Мы не расстанемся

14

Надя проснулась от звука закрывшегося ящика комода. Все еще сонная и расслабленная, она лениво повернулась на звук.

Ален был уже одет и успел побриться. Он сложил свитер и сунул его в уже собранный чемодан, стоящий на стуле.

— Ты куда-то уезжаешь?

Ален повернулся на ее хриплый шепот.

— В Бостон.

— Когда?

Он пожал плечами. Ему следовало знать, что она задаст этот вопрос. Инстинкт репортера, подумал он, и вдруг понял, что не чувствует горечи, какую раньше вызывали у него репортеры и пресса.

— Завтра. Вернее, послезавтра. После похорон Эдды.

Надя резко села в постели, готовая к схватке.

— Думаю, мы можем кое-что сделать, — твердо заявила она. — Петиции, письма в окружную прокуратуру. Это не раз срабатывало.

— Никаких писем, никаких петиций. Какой в них смысл, если я собираюсь признаться в своей вине?

Окружной прокурор девять лет назад предложил ему сделку. Это может случиться и теперь. Признание вины в обмен на мягкий приговор. Год-два в тюрьме нестрогого режима. Если повезет, ему даже могут разрешить работать в лазарете.

Ален подавил внезапный приступ тоски. Какое бы наказание ему ни определили, он постарается принять его достойно.

— Поторапливайся, моя дорогая, — сказал он, прикоснувшись губами к ее виску. — Нам предстоит работа.

Надя удивилась.

— Работа?

— Да. Я должен убрать тонну осколков и щепок, а ты — написать репортаж. Может, даже заработаешь премию Пулитцера.

— Нет. Я не стану этого делать. Я не смогу быть объективной.

Ален приложил ладонь к ее щеке.

— Ты будешь объективной и честной.

Надя открыла было рот, чтобы возразить, но передумала под его стальным взглядом. Он принял решение, и ничто уже не может его изменить.

— Ладно, но я сохраняю за собой право на собственное мнение.

История Алена была напечатана в понедельник утром. Надя хотела подождать до похорон Эдды в среду, но Ален настоял на более раннем сроке.

— Я больше не прячусь, — объяснил он ей. — Решил так решил.

Как только газета вышла в свет, Ален позвонил окружному прокурору в Бостон и сказал шокированному помощнику, что сдастся властям через два дня. Переговорив со Стивом Маккензи, они согласились и обещали прислать полицейского для сопровождения Алена.

Надя объяснила Элли, почему Ален уезжает. Они поплакали, и в конце концов Элли стала утешать ее.

— Ален любит нас, — сказала она с уверенностью ребенка. — Когда он выйдет из тюрьмы, то женится на нас, и ты родишь ребенка.

Надя улыбнулась сквозь слезы, но ее печаль росла. Как она и ожидала, эта история стала сенсацией. Телефон буквально раскалялся от звонков из крупных газет и телекомпаний, жаждущих подробностей.

Ее удивила реакция городской общины — явное нежелание поддержать человека, которого знали и на которого полагались в городе без малого десять лет. Но Ален неожиданно обрадовался. Так ему было проще покинуть своих больных без угрызений совести.

Три последних дня он работал до глубокой ночи, оставляя хозяйство на Ника Стикса — своего партнера, подробно инструктируя его по каждому пациенту.

А последние часы в Миртле Ален проводил с Надей и Элли.

Когда после службы они выходили из церкви, Ален первым увидел мужчину в стандартном темном костюме. Надя тоже заметила детектива и с силой сжала руку Алена.

Ален мягко высвободил руку. Мужчина в темном костюме сделал к ним шаг. В одной руке у него был полицейский значок, в другой — наручники.

— Доктор Георг Лейтон?

Ален кивнул. Ему странно было откликаться на имя, которое он столько лет пытался забыть.

— Я уполномочен городом Бостоном, штат Массачусетс, взять вас под стражу как лицо, скрывающееся от правосудия, и вернуть вас по месту юрисдикции Верховного суда Бостона.

Наручник защелкнулся на кисти Алена, прежде чем он успел в последний раз обнять Надю. Она беспомощно смотрела на него полными слез глазами.

— Дайте нам минуту на прощание, — попросил Ален бостонского полицейского.

— Одну минуту, не больше. Нам предстоит долгий путь. — Полицейский вернулся на свое место у входа в церковь.

Ален опустился на корточки и взял маленькую ручку Элли.

— Я рад, что познакомился с тобой, игрунья, и никогда не забуду тебя. — Он поцеловал ее ручку и приложил ее к своей щеке, прежде чем отпустить.

— Конечно, не забудешь, — кивнула Элли с самым серьезным видом. — Обязательно приедешь обратно, женишься на моей маме и станешь моим отчимом, правда?

— Для меня это было бы большой честью, — тоже очень серьезно сказал Ален, — но я не могу вернуться. Когда-нибудь ты это поймешь. — Он быстро поднялся на ноги и повернулся к матери Элли.

— Обними меня, — прошептала Надя, едва не плача.

Ален поднял скованные руки, и она протиснулась под них. Он сильно прижал ее к себе. Ее руки обвились вокруг него так крепко, словно она готова была драться с самим дьяволом, лишь бы не отпустить своего любимого.

— Позволь мне приехать, Ален, — прошептала она. — Я кое-что могу сделать…

— Нет. Мы уже говорили об этом. Я иду на это один.

— Но я могу помочь.

— Видеть тебя и не иметь возможности прикоснуться — это будет пытка. Обещай исполнить мое желание.

— Обещаю, — сказала она, а он поцеловал ее нежно и трепетно. — О Ален, — прошептала она, — как плохо, что ты будешь один.

Ален улыбнулся и прошептал:

— Как долго мне ни придется там пробыть, я буду жаждать встречи с тобой, твоих объятий, твоей любви.

Она разрыдалась.

— Береги себя… береги…

— Ты тоже.

Он поцеловал ее еще раз, потом поднял руки, давая ей выбраться, повернулся и вышел в сопровождении полицейского.

Поездка заняла девять часов. К моменту приезда в тюрьму Ален как бы оцепенел. Его толкали, допрашивали и провели через всю процедуру регистрации заключенного, призванную лишить человека достоинства и подавить его дух.

Он удивился, когда вместо камеры его провели в небольшую комнатку.

— Вас ждет адвокат, — объяснил ему сопровождающий.

— Кто?

— Ваш адвокат мистер Толливер. В вашем распоряжении двадцать минут.

Один из лучших и самых дорогих адвокатов Бостона Грэм Толливер был одноклассником его отца и близким другом семьи. Он уже сидел за маленьким столиком и приветствовал его холодной улыбкой.

— Добро пожаловать домой, Георг!

— Скажите мне только одно, — спросил Ален, когда охранник вышел. — Как быстро все это кончится?

— Это зависит от того, собираешься ли ты признавать свою вину?

— Да, я виновен.

— С твоим послужным списком за девять последних лет мне удалось бы, я полагаю, убедить присяжных признать тебя невиновным. При условии, если мы сумеем избрать присяжных, которые ценят все то, что Лейтоны сделали для этого города.

Ален скрыл свое удивление и проснувшуюся надежду.

— Не надо ни трюков с присяжными, ни освобождения под залог.

— Однако вы изменились, — произнес Толливер с уважением. — Думается, к лучшему. — Он поднялся и взглянул на свои золотые часы. — У нас есть еще немного времени. Желаете сказать мне еще что-нибудь?

— Я сказал все, что хотел.

— Я тоже. — Адвокат бросил взгляд на дверь. — Если вы не возражаете, ваш отец хотел бы поговорить с вами.

Алену было не по себе.

— Отец здесь?

— Уже несколько часов. Нам не сказали точного времени вашего прибытия.

Ошеломленный, Ален проследил, как Толливер постучал в дверь.

Появившемуся охраннику адвокат объяснил, что сейчас приведет из приемной отца клиента и вернется сам.

Ален стоял у окна, когда открылась дверь. Он думал, что самым трудным было расставание с Надей, но, увидев отца, понял, что наступил не менее тяжелый момент. Отец был бледнее, чем Ален его помнил, волосы его истончились, и весь гордый облик как-то поблек.

— Сэр. — Это было его обычное обращение к отцу, к которому его приучила мать еще до поступления в детский сад.

Отец обычно не демонстрировал своих чувств, не сделал этого и сейчас, но взгляд показался Алену мягче обычного.

— Ты хорошо выглядишь, Георг.

— Вы тоже, сэр.

— Я понял, что ты собираешься признать себя виновным. — Чисто гарвардское произношение отца вызвало у Алена пронзительную боль — воспоминание о том, как его поддразнивала Надя.

— Да, сэр.

— Ты понимаешь, что у Грэма есть основания полагать, что он может добиться оправдания, если ты передумаешь?

— Я не передумаю.

Старик внимательно присмотрелся к нему, потом достал конверт из внутреннего кармана пиджака.

— Может, это повлияет на тебя.

Ален взял конверт, открыл его и извлек листок.

Письмо, адресованное его отцу. Нацарапанная внизу подпись заставила учащенно забиться его сердце — доктор Лоуэлл Эмхерст — человек, дававший ему транквилизаторы и убеждавший принимать их. В устах заведующего отделением это звучало как приказ.

Быстро взглянув на отца, он заметил выражение боли в его глазах.

— Письмо пришло вскоре после твоих «похорон», — сказал он. — Лоуэлл знал, что умирает от рака, и перед смертью решил рассказать мне правду.

Ален медленно вдохнул.

— Доктор Эмхерст был отличным врачом и справедливым человеком. Жаль, что он умер.

Он сложил письмо и вложил его обратно в конверт.

— Спасибо, что дали его прочитать, — сказал Ален, протягивая письмо отцу, но тот покачал головой.

— Возьми его и воспользуйся им. Убежден, что ни один присяжный не осудит тебя, если оно будет зачитано в суде.

Инстинкт подсказывал Алену, что отец прав. Первое, что пришло ему в голову, было: Надя… Свобода! Он держал в руках собственную свободу.

Но потом вспомнил свою ложь и связанные с ней стыд и унижение. Со всем этим покончено. Он может снова дышать. Заниматься медициной под собственным именем. Жениться на женщине, которую любит, и баловать маленькую девочку, о которой уже начал думать как о своей дочери.

Судорожно вдохнув, он вспомнил, что не один.

— А вы, отец? Какой приговор вынесли бы вы?

— На основании всего того, что я знаю сейчас, проголосовал бы «невиновен».

Глядя в лицо отца, Ален видел знакомые черты, те же ирландские глаза, но сейчас отметил еще и силу характера, которой не хватало ему самому, и цельность.

Руками, твердыми как во время самой сложной операции, он разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их на стол.

В глазах отца промелькнул ужас.

— Ты все еще намерен признать свою вину?

— Да.

— Бога ради, Георг, ты хочешь отправиться в тюрьму?

Ален жестко усмехнулся.

— Нет, сэр, не хочу, мне плохо при одной мысли о ней.

— Тогда почему?

— Есть одна маленькая девочка. Чудный ребенок, дочь моей подруги. Мы как-то говорили с ней о признании ошибок. Она думала, что ее мать могла бы воспользоваться своим влиянием, чтобы избавить ее от неприятностей. — Он пожал плечами. — Тот разговор стал одной из причин моего возвращения и решения ответить за содеянное.

Глаза отца смягчились.

— Ты так и не женился?

— Нет, сэр. На моей совести было достаточно грехов.

А ведь Надя ответила бы «да» на его предложение. И что тогда? Взяла бы имя покойника, даже не зная об этом? Любила бы мужчину, который постоянно обманывает ее?

Ален протянул руку отцу.

— Спасибо, что пришли, сэр. Приятно было встретиться.

Лицо отца вытянулось, руки он не подал, но Ален продолжал твердо глядеть на него.

— Очень сожалею, что подвел вас, сэр. Надеюсь, в один прекрасный день вы простите меня.

— При одном условии, — ответил отец, протягивая наконец ему руку, — что ты тоже простишь меня.

Ален помедлил, прежде чем ответить:

— Договорились.

Это было долгое рукопожатие. Оба мужчины улыбались. На глаза Георга Лейтона-третьего навернулись слезы.

Надя напечатала материал на первой полосе — историю окружного врача Смита. Рассказала о постоянной работе без отдыха и бесконечном поиске новых методов лечения таких пациентов, как Эдда и Морроу, о безмерной доброте, которую Ален умудрялся скрывать, об успехах, достигнутых в неимоверно трудных условиях. Надя даже раскопала, что он анонимно вложил половину своей зарплаты в качестве взносов в фонд «скорой помощи», что Ален лечил многих больных и выезжал по вызовам и вовсе бесплатно.

…Когда Алена ввели в зал суда, стол судьи ломился от писем с почтовым штемпелем Миртла, в которых люди умоляли о снисходительности. Известный во всем штате своей жестокостью судья зачитал некоторые из писем и для протокола упомянул о других.

Как и обещал окружной прокурор, судья дал ему год за непреднамеренное убийство, но отложил исполнение приговора. Однако появилось дополнительное обвинение — уклонение от судебного преследования. Окружной прокурор и Толливер долго спорили, но пришли к соглашению — два года условно.

Судья приговорил Алена к двум годам тюрьмы.