Бонапарт теряет сознание в объятиях мадемуазель Жорж

Она находит его приятным, а он плохо себя чувствует…

Женевьева де Вильморен

28 января 1802 года парижане собрались на спектакль итальянской труппы "Счастливая обманщица". Но было объявлено, что спектакль поставлен в жанре плохой буффонады и играют актеры второго состава. Озадаченные завсегдатаи отправились за объяснениями к директору театра.

— Изменения произошли не по моей вине, — сказал тот. — Сегодня утром господин Первый консул потребовал у меня лучший состав в Мальмезон для представления там оперы "Свадьба Дорины". Как вы понимаете, я не мог отказать…

Каприз Наполеона стал известен, и все принялись говорить о новом увлечении Первого консула. Как всегда, злые языки оказались правы.

В это время Жозефина как раз отправилась в Пломьер лечиться от бесплодия, а Бонапарт, мучаясь неудовлетворенным желанием, пригласил итальянскую труппу, чтобы приблизить к себе итальянскую актрису Луизу Роландо. Эта юная артистка была очень красива. "Она не была итальянкой, — пишет о ней редактор одной из газет, — а это не является недостатком для французской публики. Приятные манеры, игра, а особенно голос сделали ее первой актрисой Парижа. Ее было приятно видеть и слышать. Грациозность, благородство манер, а также небольшой акцент придавали ей особое очарование".

После спектакля Наполеон попросил ее остаться. Актриса сразу же согласилась, счастливая от мысли увидеть в сорочке человека, которого вся Европа видела только в военном мундире.

Констан провел даму в салон, где ее встретил Бонапарт. С тех пор как он подписал Амьенский мир, заключив договор с Римом, и заставил референдумом признать его пожизненное консульство, Бонапарт был в веселом настроении. Он давал балы, устраивал веселые розыгрыши и представления, подшучивая над приглашенными. Это ребячество, которое тщательно скрывают официальные историки, несколько удивило Луизу Роландо.

Не успев сесть рядом с ней, Бонапарт сразу же попросил ее, смеясь, поднять платье. "Это будет поднятие занавеса", — пояснил он, довольный своей шуткой. Затем, погрузив руки в тепло ее кружевных юбок, сразу стал нежным и разразился комплиментами ее таланту, глазам, светлым волосам, фигуре. Польщенная, Луиза позволила ему эти ласки, уже ощущая себя мадам де Помпадур "Великого человека".

Связь Бонапарта с Луизой Роландо длилась недолго. Жозефина, извещенная о ней, срочно выехала из Пломьера и, неожиданно нагрянув в Париж, устроила мужу бурную сцену.

Смущенный Наполеон, поселив комедиантку в одном из лучших особняков Парижа, обещал быть благоразумным и вернулся к составлению кодекса. А Луиза, оставив оперу в 1806 году, стала владелицей театра в Гане. Через год она вернулась в Париж. Однажды вечером, когда она стояла у горящего камина, огонь перекинулся на ее платье, и она заживо сгорела.

Но Луиза, а до нее Грассини, привили Бонапарту вкус к актрисам, и через пять месяцев он влюбился в прекрасную мадемуазель Жорж, которая уже в пятнадцать лет дебютировала в Театре Франсез в роли Клитемнестры в "Ифигении в Авлиде".

В тот же вечер как он увидел ее, Бонапарт все разузнал об этой девушке, выяснив, что ее фамилия Ваймер, что ее родители имели в Амьене маленький театр, где ее открыла мадам Рокур — актриса и знаменитая лесбиянка, у которой девушка некоторое время жила потом в Париже… У нее была короткая связь с Люсьеном Бонапартом, а в настоящее время она находится на содержании польского князя Сапеги. Все, что Бонапарт узнал о ней, еще больше заинтриговало его, и на следующий день Констан отправился за мадемуазель Жорж.

Очень смущенная, девушка последовала за лакеем в замок Сен-Клу, где только что разместился Бонапарт. Но предоставим ей самой возможность рассказать об этой встрече наивным слогом восходящей звезды:

"Консул был в шелковых чулках, белых атласных штанах, в зеленом сюртуке с красными манжетами и воротником, со шляпой в руке. Я встала, он подошел и посмотрел на меня с чарующей улыбкой, какой обладает только он один. Взяв за руку, он усадил меня на огромный диван, снял с меня вуаль и бросил ее на пол. Моя красивая вуаль! Вот будет мило, если он пройдется по ней… Но он решил разорвать ее — и это очень неприятно.

— Как дрожит ваша рука. Вы боитесь меня… Я кажусь вам страшным? А я нашел вас вчера очень красивой и хотел сделать вам комплимент. Как видите, я более любезен и вежлив, чем вы.

— Что это значит, мсье?

— Как что? После того как я услышал вас в "Эмилии", я попросил передать вам три тысячи франков, чтобы выразить удовольствие, которое вы мне доставили. Я думал, вы будете искать возможность представиться мне, чтобы поблагодарить… Но прекрасная и гордая Эмилия не пришла.

Я бормотала что-то, не зная что сказать.

— Но я не знала, я не осмеливалась и думать об этом…

— Плохое оправдание. Вы боялись меня?

— Да.

— А теперь?

— Еще больше.

Консул от души расхохотался:

— Как ваше имя?

— Жозефина-Маргарита.

— Жозефина мне нравится. Я люблю это имя, но хотел бы называть вас Жоржина, а? Вы хотите?

— Да.

Под этим именем я и стала известной.

— Вы не очень разговорчивы, дорогая Жоржина.

— Потому что меня утомляет свет от этих люстр. Велите погасить их, прошу вас. Тогда мне будет легче отвечать вам.

— Только прикажите, дорогая Жоржина.

Он позвонил Рустану:

— Погаси люстру… Этого достаточно?

— Нет. Еще половину канделябров.

— Прекрасно, погаси еще… А теперь вам видно что-нибудь?

— Не все, но достаточно…

— Ну что ж, Жоржина, теперь расскажите мне о себе. Будьте откровенны.

Он был так добр ко мне, так прост, что мой страх исчез.

— Я боюсь наскучить вам, и потом… как рассказать обо всем, у меня нет воображения, я плохая рассказчица.

— И все-таки расскажите.

И я начала рассказывать о своем детстве, о том, как я приехала в Париж, обо всех моих несчастьях…

— Малютка, но ведь вы небогаты. Откуда же у вас этот прекрасный кашемир, вуаль и другое?

Он знал все, и я рассказала ему правду о князе Сапеге.

— Хорошо, что вы не лжете. Приходите ко мне сегодня вечером и обещайте, что не будете скромной.

Он был очень нежным, очень деликатным и не ранил мою стыдливость излишней настойчивостью. Наверное, ему было приятно мое робкое сопротивление. Бог мой, я не говорю, что он был влюблен в меня, но я ему нравилась. Стал бы он иначе потакать моим детским капризам. Но он уступил, когда я попросила: "Не сегодня, пожалуйста! Я вернусь к вам, обещаю!" И он уступил, этот человек, перед которым склонялись все.

— Мне надо идти, — сказала я.

— Вы, должно быть, очень устали, дорогая Жоржина. До завтра… Вы придете? — и он протянул мне мои шаль и накидку. Прощаясь, он поцеловал меня в лоб через вуаль, а я была так глупа, что засмеялась и сказала:

— Вы только что поцеловали вуаль князя Сапеги.

Он схватил эту вуаль, разорвал ее на куски и бросил под ноги. У меня на шее была цепочка с подвеской из сердолика, на мизинце я носила скромное колечко с камешком. Это колечко он сорвал с моего пальца и раздавил его ногой. Ах! Он больше не был нежным.

Я дрожала. Внезапно он приблизился ко мне и тихо сказал:

— Дорогая, вы должны теперь носить только мои подарки. Не сердитесь на меня, но я был бы о вас худшего мнения, если бы было по-другому.

И столько нежности было в его голосе, когда он продолжил:

— Признайтесь, что я правильно сделал.

— Вы правы, и я не сержусь на вас, но мне холодно. Он позвал Констана:

— Принеси белую кашемировую шаль и большую английскую накидку.

Он проводил меня до Оранжери.

— До завтра, Жоржина…"

И актриса вернулась к себе в шали, принадлежавшей Жозефине.

Так ли в действительности прошла первая ночь мадемуазель Жорж в Сен-Клу? Для тех, кто знает неистовую натуру будущего императора, кажется невероятным, что актриса не оказалась раздетой в постели в первые десять минут свидания. Ведь мы-то знаем, что мемуары пишутся для того, чтобы умело скрыть некоторые слабости автора…

На следующий день мадемуазель Жорж пришла опять. На этот раз, как она пишет, Бонапарт осмелился показать себя более галантным:

"Консул был нежнее и настойчивее, чем накануне. Мое смятение усилилось, но я старалась не показывать его — ведь я пришла по своей воле. Он не подавлял меня своими ласками, но с деликатностью, с трепетно сдерживаемым волнением, словно боясь смутить целомудрие юной девушки, хотел увлечь нежностью и теплотой, а не силой. Мое сердце переполнилось неведомыми чувствами и сильно билось, меня влекло к нему помимо моей воли. Я полюбила этого великого человека, который так бережно обращался со мной, так достойно сдерживал свои желания, ожидая ответного порыва с моей стороны, потакая моему капризу".

И, наконец, на третий раз — опять по словам актрисы — Первый консул перешел к действиям.

"Он стал осторожно раздевать меня. Он с такой веселостью проделал работу камеристки, с таким изяществом и благопристойностью, что не уступить ему было нельзя. Да и как можно было не очароваться, не увлечься таким мужчиной? Он казался большим ребенком и старался быть им, чтобы понравиться мне. Он больше не был Первым консулом, он был влюбленным мужчиной, в любви которого не было ни властности, ни грубости; он покорял меня мягкостью, его слова были нежны и целомудренны, рядом с ним невозможно было не ощущать того, что чувствовал он сам".

И именно тогда, когда Бонапарт показал себя человеком примерного поведения, он наконец овладел ею, и свидание закончилось только на рассвете.

В некотором смущении мадемуазель Жорж продолжает:

"Мы оторвались друг от друга только в семь часов утра. Я была в смятении от того, что произошло ночью, и от бросающегося в глаза беспорядка вокруг.

— Позвольте мне немного прибраться здесь, — сказала я.

— Да, милая Жоржина, я сейчас помогу тебе.

И он выказал свою доброту, приводя вместе со мной в порядок постель, свидетельницу нашего сладостного забвения и ласк".

Мадемуазель Жорж, став любовницей Бонапарта, распушила перья и собиралась стать особой свидетельницей Истории.

Связь Первого консула и Жоржины несмотря на исключительную скрытность их встреч не замедлила стать достоянием публики, и вскоре весь Париж распевал насмешливые куплеты о ней.

Позволив себе расслабиться в этом временном отступлении, Бонапарт забыл на какое-то время о государственных делах, резвясь, как влюбленный двадцатилетний юноша. Послушаем мадемуазель Жорж:

"Первые две недели он проявлял удивительную деликатность, приводя в порядок вместе со мной комнату после страстных ночей. Он занимался моей внешностью, обувал меня и даже заставил сменить подвязки для чулок на более удобные для него".

Приводя эти очаровательные подробности, скромная актриса, боясь сказать что-нибудь лишнее, поспешила добавить к своим заметкам длинную записку для Марселины Деборд-Вальмор, которая должна была прочитать и отредактировать рукопись ее "Мемуаров":

"Я предлагаю Вашему вниманию эти детали потому, что Вы сможете как следует переложить их на бумагу, моя любезная мадам Вальмор. Я доверяю Вам. Сможете ли Вы что-нибудь извлечь из них? Вы единственная в состоянии сделать их приемлемыми в литературном плане. Например, только Вы сможете выразить, что сон императора был тих и спокоен, как сон ребенка, что он пробуждался с улыбкой на устах, что он клал свою благородную голову мне на грудь и почти всегда засыпал в таком положении, а также что я, молодая девушка, проявляла склонность к почти философским рассуждениям, видя, как этот человек, имеющий власть почти над всем миром, забывал обо всем в моих объятиях. Ах! Он знал, что я могла бы умереть за него. Все эти подробности только для Вас, дорогая Вальмор. Любовь императора была великой. В самые интимные моменты в нем не было ничего вульгарного. Никаких бесстыдных слов… Только прекрасные: "Ты меня любишь, моя Жоржина? Ты счастлива в моих объятиях?"… Все это правда. Но как рассказать об этом? Только Вы знаете секрет, как выразить все это… Я же только могу приводить факты".

Слащавая поэтесса, начав эту неблагодарную работу, не закончила ее. И мы можем только поздравить себя, что имеем возможность читать без ретуши эти простодушные и незамысловатые отрывки из рукописи.

Несмотря на ревность Жозефины мадемуазель Жорж в течение нескольких месяцев отдавала лучшее, что у нее было, Первому консулу, который в ее объятиях отвлекался от скуки государственных дел. Однако в начале 1803 года он почувствовал особенную потребность в "перламутровом" теле молодой актрисы. Англичане в это время занялись поисками возможности прервать действие Амьенского договора и стали причинять ему массу беспокойств. Бонапарт принял решение высадиться в Англии и намеревался отправиться в Булонь. За несколько часов до отъезда он позвал мадемуазель Жорж. Послушаем ее:

"Я приехала в Сен-Клу и ждала в библиотеке, соседней со спальней комнате. Вскоре сюда пришел Наполеон.

— Я попросил тебя прийти пораньше, Жоржина. Я хотел видеть тебя перед отъездом.

— О Боже, вы уезжаете?!

— В пять часов утра, в Булонь. Об этом еще никто не знает.

Мы оба опустились на ковер.

— Ты опечалена?

— Да, мне очень грустно.

Он положил руку мне на сердце и, сделав жест, будто хотел вырвать его из моей груди, сказал одновременно с гневом и нежностью:

— В этом сердце нет ничего для меня.

Мне было так больно, я отдала бы все на свете, чтобы заплакать, но слез не было.

Мы сидели на ковре возле камина, и я не мигая смотрела в огонь. Может быть, от ярких отблесков огня, а может быть, от охватившей меня глубокой грусти, но две большие слезы тихо скатились мне на грудь. И тут Консул с нежностью, которую я не могу выразить, поцеловал мои слезы (не знаю, как надо сказать об этом, но тем не менее это так).

Я до глубины души была растрогана таким доказательством любви и внезапно разразилась настоящими слезами. Что сказать вам? Он был вне себя от счастья и радости. Если бы в этот момент я попросила его подарить мне Тюильри, он бы сделал это. Он вдруг развеселился, стал ребячливым, заставил меня бегать за ним. Чтобы мне труднее было поймать его, он вскочил на лестницу, с которой доставали книги с верхних полок, а лестница была на колесиках, и я покатила его через весь кабинет, смеющегося и кричащего мне:

— Ты хочешь угробить меня? Остановись! А не то я рассержусь!

В этот вечер Консул положил мне за корсаж толстую пачку банковских билетов.

— О Боже, зачем это? — смутилась я.

— Я не хочу, чтобы моя Жоржина нуждалась в чем-либо в мое отсутствие. Здесь сорок тысяч франков".


По возвращении из Булони Бонапарт возобновил свои отношения с Жоржиной, и они могли бы оставаться такими же безоблачными, как и прежде, если бы не один досадный случай, который послужил причиной скандала в Тюильри. Принято считать, что Первый консул мог подчинять своей воле бурные порывы страсти. В какой-то степени это, может быть, спровоцировало у него нервный срыв — хотя некоторые считают его эпилептическим припадком — и он потерял сознание в объятиях мадемуазель Жорж. Та подумала, что он умирает. Перепугавшись, актриса принялась звонить. Как пишет Кузен д’Аваллон в своей "Бонапартиане", "…послали за врачом и хирургом. Разбудили Жозефину. Она, накинув пеньюар, побежала к Бонапарту и обнаружила его без чувств, поддерживаемым полуобнаженной мадемуазель Жорж. Жозефина засуетилась, пытаясь привести его в сознание, и когда больной открыл глаза, он увидел себя в окружении жены и любовницы. Бонапарт сразу же пришел в ярость и чуть было не вернулся в то состояние, из которого его только что вывели. Дрожащая актриса сочла за лучшее незаметно исчезнуть, а он никогда не простил ей устроенного скандала".

Фаворитка должна в любой ситуации сохранять хладнокровие, оставаясь горячей в другом отношении.


Загрузка...