Нежность Аксель

6

Дуглас, меряя шагами зал ожидания, метался, словно лев в клетке. Все, чего он желал, — это подняться на борт самолета и убраться отсюда. Оказаться подальше от опасности, которая нависла над ним.

В маршрутном такси, следующем в Руасси, он попытался поразмыслить спокойно, но с какой бы стороны ни подходил к решению этой проблемы, вывод напрашивался один: бежать!

Купив билет до Лондона, он позвонил Кэтлин, своей единственно возможной союзнице. «Ты начитался детективных романов!» — воскликнула она, расхохотавшись, но пообещала приехать за ним в Ипсуич, административный центр графства Саффолк, если он сможет туда добраться.

Хотя Дугласа, после того как он ночью пробрался в стойло Макассара, и мучили угрызения совести, он все еще не вполне осознавал, в какую скверную историю впутался. И, негодяй из негодяев, оказался один! Согласиться на сделку с отвратительным Этьеном непременно означало попасть в переплет, из которого уже невозможно будет выбраться. В то утро Этьен ясно дал ему это понять, обвинив в том, что Дуглас начинает смахивать на типа, готового дать трещину.

«Готового дать трещину» означало, что он становится опасным. А вдруг Дуглас, терзаемый совестью, выложит все родным? Для проверки Этьен предлагал другие аферы, и последовавшие отказы ему не просто не нравились, они настораживали. «Если ты не с нами, то, само собой разумеется, против нас. Тебе решать, с какой стороны барьера ты хочешь оказаться. В любом случае, на коне тебе не быть!»

Грубый тон и тыканье были показательными, почти такими же красноречивыми, как и бандитского вида, молчаливый человек, сопровождавший Этьена. Перепуганный Дуглас заверил своих великих покровителей, что нет, он вовсе не тот, кто готов дать трещину, совсем нет. Для него эта история закончилась, он выполнил свою часть договора. Так к чему его изводить? С презрительным смешком Этьен заявил: «Если только ты не выиграл в лотерею, тебе по-прежнему нужны деньги, правда? А я могу тебя ими обеспечить. Даю сутки на обдумывание».

Заставить Дугласа уступить означало привязать его окончательно. С одной стороны — пряник в виде денег, с другой — кнут за провал, а то и того хуже. Оказавшись перед подобной альтернативой, Дуглас отреагировал в мгновение ока, и не успели чужаки сделать шаг за дверь, как он решился. Побросав одежду в сумку, он без сожаления покинул свою квартирку, зная, что никогда уже сюда не вернется. Забежать в банк, быстренько снять со счета оставшиеся деньги — ив аэропорт!

Теперь он с беспокойством ожидал посадки в самолет. Он уехал из дому, не проверив, не следят ли за ним. Хотя нет: по сути, он не представлял собой сколько-нибудь значительной опасности. Исчезнув, он разрешит проблему: по крайней мере, он надеялся на то, через некоторое время о нем забудут все, включая Этьена.

Когда стюардесса «Эр Франс» объявила, что пассажиры могут пройти на посадку, он в числе первых направился к самолету.

Перед приходом Аксель Антонен воздерживался от слишком больших доз морфия. Ему не хотелось, чтобы она, застав его спящим и воспользовавшись этим, ускользала на цыпочках. На этот раз он был в полном сознании и страдал от колющей боли, почти непереносимой, но зато мог видеть ее, слушать и позволять убаюкивать себя ласковыми словами.

— Можно подумать, что мы в цветочном магазине! Твои приятели, похоже, сговорились…

— Нет, они приносят в основном книги, футболки, пирожные. Почти все цветы от наездниц.

Повсюду, где только можно было поставить вазу, виднелся пышный букет.

— До сих пор я полагала, что в больницу приносить цветы запрещено.

— Я сказал медсестрам, чтобы вечером они забрали все себе.

— Ты скоро станешь любимцем отделения! Или уже им стал, нет? Красивый молодой человек, неженатый и страдающий…

— Я холостяк поневоле. И сердце мое занято.

Аксель, не сумев скрыть своих чувств, выдавила неестественную улыбку.

— Не хочешь, чтобы я об этом говорил, да? Но я по- прежнему влюблен в тебя и ничего не могу с собой поделать. Я не в состоянии шевельнуться и ни на что не могу отвлечься, чтобы не думать о тебе.

— Перестань, Антонен. Я и так чувствую себя виновной в том, что произошло в тот день. Пожалуйста, не усугубляй!

— Виновной в чем? Тебе было плохо со мной? Для меня это чудесные воспоминания!

— Перестань, — твердо сказала она.

Настаивать означало лишь вызвать еще больший протест с ее стороны, и он знал об этом, тем не менее добавил со всей нежностью, на которую только был способен:

— Хорошо, молчу, но при условии, что ты оставишь мне лучик надежды.

Вместо ответа она взяла его здоровую руку и, ничего не говоря, пожала ее. Это молчание было приговором, который он не в силах был принять.

— Я очень несчастен, — прошептал он.

Но он не стремился смягчить ее. Из-за физической боли и после только что полученного очередного отказа ему внезапно захотелось остаться одному и поплакать над собой. Никогда Аксель не поверит ему, никогда не будет доверять настолько, чтобы позволить себе полюбить его! Он останется случайным любовником, которого держат за приятеля, пока она не влюбится в другого мужчину и не отвергнет его окончательно.

Чтобы больше не видеть ее, он повернулся к окну. Он должен был найти в себе смелость распрощаться с иллюзиями, перестать гоняться за несбыточной мечтой.

— Я приду завтра, — сказала Аксель, поднимаясь.

— Тебе нужно переделать тысячу дел, я знаю твой график. Не приходи и не теряй времени. Когда я вернусь домой, всем будет проще.

По мнению врачей, вернуться можно будет минимум через две недели. Через пятнадцать дней ему, может быть, удастся взглянуть на все со стороны, не терзаться неотступной мыслью понапрасну. После случившегося несчастья он стал очень уязвим и не желал оказаться в положении человека, выпрашивающего покровительства и расположения.

Он дождался, пока Аксель покинет палату, почти беззвучно закрыв за собой дверь, и впрыснул морфий.

В темноте они на цыпочках, словно воры-домушники, проникли в левое крыло. Эта часть огромного викторианского дома была необитаемой, но содержалась в безупречном состоянии на случай приезда непредвиденных гостей.

Кэтлин прошла перед Дугласом через холл к двери гостиной.

— Подожди, я включу свет.

Она на несколько секунд исчезла и, вернувшись, с триумфом щелкнула выключателем. Зажглись стенные светильники, осветив комнату холодноватым светом.

— Помоги мне снять чехлы, — приказала она Дугласу.

Они сняли белые чехлы, которые предохраняли три массивных кресла и канапе, обтянутые цветастым мебельным ситцем.

— Интерьер весьма, весьма английский, предупреждаю! Ладно, вот гостевая, рядом — кухня, оборудованная только для завтрака, на этом же этаже две отдельные спальни, разделенные ванной. Мама велела обустроить это крыло два или три года назад, уважая мою независимость. Нечего и говорить, что когда я нахожусь здесь, то предпочитаю свою девичью спальню в большом доме. Из-за ее размеров никто не рискует стеснить других! Впрочем, гости тоже предпочитают большой дом, и получается, что сюда никто не заходит: тебя здесь не потревожат.

Продолжая говорить, она направилась к бару из красного дерева, отделанного медью. Достала бутылку виски бог знает какого года, стаканы, формочку со льдом.

— Там есть и маленький холодильник, — объяснила она.

Выставив все на низкий столик, она буквально рухнула в одно из кресел.

— Черт возьми, нет никаких сил!

Дуглас с любопытством огляделся вокруг, оценивая место, где отныне ему предстоит жить.

— Когда мы были детьми и приезжали к вам на каникулы, здесь был амбар?

— Нет, старый зал для охотничьих банкетов или что-то в этом роде. Но в дождливые дни тут играли в бадминтон, помнишь?

— Прекрасно помню.

Кэтлин была на восемнадцать лет старше, и когда он был ребенком, то казалась ему принцессой, феей. Летом она редко бывала здесь, появляясь лишь на короткое время, но всегда пользовалась случаем, чтобы поиграть с младшими родственниками.

— Ты так добра, что принимаешь меня, Кэт.

Верная данному слову, она приехала за ним в аэропорт Ипсуича, куда он прилетел на какой-то развалюхе.

— Я не хозяйка здесь, Дуг, тебя принимают мои родители.

— Ты договорилась с ними?

— Все улажено, причем лучшим образом. Надеюсь, ты согласишься с этим. Мы немало поломали голову над тем, чтобы придумать… приемлемое решение.

— Я согласен на все, — ответил он потухшим голосом.

— Правда?

Она с улыбкой на губах оглядела его с головы до ног, прежде чем наполовину опорожнить стакан.

— Что с тобой, Дуг? В какую неприяность ты попал?

— Слишком долго рассказывать.

— Впереди целая ночь! Слушай, зажги маленькие лампочки и потуши настенные, этот свет слишком ярок.

Он так и поступил, и атмосфера в гостиной стала куда более уютной.

— Увидишь, это будет не так ужасно, — заверила она, пока он усаживался напротив.

— Жить здесь?

— Нет, рассказать обо всем. Это приносит облегчение.

— Мне не очень хочется говорить об этом. Скажем так, я опрометчиво связался с сомнительными людьми. Я оказал им некоторую… услугу в обмен на деньги, разумеется, и оказался дураком, полагая, что на этом все закончится. Это был не тот случай. Сегодня утром они нанесли мне визит, который очень испугал меня, и я понял, что лучше на какое-то время исчезнуть. Теперь ты все знаешь.

Заинтересовавшись, она молча разглядывала его, затем допила виски.

— Налей мне еще, будь добр. С двумя кусочками льда, спасибо. Итак, что это была за услуга?

— Незаконная, гадкая, аморальная вещь…

Он остановился, подыскивая слова.

— Я не могу, Кэт, — прошептал он, бессильно махнув рукой.

Она была поражена безнадежным выражением его лица. Дуглас не был особо чувствителен, да и нравственность никогда не была его основной заботой. Что же он мог совершить, чтобы оказаться в таком состоянии? Понимая, что нужно сменить тему, Кэтлин сказала:

— Поделюсь с тобой выводами нашего семейного совета.

— Какого совета?

— Все волновались о тебе все это время, особенно после последней встречи с Беном. Ты знаешь моих родителей, они сторонники мира в семье…

— Нет, прежде всего они сторонники Бена — всего, чем он занимается, всего, что доставляет ему удовольствие!

— Допустим. Но вашу размолвку они воспринимают тяжело. Вот почему мы искали решение, которое удовлетворило бы всех. Когда Бен предложил тебе жить здесь, у тебя не было желания сосуществовать с мамой, и у нее, без сомнения, тоже. Отдельное крыло представляет собой некий компромисс — это придумал папа, и он счастлив от такой находки. Оставалась проблема зарплаты, жалованья. Папа предложил выдать тебе какую-то сумму денег, что очень развеселило маму, ведь он ничем не располагает. В прошлый раз он снял со своего счета последние деньги и отдал их тебе, маме пришлось помочь ему выйти из затруднительного положения. Но, как тебе известно, деньги для нее никогда не были проблемой, поэтому именно она официально нанимает тебя на работу. Ты будешь осуществлять связь между поместьем и конным заводом — делать все достаточно правдоподобно, чтобы получить разрешение на работу и сопутствующие этому скудные социальные преимущества.

Она допила виски и смотрела на него, насупив брови.

— Думаю, сегодня вечером мы напьемся. Подлей мне еще капельку.

Он с растерянным от всего услышанного видом налил ей. Потом тоже отпил несколько глотков и спросил:

— Но… Когда Бен возвращается? Обычно он проводит лето здесь, ведь так? Не можете же вы поставить его перед свершившимся фактом, он будет вне себя!

— Нет, если ты будешь сообразительным. Заверишь его, что хорошенько все обдумал и что завод действительно интересует тебя, даже если ты будешь просто стажером без оплаты. Если ты повинишься, он согласится. Вам даже не придется видеться каждый день. Он представит тебя Ричарду, своему доверенному лицу, и оставит в покое.

— Вы станете ему врать? — настаивал он, не веря своим ушам.

— Ради его же блага. Ваше примирение пойдет ему на пользу. Он будет счастлив знать, что ты вернулся к лошадям. И ты тоже, полагаю…

В любом случае выбора у него не было. Во Франции его ждали серьезные неприятности, а Кэтлин предлагала спасение, к тому же вместе со способами его достижения.

— Мама выдвигает только два условия, перед тем как подписать договор: твое доброжелательное отношение к Бену и обещание быть на заводе каждое утро ровно в восемь утра. Мой старенький «остин» — в гараже, можешь им пользоваться, разве что предпочтешь папин горный велосипед, к которому не прикасались лет десять!

Теперь, когда она рассказала обо всем начистоту, решение зависело от него. Она устроилась поудобнее, перекинула ноги через подлокотник и ждала.

— Ты сказала «доброжелательное отношение», Кэт. Ты употребляешь эти слова, зная настоящее положение дел?

— Да, мой французский не настолько плох. Это означает обязательство верности и подчинения. Ты находишь это слишком тяжелым? Мне тоже так казалось, когда мы стряпали этот проект… Но тогда я не знала, в какой ты опасности. Если это действительно так, малыш Дуг, ты вынужден будешь согласиться с этим обязательством, пусть даже скрепя сердце.

— Можно подумать, что тебя это радует! Что происходит в этой семье, что вы в таком восторге от Бена? Это что, живой бог?

Даже его гнев видеть было приятно: наконец-то Дуглас выходил из апатии, понемногу начинал реагировать. Кэтлин взяла стакан, допила последний глоток, поймала наполовину растаявший кусочек льда и принялась его посасывать.

— В любой семье должен быть глава, — сказала она наконец. — У нас это Бен. Папа для этого не приспособлен, маме наплевать, Констан вне игры, Аксель слишком молода, ты делаешь глупости, а я не чувствую, что меня это касается. Короче, это Бенедикт. Впрочем, он обожает эту роль и никому ее не отдаст. Но следует признать, что он на высоте, правда?

Кэтлин чувствовала приятное опьянение. Меняя положение, она уселась по-турецки, сняв туфли.

— Видишь, какой у нас получается милый разговор среди ночи!

— Если тебе угодно…

— О да, мне угодно! Он меня забавляет. Послушай, не изображай из себя обреченного, налей еще и расслабься. Тебя не заставляют глотать отраву, нужно только сыграть роль раскаявшегося внучка. Справишься?

Он был как мышка в когтях кошки, и она корила себя за то, на что его подталкивает.

— У меня нет возможности поступить иначе, Кэт. Итак, я склонюсь перед великим человеком, человеком совершенным!

— Бенедикт не совершенен, вовсе нет, — сказала она, взвешивая каждое слово.

Должна ли она поделиться с Дугласом некоторыми сомнениями по поводу Бена? Сомнениями, очаровывавшими Кэтлин, но будут ли они таковыми для ее двоюродного племянника. И потом, не означает ли это предать мать? Под действием алкоголя ей хотелось поговорить, но у нее не было ни малейших доказательств, чтобы подкрепить свою теорию. Не из-за того, что их нельзя было отыскать, но она не нашла ничего веского, а на слово Дуг ей вряд ли поверит. Впрочем, он не настолько достоин доверия, чтобы ему можно было открыть секрет.

— Не совершенен, нет, — довольствовалась она тем, что повторила уже сказанное.

Подняв глаза на Дуга, она увидела, что он пристально смотрит на нее: его любопытство проснулось.

— Знаешь, почему мы с тобой хорошо понимаем друг друга? — продолжила она.

— Потому что ты любишь потерявшихся собак.

— Неверно, я не люблю животных. Нет, это куда тоньше. На самом деле мы оба мятежники, оба изгои.

— Или оба неудачники.

Слово сорвалось с его губ и несколько мгновений висело в воздухе. Красный от смущения, он опустил голову.

— Прости, Кэт.

Кэтлин кипела гневом. По какому праву он так говорит? Она польстила ему, назвав мятежником, — для бунтаря в нем нет должного размаха. Где бы Дуглас был в этот момент, не прибегни он к защите семьи? Неудачник — это слово для него, не для нее! Кстати, она ни в чем не терпела неудачи по простой причине: она ничего не предпринимала.

— Ты последний негодяй, Дут!

— Я очень сожалею, я не хотел этого говорить.

— Разумеется, хотел! Ты считаешь меня неудачницей, да? С чего же это? Потому что я старая дева? Потому что у меня нет мужа, нет детей, нет профессии, нет планов, нет… По сути, ты, может быть, и прав. Если смотреть под таким утлом, моя жизнь — не ахти что. Но твоя и того меньше, потому что ты ни на что не годен. Я, по крайней мере, помогла тебе.

— Кэтлин…

— Не беспокойся, это не изменит существующего положения. Ты наш гость, вскоре станешь нашим служащим, и я рада, что ты выбрался из переделки. Спи спокойно!

Она с сожалением покинула кресло, ее слегка пошатывало. Иллюзия согласия, возникшая в начале вечера, полностью исчезла. Назавтра она отправится в Лондон, чтобы немного отвлечься. Еще несколько дней, и она, несомненно, забудет о злой выходке Дугласа и, возможно, вернется, чтобы повидаться с Беном. Какие бы у ее дяди ни были секреты, она обожала его общество! И он был в ее глазах единственным достойным милосердия, тем, кого нужно щадить и с кем нельзя обращаться цинично.

С туфлями в руках она дошла до двери и не обернулась.

Аксель уже по меньшей мере пятый раз повторяла Ромену свои распоряжения, пока Бенедикт королевским жестом не велел ей замолчать. Она нервно подсадила наездника в седло, похлопала Макассара по шее и наконец отступила назад.

— Давай ты поднимешься на трибуну и успокоишься, — предложил ей Бенедикт. — Не хочу смотреть бега вместе с тобой, ты похожа на электропилу, рядом с тобой страшно находиться!

— Очень сожалею, но я тебя не оставлю. Я хочу быть здесь, за барьером, чтобы видеть финиш. Это все, что меня интересует.

— Все, что тебя интересует! Не смеши меня! Да ты будешь часами пересматривать съемку. Ты просто сдрейфила, вот и все.

— Я волнуюсь всегда. Только вот Макассар — особенный.

— Ты веришь, что он может выиграть? — спросил Бен, чтобы подзадорить ее.

— Даже если дистанция и коротковата для такого спокойного коня, как Макассар, я ему доверяю.

Они пробрались к краю дорожки. Люди расступались, чтобы пропустить кресло Бена.

— Я больна им, — доверительно сказала Аксель дрогнувшим голосом. — Если сегодня Макассар не подтвердит моих надежд, это будет означать, что я в нем ошиблась.

— Я никогда не разделял твоей уверенности на его счет. Уже случалось, что он не оправдывал надежд. Я не вижу в нем чемпиона.

Аксель бросила на деда сердитый взгляд, хотя и понимала, что Бен пытался подготовить ее к возможному поражению, зная, как она любит Макассара.

— Это он-то не чемпион? Ты шутишь! Сейчас ты убедишься в обратном, ты будешь изумлен…

Диктор объявил, что лошади стартуют. Аксель крепко сжала бинокль, но, как всегда, не поднесла его к глазам. Сухое щелканье металлических дверей, открывающих стойла для старта, заставило ее вздрогнуть. Потом она почувствовала, как Бен схватил ее за руку.

— Он очень хорошо пошел, вылетел, как ядро из пушки!

На то, чтобы пробежать две тысячи метров, скакунам, мчащимся cejrjac плотной группой, требовалось около двух минут. Диктор быстро перечислял их имена, и Аксель расслышала имя Макассара после многих других.

— Давай, Ромен, — сказала она сквозь зубы, — не мешкай, это слишком короткая дистанция. Подбадривай его сейчас, сейчас

Словно услышав ее, наездник стал отрываться от остальных, без видимого усилия летя посреди дорожки.

В двухстах метрах от финиша Макассар, похоже, решил оторваться от остальных, сразу за ним Фольамур!

Буквально ежащий на шее коня Ромен составлял с ним единое целое, двигаясь в ритме с мощным, неудержимым 6erov На лету он немного повернул голову, чтобы видеть, где находятся противники. Он опережал их почти на два корпуса, и догнать его было уже невозможно.

— Да-да-да!_ вопила Аксель, стуча ногами.

— Легкая победа Макассара над Вальпараизо, сейчас увидим, кто На третьем месте!

С мокрыми от слез радости лицом Аксель наклонилась к деду, чтобы обнять его.

— Это самый лучший день моей жизни, Бен! Он их поставил на место, летел как на крыльях!

Стремительно отступив от барьера, она толкнула человека, стоявшего прямо за ней.

— Поздравляю! — сказал Ксавье, придерживая ее.

— О, ты был здесь?

— Я смотрел поверх головы, потому что тебе пришла хорошая мысль не надеть шляпу. Я бы не пропустил этого ни за что на свете!

— Это было чудесно, правда?

— Я в этом ничего не понимаю, но когда он летел перед нами, то был великолепен. Ве-ли-ко-ле-пен!

С извиняющейся улыбкой она вытирала слезы кончиками пальцев.

— У меня есть платок, держи, — предложил Ксавье.

— Ну что, Бен, как он тебе, скажи?

— Поразительно… Да-да, я потрясен этим конем! Ромену даже не пришлось замахнуться кнутом, можно было подумать, что это просто утренняя разминка! А ведь группа достаточно сильная, были серьезные конкуренты. Внучка, приветствую твою проницательность! Макассар — настоящий высокоскоростной локомотив, каких я редко видывал.

Похвала снова вызвала у Аксель слезы, и она воскликнула:

— Пойду к нему, догоню вас потом!

Мужчины проводили ее взглядами, одинаково взволнованные.

— Она милая, правда? — прошептал Бен.

Его слова застали Ксавье врасплох. Ожидал ли этот пожилой человек ответа?

— Более чем милая, — решился он.

— А еще она талантливая! Честно говоря, в Макассара я не верил. В следующем году он должен будет бежать в традиционных соревнованиях. Это достижение Аксель, причем без моей помощи. Ну что ж, я позволю ей пожинать плоды победы, повременю немного, а потом буду следовать за ней.

Аксель затерялась среди толпы. Вскоре она была уже у места взвешивания, поздравила Ромена и повисла на шее коня.

— Господин Монтгомери… — начал Ксавье неуверенно.

— Проблема в том, — перебил его Бенедикт, — что у нее одна страсть — лошади. Это мешает Аксель заниматься чем-то другим и не позволит мужчине занять первое место в ее жизни. Или ему нужно научиться делиться…

Мысль Бена была достаточно ясной, чтобы Ксавье почувствовал, что ему разрешили продвинуться немного дальше.

— Идет ли речь некоторым образом о… э-э-э… зеленом свете?

— О боги! Мальчик мой, вам не нужно мое разрешение! Может быть, некоторая поддержка, кто знает… А теперь идите вперед, вы будете расчищать мне дорогу. Я порой жалею, что у коляски нет гудка.

Растерявшись от такого неожиданного поворота, Ксавье хотел было от всего сердца поблагодарить Бенедикта за откровенность, но понял, что лучше промолчать.

Констан потушил окурок каблуком, потом поднял его и опустил в карман брюк. Ничего не должно валяться во дворе — это было абсолютное требование, он вел войну с учениками за то, чтобы на земле не оставалось ни соломинки.

Сев на ящик с зерном, Констан какое-то время наблюдал за Пачем, очень довольный поведением животного. Пес был хорошим сторожем: при малейшем шуме он настораживал уши и постоянно бегал от будки к ограде, выходящей к лесу, к рядам стойл. Время от времени он бросался на крыс.

— Хороший пес, мой Пач, — шептал Констан.

После появления этого цербера к нему вернулся сон, и если ему приходилось проснуться ночью, то он довольствовался тем, что бросал взгляд в окно. Как только он замечал внушающую доверие тень немецкой овчарки на посту, то снова засыпал со спокойной совестью.

Но сегодня был звонок от Дугласа. Парень проявил смекалку, позвонив в то время, когда ни Аксель, ни Бен ему не ответили бы, потому что уехали в аэропорт. Не дав Констану времени на протест или требование объясниться, Дуг предостерег: «Следи за лошадьми, за конюшней, будь бдителен. Теперь нужно остерегаться не меня — я в Англии и пробуду здесь до скончания века. Но все возвращается бумерангом… Не знаю ничего точно, старик, советую только открыть глаза пошире. Умный поймет с полуслова…»

Ошеломленный Констан принялся что-то мямлить, путая вопросы и возражения, пока не понял, что говорит сам с собой, а Дуглас уже повесил трубку. На сей раз довольно! Он должен тотчас же поставить Бена в известность.

Но отца дома не было, да и Констану никогда не хватило бы смелости во всем ему признаться. Открыть, что он видел, как Дуглас проник в стойло Макассара несколько недель назад, что он знал, что коню ввели наркотики, и мол- нал? Нет, это невозможно! Ведь это Макассар, любимчик Аксель, только что выигравший гран-при Мезон-Лаффита!

После этого телефонного звонка Констан решил поменять лошадей местами. Если Аксель удивится этому, он скажет, что появились крысы или еще что-нибудь, неважно. Он перевел Макассара в стойло напротив, но, к сожалению, каракового было легко узнать по белым отметинам на передних ногах. Хотя, может быть, на этот раз на прицеле не он.

— Я поклялся, что следующего раза не будет, Пач!

Пес подошел и уселся рядом в ожидании ласки.

— Если бы тебя здесь не было, я чувствовал бы себя таким одиноким. На меня слишком многое навалилось!

В большом дворе, с другой стороны авеню, всегда был кто-то, кто не спал, в комнатах учеников постоянно горел свет. С тех пор как для ухода за лошадьми стали принимать девушек и юношей, началась тайная ночная жизнь, что служило определенной гарантией невозможности вторжений. Малый двор был по-прежнему уязвим, кроме того здесь находились лучшие лошади, и если уж должно было что-то произойти, то именно здесь.

— Итак, есть только я и ты, Пач.

Сдерживая зевоту, Констан почесал пса за ушами. А если это была очередная злая выходка Дугласа? Как знать… Обозлился ли его племянник настолько, чтобы захотеть разволновать Констана, а потом посмеяться над его бессонницей?

Маловероятно. Голос Дуга в телефонной трубке казался искренне встревоженным. Запоздалый приступ угрызений совести или уверенность в угрожающей опасности? Люди, с которыми он спутался, возможно, захотят преподать ему урок, если он неправильно повел себя с ними. Отыграться на лошади было так просто!

— Отравить собаку тоже…

Констан спрашивал себя, сможет ли выдрессировать Пача так, чтобы тот не ел ничего другого, кроме того, что он сам положит ему в миску.

— Нужно прекращать это, я не участник фильма о гангстерах.

Однако он напрасно пытался успокоиться, он чувствовал себя отвратительно. Помимо того что на совесть давила тайна, раньше ему никогда не приходилось брать на себя ответственность в сложной ситуации. Он не принимал никаких решений, обращаясь за этим к отцу или племяннице. Сейчас у него защиты не было — никто не подскажет, как ему следует поступить. Стремясь защитить Дугласа, он создал неразрешимую проблему.

Приласкав пса, он поднялся, чтобы идти в дом. У этой печальной истории была, тем не менее, и положительная сторона: Дуглас наконец присоединился к семье, а в хороших руках он снова станет славным парнем. Констан был в этом уверен.

«Следи оттуда за своим сыном, Норбер. А я делаю все, что в моих силах!»

Поднявшись на крыльцо, он обернулся, бросив последний взгляд на двор и на силуэт собаки.

— Все будет хорошо, — пробормотал он дрожащим голосом, — все будет хорошо.

Ксавье сверил список имен и адресов, который только что составил. В нем были указаны почти все тренеры Мезон- Лаффита и Шантийи, осталось лишь составить убедительное письмо.

— Ты действительно думаешь, что эта штука будет работать?

Его компаньон Лоран стоял рядом и с сомнением смотрел на экран.

— Если бы я так не считал, то не провел бы над этим столько ночей. Существует рынок, ограниченный и узкоспециализированный, но поскольку до меня никто до этого не додумался…

— До тебя… Просто у твоего отца есть скаковые лошади, — подала голос Ингрид из своего кабинета.

Молодая женщина была еще одним компаньоном предприятия, и обычно оригинальные мысли принадлежали ей. Высокая, очень спортивная, с плечами, как у пловчихи, с тяжелой походкой, но очаровательной улыбкой. Ксавье знал ее давным-давно: они все учились вместе, и желание организовать независимое дело пришло к ним одновременно. Лоран, со своей стороны, внес первые средства, на которые сняли помещение и купили кое-какое оборудование.

— Это отец натолкнул тебя на мысль? — удивился Лоран.

— Он скорее вырвал бы себе язык, — возразил Ксавье. — Ты знаешь, в каких мы с ним отношениях! Тем не менее благодаря или вопреки ему я познакомился с его тренером. И потянулась нитка за иголкой…

— Тебя охватила страсть к ипподромам, — насмешливо бросила Ингрид. — А не замешана ли в этом какая-нибудь симпатичная девчонка?

— Симпатичная девчонка — это тренер.

— A-а, тогда выкладывай!

— Хорошо, я действительно втрескался по уши, но это совершенно не касается потенциального рынка. Я считаю, что он будет полезен и выгоден для всех нас.

Лоран расхохотался и дал Ксавье увесистого тумака, от которого тот ткнулся носом в клавиатуру.

— Я был бы в восторге, если бы ты влюбился! Это отвлекло бы тебя от бесконечных насмешек над моей подружкой.

— Кончится тем, что ты женишься на ней и оставишь нас, — предсказал Ксавье, потирая нос.

— Женюсь — да, но тогда мне понадобится работать вдвое больше, потому что нужно будет содержать семью.

Они болтали, не обращая внимания на Ингрид, лицо которой приняло странное выражение. Ксавье заметил это и забеспокоился.

— Все в порядке, милая?

— Все нормально. Но перестаньте наконец трещать, я не понимаю, что делаю.

Она углубилась в созерцание экрана, а молодые люди обменялись взглядами. Ингрид никогда не рассказывала о своей личной жизни, словно ее и не существовало. Кстати, часто она уходила по вечерам последней, явно не спеша домой.

— Мне захотелось холодненького пивка, — объявил Лоран. — Кто со мной в бистро, что под нами?

— Идет! — согласился Ксавье, отодвигая кресло на колесиках.

Ингрид отклонила приглашение раздраженным жестом, не отрываясь от работы, и они тихонько вышли.

— У меня такое впечатление, что твоя влюбленность ее совсем не радует, — заявил Лоран, когда они уселись в глубине маленького кафе на улице Сен-Лазар, где были завсегдатаями.

— Почему? Я обожаю Ингрид и давно знаю ее, но могу поклясться, что у нас с ней ничего не было.

— А может быть, она хотела бы?

— Ну ты и скажешь!

— Ты об этом ничего не знаешь, ты не читаешь ее мысли. Вы видитесь каждый день, и такое просто не может прийти тебе в голову.

— Она прекрасно знает, что меня всегда привлекали невысокие блондинки со светлыми глазами. Ее это веселило, когда мы были еще студентами. По крайней мере, она говорила, чтобы я отстал от нее.

Огорченный ироничным замечанием Лорана, Ксавье залпом выпил половину пива. Июль был очень жарким, дышать в Париже было просто нечем. По сравнению с парком Мезон-Лаффита этот квартал был настоящей печкой, насыщенной выхлопными газами.

— Я выполнил свою программу, — сказал Лоран, чтобы сменить тему. — И еще подбил все счета за последний триместр. Наконец-то я могу поехать отдохнуть. А у тебя что-то намечено?

— Не так чтобы очень…

До сих пор у Ксавье не было никаких планов, но удушающая жара внезапно вызвала в нем желание оказаться на берегу моря или в деревне.

— Может быть, я поеду на несколько дней в Довиль. Там будут бега, и я воспользуюсь случаем, чтобы понаблюдать за своими будущими клиентами.

— О, да ты втюрился! — прыснул Лоран.

Видя, что он умирает со смеху, Ксавье поднял глаза к небу. Конечно, сейчас, озабоченный тем, чтобы продолжать ухаживания, он не представлял себя отдельно от Аксель. Он уже дважды приглашал ее на обед, и завтра они должны были вместе ужинать.

— Лоран, куда ты повел свою подружку в первый раз? Я ищу необычное, романтическое местечко…

— Есть очень славное шале на острове, в Булонском лесу, куда можно попасть только на лодке. Если тебе это кажется слишком претенциозным, отправляйся в Онфлер есть мидии на берегу старого водоема. Еще можно остановиться в саду или ресторане при роскошном отеле. «Бристоль» — просто блестяще, при условии, что есть большие деньги!

— Я хочу ее не поразить, а очаровать.

— Говоря проще, иметь.

— Не думаю. Во мне нет ничего от Дон Жуана, я весьма неловок.

— В любом случае, не допусти оплошности и не спроси совета у Ингрид.

У Ксавье был такой подавленный вид, что Лоран снова расхохотался.

— Ну и физиономия у тебя! Послушай, пройдет лето, и, возможно, Ингрид познакомится с кем-то на пляже.

— Это чудесная девушка, к тому же неутомимый работник. Прекрати смеяться над ней!

— Не над ней, над тобой! Послушай, старина, улыбнись хоть разок, я плачу.

Он положил монету возле пустых стаканов. Ксавье поднялся, торопясь просмотреть перечень ресторанов Онфлера.

— Да, — повторил Бенедикт, — я решительно старею. Как я мог не рассмотреть достоинств этого коня до Аксель? Не ее вина, что я не обращал на него внимания, она постоянно говорила о нем.

— Ты не всеведущ, — вежливо сказала Грейс.

— Было время, я почти поверил в это!

Она минуту молча смотрела на него, потом прошептала:

— Смешной ты, Бенедикт… С одной стороны, ты хочешь, чтобы малышка преуспевала, а с другой — боишься, что она перестанет в тебе нуждаться.

— Возможно.

— Уж я-то знаю тебя, и тебе это известно!

— Да, известно.

Он с грустью в голосе согласился, и это потрясло Грейс. Будет ли и она с возрастом страдать сентиментальностью? Она остановилась, наклонилась над грядкой у цветника и ловко вырвала единственный выросший там сорняк.

— Я приказала убрать отсюда тис, как ты и просил.

— Твой садовник безответственный! — воскликнул Бенедикт. — Посадить тисы рядом с конным заводом! Для лошадей это смертельно, смер-тель-но.

— Я ему об этом говорила. Теперь все в порядке, не волнуйся.

Он развернул кресло на сто восемьдесят градусов и посмотрел на Грейс, нахмурив брови.

— Так печально быть старым брюзгой… Я убаюкиваю тебя своими лошадиными историями, да?

— Это твоя страсть, я все прекрасно понимаю.

— Почему ты так добра, так терпелива?

— Потому что я всегда безмерно любила тебя, Бенедикт.

В ее словах было слишком много скрытого смысла, особенно потому, что она произнесла их многозначительным тоном, в чем, махнув рукой, тут же извинилась.

— Я счастлива, что Дуглас здесь, — снова заговорила она.

— А что уж обо мне говорить! Я и поверить не мог, что его обращение может произойти с такой скоростью. Я был убежден, что потребуется подождать еще год- другой, чтобы увидеть его поумневшим. Но это факт, благодарю тебя, Боже! И спасибо тебе, Грейс, что поселила его в другом крыле дома. Нам потребуется время, чтобы вновь привыкнуть друг к другу.

— Как у него прошла встреча с Ричардом?

— Я все рассчитал. Ричард станет учить его ремеслу постепенно, ни в чем не давая поблажки. Дуглас стажер: он молчит, слушает, повинуется и выполняет тяжелую работу, если таковая имеется.

— К счастью, Ричард лучший педагог, чем ты, — с иронией заметила она.

— Важнее то, что он понимает в коневодстве как никто другой.

Ричард Штайнер, руководивший заводом с самого его основания, был мужчиной лет шестидесяти. Увлеченный генеалогией, он мог рассказать обо всех линиях, выведенных от трех арабских жеребцов-производителей, которые положили начало породе чистокровных скакунов три века назад. Он мог провести бессонную ночь, сидя на соломе в ожидании рождения жеребенка. И как только тот делал первые шаги на лугу за матерью, Ричард уже угадывал, какой у него будет характер и способности.

— Если он передаст Дугласу хотя бы десятую часть своих знаний, я буду очень доволен!

Они вновь пустились в путь, и Бенедикт ехал с умеренной скоростью, чтобы Грейс не пришлось идти слишком быстро. Перед грозой дышалось тяжело, небо было серым, но утренняя прогулка — дело святое. Порой Джервис присоединялся к ним или встречал их по возвращении. А если начинался дождь, то выходил навстречу с зонтом.

— Сначала я отбирал у тебя часть года, — пробурчал Бенедикт, — а теперь тебе придется долгое время терпеть Дугласа.

— Мы с ним давно знакомы, — напомнила она.

— Это правда, они гостили у тебя летом, когда были маленькими, — сестра и он! От всего этого не помолодеешь…

— А тебе бы хотелось помолодеть?

— Как и всем.

— Не совсем так. Если бы мне предоставили выбор, не уверена, что у меня возникло бы желание начать все сначала. Разве что ради того, чтобы изменить судьбу.

— Грейс… — запротестовал он так тихо, что она едва расслышала.

Остановившись, она повернулась к нему спиной и принялась постукивать пальцами по белым перилам. Вдали кобылы с жеребятами мирно щипали траву.

— Я ничего не забыла, — прошептала она, — и ничего не начну сначала.

Она не ожидала ответа и была очень удивлена, услышав, как Бенедикт воскликнул:

— Как ты можешь так говорить? Посмотри на меня, Грейс!

Обернувшись, она увидела, что он рассержен.

— Я старый калека, ты отдаешь себе в этом отчет? Ты действительно полагаешь, что есть о чем сожалеть? И потом, я вообще не желаю об этом говорить!

— Я тоже, — сказала она.

В течение сорока лет они всячески старались не вспоминать о прошлом, и Грейс не понимала, почему сегодня утром ей понадобилось напомнить об этом. Вспышки ностальгии были нередки для нее, но обычно она переносила их безболезненно. Ей достаточно было знать, что Бенедикт существует, что он непременно возвратится. Свои чувства она ловко скрывала, была улыбчивой и готовой на все ради мужа и дочери, в любых обстоятельствах владела собой. Однако она не всегда была такой — знающей себе цену, спокойной, утонченной. В юности она была способна на страсть и ярость. И всегда оказывалась в проигрыше.

— Прости меня, — прошептал он. — Пойдем, покажешь мне свои цветы, мы достаточно насмотрелись на лошадей. Где та вьющаяся роза, что ты посадила тогда?

Отойдя от перил, она подошла к нему, наклонилась, поцеловала в висок.

— Очень любезно с твоей стороны помнить об этом, Бенедикт.

С ней, и только с ней, он мог на какое-то мгновение стать ласковым, как ягненок. Она неоднократно говорила, что он вовсе не в долгу перед ней, что он не должен чувствовать себя виноватым. Убедить его ей не удавалось. Она прекрасно знала об этом и поэтому предпочла молча проводить его к розовому кусту.

Стоя перед зеркалом в ванной комнате, Жан Стауб придирчиво рассматривал себя. Спереди и сбоку, плечи и втянутый живот, если задержать дыхание.

Похоже, он не особенно постарел, и если одеться в соответствующий костюм, то еще вполне можно произвести впечатление. Поэтому он не жалел о сумасшедших суммах, потраченных на портного, стоматолога и на шикарный спортивный зал, где тренер помогал ему поддерживать мышцы в тонусе.

Он накинул халат и, насвистывая, возвратился в спальню. Анриетта читала, удобно усевшись в подушках, лицо ее блестело от крема. Он расслабился. По крайней мере, с ней ему не нужно было прилагать ни малейших усилий, он мог вести себя так, как хочется: храпеть, почесывать волосатое тело, засыпать на спине с открытым ртом.

— Не очень устал? — привычно спросила она, не отрываясь от книги.

— Нет, нормально.

Сидя на краю кровати, он вспоминал лучшие моменты обеденного перерыва, проведенного с секретаршей. Не слишком изобретательная, но ненасытная в желаниях, как он и любил. Конечно, он не должен был этого делать, потому что теперь она поступала так же, как и все остальные: норовила придать себе больше веса и получать от него особые знаки внимания. И так будет до тех пор, пока он не сменит секретаршу…

— Надеюсь, Ксавье хорошо проводит вечер, — еле слышно пробормотала Анриетта, переворачивая страницу.

У него не было желания слушать о сыне, но, к сожалению, это была любимая тема бедняжки Анриетты, и она продолжила:

— Представь себе, он ужинает с Аксель Монтгомери тет-а-тет и буквально до вечера изводился, не зная, куда ее повести. В тридцать лет он хуже мальчишки, отправляющегося на первое свидание!

— Это еще что такое? — проворчал он. — По какому праву Ксавье пристает к женщине, которая…

Не зная, как закончить возмущенную речь, он замолчал. К женщине, которая нравится ему, — вот что он мог сказать. Потому что малышка Монтгомери не имела ничего общего с какой-то там секретаршей, она была другой закалки. Кстати, всякий раз, оказавшись в гостиничном номере, один или с кем-то, он думал о ней. Аксель стала его мечтой, только мечтой, потому что полностью игнорировала его попытки, подмигивания и намеки. Во время их встреч она не выходила за рамки профессиональной учтивости, однако до сих пор его это не раздражало.

— Жан, я уже говорила тебе, что они нравятся друг другу, я прекрасно это видела. И я радуюсь этому! Если бы только Ксавье мог жениться, иметь детей…

— Он не женится на тренере скаковых лошадей, это было бы смешно.

— Почему?

— Но, Анриетта, как ты себе это представляешь? Она не принадлежит ни к его кругу, ни к его миру, она живет на совершенно другой планете! Кстати, предупреждаю, что крайне неодобрительно смотрю на это.

— Как ты несправедлив… — вздохнула она. — Все, что делает Ксавье, тебе не нравится.

— Он не делает ничего хорошего, ничего интересного, ничего серьезного!

— Напротив, я полагаю, что к этому делу он относится очень серьезно.

Блаженная улыбка, появившаяся на ее лице, стала последней каплей. Его сын будет обладать той, которой он обладать не может? Жан Стауб представил, как Ксавье целует Аксель, раздевает ее, ласкает… и разразился гневом.

— Все потому, что у нее красивая задница! — прорычал он. — Красивая задница, а еще полно высокомерия, клянусь! Нет никакой уверенности, что это не карьеристка, стремящаяся замуж за владельца лошадей. В мире скачек полно негодяев, и нужно быть наивным, как Ксавье, чтобы не понимать этого. Я не хочу, чтобы он путался с этими людьми. И особенно воображал, будто его посетила великая любовь, бедный маменькин сыночек!

— Вообще-то я полагала, что речь идет о чудесной девушке! — удивилась Анриетта. — Мне кажется, ты на все лады повторял именно это.

Под насмешливым взглядом жены Стауб быстро взял себя в руки. Конечно, Анриетта не была слишком сообразительной, но и идиоткой ее считать не следует. Она прекрасно знала мужа и, должно быть, заметила, что он таращился на девчонку.

— Ладно, в конце концов, мне плевать! Пойду приму снотворное — и спать, у меня завтра полно работы.

До сих пор Анриетта всегда оставляла его в покое, не высказала ни единого упрека, никогда не устраивала сцен. Он мог наговорить ее что угодно о поездках или о деловых обедах, она довольствовалась тем, что кивала головой и покорно ждала его. Она была хорошей женой, которая ограждала его от претензий любовниц, и он должен был уважать ее.

Он снова пошел в ванную, проглотил, не запивая, таблетку, потом, зная, что заснет с трудом, подумал и взял еще одну.

Как Ксавье ни старался придумать что-то оригинальное, это ни к чему не привело, и когда он предложил поужинать в Онфлер, Аксель воскликнула:

— Я проделываю дорогу длиной в год, чтобы увидеть, как пробегут лошади, и мне хотелось бы пойти куда-нибудь недалеко. Ты бывал в «Старом фонтане»? Там очень хорошая кухня, и главное — это всего через две улицы отсюда.

Разочарованный Ксавье пришел к выводу, что она не хочет покидать парк Мезон-Лаффита, потому что не смотрит на этот вечер с романтической точки зрения. В «Старом фонтане» она будет здороваться с кучей людей и, пожелай он взять ее лежащую на скатерти руку, будет против этого из-за того, что они у всех на виду.

— Я бы предпочел место, которое тебе неизвестно, — настаивал он.

— Я знаю почти все рестораны в окрестностях, будь то в Сен-Жермене или в Версале. Ты хочешь доехать до Парижа? Но потом тебе придется провожать меня и возвращаться домой, это глупо. Или мы поедем на двух машинах?

— Хорошо, — сдался он, — идем в твой «Старый колодец».

— «Старый фонтан». Увидишь, ты будешь доволен.

Нет, доволен он не будет, но Ксавье не видел возможности поступить иначе. Наверное, Аксель заметила его досаду, потому что, когда они садились в «альфу», протянула ему ключи.

— Ну что ж, я охотно побываю на море… При условии, что ты будешь за рулем. И будь очень внимателен, моя машина такая же нервная, как чистокровный скакун!

Он вполне смог убедиться в этом, проезжая через лес, чтобы попасть на нормандскую автотрассу в Пуасси, и хотя не был фанатичным гонщиком, но, управляя этой машиной, испытал истинное удовольствие.

Откинувшись на подголовник, Аксель смотрела, как один пейзаж за окном сменяется другим, и болтала, словно они были добрыми друзьями.

— Моя кузина Кэтлин — большой оригинал, совершенно особенная. Если когда-нибудь ты с ней познакомишься, тебя тут же начнут поучать.

Познакомиться со всеми членами семьи Аксель было частью того, о чем Ксавье мечтал, но это «если когда- нибудь» было не слишком хорошим предзнаменованием.

— Возьми меня с собой в Лондон как-нибудь на днях, — рискнул он сказать. — Я обожаю Англию. Кстати, мне не удалось открыть там свое дело.

— Правда?

— Когда сталкиваешься с административными проблемами во Франции, есть от чего прийти в уныние, поверь мне! Но если бы я обосновался в Лондоне, то не познакомился бы с тобой. Следовательно, я правильно поступил, что остался.

Она бросила на него удивленный взгляд, который смутил Ксавье. Она огорчена тем, что он только что сказал? Как бы там ни было, она не сказала ни слова, пока они не приехали в Онфлер и он не припарковался неподалеку от старого водоема.

До ужина они побродили по узким и крутым улочкам города, зашли в церковь Святой Екатерины, посмотрели витрины многочисленных художественных галерей, на минутку задержались возле рыболовецких и прогулочных лодок, пришвартованных к причалу. Наконец они уселись за столик в «Старом фонтане» и, как и предполагалось, заказали мидий.

— Уже середина лета, — вздохнула Аксель, — все так быстро проходит.

— Это твое любимое время года?

— Зимой на дорожке тяжело, да и солнце встает поздно.

— Ты занимаешься этим делом всю жизнь?

— Мне так кажется. Даже не знаю, как могла бы обходиться без этого!

— Может быть, завести семью…

— Положим, и что? Одно другому не мешает!

Тема оказалась щекотливой, и, вместо того чтобы продолжить ее, Ксавье предпочел вытащить из кармана пакет.

— Держи, это тебе.

Она посмотрела на него с удивлением.

— На мой день рождения, — пошутила она, — ты опоздал на несколько месяцев.

Развернув упаковочную бумагу, она обнаружила компакт-диск, в центре которого было выгравировано: «Программное обеспечение, предназначенное тренерам беговых лошадей».

— Он готов, дарю.

— Я должна заплатить за него и стать твоим первым клиентом.

— Не обсуждается. Это подарок, Аксель, и мне действительно будет очень приятно, если ты им воспользуешься. Возможно, ты посоветуешь, какие изменения следует внести, пока я не начал его продавать.

Поигрывая маленьким перламутровым диском, она несколько минут подумала, потом кивнула.

— Я буду им пользоваться, — пообещала она. — И если подсяду на него, то стану рассказывать о нем всем вокруг. Тебе следовало бы включить коневодов, национальные конезаводы, всю структуру, которая куда разветвленнее, чем ты можешь себе представить.

Прежде чем спрятать диск в сумочку, она положила его в футляр. Пустые раковины от мидий были убраны, и им принесли восхитительные морские языки, поджаренные на гриле. Для храбрости Ксавье допил стакан белого вина, но когда он наконец-то решился взять ее за руку, она заметила:

— Тот из нас, кто поведет машину, не должен больше пить.

— Приношу себя в жертву, — радостно предложил он.

— Вижу, ты оценил мою машину.

— По сравнению с моей колымагой… Но я редко ею пользуюсь, движение в Париже ужасное.

Почему у него не получается говорить с ней о чем-то личном? Если он будет продолжать в том же духе, у него не останется ни малейшего шанса покорить ее.

— Не хочешь прогуляться по пляжу, пока не стемнело?

Она с радостью согласилась, и он тут же поднялся, чтобы пойти оплатить счет. У моря в лучах заката он должен попытать счастья! Обнять Аксель? На что решиться вначале — на жест или на слово?

Он шарил в карманах куртки в поисках кредитной карточки, и вдруг почувствовал, как земля уходит из-под ног. Нет, невозможно, подобного с ним случиться не могло! Он словно со стороны увидел, как, взбудораженный предстоящим вечером, перемеряет куртки одну за другой, а его голубая карточка и чековая книжка лежат на полочке в ванной. Должно быть, они и сейчас там! Мысленно сыпя проклятиями, Ксавье опустил руку в карман джинсов и обнаружил несколько купюр. Он начал лихорадочно их пересчитывать. Денег хватило только на то, чтобы оплатить счет, на чаевые не было ни единого су. Ему сразу стало легче, и он едва не расхохотался. Да он бы не простил себе, если бы пришлось просить у Аксель денег, чтобы расплатиться. Даже представить такое невозможно!

На улице он, блаженно улыбаясь, взял ее за руку.

— Нам повезло, сейчас прилив!

Она не попыталась высвободиться, только сказала:

— Давай сядем в машину. Я знаю безлюдный пляж, на который можно попасть по горной дороге, а потом по козьей тропе.

Уединенное место, мерцание волн в последних лучах солнца — именно то, о чем мечтал Ксавье. На этот раз он без колебаний воспользуется возможностью…

Когда он открывал дверцу автомобиля, у Аксель зазвонил мобильник.

— Не могут оставить меня в покое… — пробурчала она, нажимая на кнопку. — Констан? Да, кто это… Который? Как долго? Ты вызвал ветеринара? Хорошо, продолжай его водить, я буду через час!

Она бегом обогнула машину и села за руль.

— Поведу я, я спешу, — объяснила она Ксавье. — Заболел конь из нашей конюшни, нужно сейчас же возвращаться.

Досаду, которую он испытывал, скрыть оказалось сложно. Остаток вечера был испорчен: достаточно было взглянуть на напряженное лицо Аксель, чтобы оставить всякую надежду.

— Не убей нас, — прошептал он, когда она резко рванула с места.

— Поверь, я не стану рисковать жизнью. Но Констан не справится в одиночку, он паникует. Ему нужно, чтобы я была там.

Проклятые лошади! Получается, что между ними всегда будет какой-нибудь скакун? Обескураженный, Ксавье дождался, пока она выедет на трассу, и попытался снова завязать разговор.

— Наверное, обременительно, что вся эта кавалерия полностью зависит от тебя.

— Нет, я выполняю свою работу насколько могу, молясь, чтобы ничего не случилось. Это непростое, но захватывающее и восхитительное занятие, которое…

— Которое не дает тебе жить?

— Которое дает мне жить! — поправила она сухо. — И в прямом, и в переносном смысле.

— Да, конечно. Прости, я не хотел тебя расстроить. Это оттого, что я обманулся в своих надеждах. Сегодня вечером я собирался сказать тебе многое, а эта возможность ускользнула у меня из-под носа. Я реагирую как эгоист и отдаю себе в этом отчет.

Аксель, пристально смотревшая вперед, заметила:

— Мне этот вечер тоже представлялся иначе, не только ты расстроен. Но когда у лошади колики — дело серьезное, а заворот кишок может закончиться эвтаназией. У лошадей уязвимая и очень сложная пищеварительная система. Я знаю, все это тебе ни к чему, и, поверь, не намерена читать курс лекций по заболеваниям, которыми страдают лошади. Я только хотела бы, чтобы ты понял: для меня это равносильно пожару в конюшне. Представь, что твои компьютеры поражены вирусом, и тебе станет ясно, что я чувствую.

Ксавье услышал только первые ее слова. Выходит, она тоже расстроена? Ему с трудом верилось, что Аксель ожидала от него поступка, который он не осмеливался совершить. Чтобы выяснить это, он протянул руку и слегка коснулся кончиками пальцев ее щеки, потом затылка.

— Даже если сейчас совсем не время об этом говорить… Аксель, ты такая милая, я влип по уши.

Она на мгновение повернула к нему голову и тут же обратилась к дороге. Он заметил загадочную улыбку, но Аксель ничего не ответила.

— Не бойся послать меня к черту… — тихо сказал он.

— Почему же? Но ты прав, момент выбран неудачно.

Она вела машину очень быстро, притормаживая только тогда, когда видела радары, была сосредоточена и, несомненно, поглощена мыслью об опасности, нависшей над ее скакуном.

Когда они наконец прибыли в Мезон-Лаффит, уже наступила ночь и послышались первые раскаты грозы. Конюшня была освещена. Два ученика, прибывшие на помощь Констану, сидели на ящике с зерном, автомобиль ветеринара стоял возле медпункта.

Аксель выскочила из машины и помчалась к стойлу, дверь в которое была открыта. Не зная, должен ли последовать за ней, Ксавье закурил, потом сделал несколько шагов к конюшне. До него донеслись какие-то голоса, шорох соломы… Затем все стихло. Прожекторы ярко освещали брусчатку двора, на которую упали первые капли дождя.

— О какой лошади идет речь? — спросил Ксавье у учеников.

Мало расположенные к беседе, юноши обменялись взглядами, но они видели, что он вышел из машины Аксель, и один из них неохотно процедил:

— Федерал-Экспресс. Похоже, шансов у него нет…

Шансу отводилось большое место в мире скачек, все и всегда ссылались на него. Ксавье покачал головой и, понимая, что ученики больше ничего ему не скажут, решился подойти к стойлу, в котором скрылась Аксель. Сначала он увидел Констана, который вжался в стену, словно хотел слиться с ней. Еще один ученик удерживал голову лошади с помощью закрутки, Аксель и ветеринар были у крупа. Вытаращив глаза, Ксавье обнаружил — при этом его чуть не вырвало, — что рука ветеринара до самого плеча погрузилась в коня. Он отвернулся, отступил назад, но остался под навесом, прикрывавшим ряд дверей. Дождь уже превратился в настоящий ливень, а поднявшийся ветер перешел в шквал. Сиреневая молния блеснула во дворе, и тут же раздался оглушительный раскат грома.

— Думаю, все будет в порядке, — объявил Констан, подходя к нему. — Это всего лишь свернутый клок соломы!

Он говорил очень громко, чтобы перекричать шум продолжавшей бушевать грозы. Знаками он дал понять сидевшим ученикам, что они могут возвращаться к себе. Парни бросились к воротам, перепрыгивая через лужи, перебежали через улицу и скрылись в большом дворе.

— Конь вне опасности? — спросил Ксавье, чтобы убедиться, что все правильно понял.

— Слава богу, да! Вы желаете укрыться в доме?

— Только подожду Аксель.

— Я тоже. Но она еще какое-то время побудет там, поговорит с ветеринаром.

Констан вынул коробку с сигарами и протянул Ксавье.

— Хорошо, что началась гроза, было уж слишком жарко. Зато дорожки завтра будут не такие пыльные, уже хорошо!

Ксавье вдохнул немного дыма, счел, что он ужасен, и скривился. Что он здесь делает? Он редко чувствовал себя настолько не на своем месте. Дождь по-прежнему лил как из ведра, разговаривать было практически невозможно. К тому же ему и сказать-то было нечего. Аксель душой и телом принадлежала к миру, который был ему чужд. Захочется ли ему узнать его? Согласится ли она раздваиваться? Возможно, они никогда не смогут преодолеть то, что их разделяет, а в таком случае — к чему начинать?

Он оперся о стену, совсем упав духом. Сейчас она, должно быть, даже не помнит о том, что он вообще существует, что он здесь. Желать чего-то общего с ней означало устремиться к новым трудностям. Как когда он ушел от родителей, чтобы строить собственную жизнь.

Ливень несколько поутих, казалось, гроза понемногу отступает. До Ксавье донесся смех Аксель, потом типичный звук — шлепок по шее коня. Федерал-Экспресс вовсе не был невезучим — пришла его очередь быть обласканным.