На крыльях демона

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Я была такой яростной и пораженной, покидая кабинет доктора Фридмана, что не помнила, что случилось потом. Наверное, мы высадили Аду у школы, а потом зашли в аптеку за лекарствами для меня. Но я этого не помнила. Память была стерта.

Я вдруг оказалась на пассажирском месте в машине матери, мои руки пахли салатной заправкой, часы на панели показывали, что прошло уже два часа.

Мы покинули центр по мосту Бернсайд, река внизу отражала бесцветное небо.

Я ощутила волну тошноты, а потом другую волну, предупреждение, что случится что-то ужасное. Абсолютный ужас. Я посмотрела на мать, словно в последний раз. Она вела осторожно, впивалась в руль так сильно, что ее костлявые костяшки побелели. На ней были солнцезащитные очки, хоть вечером было уже темно. Она выглядела утомленно, и я знала, что это из-за меня. Морщинки постоянно были у уголков ее поджатых губ.

— Мам, — осторожно сказала я. Со страхом.

Она вздрогнула, а потом быстро улыбнулась.

— Что такое, Перри?

— Мне нехорошо.

Это вдруг показалось преуменьшением.

Все внутри сжалось от отвращения. Я была не одна в голове. Кто-то еще был во мне, ждал, выглядывая из уголков моих глаз. Они были во мне, следили, проверяли мысли.

А потом мой мир стал ужасно узким. Я падала в забытье, но только разум, а не тело.

Я смотрела, как поднимаю руку в воздух, медленно двигаю перед лицом. Я не делала этого. Я не управляла. Это была не я.

«Мам!» — завизжала я.

Но это было только в голове, а не в горле. Я не управляла им больше. Горло не принадлежало мне.

Я была заложником собственного тела.

От осознания этого во мне вспыхнул гнев.

Моя рука, что была перед лицом, привлекавшая любопытный взгляд мамы, резко впилась в руль, выкрутила его вправо, к машинам в другом ряду.

К барьеру.

К краю моста.

И реке внизу.

Мама закричала, машина чуть не задела БМВ. Раздался ужасный скрежет, пахло жжеными шинами, кричала мама, я визжала в голове. Я сосредоточилась изо всех сил, я давила, пока не ощутила хлопок в груди, и вдруг ко мне вернулись ощущения, меня покалывали иголки.

Я отпустила руль и вжалась в сидение, мама за секунды до столкновения с барьером завладела машиной. Если бы мы ударились, мы бы упали вниз.

Другие машины проносились мимо нас, гудя, показывая пальцы, вопя ругательства, а мама медленно и осторожно нажала на газ. Она дрожала, только хватка на руле не давала ей вскочить с места. Мы ползли по мосту и, как только выдалась возможность, свернули с него.

Она вела себя как во сне, припарковала машину, выключила двигатель и повернулась ко мне. Она сняла солнцезащитные очки, и стало видно размазанную тушь и голубые глаза со слезами. Выражение ее лица было таким же незабываемым, как лицо отца, когда он снимал меня с крыши. Но здесь было что-то еще. Почти понимание, словно она узнала меня впервые и увидела, какой я монстр.

— Перри, — выдохнула она.

— Я же говорила, что мне плохо, — сказала я ей.

Я принялась неуправляемо хохотать, и так было всю дорогу домой.

Как только я ворвалась в дом, я поспешила к ванной на первом этаже, меня тошнило. Я склонилась над унитазом и выдавила из себя все, пока горло не заболело. Как оказалось, я обедала салатом. Теперь был понятен запах.

Когда я стала пустой и утомленной, я посмотрела на себя в зеркало. Сердце сжалось. Я выглядела другой. Нет, не так. Я выглядела так, словно была едва живой. Скулы выпирали на лице, круги под глазами стали больше. Губы были сухими, потрескались и кровоточили. Глаза выглядели как черные дыры. Шея была красной и в порезах, которые вели к груди. Смог бы доктор Фридман и это отнести к разбитому сердцу? Я выглядела так, словно меня нужно запереть где-то далеко, как призраков в психбольнице Риверсайд.

Я не могла больше на себя смотреть, от этого было плохо, а еды во мне уже не оставалось. Боль пронзила мои виски. Я выключила свет в ванной и вышла в коридор.

Мама с папой были на кухне, говорили друг с другом тихо и взволнованно. Угадайте с трех раз, о ком.

Я встала на пороге, они замолчали с виноватым видом.

Мама поманила меня ладонью.

— Садись, тыковка, — сказала она и налила мне стакан воды. Я не знала, как она могла и дальше так меня называть, если я пыталась ее убить.

Чайник закипел на плите, пронзительный свист заставил меня скривиться от боли, голова раскалывалась.

— Прости, — сказала она и быстро сняла его.

— Перри, я узнал, что случилось, — сказал отец. Он посмотрел на манжеты своей красной рубашки в белую полоску и начал разглаживать их. — Я не могу описать важность таблеток, которые тебе прописал доктор.

Мама натянуто улыбнулась и оставила рядом со стаканом воды пару желтых и розовых таблеток. Я мрачно посмотрела на них.

— Я не буду это принимать, — сказала я. Они не успели возразить, и я продолжила. — Доктор Фридман сказал, что я могу принимать свой выбор. Мне двадцать три. Вы не можете заставлять меня принимать лекарства.

— Еще нет, — сказал отец.

Я резко вскинула голову.

— Все хорошо, Перри, — вмешалась мама. — Ты права. Ты не должна принимать их. Просто… они тебе нужны. Тебе плохо. Доктор так сказал, и ты сама знаешь. В машине… я…

Ощутив волну стыда, я посмотрела на свои ладони. Из царапин сочилась прозрачная жидкость. Это меня не тревожило. Я становилась кем-то другим, и я ничего не могла с этим поделать. Таблетки не помогали, я только сдалась бы. Если мне суждено уйти, то я хотела бы сделать это, борясь всеми силами.

— Если ты не переживаешь за нас, подумай о сестре. Или о себе. Ты не можешь так себя ненавидеть.

Я упрямо выпятила подбородок и посмотрела в ее глаза.

— Я не ненавижу себя. Я ненавижу то, чем становлюсь.

— Становишься? — сказала мама с тенью иронии в голосе. — Тыковка, ты всегда была такой.

Она пожала плечами с фальшивой беспечностью и принесла мне чашку ройбоша.

— Это твой выбор. Выпей чаю. Я добавила мед. Тебе нужно что-то сладкое.

Горло горело после тошноты, и голова слегка кружилась. Я обхватила ладонями чашку и медленно пила. Было удивительно сладко, она переборщила с медом.

Папа сел на стул рядом со мной и опустил волосатую ладонь на мою руку.

— Ты не одна, понимаешь, милая? — сказал он. Нежность в его голосе бывала редко, и от этого мне захотелось плакать. Но я кивнула, глотала горячий чай, чтобы подавить эмоции. Я устала терять и боялась отпускать.

И я очень устала. Вдруг невыносимо устала.

Голова закружилась сильнее, и я отодвинула от себя чай.

— Ого, — с трудом выдавила я.

Я посмотрела на родителей. Комната кружилась за ними, но они оставались неподвижными, пристально следили за мной. Мне было сложно сосредоточить взгляд.

— Я…

— Перри, тебе нужно в постель, — быстро сказала мама. Она подбежала ко мне и потянула за руку, пытаясь поднять меня со стула. Я неловко встала на ноги, и она тут же повела меня к лестнице.

Ноги словно налились свинцом. Что происходит?

— Мам? — спросила я, но получилось неразборчиво.

Вдруг папа оказался рядом и схватился за мою вторую руку.

— Идем, Перри, в кроватку.

Я пыталась сказать, что еще только три часа дня, но рот не шевелился. Я могла лишь бормотать.

Они отвели меня в мою комнату, и я упала на кровать, перестав ощущать ноги.

— Это для твоего блага, — сказала мама, накрывая меня одеялами и подтыкая их.

— Что… что происходит? Почему я… — чувствую себя странно. Но я не могла закончить. Комната все кружилась. Папа вошел с чаем, который я пила, и поставил на стол.

Я смотрела туда тяжелыми глазами и поняла две вещи.

Я вспомнила пребывание в Рэд Фоксе, когда Сара опоила меня чаем.

Мне скормили лекарства. Потому родители не настаивали на этом. Лекарства были в чае, и я все выпила. Они знали, что я буду упряма и начну возражать. Они обманули меня. Я уже не могла доверять даже родителям.

— Вы, — начала я, но рот закрылся. И глаза тоже. Издалека я услышала шепот мамы:

— Прости.

Другой голос пробился, пока мир рушился подо мной. Это были слова Жуткой клоунессы: «Не дай ей обмануть тебя. Она обманула меня».

Я спала и спала. Мне снилось, что я парю над комнатой, спина прижималась к потолку, и я смотрела, как я сплю, а из-под кровати торчали длинные паучьи лапы. Мне снилось, что я снова в лесу, обнаженная, с кровью, окруженная светлячками. Мне снилось, что я падаю с крыши. И пока я падала, несколько демонов опускалось за мной с неба. Но они не ловили меня, а пронзили раскаленными лезвиями на концах крыльев, схватили меня за руку и ногу и порвали тело пополам.

Гудение вырвало меня из беспокойного сна. Бок вибрировал. Я застонала и полезла под одеяла. Я все еще была в одежде, в которой была раньше, даже в обуви. Телефон вибрировал в кармане куртки. Я выудила его толстыми негнущимися пальцами и поднесла к голове, приподняв ее, чтобы увидеть экран, от этого заболели плечи и шея.

Комната была темной, снаружи стояла безлунная ночь, свет лился только из коридора, из щели под дверью. Часы на телефоне показывали 22:42, и я пропустила звонок Максимуса.

Я закрыла глаза, прижалась к подушке и сжала телефон на груди. Максимус мог проверять меня. От этого лучше не стало. Все вокруг так себя вели, что я подозревала, что и он такой же. Я знала, что он переживал за меня — так ведь? — и он знал о сверхъестественном, но… я не хотела больше ему доверять. Может, это было глупо. Может, темные силы во мне заставляли сомневаться в нем. Но я не могла иначе. У меня не было сил двигаться, было больно думать. Мне нужна была помощь, но никто мне не помогал. Родители мне точно не помогали. И не помогут. И я не могла помочь себе.

Или могла? Может, я могла дотянуться до того, кто поймет.

Я искала в телефоне номер Ребекки, но, конечно, потеряла его, когда уничтожила старый телефон. У меня даже не было адреса ее электронной почты, ведь я свою сменила. Вроде, там было что-то, похожее на BeccaWineBabe@gmail или что-то из этой серии.

Я открыла браузер и зашла на почту. Было сложно подавлять дрожь пальцев, пока я нажимала на экран, и я несколько кнопок случайно. Я ввела ее адрес, но его автоматически исправило на Becomeawino, что позабавило бы меня в другие времена. Я пыталась ввести его снова, не зная, что можно написать ей, кроме: «Помоги, я теряю себя», но замерла, когда моя кровать дрогнула.

Движение было едва заметным, словно дрогнул дом, или подпрыгнул грузовик с мусором на улице. Но я его ощутила.

Я опустила телефон и застыла, ожидая продолжения.

Низкое угрожающее рычание раздалось в комнате.

Оно было ниже, чем у собаки. Грубее, хриплое и с бурлением жидкости.

И оно доносилось из-под моей кровати.

Я задержала дыхание, застыв под одеялами, и пыталась понять, что делать. Это было не в моей голове. Это было здесь. В моей комнате, под моей кроватью.

Это происходило.

Я смотрела на окно, не зная, было быстрее выйти так или в дверь. Окно было ближе, но оно было заперто, и я потеряю ценные секунды, открывая его. Дверь была дальше, но открывалась проще.

Рычание продолжалось, становилось громче, меняло оттенки.

Я не хотела думать, что под кроватью.

Три секунды. Я встану через три секунды. Иначе меня съедят заживо.

Три секунды.

Раз…

Два…

Кровать вдруг содрогнулась снова, чуть не сбросив меня, что-то начало вылезать из-под нее с ревом.

Три!

Я вскочила с кровати, ощутила боль в ноге, что-то пыталось схватить меня, но я шла, добралась до двери и открыла ее. Я не могла кричать, ведь едва дышала, и я побежала к комнате Ады.

Я услышала стук и рев сзади, открыла ее дверь и ворвалась в ее комнату. Я споткнулась в темноте и упала на ковер, а Ада прокричала:

— Что такое? — ее голос был сонным. Я встала и быстро закрыла ее дверь.

С сердцем в горле и пылающими нервами я подошла, хромая, к ней.

Со вспышкой света дверь открылась.

В свете из коридора я четко увидела Аду. Она сидела на кровати, сжимая одеяла у подбородка дрожащими руками. На ее лице был неподдельный ужас, она видела существо за мной, которое было под кроватью, которое открыло ее дверь.

Не было времени реагировать. Или смотреть.

Меня схватило что-то, похожее на раскаленные когти. Они обхватили мои ноги и потащили их из-под меня, я вытянула руки, пытаясь ухватиться и спастись. Они тащили меня в коридор, в мою спальню.

Ада побежала за мной.

Мир замедлился, Ада бежала по коридору в тонком белом топе и розовых коротких шортах. Ее волосы изящно развевались за ней. Ее тонкие босые ноги отталкивались от ковра, она бежала все быстрее, шаги были все шире. Ее ладони тянулись ко мне. Ее рот и глаза кричали мое имя.

Она почти добралась до меня, но меня поглотила тьма моей спальни. Дверь начала сама закрываться, а меня тащили под кровать. Тащили в ад.

У меня было лишь два желания. Чтобы смерть была без боли. И не остаться в аду. Я закрыла глаза и последние вдохи потратила на бесконечный крик.

Но дверь не закрылась до конца.

Ада оттолкнула ее плечом в последнюю минуту, ворвалась в комнату с воплем, рухнула на колени и схватила меня за локти, тащила меня, пока что-то тянуло меня за собой. Казалось, я разорвусь надвое. Мои руки захрустели, я ощущала, как ботинки и носки пропадают с ног в горячей жидкости, что пенилась на моих ногах.

— Держись! — провопила она и потянула изо всех сил. Я нашла силу в ногах и отбивалась, пока меня не отпустило. Ада отлетела назад, а я рухнула недалеко от нее.

— Ада! — взвыла я. Она села на колени и вытащила меня из-под кровати к себе.

Свет загорелся в комнате, и мы в ужасе повернулись к двери. Мои родители стояли в пижаме, растерянные и испуганные.

— Мы слышали крики, что такое? — спросила мама пронзительным голосом.

Мы с Адой оглянулись на кровать. Со светом все выглядело нормально. Под ней были лишь пара пыльных зайцев.

Но мои ноги. Это была другая история. Мы увидели их одновременно с ними.

Мама завизжала:

— Что с твоими ногами!

Мои ботинки пропали. И носки. Джинсы были разорваны на коленях, края ткани были неровными и мокрыми. Мои ноги были покрыты тонким слоем ярко-красной крови.

— О, — потрясенно и тихо сказал папа. Он перекрестился.

Мама сглотнула, глядя на мои ноги так пристально, словно пыталась прочитать их. Она пыталась прочитать.

Ада коснулась ладонью моего плеча. Я неловко развернулась и посмотрела на свои ноги сзади.

Темные буквы складывались в слова «твоя вина» на мясистой части моей правой икры.

Мама смотрела и не приближалась.

— Я принесу бинты, — шепнул ей отец. Он сжал ее плечо.

Я не понимала, почему никто не успокаивает меня?

Наконец, мама сказала:

— Перри… — но не смогла закончить. Я знала по тону, что она скажет.

Я посмотрела на Аду. Она не помогла мне, увидев Жуткую клоунессу. Я не успела отругать ее за это. Я молила ее глазами рассказать правду. Она вскинула голову и посмотрела на маму.

— Мам, — сказала она, дрожа. Страх и адреналин звучали в ее голосе. — Это не вина Перри. Она этого не делала.

— Тогда кто? — спросила она. Мама тряхнула головой и губами произнесла слова, которые я не расслышала. Кто теперь псих? Мама говорила с собой у нас на глазах.

Я не хотела ничего говорить. Я не знала. Я дала говорить Аде.

— Мам. Я спала, и Перри вбежала в комнату. Дверь открыло… что-то… — она замолчала и посмотрела на ковер, ни на чем не сосредотачиваясь, и глубоко вдохнула. — Что-то схватило ее сзади. За ноги. И потащило ее сюда. Пыталось затащить под кровать.

Мы выжидающе смотрели на маму. Ее брови поднялись и застыли от потрясения. А потом она улыбнулась. Неприятно.

— Я не могу это слушать, — сказала она. Она развернулась и вышла в коридор. Я слышала, как она прошла папу в коридоре и прошипела ему. — О, теперь и Ада туда же. Это передается в семье.

Что передается? Призраки? Безумие? Мы с Адой с вопросом переглянулись, вошел папа. Он вздохнул и опустился на пол рядом с нами. Он поставил аптечку первой помощи и бутылку воды, вытер мои ноги мокрым полотенцем, а потом нанес на слова мазь, которая обычно щипала, но я ничего не ощущала. Кровь смылась, но слова было видно. Жутко. Твоя вина.

Моя? Что я сделала? Я посмотрела на Аду и отца. Судя по их хмурым лицам, они тоже об этом думали.

Я начала побаиваться, что сама написала эти слова. У меня был швейцарский армейский нож в выдвижном ящике у кровати. А еще иглы и булавки. Чем это отличается от порезов в старшей школе? Тогда я хоть помнила, как намеренно ранила себя.

— Крови было много, — вяло сказала я.

Он кивнул, его губы побелели, он сжал их в строгую линию.

— Порезы были глубокими.

— Нужны швы? — спросила я.

Он замер и посмотрел на меня, словно было глупо думать о швах в такой момент. Может, он был прав.

— Нет, ты будешь в порядке.

Он закончил бинтовать мою ногу, а потом коснулся краев джинсов.

— Что произошло?

Я посмотрела ему в глаза.

— Их съел монстр.

Он взглянул на Аду, а потом на меня.

— Это не смешно, Перри.

Он встал со стоном.

— Нет, — выдавила я. — Не смешно, да?

Он посмотрел на меня со странным выражением. Словно пытался решить, насколько я серьезна. Может, он хотел мне поверить.

Но он этого не сказал. Он прошел к двери и, закрывая ее, сказал:

— Ада, присматривай за своей сестрой.

— Пытаюсь, — тихо сказала она, обращаясь ко мне.

— Мне очень жаль, — я повернулась к ней, не зная, что делать с ногами.

— Это не твоя вина, — сказала она.

— Моя нога так не считает.

Я думала, она рассмеется, но вместо этого она заскулила и вытерла нос.

— Перри, мне страшно. Очень-очень страшно.

Я придвинулась к ней, чтобы наши плечи соприкасались.

— Мне тоже.

— Ты видела эту штуку?

— Нет, — поежилась я. — Но я видела другое. Страшное.

Мы молчали какое-то время, глядя на кровать.

Глубоко вдохнув, Ада сказала:

— Мне жаль, что я ничего не сказала про женщину в коридоре. Про Жуткую клоунессу.

Я уже не злилась за это. Я понимала. Кто-то здесь должен был сохранять разум, и это была не я. Не после этого.

— Знаешь, — тихо сказала она. — Она мне кое-что сказала. В коридоре. Я слышала это в голове, — она звучала потрясенно. Удивительно, как я привыкла видеть Пиппу, она порой даже не казалась сверхъестественной.

— Что она сказала?

— Что мы должны остановить их.

— Мы должны остановить их? Кто мы? И кто они?

— Понятия не имею. Но мне показалось, что я ее знала.

Мои губы дрогнули. Где-то в голове хотели встать на места шестеренки, чтобы работать, пока я не пойму все. Но я слишком устала. Я одновременно зевала и дрожала.

— Давай спать, — сказала она и осторожно подняла меня на ноги. Я сняла пожеванные джинсы и надела штаны пижамы, а потом отвернулась от нее, чтобы снять футболку.

— Перри?

Я замерла с футболкой на голове.

— Что?

— Твоя спина.

Я пыталась увидеть, но не могла. Я опустила футболку, а Ада подошла и коснулась середины спины. Там было больно.

— Его вина, — сказала она.

— Тоже написано?

— Да, — подтвердила она. — Не глубоко. Кровь не течет.

Теперь я уже вряд ли сделала это с собой. И теперь это была его вина.

Я выудила футболку и надела, мы пошли в ее комнату. Мы оставили включенной маленькую лампу, она тихо включила радио, чтобы успокоить нервы. Я устроилась рядом с ней, как делала она, когда ей было пять, а мне двенадцать, и я читала ей «Ужастики», пугая.

Несмотря на ужас, окружавший нас, понимание, что что-то может произойти в любой миг, я не боялась. Это было сильнее страха. Я была… несчастна. Словно покрывало печали было где-то в моем разуме и смягчало меня каждой фиброй.

Мне казалось, что это все. Что больше ничего не будет. Мне не хватит сил бороться.

— Ада, — медленно и тихо начала я. — Я люблю тебя. Ты лучшая сестра и девушка, и мне жаль, что я двадцать три года ждала, чтобы сказать это.

— Зачем ты мне это говоришь? — встревожено спросила она.

— Потому что…

— Не глупи, Перри.

— Что-то происходит со мной. Что-то меняется.

— Я тебя спасу. Мы будем в порядке.

— Но это внутри меня. Понимаешь? Вряд ли у меня осталось много времени. Думаю, это последняя ночь.

Ее рот раскрылся.

— Как можно так говорить!

— Ада, — я старалась подобрать слова, чтобы она понимала боль в моем сердце. Тяжесть. — Знаешь ощущение, когда плакала слишком много, всего было слишком много, и тело просто… прекращает работу? Я уже не могу.

— Нет, — решительно сказала она, глаза вспыхнули. — Нет, ты не прекратишь. Ты не сдашься, Перри. Мы тебя исправим. Завтра я найду способ и все исправлю.

Я попыталась улыбнуться, поблагодарить ее за настойчивость, веру, что все будет хорошо. Но я не смогла. Улыбку стер страх.

Абсолютный страх.

Я не была одна. Существо вернулось.

Во мне. В моем разуме. В моей душе.

Это снова происходило.

— Беги! — в панике закричала я Аде. Она вскочила, глаза расширились от потрясения. Она реагировала недостаточно быстро. — Уходи! Уходи, Ада, иди к маме с папой! Беги! Прочь! Скорее! Уходи!

Я не успела увидеть, послушалась ли она, мой разум был отброшен. Я лишилась контроля, не была уже хозяйкой тела. Я помнила последним, как мои ладони сжались в плотные кулачки.

Все почернело.