Не-единственная в Академии

Глава 5.

Пот заливал глаза, руки и ноги дрожали от напряжении яи усталости, приходилось продолжать драку. Парень был выше меня и явно сильнее, и я понимала, что мои шансы всё меньше. Да, он тоже был измотан, да, я сбивала его с толку своими действиями, но он просто был физически сильнее и выдержит больше моего.

Он сделал подсечку. И падая, я извернулась и удачно лягнула его по лодыжке. Секундного замешательства противника мне хватило, чтобы перегруппироваться и, сделав ещё пару движений, всё же остаться на ногах. Дыханеи тяжело вырывалось из груди, грохот сердца мешал слышать, но я всё же разобрала знакомый низкий голос:

— Да что ты творишь, мальчишка? Не так с ней надо! Сзади! Сзади! И — болевой!

Я хрипло хмыкнула. Сзади? Ну-ну, мастер Хараевский, мало же вы меня знаете! Кот, которого хотели повесить, не даст прикоснуться к своей шее. Ну а я не дам свою спину. И я вся подобралась и оскалилась. Противник как раз размял в очередной раз свои мощные плечи и посмотрел на меня. Но оскал мой ему, видимо, не понравился, и он потом опустил кулаки, которые, готовясь к новому нападению, уже держал у груди.

— Дка она зверёныш какой-то! Дерётся не по правилам! — нотки какой-то детской обиды мелькнули в этом голосе. А Хараевский сделал два быстрых шага из-за круга, ограничивающего поле учебных боёв, и продолжая говорить, провел приём-захват.

— Ты, Зверевский, не понимаешь своего счастья…

Я, уже предполагая, чем всё может закрончится, попыталась увернуться. Увернулась. Только не до конца — мастеру всё же удалось меня захватить. Но его позиция была слаба, и я круталась и присела, и из захвата вывернулась.

— Такая редкая возможность поработать с противником, владеющим необычными техниками…

Хараевский сделал неуловимое движение и я оказалась прижата спиной к его корпусу. Полсекунды на осознание ситуации, в которой я оказалась, были наполнены возмущенным гудением Зверевского:

— Да она против правил дерётся!

А потом меня накрыла ярость, корни которой лежали так глубоко и в таком неприятном месте, куда я обычно старалась не заглядывать, но сегодня, чтобы справиться с противником опытным, умелым, более сильным и более свежим, я заглянула. Результат был закономерным — противник получил своё.

Я выскочила за круг, тяжело дыша и почти ничего не видя, Хараевский потирал скулу, стоя всё там же, в середине круга, а Зверевский взвыл, будто прилетело ему, а не мастеру:

— Вот! Вот опять она так!

Хараевский всё ещё держался за скулу и очень выразительно прошипел адепту:

— Вот для этого я тебя, выпускника, ставлю в пару с малолетней девчонкой, чтобы ты понюхал как оно в жизни бывает, чтобы не по правилам. — А потом громко и властно уже мне: — Канпе! В круг!

А чтобы у тебя бешеные собаки на могиле порылись! Не хотелось, очень не хотелось, спина горела огнём, но в крови всё ещё бродили вспышки ярости, и я сделала шаг внутрь круга.

Вывалившись с тренировки, я с трудом добрела до закутка, который считался женской раздевалкой. Девиц на боевом было, действительно, мало, но после тренировок нужно было где-то приводить себя в человеческий вид и им раздевалку и душевую совместили с чуланчиком для уборочного инвентаря. Там меня привычно встретила Ариша, хлопотливо усадила на шаткий табурет. И пока я сидела без сил, металась в узком пространстве закутка, подогрева воду в высокой и такой же узкой, как сам закуток, бадье — почти ванна, да. Как раздевалась (или мне помогала Ариша? надеюсь, что нет), я уже не помню. Очнулась только когда мышцы стали приятно мягкими и ныли усталостью, а не болью.

Я не любила сидеть в ванне, да и вода остыла, поэтому быстро помылась и схватила простыню, чтобы замотаться до того, как шустрая Ариша ворвется раздевалку без предупреждения. Она хорошая, моя подруга, и даже не знаю, почему немилосердные боги послали мне такого замечательно человека, но вот её непосредственность заставляла меня быть осторожной и держать спину всегда прикрытой.

Ариша села на единственный шаткий табурет и смотрела на меня задумчиво и почему-то радостно.

— Что? — спросила я.

— Как же ты ему врезала!.. — и такой у неё был задумчиво-улыбчивый, устремлённый в пространство взгляд, что я смогла преодолеть усталость и спросить:

— Кому? Зверевскому?

Ариша сделала круглые удивлённые глаза:

— Да причем тут Звересвкий? — а потом счастливо вздохнула и с придыханием протянула: — Хараевскому.

— А я ему врезала? — попыталась вытащить из памяти такой эпизод, но что-то не могла вспомнить. Влажную простыню я свернула и впихнула в котомку.

— Да, — какая-то ласковая улыбка и опять задумчивость во взгляде. — Когда он выгнал этого бестолкового и схватился с тобой! Он, наверное, даже в Зелёное крыло пойдёт, к лекарям. Вооот такой синячина под глазом!

И Ариша в полном восторге растопырила пятерню у своего лица. По всему выходило, что «синячина» у Хараевского не под глазом, а как минимум на пол-лца.

— Ах, как жаль, что у меня нет лекарского дара! — продолжила всё также томно подруга. — Только ради того, чтобы потрогать его, излечивая, я была бы готова пойти туда учиться.

Да, жертва была велика. В Академии лекари учились дольше других на год, а иногда и на два. В зависимости от количества излеченных во время практики больных: если адепт лечил много и хорошо, то быстрее получал заветный диплом.

— Ариша, пойдём уже, — я уже пыталась запихнуть тренировочную одежду у ту же небольшую котомку.

— Хорошо, — наконец взгляд подруги стал осмысленным, и она мне улыбнулась. — Давай ты тут заканчивай, а я как раз с ребятами поболтаю.

Подруга как-то удивительно хорошо вписалась в группу боевиков, наблюдавших за тренировочными поединками. Была такая не то что возможность, а даже обязанность у некоторых адептов боевого факультета — смотреть тренировочные бои, если они проходили с участием Хараевского.

Он потом обсуждал с парнями тактику и стратегию по всем этим поединкам, объяснял, что было сделано хорошо, как и почему, что можно было сделать лучше, а что — очень удачно, что стоит запомнить, принять к сведению и ввести в навык. Все подобные тренировки записывались фиксирующими кристаллами и, конечно, можно было их просмотреть и потом, но декан настаивал, чтобы адепты сначала наблюдали бой живьём, как он выражался, а потом уже пользовался мерцающими проекциями при разборе и анализе всех деталей.

Поэтому в зале был предусмотрен небольшой балкончик вдоль узкой стены, на котором находились зрители. Единственным требованием к ним было соблюдение абсолютной тишины.

И именно на этот балкончик и сумела пробраться Ариша, перезнакомившись с ребятами-боевиками. Они не возражали, а правило абсолютной тишины очень хорошо скрывало посещения подругой моих тренировок. Да, на всех, абсолютно на каждой моей тренировке, присутствовал декан, который порой переходил даже все грани разумного, оставляя других адептов без своего внимания, зато меня сверх меры этим своим вниманием оделяя.

И гонял он меня так, что можно было подумать, что я воплотила всё зло этого мира, а декан — последняя надежда на спасение от зла. Я иногда радовалась, что боевики в основном парни, и не страдают излишней ревностью, а иногда готова была плакать, как сегодня, например, когда никто не пытался отвлечь от меня внимание декана. И я после таких тренировок добиралась в раздевалку, как сегодня, на каком-то инстинкте. Наверное, на том самом, что ведет умирающее животное в самый уединенный уголок леса.

Я уже вышла из закутка, оптимистично названного раздевалкой, в коридор, когда меня догнала Ариша и радостно доложила, ухватив меня под руку:

— Он действительно ходил в Зеленое крыло! — взволнованно и счастливо сверкала она глазами.

— Ну и что? — не поняла я её радости.

— А то! — продолжала искриться радостью подруга. — Парни говорят, что это чуть ли не единственный случай, когда декан пошел лечить свои ссадины после боя с адептом!

Я поправила лямку котомки, которая сильно давила в плечо и посмотрела на Аришу молча, но всем видом показала что не понимаю ни её слов, ни тем более эмоций.

— Да парни знаешь, что говорят? Что ты либо бешеная, либо декан слишком мягко к тебе относится!

Я чуть пожала плечами. Вероятнее первый вариант. Я, по крайней мере, в этом уверена, но говорить об этом смысла не было — слишком много придётся рассказывать из того, чем делиться ни с кем не хотелось бы.

— Ты понимаешь, что это значит, Рада? — тихо, заговорщически бормотала Ариша, таинственно поглядывая по сторонам.

— И что же это значит? — спросила, старательно придерживая котомку, норовившую съехать с плеча при каждой встрече со встречным или попутным адептом.

— Он к тебе неровно дышит! — прошептала торжественным шепотом Ариша и пребольно сжала мою руку. Я скривилась. И не так от боли, как от нелепости предположения. Декан — и неровно дышит? Ко мне? К адептке? Нелепее предположения не придумаешь. Я только скептически скривилась. И именно в этот момент через весь коридор пронеслось:

— Адептка Канпе! — магическое усиление голоса хоть и искажало его, но не настолько, чтобы не узнать — декан снова про меня вспомнил. Я развернулась, даже не потрудившись стереть недовольную мину с лица.

Ариша тоже обернулась, и тут же юркнула мне за спину и продолжила шептать:

— Вот! Видишь! Я же говорила! Стал бы он всё время тебя дергать, если бы не было чувства?

Хотелось Арише рассказать про папеньку, который меня тоже всё время воспитывал. И я точно знаю, им не любовь двигала, а нечто однозначно противоположное.

— Да, мастер? нужно быть вежливой всегда. По крайней мере, мама всегда мне об этом говорила. Хотя сейчас я с удовольствием сказала бы что-то совершенно не вежливое. Очень-очень невежливое.

— Не забудь, перед следующим тренировочным занятием — разбор боёв! Не опаздывай! — орлиный нос ни с одной стороны не был подсвечен не только синяком, но даже краснота была едва заметна. Даже сумеречное освещение полуподвального этажа не могло помешать это рассмотреть. Из-за спины послышалось тихое подружкино: «Вот! Я же говорила, уже сгонял к лекарям, синячину свёл, не стал с тобой разговаривать избитый!»

Я посчитала, когда у нас следующее занятие и скривилась ещё больше — придется пожертвовать часом в читальном зале, где так удобно было готовить самостоятельные задания, и потом после тренировочного занятия читать свои куцые (по сравнению с книгами) конспекты, засыпая на своей третьей полке в переполненной комнате… Но вовремя вспомнила свои обстоятельства и кивнула.

— Хорошо, мастер. Обязательно приду, — и уже разворачиваясь, тихонько добавила, — разве что не успею.

— И без опозданий! — строгое предупреждение стукнуло меня в спину как дубинка. — Будут все, и ты тоже обязана быть!

Я покивала, не оборачиваясь — так много декана этим вечером мой изнурённый организм мог не выдержать. Но вот мотивация прибыть вовремя на разбор выбрана была идеально: он сказал, что будут все, значит и тот, кого мне так хотелось увидеть. Я тяжело вздохнула и пошла быстрее — нужно успеть как можно больше сделать заранее, чтобы освободить вечер следующего дня.

И нет, я на него уже не сердилась и не злилась. Хотя было, да, признаюсь, было первое время желание сказать какую-то гадость, отказаться от тренировочных занятий, послать всё подальше.

Но… Пара часов, выделенных мною на изучение газет о трагедии в королевской семье Бенестарии, повергли меня в шок. Нет, даже не так. Я была в панике, в отчаянии, в ужасе: это, оказывается, я, Я! убила принцессу Суэллу и срылась из королевского дворца. Это подтвердили все мои земляки и ещё какие-то неоспоримые улики. Улики… Какие такие улики? Почему неоспоримые? Ответов не было.

Теперь меня ищут. Ищут все и где только можно. И тот визит принца Дамиана в Академию вряд ли был вызван желанием рассказать первокурсникам о их значимости для Короны Бенестарии. Не просто так принц пронизывал взглядом каждого адепта, ох не просто!

А ещё в газетах черным по белому было написано, что посольство Бенестарии ведёт переговоры с королём Оландезии о помощи: король Юзеппи, названный при рождении Карху, предлагает специальные поисковые отряды для помощи в розыске и поимке беглой преступницы.

После таких новостей я вернулась в комнату в каком-то тумане — мне было страшно до того, что руки и ноги стали холодными и теряли чувствительность, а глаза плохо видели: всё мелькало в обрывках радужных пятен и расплывалось нечеткими контурами. В тот момент мне показалось, что я умираю. Даже испытала облегчение — наконец-то мои страдания закончатся. Забралась на свою верхнюю полку, закрыла глаза и лежала, тихо глотая слёзы и ожидая, когда же начнёт меркнуть всё вокруг.

Но меня растолкала Ариша, едва ли не за шкирку, как щенка, стащила вниз и заставила идти на ужин, потом тащила меня, полуслепую и совершенно равнодушную обратно, что-то рассказывала и требовала ответов на какие-то вопросы. Потом ночью вырывала меня из кошмаров, в которых то убивала я, то убивали меня.

На утро старшекурсницы смотрели на меня таким взглядом, что можно было порадоваться — отцовские убийцы не успеют, они уже не успели. Опоздали. Потому что сейчас меня будут убивать. Но мне было всё равно, и даже лучше — эти убьют сразу и не придётся усилием воли проваливаться в обморок, что бы не терпеть боль.

От этих взбешенных гарпий меня спасла Ариша. Вот просто стала передо мной, закрыла собой и сказала:

— Не лезьте! Не видите разве, что ей плохо?

— Это ей плохо? Да эта зараза нас будила всю ночь! Даже полог тишины не помог — вы там сверху как жеребцы на лугу скакали, всё здание шаталось!

— Фу на вас, девы! Как вам не стыдно! Вы маги, вспомните Кодекс — помогать друг другу надо! А вы набрасываетесь!..

Сказать, что соседки успокоились, было нельзя, но, по крайней мере жажды убийства, ну или жажды отомстить нехорошей мне больно, а лучше — побольнее, в их глазах уже не было. Хотя и довольными они не выглядели. Но зато быстро собрались и ушли. А маленькая, но отважная Ариша, закрывшая меня собой, обернулась и спросила:

— Радочка, ты из-за почившей Суэллы так расстроилась?

И столько сочувствия было в её голосе и лице, что я не выдержала и разревелась. Села прямо на нижнюю кровать, наплевав на категорический запрет её хозяйки не только садиться, но даже и прикасаться к её вещам, и заревела. Ревела, забыв о словах матери «Мы воины, а воины не плачут», забыв о том, что всегда, из любой без исключения ситуации, нужно искать выход, и что никогда не нужно унывать. Ревела, как маленькая беспомощная девочка. Потому что именно маленькой беспомощной девочкой я в тот момент и была.

Мне была нужна мама, которая как в детстве погладила бы голове, прижала к груди, говорила бы какие-то ласковые слова утешения, пока мой отчаянный плач не утихнет, а потом начала бы строить планы вместе со мной, как выбраться из сложного положения. Вот только мамы не было, и я сейчас не хотела даже вспоминать о том, как она ушла, не хотела думать. Но чья-то рука легонько легла мне на плечо и погладила, чей-то голос ласково и немного испуганно сказал: «Ну-ну, Радочка, ну чего ты?», и мои слёзы стали высыхать, а боль, горе и страх стали отступать, и уже не казались отчаянно безысходными. Отчаянно безысходными — нет, но и более решаемыми тоже не стали.

Я шмыгнула полным воды носом в последний раз и задумалась о том, что же делать. Как поступить в такой ситуации, когда кругом враги, а помощи ждать не откуда? Единственная призрачная надежда — здесь, в Академии, я в относительной безопасности. Значит, учиться и затаиться. И то, и другое нужно делать как можно лучше — буду жива, любая крупица знаний мне пригодится, а много занятий сейчас не оставят мне времени думать о той яме, в которой я очутилась.

— Пойдём, Ариша. И спасибо тебе! — я обняла подругу. — Жалко очень принцессу Суэллу, она же малыша ждала. Вот я и расклеилась.

Подруга недоверчиво покачала головой, но ничего не стала говорить, а подала мне мою сумку, а себе на плечо забросила свою, и мы вышли из комнаты.

Кроме всех дополнительных занятий, я стала ходить на все тренировочные на боевом факультете. И Хараевский даже расплылся в торжествующей улыбке, когда я пришла в первый раз. И когда я дралась против парней, надев крепкий нагрудник (декан побеспокоился, спасибо ему), никогда не стеснялась применять грязные приёмы. И хитрость, и ловкость, и даже подлость были моими друзьями. Я себе прощала это всё — я слишком слаба и плохо подготовлена, чтобы противостоять этим ребятам на равных. И Хараевский, как ни странно, ни разу не сдала мне замечания, не остановил и не отстранил от боев, чего я ожидала и даже считала неизбежным. Он будто радовался, что я дерусь именно так, разбирал потом среди прочих мои действия и объяснял парням, как нужно было поступать, когда в глаза летит пыль или тряпка, как уворачиваться от укусов или от ногтей, стремящихся вонзиться в лицо. Мне же делал замечания о скорости реакции, плохой общей физической подготовке и слишком не смелом использовании магии.

Время ограничений прошло, и я уже могла пользоваться своей магией. Вот только я не умела…

Почти все адепты владели своей магией с детства, учились если не в специальных школах, то на дому, если не на дому, то уж на собственных ошибках точно. Я же была великовозрастным младенцем: пальцы плохо плели заклинания, магия почти не слушалась, вела себя как мокрый толстый канат во время зимнего шторма — еле ворочается и так же еле-еле двигается.

Что с этим делать, я не знала. Моих прежних умений явно не хватало — они были приспособлены совсем к другому. На занятиях я более-менее справлялась, но чувствовала, что мне делают поблажки, и это может скоро закончится.

Я думала обратиться к Яцумире, но не решалась просто потому, что её не так-то просто было найти в Академии — её загруженность просто потрясала.

Да ещё говорили, что Академию вот-вот начнут делить, из-за этого гудело всё вокруг, и я, конечно, понимала, что ей не до моих проблем. Уже за то, что я здесь и учусь, была ей благодарна как матери, что дала мне жизнь.

И когда Хараевский однажды припечатал меня к полу и заорал: «Магию! Магию применяй!», я окаменела от ужаса и неожиданности. В крике его лицо так исказилось, покраснело, вздулись жилы на лбу, что и так не самое милое впечатление от его внешности стало просто ужасающим. И я не то, чтобы применить магию, я даже провести приём не смогла. Даже попытаться не смогла.

Он резко поднялся надо мной, а потом протянул ладонь. Я с трудом поднялась, опираясь на предложенную руку, но смотреть на него желания как-то не было. Совсем не было. А хотелось отползти за круг и полежать в сторонке. Чтобы глаза закрыты и красных разъяренных морд с орлиными носами ближе пятидесяти шагов не было ни одной. Но мне не дали.

— Адептка Канпе! — вот прямо так. Не как-нибудь спокойно, умиротворённо, а вот так «Адептка! Канпе!». Будто он перед строем стоит. А в строю сплошь негодные боевики, провалившие задание, а самый главный провальный боевик — это я, адептка Канпе. Поэтому вот так сурово и грозно, что мурашки по коже: «Адептка! Канпе!», и тело само поднимается на ноги, и глаза открываются тоже сами. Открываются, чтобы глянуть прямо и преданно (спина прямая, подтянутая, руки по швам, чтобы вам немилосердные боги даровали по ночам только кошмары!).

— Почему вы не используете магию, адептка?

Он схватил меня за руку, повертел, резко отпустил и уперся мне в лицо своим взглядом. А взгляд такой суровый, такой тяжелый.

— Ваша печать уже стёрлась.

Да что ж вы, мастер, делаете с несчастной испуганной мной? И вопросы такие странные. Неужели не понятно? Не настолько же вы глупы, уважаемый?

— Плохо владею, — сказала и добавила придури во взгляд. Это всегда помогало. Помогло и в этот раз — Хараевский отдвинулся от меня подальше. А то прямо чувствовала его дыхание на своей щеке, про запах его пота вообще молчу. От меня же не лучше. И я стесняюсь, между прочим. И взгляд сразу стал такой немного понимающий, но больше — издевательский.

— А, понимаю, — протянул он саркастически, — домашнее образование!

Я опустила глаза в пол, но подбородок вздёрнула, а губа будто сама собой закусилась. И всё же ответила:

— Оно самое, мастер.

Он отступил на шаг, стал в свою любимую позу — сложил на груди руки — и уставился на меня. Я надеялась, очень-очень надеялась, что он сейчас покажет мне пальцем на дверь. Ну, или хотя бы скажет, что временно отстраняет меня от занятий. На то самое время, пока не я овладею магией в достаточной мере. Но, приподняв на мгновенье веки, я увидела вовсе не молчаливое негодование. Нет, какое там негодование? Там было удовлетворение. И не просто удовлетворение, а глубокое у-довлет-во-ре-ни-е. Глубочайшее просто! Будто я ему подарок сделала. И вот прямо почувствовала, что всё, они пришли, явились по мою душу… Большие такие, очень-очень крупные. Неприятности.

— Давайте отойдём в сторону.

И мы отошли. Декан махнул рукой, и в круг тут же вышла пара адептов и не долго приглядываясь, вцепились друг в друга, а мы стали в сторонке, там, где никого не было. И декан продолжил в очень странном тоне:

— Прекрасно! Я вам помогу овладеть вашей магией.

Я глянула на него исподлобья. Хараевский улыбался. И глаза, и губы улыбались, даже орлиный нос на этом улыбающемся лице, казалось, радовался. И такой преподаватель был весь счастливый, что я поняла — всё. Всё у меня плохо, и даже хуже, чем просто плохо. И мне стало совсем грустно.

— И не надо на меня так смотреть! — его улыбка куда-то спряталась, и снова передо мной был гордый и суровый «самый красивый мужчина Академии». — Я вам помочь хочу!

А я поняла, что у меня тоска. И что тоска пропитала меня насквозь — сверху вниз и сзади наперёд, и даже наискосок крест накрест. И всё за какие-то мгновенья. Короткие мгновенья, между произнесением слов «Я вам помогу овладеть вашей магией» и осознанием, что необходимая помощь будет происходить от того, от кого бы очень не хотелось её получать. Он хочет помочь? А почему выражение лица у него такое… кровожадное? Такое, будто он получил для расправы долгожданную жертву и сейчас будет вкусненько кушать? Монстр какой-то. Орлиноносый монстр…

Нет, ну правда, что я ему плохого сделала? Почему я, учась совсем на другом факультете, знаю это здание, этот зал, этих адептов-боевиков лучше, чем своё, родное? Может, «самый красивый мужчина Академии» подозревает меня в чём-то? Или хочет, чтобы я ушла из Академии сама?

А вот сейчас, от одной только этой мысли, я начала злиться. По-немногу, по чуть-чуть, я стала закипать. И если моя догадка верна, то он промахнулся. Я вспомнила ищеек отца, сводных братьев, свою жизнь после смерти мамы и поняла — из Академии меня можно будет только вынести. И вынести только мёртвой. Я буду цепляться за это место всем, что у меня есть, даже магией, которая больше похожа на тяжелый и неповоротливый питоний хвост в три метра длиной. Я буду здесь учится! И никакой Хараевский мне не станет помехой, как бы он мне не нравился, как бы я его не опасалась и как бы ему не хотелось меня съесть!

— Да, мастер, — я натянула маску каменной непоколебимости и сделала ритуальный поклон.

— Вот так-то лучше, — слова вроде по смыслу были одобрительные, но интонация совершенно недовольная. Что за человек? Что опять не так? Я же согласилась. И я подняла на него глаза. Он опять сверлил меня взглядом. Губы сжаты в нитку, глаза прищурены, ноздри раздуваются. Что ещё не так?!

— Так, — он приподнял одну бровь. — Два раза в неделю приходите ко мне…

К нему? Это куда же? У меня дрогнули ноги. Опасаясь худшего, опустила взгляд.

— Сюда, в зал. Будем учиться. Я после тренировок буду говорить, когда приходить.

Я смотрела в пол. Надо, значит, буду. Теперь не просто хотелось овладеть магией, а хотелось сделать это быстро. Очень-очень быстро. Я взглянула на Хараевского. Он уже не обращал на меня внимания и внимательно следил за поединком в круге, и такое у него выражение лица было… Моё желание стало только крепче, потому что нельзя следить за поединком с таким довольным лицом. Ну нет там ничего такого, чтобы быть таким счастливым. Хотя может это тень относа, конечно…

И я только укрепилась в своем мнении — быстрее, как можно быстрее овладеть магией! А то эти участившиеся встречи с деканом боевого факультета к добру не приведут.

Конечно, принятое решение заставляло меня думать о способах овладения магией, но вот заняться вплотную этим вопросом не было ни сил, ни времени. Я говорила себе утром — всё, сегодня же пойду в библиотеку, после занятий и пойду. И я шла. Если не было никаких других занятий или тренировок. Шла, делала все задания, что нам давали для самостоятельной работы на завтра, все, что мне давали для досдачи, а потом вдруг резко нужно было бежать то на ужин, то на тренировочное занятие, то на разбор боёв, то ещё куда-нибудь, и когда освобождалась минутка, её хватало только на то, чтобы подумать: «И сегодня не успела!» и уставшей упасть на не разобранную постель.

Уставала я нечеловечески. Зато дурные сны почти не снились. Наверное, организм настолько выматывался, что не было сил даже видеть сны. И меня это радовало — я устала убивать. И быть убитой тоже устала.

И однажды на перерыве между занятиями я услышала обрывок чьего-то разговора: «… ну как в детстве, помнишь, ещё в школе нас учили это делать с помощью шарика?»

И оглянулась посмотреть. Одна адептка другой показывала какой-то пасс рукой, будто держала в широко растопыренной ладони шар и поворачивала его пальцами. Другая радостно кивала — да, она помнила.

Я заинтересовалась. А у кого мне было спрашивать? Правильно — у Ариши. И за обедом я спросила у неё. Неожиданно эта тема оказалась настолько благодатной, что я удивилась — большинство соседок по столу с увлечением стали рассказывать о том, как они овладевали магией. Всё оказалось довольно просто!

Девицы не только вспоминали всё смешные и каверзные случаи, но и с удовольствием показывали все мелкие хитрости и приёмы, которым учат самых маленьких магов, показывали мне как правильно ставить пальцы. Да так, что я только успевала смотреть и запоминать, оставляя им воспоминания, а себе приобретая навыки.

Трудность была в том, что мне некогда было отрабатывать то, что у всех уже было доведено до автоматизма и было почти уже их естественным продолжением. Я, конечно, приходила в назначенные дни на занятия к Хараевскому, но он почему-то занимался со мной совсем другим. Я должна была сидеть на полу с закрытыми глазами и пропускать сквозь себя магию туда и обратно — через руки, ноги, голову, туловище. Магию нужно было раздувать и сжимать внутри себя, скручивать, сворачивать и расплетать в мелкие пряди. У меня получалось плохо. Ощущение рвущегося из рук толстого каната во время ледяного зимнего шторма не покидало меня — магия толстой скользкой змеёй вырывалась из рук, извивалась и норовила шлепнуть меня по носу. Я выходила с этих занятий мокрая, как мышь, под недовольным взглядом орлиноносого декана. Хорошо, что он не сопровождал свои взгляды словами, а то я вообще не знала бы куда деваться. В общем, это было совсем не то, чего мне не хватало.

Мне казалось, что правильная постановка пальцев, рук и всего корпуса были бы сейчас важнее. Умение получить отклик магии, провести её и сконцентрировать где-то в руке или даже на пальцах — вот то, что меня интересовало. И поэтому я практиковала всё, что слышала от адепток в единственное свободное время — когда перемещалась по Академии. Из едальни в общежитие, из общежития на занятия, из корпуса в корпус — все эти минуты я посвящала правильной постановке пальцев, отработке мелких пассовых движений и попытке сконцентрировать искру магии на пальцах или ладони.

И именно в один из таких моментов я так увлеклась, потеряла из виду Аришу — я всё пыталась одолеть одно особенно заковыристое положение растопыренных пальцев, которое мне никак не давалось. Я, конечно же, не смотрела под ноги, и в толкучке, что вечно сопровождала движение адептов по коридорам, столкнулась с кем-то, и стала заваливаться. Меня подхватили сильные руки, и когда я подняла взгляд, то увидела белозубую улыбку парня, что помог мне стать на ноги.

Вокруг нас тут же начался затор, как на реке по весне, когда льдины, бывает, сцепляются друг с другом и корягами и перекрывают движение другим. Парень, высокий и тонкий, какой-то гибкий, как ласка, с темными, блестящими как южные вишни глазами. Он улыбался и глазами, и вообще всем лицом, и на гладкой, матовой смугловатой щеке темнела умильная девчоночья ямочка.

— Ай, красавица, зачем падаешь, дорогая?

Я, ошеломленная неожиданным падением и таким панибратством, не нашлась что ответить, да и сердце только-только поднялось на своё место и едва стало восстанавливать нормальный бег, тоже забивало дыхание.

Я обвела взглядом окружающих. Несколько парней, видимо, шли с этим, с ямочкой на щеке, и остановились рядом. Среди них я увидела знакомое лицо — Джавад, невысокий, приземистый парень, который был на каждом разборе боёв у Хараевского, хотя на тренировочных занятиях мы не встречались ни разу. Я кивнула знакомому, он кивнул мне. А потом я словила удивленный взгляд парня, что не дал мне упасть. Он приподнял бровь, и перевел свои удивительные темные блестящие глаза с Джавада на меня и, махнув товарищам, чтобы шли дальше, опять улыбнулся, сверкнув ямочкой и подмигнул мне. А потом зашагал следом за всеми.

Я отошла к стене. Кусая губу, я смотрела вслед Джаваду. Он не обернулся, а как всегда, спокойный и неспешный, ушел за поворот коридора. Зато обернулся тот, с глазами-вишнями, ещё раз легонько улыбнулся и скрылся за тем же поворотом. И он точно увидел, как я смотрела вслед.

Джавада я приметила на первом же разборе боёв. Он был похож на утёс, о который бьётся штормовое море, — вокруг шумели пришедшие адепты, здоровались, что-то обсуждали, махая руками, смеясь, громко перебрасываясь шуточками, а он казался таким мирным и сильным, когда сидел спокойный, молчаливый, какой-то умиротворённый, что мне захотелось пойти и сесть рядом. А лучше спрятаться за его спиной. Вот просто подойти тихонько, присесть рядом и сидеть так, отгороженной от всех этих шумных парней, которые норовили то по-мужски поздороваться со мной, то толкнуть в плечо, то что-то громогласно спросить.

Но почти сразу тогда появился декан, и все занялись делом — смотрели, обсуждали, кое-кто даже пробовал какие-то приёмы прямо здесь, спорили, снова пробовали. А он слушал молча, внимательно следил за разговором, но не лез, пока его не спросили. А кода спросили коротко, но очень толково высказал своё мнение и опять замолчал. Да, рядом с этим сорочьим гнездом он был островком спокойствия и равновесия. И так было на каждом разборе. Мне каждый раз хотелось сесть поближе, но я удерживала себя от этого порыва, и просто незаметно наблюдала за ним.

Я на каждом тренировочном занятии ждала, что вот сегодня, вот сейчас он придет. Мне было ужасно интересно увидеть, как он будет драться. Ведь по стилю боя можно кое-что узнать о человеке.

Но сколько ни ждала, ещё ни разу не дождалась. Видимо, его занятия были в другое время, и мы никогда не пересекались. А тут такая неожиданная встреча, я увидела его в коридорах Академии. Только я в таком смешном и неловком положении…

Но я ему просто кивнула, и он мне просто ответил таким же кивком. Как знакомой, как ровне. И даже не придал значения тому, что я чуть не упала, не отвел взгляд, не стал делать вид, будто мы совсем незнакомы. Приятно!..

А ещё меня несказанно порадовало, что рядом не было Ариши. Она бы не пропустила того, что я смотрю вслед парню. Стала бы расспрашивать, забросала бы меня вопросами, замучила так, что я не смогла бы отмолчаться, и если бы не в этот раз, то уж в другой точно вынудила меня всё рассказать. Хотя рассказывать было нечего. Ну заметила парня, ну на одни занятия ходим. О чем тут говорить?

Он на меня как раз внимания не обращает. Многие парни-боевики сначала не знали как вести себя со мной: кто-то развязно приветствовал, кто-то делал вид, что меня не видит. Но это было до первого боя. А потом, когда я дралась как раненая дикая кошка, загнанная кошка, не жалея ни себя, ни их, парни уже просто коротко приветствовали, как старого товарища, и девушку во мне, похоже, не видели.

По крайней мере, никто не пытался строить глазки, приглашать на свидание или, спасите немилосердные боги, проявлять внимание как сводный братик… Опять заныла, зачесалась спина. Ох уж этот братик… Хоть не вспоминай его совсем.

Именно для того, чтобы хоть иногда встречаться с таким спокойным и симпатичным Джавадом, я ходила на все разборы боёв. Мне многое было там непонятно, а большей части я просто не могла сделать либо потому, что была слишком слаба физически, либо потому, что моя магия была ужасно непослушна и неподатлива, и поэтому все эти разборы, казалось, не были полезны.

Я садилась где-то позади всех, но так, чтобы Джавад был виден хоть периферическим зрением, и смотрела на мерцающие проекции, слушала, что будут говорить боевики, и всё ждала, когда раздастся тихий низкий голос.

Самое удивительное было то, что как бы громко не обсуждали или спорили все остальные, как только Джавад подавал голос, се замолкали. Он никогда голоса не повышал, нет! Но все прислушивались к его словам, и это было волшебнее самой сильной магии.

На этом моменте я всегда начинала завидовать. Вот прямо откровенно завидовать до звериного воя. Как бы я хотела вот так же весомо сказать пару слов, и чтобы меня все слушали… Особенно было бы приятно владеть таким умением в то время, когда отец вплотную занялся моим… ну назовем это воспитанием.

И, конечно, когда Хараевский обязал меня быть на разборе, я пришла. Мне хотелось увидеть Джавада, и хотелось понять, не изменилось ли его отношение ко мне. До сих пор испытывала неловкость, когда вспоминала, как парни из его компании смотрели на меня, когда я чуть не упала. Я не мечтала, что он будет проявлять ко мне знаки повышенного внимания, но если хотя бы не изменит своего отношения, мне и этого уже будет достаточно. Поэтому я не только пришла на разбор, но и постаралась сделать это заранее. Мне хотелось увидеть, как Джавад зайдет в тренировочный зал, как сядет на своё привычное место, как с ним будут здороваться ребята, и самой кивнуть в знак приветствия, как это было всегда.

Я не доела ужин, а дожевывала на ходу пирожок и летела быстрее в корпус Эффа. Но, как я ни спешила, всё же опоздала. Джавад был уже в зале, но там кроме него, пришедшего необычно рано, там был ещё и тот гибкий улыбчивый парень с вишнёвыми глазами. И когда я зашла в зал, он подскочил, разулыбался так, будто встретил самого важного человека всей своей жизни, раскинул руки в стороны с явным намерением меня обнять:

— Здравствуй, дорогая! Здравствуй, красавица! Как я рад видеть тебя! Откуда ты здесь? Здесь дерутся, это не для прекрасных хрупких снежинок!

Я немного ошалела от такого напора, смотрела на него какое-то мгновенье, чувствовала, как у меня расширяются от изумления глаза, но всё же увернулась, и в объятья не попала. Фактор неожиданности сыграл свою роль, и я не сразу сообразила, позволив дистанции недопустимо сократиться.

Ох, не нравится мне это — я тут скоро совсем расслаблюсь, в стенах этой Академии, уже не хожу на цыпочках и не вжимаюсь в стены, не реагирую так быстро, как раньше. Хотя вот сейчас было бы совсем нелишним быстро отойти и слиться с местностью. Я обернулась посмотреть с чем бы тут слиться, но голые белые стены как-то не располагали. А жаль. Сейчас было бы нелишним уйти от внимания это шумного парня.

Я кивнула всем сразу: и Джаваду, и этому радостному его приятелю, и другим парням, кто уже был в зале, и прошла к своему месту, пытаясь игнорировать поток слов и активную жестикуляцию человека, с которым мы не были знакомы. Но этот весельчак ничуть не смущаясь, оказался рядом.

— Как зовут тебя, красавица? — сиял он зубами, которые на фоне его смуглой, с оливковым оттенком кожи, казались невероятными в своей белизне. Руки всё так же были распахнуты, будто ворота приветливого дома. Распахнуты, но так, в отдалении. Ну хоть не норовил обнять, и то хорошо. А то я начала нервничать: слишком уж много мне в последнее время мужских объятий доставалось, я стремилась категорически их уменьшить. Поэтому сделала вид, что мне страшно интересно, из чего сделаны стены и чем они покрашены, и какой оттенок белого — синий или кремовый — они имеют, ну и вообще. Одним словом, я отвела взгляд в сторону и сделала вид, что его рядом вообще нет. Но тут он сказал слова, которых я не смогла проигнорировать. Более того, я очень, вот прямо сильно удивилась, услышав:

— Джавад, брат, дорогой, познакомь с девушкой! Такая красавица! Ты же знаешь её! Познакомь, а?

Брат? Этот улыбчивый парень — брат Джавада?

Я даже забыла, что игнорирую его, и повернулась, чтобы попытаться найти сходство в этих двоих. Джавад подошел неспешно, как всегда, слегка поклонился и представил мне брата:

— Зиад, мой старший брат. А это Рада, — кивнул он мне, улыбнулся очень вежливо и столь же прохладно. Я удивилась ещё больше, когда услышала про старшего брата. Я бы, наоборот, решила, что более основательный Джавад старший. Заметив моё удивление, он уточнил: — Мы из двойни.

— Очень приятно, — склонила я голову, пряча не столько глаза, сколько изумление.

А когда справилась с чувствами и подняла глаза, Джавад уже возвращался на своё место. Разочарование пришлось скрывать уже привычным образом — одев маску непоколебимого спокойствия. Да, мама бы меня не похвалила: расслабилась, ой как же я расслабилась!

Желание общаться с несмолкающим старшим братом и так было слабеньким, а теперь, когда младший ушел на своё привычное место в другом углу зала, и вовсе хотелось ему пожелать дальнего и какого-нибудь ну очень затяжного путешествия. И даже искать сходство как-то расхотелось.

Я смотрела бы перед собой — подумаешь, трудность. Но нет! Это парень был просто вездесущим! Он уселся прямо напротив, так, что если смотреть только прямо перед собой, то единственное, что мне попадало в поле зрения — это лицо нового знакомца.

Отводить взгляд было бы сейчас непросто невежливо, а вызывающе, и я постаралась смотреть сквозь него. Это было не так уж просто, потому что это лицо обладало очень подвижной мимикой, а ещё эта ямочка на щеке… В общем, привлекало внимание мимо воли. И я наблюдала улыбку, мимику и очень активную жестикуляцию. И уж поневоле сравнивала внешность братьев.

Сходство у них было не настолько сильным, чтобы, увидев их рядом, заподозрить родство. Хотя теперь, когда я знала, что они близкие родственники, было очевидно, что у обоих одинаково смуглая кожа, близкий цвет смоляных волос и похожие тёмные глаза, форма бровей и ушей. Но при всём при этом слишком много было у них различий.

Зиад был выше едва ли не на голову, даже теперь, когда сидел на ковре тренировочного зала, к тому же был тоньше и гибче. Нет, щуплым он не был, и плечи у него были такие же широкие, как у брата, но он производил впечатление ловкости, а Джавад со своей более широкой и приземистой фигурой — впечатление силы.

— Ра-да, — перекатывал на языке моё имя Зиад. Глаза его были прикрыты, на губах блуждала улыбка сластёны, жующего долгожданную сладость. — Радость моя…

Я резко оборвала его:

— Не смей называть меня радостью!

Так звала меня только мама, и я не хотела, чтобы незнакомые скалозубы тревожили мою память. Он же, будто не слышал, продолжил говорить и рассматривать меня:

— Рада, ты на боевом учишься?

Хотелось сказать уже какую-то гадость, чтобы он отстал уже, но я взяла себя в руки и ответила вежливо, но холодно, чтобы не поощрять:

— Нет, на общей магии.

— Увлекаешься боями? — он казался удивлённым.

Я тихонько фыркнула.

— Практически да, — не стала скрывать сарказм, и продолжила уже себе под нос: — Как тут не увлечься…

— Ты видела, как мой брат бьётся, а? — так же жизнерадостно продолжил Зиад, играя бровями, будто играл ими в мяч, и, продолжая жестикулировать руками, всё норовил дотронуться моей руки хотя бы пальцем, хотя бы едва-едва.

Я сложила руки на груди, чтобы спрятать их подальше, и кивала, но старалась смотреть больше на тех, кто заходил в зал. На слова собеседника почти не обращала внимания. То, что он болтун, я поняла сразу, а такие люди только засоряют уши словами, не люблю таких.

— Он у нас самый сильный в семье! Он наша гордость!

— Понимаю, — снова покивала я головой. Адептов было много, вот уже появился и Хараевский. Все притихли.

Думала, что новый знакомый уйдет к брату, и я смогу как всегда тихонько весь разбор наблюдать за Джавадом. Но ошиблась. Этот улыбчивый парень лишь пересел лицом к декану, но остался сидеть рядом. Более того, он сел между мной и братом, Джавада за его широкими плечами я рассмотреть не могла.

Декан не стал терять время попусту и, едва поздоровавшись, активировал первый кристалл. Ну что ж, я не удивилась. Последний мой бой, где Зверевскому не повезло, вслед за чем и сам Хараевский схлопотал по лицу, был событием, и то, что его будут разбирать первым, не вызывало сомнений. А я только вздохнула — не люблю быть в центре внимания. Тем более — такого.

Зиад, сидевший рядом, то и дело поглядывал на меня. Я против воли улавливала эти взгляды, потому что иногда нет-нет, да и косилась в его сторону. Вот только этот белозубый всё время оказывался на пути моих взглядов. Там, где-то за его спиной, сидел его брат. Вот кого хоть в профиль, хоть издали я хотела видеть боковым зрением. Но чтобы это братское недоразумение ничего о себе не вообразило, пришлось контролировать свой взгляд. Вот только мой новый знакомый свой интерес не очень-то стремился скрыть. И хоть и косился, но молчал. Вот и хорошо, вот и умница! А то я не ручаюсь за себя. Могу ведь среагировать как там, на светящейся проекции…

Когда показ закончился, Хараевский задал привычный вопрос:

— Итак, какие ошибки бойцов вы заметили?

Парни сразу зашумели, наперебой высказываясь, а я сидела, молчала, смотрела в пол. Да, во время этого боя я только и делала, что ошибалась. Вот только Зверевский тоже не был идеальным бойцом. Но самое главное… Самое главное для меня — мои нечестные и сплошь ошибочные приемы хоть и были нечестными и ошибочными, но… работали. Поэтому я не очень-то расстраивалась, слыша критику. Ведь это я припечатала Зверевского, а не наоборот. Да и декану досталось. А между правильностью и эффективностью, я выберу эффективность. Это простой, хоть и горький жизненный опыт. И пусть все катятся со своими мнениями куда хотят.

Да и запись боя… Очень, очень приятно такое видеть! А тот момент, когда Хараевский снова получил по лицу, хоть и не в жизни, не на самом деле, а снова порадовал меня — я не смогла сдержать улыбки. И даже немного восхитилась собой: мои движения были настолько быстрыми, что смазывались, да и полный удивления взгляд орлиноносого, когда я уже метнулась от него, и краснота на скуле… Это было так приятно, будто кто-то большой и пушистый обнял меня и потерся!

— Рада… сть моя, ты восхитительна! — услышала я тихий шепот.

Что? Радость? Я повернула голову и с негодованием поняла — этот Зи… как его там? Смотрит на меня как ребенок на леденец. Пришлось добавить во взгляд предупреждение — не лезь, зашибу. Он наткнулся на этот красноречивое свидетельство моей воинственности, округлил удивленно глаза и вдруг тихо рассмеялся.

— Ты маленькая страшная снежинка!

Эти слова! Эти взгляды! Это… Это… Это издевательство какое-то!

— И не смотри на меня так влюблённо! — сказал… этот просто не знаю кто и ехидно усмехнулся. Я только рот приоткрыла, чтобы что-нибудь такое ему прошипеть злое-презлое, но он быстрым и ловким движением переместился к брату. А я… Я хлопала глазами и губами — возмущение кипело и клокотало в груди, пытаясь вылиться в слова, да вот только слушатель уже не обращал на меня ни малейшего внимания.

Зато декан не промолчал.

— Ну, адептка Канпе, что расскажете о собственных ошибках?

Я поднялась, затягивая время, чтобы взять себя в руки, повела плечом, опустила глаза. Покусала губы, поморгала.

— Ну… — потянула. А потом подняла взгляд на Хараевского, который снова стоял, сложив на груди руки, и смотрел на меня так, будто всей фигурой хотел сказать: «Я очень внимательно вас слушаю!» и что-то издевательское было в его позе и взгляде. Будто он слова эти он хотел сказать таким ядовитым тоном, от которого всё вокруг дымилось и плавилось.

Я и сказала, чтобы не смотрел так больше:

— Не важны здесь ошибки.

— Почему?

— Мои успехи налицо, — и я выразительно потерла щеку и пристально вглядывалась в его лицо — где там следы моих рук? Где там та самая левая щека, которую, как мы все только что видели, тер после боя он сам? Намёк более чем прозрачный, а вслух хамить мне воспитание не позволяет.

— Адептка! — у орлиного носа так выразительно раздулись ноздри, что я скромно потупилась.

— Извините, мастер, — пробормотала, похлопала ресницами и послала самый раскаянный взгляд прекрасному мягкому покрытию на полу нашего зала для тренировок. Парни, казалось, не дышали. Ещё бы! Легендарному декану, самому выдающемуся воину Академии Королевской Магии какая-то девчонка нахамила.

— Пятьдесят отжиманий! — прозвучало грозное.

Я мгновенно упала и стала отжиматься.

— На кулаках! — ещё более грозное.

«Ой, ой, испугал!»

На кулаках, так на кулаках, и я стала отжиматься на кулаках, спокойно, размеренно, как некоторые ложку с едой ко рту подносят. А декан продолжил говорить, хотя в речи то и дело мелькало рычание. Не иначе взгляд его падал на меня. Ну извините, мастер, очень уж я не люблю, когда меня кто-то называет радостью, а потом говорит, что я смотрю на него влюблённо, ну и пусть это были не вы. Но пришли уж точно не ко мне, я не картинка рисованная, чтобы приходить, смотреть на меня. А пятьюдесятью отжиманиями меня не испугать. Пятьдесят отжиманий это не пятьдесят плетей…