Нежность Аксель

8

Антонен спустился первым, чтобы приготовить завтрак. Рассвет наступит минимум через полчаса, но он хотел иметь в запасе немного времени.

За несколько дней он привык здесь и чувствовал себя настолько хорошо, что перспектива покинуть дом его удручала. Устроившись в гостевой комнате, он спал с открытым окном, слушая привычные звуки, доносившиеся из конюшни. Он умирал от желания вновь сесть на лошадь, продолжить свою карьеру, но еще более желал, чтобы Аксель оказалась в его объятиях. Долгими часами он мечтал о том, какой могла быть жизнь здесь, с ней. Для них двоих не было ничего невозможного, они были бы идеальной парой! Они разделяли страсть к скакунам, предпочитали одинаковый образ жизни и прекрасно знали друг друга. Бесконечно влюбленный, Антонен был уверен, что мог бы сделать Аксель счастливой, но как убедить ее? Как доказать свою искренность? У него теплилась надежда, что смерть Бенедикта все изменит и, возможно, удача ему улыбнется.

Он принялся за приготовление кофе, поджарил тосты и положил в корзинку фрукты. Английская трость, стоявшая у стойки, нужна была ему только на дорожках. Он стремился как можно скорее восстановить форму, преуспевая в этом больше, чем того требовали кинезитерапевты, и ходил почти нормально. Вскоре ужасное падение в Отей стало лишь неприятным воспоминанием.

— Уже на ногах? Ну, ты и расстарался…

В кухню вошла Аксель с взъерошенными волосами и глазами, еще немного припухшими от сна. На ней были розовая футболка, шорты и золотистые сандалии.

— Я рада, что вернулась, — выдохнула она, усаживаясь на высокий табурет. — Констан еще не встал?

— Пока нет. И я этим воспользуюсь, чтобы…

Обойдя стойку, он подошел и поцеловал ее в шею.

— Со сна ты чудо как хороша! — прошептал он.

Она слегка отступила, вероятно, чтобы отрезвить его. Несомненно, она еще не оправилась от шока после кончины Бена. Накануне она возвратилась очень поздно и, должно быть, плохо спала. Он подал ей чашку кофе, положил два кусочка сахара.

— Я распланировал сегодняшнее утро. Посмотришь, все ли тебя устраивает.

— Ничего особенного не произошло?

— Нет, я ведь говорил, все идет хорошо. У меня не возникло ни одной проблемы, даже было время ввести отчеты в твой компьютер. У тебя забавная программа…

— И впрямь забавная! А теперь скажи, как тебе снова оказаться в роли тренера?

Несмотря на то что вопрос был задан безобидным тоном, в нем, конечно же, скрывался подвох, и лучше было бы ответить откровенно.

— Это было очень поучительно, очень радостно, почти опьяняюще! Мне действительно очень понравилось, не стану отрицать. Но все-таки мне не терпится сесть в седло. Мне так этого недостает!

Конечно, ему понравилось играть роль того, кто решает и отдает приказания. Он не был лишен амбиций и знал, что карьеру жокея не продлить до пенсии. Тем не менее он не воспринимал Аксель ни как средство спасения, ни как надежду на продвижение в обществе. Она была женщиной, которую он желал более всего, женщиной, рядом с которой хотел бы засыпать по вечерам и просыпаться по утрам.

— Если хочешь, — предложил он, — я могу помогать тебе какое-то время.

— Нет, тебе нужно отдыхать, продолжать реабилитацию. Я справлюсь сама, я привыкла. В конце концов, Бен по полгода проводил в Англии. Не так уж много сейчас изменится.

— Кроме того, что ты звонила ему за каждым «да», за каждым «нет»!

— Его мнение много значило, но я научусь обходиться без него.

Обходиться и без него, Антонена. Это было очевидно, поскольку она отвергала его помощь. Он расстроено вздохнул:

— У тебя чудесный дом, мне будет жаль уезжать отсюда.

— Чудесный до такой степени, что ты спал в моей постели? Не отпирайся, от подушки пахнет твоей туалетной водой!

— Я как-то прилег там вздремнуть после обеда, это правда. Всего разок, клянусь! Я думал о тебе, о тех мгновениях, что мы пережили вместе. Я хотел услышать твой запах, а не оставить свой. Ну-ну, улыбнись! Это ведь не преступление, правда?

Он взял ее руку, повернул, поцеловал в ладонь. Аксель снова отстранилась.

— Пойду оденусь…

В дверях кухни она обернулась.

— Спасибо, что пожил здесь, Антонен. Без тебя я не смогла бы поехать на похороны Бена, я этого не забуду. Но, пожалуйста, останемся друзьями! Не стремись к тому, чего я не могу тебе дать.

Как и несколько недель назад, в клинике, она вычеркивала его любовь из своей жизни. Ему стало досадно, потом его охватил гнев, но когда он глядел на нее, больше всего ему хотелось обладать ею.

— Ты купила ноги не в том магазине, где отовариваются остальные, — только и сказал он, пытаясь шутить.

Заинтригованная, она наклонилась и стала рассматривать свои бедра, затем икры. Из-за того, что на дорожках она была в джинсах, загорели только руки и лицо, все остальное было перламутрово-бледным — такой обычно бывает кожа у блондинок.

— Еще один комплимент? — бросила она и рассмеялась.

Потом послала ему воздушный поцелуй.

Констан насыпал изрядную порцию сухого корма в миску, которую поставил перед Пачем. Их встреча была радостной, пес с визгом крутился у ног хозяина. Конечно, Антонен хорошо заботился о нем, но Констан был для него богом.

— Приятного аппетита, мой Пачкуне!

Привязанность пса была таким же утешением, как и тот факт, что он вернулся домой. В привычном окружении Констан чувствовал себя не так плохо, как в Англии, где он пообещал себе не появляться больше никогда. Никогда.

Краем глаза он следил за учениками, которые чистили лошадей, перед тем как седлать их. Первая партия выйдет как обычно, лишь только небо начнет светлеть на востоке.

— Ты уже все съел? Ну и обжора же ты стал! Антонен слишком баловал тебя, я вижу…

Констан ополоснул миску и поставил ее на место. Во дворе царило обычное оживление: от конюшен доносились какие-то шуточки, мальчишки передавали друг другу щетку или резак для чистки копыт, слышно было ржание скакунов. Утро — как многие другие, со своими ритуалами, законами, обычным течением.

Констан присел на ящик с зерном и закурил. С места, где он устроился, был виден лес, точнее, несколько деревьев, листья на которых уже начали желтеть. Приближалась осень, дни становились короче.

— Этой зимой, Пач, если будет слишком холодно, ты станешь спать в кухне.

В самом деле, больше не было оснований оставлять пса на улице. Опасности, связанной с Дугласом, казалось, больше не существовало, хотя его племянник вовсе не был в этом уверен. Их последний разговор у Грейс и Джервиса в утро похорон был показательным. Дуг не считал, что ему пришло время вернуться во Францию, тем более при таких обстоятельствах. По его словам, смерть Бенедикта делала конюшню Монтгомери более уязвимой. Он не хотел быть ее слабым местом. «Если я вновь обоснуюсь дома, эти типы опять начнут меня шантажировать. Я останусь здесь, заставлю обо мне забыть». Да, это был бы самый лучший выход, но он говорил так, словно мог что-то решать. Разве он спросил у Аксель, справится ли она одна? Нет. Как последний эгоист, он затаился в ожидании лучших дней. Констан предупредил его, что в тот день, когда он появится со своими чемоданами в Мезон-Лаффите и будет готов возвратиться в нелепый дом с выступами, ему придется засвидетельствовать свою благонадежность. Да-да! И речи нет о том, чтобы пустить козла в огород, предателя — к честным людям. Прежде он должен рассказать сестре обо всем, что сделал той ночью, чтобы между ними не было недомолвок и они могли начать все с чистого листа. «Ты сумасшедший? — закричал в ответ Дуглас. — Если я во всем признаюсь, тебе тоже придется объясняться с ней!» Но Констан твердо стоял на своем, поскольку не боялся Аксель. Она была малышкой, для которой он всегда пек пирожки и готовил что-нибудь вкусненькое. Говорить с Беном было выше его сил, но с Аксель — вовсе нет. В один прекрасный день происшедшее должно быть предано огласке, уж слишком тяжелым камнем лежало оно на его совести!

Он погасил сигару и сунул окурок в карман. В этот момент из дома появилась Аксель, в джинсах и свитере, с выбившимися из-под фуражки волосами. Она сбежала с крыльца, остановилась перед табло, где против имени лошади было помечено имя всадника, потом подошла к Констану.

— Перед тем как они отправятся, я должна с ними поговорить. Пусть подойдут.

— Выйдите все во двор! — прокричал Констан зычным голосом. — И закройте двери!

Жестом он подал ученикам знак собраться около Аксель.

— Сходи и за теми, кто сейчас в большом дворе.

Он поспешно удалился, погруженный в свои дела, а молодые люди подошли к Аксель. Ожидая, пока команда будет в полном сборе, она отвела Ромена в сторону и поблагодарила его за то, что он помогал в ее отсутствие в работе конюшни.

— С Макассаром все в порядке? — спросила она, заговорщицки подмигнув.

— Он в самой лучшей форме.

— У меня на него далеко идущие планы, и ты в них тоже входишь.

Таким образом она дала понять, что Ромен продолжит выступать на этом коне на скачках, включая состязания очень высокого уровня, к которым она готовила Макассара. Для молодого человека, который опасался, что пригласят ведущего жокея со стороны, это было огромным продвижением, и он покраснел от удовольствия.

— Не стало бы хуже к началу сезона! — предупредил он.

Аксель покачала головой и повернулась к ожидавшим ученикам.

— Хочу сказать несколько слов относительно нашего общего будущего, — с уверенностью начала она. — Кончина моего деда — серьезный удар для конюшни. Это был тренер, не имевший себе равных, и всем нам будет его не хватать. Может быть, некоторые владельцы заберут от нас своих лошадей, но это не страшно, потому что на их место придут другие. Думаю, что за эти несколько лет я успешно прошла через многие испытания, я не новичок и, полагаю, имею право на ваше доверие.

Раздался одобрительный шепот, вызвавший у нее довольную улыбку. Ожидая, пока наступит тишина, она огляделась и увидела, что подошел Антонен. Он был без английской трости. Он протиснулся между учениками и занял место рядом с ней.

— Надеюсь, Антонен хорошо исполнял свои временные обязанности? — спросила она.

Раздались одобрительные возгласы и смех, и она тепло обратилась к нему:

— Большое тебе спасибо! И поскорее возвращайся в седло!

Потом она подчеркнуто сменила место и оперлась о дверь помещения для седел, оставив его среди остальных. Аксель стремилась показать, что отныне она — единственная хозяйка, и ни Антонен, ни кто-то другой не будет играть при ней сколько-нибудь привилегированной роли.

— Мы привыкли работать вместе, — снова заговорила она, — и не станем ничего менять. Констан — первый конюх, я ваш тренер. Но если кто-то из вас решит уйти, удерживать не стану. В Мезон-Лаффите много конюшен, но и учеников тоже немало!

Снова раздался смех, еще более непринужденный.

— Если ни у кого нет вопросов… По коням!

Группа рассеялась, каждый направился к своему стойлу.

— Ты действительно не хочешь, чтобы я помогал тебе? — процедил сквозь зубы Антонен.

Он был задет. Аксель знала это, но не могла себе позволить ни малейшей слабости.

— Чего я не хочу, — очень тихо ответила она, — так это смешения жанров. Ты не должен вырастать за моей спиной, когда я обращаюсь к подчиненным.

— Частью которых я являюсь?

— Да! У тебя с нами контракт, помнишь?

Бледный от гнева, он воздержался от ответа и отвернулся.

— Антонен, подожди!

Никто не обращал на них внимания, большинство всадников выводило коней из стойл, тем не менее Аксель еще более понизила голос.

— Пойми меня правильно! Начиная с сегодняшнего дня, я буду тащить всю эту громадину на своих плечах, и даже если меня это страшит, людей я должна подбодрить.

— Они не выглядят испуганными!

— Посмотрим. Все не так просто, и ты знаешь это не хуже меня.

Констан подсадил последнего ученика в седло и прокричал:

— На дорожку!

Оставив Антонена, Аксель в несколько шагов достигла выхода. Она устроилась там, где имел обыкновение останавливать свою коляску Бен, чтобы видеть проходящих скакунов.

— Кристоф, подпруга… Линда, подтяни стремена, сейчас будем работать в темпе… Черт возьми, Грег, ты что, чистил своего коня в темноте? А, вот и Федерал-Экспресс, но почему-то чересчур возбужденный!

У нее для каждого находилось слово, пока не подошел Макассар, которого Ромен остановил, чтобы она могла его приласкать.

— Езжай во главе, я догоню вас на дорожке.

Уже занялся день: из-за ее обращения к подчиненным привычное расписание нарушилось. Закинув голову, она посмотрела на небо молочного цвета, что предвещало хорошую погоду. Через несколько минут в помещении тренировочного центра соберутся коллеги, чтобы выразить ей соболезнование. Некоторые будут искренне опечалены, другие — обрадованы мыслью о возможном закате конюшни Монтгомери. В мире скачек конкуренция была жесткой, и нельзя было рассчитывать на снисхождение. Аксель следовало как можно скорее показать, что смерть Бенедикта не означает, что освободилась ниша, которую можно занять.

Она решительно сунула руки в карманы.

Ксавье больше не мог ждать и пришел к Аксель в тот же день после обеда. Первое, что он сделал, обнаружив ее в архивной комнате, где она работала среди разбросанных бумаг, это обнял и молча прижал к себе.

— Я много думала о тебе, — сказала она через мгновение. — Там порой бывало трудно…

Она не стала ничего рассказывать, не имея ни малейшего желания говорить о похоронах, о боли всей семьи.

— Мне нужны бумаги Бена, чтобы понять, какие выбросить, а какие сохранить. Я только что была у него в спальне. Я никогда не заходила туда, он допускал к себе исключительно госпожу Маршан. Он не хотел, чтобы его видели иначе как полностью одетым и сидящим в кресле.

Она умолкла, вспомнив о коляске с широкими шинами, созданной специально, чтобы передвигаться по песчаным аллеям тренировочного центра, которая, наверное, до сих пор стоит в помещении для седел, там, где обычно находилась, когда Бен был в Англии. Надо попросить Констана, чтобы ее убрали.

— Короче говоря, — снова заговорила она, — в его спальне оказался конверт, привлекший мое внимание. Он был прилеплен скотчем к зеркалу, и на нем было указано мое имя. А внутри — адрес нотариуса в Париже. И больше ничего, ни одного слова, ни единого… Наверное, он был прав, я и так достаточно плакала.

— Это ваш семейный нотариус?

— Нет. Я не знаю этой нотариальной конторы, но позвонила туда, и все подтвердилось: завещание Бена действительно у них. Они будут заниматься наследством, о нем объявят позже, а пока им нужно передать кучу бумаг. Вот почему здесь еще больший беспорядок, чем обычно!

— Тебе, наверное, все надоело, нужно сменить обстановку. Сходим куда-нибудь поужинать?

— Не знаю. По правде говоря, неловко оставлять в такой момент Констана одного. Мне очень жаль…

— Можно предложить ему пойти с нами.

Она заколебалась, но, подумав, отрицательно покачала головой.

— Конюшня не должна оставаться без присмотра. Я могла бы попросить побыть за сторожа кого-то из учеников, но в последние дни я их и так много привлекала. Не хотелось бы злоупотреблять своей властью.

Хотя Ксавье и был сговорчивым, она боялась лишний раз его расстроить и тут же добавила:

— В будущем я все организую так, чтобы быть немного посвободнее, не волнуйся.

— Я выгляжу взволнованным? — спросил он, улыбаясь. — Хорошо, есть совсем простое решение: продолжай заниматься бумагами, а я пока схожу куплю что-нибудь на ужин нам троим.

— Правда?

— Ты не успеешь и глазом моргнуть. Объясни, где здесь продуктовые магазины, и я помчался.

Его мальчишеская улыбка стала еще шире, заставляя ее таять от признательности. Он не только облегчал ей жизнь, но и оставался веселым, открытым, внимательным, не омрачаясь при возникновении препятствий, которые она воздвигала помимо своей воли. С каждой встречей она чувствовала к нему все большее доверие, а теперь поняла, что он ей и вправду нравится.

— Если ты будешь так смотреть на меня, — сказал он изменившимся голосом, — я не смогу уйти…

— Магазины закрываются поздно, — медленно сказала она.

Внезапно ее охватило желание оказаться в его объятиях. Заняться любовью, поддаться желанию и забыть обо всем на свете. Она взяла его за руку, отвела в свою спальню и закрыла дверь на ключ.

— Вот, — пробормотал он, — вот оно, твое царство…

В замешательстве он сделал пару шагов, потом повернулся к ней.

— Я немного боюсь, это заметно?

Вместо ответа она обвила шею Ксавье руками и притянула его к себе, чтобы поцеловать. Потом все было легко и просто, словно они уже знали друг друга. Прикосновения Ксавье были нежными, и он совсем не спешил, очарованный тем, что открывает ее для себя. Аксель увидела, что он совсем не такой худой, как она думала, что у него упругие мышцы и матовая атласная кожа. Когда он приподнял ее, чтобы перенести на кровать, то сделал это без усилия и какое-то мгновение подержал, прижав к себе, а потом мягко опустил.

Из головы Аксель улетучилось все, что не было телом, взглядом и голосом этого мужчины. Она не хотела ничего другого, кроме как прикасаться к нему, ласкать его, чувствовать, как он дрожит, и позволять удовольствию полностью овладеть собой. Любить страстно, без оглядки, с какой-то воинственной радостью, брать и дарить, отдаваться и растворяться в нем.

Когда чуть позже она очнулась одна среди смятых простыней, то поняла, что заснула. Который час? Приподнявшись на локте, она посмотрела на каминные часы. Было восемь часов вечера, она проспала всего лишь несколько минут.

Усталая, разбитая, она отправилась в ванную комнату и долго стояла под теплым душем, который окончательно разбудил ее. Ксавье, без сомнения, грабил бакалейную лавку, как и обещал. Она осмотрела себя в зеркале, висящем над умывальником, состроила пару гримас, потом решила накрасить глаза.

— К тому же еще и кокетка…

Аксель охватила невероятная легкость. Ее словно освободили от тяжести, она чувствовала, что мысли и сердце успокоились.

— Спасибо, Ксавье!

Она натянула джинсы и футболку, потом передумала и вместо футболки надела рубашку и приподняла воротник.

— Ксавье… Ксавье Стауб… Разве я немножко не…

Влюблена? Слишком рано, чтобы понять это. В любом случае, то, что она только что пережила с ним, не походило на то, что она испытывала с Антоненом, да и с другими мужчинами. Ксавье она отдалась безоговорочно и без задних мыслей. И погрузилась в сон сразу после занятия любовью, чего прежде не случалось.

Услышав звук мотора, она выглянула в окно спальни. Ксавье выходил из машины с руками, полными кульков. Похоже, он привез еды на целый полк! Она быстренько застелила кровать, прошла через архивную комнату и спустилась по винтовой лестнице. Сигнальная лампочка автоответчика мигала: должно быть, пока она была в душе, звонил телефон. Аксель не терпелось спуститься, но она все же нажала кнопку, чтобы прослушать сообщение.

— Добрый день, Аксель, это Жан Стауб. Боюсь, что сообщу неприятную новость, но я не намерен оставлять у вас своих лошадей. Я приеду в Мезон-Лаффит завтра утром, чтобы предпринять необходимые меры. Сожалею, но кончина вашего деда обязывает меня примкнуть к другому лагерю. Желаю приятно провести вечер!

Не веря своим ушам, она прослушала запись еще раз. Если она и предполагала предательство некоторых владельцев лошадей, то о Стаубе как раз не думала. Летней победы Жазона в большом барьерном беге должно было быть достаточно, чтобы убедить его, к тому же две другие его лошади на скачках в Довиле пришли с блестящими результатами. Чего он желал еще? И какой холодный, неприязненный тон, которым он объявил о своем решении!

Она спускалась медленно, размышляя. Если так отреагировал Стауб, то чего ожидать от других? Что в умах людей смерть Бена низведет ее в ранг младшего тренера? Черт побери, она десять лет проходила испытание!

В кухне она обнаружила Констана и Ксавье, занятых приготовлением ужина и болтающих, как старые друзья.

— Я накрыл стол, — объявил Констан, — не есть же нам в тесноте на стойке, правда? Ксавье притащил кучу вкуснятины!

Она посмотрела на пармскую ветчину, спагетти, горгондзолу, бутылку чьянти. У торговца-итальянца сердце, конечно, веселилось, а вот у нее аппетит пропал.

— Для начала шампанского? — предложил Ксавье.

Он поднес ей бокал, и она выпила слишком быстро — пузырьки вызвали слезы на глазах.

— Ты помнишь то отвратительное теплое шампанское в баре у Отейских ворот? — спросил Ксавье с обезоруживающей улыбкой.

— Да, причем прекрасно! В тот день ты приехал, чтобы посмотреть, как бежит Жазон, которого ты обозначал номером.

Обрадованный, что Аксель все помнит, он с блаженным видом разглядывал ее. Она воспользовалась этим и поспешно добавила:

— Кстати, о Жазоне… Я только что прослушала на автоответчике сообщение от твоего отца. Он решил сменить конюшню. Он забирает от меня своих лошадей.

Поначалу Ксавье выглядел озадаченным, потом рассвирепел.

— Мой отец — настоящий флюгер! Он объяснил, по какой причине?

— Неважно. Он имеет полное право уйти, я даже не стану пытаться его удержать. Он приедет завтра утром, и мы уладим формальности. Скоро будет готово, Констан? Я умираю от голода…

Похоже, ей с трудом удастся хоть что-нибудь проглотить, но портить вечер не стоило.

— Ты раздосадована, — сделал вывод Ксавье.

— Да, очень, — согласилась она. — И напугана. Если на минутку допустить, что так отреагируют все…

— Разумеется, нет! — воскликнул Констан. — Ты выиграла массу состязаний, ты сама. Бен расхваливал тебя повсюду, и люди тебя знают.

— Не считая того, что Мезон-Лаффит хуже деревни, слухи распространяются здесь со скоростью звука, и то, что перед дверями моего дома стоят грузовики, чтобы увезти лошадей, станет главной темой разговоров. Когда крысы покидают корабль, это всегда плохой знак!

Перепуганное лицо Констана заставило ее замолчать. Ценой больших усилий она взяла себя в руки, а Ксавье вздохнул:

— И во главе этого беспорядочного бегства стоит мой отец… Презренный тип, негодяй!

— Не говори так.

— Почему? Это же правда! Может быть, я не должен плохо говорить об отце, но я считаю безобразием, что он мог так поступить с тобой только по глупости или из-за гордыни.

В его гневе было что-то успокаивающее, и это тронуло Аксель. Они только первый день были любовниками, а он уже защищал ее!

— Если хочешь, я буду здесь завтра утром, — заключил он твердо.

Она смутилась и, должно быть, сочла, что у него странные манеры, поэтому он поспешил уточнить:

— Я могу приехать завтра утром, если ты нуждаешься в…

— Нет, ни в чем.

Присутствие Констана помешало Ксавье ответить, но выглядел он сконфуженным. Она прекрасно знала, что он вовсе не хотел сказать, что рассчитывает остаться на ночь, равно как и не собирался вмешиваться в то, что его не касалось. Однако случайность все расставила по своим местам.

— Я не боюсь твоего отца, Ксавье, и привыкла сама улаживать свои дела. Но с твоей стороны очень любезно предложить мне помощь.

— За стол! — закричал Констан.

Он произнес это так же громко, как кричал «На дорожку!» трижды за утро. Аксель улыбнулась, твердо решив не волновать его снова. Для него трапезы всегда были важными моментами, в которых он отводил себе роль повара и диетолога семьи. К несчастью, Монтгометри уходили один за другим, и большие застолья сокращались, будто шагреневая кожа.

— Выглядит вкусно! — весело сказала Аксель, усаживаясь.

Она потянула Ксавье за руку, чтобы он занял место справа от нее.

— Спасибо за ужин, а еще — за твое терпение.

Наклонившись, она нежно поцеловала его в щеку, не выпуская руки. Насколько ей хотелось скрыть роман с Антоненом, настолько же не хотелось прятать Ксавье. Если их отношения продолжатся, она не станет заставлять его красться вдоль стены. Она свободна, и Бена, который бы хмурил брови и бранился, уже нет. «Только не из мира скачек», — имел он привычку ей напоминать. Можно ли считать, что Ксавье принадлежал к этому миру? Хотя его отец и владел скакунами, сам он всегда был чужаком в этой среде. Никто не знал, кто он такой. И фирму «Ксалогрид» от ипподрома отделяют световые годы, что даже и лучше!

Аксель протянула тарелку Констану, и он наложил ей целую гору спагетти. Она открыла было рот, чтобы возразить, но вдруг поняла, что голодна, и не стала этого делать.

Несмотря на то что в нем больше не нуждались, на следующее утро Антонен пришел, чтобы обойти конюшню. Дома ему было скучно, и он был уверен, что Аксель, несмотря на ее решительное заявление, чувствовала себя одинокой. Как бы там ни было, проведя несколько дней и ночей в их доме, он изнывал без нее, не умея справиться со своими чувствами.

Во дворе не было никого, кроме Констана. Он играл с собакой и сказал:

— Они еще не вернулись с дорожек! Хочешь кофе?

— С удовольствием.

Они направлялись к крыльцу, когда у открытых ворот остановилась машина. Из нее вышли два незнакомца. У них был такой вид, будто они что-то искали, и Констан пошел им навстречу.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Да, здравствуйте! Мы зашли повидать Дугласа. Это ведь конюшня Монтгомери?

Мужчины не выглядели располагающе, и Констан насторожился.

— Дуглас? Но он здесь не живет.

— А нам сказали, что…

— Вас ввели в заблуждение. Дуглас обосновался за границей.

Констан старался принять независимый, безразличный вид, но ему казалось, что сердце выскочит из груди. Совершенно очевидно, что это были именно те типы, которых боялся Дуглас. Правильно ли он им ответил? Ни в коем случае нельзя назвать страну, произнести лишнее слово! Но когда Констан вспомнил, что у него за спиной стоит Антонен, то воодушевился и заключил:

— Очень жаль, господа. Удачного дня!

Не оставив незнакомцам времени на вопросы, он повернулся к ним спиной.

— Эта парочка — подлые негодяи, — тихо проговорил Антонен. — Чего они от тебя хотели?

— Ничего. Они кого-то искали.

Говорить о них следовало как можно меньше, в том числе и при Антонене, но решение было принято: сегодня же вечером он поговорит с Аксель!

— Я обещал тебе кофе, — пробормотал он, — пойдем. Хотя нет, слишком поздно…

Копыта застучали по асфальту, это лошади возвращались с дорожки. Запыхавшаяся, разрумянившаяся Аксель появилась во дворе.

— Артист сбросил Элоди на круге Буало, и нам стоило немало сил поймать его!

Стояли последние жаркие дни лета, было очень душно. Аксель сбросила шлем и запустила пальцы в мокрые от пота волосы.

— Констан, скажи, чтобы лошадей искупали под душем полностью. А Федералу — только ноги, иначе он испугается.

Она приветливо помахала Антонену рукой и как раз собиралась, в свою очередь, пригласить его на традиционный кофе, когда во двор въехал «Мерседес-купе» Жана Стауба. Он вынужден был тут же затормозить — автомобиль растревожил скакунов, еще не зашедших в стойла. Стауб осторожно сдал назад и выехал, чтобы припарковать машину в безопасном месте на авеню.

— Сейчас начнется экзекуция… — проворчала Аксель.

Вместо того чтобы пойти навстречу, она ожидала Жана, не сходя с места, и он вынужден был сам подойти к ней. Они обменялись рукопожатиями, и Жан сразу же перешел к сути дела — как человек, привыкший решать все немедленно.

— Еще раз примите мои соболезнования по поводу вашего деда, Аксель. Поверьте, мне очень досадно забирать своих лошадей, но гарантией успешного функционирования вашей конюшни для меня был Бенедикт. Я не говорю, что вам недостает квалификации, однако вы молоды, даже слишком молоды, на мой взгляд, чтобы в одиночку вести такой корабль!

— Вы не доверяете молодости, Жан?

— Не слепо, нет.

Он глядел на нее свысока, с выражением, в котором презрение смешалось с раздражением. Аксель без труда догадывалась о причине, поскольку всегда отклоняла его попытки очаровать ее. И сейчас она не вступила в игру в любезничание, отказываясь замечать его улыбочки и подмигивания. Стауб, без сомнения, привык добиваться того, чего хотел. Или, по крайней мере, его принимали в расчет. Должна ли она пощадить его мужскую гордость? Нет, однозначно нет. Бенедикт не мирился с подобным даже тогда, когда она любезничала ради дела.

— В какую транспортную компанию вы обратились? — поинтересовалась она холодно. — Я лично прослежу за погрузкой ваших лошадей. На когда это запланировано?

Он насупился еще больше, потому что она говорила с ним небрежно. Очевидно, он предпочел бы вместо ответов на ее вопросы отдавать указания. А может быть, он ожидал, что она попытается заставить его изменить решение, будет защищать свое дело?

— На завтра после обеда. Фургон будет здесь к двум часам дня.

Кусая губы, он ждал, что она задаст главный вопрос: какому тренеру он отдаст своих скакунов? Не желая доставить ему этого удовольствия, Аксель лишь кивнула головой.

— Чудесно. Все снаряжение будет передано сопровождающему.

Выполнив свою роль управляющей конюшни, она подала Стаубу знак пройти первым, чтобы проводить его до машины.

— Надеюсь, вы на меня не в обиде? — спросил он, не двигаясь с места.

Он явно искал ссоры.

— Вовсе нет, — ответила она, заставив себя улыбнуться. — Это ваши лошади, и вы доверяете их тому, кто вам больше подходит.

Она зашагала вперед, и он вынужден был последовать за ней. Подойдя к автомобилю, он прислонился спиной к машине и скрестил руки на груди.

— И последнее, Аксель… Это замечание не имеет ничего общего со скачками, оно скорее личного порядка. Я не одобряю того, что вы встречаетесь с моим сыном.

Ее застигли врасплох, и пришлось сосредоточиться, чтобы правильно отреагировать.

— Как вы сами сказали, Жан, это личного порядка!

Они смотрели друг на друга с нескрываемой враждебностью.

— Я не слишком высокого мнения о Ксавье и не позволю ему наделать глупостей! Вы девица не для него.

— Я вовсе не девица, будьте же учтивы!

Он искал меткий ответ и не находил, а потому сел в машину, хлопнув дверцей. Аксель, глядя, как «мерседес» на полной скорости удаляется, с раздражением вздохнула. Менее чем за двадцать четыре часа отец и сын Стаубы существенно изменили ее жизнь.

— Ну что, как ты? — спросил из-за ее спины Антонен.

Он, должно быть, дожидался отъезда Жана, чтобы поддержать ее, но Аксель не испытывала к нему признательности. Его настойчивость ставила ее в неловкое положение, и она не хотела, чтобы он продолжал жить иллюзиями.

— Не беспокойся, — кратко ответила она. — Лошадей увозят завтра.

— К кому?

— Я не спросила. Стауб только этого и ждал, чтобы бросить мне в лицо какое-нибудь громкое имя. Я предпочла промолчать, и это привело его в бешенство.

Антонен помолчал, а потом расхохотался.

— Ну ты и стерва!

Аксель улыбнулась ему, но когда он хотел обнять ее за плечи, отстранилась и быстро прошла вперед.

Сидя напротив Грейс в «Евростаре»[7], Дуглас не мог собраться с мыслями. Путешествие не было ему неприятным, хотя он предпочитал самолет, но там его двоюродной бабушке не хватало воздуха, и она остановила выбор на поезде, купив билеты до места назначения.

— Сегодня вечером у тебя будет свободное время, — неожиданно сказала она, не отрывая взгляда от журнала по садоводству. — У меня ужин, нужно повидать людей…

Итак, он мог провести вечер в Париже по своему усмотрению, но чем же ему заняться там? По совету Кэтлин они забронировали две комнаты в гостинице на улице де Бо- Зар, в самом центре квартала Сен-Жермен, где в развлечениях недостатка не было, но у Дугласа не было друзей, которым можно было позвонить, поэтому веселиться ему придется одному. Однако прежде предстояло пережить визит к нотариусу, который и был целью поездки.

До сих пор Дуглас старался не думать о наследстве деда. Он надеялся выйти из конторы нотариуса более богатым, чем войдет туда, но каким образом? Если Бенедикт составил завещание тогда, когда они были в ссоре, новость могла оказаться плохой. К тому же раздел имущества и перечисление средств продлится не один месяц.

На мгновение взгляд Дугласа остановился на Грейс. Она по-прежнему была элегантной, идеально выглядящей в любых обстоятельствах, но после смерти Бена щеки у нее впали, а морщины стали более явными. Дуглас не мог сказать, действительно бабушка его любила или только терпела как внучатого племянника, которого никуда не денешь, но при этом она продолжала выплачивать ему зарплату и оставила в его распоряжении часть дома. Если она случайно встречалась с Дугом в имении, то была настолько любезна, что всегда напоминала ему о приглашении разделить трапезу в большом доме. Он никак не мог отважиться на такую авантюру: трапезы у Джервиса и Грейс были отмечены доходящей до смешного торжественностью, за исключением тех случаев, когда присутствовала Кэтлин. Их обществу Дуглас предпочитал компанию Ричарда, которого действительно ценил и с которым проводил большую часть дня. Все, что он узнал о коневодстве, оказалось куда более увлекательным, чем он мог предполагать, и в иные вечера он сопровождал Ричарда в паб, чтобы продолжить разговор там. Подумать только, что в прежние времена он смеялся над бесконечными разговорами, которые вели Аксель и Бен!

В купе стало светлее, это поезд вынырнул из длинного тоннеля под Ла-Маншем. Дуглас с интересом принялся разглядывать пейзаж. Скучал ли он по Франции, сосланный в Саффолк, где он нашел убежище? Похоже, нет. Там он не чувствовал себя ни ущемленным, ни лишенным работы, а самое главное, там ему ничего не угрожало. За исключением горького воспоминания о неожиданной смерти Бена в конюшне, на конезаводе ему решительно нравилось. Ему было приятно находиться в окружении лошадей, после жалкой квартирки жить почти в роскоши и наконец-то иметь возможность вновь интересоваться бегами — единственным миром, в котором он однажды сможет снова найти свое место. Если бы для этого пришлось пробыть в Англии месяцы или годы, то он воспринял бы это не как наказание, чего так опасался.

Он откинулся в удобном кресле и закрыл глаза. До или после встречи у нотариуса у него, без сомнения, будет случай поговорить с Аксель. Какими были ее планы, каким теперь, уже без Бена, видела она будущее конюшни? Кто знает, не предполагала ли она просить брата…

Он открыл глаза и выпрямился. Сейчас он не хотел об этом думать. Может быть, она даст ему шанс, но пока бесполезно возводить замок из пустых домыслов. Во время похорон они, разумеется, не поднимали этого вопроса. Аксель тогда была потрясена, он тоже. С тех пор она, должно быть, подумала над этим.

— Что с тобой, чего тебе не сидится? — спросила Грейс, поднимая на него глаза.

Он ответил виноватой улыбкой. Она была права. К чему волноваться? Он только-только начал приходить в спокойное состояние, которое не должен был утратить, иначе рисковал лишиться всего еще раз. Как повторял Бен, уроки жизни должны чему-то служить, иначе невозможно двигаться вперед. А Дуг в последние годы слишком долго топтался на одном месте. Он снова попытался сосредоточиться на пейзаже.

Ксавье был на небесах и совершенно в нерабочем состоянии. Ему хотелось петь во все горло и скакать на одной ноге! Все, на что он был способен в это утро, — это зайти в цветочный магазин и отправить Аксель букет, а затем примерять сорочки, тенниски, пуловеры и нюхать туалетную воду в мужских отделах универмагов, где он скупал все подчистую.

Ему все еще не верилось, что он стал любовником этой изумительной женщины, и хотелось нравиться ей и впредь. Он ни секунды не думал, что партия выиграна, наоборот, все только начиналось. Не пойдя на работу, где его радостное возбуждение, возможно, пришлось бы не по вкусу Ингрид, он возвратился с покупками домой и прибрал в квартире на случай, если сюда зайдет Аксель. Пусть даже, рассуждая здраво, это и было маловероятно. Она поднималась на рассвете и проводила каждое утро на дорожках, а послеполуденное время в основном на ипподромах, к тому же не хотела оставлять хозяйство на Констана и конюшню без присмотра. Следовательно, вряд ли она наведается к нему. Маловероятно также, чтобы он мог часто ее видеть, а ему хотелось не расставаться с ней никогда.

К счастью, она почти всегда отвечала на его бесконечные сообщения, посылаемые на мобильный. В последнем она писала, что обедает с тетей, специально приехавшей из Англии на «заседание» к нотариусу. Итак, свободное время у нее появится не раньше завтрашнего дня, а это целая вечность! Тем не менее Ксавье не хотел ни торопить ее, ни беспокоить — не хотел быть излишне настойчивым. Ему нужно было вести себя спокойно и ждать, проявляя терпение.

Все так, только он был слишком влюблен. Стерев последнюю пылинку в квартире, он снова оказался без дела, а пыл его ничуть не уменьшился. Тогда он решил пойти обнять мать. Днем отца дома никогда не бывало, и они, по крайней мере, смогут не спеша поговорить. Ксавье это было просто необходимо.

Он приехал в Нейи и застал мать в садике, она как раз сажала смешную карликовую пальму. В восторге, что видит его, она бросилась сыну на шею и, как обычно, забросала вопросами.

— У меня все в порядке, дела идут хорошо, — уклончиво отвечал он. — У меня большая новость, мама: я счастлив в любви! И совершенно без ума от нее…

На лице Анриетты расплылась блаженная улыбка. Она разглядывала сына с гордостью, смакуя долгожданную весть.

— Действительно без ума? — спросила она смеясь.

— Даже больше. Я встретил женщину моей жизни, мама, я уверен в этом. То, что я переживаю сейчас, не имеет ничего общего с тем, что бывало раньше. За исключением разве что той девочки, Каролины, с которой я учился в начальной школе, но мне было тогда семь лет. Я вижу сходство в своем отношении, потому что охотно написал бы Аксель стихи. Это смешно, да?

— Нет, это чудесно! Ты преобразился, ты словно паришь в небесах.

Она часто видела его осунувшимся, с темными кругами под глазами после ночей, проведенных перед экраном компьютера. Теперь перед ней был энергичный, веселый, обаятельный молодой человек, которого она обожала.

— Послушай, дорогой, твой отец…

— Что ты там делаешь, Анриетта, в конце-то концов?

Жан стоял на застекленном крыльце, выходившем в сад, разгневанно взирая на жену и сына. Он был в домашней одежде, с бумажным носовым платком в руке.

— Ах да, ты просил грог! Сейчас сделаю, возвращайся в постель.

— Не обнимаю тебя, — сказал отец Ксавье, — у меня сильная простуда.

Анриетта оставила пальму и прошла в кухню перед мужчинами.

— Малышка Монтгомери наверняка сказала тебе, что я был не особенно любезен в то утро?

Удивленный как агрессивным тоном отца, так и вопросом, Ксавье насторожился.

— Она мне об этом не говорила. Я знаю только, что ты забрал от нее своих лошадей, одному Богу известно почему.

— Это мое дело, ты все равно ничего в этом не смыслишь. И еще я потребовал, чтобы она отцепилась от тебя.

Ксавье с изумлением поглядел на отца.

— Ты смеешься?

— Она хочет заарканить тебя. Ты глуп, если воображаешь иное.

— Что за чушь! В каком мире ты живешь? Отцепилась, заарканить… Откуда только ты берешь эти слова? Мне тридцать лет! Оставь меня в покое, не вмешивайся в мою жизнь!

Он был в ярости от мысли, что об этом могла подумать Аксель. Она никак не прокомментировала посещение Жана, но наверняка чувствовала себя задетой, и не только как тренер.

— Ты витаешь в облаках, мой мальчик. Живя в виртуальном мире, ты возомнил, будто встретил принцессу! А ведь эта девица годами живет в дерьме, несмотря на важный вид, который она на себя напускает.

— Жан… — попыталась вмешаться Анриетта.

— А ты не лезь. Это мужской разговор, я пытаюсь предостеречь мальчика. Кстати, Ксавье, вспомни, я предупреждал тебя, еще в тот вечер, когда мы ужинали с этими людьми в «Каскаде»…

Выражение «эти люди» означало Бенедикта и Аксель и было произнесено с высокомерием, которое еще больше разозлило Ксавье. Да, он прекрасно помнил тот вечер и слова отца о том, чтобы он не охотился в его угодьях, потому что малышка Монтгомери показалась ему миленькой! Но как бросить все это ему в лицо в присутствии матери? Жан был достаточно хитер и понимал, что Ксавье из приличия промолчит, а он, таким образом, сыграет положительную роль: роль человека, обеспокоенного судьбой сына.

— Мне лучше уйти, мама… — прошептал молодой человек.

Перед тем как выйти из кухни, он сжал ее в объятиях, даже не взглянув на отца.

Когда Аксель удалось наконец припарковаться на авеню Вилье, она готова была взорваться. То, что Констан рассказал ей по дороге, было настолько немыслимым, настолько чудовищным, что она не была уверена, что сможет сохранить спокойствие.

Поскольку они приехали на четверть часа раньше, она повела дядю в первое попавшееся бистро и заказала коньяк, который проглотила одним махом, не присев и даже не отойдя от стойки.

— Не превращай это в государственное дело, — пробормотал Констан, отхлебывая пиво.

— Ах, не превращать? — вскипела она. — Все простить, все забыть?

— Если бы я знал, что ты так все воспримешь…

— Тогда что? До каких пор ты скрывал бы от меня это?

Она нервно рылась в сумочке, но он опередил ее и рассчитался.

— Я никогда не позволяю дамам платить, — сказал он с робкой улыбкой.

Они обменялись взглядами, и Аксель положила ладонь на его руку.

— Прости меня. Я тебя не ругаю, но мне сложно переварить то, что ты рассказал. А теперь пойдем, иначе опоздаем.

Нотариальная контора находилась немного выше по улице, и они пошли быстрее, потому что на землю упали первые капли дождя. Оказавшись перед незнакомым зданием, Аксель задалась вопросом, почему Бенедикт выбрал парижского нотариуса. Чтобы избежать пересудов? Вопреки клятве хранить профессиональную тайну, у кого-то из секретарей или клерков могло вырваться лишнее слово, и Бен, достаточно известный в Мезон-Лаффите, предпочел, чтобы его делами занимались в другом месте.

В комнате ожидания Аксель и Констан увидели уже приехавших Грейс и Дугласа. Во время объятий и поцелуев Аксель, оказавшись перед братом, процедила сквозь зубы:

— А ты не подходи и не обращайся ко мне. Ясно?

— Какая муха тебя укусила? Ты…

Он замер, сообразив, в чем дело, и с укором взглянул на Констана.

— Понятно, — только и сказал он.

— Мне кажется, тебе ничего не понятно!

Поскольку в этот момент за ними пришли, чтобы проводить к нотариусу, у них не было возможности продолжить выяснение отношений.

Господин Шамар был мужчиной в возрасте и из-за того, что был очень крупным, держался несколько напыщенно. Он заговорил с ними елейным голосом и пригласил расположиться за овальным мраморным столом, на котором лежал бархатный выцветший футлярчик, конверт из крафт-бумаги и три листа с отпечатанным на них текстом.

— Сегодня нам предстоит лишь ознакомиться с завещанием месье Монтгомери, чтобы вы были осведомлены о его распоряжениях, впрочем, достаточно простых. Речь идет о завещании удостоверенном, а не написанном собственноручно. Это означает, что оно было составлено здесь, в конторе, в присутствии двух свидетелей.

Он выдержал короткую паузу, оглядел всех членов семьи и продолжил:

— Доля имущества, которой можно свободно распоряжаться и которую месье Монтгомери мог распределить по своему усмотрению, полностью отписана его внучке, Аксель Монтгомери. Эта доля составляет треть всего наследства. Две оставшиеся трети разделены равным образом между, с одной стороны, его сыном, Констаном Монтгомери, и, с другой стороны, его внуками, Аксель и Дугласом Монтгомери, которые наследуют часть своего покойного отца Норбера.

На этот раз он замолчал на более длительное время, чтобы у клиентов было время осознать то, о чем он только что объявил.

— Отдельный дар был сделан госпоже Грейс Монтгомери.

Он взял бархатный футляр и положил его перед Грейс, но руки не убрал, словно желая воспрепятствовать попытке его открыть.

— Содержащийся здесь предмет является личным, а его ничтожная стоимость предварительно вычтена из доли имущества. Я составил акт о завещанном имуществе, который наследники должны подписать.

Его взгляд последовательно останавливался на Аксель, Дугласе и Констане.

— Если ни у кого нет возражений…

В наступившей тишине он убрал руку, и Грейс взяла футляр, который тут же положила в сумку.

Далее он раздал три листа, подождал, пока они будут подписаны, и снова заговорил:

— Оценка недвижимого имущества потребует определенного времени ввиду недавнего повышения цен на рынке. Поэтому мы встретимся позже, но в вашем присутствии, мадам, я не нуждаюсь, необходимо только присутствие мадемуазель и этих двух месье. Будет рассматриваться вопрос о доле участия относительно конюшни, должна быть также составлена опись мебели. Есть ко мне вопросы?

Дуглас поерзал на стуле и пробормотал:

— Я не вполне понял, что означает…

Он не закончил и сделал бессильный жест.

— Так, понимаю, — сказал нотариус с любезной улыбкой. — В процентах будет яснее. Треть Констана составит тридцать три процента. Из трети, которую вы делите с Аксель, на каждого приходится почти семнадцать процентов. И дополнительная треть Аксель составит тридцать три процента, которые добавляются к ее семнадцати процентам, в целом получается около пятидесяти процентов.

Он беспристрастно ожидал реакции Дугласа, но тот лишь покачал головой. После паузы Грейс поднялась первой и, пока нотариус провожал их до выхода, тихонько спросила:

— Не было никакого письма, ничего?

— Нет, мадам, только украшение, которое я вам передал.

Она поблагодарила его кивком головы и проследовала за другими к лифту. Из здания они вышли вместе, но на тротуаре в замешательстве остановились. Через минуту Констан прервал молчание.

— Ну что ж, обошлось без неожиданностей, правда? Я считаю, что папа все сделал лучшим образом.

Грейс, казалось, была поглощена своими мыслями, а Дуглас по-прежнему стоял с поникшей головой. Аксель раскрыла зонтик, потому что моросящий дождь не прекращался.

— Я провожу Грейс до гостиницы, — объявила Аксель Констану. — Ты можешь сесть на поезд или скоростную электричку, чтобы вернуться домой. Ромен в конюшне, но он приедет за тобой на вокзал, я его предупредила. Нужно будет только позвонить ему. У тебя мобильный с собой?

— Да-да, не волнуйся. Но если у Дуга нет никаких планов, мы могли бы перекусить в районе Сен-Дазара[8].

Дуглас кивнул головой, не отрывая глаз от асфальта. Он, очевидно, не хотел встречаться взглядом с сестрой.

— Прекрасно, — сказала она Констану. — Удачно провести вечер!

Она взяла Грейс под руку и повела к машине.

— Что происходит с твоим братом? Ты с ним не разговариваешь? — заволновалась двоюродная бабушка.

— Не сейчас. Прежде нам нужно объясниться.

— Что-то в связи с наследством?

— Нет. В этом плане мне не на что жаловаться, наоборот. Бен очень завысил мою долю, скорее Дуг должен чувствовать себя потерпевшей стороной.

Она осознавала это, но тяжелое чувство не проходило. Известие о том, что Дуглас сделал Макассару несколько месяцев назад, так возмутило ее, что во время переговоров у нотариуса она смотрела на брата как на ничтожество. Однако Дуг, узнав волю Бена, смолчал. Он получил самую малую часть наследства, тот минимум, который дед не мог у него отнять, но смирился с этим без возражений.

«Как бы я реагировала на его месте? — думала она. — Не знаю, не знаю. Как и не могу представить, что сделаю что-то подобное… И это у Бена, с конем, родившимся на нашем конезаводе и носящем цвета Монтгомери! Очевидно, в тот момент Дуг считал себя изгоем. Конечно, у него было желание отомстить, к тому же он остался без гроша, в отчаянном положении. Но вводить наркотик Макассару… От одной только мысли об этом я схожу с ума, ведь он мог впрыснуть слишком большую дозу и убить лошадь!»

— Кажется, мы прошли твою машину, — заметила Грейс.

Они повернули назад и вскоре увидели «альфу». Поскольку Грейс настаивала на том, чтобы перед ужином зайти в гостиницу, им пришлось целый час пробираться в сумасшедшем потоке автомобилей, пока они наконец добрались до улицы де Бо-Зар, где Аксель еще двадцать минут не могла найти место для машины.

Через администратора Грейс велела принести им в номер бутылку «Лоран-Перье» и бутерброды.

— Я так устала за целый день, а лучшего тонизирующего, чем шампанское, я не знаю. К тому же что еще пить в Париже!

Она скрылась в ванной, откуда вышла босой и в шелковом халате.

— Если честно, то я не уверена, что мне хочется куда-то идти, дорогая…

Она выглядела усталой, грустной и словно побитой.

— Налей-ка нам по бокалу, мне многое нужно тебе рассказать.

Аксель сделала это, пока ее двоюродная бабушка устраивалась в кровати, подсунув под спину подушки.

— Придвинь кресло и поставь бутерброды поближе, чтобы можно было их достать. Обязательно нужно что- нибудь съесть, иначе спиртное ударит в голову!

Невзирая на возраст Грейс, Аксель считала ее очень красивой. Ухоженные руки украшали два восхитительных перстня, изысканная стрижка смягчала черты лица. Каждый жест был точен, элегантен и выдавал блестящее воспитание.

— Что ты думаешь о завещании Бенедикта? — мягко спросила она.

— Ну что же… Как сказал Констан, я думаю, что Бен поступил наилучшим образом. С точки зрения административной и налоговой управлять конюшней достаточно сложно. Все разделено по отдельным обществам, разбито на части. Я — управляющий ООО, а Констан — ревизор. ООО выплачивает нам зарплату и оплачивает коммунальные услуги, поскольку даже дом является его собственностью! По-видимому, Бена хорошо консультировали, но некоторые составляющие его наследства будет сложно оценить, например стоимость каждой принадлежащей нам лошади. Приведу пример. Стоимость Макассара возросла втрое после его последней победы. Короче говоря, это будет еще та головоломка, но у меня должны быть развязаны руки. Даже если Дуглас попытается вставлять мне палки в колеса, существенного влияния он не окажет.

Грейс покачала головой и сказала:

— Бенедикт хотел, чтобы ты сохранила конюшню и продолжила его дело. Он об этом часто говорил нам — Джервису и мне. Эта линия Монтгомери, начиная с Гаса и заканчивая тобой, была его гордостью. По его мнению, все шло слишком успешно, чтобы теперь остановиться! Он твердил нам, что требуется не один год усилий, чтобы после случки кобылы родился жеребенок, которому, возможно, предстоит стать победителем. Труд, сравнимый с работой муравья, с незначительной долей случая и существенной — удачи. Уверяю тебя, я почти ничего не понимала в их разговорах, но обожала слушать, когда он с такой страстью объяснял что-то. Любой другой на его месте начал бы бояться лошадей, ты так не считаешь? А он жил только этим, всегда… Передай, будь добра, мою сумочку.

Аксель протянула ей сумку, догадавшись, что сейчас Грейс вынет оттуда загадочный футляр из выцветшего бархата.

— Ты наверняка задавалась вопросом, что в этой коробочке, правда?

Она аккуратно открыла футляр и несколько минут разглядывала его содержимое. Аксель видела, что Грейс несколько раз сглотнула, пытаясь сдержаться.

— Я знала, — вздохнула она. — Держи, взгляни.

На крошечной шелковой подушечке неожиданно ярко блестело колечко. Оно было из белого золота или платины, со скромным сапфиром на шести лапках. Это было не какое-то необыкновенное украшение, скорее наоборот.

— Мне нужно его надеть, — прошептала Грейс.

Она сняла с безымянного пальца левой руки роскошный бриллиант и без труда надела кольцо.

— Подумать только, руки-то у меня не изменились…

Положив бриллиантовый перстень в футляр, она отправила его в свою довольно экстравагантную сумочку.

— Как мне хотелось носить его всю жизнь! Но я вернула это кольцо Бену, а он хранил его более сорока лет.

Она подняла голову и пристально посмотрела на Аксель.

— Ты хочешь узнать, что произошло?

— Да.

— Очень кстати. Мне чертовски хочется об этом рассказать!

Пока Грейс ела бутерброд с семгой, Аксель позаботилась о том, чтобы подлить шампанского.

— Когда я повстречала Бенедикта, мне едва исполнилось двадцать лет. Отец, обожавший бега, привел меня в Аскот — потрясающий ипподром возле Виндзора. Я помню все до мельчайших подробностей… В тот день была чудесная погода, на мне было легкое платье и какая-то невероятная шляпка. Друзья представили нам братьев Монтгомери, чья фамилия была известна благодаря Гасу. Джервису было двадцать восемь, за плечами у него была блестящая учеба в Оксфорде, он был хорош собой, словом, светский молодой человек. Он весьма понравился моему отцу, для меня же существовал только Бенедикт. Увидев его, я была поражена, словно молнией! Те, кто считает, что такого не бывает, не знают ни того, о чем говорят, ни того, что теряют! Разумеется, Бенедикт не интересовался мной, но он из вежливости поддерживал разговор, и я узнала, что он женат, что у него двое сыновей, что он живет во Франции, под Парижем, где тренирует скакунов. Конечно, слово «женат» должно было погасить даже малейшее желание завоевать его, будь я девушкой благоразумной, но, к сожалению, я такой не была. В тысяча девятьсот шестьдесят пятом году развод был чем-то вопиющим, противоречащим добрым нравам — во всяком случае, в том обществе, к которому принадлежала я. Еще один пример запретного плода… Зная отца, я пустила слух, что Джервис мне небезразличен, и во время пребывания братьев Монтгомери в Лондоне мы много раз их принимали. Когда я с высоты прожитых лет думаю о происходившем, то понимаю, что нужно было быть безумной, чтобы так действовать. Я бросилась Бенедикту на шею не рассуждая, не колеблясь, не испытывая ни малейших угрызений совести. Чтобы понравиться ему, я делала все, что было в моей власти, и даже больше. Я чувствовала, что и он ко мне неравнодушен. И от встречи к встрече он поддавался моим чарам все больше. В тридцать четыре года он еще не испытал яркого любовного чувства. Женившись очень рано, он уже был несколько пресыщен супругой и не слишком-то понимал в любви.

Грейс остановилась, чтобы перевести дыхание, отпить немного шампанского и улыбнуться Аксель. Она с явным удовольствием вспоминала о тех далеких событиях и могла бы говорить о них всю ночь.

— Не томи меня, — попросила Аксель.

— Это я в тот момент томилась! Я думала о Бенедикте день и ночь, каждую секунду, я была очарована. Но он должен был уезжать, возвращаться во Францию: отпуск заканчивался, его ждал Гас. Тогда я организовала уик-энд в нашем имении в Саффолке. Отец был счастлив — он по-прежнему считал, что мне нравится Джервис, — и охотно пригласил их обоих. Это был мой последний шанс, и я его не упустила. Я постучала в дверь Бена в два часа ночи, проскользнула к нему в постель и… Боже мой, какая ночь! Откровенно говоря, дорогая, все счастье моей жизни заключено в той волшебной ночи. — Похоже, она наконец осознала, что говорит, и смутилась. — Я не должна была тебе об этом говорить?

— Конечно же, должна!

— Хорошо… Я ушла на рассвете, до того как ему принесли поднос с чаем. Бенедикт был потрясен, хотел меня удержать, задавал множество вопросов… А я, я чувствовала, что потеряла надежду, и была готова выброситься в окно! Видишь ли, я была красивой и совершенно безумной. Когда Джервис и Бен уехали, я даже хотела обо всем рассказать отцу, чтобы он что-нибудь придумал — добился развода Бенедикта или еще что-нибудь, но удержалась, потому что отец меня наверняка бы убил. С нравственностью он не шутил, а я была его единственной дочерью. Я стала писать Бенедикту, всегда что-то нейтральное, на случай, если письмо попадет к его жене, но Бен не отвечал. Несколько недель я сходила с ума от тоски, а потом в один прекрасный день обнаружила, что… беременна.

Аксель в изумлении уставилась на бабушку.

— Ты льешь из бокала себе на юбку, дорогая, — заметила Грейс.

— Беременна? — переспросила Аксель, поднимаясь.

Неуверенными шагами она дошла до ванной комнаты.

Глянув в зеркало, Аксель обнаружила, что несколько бледна и, прежде чем заняться пятном на юбке, плеснула водой себе в лицо. Когда она возвратилась в комнату, Грейс звонила администратору, чтобы заказать еще одну бутылку и новое блюдо — с петифурами[9].

— Если ты выпила слишком много, можешь поспать несколько часов здесь, у меня, перед тем как отправиться в Мезон-Лаффит.

Они помолчали, ожидая коридорного, который появился через пять минут. Как только он вышел, Аксель снова устроилась в кресле рядом с кроватью.

— Итак, беременна… — произнесла она низким голосом.

— Да.

— Кэтлин?

— Да. Но я еще не знала, что это будет девочка! Такая чудесная девочка… Короче говоря, я нашла в себе смелость позвонить Бенедикту и сообщить ему об этом.

— Что он сделал?

— Что, по-твоему, он должен был сделать? Он сказал, что не оставит жену и сыновей. Я с большим трудом приняла его решение, но в конце концов убедила себя, что он меня не соблазнял, он не стремился к тому, что произошло, за случившееся несла ответственность я — я почти насильно влезла к нему в постель. Я проплакала весь уикэнд. Видя меня в таком состоянии, мой отец взял быка за рога, вызвал Джервиса и настоял, чтобы тот объявил о своих намерениях.

— Боже мой…

— Да, не правда ли? Какое невероятное недоразумение! Джервис был как всегда неотразим и, разумеется, попросил моей руки, которую отец ему немедленно отдал.

— Но это безумие! Грейс, как ты могла согласиться?

— Меня устраивало иметь отца для ребенка, а также быть уверенной, что Бенедикт не исчезнет из моей жизни.

— Ты его по-прежнему любила?

— Еще больше.

— А Джервис ни о чем не догадывался?

— Не знаю. Он не выглядел раздосадованным, прекрасно вел себя, улыбался и попросил брата быть свидетелем. Я захотела, чтобы свадьбу сыграли немедленно, и это списали на каприз избалованной единственной дочери. Во время нашей краткой помолвки мы с Джервисом отправились во Францию. Я познакомилась с женой Бенедикта и его сыновьями.

— Это, наверное, было невыносимо!

— Скажем так, положение было странным. У Бенедикта голова шла кругом, и я это прекрасно видела. Наверное, мне хотелось отплатить ему… За все время пребывания там нам только однажды удалось поговорить с глазу на глаз. Это были трудные четверть часа, я пролила много слез. Бенедикт заявил категорично: никогда в жизни он не предаст брата, выходя замуж за Джервиса, я становилась в его глазах святой.

Грейс утомилась и говорила хриплым голосом.

— Поешь немного, — убеждала ее Аксель.

Они без особого аппетита наполовину опорожнили тарелку и выпили еще по бокалу шампанского.

— Я близка к завершению истории, дорогая.

— Да, но кольцо?

— Об этом в конце… Состоялась свадьба, и я наконец смогла объявить, что жду счастливого события, не уточняя даты. Когда появилась Кэтлин, все подумали, что она недоношенная, только и всего. Я пробыла неделю в больнице и именно там получила маленький пакетик из Франции. «Для счастливой мамы или малышки, когда она вырастет, с самой глубокой нежностью». Несколько слов на открытке и это скромное украшение. Бенедикт не был богат, в то время отец платил ему зарплату. Джервис счел подобное внимание трогательным, потому что именно он сказал Бенедикту, что я люблю сапфиры… Сапфиры! В моей семье были настоящие сокровища, камни размером с пробку от шампанского, представляешь? А я… я выплакала все слезы над этим маленьким камушком, потому что его выбрал, думая обо мне, Бенедикт. Не передать, до чего в молодости люди глупы! Я тайком вернула ему кольцо во время встречи в семейном кругу, когда Бен склонился над колыбелькой Кэтлин, чтобы посмотреть, на кого она похожа. Знаешь, он был взволнован, но его чувства причиняли мне боль, и я захотела в свою очередь причинить боль ему, возвратив его подарок.

Она замолчала, все было сказано.

— А дальше, Грейс? Каждый раз, когда вы виделись, Бен и ты…

— Мы больше никогда не говорили об этом. Никаких иллюзий, ничего. Он был моим деверем, а я была счастлива принимать его в своем доме.

— И ты…

— Продолжала молча любить его, да. Действительно молча.

— И Кэтлин совсем ничего не знает?

— Нет. Как я могла рассказать ей о таком? По отношению к Джервису это было бы чудовищно! Знаешь, удивительно, но Кэтлин всегда питала слабость к Бенедикту. Может быть, она толковала какие-то взгляды, а может, это был зов крови. Во всяком случае, я убедительно прошу не передавать ей ни слова из того, что ты услышала.

— Можешь рассчитывать на меня, раз такова твоя воля.

— Именно так!

Несколько минут обе молчали, думая о Бене. Потом Аксель потянулась и встала.

— Уже почти полночь, Грейс, я должна возвращаться.

Она подошла к двоюродной бабушке, обняла ее и изо всех сил прижалась к ней.

— Я сохраню твою тайну, — прошептала она.

Выходя из комнаты, она почувствовала, что у нее кружится голова, и это не было связано с шампанским. Она выпила немного, но в голове была масса вопросов и сомнений. Несколько недель тому назад она могла поклясться, что прекрасно знает каждого из членов своей семьи, а на самом деле все было иначе. Она обнаружила, что Кэтлин приходится ей не двоюродной, а родной тетей, что Грейс сорок лет лгала, что Бенедикт оказался соблазнителем. Что же до Дугласа, то он способен на предательство ради денег.

Она проскользнула за руль «альфы», но тронулась с места не сразу. Где же ей взять силы или хотя бы желание, чтобы встать во главе клана? От нее зависело будущее конюшни, а следовательно, и будущее конезавода. В то же утро еще один из владельцев, несомненно, последовав примеру Жана Стауба, объявил о том, что забирает своих лошадей. Сейчас она была одинока, одинока так, как не приходилось никому из Монтгомери. Гас и Бен, затем Бен и Норбер, наконец Бен и она почти всегда руководили тренировками вдвоем. Должна ли она простить Дугласа и обратиться к нему?

«Если я протяну ему руку, пусть это будет обдуманным решением, а не результатом того, что я сдрейфила! Я подумаю об этом, когда без чьей бы то ни было помощи найду новых владельцев, когда выиграю несколько соревнований. В тот момент, когда Дуг будет расположен присоединиться ко мне и вложить средства…»

Она смотрела на улицу, не видя ее, однако в конце концов заметила на лобовом стекле квитанцию на уплату штрафа. Она включила дворники и подождала, пока бумажка не вспорхнет, словно мотылек, и не упадет в придорожную канаву. Еще какие-то сложности в этот вечер перенести уже невозможно, чаша и так полна до краев!

Она нащупала мобильный на дне сумки. Ее ожидали два сообщения от Ксавье, нежные и встревоженные. Он беспокоился о ней, предположив, что посещение нотариуса — наверняка трудный момент. Не останавливаясь, она набрала: «Утомленная путешественница нуждается в парижском передыхе». Ответ пришел через минуту, именно такой, на какой она и рассчитывала.