черта всё это нужно было? За каким… зачем ты так вцепилась в эту мою грёбаную жизнь, если она тебе и на фиг не нужна?

— Ты сейчас говоришь ужасно обидные вещи.

— У меня нет цели тебя обидеть, и ты это знаешь. Как и не было намерений причинять тебе боль или унижать, как ты всё это расписала Марку. Да, блин, Марку, а не мне! Это вообще вне моего понимания! Где здесь логика?

— Вероятно, женская какая-нибудь логика. Может, обида… уязвлённая гордость, самолюбие. Но я же ведь не уехала! — оправдываюсь, хоть и знаю, что он прав.

— Да, потому что Марк вмешался. Не муж услышал, понял, осознал, исправился, а друг подсуетился — почтовым голубем поработал. Да и кто бы тебя выпустил?!

— Не поняла?

— Что непонятного? Я не допустил бы этого. Только после вразумительного разговора со мной и только после чётких и внятных слов «ты мне не нужен, отвали». А эти детские игры в «кто кого перегордит» — это неимоверная глупость, которая, тем не менее, ранит так сильно, как не способна ни одна другая вещь на свете!

— Да ты страшный человек, оказывается!

— Справедливый.

— Что ж ты, такой справедливый, притащил меня, чуть ли не волоком, в чужую страну, запер в огромном доме и стал игнорировать?

— Неправда! Это ты сбежала из нашей спальни почти сразу же!

— А ты как думал? Будешь обижать меня, как захочешь, а я стану по-телячьи повиноваться?

— Опять неправда! У меня и в мыслях ничего плохого по отношению к тебе не было и не могло быть!

В его глазах столько возмущения и искренней обиды, что я и сама себя спрашиваю: Господи, да с чего я взяла, что он нарочно меня унижает? Конечно, нет. Только не Алекс, только не он. Тогда почему?

И мы оба молчим, оба слушаем ветер и плеск волн о борта нашей «горе яхты».

— Всё-таки скажи, почему ты так плохо ко мне относился? — решаюсь спросить и делаю это тихо, чтобы не спугнуть его откровенность.

— Это не так. Я не относился к тебе плохо. И никогда в своей жизни даже не думал о тебе плохо, — на мгновение Алекс словно теряется.

Невидящим взглядом он смотрит пару мгновений вдаль, затем сознаётся:

— Ты тут ни при чём, вообще.

— Ты игнорировал меня и обдавал холодом, даже с детьми в разы теплее себя вёл! — давлю.

— Это всё мои… заморочки. Не принимай на свой счёт.

— Ну всё-таки. Я бы хотела знать, почему?

{Florian Bur — Tears}

Алекс кладёт ладони на мою талию и смотрит на губы долго, нежно, откровенно. Затем, переводит взгляд на собственные руки и передвигает их ниже на бёдра, растопырив при этом пальцы так, словно ему мало этой моей совсем не маленькой части тела. В этом жесте так много нежности и «обладания», что моё сознание успевает ненадолго покинуть зону серьёзности, а Алекс, тем временем, опускает голову на мои колени и сухо, словно из-под палки, объясняет:

— Лера, когда ты приехала ко мне, я уже умер. Не телесно, конечно, но… да, в общем-то, и в этом смысле тоже практически был уже в могиле. Ты знаешь, каково это, умереть внутри себя? Не знаешь, и лучше тебе не знать. Ты лечила меня, а я и не собирался выздоравливать. Это моё… исцеление было чудом и для меня скорее стало сюрпризом, нежели результатом моих стараний. Их не было. Вовсе. Я не стремился жить, но и умирать уже тоже не торопился: мне было клёво! Ты постоянно крутилась рядом со мной в доме, который я построил… так сильно любя тебя, и даже представить себе не можешь, насколько приятно было это видеть! Да, я кайфовал! Но не жил. Просто наблюдал. А воскрешение стало для меня шоком: это так странно, активно умирать, уверенно и верно двигаться к концу, привыкнув к этой мысли, сжившись с ней, а потом вдруг услышать, что за каких-то три месяца полностью исцелился, и вся отмерянная тебе биологически жизнь всё ещё впереди! Я не знал, что с ней делать, Лера! У меня не было ни желаний, ни планов. Ничего. Как будто заново родился и не понимаю, на что смотреть, куда бежать? Тут ещё Ханна эта, со своим шантажом… Ладно, о ней не хочу говорить. Важно вот что: однажды, в один из самых тяжёлых вечеров, мне немного полегчало, я, как обычно, был в своей кровати, и вдруг ты решила лечь рядом. Мы тогда обнялись… впервые за все годы. И мне было так хорошо… Беспредельно хорошо, как вспышка счастья, представляешь? Оказывается, даже в таком состоянии человек может испытывать счастье! Это было для меня откровением, и именно в тот момент в моей голове созрела мысль, вернее даже план: если выкарабкаюсь, я заберу тебя у него. Выдерну из семьи, даже выкраду, если понадобится, но буду жить с тобой, только с тобой и столько, сколько мне отмеряно на земле, и наплевать, что ты об этом думаешь. Ты ведь тоже меня не спросила, хочу ли лечиться и выздоравливать, да и вообще жить? А что, если нет? Короче, что случилось дальше, ты знаешь. Но моя проблема была в том, что физическое возвращение оказалось более лёгким, нежели духовное. В общем, мне нужно было время. Не бывает так, что вчера умирал, а сегодня живёшь на полную катушку. Такие душевные перемены требуют времени, и мне, к сожалению, его потребовалось больше, чем я сам мог бы предположить. А ты… мне нужно было заново к тебе привыкать не как к няньке, а как к женщине, наконец-то, моей женщине. Я так боялся всё испортить, что в итоге только это и делал. И ещё злился на тебя немного за то, что ты так нахально прервала мой крайне удачно сложившийся уход, что не согласилась стать мне женой, когда был здоров и полон сил, что не замечала, как сильно нужна мне, что пришлось совершить настолько низкий поступок, чтобы быть с тобой. А ты всегда так легко… готова отказаться от меня!

Внезапно он поднимает голову, упирается лбом в мой лоб и с чувством обрушивает свои упрёки:

— Тебе нужно было сказать мне, что тебя не устраивает! Я же говорил, есть проблема, есть решение! Не нравится тебе, что ко мне прикасаются? Больше не будут! И плевать, что я об этом думаю. За Мерседес прости ещё раз — я идиот. Сейчас сам это понимаю. Оправданий нет… просто само вышло… по привычке. Но я изо всех сил стараюсь стать тем, кем всегда хотел, и кем теперь должен быть — отцом и мужем. И, мне кажется, у меня получается…

— Главное, не переспи ни с кем по привычке. Предупреждаю, уйду сразу же. И не в соседний отель, — сухо ставлю в известность.

— Лера! — возмущённо восклицает.

{Lykke Li — I Follow Rivers (FlicFlacRemix)}

Внезапно его взгляд цепляется за что-то в море:

— Не понял… — удивляется. — Пинч вроде бы про вертолёт говорил…

Я машинально поворачиваю голову и вдалеке вижу: в нашу сторону на полном ходу несётся яхта. Ещё по мере её к нам приближения, я умудряюсь разглядеть на борту нескольких парней в теннисках и брюках с брендом местного яхт-клуба и… бельгийца! Глаза моего «капитана» недобро сужаются, и с язвительной ухмылкой он замечает:

— Я же говорил, «шутник» рано или поздно себя предъявит!

Тем не менее, невзирая на недружелюбный настрой, Алекс помогает злодею взобраться на нашу яхту, подав ему и остальным «гостям» руку. Радостно поздоровавшись, молодые люди явно со знанием дела устремляются устранять неполадки нашего транспортного средства, а Алекс с Жаном застывают друг напротив друга, стиснув зубы и испепеляя один другого взглядами. На мой скромный судейский вкус супруг выглядит более уверенным и сильным, нежели его соперник, и даже разница в росте нисколько не смущает моего героя — Алекс ниже Яна сантиметров на десять минимум. И вот мне почему-то кажется, что в такой стойке выяснения отношений эти двое замерли не впервые.

Жан нарушает кладбищенское молчание первым, обратившись ко мне на чистейшем русском языке:

— Испугались?

— Даже не подумали, герр Ян, — отвечает мой рыцарь за меня.

И я в буквальном смысле «оторопеваю»: Ян?!

— Я испугалась, Алекс нет, — грустно поправляю, ведь Жан стал мне почти приятелем в эти дни. — А Вы, оказывается, и соловьём умеете!

— Могу и орлом, и соколом, если пожелаете!

— Лучше бакланом, — предлагает Алекс.

— Что, уже дал команду «фас» своему Питбулю?

— Лера напугана, у меня не было выбора.

— Отменяй.

— И не подумаю. Теперь я буду потешаться. Как думаешь, вон тот остров, обитаемый? — многозначительно интересуется мой муж. Я и не подозревала в нем такие залежи ехидства.

— Думаю, нет. Но ты свои мстительные клыки не точи в мой адрес, я тут вообще ни при чём. Мне-то, как раз, пришлось отрывать свой богемский зад от комфортабельного шезлонга и выдвигаться сюда с белым флагом ради мира и ясного неба на всей земле…

— Всё ясно, — прерывает его Алекс. — Ты угомонишь когда-нибудь свою сестричку?

Сестричку?

— Да мне дела до вас нет! Разбирайтесь сами! А ты…

Но прежде чем он успевает закончить мысль, молодые люди в белоснежных теннисках и бейсболках один за другим покидают нашу яхту, и Жан бросает им на своём корявом английском:

— Я остаюсь здесь. Спасибо, ребята! Алекс, звони Питбулю, не дело так пугать женщину.

— Согласен, не дело. Однако о моей женщине вы не сильно пеклись.

— Повторяю, я тут ни при чём! Скажи ещё спасибо моей интуиции и меткому глазу, который заметил, что Мерседес сегодня утром не потратила битый час на свой боевой раскрас, и заподозрил неладное! Чего мне стоило расколоть её! Да ты вообще мне должен по полной программе! Если бы не я, торчал бы здесь минимум трое суток! Звони, давай, пока твои церберы не напугали мне сестру!

Я стою и думаю: до чего способны «договориться» двое с трудом переносящих друг друга мужчин, если их оставить наедине?

— Сперва проверьте транспортное средство на исправность, молодые люди, потом отпускайте помощь! — тихонько им напоминаю.

Оба замолкают, словно только теперь вспомнив обо мне, и смотрят во все глаза на меня.

— А я вам пока коктейли сделаю, — тут же придумываю повод смыться. — Алекс, тебе маргариту?

— Да, спасибо.

— Мне абсент, пожа-а-алуйста, если Вас не затруднит! — довольно радостно заказывает Ян.

Боже мой, какая вежливость! Аристократы, мать их! Я чуть не умерла от страха, пока Алекс под яхтой нырял с акулами, а им всё шутки шутить, да в игры играть с живыми людьми!

— Чем сигнал глушили? — спрашивает Алекс.

— Понятия не имею, это недешёвый аттракцион от яхт-клуба. Позвонишь им потом, узнаешь…

— Алло, Пинч! — успеваю услышать, уходя. — Отбой, дружище… да это так… друзья подшутили, устроили розыгрыш. Уже всё ок! Да, всё ок!

Сделав коктейли и поднимаясь по лестнице с бокалами в руках, я слышу нервные мужские голоса и замедляюсь, чтобы послушать, о чём они говорят. И узнаю немало интересного:

— … но ты отвечаешь за неё, чёртов ублюдок! — брызжет ядом голос Жана (или Яна).

— Насколько я помню, любовных клятв между нами не было, и жениться я тоже не обещал, — спокойно отвечает голос Алекса.

— Ну да, жениться не обещал! Даже в любви не признался, зато трахнул девчонку! Я бы тебя пожизненно за решётку упрятал за это, чёртов урод!

— Полегче! Если ты забыл, нам обоим было по шестнадцать!

— На твою удачу. Будь тебе больше лет, ты бы сидел! Я это обеспечил бы, уж поверь. И не было бы Соболева — бизнесмена, сколотившего капитал на строительстве, а был бы упырь по кличке Педофил! И харю тебе бы подровняли в тюряге и…

— Пар спусти! Это была не моя… а, ладно.

— Ну давай, договаривай!

— Не хочу.

— Это была не твоя инициатива? Да знаю я, знаю! Мерседес взяла всю вину на себя, а ты и рад! Вот же урод! Как так можно-то!

— Да никак! — уже взрывается Алекс. — Достали вы меня уже! Это было пятнадцать лет назад! Сколько можно уже эту тему мусолить? Не чем больше заняться?

— Да сохнет по тебе до сих пор, глупая, будто сам не знаешь. Взяла с меня торжественную клятву, что как только ты будешь свободен, я дам ей об этом знать. А я опять проворонил! Когда ты успеваешь-то?! Полгода назад твоей женой вроде Ханна была! И ничто, как говорится, не предвещало… Ну да, «свято место пусто не бывает!». Это которая уже супруга у тебя по счёту? Четвёртая, или я обсчитался?

— Не твоего ума дело.

— Жалко её. Не похожа она на твоих обычных шлюх, а участь ожидает та же. Кстати, твоя Ханна…

— Да пожалуйста. Надеюсь, ты остался доволен?

— Ещё бы. Уникальная штучка, у тебя «губа не дура»!

— Не вздумай лезть к Лере.

— Не вижу надобности просить твоего благословения!

— Повторяю: сунешься к Лере, убью.

— Ого! Угрозы?

— Просто обещание. Ты же жаловался, что я обещаний не даю.

Оба замолкают, а я стою ни живая, ни мёртвая. Услышанного уже слишком много для моего душевного равновесия, но мужчины ещё не закончили:

— Хорошая она, эта твоя Лера, — вдруг тихо и серьёзно произносит Ян. — Умная. Интересная. Страдать будет сильно, когда ты выбросишь её так же, как остальных.

— Как ты сам сказал, моя Лера особенная. Остальное — не твоя забота.

— Хорошая девушка Наташа, тоже была особенной. Ты ведь так и не женился на ней? И где она теперь?

— У неё всё хорошо. Вышла замуж за хорошего человека, ребёнка родила.

— А сохнет до сих пор по тебе и ночами, пока никто не видит, рыдает в подушку. Как Мерседес! Как Ульяна! Как смельчачка Дженни, как…

— Да уймись уже!

— Слушай, как ты это делаешь? Я имею в виду, может, есть какой-то секрет, гипноз там или…

— Да ничего нет! Достал ты меня уже!

— Алекс! За каким хреном ты позавчера устроил тот спектакль?

— А что я должен был, по-твоему, сделать? Оттолкнуть её при всех, унизить?

— А так ты лучше сделал? Видел бы глаза своей жены!

У меня в горле ком, руки прилипли к стеклу бокалов, но я стою, закусив губу, и не двигаюсь с места. Вдруг слышу негромкое и очень болезненное:

— Мы уже разобрались с этим.

— Да уж! У тебя всегда всё легко и просто, без лишнего напряжения. А то, что женщины рыдают крокодильими слезами, годами страдают, причём все, это так — ерунда, побочный эффект, так сказать… Ты, когда в зеркало смотришь по утрам, урода не видишь в нём, нет? Нет, ты меня достанешь когда-нибудь, я тебя точно убью!

— Лучше угомони Мерседес, иначе добром это не кончится.

— Кто кого собирается уже убить? — спрашиваю, пряча под натянутой улыбкой глубочайшую рану от услышанного разговора. — Вас и на десять минут нельзя оставить, уже грозитесь друг друга поубивать!

{Lotte Kestner — I Want You}

Домой мы возвращаемся поздно. По пути в наш домик, шагая по вымощенной деревяшками узенькой дорожке, я всё же решаюсь спросить:

— Почему ты сразу мне не сказал, что они твои друзья?

— Потому что они не друзья.

— А кто?

— А как можно назвать того, кто в детстве был другом, а потом стал никем? Даже хуже, чем никем.

— Вы даже не поздоровались тогда на ресепшн!

— Поздоровались, ты была слишком увлечена разглядыванием Мерседес и не заметила.

— Она красивая, очень. Не так ли?

— Да, красивая. Пойду, попрошу арбузный коктейль сделать. Ты будешь?

Когда Алекс возвращается с нашими напитками и едой, я искусственно веселюсь и придумываю шутки, чтобы подавленностью и пасмурным настроением не выдать факт подслушивания на яхте. Постыдный.

Внезапно получаю вопрос:

— Ты слышала наш с Яном «приватный» разговор?

— Я? Нет!

— Я же вижу, что слышала.

— Ну, частично, — сдаюсь.

Он подходит, нежно заключает моё лицо в свои ванильные ладони:

— Лера! Лерочка… Всё это дело прошлое и очень давнее. Всё это не имеет никакого значение для меня, для нас, потому что у меня теперь, наконец, есть ты! Пожалуйста, верь мне, а не им! Тебе со мной жить, а не с ними! Люди иногда настолько завистливы, что готовы пойти на всё, лишь бы другим было не лучше, чем им. Не позволяй этого, так же как я не позволяю!

Я молчу, у меня комок в горле, он говорит так убедительно, так красиво, но факты…

— Я хочу, чтобы мы занялись любовью! Прямо сейчас! Хочу любить тебя медленно и нежно. Хочу ласкать тебя. Хочу, чтобы ты стонала, выкрикивала моё имя, просила ещё и ещё…

С этими словами он быстро сбрасывает всё, что было лишнего на кровати, подушки, верхние простыни, покрывало, оставив только ровную белоснежную поверхность, и я понимаю, сейчас будет нечто неистовое.

И не ошибаюсь:

— Давай, девочка моя, дай мне это! Мне очень нужно, очень! Какая ты красивая, какая сексуальная, нежная! Покажи мне, как тебе хорошо со мной! Давай, сейчас!

Неожиданно для себя самой я подчиняюсь и взрываюсь так бурно, что едва не пропускаю его пульсацию, которая почему-то доставляет мне удовольствия даже больше, чем своя собственная.

Алекс совершенно взмок: спина вся скользкая, мокрые волосы прилипли ко лбу и щекам, по его вискам, скулам, шее стекают крупные капли пота. Он опускает голову, прижимаясь губами к коже моей шеи, и чёрная шёлковая прядь падает мне на лицо. Запах его волос — всегда затмение для моего разума: пряный, дурманящий аромат, будоражащий, возбуждающий, влекущий, порабощающий. Млеющая истома расходится по всему телу с каждым вдохом, во рту появляется сладость, всё важное становится безразличным… и хочется только одного: больше никогда не выпускать его из объятий. Боже мой! Может, вот он, его секрет? Почему женщины сотнями сходят от него с ума, теряют адекватность и способность ощущать вкус жизни, если его нет рядом? Может, его тело способно вырабатывать такой же уникальный феромоновый сплав, как в фильме «Парфюмер»? Допустим, это ответ, почему меня так влечёт к нему, но как так вышло, что именно Я очутилась в ЕГО постели? Как вышло так, что на пальце у него кольцо с такой же гравировкой, как у меня? Как это вышло? Почему?

Алекс наклоняется к моему лицу и жарко шепчет прямо в губы:

— Я никому не позволю разрушить «нас»! Никто и никогда не встанет между нами! Даже будь это дьявол, или сам Бог…

Зря он такой самоуверенный, подумалось мне тогда.

Я долго не могла настроиться на него, и мы оба знали причину: слишком тонка моя душевная организация и только-только зарождающееся доверие, слишком больно ударила по нему горькая правда и неутешительные прогнозы. В сущности, я знала, что Алекс «такой», и раньше, догадывалась. Но в те дни мы оба с ним находились в той мармеладной стадии отношений, когда всё только начинается и розовые очки, скорее, неумолимая участь, нежели неосторожность. Слишком мне было с ним хорошо, временами до умопомрачения сладко, и очень уж хотелось ему верить. Будучи проницательным и умеющим чувствовать глубоко, Алекс не мог допустить, чтобы возникшая трещина росла и расширялась до тех пор, пока не обрушится ещё недостроенный дом нашей с ним совместной жизни, нашей семьи. И он замазал её сразу же, не затягивая, страстным бурным сексом. Он всё и всегда лечил сексом.

И до меня, наконец, окончательно доходит: нельзя убегать из его спальни! Категорически нельзя! Это лишает его сил, равновесия, выбивает почву у него из-под ног, отнимает самый главный инструмент в решении проблем и преодолении трудностей. И только теперь мне очевидны масштабы допущенной ошибки: не переселись я в детскую тогда на месяц, всё у нас наладилось бы гораздо раньше и с наименьшими потерями для обоих.

Ведь он любит меня, и, похоже, сильно…