Не сердите толстяка

Глава тридцать четвёртая

Явился не запылился. А чего ему пылиться? На машине чай прикатил, а не пешочком от автобусной остановки чапал. Да и в том же общественном транспорте, о чистоте только мечтать остаётся. Кто не понял, я про деда Гордея сейчас, отца бабули моей. Тоесть прадеда, если кто сам сообразить не может.

Посмотрев на него очень легко понять значение выражения «морда кирпича просит». Во всяком случае, меня такие мысли посещают. Всегда посматривает на людей свысока, типа я пупок, на этой горке, а вы так, быдло. И всё это при внушительной внешности. Правда, чуток пониже нас с отцом, на пол головы примерно, но во времена его молодости наверняка считался великаном. Семьсот пятьдесят лет это вам не кот чихнул.

Хотя и выглядит, лет на пятьдесят, не больше. Но опять же, всё ради имиджа: большой начальник должен быть в возрасте. Иначе уважать не будут. А в остальном, русые волосы, голубые глаза — родня как-никак. Ну и усы с аккуратной бородкой на подбородке, с начисто выбритыми щеками. Говорю же — рожа кирпича просит.

Зашёл, вальяжно поздоровался, уселся на мой стул. Да пофиг, что я стою поближе к холодильнику, сидел-то на нём раньше я. Значит на мой сел, гад. И вот пристроив зад, внимательно посмотрел на смутившуюся и зардевшуюся тёть Аню. Потом перевёл взгляд на Игоря, вздохнул и, уперев в меня тяжёлый взгляд, наехал:

— А здороваться тебя, внучок, не учили?

— Так ведь здороваться, это здоровье желать, — пожимаю плечами.

— А ты мне, значит, не хочешь пожелать долгих лет жизни? — приподнимает бровь.

— Отчего же, — искренне улыбаюсь, — долгих лет тебе, дедуля. Но здоровья не желаю, болей сколько влезет. Можешь даже тяжело. Мне не жалко.

— Борзеешь, щенок? — буравит взглядом.

— Кхм… Тима, угомонись! — сурово приказала бабушка.

— Да я что? — пожимаю плечами. И обращаюсь к отцу: — Пап, ты не в курсе, кто щенков рожает?

— В курсе, — вздыхает отец, — и в другое время, с удовольствием бы повыяснял отношения, но бабка твоя права. Не время сейчас для этого…

— Ого, — Гордей отводит от меня испепеляющий взгляд, — ты, что же это, Вадим, поумнел?

— Тебя, только что, дураком назвали, — на всякий случай расшифровываю отцу.

— Я заметил, — огрызается батя, — Тимка, если не прекратишь подливать масло в огонь, пойдёшь наверх пиво хлебать.

— А вот это верное предложение, — кивает дед, — нечего детям в дела взрослых влезать. Он же у нас ещё даже Испытание не прошёл, так что, как несовершеннолетний не только право слова не имеет, так ему ещё и пиво пить рановато, — усмехается. — Иди, Тимоша наверх. Пиво так и быть можешь взять с собой и этого с собой забери, — тычет пальцем в Игоря.

— Это мой брат, — стискиваю в кулаке бутылку, — и не тебе решать, где нам находиться.

— Тима, — пытается урезонить меня бабуля, заметив, что дед начинает подниматься и гневно сверлит меня взглядом.

— Мне решать, — рычит, поднимаясь, Гордей. — И если скажу, что ты с этим бастардом, должен сидеть наверху и ждать пока взрослые разговаривают, то ты должен заткнуться и бежать наверх. Ясно, щенок.

Стало обидно за брательника. Какой же он бастард? Он же законный сын в отличии от тёть Ани. Это к нему никак не относится. Может предложить деду погуглить значение этого слова?

— Да пошёл ты! — показываю оттопыренный средний палец и пояснил для особо одарённых: — Хочешь, карту нарисую, как добраться?

А дальше события понеслись вскачь. Тёть Аня ахнула, прижав руку ко рту, дядь Саша поперхнулся своим кофе, Тома просто улыбнулась, а батя с бабкой рявкнули в голос:

— Тимка!

Ну, а дед Гордей вскинул перед собой правую руку и сделал движение, как будто стряхивает воду, только не вниз, как это делается обычно, а в мою сторону. Я рванулся в бок, пытаясь уклониться от заклинания… боли. Реальной такой, скрутило не слабо. Рядом, стоя на одном колене, хрипел от боли Игорёк. Так вот почему не успел увернуться, масштабно шваркнул. Вот за что брательника-то? Как больно-то!!!

Отец и бабка только начали вставать, а Игорёк уже прыгнул вперёд, пытаясь достать Гордея. Точно, он ведь Перевёртыш, значит, едва ли, процентов двадцать-тридцать получил от моих ощущений. Как же больно-то, как будто в зубы вставили отбойный молоток и включили. Особенно хорошо было, когда этот отбойник срывался с зубов и влетал на всю длину в мозг.

— Сидеть, — рявкнул дед, сделав жест левой рукой, как будто прижимая к полу. Бабуля и батя просто шлёпнулись на пятые точки, хорошо хоть не на пол, остальных вообще вдавило в сидения. А вот правой, он просто отмахнулся, от летящего на него огромного пса в футболке. Игореху просто смело в стену, раздался отчётливый хруст костей, и на пол рухнул весь изломанный от сильнейшего удара брат. На груди деда полыхал яростным красным светом какой-то амулет.

— Может просто убить его, — смотрит на корчащегося от боли меня, — столько проблем разом решится. Хотя нет, конечно, кто же разбрасывается такими кадрами, — с улыбкой смотрит, как отец и бабуля яростно пытаются вырваться из оков заклинания. У бати на груди, горит огнём охранный амулет. А бабулиными серёжками, можно разом осветить весь квартал «Красных фонарей» в Амстердаме. Что же такое на груди у деда Гордея, если даже их сверхмощные защитные амулеты, сделанные совместными усилиями, не могут справиться. Точнее справляются, но очень медленно…

— Ну, а что вы хотели? — это уже им. — Думали я просто так приду к вам, без подстраховки? Доигрались, детки?

— Отпусти, внука, — хрипит бабуля, с трудом шевеля губами. — Ему же больно.

— Ему полезно, — радостно потирает руками дед, — а то возомнил о себе, щенок, — и пнул по рёбрам, начавшего подниматься на лапы пса. Раздался хруст ломаемых костей и болезненный скулёж. — Лучший способ угомонить Перевёртыша, — поясняет с умным видом. — Это сломать кости. А как начнёт восстанавливаться, ещё раз сломать. Ты лучше лежи не дёргайся, болезный, — добрым голосом говорит Игорю. — Не тебе со мной тягаться. А то зашибу ненароком, насмерть, кто за сёстрами присмотрит? — пёс униженно заскулил.

А я в это время, судорожно, среди волн боли, пытался придумать, что делать. Как уже рассказывал, могу унять любую боль, кроме случаев, когда голова раскалывается на части. Ну, неужели в той помойке, которой является моя память, нет ничего, что могло бы пригодиться?

— Ну вот и чего ты добился своим гонором? — Гордей присев на корточки возле валяющегося на полу меня, вздыхает: — Только с дочерью помирился. Эх… Хотя с другой стороны, — качает головой и улыбается, — давно требовалось, преподать, вам всем, урок послушания.

И тут я придумал, что делать. Скажу честно, это был экспромт, очень я бы сказал плохой экспромт. Резко втянул щёки, втискивая их между зубов, и сжал что есть силы, откусывая с внутренней стороны куски мяса. Дикая естественная боль ударила в мозг, напрочь вымывая боль колдовскую.

— Ревматизм, — выплёвываю из себя слова, вместе с ошмётками плоти и кровью, прямо в удивлённое лицо деда Гордея.

Рефлекторно дёргается от брызг и падает на спину, потому что не может разогнуться. Получите и распишитесь! Я тебе сейчас покажу, почему Лекари боевой класс. Проклятие, основанное на болезни, да ещё и сдобренное моей собственной кровью, через боль, это не шутки. Да ещё и ярость Берсерка нахлынула.

Ринувшись вперёд, навалился сверху, схватил его за цепочку с амулетом и рванул, что было сил. Порвалась, а куда она денется. После определённой границы рвутся все амулетные цепочки, иначе можно и голову оторвать ею. Руку опалило огнём, как будто до костей прожгло. А может и прожгло, смотреть некогда. Отбрасываю в сторону святящийся амулет обугленной рукой, потом посмотрю насколько серьёзно. Плохо, что в кулак не сжимается. Ну так есть же левая! Не пинайте Лекаря, иначе Витязь-Берсерк разобьёт вам лицо, даже лучше, чем кирпичом. Пусть и левой рукой.