Наполеон и Жозефина

Мария Валевская от имени Польши приветствует Императора

В то время как Париж в насмешливых куплетах воспевал первенца Наполеона, Император готовился войти в Варшаву. Как уже говорилось, Польша более десяти лет не существовала на карте мира. Ее поделили между собой Пруссия, Австрия и Россия.

Приход Императора Франции вызвал у польских патриотов неожиданный энтузиазм. Были вывешены свято хранимые национальные флаги, люди надели народные костюмы и мундиры своей бывшей армии, обнимались, пели запрещенные гимны, танцевали зажигательную польку. Все думали, что Наполеону будет так же легко восстановить Польшу, как ликвидировать Пруссию.

Свидетель этих событий, Жак Веньиль, пишет:

"Приветствуя французского Императора и его Великую Армию, они признавались, что всегда надеялись только на Францию, и теперь были уверены, что пришел час возрождения Польши, что несправедливость, жертвой которой она стала, была только краткой и мрачной главой в ее Истории. И Наполеон не остался равнодушным к патриотизму и рыцарскому духу поляков".

Зная слабость Наполеона, руководители польского сопротивления решили воспользоваться ею и уложить в его постель молодую женщину, поручив ей миссию патриотического адюльтера. Для этой цели была выбрана обольстительная аристократка двадцати лет от роду.

1 января 1807 года Наполеон, направляясь в Варшаву, остановился для смены лошадей возле городка Блонь. Его карету немедленно окружила восторженная толпа. Внезапно она расступилась, давая дорогу двум элегантным женщинам. Самая красивая из них, блондинка с нежными голубыми глазами, в национальном головном уборе, сказала по-французски, обращаясь к Дюроку:

— О, мсье, я умоляю вас, проведите нас к Императору и сделайте так, чтобы я смогла поговорить с ним несколько минут с глазу на глаз.

Великий маршал, оглядев прекрасную полячку, подумал, что его хозяин будет не прочь познакомиться с такой красавицей. Взяв молодую женщину за руку, он повел ее к императорской карете.

— Сир, — обратился он к Императору, — эта молодая женщина несмотря на опасности приехала сюда в надежде поговорить с вами наедине.

Наполеон сразу же пленился ею. Он снял шляпу и, поклонившись, сказал несколько любезностей.

Молодая полячка покраснела, охваченная сильными чувствами, взяла его руку и, поцеловав ее, воскликнула:

— Добро пожаловать! Мы счастливы видеть вас на нашей земле, и ничто не может ослабить наших чувств к вам и удовольствия видеть вас ступающим по земле нашей Родины, освобождение которой мы связываем с вами.

Император, тронутый таким излиянием патриотического энтузиазма, подумал, что не стоит упускать случай, и, взяв букет, преподнесенный ему встречающими, протянул его красавице:

— Примите его, — сказал он, — в знак гарантии моих добрых намерений. Мы увидимся в Варшаве, и я надеюсь, что услышу из этих прекрасных уст слова благодарности.

Зарезервировав таким образом будущую встречу, он позвал Дюрока и велел отправляться… Карета быстро отъехала, и восторженно кричавшая толпа увидела, как Наполеон из окна кареты машет шляпой белокурой незнакомке. Эту молодую женщину звали Мария Валевская.

Дочь Матиуша Лачиньского, она принадлежала к старинному, но обедневшему польскому роду. После смерти отца, оставившего мадам Лачиньскую с шестью детьми, Мария, самая младшая из них, была больше увлечена судьбой своей страны, чем нарядами и куклами.

Ее наставник, Николай Шопен, отец великого композитора, писал на полях ее учебной тетради: "К чему такой чрезмерный восторг? Как приложить ваши причитания о бедной Польше к истории Пунических войн?"

Когда ей исполнилось 17 лет, красивый и богатый молодой человек благородного происхождения предложил ей свою руку. И хотя он ей очень нравился, Мария отказала, потому что он был русским. Затем граф Анастас Колонн де Валевский, владелец замка, богатый вдовец и дедушка юноши на девять лет старше Марии, предложил ей составить его счастье.

Мадам Лачиньская, обрадованная возможностью достойно устроить судьбу дочери, с радостью дала согласие старику. Узнав об уготованной ей участи, девушка стала противиться, но получила от матери пару пощечин. Заболев от такого унижения, Мария несколько месяцев находилась между жизнью и смертью. Это свидетельствует о степени ее чувствительности и самолюбия.

Едва девушка оправилась от болезни, ее повели под венец. И Мария скрепя сердце исполнила свой долг. После первой же брачной ночи она понесла. Родив ребенка, она стала жить только надеждой, что Император Франции, которого она обожествляла, однажды придет и освободит ее страну. Эта страстная надежда привела ее в Блонь.

Когда Мария Валевская со своей подругой Эльзуней возвратилась в замок, держа, как драгоценность, свой букет, Наполеон устраивался в Варшаве. Прибыв в предназначенный для него дворец, он сразу же велел приготовить ему очень горячую ванну, как он любил, затем погрузился в воду и предался мечтам о юной блондинке из Блони.

— Велите разыскать эту женщину, — приказал он Дюроку, — во что бы то ни стало. Я хочу ее видеть.

Вспомнив, что Жозефина хотела приехать к нему, Наполеон написал ей такое письмо:

"Дорогая моя. Я прошу тебя возвратиться в Париж. Погода здесь очень плохая. Дороги отвратительны, пространства огромны. Пройдет по меньшей мере месяц, пока ты доберешься сюда. У меня здесь очень много дел. По дороге ты можешь заболеть. Ехать сюда было бы безумием. Езжай в Париж. Таково мое желание. Я досадую не меньше тебя. Мне бы так хотелось проводить с тобой длинные зимние ночи. Но надо подчиниться обстоятельствам. Прощай, дорогая.

Всегда твой Н."

Наполеона отличала не только храбрость, но и осторожность…

Мария надеялась, что о ее встрече с Наполеоном никто не узнает. Но уже на следующий день Варшава знала все подробности: Эльзуня не умела держать язык за зубами. И теперь императорской полиции не составило особого труда установить, кто была незнакомка из Блони.

Узнав, что его поклонница замужем за стариком, Наполеон потер руки и послал Дюрока к военному министру Временного правительства Польши князю Понятовскому, дворец которого был центром польского высшего общества.

— Скажите ему, что я интересуюсь этой дамой и хотел бы поскорее увидеться с ней.

Дюрок побежал передавать пожелание Императора, и Понятовский вознамерился использовать чувства Наполеона в политических целях.

— Передайте его величеству: если он соблаговолит принять от меня приглашение на завтрашний бал, он сможет встретить там эту даму.

Когда Дюрок повез Императору ответ, должный порадовать его, князь Понятовский уведомил членов своего правительства о своих намерениях и отправился к Валевским. Мария встретила его в некотором смятении.

— Я знаю, мадам, — сказал он, — что в Блоки вы встретились с Наполеоном. Теперь всемогущий Император хочет снова увидеть вас. Интерес, который он проявляет к вам — это неожиданная удача для нашей страны. Завтра вечером у себя во дворце я даю большой бал в его честь. Необходимо, чтобы вы присутствовали на нем.

Марию смутил заговорщицкий тон улыбающегося князя. Она подумала, что приглашение, высказанное подобным образом, унизительно для нее, и ответила:

— Нет, я не приду.

Жозеф Понятовский посуровел:

— Я повторяю, что само небо, может быть, выбрало вас, чтобы возродить нашу дорогую Родину.

Но Мария не согласилась.

Вскоре к ней пришла целая делегация представителей нескольких польских воеводств. Эти доблестные люди, движимые глубокой любовью к Польше, стали убеждать молодую графиню присутствовать на балу. Растерявшаяся Мария сопротивлялась как могла, и тут в комнату вошел ее муж. Граф Валевский не был в курсе свидания в Блони и, рассудив, что его жена выбрана для представительства из уважения к его рангу, с гордостью велел Марии появиться на балу и встретиться с Императором.

— Наполеон, — сказал он, — должен быть очарован, увидев такую красивую полячку.

Сдавшись, молодая женщина согласилась. В конце концов, не изнасилует же ее Император на приеме…

Когда пани Валевская приехала на бал, Наполеон с нахмуренным лицом ходил из угла в угол по залу. Увидев вошедшую Марию, он остановился, подозвал Понятовского и выразил свою волю в нескольких кратких и грубоватых фразах, очень удивив присутствующих, которые не были артиллеристами. Князь подошел к молодой графине:

— Вас ждали здесь с нетерпением мадам, — сказал он, — и очень рады вашему приходу. Ваше имя уже выучили наизусть, уже успели рассмотреть вашего мужа и, пожав плечами, сказать: "Несчастная жертва", а мне велено пригласить вас на танец.

— Я не танцую, — ответила Мария. — У меня нет ни малейшего желания танцевать.

Раздосадованный князь отошел, чтобы доложить Императору об отказе Марии. Наполеон, заложив руки за спину, вновь принялся нервно выхаживать туда-сюда. И вдруг он увидел, как к Марии подошли Луи де Перигор и Бертран. Бледный от негодования и ревности, он подозвал Бертье и приказал тотчас же отрядить Перигора в Шестой корпус, находящийся в Пассарге, а Бертрана — в штаб-квартиру князя Жерома под Бреслау.

Несколько успокоившись после этого, Император прошелся по салону, силясь придать себе более любезный вид. Но поведение Марии настолько озадачило его, что он все время и спрашивал и отвечал невпопад. Так, у молодой девушки он спросил, сколько у нее детей, у пожилой дамы — не ревнует ли ее муж, у дамы чрезмерной полноты — любит ли она танцевать.

Наконец Наполеон оказался рядом с Марией. Послушаем, как она сама описывает эту сцену:

"Я так волновалась, что забыла сделать реверанс, и была так бледна, что он, показав пальцем на мое лицо, а затем на платье, внезапно сказал:

— Белое на белом не смотрится…

Затем, оставив суровый тон, спросил, отчего я выгляжу смущенной.

— Первого января вы были раскованней и разговаривали с легкостью… Ну же, отвечайте, — сказал он после короткой паузы. — Я уверен, что у вас есть что сказать мне.

Немного успокоившись, я ответила, что у меня, как и у всех моих соотечественников, есть только одно желание: восстановление с его помощью Польши в ее прежних границах после разгрома ее врагов.

Легко сказать, — прошептал он, — но вы должны помочь мне воплотить это… — И добавил совсем тихо: — Но это не та встреча, которой я вправе ждать…"

На этот раз графиня не нашлась, что ответить, и Наполеон удалился. Через некоторое время он уехал. Мария, став объектом всеобщего внимания, пожелала вернуться домой. В карете, довольная, что все кончилось, она облегченно вздохнула.

Но все еще только начиналось… Ее всегда всем довольный и веселый муж с радостью принял приглашение на обед, на котором должен был присутствовать Император.

— На этот раз ты наденешь более элегантное платье, я заметил, что ему не очень понравился твой туалет. Для меня будет большая честь, если ты ему понравишься.

Мария с удовольствием влепила бы мужу пощечину, но вместо этого лишь слегка потрепала его по подбородку.

Вскоре служанка принесла записку, и Мария прочитала ее, с трудом разбирая каракули:

"Я видел только Вас, восхищался только Вами и желаю только Вас… С нетерпением жду ответа, который сможет успокоить мое страстное нетерпение.

Н."

В этом послании Мария видела лишь слова: "… Я желаю только Вас".

Шокированная, она разорвала записку и велела сказать Жозефу, ждавшему на улице, что ответа не будет. Князь, патриотизм которого придал ему отваги, поднялся вслед за камеристкой и через запертую дверь стал просить Марию уступить желаниям Императора. Сначала он умолял ее, потом начал угрожать.

— Подумайте о Польше, мадам. Для ее возрождения каждый из наших солдат готов отдать жизнь. Ваш долг не менее высок.

В течение получаса военный министр проявлял красноречие, убеждая Марию принести в жертву красоту и целомудрие. Он ушел, так и не получив ответа.

Ранним утром следующего дня графиня получила вторую записку и, не вскрывая, отослала ее обратно. Едва она встала, как ее известили о приходе правительственной делегации. По приказанию мужа она вынуждена была принять прибывших.

Самый старший из государственных мужей строго посмотрел на нее и сказал:

— Вы должны уступить, мадам, ввиду важнейших и чрезвычайных обстоятельств, от которых зависит судьба нации, и чтобы не оказаться плохой дочерью своего народа.

Когда делегация ушла, Мария отправилась к мадам Вобан, любовнице князя Понятовского, посоветоваться по поводу туалета для званого обеда.

Мадам Вобан тоже была в числе заговорщиков. И она прочитала Марии письмо, подписанное самыми известными людьми Польши:

"Мадам, незначительные причины часто приводят к далеко идущим последствиям. Во все века женщины оказывали огромное влияние на мировую политику. И минувшая, и современная история подтверждают эту истину. Поскольку мужчинами управляют страсти, вы, женщины, являетесь одной из самых мощных и властных сил. Мужчина отдает жизнь во имя чести Родины, а от женщины не требуется иных жертв, кроме тех, что предназначены ей самой природой, и она обязана принести их тогда, когда они будут необходимы, как бы ей ни было тяжело. И знайте, мадам, как сказал великий человек, святой Фенелон: "Мужчины, имеющие власть над обществом, не могли бы совершить ни одного великого дела, если бы им не помогали женщины". Услышьте эти слова и свершите благое дело, которое ждут от Вас двадцать миллионов поляков".

Заметив, что Мария взволнована, мадам Вобан прочитала ей второе письмо — от Наполеона, то самое, которое та отказалась распечатать:

"Я прогневал Вас, мадам? Но у меня есть право надеяться на другое. Или я ошибаюсь? Ваше желание действовать почему-то угасает в то время, как мое разгорается. Вы лишили меня покоя. О! Дайте хоть немного радости и счастья бедному сердцу, готовому обожать Вас. Могу ли я надеяться на ответ? Вы должны мне уже два"…

Как только стало известно, что Мария согласилась присутствовать на обеде в честь Императора, волна восторга прокатилась среди польских патриотов. Для них предстоящий обед был первым шагом графини к постели Императора. Одни утверждали со слезами на глазах, что, как только ЭТО произойдет, они зажгут свечки перед семейными иконами. Другие клялись вывесить на окнах флаги; Третьи говорили, что более прекрасной жертвы не было со времен Авраама. Короче, их сердца переполнялись чувствами, и они считали, что момент, когда Мария отдаст своего "сурочка" Наполеону, будет самым прекрасным мгновением в истории Польши.

Представители Временного правительства явились со значительным выражением на лицах, чтобы пожать руку молодой графине; этот жест должен был выражать одновременно сочувствие и поддержку ее героическому решению. С наступлением вечера мадам Вобан, знавшая слабость человеческой натуры, побоялась, как бы Мария не изменила своего намерения, и велела поставить у ее двери часового.

На следующий день в присутствии графа Валевского, который по-прежнему ничего не подозревал, Марию одели, как невесту, а затем доставили в замок, где происходил прием. Прибыв туда, она была озадачена необычайной угодливостью присутствующих. С ее приходом все стали раскланиваться, громко восхищаться ее красотой и нарядом, а некоторые уже просили о ходатайстве. Этот жалкий спектакль вызвал у нее отвращение. "Делайте со мной, что хотите," — сдалась она окончательно. Патриоты поздравляли друг друга.

В тот же вечер Марию проводили к Императору. Послушаем свидетельство Констана:

"Она согласилась прийти в этот вечер к Императору между десятью и одиннадцатью. Император в ожидании ходил по комнате, выказывая столько же волнения, сколько и нетерпения. Каждую минуту он спрашивал, который час. Наконец в сопровождении какого-то человека появилась мадам Валевская, но в каком виде… Бледная, молчаливая, с глазами, полными слез. Я повел ее в комнату Императора. Она едва держалась на ногах и, дрожа, опиралась на мою руку. Я ввел ее и тотчас вышел вместе с сопровождавшим ее человеком. Во время этого свидания мадам Валевская плакала, и ее рыдания были слышны через дверь; от ее стонов у меня сжималось сердце. Вероятно, в первую встречу Император ничего не добился от нее. К двум часам утра Его Величество позвал меня. Я вошел и увидел, что мадам Валевская, прижимая платок к глазам, плачет горючими слезами. За ней пришел тот же человек, и они ушли. Я думал, что она больше не придет".

Возвратившись к себе, все еще плачущая Мария послала мужу следующее письмо:

"Вашей первой мыслью будет упрекнуть меня, когда Вы узнаете причину, по которой я пишу это письмо. Но, когда Вы его прочтете, Вы будете обвинять себя самого. Я сделала все, чтобы открыть Вам глаза. Увы! Вас ослепило тщеславие, называемое патриотизмом. Вы не хотели видеть опасности. Я провела несколько часов минувшей ночи у… Ваши друзья по политике скажут Вам, что это они послали меня к нему. Я вышла, не запятнав вашу честь, но обещая вернуться сегодня вечером. Но я не могу, так как знаю, что произойдет"…

На следующее утро какая-то дама принесла Марии большую шкатулку, букет цветов и бриллиантовое ожерелье. Молодая женщина в ярости бросила на землю дорогое украшение. Посланница протянула ей записку, содержание которой достойно мидинетки, принесшей эти дары:

"Мария, моя нежная Мария! Моя первая мысль — о тебе, мое первое желание — опять видеть тебя. Ты придешь, не правда ли? Ты мне обещала. А если нет, орел сам прилетит к тебе. Тебе доставили букет? Пусть он станет тайным звеном, соединяющим наши тайные отношения. Среди толпы, окружающей нас, мы будем слышать только друг друга. Когда моя рука ляжет на мое сердце, знай — оно целиком занято тобой, и чтобы ответить ему, ты сожми этот букет. Люби меня, моя прекрасная Мария, и пусть твоя рука всегда сжимает этот букет"…

На обеде Мария появилась без букета, а вечером, буквально выталкиваемая патриотами, снова пошла к Императору. Ее встретил мамлюк Рустан:

— Поздно, очень поздно. Император очень сердитый. Ждать долго, очень долго, мадам графиня, — сказал он с акцентом. Затем они вошли в салон, где Император ждал ее, греясь у огня. С холодным видом Мария положила на стол шкатулку с бриллиантами:

— Ваше величество, простите меня, но я не люблю украшений. И кроме того, они слишком дороги для сувенира.

Император топнул ногой:

— Мне плевать, что вы любите, а что — нет!

Он приблизился к ней, осматривая ее костюм — на ней были пальто, шляпа, вуаль, перчатки, черные ботинки — и воскликнул:

— Актриса! Вам не хватает только монашеского чепца!

Она пыталась протестовать:

— Но я пришла в такой час…

— Садитесь! Туда! Как вчера! И теперь скажите, разве я не прав, называя вас актрисой?

Она начала дрожать:

— Я не понимаю, сир, чем заслужила такое обращение?

— Вы, наверное, не читали Лукреция, написавшего "Славянские султаны", где он упоминает о поляках.

— Я не понимаю…

— Сейчас поймете… Мадам не обманывает доверия ничего не подозревающего мужа, но обманывает того, кого она назвала всемогущим… Играет в дипломатию, желая познакомиться с Императором, и отказывается от его подарка… Подходит на дороге к мужчине, но нужны правительственные делегации, чтобы она пообедала с ним. Когда для большого бала более уместно черное платье — она одевается в белую кисею, а для визита к Императору, который все время ходит рядом со смертью, вырядилась в траур!..

По лицу Марии скользнула бледная улыбка, и Наполеон взорвался:

— Я был неправ, назвав вас актрисой. Я должен был сказать — сумасшедшая!

Затем он ударился в пространные рассуждения. (Этот эпизод донесен до нас графом Орнано, родственником Марии Валевской и ее биографом.)

— Еще Ланн — человек, суждения которого всегда отличаются на редкость здравым смыслом, а вместе с ним и Талейран, самый искусный дипломат в мире, предупреждали меня о двуличии поляков. Почему же я остался глух к их уверениям? Вы лгали, насмехались и предавали, чтобы завлечь меня и чтобы у меня не было пути назад. И что теперь прикажете делать с препятствиями из-за проклятой Польши, когда уже заключены мирные договоры? И что теперь делать с мадам Валевской, в которой я думал найти искреннего друга, наперсницу моей души, которую ждал столько лет, которую я так полюбил? Она хорошо знает, что мое пребывание в этой стране будет недолгим… И откуда ты взялась такая на мое несчастье? Зачем я повстречал тебя на дороге с твоим дьявольским обаянием и томными глазами — когда ты говорила о крови ваших мужчин и сердце ваших женщин… — И вдруг он с гневом выхватил часы из жилетного кармана и, бросив их на пол, раздавил каблуком: — Вот что я сделаю с твоей Польшей, если ты откажешься от моей любви!!!

"Его глаза метали молнии, — писала Мария Валевская. — Это было так ужасно, что вся моя воля была парализована. А его безумный взгляд, устремленный на меня, казалось, пригвождал к канапе, на котором я сидела. Я обливалась холодным потом и дрожала. Вдруг я услышала глухие удары. Это был грохот его каблуков, под которыми хрустели бедные часы. И вдруг мне показалось, что меня приподнимают. Я подумала: "Наверное, я спала и сейчас проснусь". Но что это? На меня что-то навалилось, мне стало трудно дышать. Я поняла…"

Мария потеряла сознание, и Наполеон воспользовался этим.

Когда она пришла в себя, то с ужасом обнаружила, что Император злоупотребил ее состоянием. Ее юбки были в полном беспорядке, кружева разорваны, а туфли валялись в разных углах комнаты. А он сам сидел в кресле у камина, восстанавливая дыхание. Но то, что должно было случиться, — случилось. И с большой долей мудрости и самоотречения Мария подумала, что будет лучше, если из происшедшего она извлечет выгоду для Польши. А слезы, обвинения и истерика все равно не исправят положения; Император же, напротив, может впасть в гнев, отказаться от своих обещаний, позвать камердинера и выпроводить ее навсегда.

Она встала и подошла к нему, пытаясь улыбаться. Наполеон, все еще раздраженный и несколько меньше влюбленный после утоления желания, не знал, как держать себя. Она опустилась перед ним на колени и произнесла:

— Я прощаю вас.

От этих слов у него стало легче на сердце. Он схватил ее руки, стал целовать их и нежно сказал:

— Теперь мы должны часто видеться.

Мария сразу стала серьезной:

— Вы думаете, что я собираюсь вернуться домой и жить прежней жизнью возле мужа? Никогда! То, что сейчас произошло, соединило меня с вами, и для меня невозможно снова появиться перед графом Валевским.

Наполеон задумался на несколько мгновений, опустив голову и искоса поглядывая на нее. Молодая женщина, имевшая теперь определенную заинтересованность в их связи, улыбалась, прикрыв веки, а потом поцеловала теплыми губами его ладонь. Это прикосновение заставило Императора вздрогнуть, и, как пишет Дорвен, "царственное желание, несколько приглушенное в нем, вспыхнуло с новой силой". С горящим взглядом Наполеон сказал:

— Ты права. Отныне ты будешь жить со мной.

Затем поднял Марию, отнес ее опять на канапе и показал, что он делал с ней, пока она была в обмороке.

Теперь Мария расположилась во дворце, и ее связь с Наполеоном стала официальной. Патриоты ликовали, думая, что благодаря обаянию их героической соотечественницы французский император воскресит Польшу.

Каждый день мадам де Вобан приходила ободрять графиню и диктовала ей слова, которые надо было произносить на подушке. Если она находила Марию слишком удрученной, слишком стыдливой, то напоминала о ее роли. Эту роль точно описал Фредерик Массон:

"Она не будет для Наполеона обычной любовницей, она станет как бы побочной женой, которая, конечно, не разделит с ним ни его корону, ни трон, но займет совершенно особое место в жизни Императора; она будет послом своей родины, его польской женой. Позднее ей удастся укрепить эту связь, такую хрупкую вначале. Она соединит сердце Наполеона с судьбой Польши. Даже своим безмолвным присутствием она сможет заставить его вспомнить о своих обещаниях, обяжет его если и не полностью сдержать их, то хотя бы мучиться угрызениями совести из-за неоплаченного долга".

Каждый вечер Мария повторяла Наполеону все, чему учила ее мадам де Вобан, говорила о Польше, напоминала о его обязательствах. Но он слушал ее рассеянно, предпочитая после любовных утех предаваться салонным сплетням, а не серьезным беседам. Молодая женщина поражалась, видя его интерес к частной жизни собственных генералов и министров, а также членов польского правительства. Он с удовольствием повторял альковные истории.

"Я подшучивала над этим его пристрастием, — писала Мария Валевская. — И ведь никто на белом свете не поверил бы, что самый великий человек века, к которому устремлены помыслы всего мира, находит удовольствие в таких глупостях".

Однажды вечером Наполеон попытался сочинить песенку для солдат, но, не добившись успеха, разорвал черновики и успокоился тем, что затащил Марию в постель. Его темперамент день ото дня становился все более пылким. 29 января 1807 года он написал своему брату Жозефу: "Я никогда не чувствовал себя так хорошо и не помню, чтобы когда-либо в прошлом был так любвеобилен"… А в результате Марии приходилось по нескольку раз в день давать салют в честь Польши…

И когда как-то раз она проявила неожиданную для него инициативу и вдохновенность в любовных играх, Наполеон в благодарность решил, наконец, вернуться к вопросам, которые так занимали его любовницу.

— Ты можешь быть уверена, — сказал он, — что обещание, данное мной, будет выполнено. Я уже заставил Россию вернуть часть захваченной ею территории. Со временем она отдаст и остальное. Сейчас еще не наступил момент, когда можно выполнить все. Нужно потерпеть. Политика — это веревка, которая рвется, когда ее тянут слишком сильно. А выжидая, вы вырастите собственных политиков. Ты знаешь, что я люблю твой народ, что мои намерения, мои политические взгляды — все заставляет меня желать вашего возрождения. И я хочу удвоить усилия, поддержать уже достигнутое. Все, что будет зависеть от меня, не заставляя изменить моему долгу и интересам Франции, — я сделаю, вне всякого сомнения…

Но подумай, ведь нас разделяют огромные пространства: то, что я могу восстановить сегодня, может быть разрушено завтра. Мой главный долг — перед Францией, и я не могу проливать кровь французов из-за чужих интересов и поднимать мой народ при необходимости каждый раз идти к вам на помощь. Но я добьюсь восстановления Польши!

Безумно счастливая, Мария подумала, что ее жертва была не напрасной. Но увы! Через несколько дней Наполеон объявил, что покидает Варшаву. Юная полячка опять чуть было не упала в обморок. Послушаем ее:

"Я была сражена, когда Его Величество сказал, войдя в комнату:

— Мария, я завтра уезжаю. На меня давит моя ответственность. Меня вызывают, чтобы разогнать грозу, готовую разразиться над моим народом".

Мария разрыдалась, думая, что он уезжает, так ничего и не сделав для Польши; что он наигрался с ней, и теперь она навсегда обесчещена.

— А что же будет со мной? О Боже!

— Ты поедешь в Париж, милая Мария. Дюрок будет опекать тебя и помогать во всем. Всегда обращайся к нему, и все твои желания будут выполнены, если только ты не потребуешь невозможного.

Почти убитая, она повторила, что единственное ее желание — чтобы он вернул ей Родину.

— Все сокровища мира не смогут ни удовлетворить меня, ни вернуть мне самоуважение до тех пор, пока Польша не будет свободной. Я уеду в деревню и буду жить затворницей.

Он нежно ответил:

— Нет, нет, Мария, так нельзя. Я знаю, ты не сможешь жить без меня. Я знаю, что твое сердце не принадлежит мне. Ты не любишь меня. Я это знаю потому, что ты искренна и безыскусна, именно этим ты и очаровала меня… Но ты добра, нежна, твоя душа благородна и чиста. Ты не сможешь лишить меня тех мгновений блаженства, которые я испытал, проведя столько дней возле тебя. Мне нужна только ты! И я буду счастливейшим из мужчин…

И он улыбнулся "такой горькой и такой печальной улыбкой", что она, охваченная жалостью, бросилась в его объятия и обещала ждать его там, где он захочет.

На следующее утро Наполеон присоединился к своей армии, а Мария выехала в Вену, где к ее услугам был посол Франции.

7 февраля французские и русские войска встретились на равнине Эйлау и начали добросовестно истреблять друг друга. Когда наступила ночь, не было ни победителей, ни побежденных, и только группы изможденных, израненных людей бродили между трупов. Ранним утром второго дня русские отступили, и Наполеон решил, что победа осталась за французами. Тут же на поле боя, прямо на барабане, он написал Марии:

"Моя нежная подруга, прочтя это письмо, ты поймешь все, что я не в силах написать о сегодняшних событиях. Сражение продолжалось два дня, и теперь мы хозяева на этом поле. Мое сердце с тобой. Если бы зависело только от него, ты бы уже была гражданкой свободной страны. Страдаешь ли ты, как я, от нашей разлуки? Я имею право в это верить. По правде говоря, я хочу, чтобы ты вернулась в свой замок в Варшаве. Ты слишком далеко от меня… Люби меня, моя Мария, и верь мне.

Н."

Затем Наполеон отправил теплое любовное письмо Жозефине, которая ждала его в Париже.

Счастливая Мария возвратилась в Польшу и остановилась на три недели у своей матери. В конце февраля она внезапно почувствовала тоску по близости с императором. Проведя многие ночи в холодной постели в мечтах о страстных объятиях, она внезапно решилась — завернулась в доху из медвежьей шкуры, надела меховой капор, вскочила в сани и велела мчать в замок Финкенштейн, где Император намеревался провести зиму.

Там они прожили три самых сладких и изнуряющих медовых месяца. Мария выполняла роль Императрицы, присутствуя вместе со своим любовником на обедах, где собирались Мюрат, Бертье, Дюрок, послы и иноземные князья. Во время этих приемов Наполеон часто пользовался тайным языком, который сам придумал. Перед изумленными дипломатами он мог внезапно запустить палец в ноздрю, закрыть один глаз или заткнуть уши. Особым мимическим телеграфом, восхищавшим графиню, он был способен передать все нюансы чувств.

Как только гости исчезали, Император увлекал Марию на канапе, прижимал к себе и становился таким, каким был в те времена, когда любил Жозефину. Свидетельства безмерной страсти — те поэтические сравнения, которые он находил для Марии, — не всегда были самыми удачными. Например, как-то раз он сказал ей фразу, которую бесхитростно донес до нас серьезный Фредерик Массон: "Для всех остальных я — дуб, но для тебя одной я хотел бы сделаться желудем". Выразив свою любовь в подобных своеобразных выражениях, Наполеон бросался на Марию с такой пылкостью, что часто все заканчивалось на ковре комнаты… Он обретал необыкновенную жизнерадостность после подобных упражнений, и, сбегая вниз к солдатам с прытью школьника, затевал с ними незамысловатые игры.

Наполеон редко бывал счастлив так, как во время пребывания в замке Финкенштейн. Впервые в жизни рядом с ним было существо нежное, любящее, покорное, искреннее, чистосердечное. Единственное, что его огорчало, — это всегда темная одежда Марии.

— Зачем этот черный цвет? — спросил он однажды, сделав вид, что хочет разорвать ее юбку. — Ты хорошо знаешь, что мне нравятся яркие платья…

Она непримиримо ответила:

— Полячка должна носить траур по своей Родине. Когда вы освободите ее, я стану носить только розовое…

Он улыбнулся:

— Наберись терпения. Весной я начну наступление против русских.

А пока погода действительно не благоприятствовала военным действиям. Иногда на целые дни снежные бури отрезали замок от остального мира, а по ночам термометр опускался до тридцати градусов мороза.

В ожидании первых подснежников солдаты Великой Армии проводили время за картами, распевая непристойные куплеты… В замке Финкенштейн несмотря на постоянно горевшие в камине дрова царил ледяной холод. Поэтому любовники чаще всего проводили время, резвясь в постели, что давало им возможность согреться.

Майским утром, когда Наполеон еще лежал в постели с Марией, ему принесли конверт. Это было письмо от Жозефины, в котором она с плохо скрываемой ревностью укоряла его, что он пишет нежные письма парижанкам. Император встал и тут же написал такой ответ:

"Я получил твое письмо. Я не знаю никаких дам, в переписке с которыми ты меня упрекаешь. Я люблю только мою маленькую Жозефину с надутыми губками, капризную девочку, которая даже ссорится очаровательно. Она всегда мила, за исключением тех моментов, когда ревнует. Тогда она становится просто дьяволицей. Но вернемся к дамам… Если я должен заняться какими-либо из них, я бы предпочел, чтобы они походили на розовые бутончики. Те, о которых ты пишешь, — такие? Прощай, моя подруга. Всегда твой

Н."

После этого, найдя, что Мария свежа как розовый бутон, он опять улегся в постель и принялся обрывать лепестки…