Мы не расстанемся

6

— Ну вот, пожалуй, и все, — закончила летучку Надя, и члены редколлегии разбежались как дети, отпущенные на переменку. Осталась одна Анна Берроуз.

— Нужна твоя помощь, — сказала она, когда Надя удивленно подняла на нее глаза.

— Давай посмотрим, что у тебя.

Анна усмехнулась.

— Насчет заметки о кампании по сбору средств на машину «скорой помощи». Никак не найду зацепку. — Она вздохнула. — Понятно, это очень важно для наших читателей. Но как завлечь их на ужин с лотереей, в которой главный приз — гончая?

Надя кивнула.

— Признаюсь, я покупала билеты в надежде, что не выиграю ее.

— Стив Маккензи заверяет, что эта гончая — чемпионка, настоящая чистокровка и так далее.

Надя размышляла некоторое время.

— О'кей. А что, если кратко изложить историю медицины с начала века и до кануна следующего? С помощью архивных фотографий можно показать, как внедрялись открытия и изобретения, как автомобиль пришел на смену конной повозке и соответственно менялась жизнь врача.

Анна заметно приободрилась.

— Мне это нравится! Обалденная возможность сравнительного анализа. От двухместной коляски до санитарных вертолетов и самолетов.

— Ален… э… доктор Смит упомянул своего предшественника, кажется, это доктор Сеннетт. Посмотри, что у нас на него есть, может, наткнешься на что-нибудь интересное.

— Великолепная идея! Я немедленно займусь этим.

Надя снова надела очки и встала.

— Ты могла бы попросить доктора Смита прокомментировать прошлое и настоящее медицины или рассказать какой-нибудь забавный случай из практики.

— Стоит попробовать. — Анна тоже поднялась, и они вместе направились к двери.

В коридоре на Надю налетела секретарша.

— О миссис Адам, как хорошо, что вы здесь! Телефон в вашем кабинете не отвечал, и я… — Она замолчала, пытаясь отдышаться. — Вы можете поговорить сейчас с миссис Бритл из школы? Это насчет вашей дочери, и срочно.

Надя торопливо вбежала по ступенькам крыльца старого уродливого здания, служившего домом и приемной старого доктора — предшественника Алена — всю его долгую жизнь.

Сейчас в нем размещались кабинеты двух врачей, а на втором этаже квартира, в которой уже два года жил доктор Стикс.

В приемной было полно народу. Надя узнала кое-кого из своих знакомых и обменялась с ними приветствиями. Она быстро подошла к регистратору Монике Паркер и требовательно спросила:

— Где Элли? Я так спешила!

— О, не волнуйтесь так, миссис Адам, — ответила Моника с ободряющей улыбкой. — У доктора Смита полно пациентов…

— С Элли все в порядке? — Надя подняла голову, стараясь заглянуть через высокую картотеку во внутреннее помещение. Моника встала и поманила ее за собой:

— Пойдемте, пока вы совсем не расклеились. Ничего страшного. Доктор как раз заканчивает.

Едва поспевая за пожилой женщиной по длинному узкому коридору, Надя с дрожью в голосе спросила:

— Что значит «заканчивает»?

— С вашей дочкой все будет хорошо, поверьте мне. Она уже крутит доктором, как хочет. — Моника усмехнулась, оглянувшись через плечо.

У последней двери справа она остановилась и постучала, прежде чем открыть.

— Пришла миссис Адам, — объявила она и отступила в сторону.

Надя увидела широкую спину Алена и бледное лицо дочери. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она вошла в небольшую комнату.

Элли показалась ей совсем маленькой и хрупкой на смотровом столе с холодным компрессом на голове. Ее голая левая стопа явно распухла.

— Что случилось? Миссис Бритл сказала только, что произошел несчастный случай на игровой площадке.

— Возможно, легкое сотрясение и растяжение сустава.

— Это серьезно?

— Ничего страшного. День-два посидит дома и пока должна пользоваться костылями.

— Бедняжка, — прошептала Надя, ее голос выдавал волнение, которое она хотела бы скрыть. — Очень больно?

У Элли опустились уголки рта. Но не от боли, поняла Надя, а от ярости.

— Ужасно больно, и во всем виноват Джон Кристи.

— Что случилось? Неужели он ударил тебя?

— Нет. Но все равно он виноват. Выхвалялся перед Мартой Болен, изображая из себя звезду футбола, и врезался в меня.

— Это Джон, у которого мама похожа на Мадонну, или Джон, у которого отец разводит лошадей?

— Джон-тупица, — пробормотала Элли, — который доставляет твои газеты. — В ее взгляде промелькнуло коварство. — Если ты меня любишь, то уволишь его, — сказала она капризно-очаровательно-убедительным голосом, унаследованным от отца.

Надя подавила улыбку.

— Ты не можешь просить об этом.

Элли опять сверкнула глазами.

— Еще как могу. Я ненавижу этого слизняка.

— Может быть, но это ваше дело, меня не вмешивай.

— Ты издатель и владелец газеты, значит, ты босс. Ты можешь все, и никто ничего не скажет, боясь потерять работу.

— Элли, ты сама понимаешь, что было бы несправедливо наказывать Джона за случайное происшествие.

Эльвира надулась.

— Если бы папа был здесь, он заступился бы за меня.

— Могу сказать лишь о себе: я не намерена никого увольнять.

Из карих глаз Элли брызнули слезы.

— Ты любишь только свою дурацкую газету.

— Неправда, — запротестовала пораженная Надя. — Я люблю много чего другого и прежде всего тебя.

— Тогда отвези меня обратно в Лос-Анджелес к моим друзьям, в мою школу, ко всем тем красивым вещам, которые у меня были, пока мы жили там.

— Теперь наш дом здесь, Эл. Помнишь, как мы говорили о необходимости перемены места?

Элли заплакала вовсю.

— Я больше не хочу жить здесь. Здесь нет пляжа, у здешнего дурацкого телевидения только несколько каналов, а люди смотрят на меня как на чучело только потому, что я нездешняя.

Надя слышала уже похожие жалобы и не знала, как на них отвечать. Но ее дочери больно, а Ален наблюдал за ними со слишком большим интересом.

— Ну Эл… — Ее прервал новый, еще более бурный поток.

— Ненавижу Орегон! Он скучный, бестолковый и… и зеленый. И я ненавижу тебя за то, что ты привезла меня сюда.

Надя замерла, пораженная, но ею тут же овладел гнев. Элли зашла слишком далеко. Можно понять разницу во взглядах, но смириться с неуважением — никогда. И неважно, от кого оно исходит, — от бывшего мужа, от ее сотрудников или от собственной дочери. Но не успела она и слова сказать, как Ален буквально оттер ее в сторону.

— На-ка, детка. — Он вынул из кармана леденец на палочке и развернул его. — Пососи и не скандаль, пока я побеседую с твоей мамочкой в своем кабинете.

К изумлению Нади, Элли повиновалась. Но Ален не дал ей времени на удивление и притащил в свой кабинет, прежде чем она сообразила, что происходит.

— Садитесь, — приказал он, указывая на один из двух стульев перед большим письменным столом, а сам опустился на край стола, сложил могучие руки на груди и спокойно уставился на нее. — Послушайте, что я вам скажу. Физически ваша дочь в порядке. Не могу сказать того же о ее эмоциональном состоянии. Она была здорово расстроена, когда я привез ее сюда.

— Еще бы она не была расстроена! Ее сбил с ног парень вдвое крупнее ее.

— После того как она обозвала его тупой, уродливой крысой.

— Кто вам сказал?

— Миссис Бритл. Как я понял, Элли ни с кем здесь не дружит, и ей тяжело среди сверстников, ей бы не помешала помощь подруги.

Он-то знал, что это такое. Каково обнаружить, что твои друзья не желают тебя знать.

— Бэтти сказала мне, что у Элли довольно властный характер.

— Если вы имеете в виду, что она способна позаботиться о себе, это так. — Надя излучала гнев как тепловую волну.

— Я говорю о другом. У нее репутация задиры, злой на язык, не стесняющейся дать всем понять, как она не любит Орегон в целом и своих одноклассников в частности.

— Не смешите меня. В Элли нет ни капельки злобы.

Надя смутилась и, на его взгляд, стала намного симпатичнее, чем вчера. С медицинской точки зрения. Лично же он предпочел бы видеть ее облаченной в розовую фланель и взирающей на него из постели.

Когда кремовая кожа Нади, едва прикрытая красным шелком, начала оживать в памяти, Ален напомнил себе, что она пациентка, а сейчас еще и мать пациентки и, следовательно, запретный плод.

Чтобы не забывать об этом, он обошел стол и уселся в кресло. А чтобы его не настигал аромат ее духов, откинулся вместе со спинкой к стене.

— Я не говорю о злобности, — Ален спокойно встретил ее напряженный взгляд, — но Элли, явно трудно приспосабливаться к новой обстановке.

— На ваш взгляд.

— Да, на мой профессиональный взгляд.

— О, я и не подозревала, что вы еще и детский психиатр, — язвительно заметила Надя, чем едва не вызвала его улыбку.

— Сегодня мы называем себя семейными врачами.

— Ах извините меня.

— Извинение принято.

Надя постаралась проигнорировать сочувствие в его глазах, но не сдержала подергивания губ.

— А меня вы, конечно, считаете слишком пристрастной матерью?

Ален приподнял брови, словно давая понять, с каким вниманием отнесся к ее вопросу. И она сообразила, что ей в нем нравится.

— Пожалуй, есть немного, — задумчиво проговорил он. — Но мне понятен ход ваших мыслей. Эльвира может быть истинным наказанием, но она же умненькая и нежная девочка, и ее легко избаловать.

Надя громко вздохнула.

— Вы хотите сказать, что во всем виновата я? Так позвольте вам заметить, что воспитывать ребенка одной в наши дни — это вам не прогулка под луной. Но, как мне помнится, сами-то вы не очень стремились попробовать…

Ей не дал договорить смех, похожий на ворчание, немного застенчивый, но все же смех. Смеялся человек, отнюдь не склонный смеяться.

— Хватит, сдаюсь, сдаюсь! — С несвойственным его фигуре проворством он вскочил с кресла, обогнул стол, схватил ее за плечи и поднял со стула.

Застигнутая врасплох, она зацепилась каблуком за ножку стула и упала бы, если бы он не поддержал ее.

— Вы чувствуете себя хорошо?

— Прекрасно.

Ее пронизало ощущение испепеляющего жара, возникшего от их сближения. Нахмурившись, она скосила глаза на его большую руку, сжимавшую ее левое плечо.

— В самом деле, все прекрасно. Никаких осложнений. Я даже ухитрилась сама снять швы.

Он изменился в лице.

— Я же говорил вам непременно прийти ко мне.

— Да я бы пришла, если бы в том была нужда. Но я знаю, как вы заняты, и умею пользоваться ножницами. — Она улыбнулась. — Заверяю вас, все обошлось.

— Вы уверены? Никаких приступов резкой боли? Тошноты? — Он пристально вглядывался в ее глаза, и она, к своему удивлению, тоже не могла оторвать от него взгляда.

— Нет ничего, — прошептала она, видя, как углубилась складка между его бровями. — Я полагаю, Элли уже может пойти домой?

— И может, и не может.

— На редкость определенный ответ.

— У меня нет показаний не выпускать ее из больницы. Но она ни в коем случае не должна нагружать растянутую лодыжку, а это значит, что ей нужны костыли. Их вы можете взять напрокат в аптеке, если у вас дома не завалялась лишняя пара.

— Да нет, все вышли.

— А поскольку вам еще несколько недель нельзя будет поднимать ничего тяжелее книги, ей лучше остаться со мной, пока я не смогу привезти ее домой.

Лишая Надю возможности спорить, он распахнул дверь и добавил:

— Скорее всего около шести. — И ушел, прежде чем она обрела дар речи.

Ален сказал «в шесть». Было уже почти семь, когда Надя открыла дверь и увидела раскаяние в сине-стальных глазах.

— Вы в бешенстве, — бросил он, не дав ей и рта раскрыть.

— Как вы определили?

— Ваши брови сдвинуты над переносицей, а глаза мечут золотые дротики в мою голову.

Надя фыркнула.

— Вам следует поработать еще над искусством диагноза, доктор.

— Постараюсь.

Она пыталась не замечать, как быстро тает на его волосах снег, и сосредоточила все внимание на дочери.

— Ну как ты, маленькая?

— Есть хочу.

Прижатой к груди доктора, завернутой в одеяло в дополнение к парке, шарфу и варежкам, Элли было тепло и уютно. Одна маленькая ручка обвивала шею Алена, другая держала небольшой белый пакет, такой, в которых продают замороженные продукты.

— Тройное шоколадное, — объявила Элли в ответ на вопросительный взгляд матери. — Любимое мороженое доктора.

— Вы купили мороженое в разгар зимы?

— Оно дешевле роз, — объяснил Смит. — К тому же оно мое любимое.

Надя проигнорировала намек, наклонилась и поцеловала дочку в розовую щеку, потом отступила в сторону.

— Отнесите ее, пожалуйста, в гостиную — я приготовила для нее гнездышко в кресле.

Кивнув, он понес девочку в кресло, стараясь не задеть мать.

Надя последовала за ним с ощущением, что в ее уютную квартирку вторгся огромный, косматый и, несомненно, опасный медведь, слишком долго пробывший в зимней спячке.

Надя хлопотала вокруг дочери, пока доктор усаживал Элли в гнездо из подушек в кресле. Элли сидела в кресле, как принцесса на троне, страшно довольная суетой вокруг нее.

— Тебе удобно, дорогуша? — Надя поправила подушку под спиной дочери. — Хочешь чего-нибудь?

— Мороженого. — Элли с вожделением взглянула на пакет, лежащий на журнальном столике.

— На десерт.

— Я так и сказал ей, — проворчал Смит. — Только у вас, несомненно, больше веса, вы же мама.

Из своего кармана он вынул левую туфлю Элли и поставил ее рядом с креслом, потом выпрямился во весь рост и потянул воздух носом.

— Пахнет замечательно. Чем нас угостят?

— Спагетти, — сообщила Элли, не дав Наде шанса ответить. — С консервированным соусом.

— Лишь бы он был горячим.

Высокомерно подняв голову, Надя смерила его подозрительным взглядом.

— Что-то я не припоминаю, чтобы приглашала вас к обеду.

— Считайте это гонораром за починку ребенка.

Сарказм явно не действует на него, решила она.

— Ага, мамочка, ты же говорила, что мы его как-нибудь позовем.

Попав в ловушку, Надя попыталась улыбнуться.

— Элли права — соус из магазина.

— Я неприхотлив. Только накормите меня досыта, и я не стану жаловаться.

Доктор совершенно бесстрастно посмотрел на Надю. Поза и манера держаться говорили, что он проявляет лишь чисто профессиональное внимание. Интерес врача к пациенту. Все правильно. Вполне ответственно.

У нее нет оснований полагать, что она интересует его как женщина. Но именно об этом она думала, именно это чувствовала. И ощущение не было неприятным, скорее смущавшим.

— Ладно. — Она хлопнула в ладоши. — Обед на троих.

— Ура! — крикнула Элли, счастливая, как никогда за последние месяцы.

Надю охватило чувство вины. Ален сбросил свое пальто на спинку ближайшего стула, смахнул снег с волос.

— Я… вот… взяла напрокат костыли. — Надя бросила взгляд в угол у пианино, где поставила, костыли, принесенные из аптеки.

— Да, вижу.

Заметил он и быстрые, настороженные взгляды, которые она бросала на него, когда ей казалось, что он не смотрит в ее сторону. И то, что бледно-розовый цвет ее пушистого свитера придает свежесть лицу.

— Аптекарь заверил, что металлические костыли легче и с ними проще управляться.

— С бантами чудесно придумано. Их тоже аптекарь предложил?

— Нет, просто я подумала, что они придадут большую женственность этим жутким штукам.

Элли хихикнула, а Надя снова обрадовалась блеску ее глаз.

— Мамочка учит меня правильно сочетать цвета, чтобы, когда вырасту, я могла сама выбирать себе одежду.

Ален подумал об одежде Нади: фланелевая рубашечка с розовыми цветочками, широкие брюки, свитера слишком большого размера. Не очень-то это годится, чтобы привлечь мужчину, и все же он уже несколько дней думал только о ней.

Сегодня вечером она была в джинсах на пуговицах, из тех, что женщины позаимствовали у мужчин несколько лет назад. Скроенные в расчете на узкие мужские бедра, они обтягивают женские и вовсе обольстительно.

— А как там газета? — спросил Ален и внутренне содрогнулся. Человек с его образованием мог бы придумать вопрос пооригинальнее.

— Становится все интереснее, как мне говорят. — Надя засмущалась. — А как поживает доктор Стикс?

— Лентяй и бездельник, но с искрой божьей, той самой, которая, как не устает повторять Моника, необходима врачу.

— Забавно, но я подумала об этом в то утро, когда вы запретили мне вставать с постели.

— Точно, я настоящий тиран.

— Послушайте, вы же должны говорить обо мне, — подала голос Элли. — Вы, что ли, забыли, что пациент теперь я?

Надя пригладила волосы дочки.

— Мы помним, дорогая, и позаботимся о тебе.

Ален заметил, как ее пальцы задержались на лбу дочери. Его память вернулась на несколько дней назад, когда в этом кресле сидел он сам и те же тонкие пальцы пригладили его волосы.

Он отвел глаза и закатал рукава рубашки. Если очень постараться, можно заставить себя не думать о ее спальне, забыть о ночных фантазиях, в которых она приглашает его к себе.

— Судя по запаху, обед готов, — сказал он, заметив, что Надя снова смотрит на него. — Я могу чем-нибудь помочь?