Надменный любовник

Глава 12

«Уж лучше бы это был Клэгг», — подумала она в первую минуту. В конце концов этой ночью она уже с ним один раз столкнулась, и ей удалось выбраться невредимой. Но лорд Глэншил — совсем другое дело.

Залитый серебряным светом, он был красив какой-то сверхъестественной красотой. Весь вечер она старалась избегать его, ни разу не посмотрела в его сторону, но теперь у нее не было выбора. Его черные волосы не были напудрены, узкое лицо белело в призрачном лунном свете. В колеблющихся тенях он, казалось, был порождением ночи, вызывал мысли о темной таинственной бездне, разделяющей жизнь и смерть. Перед ее глазами появилась карта, но она в страхе отогнала ее. Она не хотела видеть его жизнь, его карты ни в своем воображении, ни в реальности.

— Откуда вы знаете, что я ищу сестру? — Она старалась говорить с ним светски спокойно. — Вы видели ее?

— Что еще могло заставить вас выбраться ночью из спальни и бродить здесь в одиночку? — пробормотал он, подходя ближе. Его поразительная грациозность окончательно сбила ее с толку. Джессамин приходилось общаться с большими, грубыми, неуклюжими мужчинами. Глэншил не имел с ними ничего общего. Он был высокий, но худой и гибкий и так отличался от грубости, к которой она привыкла. Его элегантность, его непередаваемая усмешка были не похожи на то, с чем она когда-либо сталкивалась. Его движения были плавные и тихие, осторожные, как у спесивого кота.

Джессамин поймала себя на мысли, что уже не в первый раз думает о его сходстве с этим хитрым животным. Она постаралась посмотреть на него новыми глазами, допуская даже самые невообразимые предположения. Нет, он никак не мог быть Котом. Что, черт возьми, такой благородный человек будет здесь делать, воруя драгоценности? Это было просто нелепо.

— Почему бы мне не побродить в одиночку? — возразила Джессамин. — Это же не улицы Лондона. В этом доме никто не желает мне зла. Никто не причинит мне вреда.

Он подошел ближе, полностью сливаясь с темнотой. Его холодный голос парил как бы отдельно от тела. Девушка отвернулась от него, взглянув на залитый лунным серебром пейзаж.

— Вы поразительно наивны для человека, которому в жизни приходилось полагаться только на себя, — тихо произнес он. — Мне кажется, здесь вы в большей опасности, чем в своем унылом маленьком доме. Прежде всего хозяйка, которая не считает нужным обращаться с вами лучше, чем с прислугой. Она выставила бы вас в кухню, если бы знала, что сможет таким образом выйти из положения. А противная Эрминтруд, которую просто съедает зависть к вам и вашей сестре? Сами по себе они не опасны, просто раздражают. Но я уверен, вы не были бы счастливы, встретившись с мистером Клэггом.

У Джессамин мурашки поползли по спине.

— Мистером Клэггом? — изумленно откликнулась она. — Я не понимаю, почему вы о нем говорите. Кто этот мистер Клэгг?

— Полицейский с Боу-стрит, которому вы помогаете своими гаданиями. Не самое умное решение с вашей стороны, кстати. У него репутация хуже некуда. Лучше бы вы работали с полицейским, который сопровождал вас сюда. Он, кажется, несколько порядочнее.

— Среди моих знакомых нет полицейских, — заверила Джессамин, по-прежнему упорно глядя в окно. — И, уверяю вас, я не гадаю на картах для тех, кто не входит в порядочное общество.

Он стоял рядом, хотя по-прежнему скрывался в тени.

— Тогда, может быть, у вас с ним роман? Хотя это не делает чести вашему вкусу.

Она повернулась и посмотрела на него. Он был уже настолько близко, что мог прикоснуться к ней.

— Не смешите меня! Вы прекрасно знаете, что этого не может быть, — прошипела она, отворачиваясь.

— Почему я должен это знать?

— Потому что вы… — Зачем, черт возьми, она заговорила об этом? Она постаралась преодолеть смущение и взять себя в руки. — Потому что, нравится мне это или нет, но вы знаете, что я только недавно поцеловалась в первый раз.

Она чувствовала на своей шее его дыхание, теплое, свежее, от него пахло мятой и бренди.

— Дорогая моя, — сказал он, — человек, который ни разу никого не целовал, может иметь совершенно безумный роман.

Она совершила ошибку, вновь повернувшись к нему, но на этот раз уже не смогла отвернуться. Она была плотно зажата между стеклянными дверьми и его сухощавым телом. Она подумала, что, может быть, сможет его оттолкнуть. Но для этого необходимо дотронуться до него, а если она коснется его, уныло и нелогично подумала Джессамин, она скорее всего притянет его ближе.

— Я вам не верю. — Она знала, что продолжать беседу опасно. Какая-то неподвластная разуму часть ее существа наслаждалась этой опасностью. — Что за удовольствие от романа без поцелуев?

Ее реакция забавляла Глэншила. Она видела это в его чарующих глазах, и ее раздражение могло бы помочь ей разозлиться. Но этого не произошло.

Он улыбнулся:

— Некоторые не любят целоваться. — Его золотые глаза скользили по ее худенькой фигурке.

— Не могу себе представить, — решительно заявила она.

— Это потому, что вас хорошо целовали, — без ложной скромности объяснил Алистэйр. — Я это хорошо делаю, когда есть вдохновение. А в вас есть что-то такое, что действительно пробуждает во мне… вдохновение.

Она попыталась отпрянуть от него, но за ее спиной было стекло, и ей некуда было бежать.

— Мне надо искать сестру, — задыхаясь, пробормотала она.

— С вашей сестрой все в порядке. Она сейчас в спальне. Ей ничуть не повредила ночная прогулка в саду.

— Она гуляла в саду?

Алистэйр улыбнулся. Это была исключительно колдовская улыбка, обещающая всевозможные опасные наслаждения.

— Она была одна на лестнице, ее одежда и прическа были в порядке, и, хотя она плакала, мне показалось, что ее никто не тронул.

— Плакала? — вскрикнула Джессамин. — Мне надо к ней идти. — Не раздумывая, она шагнула вперед, ожидая, что Глэншил пропустит ее.

Он не двинулся. Она уперлась в его грудь, его руки коснулись ее, свободно замыкая в кольцо. Теперь она не сомневалась, что выбраться будет трудно.

— Нет, не надо, — сказал он. — Она в безопасности, и ей надо выплакаться в одиночестве, чтобы она смогла спокойно заснуть, а вам вертеться вокруг нее вовсе не обязательно.

Он был теплый в холодном ночном воздухе, опасно теплый. Его глаза блестели от злости и желания, его губы были слишком близко.

— Не надо. — Ее тихий голос прозвучал как мольба.

— Не надо, — с усмешкой передразнил он. — Не надо, ваша светлость! Умоляю вас, пощадите мою девичью скромность. Отпустите меня, сударь, или я… Что вы, кстати, собираетесь сделать, чтобы остановить меня? Позовете на помощь?

— Если понадобится, — ответила она, стоя прямо в плену его рук.

Да, но вы же не хотите звать на помощь. — Он понизил голос. — Это видно по вашим глазам. Вы очарованы мной так же, как и я вами.

— Вы себя переоцениваете, — выпалила она.

— Вы смотрите на меня так же, как я смотрю на вас, — сказал он, прижимая ее ближе. — И вы сейчас думаете о том, как я вас тогда поцеловал. Вам также интересно, не собираюсь ли я снова вас поцеловать.

Она задыхалась:

— Вы сошли с ума!

— Когда вы смотрите на других мужчин, вы думаете о том, .понравились бы вам их поцелуи, — продолжал он. — Вам кажется, что только мои поцелуи доставят, вам наслаждение, и эта мысль пугает вас.

— .Почему она должна меня пугать? — прошептала Джессамин.

— Потому что вы знаете, что я нехороший, бессовестный распутник, который соблазнит вас, насладится вами, а потом бросит ради чего-нибудь другого, других женщин, когда ему станет с вами скучно. . Джессамин слушала.

— Это звучит правдоподобно. Или вы так не считаете?

— Я не отрицаю, я не создан для верности, преданности и других подобных скучных благородных добродетелей. Но я могу показать вам такие вещи, о существовании которых вы и не подозревали. Буйство страсти, которое никто другой не сможет вам дать.

— Не очень-то заманчиво, — уныло произнесла она. — Вы обещаете мне разочарование на всю жизнь после нескольких ночей упоительного разврата. Я думаю, мне лучше не знать, чего я лишаюсь.

— Как мелочно с вашей стороны, — пробормотал он.

— Извините, если это вас расстроило. У вас, кажется, сложилось обо мне впечатление, что я отважная и безрассудная девушка. Я такая же, как и все, с обыкновенными запросами и нуждами. Я хочу обустроить свою семью, хочу местечко в деревне, где я жила бы в относительном спокойствии. Я не из тех, кто рожден для дикой страсти.

— Разве нет? — спросил он с едва заметной улыбкой. — Я могу убедить вас в обратном.

— Это будет плохая услуга, — предупредила она.

— Вы думаете, что со мной совсем нельзя иметь дело?

Он один как будто бы понимал ее. Чем дольше он ее не отпускал, тем упрямее становилось ее решение ускользнуть. Она действительно думала, что ей удалось бы убедить его, если бы только не чувствовала прикосновения его бедер к своим пышным юбкам.

Она сомневалась даже, что сможет убедить себя.

— Пожалуйста, — она просила тихим, отчаянным, дрожащим голосом, — если в вас осталась еще доброта или порядочность, вы отпустите меня.

Какую-то минуту он, казалось, думал, осталось ли в нем хоть немного доброты или нет. Наклонив голову, он смотрел на нее из-под полуопущенных век, потом покачал головой.

— Я боюсь, что доброта и порядочность давно уже не свойственны мне, Джессамин, — тихо сказал он. — Все, что осталось, — это безрассудная страсть. Очень забавная штука. Показать?

— Милорд!.. — в отчаянии прошептала она.

— Алистэйр, — поправил он.

— Пожалуйста, — попросила она.

— Да. Я, пожалуй, сделаю это. — Он притянул ее к себе, крепко прижал ее тело к своему, его губы коснулись ее губ.

Она собиралась держать глаза открытыми, контролировать свои чувства, но он был слишком опытен, слишком умен, его влажные губы льнули к ее губам, слегка прикасались к ним, наслаждаясь ими. Она закрыла глаза, приоткрыв рот навстречу ему.

Он уже не держал ее — она сама прижималась к нему. Его руки были свободны. Они пробрались к ней под белье и коснулись груди. Она знала, что надо вырваться, оторвать свои губы от его, но не могла. Он как будто околдовал ее, и ей казалось, что ее воля исчезла.

Но это было не так. На самом деле у нее была сильная воля. И эта воля желала, чтобы Алистэйр Маккалпин касался ее груди.

Его горячие и ищущие губы скользили по ее лицу.

— Откуда эта отвратительная одежда? — шептал он. — Тебе нужно носить шелка, и кружева, и бриллианты. Или вообще ничего.

Ее разум, казалось, улетучился.

— Это одежда моей матери. — Она закинула голову, разрешая ему целовать шею под скромной тканью.

— У твоей матери ужасный вкус.

Он нетерпеливо возился с застежками.

— Я хочу тебя видеть без всего этого. И она почувствовала, как он стягивает платье с ее плеч. Холодный ветер на миг вернул ей здравомыслие и заставил задрожать от страха.

Она хотела, чтобы его губы касались ее губ, его руки прикасались к ее груди. Она хотела, чтобы он снял с нее это безобразное платье, хотела ощутить прикосновение его стройного тела к своему, но знала, что это дурные, нехорошие желания. Таящие в себе опасность. Он лишит ее всего — ее невинности, ее ума и… ее таланта. И оставит в ней лишь острую боль.

— Отпустите меня, — глухо произнесла она. Он стянул платье с ее плеч, обнажив верхнюю часть ее груди. С минуту он разглядывал ее, потом поднял глаза, и их взгляды встретились.

— Нет, — сказал он.

Она знала, что он овладеет ею. Он сделает то, что задумал, снимет с нее одежду и овладеет ею на полу маленького музыкального зала, где свидетелем этого будет только серебряная луна. И она будет наслаждаться этим. Она поставит на карту все, включая свой драгоценный талант, чтобы получить это неземное удовольствие, которое разобьет ее сердце и разрушит жизнь.

Она неожиданно оттолкнула его, отпрянув от него к стеклянным дверям, которые разбились с громким звоном.

Какое-то время она ничего не чувствовала, кроме холодного ветра, дующего в спину. А затем — жара и влажность — это Алистэйр притянул ее обратно, горячо дыша и осыпая ругательствами.

— Вовсе не обязательно устраивать погром, чтобы избавиться от меня, — задыхаясь, пробормотал он, уже гораздо менее страстно, поворачивая ее 6т себя. Это был вполне подходящий момент для бегства. Если бы он не сжал до боли ее плечи — так, что она не могла даже двинуться. — Вы поранили спину.

— Вы не отпустите меня? — спросила она, напрягаясь изо всех сил, чтобы не лишиться чувств. Нет, она не упадет в обморок. Конечно, она никогда не демонстрировала особого мужества при виде крови, но в этот раз она сможет сохранить самообладание.

Она повернулась к нему, чтобы, собравшись с силами, вновь дать отпор.

— Садитесь, — раздраженно сказал он. — Я поищу бинт.

Она посмотрела на него. На его руке была кровь. Ее кровь.

— Конечно, — слабым голосом сказала она. И, обмякнув, рухнула на пол.

С минуту Алистэйр смотрел на нее. Он должен был догадаться, что она слабенькая — это было видно, даже в лунном свете, по ее бледности. Покорно вздохнув, он поднял ее — осторожно, чтобы не испачкать в крови голубую атласную ткань своего камзола. Она была тяжелее, чем он ожидал, но он, почти не напрягаясь, поднял ее безвольное тело.

Алистэйр с удовлетворением отметил, что фигура ее была более округлой, чем он предполагал. Он страстно желал видеть все ее тело, ощутить эти изгибы, насладиться ими, после того как она придет в себя и он перевяжет ее.

Алистэйр хорошо знал дом — у него было время подробно его исследовать, и ему не составило особого труда пробраться к себе в комнату с ношей на руках незаметно для посторонних глаз. Он толкнул дверь ногой, и она бесшумно закрылась за ним, затем положил девушку лицом вниз на широкую кровать. Джессамин не двигалась, и он не сомневался, что она до сих пор была без сознания. Как только она придет в себя, то начнет опять вырываться и, наверное, поднимет тревогу.

Стянув камзол и жилетку, он отбросил их в сторону, закатал кружевные рукава рубашки и вновь взялся за пуговицы на спине ее скромного платья. Если бы из ее раны до сих пор не текла кровь, он бы уже принялся за завязки на ее корсете. Поскольку кровь еще не остановилась, он намочил полотенце и осторожно вытер ей спину. Рана была неглубокая, но ее следовало перебинтовать. Он поймал себя на мысли, что она вряд ли сможет заниматься с ним любовью, лежа на спине.

Она лежала перед ним на мягкой перине, и его неудержимо влекло к ней. Ему хотелось овладеть ею, кусать ее шею, как он уже делал… Однако он понимал, что надо обуздать эти безумные желания, а то она опять попытается выпрыгнуть в окно.

К счастью, в его деле приходилось быть готовым ко всевозможным случайностям. Среди чистого. белья у него были припрятаны бинты и мазь базилика на случай, если какой-нибудь чересчур усердный полицейский рискнет подойти слишком близко. Промыть и забинтовать рану оказалось совсем-несложно, и, даже если его руки иной раз касались ее груди, она не могла этого почувствовать. Когда он закончил, она выглядела столь безмятежно, что он, сам не понимая почему, утратил желание. Он не мог изнасиловать ее, лежащую без чувств, и полагал, что рана, хотя и не очень серьезная, все же причинит ей некоторые неудобства и у нее пропадет желание. Алистэйр вытянулся рядом с ней на мягкой постели и разглядывал ее, лежа на боку. Он коснулся ее кожи, потом провел рукой по волосам. Он вдыхал ее запах, запах цветов и чистого теплого тела, ему хотелось сжать ее в объятиях и просто так держать. «Странная мысль», — смутно подумал он. Он довольствовался лишь тем, что, поднеся густую прядь ее. волос к своему лицу, к губам, закрыл глаза и погрузился в сладкие фантазии.

В первую минуту она не могла понять, где находится. Спина болела, левый бок замерз, справа она чувствовала приятное, манящее тепло. На мгновение ей показалось, что она у себя дома в Нортумберленде, а рядом с ней лежит ее волкодав.

Но собака умерла, когда ей было четырнадцать лет, а через два года они потеряли этот дом. Она лежала в чужой постели, рядом с кем-то, кто явно не был ее сестрой. Когда глаза Джессамин свыклись со странным лунным светом, заливавшим комнату, она вспомнила, что произошло. И поняла, кто лежал рядом с ней на кровати.

Она попыталась повернуть голову, чтобы проверить свое предположение, но что-то не пускало ее длинные разметавшиеся волосы. Мало-помалу, морщась от боли в спине, она перевернулась, чтобы посмотреть, что держит ее волосы, и обнаружила, что его рука вплелась в ее кудри.

Алистэйр крепко спал. Она медленно освободилась и осторожно поднялась с дьявольски удобной перины. Глэншил спал, не подозревая о том, что она уходит.

На ней были только сорочка, нижняя юбка и корсет. Нигде в комнате не было видно маминого платья, и она не хотела рисковать и задерживаться здесь, чтобы найти его. Но выйти из комнаты неодетой она тоже не могла.

На стуле лежала измятая рубашка, и Джессамин, подобрав ее, накинула на свои худенькие плечи. Рубашка доходила ей до колен, кружева манжет свисали, но по крайней мере теперь она хотя бы была прикрыта. Рубашка пахла так же сладко, как Глэншил, но это было справедливым наказанием за то, что она уступила соблазну и не убежала сразу же после того, как увидела его в музыкальном зале.

Джессамин подошла к кровати. Она могла, протянув руку, потрясти его и, разбудив, поинтересоваться, куда он дел ее одежду.

Не просыпаясь, он перевернулся на спину, и у Джессамин перехватило дыхание. Его рубашка, точно такая же, как та, которую она, стащив, накинула на себя, была расстегнута и выпущена из его атласных брюк, обнажая грудь. В лунном свете его кожа казалась бледно-золотистой, и на какой-то краткий безумный миг ей захотелось забраться обратно в эту постель, лечь рядом с ним, коснуться руками гладкой теплой кожи на его груди, позволить ему овладеть собой.

Никогда до этого ей не приходилось видеть мужской груди, и она подумала про себя: неужели это всегда так… волнующе, так привлекательно, так маняще. Или же, как предупреждал ее Алистэйр, она воспринимает так безумно только его одного.

Джессамин боялась ответить себе на этот вопрос. Волосы спадали ему на лицо, и она поборола желание откинуть непослушную прядь с его губ.

Она тихо отпрянула, испугавшись вдруг, что если помедлит перед ним еще хоть секунду, то точно не сможет устоять перед соблазном.

Она толкнула дверь. В коридоре было темно, и на миг она остановилась.

В этот же момент до нее донесся его голос:

— Ты не собираешься поцеловать меня на ночь, Джессамин?

Она захлопнула дверь и пустилась бежать.