Мы на «чертовом» катались колесе

4

Проснувшись утром, Марина потерла виски. В голове тупо билась боль. Сейчас, когда в окно били яркие солнечные лучи, все происходящее с ней представилось Марине совсем в другом свете. От ночных переживаний не осталось и следа, если не считать этой несильной головной боли. Она решительно встала с постели и направилась в ванную. Пора наконец распрощаться с прошлым. Вспоминать любовь — жестокое и бессмысленное занятие, которое ни к чему хорошему не приведет.

Настя уже расхаживала по комнате. Увидев, что мать проснулась, она включила телевизор. Сейчас должна была начаться ее любимая детская передача. После ванны Марина оделась по-домашнему: в джинсы и легкую блузку, нанесла на лицо необходимый минимум косметики и занялась завтраком. Настя крутилась рядом и поминутно спрашивала про зоопарк.

— Пойдем, если только будешь вести там себя хорошо и не убежишь от меня, как в прошлый раз, — пообещала наконец Марина.

Они завтракали на кухне, сидя за небольшим столиком, когда в квартиру позвонили. Теряя второпях шлепанцы, Марина побежала к двери. Настя сейчас же положила вилку и, замирая от любопытства, устремилась за ней. Марина заглянула в «глазок». В груди гулко стукнуло сердце. Предчувствие ее не обмануло: на лестничной площадке, держа в руках цветы и небольшой сверток, стоял Ронни Сэндз собственной персоной!

Она растерялась до того, что не нашла ничего лучше, как спросить: «Кто там?» — хотя прекрасно знала кто.

— Это я, Ронни. Пришел повидаться с Настей.

— Мог бы по телефону позвонить.

— Настя обещала мне рисунок.

Марина покосилась на дочку. Услышав голос Ронни, та стояла в напряженном ожидании, не сводя с матери широко раскрытых глаз.

— Хорошо, я вас впущу, — сказала Марина по-английски, — но обещайте, что ваш визит продлится недолго.

«Цветов не возьму», — подумала она, раскрывая дверь.

Улыбающийся Ронни, с букетом алых роз, в светло-синих джинсах и мерной шелковой рубашке, распространяя аромат одеколона, шагнул в прихожую.

— Это тебе. — Он протянул Марине цветы.

Он был настолько неотразим, что она как загипнотизированная взяла их и пробормотала:

— Спасибо.

— Сказать по правде, я не ожидал, что ты впустишь меня в квартиру, — добавил он по-английски.

Марина опомнилась. Ей не следовало принимать такой подарок, но раз уж взяла, то делать нечего. Не возвращать же цветы обратно. Это выглядело бы совсем глупо.

— Все же предупреждаю, что к разговору о передаче вам дочери я возвращаться не намерена. — Она произносила английские слова ровным, негромким голосом, даже с легкой улыбкой, чтобы по ее интонации дочь не догадалась о напряженности в их отношениях.

— Я же говорю, что пришел к дочке за рисунком, — ответил он и, обернувшись к Насте, сказал по-русски: — Ты мне что-то обещала, помнишь?

— А как же! — ответила девочка, бросилась в комнату и тут же вернулась с раскрашенными листами.

Ронни взял их и начал рассматривать.

— Неужели ты сама это нарисовала?

— Да, для вас! — кивнула Настя и почему-то потупилась.

— Хорошие рисунки, — одобрил Ронни. — Попугай очень похож. А это кто?

Девочка рассмеялась.

— Бегемот!

— Правда? А я и не догадался сразу.

Вскоре они оба весело болтали, стоя в прихожей и разглядывая рисунки. Настя непринужденно, с чисто детской непосредственностью разговаривала с Сэндзом, но иногда вдруг начинала стесняться. А он, бросая взгляды на Марину, которая молча следила за ними из раскрытых дверей комнаты, был в восторге. Он вполне серьезно, без сюсюканья, общался с девочкой на ее уровне.

— Да, совсем забыл, — он протянул Насте сверток. — Я подумал, что ты, должно быть, исписала все свои карандаши, когда рисовала мне попугая, и принес тебе вот это.

Настя сразу схватила подарок и лишь потом догадалась вопросительно посмотреть на мать. Марине ничего не оставалось, как кивнуть. Девочка оживилась.

— Спасибо, — сказала она и развернула бумагу.

В свертке оказалась коробка с набором цветных фломастеров. Настя была очень довольна.

— А можно, я вам еще что-нибудь нарисую?

— Конечно! Кого ты хочешь нарисовать?

— Винни Пуха!

— Это будет здорово!

— Только давайте рисовать после завтрака, — вмешалась Марина, увидев, что дочь с фломастерами направилась к столу, на котором лежали чистые листы. — Мы сейчас завтракаем, — повернулась она к Ронни. — Если хочешь — присоединяйся.

— Да, папа, пойдем! — Настя шагнула к нему и несмело взяла за руку.

Ронни посмотрел на дочку сверху вниз и ощутил, как его захлестывает счастье. Он моргнул, не позволяя слезам выступить на глазах, и, ни слова не говоря, боясь, что дрожь в голосе может выдать его чувства, пошел за девочкой в кухню.

Он хорошо знал эту кухню и всю эту квартиру. Здесь он провел четыре стремительно промелькнувших месяца своей жизни. Он помнил и этот столик, за которым они с Мариной, бывало, завтракали на скорую руку. У него даже место за столиком было свое — вот здесь, у окна. Он придвинул табуретку к окну и сел.

— У нас сегодня омлет и геркулесовая каша! — с видом хозяйки объявила Настя.

Марина сдержанно улыбнулась:

— Деликатесов, к которым ты, наверное, привык в Америке, у нас нет…

Ронни рассмеялся:

— Ну, ты даешь! Думаешь, я одними трюфелями и черной икрой питаюсь?

— Да кто ж тебя знает!

— Вы не хотите кашу? — заволновалась девочка.

— Почему же, хочу. Овсянку я ем с самого детства.

Марина положила ему каши, которую Ронни, подавая пример дочери, принялся с аппетитом уплетать. Потом она достала из холодильника сыр, шпроты и салат. Сэндз украдкой наблюдал за Настей. Видно было, что девочке хорошо с Мариной. Но она и с ним подружилась, значит, ей нужен отец.

Ронни вдруг подумал, что это его семья. Настоящая семья, с женой Мариной и дочкой Настей. Почему-то он совершенно не представлял себе Бетси в роли Настиной матери…

Девочка подняла на него глаза:

— Папа, ты уедешь в Америку или останешься с нами?

Ронни смутился и ощутил, как защемило в груди. Наивный вопрос ребенка вызвал в душе смятение.

Марина пришла ему на помощь.

— Не задавай глупых вопросов, — одернула она дочь. — Конечно, уедет. У него там много работы.

— Скорей бы пойти в школу и выучить английский язык, тогда и меня возьмут в Америку…

— Не разговаривай во время еды!

— А правда, это был бы неплохой вариант, — сказал Ронни по-английски.

— Что ты имеешь в виду? — также по-английски спросила Марина.

— Девочка жила бы у нас… — Он запнулся. — То есть — у нас с Бетси. Я готов отпускать Настю в Москву два-три раза в год… Но и ты не останешься в накладе. Пять миллионов долларов — вполне приличная сумма!

Марина, усмехнувшись, покачала головой.

— Тебе, как видно, неплохо платят, коли ты разбрасываешься такими деньгами…

— Ты сможешь купить вполне приличный дом в окрестностях Лос-Анджелеса, будешь приезжать к нам или забирать девочку к себе на целый день. Условия мы оговорим позднее, главное — твое согласие.

— Дочь останется со мной, и никаких денег мне не надо.

Воспользовавшись паузой в их разговоре, Настя воскликнула:

— А мы с мамой в зоопарк идем! Пойдешь с нами?

Отказ Марины отдать ему дочку вверг Сэндза в глубокое уныние. Он даже пропустил Настины слова мимо ушей.

— Что? — оглянулся он на девочку. — Куда пойти?

— В зоопарк! Ты пойдешь с нами?

— Папа занят! — Марина строго посмотрела на дочь.

— Нет, почему же, — запротестовал Ронни. — Сегодня я как раз свободен!

Перспектива провести весь день с дочкой показалась ему очень заманчивой. Когда-то еще представится такой случай? Оставалось уговорить Марину. Она явно была против их прогулки.

— Но это прекрасная мысль — провести день втроем, — сказал он. — В зоопарк и обратно я доставлю вас на своей машине. Она стоит внизу.

— Мы пойдем смотреть обезьян? — прибавила Настя, тоже глядя на мать.

— Ешь! — оборвала ее Марина. — Вот когда тарелка будет чистая, тогда и поговорим про зоопарк!

— Слышала, что сказала мама? — полушутя-полусерьезно спросил девочку Ронни. — Если не доешь кашу, то мы не поедем в зоопарк.

— Все втроем?

— Ну да. — И он посмотрел на Марину.

Она молчала, поджав губы.

— Тогда я сейчас все доем! — засмеявшись, воскликнула девочка.

Марина понимала, что ему надо отказать, а лучше всего — как-нибудь поделикатнее выставить за дверь, но вместо этого она молчала и даже не поднимала на него глаз. У нее появилось чувство, что если она задержит на нем взгляд, то снова, как это было вчера, попадет во власть его магнетического обаяния и потеряет контроль над собой.

Ронни, словно догадываясь о ее состоянии, тихо сказал по-английски:

— Этот день мы проведем вместе. Ты не представляешь, как я рад.

— А как же твоя жена? — пробовала сопротивляться Марина.

— Ну, на сегодня у нее своих забот хватит. — Он улыбнулся.

— Все! Я все съела! — дожевывая, объявила Настя и повернула к Ронни свое сияющее личико. — А мы правда поедем на машине?

— Конечно! Я покатаю вас по городу! — Он посмотрел на Марину. — Давно я не был в Москве, тут многое изменилось за эти годы. Интересно, сохранилось ли на Чистопрудном бульваре то кафе, где мы ужинали по вечерам?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Я там тысячу лет не была.

— Заедем туда после зоопарка?

Он сказал это таким тоном, будто их сегодняшний поход в зоопарк — дело решенное. Сейчас у нее была последняя возможность воспротивиться поездке, но это было уже выше ее сил. Она самой себе боялась признаться, что страстно желает пробыть с ним весь этот день. Искушение было слишком велико. Пересиливая свои чувства, она лихорадочно искала оправдание своему поступку и наконец сказала себе: «Ладно, ничего не случится, если он несколько часов проведет с Настей. Но только несколько часов. Скажем, до обеда. А после я потребую, чтобы он уматывал к себе в Америку и больше не вмешивался в нашу жизнь».

— Куда? В кафе? — Она отвлеклась от своих мыслей. — Ну разумеется, нет!

— Почему? Посиди там, вспомним прошлое…

Вот именно этого — вспоминать прошлое, растравлять душу былой беспечностью и любовью — ей хотелось меньше всего.

— Нет, нет, — сказала она по-английски. — Какая вздорная идея! Во-первых, это не детское кафе. Ребенку там делать нечего…

Ронни кивнул, соглашаясь с ней.

— Пожалуй, ты права, — ответил он.

Марина повернулась к Насте.

— Пошли умываться!

Из ванной она отправила девочку в комнату, а сама вернулась на кухню. Ронни стоял возле раковины и мыл посуду. Она даже немного растерялась. Как будто вернулось прошлое. Тогда, с первых дней их совместной жизни, они распределили между собой обязанности: Марина готовила еду, а Ронни помогал ей убираться в квартире и мыл посуду. И вот теперь он тер тарелки теми же старательными движениями, которые она так хорошо помнила!

Внезапный приступ ностальгии заставил ее сердце сжаться. Несколько секунд она молча смотрела на него, потом зачем-то подошла к холодильнику и раскрыла дверцу.

— Моешь посуду? — Она заставила себя усмехнуться. — Здорово же тебя вымуштровала жена!

— При чем тут жена? Просто я хотел помочь тебе.

— Я бы и сама могла все вымыть.

Он оглянулся на нее с улыбкой.

— Ты не поверишь, но мне это доставляет удовольствие. Я как будто перенесся в доброе старое время!

— Для кого доброе, а для кого и не очень. — Она захлопнула холодильник.

— А разве ты никогда не вспоминала о днях, проведенных вместе?

Марина раздраженно принялась собирать со стола остатки завтрака.

— К чему ты затеял этот разговор? — резко проговорила она. — Неужели ты всерьез хочешь вернуться в наше неприкаянное прошлое — это сейчас, когда ты на вершине успеха и разбрасываешься миллионами? Не смеши людей!

Ронни в душе не мог не согласиться с ней. Слишком много труда он потратил на свою карьеру, чтобы всерьез желать возврата в прошлое, даже такое ностальгически прекрасное, как те четыре московских месяца.

— И все же я считаю, что это было славное время, — упорствовал он. — Но что прошло, того уже не вернешь. Мы с тобой стали немного другими, особенно это касается меня… — Он помолчал. Мысль, которая пришла ему в голову, заставила его нахмуриться. — Должен тебе признаться, что моя нынешняя известность доставляет определенные неудобства. Стоит мне куда-то пойти, как вокруг сразу собирается толпа. И если я в это время без охраны, то могут произойти инциденты… в том числе и не слишком приятные… — Он взглянул на нее и невесело усмехнулся. — Джонни Шепердсон однажды оказался в такой ситуации. Представь, фанаты раздели его чуть ли не догола, всю одежду порвали на сувениры!

— А с тобой бывало что-нибудь подобное?

— Ну, такого конкретно — не было… Я к чему это говорю. Мы ведь сейчас едем в публичное место, где меня могут узнать. И неизвестно, как поведет себя публика. Среди фанатов попадаются очень агрессивные личности, а я без охраны.

Марина положила на стол полотенце, которым вытирала посуду.

— Нет, это совершенно невозможно! — воскликнула она. — Мы ведь будем с ребенком! Так что твоя поездка в зоопарк категорически отменяется. Я не желаю подобных приключений!

— Но вместо зоопарка мы можем поехать куда-нибудь еще, — возразил Сэндз, не желая отказываться от перспективы провести день с Мариной и девочкой. — Разве мало мест, где нет посторонней публики? У меня, например, есть отличная идея. Что ты скажешь насчет того, чтобы съездить к Воронихину?

— К Воронихину? Художнику? — Она задумалась. — Но я не бывала у него с тех пор, не знаю, удобно ли заявиться к нему…

— Вчера я звонил Эдуарду, и он очень обрадовался, что я в Москве. Старик звал к себе в гости. Вот сегодня и можно съездить. Отсюда до Истры сорок минут на машине!

С Эдуардом Васильевичем Воронихиным, театральным декоратором, Ронни познакомился во время своей учебы в Москве и не раз бывал в его деревенском доме, из окон которого видны стены Ново-Иерусалимского монастыря. Сэндза в его поездках туда иногда сопровождала Марина. Она хорошо помнила старого художника — низкорослого, крепкого, в очках, с вечно нечесаной седой гривой, и его жену, учительницу сельской школы. Эскизы декораций, рисунки и картины Воронихина ценились у знатоков, их покупали иностранцы, и многие его произведения хранились в престижных западных галереях. Однако, несмотря на все это, Воронихин неожиданно забросил работу в театре, уединился в своем деревенском доме и полностью посвятил себя иконописи. Об этом Ронни узнал вчера, из телефонного разговора с ним. К его удивлению, Эдуард Васильевич не знал даже, что Ронни стал киноартистом — настолько мало он интересовался мирскими событиями.

— У него даже телевизора дома нет, — добавил Сэндз, рассказывая Марине о вчерашнем разговоре с художником. — Он удивился, когда узнал, что я стал сниматься в кино! Правда, это его не слишком обрадовало, он сказал, что я, как театральный актер, подавал большие надежды и мне следовало остаться в театре…

— А как поживает его жена, Лидия… кажется, Петровна?

— Да, Лидия Петровна. Она по-прежнему работает в школе. Кстати, Эдуард спрашивал о тебе, интересовался, почему ты не звонишь.

— Но я их не слишком хорошо знаю…

— Нам надо навестить старых друзей. И Настю возьмем с собой.

Марина не ответила сразу. Это уже не поездка в зоопарк. За городом ей придется провести весь день. Весь день с Ронни! От подобной перспективы у нее слегка закружилась голова.

Видя, что она колеблется, Сэндз улыбнулся ей, и неодолимое желание быть с ним, видеть его и чувствовать рядом с собой, таившееся в сердце Марины, начало растекаться по всему ее телу, как теплый и сладкий сироп. Прежде чем она успела ответить, Ронни подошел и осторожно положил руки ей на плечи.

— Мы конечно поедем, Марина.

От звука его голоса, такого нежного и вкрадчивого, так напевно произносящего ее имя, Марину неудержимо потянуло к нему. Чувство было сродни тому, что охватило ее вчера, когда она разговаривала с ним в сквере. Просто удивительно, какую силу имеет над ней этот человек!

— Дорогу я помню, — прибавил он с такими интонациями, будто приглашал лечь с ним в постель.

Аромат его одеколона окутывал ее пряным облаком, сквозь тонкую ткань домашней блузки она ощущала тепло его сильных рук, и вдруг ей показалось, что время замерло. У нее не было сил ни думать, ни дышать.

— Ты совсем не изменилась за эти годы, — прошептал он, и его ладони медленно скользнули вниз по ее рукам. — Наоборот, стала еще привлекательнее…

«Ну, это уж слишком! — пронеслось у нее в голове. — Уж не думает ли он, что я прежняя доверчивая дурочка…» Но она не в состоянии была прислушиваться к голосу разума. Наслаждаясь прикосновениями Ронни, она чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ей даже казалось, что она ощущает дыхание теплого, напоенного южным солнцем воздуха экзотической Калифорнии, где жизнь как в раю.

— Мама, когда мы едем? — донесся из комнаты голос Насти, и через несколько секунд девочка возникла в дверях кухни.

Только благодаря этому вмешательству дочки Марина смогла собраться с духом, оттолкнуть Ронни и сбросить с себя его руки. Она отошла к холодильнику.

— Смотри, Винни Пух! — Настя протянула Сэндзу листок с рисунком.

Переводя дыхание, он взял листок, присел перед девочкой на корточки.

— Очень похож. Послушай, как ты насчет того, что мы сейчас поедем не в зоопарк, а за город?

— Зачем?

— Навестить одного художника. Он живет в деревне.

— А мама с нами поедет?

— Ну конечно! — Ронни бросил быстрый взгляд на Марину и снова обратился к Насте: — Ну что?

— Поедем! Поедем!

Девочка, запрыгав на одной ножке, ускакала в комнату. Казалось, она ничуть не огорчена отменой зоопарка. И верно: ей было все равно, куда ехать, лишь бы с Ронни и мамой. Через минуту она уже оживленно расспрашивала Ронни о художнике и его деревне.

Уединившись в комнате, Марина раскрыла платяной шкаф и осмотрела висевшую там одежду, выбирая то, что сгодилось бы для сегодняшней поездки. Ей хотелось выглядеть привлекательной, и потому первое, что она извлекла из шкафа, — это черное платье, то самое, которое когда-то подарил ей Ронни. Оно и сейчас было ей впору и смотрелось достаточно модно и эффектно. Но, подумав несколько секунд, она засунула его обратно. Оно слишком красиво для деревни, да и Ронни может подумать бог знает что, увидев его на ней. Чего доброго, решит, что она принарядилась специально для него!

Свой выбор она остановила на легких темных брюках и широкой летней блузе светло-розового цвета. Затем занялась прической — подколола волосы на затылке. Туалет завершили черная, в тон брюкам, нитка бус и немного косметики.

Через четверть часа «ягуар» отъехал от их дома и покатил по улицам. Вскоре за окнами поплыли зеленеющие перелески и поля Подмосковья. Марина с Настей сидели сзади. В панель машины был вмонтирован экран, и Ронни, прежде чем отправиться в путь, вставил в гнездо под ним кассету с мультфильмами. Всю дорогу, к удовольствию Насти, телевизор показывал приключения Микки Мауса и утенка Дональда.

Марина смотрела в окно, на сменяющиеся пейзажи, но гораздо чаще ее взгляд останавливался на Ронни. Она не могла не отметить уверенность и свободу, с которыми он вел машину. Ей вспомнилось любимое изречение подруги, менявшей любовников чуть ли не каждый месяц: мужчина хорошо смотрится только тогда, когда сидит за рулем иномарки. Это высказывание всегда казалось Марине циничным и потребительским, но сейчас она не могла не согласиться с ним. В верхнем зеркале она видела лицо Ронни — энергичное, худощавое, чуть задумчивое, с правильными чертами. Как же он хорош собой, этот заезжий американец, и как хорошо он смотрится за рулем! Герой ее сновидений, ее грез и тайных мечтаний. Далекий и недоступный, как тот мир, из которого он ворвался в ее жизнь сверкающим метеором, чтобы через мгновение вновь исчезнуть…

Несколько раз он тоже поднимал глаза к зеркалу, и их взгляды встречались. Она торопливо отворачивалась к окну, делая вид, что посмотрела в зеркало случайно. При этом она отлично знала, что он усмехается, видимо, чувствуя неотразимость своего обаяния. Она понимала, что он прав, что ее действительно тянет к нему, и это ее бесило больше всего. В конце концов она решила вообще не смотреть в зеркало.

— Нам еще далеко ехать? — Настя на секунду оторвалась от телевизора.

— Нет, по-моему, недалеко, — не совсем уверенно ответила Марина.

Она не была у Воронихина так давно, что успела позабыть дорогу до его деревни.

— Еще десяток километров по шоссе, — отозвался Ронни.

Он, в отличие от нее, прекрасно сохранил в памяти весь маршрут и даже ни разу не заглянул в карту-схему Подмосковья, которая лежала рядом на сиденье.

— Я успею досмотреть мультфильмы, пока мы будем ехать?

— Конечно, успеешь, — Ронни рассмеялся.

Машина проехала вдоль живописных берегов Истринского водохранилища и через несколько минут езды по проселочной дороге, поднимая за собой пыль, въехала в деревню на невысоком холме. Отсюда открывался вид на городок и старинный монастырь с огромной полуразрушенной колокольней. Дом художника стоял на окраине деревни и был окружен огородом, малинником и садовыми деревьями.

«Ягуар», распугав кур, остановился у калитки. От веранды уже шел сам художник в серой, до колен, холщовой майке, измазанной краской, в широких линялых джинсах и сандалиях на босу ногу. Марине показалось, что внешне он мало изменился, а эта борода, которую он отпустил, ему даже шла.

Воронихин уже понял, кто к нему приехал, улыбался, укоризненно качал головой и всплескивал руками.

— Ронни! Ты почему так редко звонил? А мы тут вспоминали о тебе! Жена сказала, что видела в Москве афиши с твоей физиономией, так она сразу даже не поверила, что это ты!.. — Мужчины обменялись рукопожатием.

— Да решил попробовать себя в кино, и вроде получилось удачно, — с улыбкой ответил Ронни. — Я почему-то считал, что ты видел фильмы со мной…

— Я кино не смотрю, — отмахнулся Воронихин. — У меня и телевизора нет, только радио слушаю, и то нечасто. Это все суета сует, без всех этих телевизоров и газет гораздо спокойнее себя чувствуешь и в душевном смысле здоровее… А это кто? — Он обернулся к вылезающим из машины Насте и Марине. — Неужто Марина? С дочкой? — Он наклонился к девочке. — Как тебя зовут?

Она застеснялась, прижалась к матери.

— Настя…

— Ну вылитый отец!

Ронни и Воронихин, идя в дом, оживленно заговорили по-английски, вспоминая общих московских знакомых. Самая большая комната в доме была отведена под мастерскую. На стенах и подставках висели иконы различных размеров — в большинстве написанные самим художником, но попадались и старинные, в темных закопченных окладах. К гостям вышли жена Воронихина — Лидия Петровна, и их внуки — два мальчика шести и девяти лет. Дети повели Настю на задний двор показывать кроликов, а Марина и Ронни уселись на диван в гостиной и начали листать альбомы с фотографиями.

Вскоре стало ясно, что Лидия Петровна имеет такое же слабое понятие о кинематографическом взлете Сэндза, как и ее муж. Простая русская женщина, полноватая, с добрым белым лицом, одетая в синее ситцевое платье в горошек и с волосами, спрятанными под косынку, она сидела у стола, сложив на коленях руки, благостно улыбалась и переводила взгляд с Ронни на Марину. Поскольку английского языка Лидия Петровна не знала, при ней говорили по-русски, но в общий разговор она не вступала. Похоже было, что она даже не вникает в смысл того, о чем говорят. Какое-то время она сидела молча, а потом как-то невпопад заметила:

— Как дочка-то на вас похожа! Особенно на отца!

Марина, чувствуя, что краснеет, опустила глаза и сделала вид, что поглощена фотографиями. Попыталась даже увести разговор с нежелательной темы.

— А это кто? — спросила она у Воронихина, показывая на снимок.

Художник начал объяснять, но Лидию Петровну, как видно, совсем не интересовали его знакомые на фотографиях.

— Я помню, как вы приезжали к нам зимой, — заговорила она с улыбкой. — Вот так же, рядышком, на диване сидели. Эдуард мне вроде бы сказал, что вы поженились… — Она вопросительно посмотрела на мужа, а потом перевела взгляд на Марину. — Ведь вы поженились?

Несколько секунд висело молчание. Марина, чувствуя, что любой другой ответ будет неуместен, с усилием кивнула.

— Ну разумеется! — тотчас воскликнул художник. — Они были такой дружной парой! Все время вместе. Марина, помню, всегда дожидалась Ронни после репетиций, а когда не приезжала, он так волновался, что даже роль свою забывал. Помнишь? — Смеясь, он подтолкнул Ронни локтем. Тот, тоже засмеявшись, кивнул. — В театре у нас даже шутили, что Ронни без Марины вообще не может играть…

— Славно вы тут живете. — Марина предприняла еще одну слабую попытку переменить тему. — Тишина, воздух свежий… В Москву часто приходится ездить?

Ее вопрос хозяйка пропустила мимо ушей.

— Свадьбу-то где сыграли? — продолжала любопытствовать она. — Народу на ней много было?

На помощь растерявшейся Марине пришел Ронни.

— Свадьба состоялась в Лос-Анджелесе, — ответил он. — Присутствовали только самые близкие друзья.

— Конечно, в Лос-Анджелесе, где же еще! — решительно тряхнул гривой Эдуард Васильевич. — Потому они и не известили нас! Дочке, поди, уже пятый годок пошел?

Марина снова кивнула.

— И где вы теперь живете — здесь или там? — спросила Лидия Петровна.

— Что за вопрос! — ворчливо отозвался Эдуард Васильевич. — Муж — в Америке, в кино снимается, а жена должна быть при нем. Это и ежу понятно.

Лидия Петровна умолкла. Вскоре она ушла на кухню готовить обед; Марина вызвалась ей помочь и тоже отправилась на кухню, оставив Ронни и Воронихина беседовать об иконописи и деревенской жизни.

Через час на веранде был накрыт стол. Посреди него стояла пышущая паром кастрюля с мясными щами, тут же, на узком блюде, — нарезанная селедочка, густо посыпанная лучком, рядом — кислая капустка домашнего посола с клюквой, салат с грибами, отварная картошка, а с краю в большой, только что снятой с огня сковороде шипела и брызгала маслом жареная крольчатина. Художник поставил на стол графин с клюквенной наливкой, тоже домашнего приготовления, но Ронни категорически отказался от спиртного, сославшись на то, что он за рулем.

— Ты и прежде-то завсегда отказывался от выпивки, — смеясь и наливая себе в рюмку, вспомнил Воронихин.

— Конечно, с чего бы ему пить, — ответила жена. — Он человек серьезный, и занятие у него такое, что не до пьянства… — Она повернулась к Насте, сидевшей справа от нее. — Давай я тебе положу картошечки… В детский садик ходишь?

— Да, — девочка кивнула.

— А буквы уже знаешь?

Настя застеснялась и отрицательно помотала головой.

— Папу с мамой слушаешься? — продолжала спрашивать Лидия Петровна.

Марину бросило в холод. Сейчас Настька проболтается, какой Ронни ей «папа»! Вот будет стыдобища!.. Только она открыла рот, как та радостно сообщила:

— Да! Я вчера нарисовала для папы попугая и много разных зверей!

Ребенок, к счастью, к слову «папа» отнесся как к чему-то само собой разумеющемуся, тем более Настя уже называла так Ронни.

— Как вы готовите щи? — заговорила Марина, не дожидаясь, когда Лидия Петровна начнет расспрашивать Настю про ее жизнь в Америке. — Очень вкусные, ну прямо очень. У меня никогда такие не получаются…

Для хозяйки кулинария была любимой темой, такой же, как для ее мужа — живопись. Она тут же начала терпеливо и многословно объяснять способ приготовления щей, а заодно салатов, печений и какого-то необыкновенного клюквенного соуса. Марина умелыми вопросами подогревала ее энтузиазм, умудрившись беседой о кулинарии занять все время обеда.

В самом конце застолья, когда дети, наевшись, отправились гулять во двор, Эдуард Васильевич откинулся на стуле и воскликнул:

— Вы бы хоть поцеловались разок, для нас с Лидией Петровной! Уж сделайте нам такое одолжение!

— Пожалуйста, — улыбнувшись, с готовностью отозвался Ронни, рукой обхватил Марину за талию и притянул к себе.

Она мысленно простонала, но делать было нечего. Губы Ронни коснулись ее губ и задержались на них гораздо дольше, чем того требовала простая вежливость. Поцелуй длился так долго, что лицо Марины, помимо ее воли, жаркой волной затопил густой румянец, а тело затрепетало от наслаждения.

— Правда, вышло неплохо? — оторвавшись от нее, шепнул он с легкой усмешкой.

Марина перевела дыхание, но глаза ее продолжали сиять. Расчувствовавшаяся Лидия Петровна платочком вытерла слезу. Воронихин удовлетворенно крякнул.

— Я еще тогда говорил, что ваш брак будет крепким и счастливым! — изрек он. — Дай Бог вам такую любовь сохранить на всю жизнь. Редко кому она дается, такая любовь… — Он мечтательно закатил глаза, потом шумно вздохнул и вдруг махнул рукой: — Э-эх! Выпить надо за это!

— Налей и мне, — сказала Лидия Петровна, которая до этой минуты не притронулась к наливке. — Тоже выпью за молодых!

Воронихин наполнил рюмки. Они с Лидией Петровной чокнулись. Марина и Ронни сидели со смущенными улыбками, выпрямившись и потупив глаза, как на собственной свадьбе. Марина мельком посмотрела на него и, когда их взгляды встретились, чуть заметно пожала плечами: дескать, сама удивляюсь, но что остается делать?

— Главное — уступайте друг другу, — заговорил художник, закусывая. — Если что в семье не заладится — всегда ищите компромисс…

— И помогайте друг другу! — прибавила жена.

Однако эта импровизированная свадьба слишком затянулась. Марина сделала движение встать.

— Мы с Ронни собирались посмотреть монастырь, — сказала она.

Воронихин, словно вспомнив о чем-то, поспешно поднялся, с грохотом отодвигая стул.

— Хорошо, что напомнила. Прямо сейчас и пойдем, пока реставраторы работают… — Он посмотрел на часы. — Туристов туда не пускают, но со мной пустят, я там всех знаю…

Оставив Лидию Петровну и внуков дома, Эдуард Васильевич и его гости по проселочной дороге направились к видневшемуся в отдалении городку. Полуденное солнце заливало рыжие поля. Настя резвилась, то и дело забегала в придорожные заросли, чтобы сорвать какой-нибудь цветок. Но когда вошли под сумеречные монастырские своды, она притихла, прижалась к Ронни и сунула свою ладошку в его руку.

То, что дочка взяла именно его руку, а не ее, задело самолюбие Марины, заставило ее ощутить укол ревности. Украдкой глядя на Ронни и Настю, она с затаенной горечью подумала о том, что девочке все-таки нужен отец. Зато Ронни был очень доволен. Он двигался за разговорчивым художником и не выпускал Настину руку. Девочка послушно шла за ним, не отставая ни на шаг. Марина с удивлением замечала, что Настя, которая наверняка ничего не понимает из рассказов Воронихина и явно скучает, тем не менее ведет себя на редкость спокойно, не вертится, не прыгает на одной ножке, как обычно в таких случаях, и не делает попыток куда-нибудь убежать. Девочка с серьезным видом смотрела на художника и время от времени снизу вверх взглядывала на Ронни. Тот ободряюще подмигивал ей. Марине все это не нравилось. Ей вспомнилась накрашенная американка, которая с адвокатом заявилась к ней в квартиру, и она подумала, что заигрывания Сэндза с девочкой — это часть коварного плана, направленного на то, чтобы отобрать у нее ребенка Однако взять Настю из рук Ронни не решалась.

На монастырском дворе им встретились два местных монаха, которые, как выяснилось, были главными заказчиками работ Воронихина. Монахи разговорились с художником и сообщили, что на стене одного из здешних подвалов реставраторы раскрыли какие-то неизвестные фрески. Воронихин загорелся сейчас же идти их смотреть. Марина, сославшись на усталость, объявила, что возвращается. Художник тем не менее отправился с монахами, пообещав своим гостям скоро вернуться.

Ронни и Марина по знакомой дороге зашагали назад, в деревню. Солнце клонилось к закату. В мягком голубоватом воздухе плыли протяжные колокольные звоны, доносившиеся со стороны монастыря. Настя нарвала на обочине цветов и, немного смущаясь, протянула букет Ронни. Ронни присел, принимая цветы, и улыбнулся девочке. Марине никогда не забыть этой минуты: два лица, одновременно таких разных и таких похожих. Они улыбались друг другу, и Марине вдруг стало ясно, что с этого дня Настя никогда не будет принадлежать только ей одной. Она отдала часть своей любви Ронни, и уже никогда не забудет его. Марина подумала о том, что Ронни скоро уедет и, вероятно, навсегда, тем самым разбив сердце не только ей, но и этому чистому и невинному ребенку. Ее охватила досада. Лучше бы Ронни вообще не приезжал сюда и не виделся с девочкой! От этого не стало лучше никому из них!

Они прошли мимо пруда, на берегу которого играли дети. Здесь же были Лидия Петровна и воронихинские мальчики. Ронни и Марина остановились поговорить со своей хозяйкой, а Настя сразу включилась в игру.

Увидев Ронни, дети начали перешептываться и украдкой показывать на него пальцами. Не дожидаясь, пока он сделается центром общего внимания, Марина поспешила увести его в дом. Настя под присмотром Лидии Петровны осталась на пруду.

Войдя во двор, Ронни показал на низкую дверь дощатой пристройки справа от дома. Марина хорошо помнила эту пристройку и сноп сена в ее темной глубине. Однажды зимой, приехав к художнику, они занимались на этом сене любовью, а сзади них за перегородкой стояла корова, временами фыркая и мотая своей черной головой.

— Интересно взглянуть, на месте ли корова, — загадочно улыбнувшись, сказал Ронни и направился к пристройке.

— Она, наверное, сейчас пасется, — пробормотала Марина, чувствуя, как в ней нарастает знакомое волнение.

— Пойдем посмотрим!

— Ну вот еще, нашел, на что смотреть…

— Мы все же должны заглянуть сюда, ведь с этим местом связаны такие волнующие воспоминания…

Он говорил, мягко улыбаясь, а в его глазах, как ей показалось, загорелись искры. Конечно, ей не следовало соваться в этот сарай, но она пошла за ним как загипнотизированная, в слабой надежде, что там не окажется ни коровы, ни сена.

— Я не пойду! — сглотнув, почти прошептала она у самой двери.

Он посмотрел на нее, словно не видя, а затем пожал плечами в типично американской манере, которая когда-то казалась ей такой очаровательной. Взялся за ручку, и дверь подалась вовнутрь. На них пахнуло запахом хлева и свеженакошенного сена. Коровы за перегородкой не было, а копна оказалась на том же самом месте, освещаемая слабым солнечным лучом, проникавшим из узкого оконца под самой крышей.

— Нам здесь нечего делать… — Она уже догадывалась о том, что произойдет дальше.

— Ты думаешь? — спросил он, продолжая смотреть на нее тем же сияющим взглядом, от которого по всему ее телу разливалось желание.

— Да, — выдохнула она.

— В этом доме мы муж и жена.

— Это всего лишь шутка!

— Но ведь не я начал эту игру…

— Ронни, перестань… — Она сказала это скорее в оправдание себе, поскольку чувствовала, что уже не в состоянии сдерживать охватившее ее влечение.

— Ты меня возбуждаешь, — тихо произнес он сквозь зубы. — Бесконечно.

И захлопнул дверь. Их сразу окутал полумрак.

— Нас здесь могут увидеть…

— В доме никого нет, да и какая разница? Ты моя жена.

— Нет. Я уйду.

Он оказался в луче света, и ей стали видны его глаза. В их глубине пылал огонь желания, горячего и властного. Он приблизился к ней. Она отвела голову в сторону, но он рукой обхватил ее затылок, чтобы она не могла увернуться.

— Только… — Она хотела сказать «только посмей», но второе слово так и не слетело с ее губ, поскольку он зажал ей рот порывистым, страстным поцелуем.

— Ты что-то сказала? — спросил он, оторвавшись наконец от ее губ.

Мысли ее были в таком смятении, что она даже не расслышала его. Марина в отчаянии подумала, что он все равно заставит ее действовать так, как нужно ему, а она ничего не сможет с этим поделать. Во время поцелуя соски ее ожили, напряглись. Блузка на груди приподнялась. Это был такой очевидный знак ее желания, как если бы она сказала об этом вслух. Ее щеки запылали. Все тело требовало близости, это чувствовалось в пульсе, учащавшемся с каждой секундой.

— Что ты задумал? — хрипло произнесла она, хотя знала, что вопрос был излишним.

— Тебе же это всегда нравилось, — прошептал он.

Она изо всех сил пыталась умерить реакцию своего тела на его прикосновения, но все было напрасным.

— Я не могу больше сдерживаться. — Он взял ее голову обеими руками и, отклонив назад, заглянул в ее пылающее лицо. — Каждая минута промедления убивает меня…

Их взгляды встретились, и она поняла, что пропала. Обхватив его так же крепко, как он обнимал ее, она ответила на его поцелуи с такой лихорадочной необузданностью, с такой страстью, что сама испугалась. Она не помнила, как они избавились от одежды, как оказались на сене. Лишь на мгновение словно очнувшись, осознала, что оба они уже обнажены и он делает с ней именно то, что ей так нужно, чего ей хотелось больше всего. Его сильные, порывистые и в то же время нежные движения возбуждали так, что ей казалось, будто даже прежде, в давнюю, счастливую пору их жизни, она не испытывала большего наслаждения.

Наконец она, в восторге изогнувшись всем телом, выкрикнула его имя. А еще через несколько мгновений Ронни, утолив свою жажду, уронил голову ей на грудь…

Она продолжала обвивать его талию руками и ногами, крепко прижимая его к себе. Он повернул к ней голову, и на его лице мелькнула слабая улыбка.

— Только не говори, что тебе очень жаль, — услышала она его шепот.

— Почему? — спросила она бездумно.

— И не говори, что мне не следовало притрагиваться к тебе.

Она лишь вздохнула в ответ…

Они пролежали на душистой травяной перине еще несколько минут, слившись телами в тесном объятии. «Что за идиотский вид!» — вдруг подумала она. Обеими руками оттолкнула его и приподнялась. Ронни откинулся навзничь и остался лежать, запрокинув голову. Марина медлила спускаться с сена, она повернулась набок и оглядела лежащего рядом мужчину. Его полузакрытые глаза были темного, дремотного цвета, а губы словно ожидали новых поцелуев. Она снова почувствовала возбуждение. Но на этот раз разум возобладал над эмоциями.

— Ронни! — раздраженно произнесла она.

Он поднял голову.

— Да?

— Ты что-то собирался сказать?

— Только то, что я в восторге. А ты, конечно, злишься?

— Больно нужно мне злиться, но все происходящее между нами очень странно, согласись.

Во дворе стукнула калитка, и послышались звонкие голоса детей.

Марина в испуге спрыгнула со стога. Ронни, обнаженный, тоже слез на пол и подошел к двери.

— Они прошли в дом, — сказал он, прильнув глазом к щели.

Марина разыскала свою разбросанную одежду и принялась торопливо одеваться.

— Я в таком виде, о ужас… В волосах сено… Как думаешь, они догадаются, когда увидят нас?

Ронни, засмеявшись, пожал плечами и тоже начал одеваться.

— А если и догадаются, то что из того? — спросил он спокойно. — Мы муж и жена, ты так сама захотела!

— Не болтай ерунду. Я вынуждена была это сказать, чтобы не оказаться в глупом положении. В конце концов, кашу заварил ты, привезя меня сюда!

— Как жаль, что в доме у Эдуарда нет душа, — невозмутимо посетовал Ронни, покидая пристройку.

Марина вышла только через десять минут, потратив это время на вычесывание из волос травы и приведение своей внешности в порядок. Чтобы пройти в дом, ей пришлось протолкаться через толпу человек в пятнадцать. Толпа в основном состояла из подростков и молодежи. Они были настолько поглощены разглядыванием кого-то в окнах веранды, что не обратили на нее никакого внимания.

— Это Ронни Сэндз… — услышала Марина их перешептывания. — Сам Ронни Сэндз? Не может быть. Какой-то другой мужик, похожий на него… Нет, это он сам!..

В большой комнате помимо Ронни, Лидии Петровны, Насти и обоих внуков сидели три незнакомые женщины и долговязый мужчина средних лет, в потертом мышином пиджаке и галстуке. Оказалось, соседи. Прослышав от детей о приезде американской знаменитости, они явились к Воронихиным, чтобы лично в этом удостовериться. На Сэндза они смотрели как на диковинного зверя, а тот, надев на лицо дежурную улыбку, уклончиво и не слишком внятно отвечал на их вопросы. В обществе зоотехника и доярок он чувствовал себя скованно, однако старался не показывать этого. Доярок прежде всего интересовало, сколько он зарабатывает. Это был тот самый вопрос, на который они прямо-таки жаждали получить конкретный ответ, а Ронни именно об этом меньше всего хотелось распространяться. Увидев Марину, он поспешно поднялся с дивана.

— Пожалуй, нам пора ехать, ты не находишь? — спросил он, взглянув на часы.

— Как, уже сразу ехать? — всполошилась Лидия Петровна. — А чайку попить на дорогу? Да и Эдуарда надо дождаться…

Марина из вежливости согласилась остаться на чай, хотя ей, как и Ронни, тоже не нравилось это назойливое внимание. Вскоре, к счастью, вернулся Воронихин и своим громогласным рассказом о монастырских фресках на какое-то время отвлек односельчан от американца. Наскоро выпив по чашке чая, Ронни и Марина начали прощаться с радушными хозяевами.