Нежность Аксель

4

— Ты даже не попытался! — гремел голос Бенедикта.

Антонен поднял глаза к небу и зло ответил:

— Из него ничего нельзя было выжать. Он спекся уже перед первым поворотом. Когда я попробовал заставить его приложить усилие, он не смог.

— Ты не взял хлыст!

— Неправда. Я стегнул его, но это ничего не изменило. Мне что, нужно было забить его? Он все равно ничего не мог сделать, а я бы нарвался на выговор!

Рассерженный оттого, что на него нападали с упреками, Антонен выпрямился во весь рост. Куртка наездника дома Монтгомери — голубая, с массивным синим лотарингским крестом и клетчатыми рукавами — оттеняла загар. Он сорвал с головы шлем, поверх которого была надета шапочка, сочетающаяся с остальными цветами. Он тоже был обескуражен выступлением Макассара и знал, что это не его вина. Полностью разделяя раздражение Бенедикта, он вспомнил странное предостережение Констана в то утро: «Не требуй от этого коня слишком многого. Сегодня он словно не в своей тарелке!» Разумеется, он не придал этим словам значения, мнение Констана ничего не значило. Добрый малый прекрасно жил среди чистокровных лошадей, не так-то много о них зная. Между тем Макассар действительно повел себя не как виделось.

Антонен развернулся и направился к Аксель, которая разговаривала с конюхом. Макассара вымыли под душем, но он выглядел ослабевшим, стоял с потухшими глазами и опущенной головой.

— Почему ты позволила вывести его на старт? Констан считал, что он приболел. Он тебе об этом не сказал?

— Констан? — с изумлением переспросила она.

— Разумеется, тебе наплевать на его слова. Впрочем, мне тоже…

Он вздохнул и расстегнул ворот. Перед стойлами, в которых отдыхали лошади, легкий теплый ветерок смягчал послеполуденный зной.

— Продолжай выгуливать его шагом, — бросила Аксель конюху.

Хотя она и была очень расстроена, но старалась не показать этого. Как и у всех, кто проводил утренние часы на ипподроме, за последние дни ее кожа приобрела приятный золотистый оттенок, и Антонен вдруг перестал думать о скачках. Даже если бы Аксель была незнакомой женщиной в толпе, он заметил бы ее. Ярко-синие глаза, длинные золотистые волосы и ладная фигурка… Все вызывало в нем желание. В льняном жакете она казалась ему неотразимой. Почему она больше не хотела его? Проведенные вместе минуты оставили в нем самые лучшие воспоминания. После близости она смеялась и потягивалась как котенок, а он таял от нежности.

— Антонен, хочешь мою фотографию? — пошутила она.

Взглянув вокруг, он удостоверился, что Бенедикта нет поблизости, и ответил шепотом:

— Даже если ты мне не веришь, я по-прежнему влюблен в тебя.

Аксель покачала головой, несомненно, готовая поставить его на место, но у нее не оказалось для этого времени, потому что ее окликнули из-за барьера.

— О, черт возьми… Кто там еще? Боже мой, что за дурацкий день!

— Кто это?

— Младший Стауб. Предупреждаю, он ничего в этом не смыслит.

С натянутой улыбкой она подошла к мужчине лет тридцати, который отчаянно подавал ей знаки. Антонен несколько минут провожал ее взглядом: забавно было наблюдать, как она соблюдает светские условности. Эта роль ей весьма подходила, но еще пикантнее она выглядела, когда в джинсах и куртке, с надвинутым на глаза козырьком кепки, обрушивала бурю упреков на нерадивого ученика.

Услышав шум мотора коляски Бенедикта, Антонен направился в другую сторону. Ему нужно было зайти в раздевалку наездников, чтобы сменить шлем. Конь Стаубов был поставлен в пятый забег. Пришло время забыть о Макассаре.

У Жана Стауба был великолепный вкус, и он без ложной скромности его демонстрировал. Похоже, в ресторане «Каскад», куда он привел Аксель и Бенедикта, Стауба достаточно хорошо знали и не обратили его внимания на то, что едва пробило семь часов, то есть для ужина еще несколько рановато.

Вволю порадовавшись замечательному выступлению своих лошадей, он перешел к другим темам и долго говорил о путешествии в Нью-Йорк, о своих делах, о своем проекте в Японии. Он обращался преимущественно к Бенедикту, не замечал своего сына и улыбался Аксель всякий раз, когда встречался с ней взглядом.

Когда беседа стала затягиваться, Ксавье воспользовался этим и сообщил, что он обдумал компьютерную программу, предназначенную для тренеров. Для Аксель его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Она напомнила, что ей это неинтересно, но он отбросил возражения беспечным жестом.

— Когда она будет доработана, вы ее опробуете, а затем, обещаю, уже не сможете без нее обойтись! Только мне нужно уточнить, что именно вам нужно.

— Она только что сказала тебе, что ни в чем не нуждается, — оборвал его Жан.

Он смотрел на сына с явным раздражением.

— Ты здесь не для того, чтобы подписывать договор, — добавил он. — Ешь утку, она остывает.

Уязвленный Ксавье сухо ответил:

— Мне уже не двенадцать лет, папа!

После неловкой короткой паузы Бенедикт вернулся к беседе.

— Для моего поколения эти компьютерные штуки совсем не понятны, однако я убежден, что они полезны. По крайней мере, что касается практического применения. В конце концов, от машин требуется только экономить наше время.

— Машина — это ваша память, к тому же безошибочная, — воодушевленно продолжил Ксавье. — Она освобождает вас от картотек, записных книжек, блокнотов, но главное — от забывчивости! Одним-единственным щелчком вы можете все отобразить на экране. Карьеру лошади, ее предков до двадцатого поколения, самый незначительный насморк, начиная с рождения… Вы можете руководить лечением животных, выписывать счета владельцам за пансион, за хранение соломы и овса…

— Хорошо, довольно, все понятно, — вздохнул Жан. — Ты просто не понимаешь, что тренер скаковых лошадей не работает, уткнувшись носом в экран, и что никакая статистическая кривая не заменит интуиции. Не так ли, Бенедикт?

Его тон показался Бенедикту несколько фамильярным, к тому же он не выносил, когда говорили за него.

— Одно другому, конечно, не помешает, — сказал он спокойно.

Оправдывать сына означало противоречить отцу. Снова установилась тишина, еще более тягостная. Жан повелительным жестом велел метрдотелю подать счет.

Когда они оказались возле машин, Ксавье предложил Бенедикту свою помощь и, разумеется, получил отказ.

— Я справляюсь сам, спасибо! Если хотите, можете положить мою коляску в багажник.

Аксель показала, как она складывается, и подошла вместе с Ксавье к задним дверям «альфы».

— Простите, что из-за меня накалилась атмосфера, — пробормотал он.

Вопреки ожиданию Аксель тихо ответила:

— Позвоните на следующей неделе. У меня будет больше времени, чтобы ответить на ваши вопросы.

Она закрыла заднюю дверцу, улыбнулась и подошла к Жану, который разговаривал с Беном, наклонившись к дверце. Ксавье услышал, как она произнесла несколько вежливых слов благодарности. И пока она устраивалась за рулем и медленно трогала машину с места, он следил за нею взглядом.

— Какая муха тебя укусила? — сквозь зубы процедил отец. — А я-то поверил, что ты предложил составить мне компанию в Лоншаме бескорыстно! Вообразил, что ты наконец заинтересовался лошадьми! Но нет, ты думаешь только о своем идиотском компьютере, о своих делах…

Ксавье пожал плечами и достал из кармана пачку сигарет.

— Ты снова куришь эту гадость? Лучше бы перешел на сигары, это не так вредно.

— Второй раз говорю тебе, папа: я уже не мальчишка.

— Но еще и не взрослый!

— Вот как?

— Ты даже не способен заработать на жизнь. Это я оплатил те занятия, которые ты хотел. Инженер! Если бы я знал, что, занимаясь своим ремеслом, ты будешь голодранцем, я бы не хлопотал.

— Какие хлопоты? — усмехнулся Ксавье. — Ты не пошел ради меня ни на какие жертвы, насколько я знаю. Уверяю тебя, я зарабатываю на жизнь — даже если и не в твоих масштабах.

— Что ты говоришь!

Остановившись перед роскошным «мерседес-купе», последним писком моды, Жан играл ключами, подбрасывая их на ладони. Ксавье достаточно хорошо знал отца, чтобы догадаться, что он ищет ссоры.

— Я пройдусь до метро, — решил он.

— Мы посередине Булонского леса. Иногда я спрашиваю себя, о чем ты вообще думаешь! Давай садись.

— Нет, спасибо. Приятного вечера, папа.

Из слишком частых стычек стало ясно, что между ними нет ничего общего, никаких точек пересечения.

— Подожди секунду! — остановил его Жан. — Перед тем как ты исчезнешь, я хотел бы кое-что уточнить. Оставь малышку Монтгомери в покое, хорошо?

— Ты можешь выражаться более определенно?

— Да, могу. С одной стороны, она милашка, с другой — это лицо, оказывающее мне платные услуги. Не надо охотиться в моих угодьях.

Он всегда хвастался перед сыном своими победами, даже не предполагая, что Ксавье охотно избежал бы такого рода откровенности.

— Твои угодья, услуги тебе, — повторил он ироничным тоном. — Ты действительно потрясающе выражаешься! Желаю тебе спокойной ночи.

Он удалился, не особенно торопясь, чтобы не получалось, будто он сбежал. Вечер был теплым, звездным, и в лесу еще оставалось много машин. По странной иронии судьбы Ксавье и впрямь оказался в таком месте, где не было ни автобуса, ни метро. Ему пришлось пройти всю дорогу от ипподрома в направлении Отей, и только тогда он достиг Парижа. То была бы приятная прогулка днем, но куда менее привлекательная в темноте. И зачем только он принял приглашение отца, брошенное сквозь зубы! А почему вообще оказался в Лоншаме? Его никогда не привлекало зрелище соревнующихся лошадей, хотя в конце концов оно оказалось более увлекательным, чем он предполагал. Во всяком случае, главным побуждением была вовсе не продажа компьютерной программы.

Он встретил пару, выгуливающую двух борзых на поводках, потом снова остался один. Аксель умрет со смеху, когда догадается о планах старого соблазнителя Жана Стауба! Она, несомненно, сможет поставить его на место, даже рискуя потерять владельца лошадей. И ее дед в инвалидной коляске это одобрит. Они оба были довольно- таки симпатичными, неожиданными и оригинальными, целиком охваченными страстью к лошадям, которая казалась единственным смыслом их существования.

На каком-то перекрестке к Ксавье пристала группа трансвеститов, предложение которых он отклонил. Он был уже недалеко от ворот Пасси и начал колебаться, куда пойти: домой или на работу. Нет, документы подождут, у него не было желания заниматься ими сейчас: если он начнет, то задержится здесь до глубокой ночи. Дело, начатое им вместе с двумя однокашниками, вопреки предположениям отца становилось прибыльным, но так случилось только потому, что все трое были настоящими трудоголиками.

«Не надо охотиться в моих угодьях». Предупреждение, запрет? Излишне было говорить, что от отца ничего не ускользало. Допустим, Аксель не была ему совсем уж безразлична. Помимо слабости, которую он испытывал к девушкам со светлыми глазами и длинными волосами, Ксавье считал, что в ней есть изюминка. Нечто особенное. Облик энергичной женщины, прекрасно ориентирующейся в жизни? До сих пор он видел Аксель в платье или в английском костюме и попытался представить ее в сапогах и куртке, отдающей приказания наездникам в час, когда рассвет только брезжит.

Перед входом в метро он снова заколебался. Его квартира на улице Нотр-Дам-де-Лоретт находилась недалеко от места работы, между вокзалом Сен-Лазар и церковью Троицы, правда, не на одной остановке. Все решил взгляд, брошенный им на часы. В конце концов, он любил работать в ночной тишине, и ему совсем не хотелось спать.

— На дорожку! — прокричал Констан.

Жеребята беспорядочно бегали по двору, как обычно рассеянные и игривые. С третьей партией постоянно была неразбериха, что всегда вызывало у Бенедикта снисходительную улыбку.

— Пока они не поработают несколько месяцев ногами, их нельзя приучить к дисциплине… Скажи Ромену, чтобы встал во главе, его конь не такой сумасшедший, как другие.

— Ромен, в начало! — проревел Констан.

Бенедикт привел коляску в движение и проехал перед открытой дверью в стойло Макассара. Краем глаза он приметил Аксель, нежно гладившую каракового по голове.

— Идешь?

— Нет, жду ветврача.

— Все еще?

— Он в нашем районе и воспользуется этим, чтобы занести результаты анализов. Но он говорит, что все в порядке.

— Разумеется! Этот конь не болен, он нормально скакал сегодня утром. Ладно, до скорого…

Она услышала удаляющийся шум мотора и прижалась к шее скакуна. Почему она привязана к нему больше, чем к другим? С тех пор как он появился в конюшне, она его обожает. Красивый конь, спокойный и внимательный, с совершенно воздушной поступью, когда в форме. Из-за двух белых отметин на передних ногах создается впечатление, что он носит белые носочки. А еще у него звездочка на лбу. Много раз, глядя, как Макассар работает, Аксель говорила себе, что она владеет чемпионом.

— У меня есть морковка, хочешь?

Констан вошел в стойло, но не приближался к Макас- сару. Аксель принялась искать в мешке, который он ей протянул, две морковки.

— Я не понимаю его неожиданного поражения в тот день, — прошептала она задумчиво.

— Может быть, начинались колики? Или что-нибудь еще. Ты знаешь, какие они уязвимые!

Он смотрел на коня с таким грустным видом, что Аксель удивилась.

— Ты тоже его любишь, правда?

— Я их всех люблю! — поспешно ответил он. — И потом, они нас кормят, как сказал бы папа.

Аксель пристально смотрела на Констана. Казалось, он не в своей тарелке, смущен и тревожен.

— Что-то не так?

— Нет-нет! Впрочем… Уф, это не имеет никакого отношения к Макассару, конечно, но как-нибудь на днях я хотел бы, чтобы мы поговорили с тобой о Дуге. Я часто думаю о нем, волнуюсь…

— Знаю. Но я не могу ничего для него сделать, пока он не решится прийти к Бену.

— Ты знаешь его характер, Аксель. Он никогда публично не покается, что ушел, хлопнув дверью и оскорбляя всех.

— Тогда разговора у них не выйдет.

— Но ведь нельзя же поступать так, будто его не существует! — взорвался Констан.

Чуть не плача, он шмыгал носом и качал головой.

— Я уверен, что все это плохо закончится.

— С какой стати?

— Дуглас… Без сомнения, он идет по плохой дорожке. На что он живет? Ведь нужно что-то есть и чем-то платить за квартиру.

— Так живут все, но он не хочет работать. Вспомни, к чему он стремился: стать хозяином конюшни. Начальником — или ничего! И немедленно! Он реагировал как взрослый баловень, и Бен не вытерпел.

Констан тяжело вздохнул и сунул руки в карманы, уронив мешок для моркови. Аксель наклонилась за ним, потом потрепала Констана по плечу.

— Ну-ну, не принимай близко к сердцу, все уладится.

— Хорошо, чтобы все уладилось поскорее, — невнятно пробормотал он, прежде чем повернуться и выйти.

Аксель знала Констана достаточно, чтобы понять, что на сердце у него неспокойно. В чем причина? Почему положение с Дугласом вдруг стало таким срочным? Эта история длилась уже три года, и за это время Дуглас не предпринял ровным счетом ничего, чтобы помириться с Бенедиктом. Время от времени Аксель и Констан брали на себя ответственность и пытались урезонить по очереди то деда, то внука, но безуспешно. Может быть, решения просто не было?

«Да нет же, есть обязательно… Я позвоню Дугу еще раз, попытаюсь увидеться с ним. И на этот раз приглашу его в МакДональде!»

Приход ветеринара прервал ее размышления, и она поспешно вышла из стойла ему навстречу.

Как и предполагалось, подозрительный тип, назвавшийся Этьеном, снова наведался к Дугласу. И предложил следующую грязную сделку — дело касалось уже другой конюшни — в обмен на новую сумму денег. Вежливый, но решительный отказ Дугласа ему явно не понравился. Как если бы Дуглас отмежевался от заговора, стал предателем.

Предателем… Он им уже был, как ни крути. Воспоминание о ночной вылазке в малый двор Монтгомери вызывало отвращение. Дуглас задавался вопросом, почему он попал в этот роковой переплет. Действительно ли он хотел стать частью паразитов или неудачников, снующих за кулисами игры под названием «скачки»?

Куда ведет этот путь? В тюрьму?

Той ночью он испугался за свою жизнь. Это было хуже, чем перед началом забега. В какой-то момент, бесшумно закрывая дверь в стойло, он почувствовал чье-то присутствие и на секунду застыл на месте от страха. Была ли это Аксель, которой не спалось ночью? Какой-то ученик, несущий вахту? Решив, что сейчас вспыхнет свет, закричат люди, возможно, появится Бенедикт на коляске, он почувствовал, что теряет сознание. Но ничего не произошло. И тогда он понял: это мог быть только увалень Констан! Теперь риск сводился к обещанию больше так не делать — при условии, что удастся договориться. Однако ничего не случилось. Констан даже носа не высунул, и Дуглас смог выйти так же, как и вошел.

То есть как предатель. Закрыв ворота собственным ключом, он неслышно удалился, преследуемый странным ощущением. Эти ворота, этот конюшенный двор, это несуразное строение в темноте — все это было ему так знакомо! В течение двадцати лет он был здесь дома. Дома… Малый двор, с одной стороны авеню, и большой двор — с другой, двери в стойла, выкрашенные во «французский синий»[4], ни соломинки на земле, запах сена в воздухе…

Ему не удавалось думать ни о чем другом. Он прекрасно осознавал, что если бы столкнулся ночью с Беном, то умер бы от стыда. Кошмар! Он снова и снова вспоминал, как наполняет шприц, как похлопывает по шее доверившегося ему красавца каракового, как впрыскивает содержимое… На следующий день он не смог заставить себя пойти на бега, не знал имени победителя. И сейчас ему не сиделось в квартире, он мерил ее шагами от одной стены до другой.

Чтобы избавиться от навязчивой мысли, он бродил по парку. Было идеальное время для прогулок вдоль бассейнов и авеню, в тенистой зелени никто его не замечал. Он ходил часами, стараясь не приближаться к имению Монтгомери, но не мог удержаться и не бросить взгляд на конюшни, которые притягивали его как магнитом. Двадцать четыре двора, примерно восемьсот лошадей, он знал адреса, людей, мелкие детали… Это был его мир.

«Что я делаю здесь? Я не бываю в этом уголке годами!»

После того ночного вторжения им, словно в наказание, овладело непреодолимое желание видеть лошадей, вновь оказаться в своей стихии. Слушать, как скакуны фыркают, встревоженные цокотом собственных копыт по мостовой; видеть, как наездник подтягивает стремена, и слышать, как он отвечает на шутки конюхов; чувствовать, как при приближении скачущих лошадей повышается адреналин, — он скучал за всем этим, за своей прежней жизнью, привычками, может быть, даже за семьей. В те времена, когда он участвовал в бегах и выигрывал, когда он был подающим надежды внуком Бена Монтгомери, как бы он поступил, узнав, что какой-то негодяй делает лошади укол? Ответ был прост: он бросился бы на него без зазрения совести и не рассуждая о душевном состоянии.

Сегодня этот негодяй — он. А ведь прими он предложение Этьена, и можно было бы превратить это в свое ремесло! Для него, который так жестоко нуждался, это деньги легкие, но отвратительные. Сначала он спрятал банкноты под матрас, чтобы не видеть, потом положил в банк. Позже он оплатил несколько срочных платежей, всякий раз подписывая чеки со все возрастающим чувством неловкости.

Горестный, растерянный, он уже не знал, к какому святому взывать, и продолжал бродить по парку.

«Как пес, что ищет дом, хозяина…»

Сравнение это было ему ненавистно, однако не переставало возникать в его сознании. Теперь, когда у него уже не было возможности взглянуть Бенедикту в глаза, он отчетливо понимал, что уже давно нужно было пойти и объясниться с ним. Бен, его возмущение, его мудрые советы, его слишком авторитарная власть и совершенно реальная привязанность…

«Я прибился не к тому лагерю и с каждым днем буду увязать все глубже».

Оставался ли для него хоть какой-нибудь выход? Сестра была такой же бескомпромиссной, как и дед, к ней обращаться бесполезно. И рядом с этими двумя Джервис и Констан, казалось, просто не существуют. Была, правда, Кэтлин, такая непохожая на всех остальных. Возможно, она-то и могла стать лучиком надежды.

«Другого козыря у меня на руках нет, я должен попробовать».

Если он решится ей позвонить, то нужно знать, что говорить. Проблема заключается в том, что Дуглас чувствовал, что погибает, и не видел, ни каким образом, ни на каких условиях он мог бы снова стать частью семейного клана. Единственное, в чем он был уверен, — это то, что ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, что бы открылось, что он делал в стойле Макассара. Эта тайна должна остаться между ним и Констаном навсегда.

«Он будет молчать, он благородный. Если он заговорит об этом со мной, скажу, что сожалею, и этого будет достаточно».

Презрение к Констану не помогло восстановить ни капли уважения к самому себе, и он прекрасно это осознавал. Но иметь единственным союзником простачка унижало его еще больше. Итак, он продолжал бродить по парку, не вполне понимая, чего ожидает от этих прогулок. Дугласу было двадцать четыре года, его мучили угрызения совести, и никакого будущего впереди…

— Это не из-за тебя, Антонен! Я просто хочу попробовать.

В центре круга Буало, круговая дорожка которого была предназначена для охотничьего галопа, Аксель наблюдала за жеребятами и обращалась к Антонену, не глядя на него.

— Вот уже несколько недель его тренирует Ромен, — снова заговорила она, — и они действительно хорошо понимают друг друга.

— Представь себе, я тоже! И я, как и ты, уверен в мастерстве этого коня. То, что он плохо выступил тогда, ни о чем не говорит, я…

— Знаю, ты здесь ни при чем. Но в этом сезоне я должна дать Ромену возможность показать себя.

Как первому наезднику конюшни Монтгомери Антонену всегда предоставлялись лучшие скакуны, однако сейчас Аксель была единственным судьей и решение принадлежало ей.

— Ты права, — медленно проговорил он. — Ромен заслуживает удачных выступлений, он очень заметно прогрессирует.

Аксель взглянула на него вопросительно, потом перенесла все внимание на жеребят, которые заканчивали работу. Она слишком хорошо знала Антонена, чтобы поверить в его альтруизм или даже просто в товарищеские чувства. До сих пор Ромен не заслонял его, но он был на подъеме и, благодаря совсем маленькому росту, мог выступать в любом весе. Очень скоро он превратится в соперника.

— Дай ему Артиста, а мне оставь Макассара, — предложил Антонен деланно небрежным тоном.

— Не о чем больше спорить! — отрезала она.

Антонен последовал за Аксель, которая присоединилась к возвращающимся шагом наездникам. Одной из привилегий Антонена было не выводить последнюю партию, жеребят, и иногда по утрам он не появлялся вовсе. Порой такое поведение звезды раздражало Бенедикта, но профессиональные качества Антонена были настолько очевидными, что он закрывал на это глаза.

Аксель осмотрела лошадей одну за другой, послушала их дыхание и отдала приказание возвращаться.

— Пообедаем вместе? — предложил Антонен.

Понимая, что он пришел на ипподром только ради этого, она засмеялась.

— Да чтобы я поверила, будто ты интересуешься молодым поколением!..

— Интересуюсь. И даже могу сказать, что эта неказистая на вид алезанка-подросток превратится в превосходную кобылу. Я бы поскорее включал ее в соревнования. Если ты, конечно, не доверишь ее Ромену…

Аксель повернулась и презрительно посмотрела на него.

— Не делай из мухи слона, будь добр.

Она могла быть такой же высокомерной, как и Бен, когда желала того! Антонен опустил голову и сокрушенно прошептал:

— Да, шеф! Хорошо, шеф! А как с обедом?

Аксель в нерешительности продолжала смотреть на него.

— Отправляйся в дом и перекуси что-нибудь, — наконец отрезала она.

В доме будет Констан, и Антонен не сможет прибегнуть к своим штучкам, чтобы воздействовать на нее своим очарованием. Очарованием, которое утром не оставило ее равнодушной, — возможно, из-за жаркого июньского солнца, которое вызывало самые разные желания.

Она отвернулась, с удивлением обнаружив, что все еще испытывает к Антонену определенный интерес. Их роман оставил очень приятные воспоминания, и порой она спрашивала себя, не была ли она несправедлива.

— В последние дни я два-три раза видел твоего брата, — сказал он.

— Где?

— В парке. Мне кажется, он ищет работу.

Новость привела ее в замешательство. Неужели Дуглас решил заняться чем-то, а не дуться и жаловаться? Если это так, то первым обрадовался бы Бенедикт. Он только и ждет, чтобы внук проявил хоть малейший признак доброй воли, и если он окажется достаточно храбрым, чтобы устроиться конюхом у конкурента…

— Только бы это оказалось правдой! — радостно воскликнула она.

Антонен воспользовался этим и обнял ее, но она тут же высвободилась.

— Ты прекрасно знаешь, что я этого не хочу! И тем более здесь!

Они как раз выходили за ограду тренировочного центра, и их мог увидеть кто угодно.

— Если пожелаешь, можно перейти на «вы» и пожимать друг другу руки при встрече!

Злой тон Антонена не возмутил Аксель, а взволновал. В конце концов, то, что он не хочет оставаться на расстоянии, было объяснимо. Что может быть более болезненным для мужчины, чем холодность, с которой она с ним обращалась. Как будто он никогда не держал ее в объятиях, никогда не раздевал, никогда…

— Сбросил! — раздался крик за спиной.

В тридцати метрах от них жеребенок сбросил наездника и, радостно взбрыкивая, скакал вокруг остальных. Аксель удалось разглядеть номер конюшни, выбитый на седле.

— Это кобылка из конюшни Лионеля, — объявила она. — Ты видишь ученика?

Приставив руку к глазам, Антонен осматривал аллеи. Многие скакуны закончили работу и небольшими группами направлялись к выходам. Освободившаяся лошадка приводила в волнение остальных, особенно двухлеток, готовых отвлекаться по пустяку.

— Да, вот он.

Мальчишка лет пятнадцати, в пыльной футболке и съехавшем на бок шлеме, бежал к ним.

— Не беги! — закричал Антонен.

Чтобы поймать коня, сбросившего всадника, требовались самообладание и реакция. Из чувства солидарности, а также чтобы неразбериха не распространилась на весь тренировочный центр, большинство присутствующих тренеров медленно сужали круг вокруг кобылки, которая решила пощипать травы на склоне. Наконец одному из них удалось ухватить вожжи, волочившиеся по земле, и покончить с происшествием. Ученик вскочил в седло под насмешки окружающих. Аксель и Антонен пошли дальше.

— Меня уже давно не сбрасывали, — сказал Антонен.

— Не следует так говорить, это приносит несчастье.

— Ты суеверна?

— Конечно. Как и все, на мой взгляд. Кстати, помнится, у тебя был хлыст-талисман, десять раз зашитый сапожником!

Они обменялись заговорщицкими улыбками, и когда Антонен слегка коснулся руки Аксель — нежно, но сдержанно, — она не стала противиться.

Кэтлин рассеянно следила взглядом за пчелой. Розовые кусты цвели без устали, на них в изобилии появлялись крупные красные и желтые цветки, так привлекавшие насекомых.

— Когда ты говоришь, что все закончится тем, что ты наделаешь глупостей, о чем конкретно ты думаешь, Дуг? О самоубийстве? Об ограблении банка?

Смущенная физиономия молодого человека вызвала у Кэтлин смешок.

— Я пошутила. Ты потерял чувство юмора? Пойдем-ка, я поджарю тебе яичницу-глазунью. В холодильнике почти пусто, я сегодня должна была уезжать, но, в общем, очень рада, что ты приехал. Приглашаю тебя вечером в ресторан!

После крика о помощи — по телефону — она отправила Дугласу билет на самолет, приглашая провести у нее в Лондоне сутки. Он был настроен рассказать ей обо всех своих неприятностях, но ничего не объяснил. Он терялся уже в начале предложения, не мог его закончить и при этом не отрывал взгляда от пола.

Они вошли в дом, где большая часть мебели была уже в белых чехлах.

— Мы все лето проводим за городом, — пояснила Кэтлин.

Джервис, должно быть, пробудет до сентября в Саффолке, куда Кэтлин приедет на несколько недель, перед тем как отправиться в одно из своих далеких и загадочных путешествий. В этом году ей захотелось побывать в Японии, и она исчезнет на некоторое время, даже не станет подавать о себе вестей.

В кухне она доверила Дугласу бутылку бордо с указанием года и штопор.

— Займись этим, пока я поджарю яйца. Бекон? Сосиски?

— И то, и другое.

Она порылась в ящиках и вытащила накрахмаленный фартук, который надела поверх костюма из кремового льна. Присутствие Дугласа очень ее раздражало, но любопытство взяло верх. По крайней мере, будет интересная тема для разговора, когда она увидится с родителями и Беном.

Что-то, что могло бы отвлечь от досадных мыслей об исчезнувшем браслете, преследовавших ее последние дни. Его не удалось найти после разрыва с Оливье. Дополнительное разочарование, сопровождаемое весьма унизительным чувством, что ее принимали за дурочку. Неужели она достигла возраста, когда общаются с альфонсами?

— Я до сих пор не переварил того, как Бен выпроводил меня, — вздохнул Дуглас за ее спиной.

Она повернулась с шипящей сковородой в руке.

— Нет-нет! Только без стенаний и уж тем более — без нападок на деда. Я обожаю Бенедикта и не желаю, чтобы его критиковали.

— Прошу прощения! Я и забыл, что ты превозносишь его до небес, — цинично заявил он.

— Он того заслуживает, Дуг. И если ты этого не понимаешь, то отсюда все твои проблемы.

— В самом деле?

Она смахнула яйца на тарелку таким резким движением, что задела вилкой сосиску.

— Он парализован, па-ра-ли-зо-ван! — произнесла она по слогам, наклонившись к Дугласу. — Ты представляешь, что это значит? Уже одно это требует уважения и любви, но это далеко не все. Он поставил на ноги вас с сестрой. Он вдовец. Одного сына он потерял в море и даже не имел возможности похоронить, другой — простак. Тем не менее все это он переносит с достоинством. Даже то, что сам оказался в инвалидной коляске. Более того, он единственный, кто в нашей обеспеченной и беспечной семье работает в поте лица, единственный, кто зарабатывает на свою и вашу жизнь.

— Из меня-то он выжал все соки.

— Но уехал ты! Не перевирай того, что произошло, я не та публика, которая тебе поверит. Так о чем ты говоришь?

— Я тоже мог стать тренером, — проворчал он. — У него для всех находится место.

— Вовсе нет. Я ничего не понимаю в ваших чертовых лошадях, но никто из здравомыслящих людей не столкнет лбами сестру и брата. Поступив так, он настроил бы вас друг против друга. Аксель уже начала, ты на четыре года младше и ничего в этом не смыслишь.

— Оставь треп, Кэт! Ты только что говорила об обеспеченной семье! Так вот, я уже не часть ее, я подыхаю с голоду. Я весь в долгах и, чтобы расплатиться с ними, готов стать проходимцем…

На последнем слове голос молодого человека прервался, и Кэтлин увидела, как задрожал его подбородок. Из деликатности она отвела взгляд. Она знала Дугласа более волевым, более напористым — тогда он начинал карьеру наездника. Хорошо, он вырос, стал на пятнадцать сантиметров выше нормы, тем лучше: это избавило его от риска сломать шею на ипподроме. Почему он не смог заняться чем-нибудь другим? Из-за лени? Из-за нехватки инициативы или желания? Она принялась внимательно его разглядывать. Черты его лица стали жестче, определеннее, возле рта залегла отчетливая горькая складка. Он выглядел старше своих двадцати четырех лет.

— Проходимцем? Объяснись-ка.

— Бывают соблазны, Кэт! Предложения, от которых не отказываются, когда находятся в отчаянном положении… Гадкие вещи, которые человек согласен сделать, лишь бы покончить с нищетой…

Больше он ничего не сказал, но ей этого и не было нужно. Допустим, Дуглас поступил дурно, но ведь хватило же у него ума обратиться за помощью! А может, это шантаж? Как бы там ни было, она должна ему помочь.

— Ты хочешь, чтобы я походатайствовала за тебя перед Беном? Ты не осмеливаешься встретиться с ним сам? Ладно, я поговорю с ним, как только окажусь на конном заводе. Там он более спокойный, так будет проще. Только мне нужно знать, чего ты от него хочешь. И в любом случае это не избавит тебя от встречи с ним. Рано или поздно тебе придется повиниться перед ним: сказать, что ты был не прав, хлопнув дверью, что ты сожалеешь, что без него у тебя ничего не получается. Если ты сможешь добавить, что привязан к нему, он растает, как кусок масла на солнце.

— Не требуй от меня невозможного! — воспротивился Дуглас.

— Просишь ты, а не я. Имей это в виду.

Почему она должна всегда давать советы своим младшим кузенам? Потому что они молоды и не имеют никакого опыта, кроме обращения с этими проклятыми лошадьми? Бен слишком любит их и всегда излишне опекал.

Она снова взглянула на Дугласа. Был ли он мил? Не было ли в нем какой-то бесхарактерности, чего-то, что побуждало бы только к плохому, как в Оливье? Нет, сравнивать его с Оливье было опасно: можно было вызвать в себе такую неприязнь к нему, что она уже не сможет защищать его.

— Ты не ешь, Кэтлин? — любезно спросил он.

Проходимцы и альфонсы могли вести себя очень обходительно, очаровательно — она совсем недавно в этом убедилась. Она съела крохотный кусочек бекона и отставила тарелку. Разговор испортил ей аппетит. Впрочем, это только пойдет на пользу ее фигуре.

Скрестив руки, вся в поту, Аксель восстанавливала дыхание. В открытое окно веял теплый ветер, который не приносил прохлады. Антонен вышел из ванной с полотенцем на бедрах и сел в ногах кровати. В его улыбке не было ничего вызывающего, он выглядел счастливым.

— Боже мой, как ты прекрасна… — тихо сказал он.

Комплимент оставил ее равнодушной. Какую отвратительную глупость она только что совершила! Она бездумно поддалась внезапному желанию, вызванному одиночеством, или чудесной летней порой, или просто золотистыми искорками, плясавшими в глазах Антонена, когда он смотрел на нее… И чтобы предаться этому желанию, она даже не вышла из собственной спальни! К счастью, в это время Констан был во дворе: отчитывал учеников и проверял, как раздают овес.

— Быстро одевайся, — сказала она, — нужно выйти отсюда.

Она протянула руку к блузке, когда зазвонил мобильный телефон. Не зная высветившегося номера, она ответила и услышала голос Ксавье Стауба.

— Надеюсь, я вам не помешал? Вы не на бегах?

— Сегодня нет, — пробормотала она.

— Хорошо, мне так показалось, когда я читал Paris-Turf. Я становлюсь заядлым игроком, знаете ли.

Антонен, наклонив голову, смотрел на нее, и она потянула к себе сорочку, смущенная его настойчивостью.

— Вы сказали, что будете располагать временем на этой неделе, вот я и пользуюсь такой возможностью. У меня к вам целый список очень простых вопросов, но нам было бы лучше встретиться у компьютера. Разумеется, я доставлю себе удовольствие проехаться в Мезон-Лаффит.

Антонен протянул руку, отвел в сторону блузку и прикоснулся к ее груди. Аксель хлопнула его по запястью и выпрямилась.

— Я буду свободна завтра в конце дня, — ответила она. — К шести тридцати.

— Замечательно! Я покажу вам, что уже готово.

Антонен не отступал и теперь гладил ее плечи. Она задрожала и встала, услышав, что он легонько насвистывает сквозь зубы.

— До завтра, Ксавье, жду вас дома.

Она бросила мобильник на кровать, забрала сорочку и направилась к двери, но телефон зазвонил снова. На этот раз стационарный.

— Просто приемная министра, — насмешливо сказал Антонен.

— Не говори ничего, не свисти и не прикасайся ко мне.

Стоя у ночного столика, она подняла трубку.

— Бен? Как приятно тебя слышать!

Голос деда вынуждал ее ощущать свою наготу и неуместное присутствие Антонена в спальне еще больше, чем голос Ксавье.

— Здесь все в порядке, — сказала она сдавленным голосом. — Думаю, что Артист завтра пробежит хорошо, и это будет днем проверки для Макассара. Я решила, что на нем будет Ромен. Ты согласен?

— Блестящая мысль! Звони мне после каждого этапа соревнований, у меня не хватит терпения дождаться окончания.

Антонен приблизился к ней. Он снял полотенце, оно упало на пол.

— Кажется, Дуглас в Лондоне, — вновь заговорил Бен. — Он был у Кэтлин, не знаю зачем. Может быть, завтра она приведет его сюда.

— Правда? Умоляю тебя, будь с ним поласковее, выслушай его.

В наступившей тишине Аксель слышала прерывистое дыхание деда.

— Посмотрим, — пробурчал он наконец.

Она почувствовала, что Антонен приблизился и обхватил ее руками, будто хотел заключить в тюрьму. Она грубо вырвалась, уронив телефон на пол. Наклоняясь, чтобы поднять его, она пронзила Антонена взглядом.

— Ты на линии, Бен? Хорошо, мне нужно заканчивать, поцелуй от меня Джервис и Грейс. И не забудь сфотографировать всех чистокровных жеребцов-однолеток, ты обещал.

— Буду держать тебя в курсе относительно брата. До завтра, дорогая!

Положив трубку, она с раздражением вздохнула и обернулась к Антонену.

— Не делай так, когда я разговариваю с кем-то. Особенно если это Бен!

— Почему? Он думает, что ты девственница?

Она презрительно взглянула на него и безжалостно проговорила:

— Я попросила тебя одеться и выйти, перерыв окончен.

Сожалеть было поздно — она не должна была возобновлять роман с Антоненом, теперь он не отвяжется. Она прошла в ванную, приняла душ, надела тенниску и джинсы. Когда она вернулась в спальню, Антонен был одет.

— Ты хочешь, чтобы я ушел первым? — спросил он мрачно.

Кивнув, Аксель улыбнулась.

— Было хорошо… — призналась она.

С побитым видом Антонен пожал плечами.

— Ты не вкладываешь в эти слова никакого чувства!

Ответ мог только ранить его, ведь Антонен был искренним. Немногим раньше он сказал ей очень нежные слова, которые она отказывалась слышать.

— Уходи, — прошептала она, отворачиваясь.

Она чувствовала себя виновной, несправедливой. Думать только о минутном удовольствии было ребячеством, она знала это. И отношения с Антоненом должны были еще более осложниться.

«Как я могла думать, что все будет просто? Если он действительно влюблен, я причиняю ему боль, если нет — раздражаю».

В то, что он влюблен, ей верилось с трудом — может быть, потому что она сомневалась в собственных чувствах. Привязанность к Антонену могла привести к еще большим разочарованиям, она не отважится на такой риск.

Недовольная собой, она поспешно обулась и прошла в комнату, где хранился архив. Оттуда ей был виден двор, ученики как раз заканчивали его подметать. Она видела, как Антонен направился к своей машине, на ходу отпуская шуточки в сторону Констана. Последний наверняка подумает, что Аксель обсуждала с наездником предстоящие бега или пересматривала записи предыдущих.

Она сбежала по винтовой лестнице, ведущей в кабинет на первом этаже, который продолжали называть кабинетом Гаса. Как обычно, ее взгляд остановился на фотографиях лошадей, благодаря которым упрочилась слава семьи Монтгомери. На стене оставалось совсем мало места, но Аксель уже присмотрела местечко, где в один прекрасный день она повесит фото «своего» чемпиона. И она продолжала надеяться, что это будет Макассар.

На следующий день под вечер Констан поблагодарил слесаря, попросил его отправить счет на имя Бенедикта и положил в карман три блестящих ключа: один для себя, другой для Аксель, третий для Бена. Ему не нужно было что-то объяснять — заниматься подобными мелочами было его работой, — тем не менее он предусмотрительно немного подпортил старый замок, чтобы он начал заедать.

После ночного посещения Дугласа Констан ни о чем другом не мог думать. Он просыпался по ночам, чтобы еще раз обойти конюшню, а когда снова укладывался в постель, ушки его были на макушке. Тайна все больше тяготила его, но он не мог никому довериться и продолжал терзаться.

Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться — двор в порядке. Аксель вот-вот возвратится из Сен-Клу, затем прибудет грузовик службы перевозок, который доставит двух лошадей, принимавших сегодня участие в бегах.

— Добрый день! — раздался радостный голос, заставивший его подпрыгнуть.

Он не слышал, как прибыл Ксавье Стауб, — должно быть, тот оставил машину на улице. Решительно, здесь входили и выходили, как в проходном дворе!

— У меня встреча с Аксель, — объяснил молодой человек, протягивая руку.

— Ее нет. Впрочем, вам повезло, вот она…

«Альфа» проехала между колоннами ворот и затормозила перед ними. Из нее вышла Аксель, нервно разглаживая льняное платье.

— Макассар выиграл! — бросила она Констану.

Она выглядела и возбужденной, и раздосадованной одновременно.

— Но на финише он был изможден и долго приходил в себя.

— Очень жарко, — возразил Констан. — А Артист?

— Плохо стартовал и не пошел дальше. Когда Антонен увидел, что дело дрянь, то не стал продолжать. И правильно сделал.

С несколько натянутой улыбкой она протянула руку Ксавье:

— Спасибо, что приехали прямо сюда.

— Спасибо, что принимаете меня!

— Надеюсь, вы не спешите? Мне хотелось бы дождаться лошадей, прежде чем сесть за компьютер.

— Никаких проблем, я располагаю временем.

— Хочешь, я поставлю твою машину? — предложил Констан Аксель.

У него не было водительских прав, но он управлял любым приспособлением с мотором в обоих дворах. А сам пользовался скоростным красным скутером, купленным три года назад. С него он просто пылинки сдувал.

— Да, и еще… — добавил он. — Вот тебе ключ от ворот. Старый можешь выбросить!

— Ты сменил замок? — удивилась она.

— Он сильно скрипел. Ты не замечала?

— Нет.

Больше Аксель ничего не сказала, положила ключ в карман и снова обратилась к Ксавье:

— Я рассказала о вашей идее друзьям-тренерам, и они отреагировали достаточно сдержанно.

— Когда все будет доведено до конца, они одобрят ее единогласно!

Его энтузиазм заставил ее улыбнуться — на этот раз более чистосердечно, но продолжить разговор у них не вышло: прибыл грузовик с лошадьми. Ксавье немного отступил, чтобы наблюдать за выгрузкой двух скакунов. Их ноги, головы и хвосты были защищены, покрыты специальными попонами цветов владельцев, и от этого кони выглядели сказочными животными из книги фантастики.

Аксель обменялась несколькими словами с одним из сопровождающих и подошла к черному коню, которого только что вывели из фургона. Она сама сняла с него приспособления для транспортировки и распорядилась поводить его по мощеному булыжником двору, чтобы внимательно осмотреть. Затем прошла за конем в стойло.

Ксавье не мог дождаться, пока она выйдет, и через несколько минут пошел следом, но застыл на пороге, пораженный увиденным. Забыв о своем элегантном льняном платье, Аксель обняла руками шею породистого коня и шептала ему в ухо:

— Ты был неотразим, мой Макассар, ты будешь великим чемпионом! Но подождем, тебе нужно отдохнуть. Не беги очень быстро, хорошо? Тепловой удар? Я все время рядом, не волнуйся. И в следующий раз ты опередишь их на десять корпусов…

— Вы всегда беседуете с ними? — пошутил Ксавье. — Это является частью тренировок?

— Хорошо бы! Голос имеет большое значение для лошадей, нужно обязательно разговаривать с ними, чтобы утешить или подбодрить. Мой дед считает, что с этим конем я веду себя как дура. Он не ошибается: Макассар с первого дня, как только появился у нас, стал моим любимчиком.

— Почему он? Он что, лучше других?

— Не то чтобы очень… У него душа рысака-фаворита, но пока он просто очень хороший.

Кончиками пальцев одной руки она водила по гриве коня, а другой гладила его по морде. Все ее поведение демонстрировало скрытую нежность, и это взволновало Ксавье.

— Похоже, вы действительно любите его.

— Хотя не должна. Лучше не привязываться к ним, чтобы не терять профессионального взгляда — нейтрального. Лошади, принимающие участие в бегах, находятся в конюшне для того, чтобы побеждать, и их карьера коротка. Каждый год прибывает группа жеребят-двухлеток, и нужно, чтобы я соответствовала занимаемому месту…

К сожалению, она должна была оторваться от каракового. Платье ее испачкалось, и несколько мгновений она оглядывала себя, насупив брови.

— Пойдемте в дом. Предлагаю вам что-нибудь выпить, пока я переоденусь. Потом мы сможем заняться делом.

Он догадался, что она вовсе не горит желанием обсуждать его предложение, но он приехал ради этого и рассчитывал ее убедить. Он последовал за ней в дом, уверяя, что вполне может налить себе стакан воды сам.

В кухне, которую он помнил, Ксавье направился прямо к крану, а потом присел на один из табуретов у стойки. Восхитительная покрытая эмалью фаянсовая плитка, несомненно, была из Португалии, а тяжелая медная люстра, казалось, только что перебралась сюда из биллиардной. Как и в вестибюле, здесь царил все тот же милый, но показательный беспорядок. Аксель, должно быть, жила стремительно, не успевая прибрать за собой разбросанные бумаги, — и это еще раз подчеркивало необходимость качественного компьютерного оснащения.

— Все, я в вашем распоряжении, — сказала она.

В белых джинсах и турецкой тенниске под цвет глаз, с длинными волосами, собранными в хвост, она была очаровательна. Он не мог оторвать от нее глаз, пока она проходила за стойку, открывала холодильник и доставала оттуда банки с пивом.

— Я взяла кое-что, идите за мной.

Она провела его до кабинета на первом этаже, где они на минутку остановились.

— Обстановка типично английская.

— Английская и коневодческая. Это был любимый утолок моего прадеда Гаса. Здесь я по-прежнему принимаю владельцев лошадей, но работаю в другом месте. Пойдемте.

По винтовой лестнице они поднялись в комнату, которую он определил как архивную. Ксавье заметил плазменный экран на стене, видеосистему, нагромождение раскрытых папок и стопок бумаг, а на уголке стола — компьютер.

— Нельзя сказать, что вы часто им пользуетесь!

— Только чтобы просмотреть почту или поискать что- то в Интернете, при необходимости — написать официальное письмо.

— Как бы там ни было, это хорошая машина, современная и мощная.

— Не знаю, как это компьютерщику удалось меня убедить купить его! — смеясь, сказала она. — Что до Бена, то он просто отказывается к нему прикасаться, вот почему я затащила его сюда. В любом случае он никак не соответствует «английской обстановке» внизу!

Они уселись рядом, и Ксавье загрузил демонстрационную программу.

— Это только макет, пока не выносите никакого суждения.

Он показал таблицы, над которыми усердно работал.

— Ваше дело указать, чего слишком много, чего недостает, что сформулировано нечетко, а что неудобно…

Почти целый час они обсуждали, что должно быть включено. Закончилось тем, что Аксель, поначалу вовсе не выглядевшая увлеченной, включилась в работу и высказала Ксавье массу предложений и советов.

— Вы многого не учли. Например, предположительные даты подковывания. Скакун во время работы часто теряет подковы, поэтому представьте, что происходит, когда коней восемьдесят! Не забудьте и стоимость зерна, которое приходится на каждую лошадь, и вес всадника, с которым она бежала последний раз. Еще важнее — не пропустить момент и вовремя отказаться от соревнований. Лошадей заявляют для участия во многих бегах, но они выступят не во всех. Заявки делают для того, чтобы иметь выбор, но чем дольше мы выжидаем, тем выше неустойка.

Он с сосредоточенным видом скрупулезно отмечал все, что она предлагала.

— Не так просто быть тренером, — наконец сказал он.

— Вы думали, все сводится к тому, чтобы выпустить утром лошадей, словно голубей, и любоваться, как они гарцуют? Что-то вроде: «Клянусь, Рудуду идет быстрее, чем Раплапла!»

Ксавье расхохотался, и это заставило Аксель на несколько секунд прерваться, но она уже не могла остановиться, потому что увидела, какой полезной может быть эта компьютерная программа.

— Я хотела бы еще выйти на общество «Франс-Галоп», в ведении которого все бега, гладкий и с препятствиями, чтобы можно было сразу выходить на их базы данных.

— Ну у вас и требования! — насмешливо сказал он. — Я и не предполагал, что в конечном итоге все будет настолько сложно.

— К тому же нужно, чтобы пользоваться этим было очень просто, — заметила она. — Свести к минимуму то, что нужно освоить, чтобы не просиживать часами каждый вечер!

— Я оставил место для ежедневной оценки каждой лошади, но если это слишком долго, то можно составить своеобразную анкету с множественным выбором, вам нужно будет только выбрать ячейку. Результат хороший, посредственный, неудовлетворительный, превосходный и так далее.

Разговаривая и видоизменяя данные, Ксавье не мог не наблюдать тайком за Аксель. Она была загорелой, как люди, проводившие много времени на свежем воздухе, у нее были чудесные глаза и волосы, которые хотелось потрогать. Сосредоточившись на экране, она не смотрела на гостя и нервно покусывала губы.

— Может быть… — наконец сказала она. — Может быть, я привыкну к этой штуковине. Пока я действую неуверенно, но постепенно все придет. Может, прервемся? У меня разболелась голова.

— Вы устали? Простите, я не сообразил.

Он вынул диск. Он обдумывал, как исхитриться и пригласить ее на ужин, но Аксель его опередила.

— Уже поздно. Поужинаете с нами перед возвращением в Париж? Порой Констан очень искусен, хотя иногда изобретает нечто несъедобное. Помолимся, чтобы сегодня он был в ударе!

Счастливый тем, что может остаться, Ксавье шел за ней по винтовой лестнице.

— Только я быстренько гляну, что там в конюшне. Вы пойдете со мной?

Она открыла одну из балконных дверей в кабинете, который выходил на террасу, и они попали во двор.

— В конфигурации вашего дома нелегко разобраться, но жить в нем, должно быть, неплохо, — отметил он.

По сравнению с функциональной и бесхитростной виллой Нейи, безупречно ухоженной, жилище семьи Монтгомери было причудливым.

Удивленная его замечанием, Аксель повернулась и посмотрела на фасад.

— Я живу здесь с самого рождения, для меня все привычно, но я знаю, что люди называют наш дом несуразным. Эта квадратная башня действительно не вполне в общем стиле, я с вами согласна.

— Скажем так, несколько непривычно видеть ее рядом с голубятнями. Но в чем-то она придает ансамблю вид… англо-нормандского замка!

Они дружно засмеялись, а потом Аксель повела гостя к первому ряду стойл.

После чая в весьма натянутой обстановке Джервис, Грейс и Кэтлин под различными предлогами удалились, оставив Дугласа наедине с дедом.

Оказаться в усадьбе, где в детстве столько раз проводил каникулы, для Дугласа было непросто. Он вспоминал, как они с Аксель играли в прятки, как за совместными обедами сознательно подчеркивали свой французский акцент, чтобы позлить родственников, как носили яблоки племенным кобылам и их детенышам в луга. В те времена он не задумывался о своем будущем, считая, что все определено.

— Ну что ж, — проворчал Бен, — ты наконец посетил нас, и это радует.

Старик явно забрасывал камешек в огород Дугласа, который мог выбрать ответ в зависимости от того, чего он желал от этой встречи. Но вот чего именно он желал?

— Мы уже очень давно не разговаривали, — пробормотал он осторожно.

— Это самое мягкое, что можно было бы сказать!

Бенедикт развернул коляску и поставил ее так, чтобы сидеть спиной к окну. Теперь лицо деда оказалось в тени, и Дуглас уже не видел его выражения.

— Ты ведь не сделаешь ничего, чтобы помочь мне, — вздохнул молодой человек.

— Конечно, сделаю. Помочь тебе в чем? Ты хочешь чего- то определенного?

В Дугласе тут же подняло голову самолюбие. Дед наверняка знает, что у него нет ни работы, ни денег. Он, должно быть, надеется на просьбы о прощении, на раскаяние, на смирение — на все то, чего Дуг не сделает.

— После того как ушел из конюшни, я не делал ничего интересного, — выдавил он. — Знаешь почему? Потому что я ничего не умею. Я знаю только мир лошадей, но к нему я больше не имею доступа.

— Мир лошадей… — медленно повторил Бен. — По сути, это очень широкое понятие. Даже если не скачешь верхом, в этом мире можно найти работу.

— Ты мне ее не предоставил.

— Нет? Но я не единственный работодатель.

— Ты шутишь? У тебя восемьдесят скакунов во Франции и целый конный завод в Англии. И для меня нет никакого места?

— У нас уже была беседа на эту тему, Дуг, но она ни к чему не привела.

— Ты так упрям! Я мог бы взять малый двор и оставить Аксель большой. Я…

— Прекрати немедленно этот идиотский разговор! — перебил его Бен. — «Взять» — отвратительное слово, я не люблю его. Тебе не нужно ничего брать и ничего оставлять. До каких пор я вынужден буду держать тебя в ежовых рукавицах? Не могу поверить, что за эти голодные годы ты ничуть не повзрослел!

В голосе деда чувствовался металл, похоже, он вот-вот разразится гневом.

— Скорее, бешеные годы, — выдохнул Дуглас.

Неподходящая картина возникла у него перед глазами:

он увидел себя в стойле Макассара. Не в состоянии что-то еще сказать, он долго молчал.

— Полно, не будем ссориться в очередной раз, — наконец заговорил Бен. — Я был бы рад, если бы ты пошел работать к нашим конкурентам. Чтобы у тебя на самом деле появился интерес к делу. Чтобы ты так скучал за лошадьми, что согласился бы на самую дрянную работенку. Или, например, чтобы ты чему-нибудь подучился. В том, что касается разведения лошадей, дверь для тебя по-прежнему открыта. Но предупреждаю: учиться придется многому.

— И ты мне доверишь завод? — воскликнул Дуглас, в котором снова вспыхнула надежда.

— Боже мой, ты опять меня огорчаешь! Да при сегодняшнем состоянии моих познаний в области генетики я не доверил бы его самому себе! Ты хоть представляешь, какой капитал спокойно пасется на наших пастбищах? Ты полагаешь, что с лошадьми так просто обращаться? Тем не менее, если ты решишься приехать сюда на стажировку, поработать с нашим представителем, который действительно первоклассный специалист, у тебя будет возможность познакомиться со всем поближе.

Разочарованный и разозленный, Дуглас довольствовался смешком.

— Слишком мало! Ты предлагаешь мне стажировку? Оплачиваемую, надеюсь?

— Я еще должен тебе платить? За какие такие заслуги? Послушай, мальчик, ты должен наконец спуститься на землю. Итак, проведи год здесь, с Грейс. С тобой будут обращаться должным образом, а это уже очень много. И если ты почувствуешь, что в силах вставать каждое утро в семь часов, то, может быть, и вправду заинтересуешься разведением лошадей. Присутствовать при рождении жеребенка — великий момент, уверяю тебя. Или видеть, как жеребца-производителя приводят на спаривание. Можно открыть для себя тысячу вещей, не имеющих ничего общего ни с тренировками, ни с участием в бегах. Но самое увлекательное — это когда удается получить хорошие результаты скрещивания. Для наездников пословица «Порода всегда скажется» подтверждается почти ежедневно.

Он говорил так вдохновенно, что Дуглас не удержался и пожал плечами. Мысль о том, чтобы похоронить себя в Саффолке на целый год, не получая ни пенни, показалась ему смешной.

— Мне двадцать четыре года, — напомнил он. — Ты предлагаешь мне похоронить себя в этом мрачном ледяном доме с тетушкой в качестве компаньонки? Джервис зимой здесь не бывает, Кэтлин наезжает лишь изредка. Это очень мало для меня!

Бенедикт ответил не сразу. Он снова переместился и на этот раз оказался совсем рядом с Дугласом.

— Ну что же… Боюсь, что ты попусту проехался.

Подняв голову, он с задумчивым видом разглядывал внука, потом внезапно взорвался:

— Чего ты ждешь от меня? Ключи от рая? В моем магазине их нет! Что, по-твоему, мой мальчик, я почувствовал в тот день, когда очнулся в клинике, после того как взбесившийся конь ударил меня копытом? Как ты думаешь, просто было смириться с тем, что отныне я прикован к постели? Не окажись у меня достаточно смелости и воли, я превращусь в получеловека, на которого все смотрят свысока, с показным состраданием. Эта мысль привела меня в ужас! Все, чего я хотел, — это вернуться к своему делу и снова быть среди лучших. Что касается твоей сестры, подумай, была ли она в восторге от того, что оставила лицей за два месяца до получения свидетельства бакалавра? Я официально продвигал ее по службе, потому что нуждался в ней. Я не спрашивал, довольна ли она тем, что встает каждое утро в пять часов, не интересовался, соответствует ли это ее представлению о будущем, не хотел знать, согласна ли она. Вдобавок я потребовал, чтобы она больше не садилась на лошадь, хотя и знал, насколько она это любит! Мне необходим был кто-то, кто стал бы моими глазами и ушами, пока я валялся на этой проклятой больничной койке. Уравнение было простым: Аксель или ключ под дверью. А тебе тогда было четырнадцать лет, и ты мечтал стать наездником. Надеюсь, ты помнишь об этом? В конечном итоге у тебя это не получилось, я очень сожалею, но как ты мог подумать, что после стольких лет упорного труда Аксель уступит тебе свое место? Это она тренер! Она обладает талантом, чутьем, умением, к тому же она серьезно ко всему относится. Неужели ты полагаешь, я заберу у нее тридцать лошадей и передам тебе? Почему? Просто потому, что ты мой внук? Нет, этого недостаточно.

Его обличительная речь повергла Дугласа в оцепенение, но он улучил момент и сформулировал вопрос — единственный, который его занимал:

— Если я верно понял, мы топчемся на том же месте. Ты ничего не сделаешь для меня?

Дед уставился на него изумленным взглядом.

— Ты стал кретином? Я только что объяснил, что ты можешь поучиться здесь и что ты…

— Стоп! — закричал вышедший из себя Дуглас. — Не говори ничего, это бесполезно! А если тебе хочется называть людей кретинами, то обратись к Констану.

Он тут же пожалел о сказанном, но было уже поздно.

— Констан заслуживает большего, чем ты, — ответил Бенедикт потухшим голосом.

Напомнить об умственном состоянии его сына было худшим из того, что можно было сделать, и Дуглас прекрасно это сознавал. Он ударил в больное место, ударил бездумно, просто потому что был в бешенстве, и Бен ему этого никогда не простит. Как и предполагалось, их встреча переросла в противостояние, и теперь не было никакой возможности прийти к пониманию.

— Уходи, — шепотом добавил дед.

Он привел коляску в движение и направился к балконной двери. Остановился, отворил ее и выехал, оставив дверь открытой.

Пологий скат вел к лужайке, замечательно ухоженной и окаймленной куртинами, окружавшими дом. Дальше начинались луга, где резвились кобылы с жеребятами. Бенедикт обожал этот безмятежный пейзаж с белыми барьерами и зеленой травой, который расстилался сколько хватало глаз. Заводские постройки находились в двух километрах, но со временем Бенедикт выкупил земли, что разделяли два владения, и с тех пор за лошадьми можно было наблюдать из окон дома. Грейс тоже находила их «чудесными в таком обрамлении». Как бы то ни было, чтобы сделать приятное Бенедикту, она была готова даже позволить козам жевать свои цветы!

От этих мыслей Бену стало неловко, как, впрочем, и всегда. Проходили десятилетия, а Грейс по-прежнему была привязана к нему несколько сильнее, чем следовало.

— Ни к чему не удалось прийти? — спросил Джервис.

Бен не слышал, как он подошел, однако нашел в себе силы улыбнуться.

— И в самом деле ни к чему.

Джервис уселся на лужайке, сорвал травинку и принялся ее жевать.

— Забываешь о возрасте, будет тяжело встать на ноги, — проговорил Бен.

Они помолчали несколько минут, Джервис смотрел на Бена, Бен — на жеребят вдалеке.

— Дуг упрям как осел, — пробормотал он через минуту. — Ни «прости», ни «сожалею», ни ласкового слова, ничего, кроме требований. Кэтлин не должна была приводить его сюда.

Джервис помолчал, потом медленно сказал:

— Я дал ему денег на обратный путь… чтобы когда- нибудь он вернулся.

— Когда-нибудь вернулся? Вернулся отдохнуть? Послушай, я предложил ему остаться, вникнуть в дела конезавода, но это его не устроило. Дом для него скучен, и деньги он хочет получать немедленно.

— В двадцать четыре года это нормально.

— И что же? Получать деньги — не то же самое, что воровать.

— Ты несправедлив. Взгляни-ка на дом. Согласись, он выглядит довольно мрачным.

Бенедикт повернул голову и бросил взгляд на суровый фасад. Построенное в викторианском стиле здание с витражами и башенками выглядело внушительно.

— Прямо готический собор! — смеясь, добавил Джервис. — Только смотри, ни слова Грейс, она обожает это место.

— Я тоже.

Каждый раз, когда возникало желание все бросить, прекратить борьбу, Бен черпал силы здесь. Грейс успокаивала его, с ней никогда не возникало проблем. Она жила, нимало не заботясь о материальном, доверив распоряжаться своим состоянием блестящим финансистам из Сити, и, казалось, имела лишь одну цель в жизни — счастье своей семьи. Она боготворила Кэтлин, позволяла Джервису делать все, что ему нравится, в том числе большую часть года жить в Лондоне, с увлечением занималась имением, откуда почти никогда не выезжала и где устраивала приемы. «Ты мой любимый гость, ты ведь знаешь», — повторяла она Бену в каждый его приезд.

Переключив внимание на брата, Бен вздохнул.

— Эта встреча была преждевременной, — констатировал он. — Дуглас ни на йоту не стал лучше, чего я и опасался. Увы, я вижу его насквозь! По-прежнему самый его большой недостаток — это эгоизм, он на шаг опережает лень. Конечно, вы все считаете, что я слишком жестко с ним обращаюсь, но я единственный, кто боролся за то, чтобы он стал хоть немного лучше. Он мог бы быть лучше, в глубине души он неплохой…

— Ты просто не смог найти к нему подход, — заметил Джервис. — Не все созданы для борьбы, как Аксель и ты. Есть люди, которых она подавляет.

— И что делать? Надеяться получить все сразу, не ударив пальцем о палец?

Джервис оперся на руки, приподнимаясь, и скривился от боли. Он страдал артрозом.

— Грейс подаст порто и бренди в беседку. Едешь?

— Проеду по аллее, а то от колес на газоне остаются следы.

Неожиданно Джервис весело расхохотался.

— Ох, Бен, ты и смешной! Десять лет ты безжалостно уничтожаешь эту роскошную лужайку, с чего вдруг забеспокоился о ней сегодня? Кстати, если ты свернешь, Грейс и Кэтлин смогут приказать забетонировать все так, чтобы тебе было удобно перемещаться.

Бен был любимцем в семье, этого никто не отрицал. Иногда такое положение дел его ободряло, в другие моменты пугало. Направляясь к беседке, он думал о внуке. Жаль, что парень не внял голосу рассудка, потому что сейчас Бену больше нечего было ему предложить. Сколько времени Дугласу еще понадобится, чтобы понять: конезавод для него — последний шанс? Если бы он не потерял родителей в возрасте одиннадцати лет, возможно, все у него сложилось бы по-другому, но Бенедикт действительно растил и воспитывал его, отдавая этому все силы. Ему не в чем себя упрекнуть.

Победа Жазона в самых значительных летних соревнованиях по бегу с барьерами в Отей привела Жана Стауба в состояние эйфории. Не переставая говорить о заслугах тренера и наездника, он расхаживал у места взвешивания наездников, позировал перед фотоаппаратом с вожжами в руках, а потом пригласил Аксель и Антонена отужинать у него дома в Нейи.

— Жена придумает для нас что-нибудь интересное, это нужно отпраздновать!

К счастью, когда Жан позвонил, чтобы отдать распоряжения, Ксавье был у матери и, разумеется, тоже решил остаться. Было по-прежнему ясно и тепло, можно было ужинать на свежем воздухе, и Анриетта накрыла стол в саду, где с наступлением темноты зажигались фонари. Перспектива целый вечер слушать о лошадях пугала ее, но присутствие Ксавье все скрашивало. Менее чем за два часа они вдвоем приготовили легкую и изысканную трапезу, как любил Жан, — с карпаччио Сен-Жак[5], овощами гриль и суфле из малины.

В отличие от супруги, Жан был недоволен присутствием сына в доме. Его раздражение проявилось, как только он обнаружил, что Ксавье и Аксель обращаются друг к другу на «ты».

— Мы много времени провели у компьютера, — объяснила она. — Теперь я почти убеждена в его полезности! Во всяком случае, я попробую.

Ксавье, похоже, обрадовался ее словам, но Жан поспешил умерить его энтузиазм.

— Чтобы хорошо заниматься своим делом, Аксель, вы не нуждаетесь ни в ком-то, ни в чем-то, тем более в машине. Вы поразили меня! Я никогда не думал, чтобы такая милая молодая женщина, как вы, могла стать профессиональным знатоком лошадей. Я преклоняюсь перед мастерством, которое сегодня продемонстрировал Жазон благодаря вам. Моим тренером в Шантийи я не был так доволен и теперь задаюсь вопросом…

Он хотел казаться сердцеедом и обращался к ней, глядя прямо в глаза.

— Жазон — хороший конь, — вежливо ответила она. — Вы это знали и до того, как доверили его нам.

— Но нужно было подобрать для него идеально соответствующий вид соревнований и довести его до формы в этот день! Нет, не преуменьшайте своей роли! Выражаю вам все свое восхищение.

— Антонен тоже участник его победы, — напомнила Аксель, которой надоели комплименты.

— Конечно, — согласился Жан, скрепя сердце.

Он даже не удосужился повернуть голову в сторону Антонена. Для него наездник был таким же слугой, как и прочие. Он пригласил его сгоряча и теперь задавался вопросом, что этот парень делает за столом.

Анриетта, не придавая значения словам мужа, молча подавала одно, убирала другое. С наступлением сумерек зажглись фонари, и ни один утолок сада не остался в тени. Шум движения в ночи приглушала растительность, и можно было почти поверить, что они в деревне.

Почти. Все существование Анриетты проходило именно так. Она была молодой, почти симпатичной девушкой и в начале замужества чувствовала себя почти счастливой. Сейчас она была почти подавлена. К счастью, ей довольно было остановить взгляд на Ксавье, чтобы успокоиться. Он был ее личным достижением, ее реваншем, ее смыслом жизни. И то, что он противостоит отцу, не огорчало ее. При каждом бунте Ксавье она ощущала глухое удовлетворение.

Он отказался принять ту форму, которую навязывал ему Жан, отказался интересоваться фармацевтической промышленностью, отказался быть для отца кем-то иным, чем просто сыном. В день, когда Ксавье исполнилось восемнадцать, он с облегчением покинул дом и приходил сюда только для того, чтобы повидаться с матерью. В этот вечер он остался, чтобы помочь ей, но еще и потому, что симпатичная блондинка не шла у него из головы. Если бы не Аксель, он ушел бы, не дожидаясь возвращения Жана, как обычно делал.

Доставая малиновое суфле из холодильника, Анриетта улыбнулась своим мыслям. Аксель нравилась трем мужчинам за столом, это забавно! Очаровательный наездник — впрочем, и впрямь неотразимый — бросал на нее нежные взгляды, Ксавье плохо удавалось скрыть свое увлечение, что же касается Жана, то он был смешон в роли старого ловеласа. Он воображал, что сможет соблазнить эту молодую женщину! Каким чудом? То, что удавалось с секретаршами, ищущими продвижения по службе, или с несколькими ветреницами, очарованными властью и деньгами, никак не касалось этой девушки. Миловидную, независимую и волевую Аксель, должно быть, забавляло жеманство бедного Жана. Почему он не может смириться с тем, что стареет? Анриетта сдалась много лет назад и уже не стремилась кому-то понравиться. Кстати, она никогда об этом не мечтала и занималась только сыном.

Она вернулась в сад с десертом и подошла как раз вовремя, чтобы услышать рассуждение, которому предстояло испортить конец вечера.

— Для меня наездник не имеет никакого значения. Подходит любой, лишь бы он выполнял предписания тренера. Большего от него не требуется!

Довольный собой, Жан обращался исключительно к Аксель. Он цинично захихикал, и этот смешок прозвучал в полной тишине.

— В конечном итоге, — счел он нужным добавить, — атлет — это конь!

— Работа того, кто едет верхом, видна на финише, — ответила Аксель холодно. — В частности, если победа оказывается всего на голову или даже на полголовы. Выбрать, как бежать — в начале или подождать, уметь выйти из массы лошадей, чтобы тебя не затолкали, потребовать от коня усилия на том или ином отрезке беговой дорожки, особенно завершить последние метры в полном взаимопонимании требует хладнокровия, сообразительности, по…

— Ничего общего с сообразительностью, это техника, этому обучаются. Если наездник не тупица, у него должно получиться. Когда я смотрю на мальчишек, вцепившихся как обезьянки в своих скакунов, то говорю себе, что тоже мог бы это делать. При условии, что рост наездника — метр пятьдесят!

Опять удовлетворенный смешок, опять тишина, которую Ксавье нарушил первым:

— И что он на сорок лет моложе.

Отец бросил на него разгневанный взгляд, но Ксавье уже завелся:

— Поскольку нам повезло и среди нас есть профессионал, лучше спросим его мнение, чем слушать твои глупости.

Не обращая внимания на отца, он повернулся к Антонену с ободряющей улыбкой.

— Как во всех сложных профессиях, — ни на кого не глядя, медленно ответил Антонен, — есть много призванных и очень мало избранных. Обезьянки часто становятся конюхами, потому что беговой лошадью не так просто управлять, как мотороллером. Известные наездники, те, которые состоялись, все — насколько я знаю — очень умны.

Насколько насыщен оттенками был ответ, настолько непроницаемым было лицо Антонена. Анриетта поставила малиновое суфле и воспользовалась моментом, чтобы положить руку ему на плечо.

— Это очень низкокалорийное, даже при диете.

Она предположила, что он, должно быть, следит за своим весом, к тому же Жан отбил у него аппетит. Антонен поблагодарил ее кивком головы, но губ не разжал. По крайней мере он не вспыхнул из-за пустяка, даже если и был рассержен, что действительно подтверждало ум и самообладание.

Аксель отказалась от кофе и засобиралась домой под предлогом, что устала за день. Ясно было, что она спешит уйти, чувствуя себя неловко. Тем не менее она с натянутой улыбкой поблагодарила Жана.

— Я тоже ухожу, я тебе позвоню, — прошептал Ксавье, чмокая мать в шею.

Анриетта предоставила Жану проводить всех троих до входной двери и начала собирать тарелки.

— Ну и наглец этот наездник!

Возвратившись, ее муж закурил сигару, на что у него до сих пор не было времени.

— Ты обращался с ним довольно презрительно, — только и сказала она в ответ.

— Ты шутишь? Это всего лишь служащий Монтгомери, которые и сами-то оказывают мне услуги за плату. Я пригласил его в дом, он должен был чувствовать себя польщенным!

— Чем?

Вопрос остался без ответа. Пожав плечами, Стауб уселся в кресло, вытянул ноги, закинул голову и стал созерцать звезды. Увидев мужа вот так развалившимся, Анриетта внезапно почувствовала желание сказать ему что-то неприятное.

— Во всяком случае, ты хоть одного осчастливил! Ксавье совершенно очарован Аксель. Похоже, они хорошо понимают друг друга. И, честно говоря, они вовсе неплохая пара…

Краем глаза она отметила его недовольство, но у нее не было времени потешиться этим.

— Такая девушка, как она, даже не взглянет на такое ничтожество, как он, — проворчал он.

— Это твой сын, Жан, и тебе не следовало бы говорить о нем в таком тоне.

— Это и твой сын! — со злостью выкрикнул он. — И если бы ты его так не опекала, не баловала, не превозносила, я мог бы из него кое-что сделать! Иногда я спрашиваю себя, не настраиваешь ли ты его против меня, чтобы покрепче привязать к своим юбкам. Но только тебе не повезло, он выпутался из них, как только смог, убежденный, что сразу же покажет себя. В конечном итоге, он годами прозябает, барабаня на своем компьютере, и ты хочешь, чтобы я гордился им? Конечно, нет, мне стыдно!

Бросив сигару в салатницу, он поднялся и быстро вышел из сада. Анриетта подождала, пока огни в доме один за другим погаснут. Сейчас она примется убирать, долго и тщательно, пока не убедится, что Жан заснул, и тогда тоже поднимется. Когда он нервничает, то принимает снотворное, а сегодня он, несомненно, сделает это.

В салатнице, потрескивая, догорал окурок. Она смотрела, не замечая, на отвратительное месиво из соуса и табачных листьев. А что, если Жан прав? Была ли она абсолютно невиновна в неприятии, которое Ксавье высказывал по отношению к отцу, причем начиная с подросткового возраста?

«Нет, дело не во мне. Наоборот, я сделала все, чтобы они понимали друг друга. Но Жан переборщил с разговорами, он хотел заставить сына разделить его убеждения и вкус к власти. Ксавье мечтал о другом, и это его право. Кстати, он вполне преуспевает со своей фирмой, он не прозябает».

Она отмахнулась от ночной бабочки. Черт побери, как ей надоел этот искусственный сад! Надоела прихоть Жана с беговыми лошадями, надоела его игривость при виде смазливой мордашки, надоело его презрение. Она собрала столовые приборы, швырнула их в салатницу и услышала сухой щелчок — это треснул фарфор.

Стоя у неубранного стола, она тщетно пыталась утереть слезы, бегущие ручьем.