На перекрестке

Глава 27

— Не могу поверить, что ты его бросила! — Мама сокрушенно качала головой. — Как же так! — восклицала она, страдальчески кривя рот и всплескивая руками.

Вот оно и состоялось — объяснение с мамой. Мы сидели у меня дома, на кухне, и вели изматывающую дискуссию. Рано или поздно это должно было случиться. Все последние дни я постоянно думала о том, как бы преподнести новость о разрыве с Павлом родителям. Причем папина реакция меня беспокоила меньше, чем мамина. Папа, я знаю, спокойно выслушал бы меня и спросил бы: «Ты считаешь, что так тебе будет лучше?» — и вполне удовлетворился бы моим «да». Маме же этого было бы недостаточно. Ей подавай подробности. Все мы, женщины, такие. Но ведь и на самом деле, весь смысл — в деталях.

Так все и произошло. Мама принялась докапываться до самой сердцевины. И выяснила, что разрыв — моих рук дело. Что Павел бился за урегулирование ситуации, а я сделала, как говорит Иринка, «козью морду» и заявила: «Нет, нет, нет!» Впрочем, мама знала об этом еще до нашего с ней разговора. Откуда? Угадайте с трех раз.

Павел. Доложился. В очередной раз звонил ей по поводу переводов с немецкого (разбогател на швейцарских партнерах) и сообщил, что у нас не все гладко.

— И как он тебе это сказал? — спросила я, изрядно удивленная.

Одно дело, когда он плакался насчет Дэвида — это ведь так, мелочишка. Но сейчас речь шла о важном. Можно сказать, судьбоносном. И вот он ничтоже сумняшеся оповещает маму о наших делах.

— Ну… — задумалась мама, вспоминая, — у нас, говорит, с Катюшей проблемы…

— Вот так прямо и сказал? — усмехнулась я. — «Проблемы»?

— Послушай, ласточка моя, — ответила мама, — я точно не помню.

— Жаль. Это было бы интересно.

— Что именно? — спросила мама.

— То, какими словами он обозначил наши «проблемы».

— «Я, конечно, виноват», — добавил он, — продолжила вспоминать мама, — «но я готов вымаливать у нее прощение, а она, к сожалению, не идет на диалог».

— Почему это не иду? — возразила я. — Иду. Просто отвечаю не то, что он хочет услышать.

— Уперлась, как маленькая, — покачала головой мама. — Зачем?

— Мама, — вздохнула я, — он сказал тебе, что произошло?

— Нет.

— Вот видишь.

— Небось сходил налево? — предположила мама, наливая себе очередную порцию кофе.

— Сходил, — кивнула я.

— И что?

— Ты спрашиваешь «и что»? — Я изумленно воззрилась на нее.

— По-моему, — она пожала плечами, — для мужчины это более чем естественно.

— Да? — вскинулась я. — Папа что, тоже ходил налево?

— Ходил, — спокойно ответила мама, отпивая кофе.

— Что?! — Я остолбенела.

Папа?! Налево?!

— Про один раз точно знаю, — сообщила мама, слегка улыбаясь. — Ты тогда школу заканчивала…

— Мама! — перебила ее я.

— Что «мама»? — вздохнула она. — Это естественно, что бы там все ни говорили.

— И ты?..

— И я сделала вид, что ничего не знаю.

— Ради какого удовольствия?

— Ради тебя, конечно.

— А! — воскликнула я. — Вот видишь! У меня-то такой проблемы нет.

— У тебя такой проблемы нет, — согласилась мама. — Но все равно, не торопишься ли ты, дочь?

— Не тороплюсь, — буркнула я.

Нет, но папа! С ума сойти!

— В таких делах нужно все хорошенько обдумать, — посоветовала мама.

— В каких делах?

— Вы уже три года вместе и вдруг трах-бах! Ты все рушишь в мгновение…

— Мама! — Я смотрела на нее с изумлением. — Я рушу? О чем ты?

— Он — ошибся, а ты — рушишь. Он же готов извиниться.

— Он уже извинился.

— И что?

— И ничего. Мне его извинения неинтересны.

— Торопыга, — вздохнула мама. — Всегда такой была. Уже все решила, уже перерешивать не будешь.

— Не буду, — подтвердила я.

— Беда, — опять вздохнула мама.

— Ну почему сразу беда? — застонала я. — То, что он тебе всегда нравился, не означает, что…

— Он мне никогда не нравился, — огорошила меня мама.

— Как это не нравился? — оторопела я. — Ты всегда говорила…

— Что я говорила? — прищурилась мама.

— Ну… — Я порылась в памяти.

А действительно, не было такого, чтоб она пела дифирамбы Павлу. Алька с Ниной — те пели, а мама никогда.

— Вот именно, — кивнула мама, правильно истолковав мои колебания. — Он мне не нравился. Не спрашивай почему — я не знаю. Но это не имеет значения. Если он тебя устраивал, то мое дело — сторона. А он тебя устраивал, иначе ты не пустила бы его в свою жизнь. Ведь так? Я тебя знаю — ты у нас порой такая упрямица…

Я молчала. Вот так сюрприз! Маме Павел не нравился. А я ведь, честно говоря, только из-за мамы…

Я помню отлично, как это было. Он меня добивался уже какое-то время. Я ломалась. Не из каких-либо тактических соображений, а просто потому, что не могла понять, что мне с этим подарком судьбы делать. Все говорили: надо брать. Во-первых, потому, что само идет в руки. Во-вторых, потому, что то, что идет, весьма и весьма. То есть в наше время не то что на дороге не валяется, а даже с фонарями такое еще надо бы поискать. Справедливости ради надо сказать, что мамы среди этих советчиков не было. Но мне казалось, что она с ними заодно, что Павел ей нравится, и не лезет она со своими репликами только лишь потому, что у нас с ней не принято обсуждать мою личную жизнь. Вот я и подумала: а почему бы и нет? Родители будут рады. Они всегда сильно переживали из-за моего одинокого статуса. Я смеялась, говоря, мол, о каком одиночестве может идти речь, коли у меня Иринка, однако они этих шуток никогда не подхватывали, отмалчивались. Значит, переживали. А тут Павел. Дай, думаю, сделаю приятно всем. Он ведь отличный мужик. Просто не для меня. Но это ведь обнаружилось не сразу. Так что поначалу было приятно всем. Мне — вдвойне оттого, что я видела, как обрадовались родители. А они, оказывается, не радовались, а лишь изображали радость, думая, что делают приятно мне. Вот такая ерунда.

Получается, что все было напрасно. С ума сойти! А сколько вообще было в этой жизни принято разных решений по таким же ложным соображениям? Не потому, что мне самой этого хотелось, а потому, что не хотелось никого расстраивать, или потому, что так принято, или потому, что невозможно было назвать веских причин, почему это делать не нужно. И вот мне уже тридцать шесть, а я впервые об этом задумалась. Печально…

— Новое — это ведь просто новое, — задумчиво проговорила мама. — Оно не обязательно лучше. И разрушать из-за него старое, я думаю…

— О чем это ты? — перебила я ее.

— О твоем англичанине.

— Он-то тут при чем? — разозлилась я. — Что вы все к нему привязались? И потом, он — новозеландец.

— Не важно. Но, Катюшка, посуди сама: ты съездила в Данию, познакомилась там с этим молодым человеком, вернулась, и все пошло наперекосяк.

— Мама, — вздохнула я, — рассказываю: у Павла целый год была девушка под названием Вика. Ноги от ушей, глаза на пол-лица, грудь невиданной красоты. Теперь скажи мне, пожалуйста, при чем тут мой знакомый?

— Целый год? — Мама удивленно смотрела на меня.

— Да. Это меняет дело?

— Не знаю… — растерянно протянула мама. — Конечно, это не просто заход «налево»… Но, смотри, — спохватилась она, — он же готов вымаливать прощение. Значит, эта Вика — просто так.

— А я не просто так? — усмехнулась я.

— Думаю, что нет.

— А почему я должна быть в этом уверена? — устало спросила я.

Мама наклонилась ко мне и ласково погладила меня по руке.

— Ужасно все это, да?

— Ужасно, — подтвердила я. — А ужаснее всего то, что вы все уговариваете меня сделать то, что для меня сейчас абсолютно противоестественно.

— Удивительно, — задумчиво произнесла мама, — понадобилось одно лишь мгновение, чтобы ты так переменилась к Павлу. Так не бывает, Катюш.

Согласна. Удивительно. Не бывает. Но ведь случилось.