Нелюбимая жена-попаданка для герцога

14.

Он выглядел плохо. Не «чуть устал, дайте ему бульончик и поспать», а так, что у меня внутри всё скукожилось. И это — пугающе. Райнар, герцог вечного холода, ледяной статуи и вечно насупленного лба, лежал с лицом цвета простыней и дышал поверхностно, как будто боялся вдохнуть слишком много и сорваться в пропасть.

Пот на висках, губы обветрены, рука дрожит, когда пытается сжать край покрывала.

Ни одной команды, ни одного приказа, только злость — тихая, на дне глаз, упрямая, как у загнанного зверя. И она была не на болезнь. Не на боль. А на меня…

— Ты не поедешь, — хрипло выдохнул он. Говорить ему было трудно, но, судя по выражению лица, это не мешало ему пытаться на меня рычать.

Я молча села на край кровати, вытерла его лоб холодной тканью и так же спокойно ответила:

— Поеду.

Он попытался приподняться, но его тут же скрючило от слабости. Склонил голову, вцепился пальцами в одеяло. Всё тело напряжено, как струна, вот только сыграть на нём можно было бы разве что трагедию.

— Вайнерис... ты. Не. Поедешь. — прорычал он. — Это не твоё дело. Это — война.

Политика. Земли. Мужчины.

— А ты мне кто? — спросила я спокойно. — Муж? Так вот и лежи спокойно, пока жена наводит порядок. Не ты — кто-то должен.

Он закашлялся, дыхание сбилось, и мне на секунду захотелось взять свои слова обратно. Но я знала — сейчас шаг в сторону, и всё. Он никогда больше не примет меня всерьёз. А я — не сделана из ваты и покорности.

— Ты понятия не имеешь, с кем собираешься иметь дело, — процедил он. — Эти люди не разговаривают. Они убивают. Они лгут. Они…

— уже начал лезть на наши земли. — Я встала. — Поздно предупреждать, Райнар. Теперь это личное.

— Я запрещаю тебе. — Его голос сорвался. Он не закричал, нет. Но сорвался — и от этого в комнате стало тише, чем в могиле.

Я медленно подошла к нему, наклонилась, чтобы он видел мои глаза. Чтобы понял.

— Я не спрашиваю разрешения. Я делаю. Потому что ты лежишь. Потому что тебе больно. Потому что, как ни крути, ты — мой муж. И пусть ты сам этого не хочешь, но кто-то должен держать удар.

Он смотрел на меня так, будто пытался прожечь взглядом дырку в моей решимости.

У него почти получилось. Почти.

— Останься. — Тихо. Почти искренне

Я вздохнула. Пожалуй, в другой жизни — да. Но не в этой.

— Если бы ты хотел, чтобы я осталась, надо было жениться на ковре. А ты выбрал меня.

Я развернулась, накинула плащ, кивнула Роберте. И ушла, оставив за спиной мужчину, который, кажется, только в эту секунду понял: он женат не на леди. Он женат на урагане.

Я стояла перед зеркалом, застыв, как перед прыжком в ледяную воду. Смотрела. Изучала. Щупала взглядом — каждую черту, каждую тень, каждый изгиб. Потому что, если быть откровенной, я всё это время — с того самого момента, как очнулась в роскошной постели, с котом на коленях и с ужасом в голове — я не принимала это тело. Я пользовалась им, да. Оценила молодость, гибкость, гладкость кожи. Но внутри я всё ещё оставалась... Анной Викторовной. 65 лет, гипертоники в очереди, больничные, усталость, тёртые туфли и суп без соли.

А теперь... теперь я смотрела на себя — впервые не как на временную оболочку, а как на женщину, которой я стала.

Лицо. Моложе — да это мягко сказано. Даже не юное, а будто кто-то взял хорошую генетику, намешал капельку благородной крови, щепотку дерзости, щедро добавил скул и глаз, и вуаля — подайте корону, эта леди рождена для интриг и фуроров.

Огромные глаза — зелёные, яркие, как листья у весеннего букетика с перчинкой.

Брови выразительные, с легким изгибом, будто специально сделаны для того, чтобы вскидываться на наглецов. Нос — аккуратный, курносенький, такого у Анны Викторовны не было. Губы — полные, мягкие, но с той самой линией, от которой у мужчин случается приступ фантазии, а у женщин — приступ зависти. Ни морщинки.

Ни тени усталости. Ни следа прожитых десятилетий.

Я наклонилась ближе. Даже кожа под глазами гладкая. Ни синяков, ни мешков. У Анны Викторовны они были всегда — спасибо ночным дежурствам, стрессам и кофе без конца. А тут? Ухоженность. Свежесть. Живость. Даже волосы — длинные, тяжёлые, как лён, блестят золотом, будто их ополаскивали в солнечном чае с ромашкой.

— Вот это ты... — прошептала я себе. — Мда. Вот это я?

И в этот момент что-то щёлкнуло. Где-то в голове. Глухо, как дверца старого шкафа, наконец-то захлопнулась. Я больше не Анна Викторовна. Не терапевт, не пенсионерка, не та, кто несёт сумку с аптечкой и щадящую иронию. Я — Вайнерис.

Женщина с лицом, которое способно вызывать войны. С телом, за которое точно стоит побороться. С голосом, который можно и в постель, и на совет. Я — не случайная ошибка во времени. Я — фактор изменений.

Я улыбнулась. Легко, чуть дерзко. Губы в зеркале ответили — и это была уже не старая я. Это была я новая.

— НУ что ж, Вайнерис, — сказала я вслух, поправляя сергу и встряхивая волосами. — Давай покажем этим средневековым засранцам, что бывает, когда женщина получает вторую молодость... и ни грамма желания быть тихой.

Утро застало нас врасплох, но только тех, у кого не было плана. А у меня он был.

Четкий, как график дежурств в поликлинике, и жёсткий, как костяной корсет. Райнар — болен. Замок — кипит тревожным молчанием. Слуги шепчутся, Агнесса крестится, Роберта мечется между чемоданом и мной, будто надеется, что я забуду про отъезд, споткнусь и решу остаться. Бедняжка. А я пока не выздоровеет Райнар собираюсь пожить в том домике. А еще договориться с крестьянами. Есть у меня для них интересное предложение.

Ну и бумаги, я сделала домашнее задание и все подготовила. Очень быстро.

Считаю я отлично как заправский бухгалтер и мне было достаточно посмотреть на счета. Да, уж, Райнар, положение у нашего герцогства незавидное. Теперь надо договориться с соседями, которые на что-то там претендуют в счет каких-то там долгов. Вот и разберемся.

Управляющий прилип к стене, как обои в сыром подвале, с выражением лица, которое в иных обстоятельствах означало: «я бы вам, конечно, помог, но я —трагедия в человеческом обличии». Он мял в руках какую-то записку, вымучил горсть смелости и всё-таки выдал:

— Миледи... может, всё же подождём... письма?.. Официального?

Я обернулась к нему, медленно, как делают те, кто сейчас кого-то съест — но сначала посмотрит в глаза. Он дернулся.

— Сначала был удар, — сказала я спокойно. — Теперь будет ответ. Без конвертов.

Роберта ойкнула, запнувшись о собственные ноги. Где-то в углу самодовольно замурчал Василиус. Кот, между прочим, уже обосновался в дорожной корзинке, как будто именно ему поручено вести переговоры с соседями. Улегся на мягкую подстилку лапу свесил, хвостом лениво подёргивает Выглядит как лорд собственной делегации. Даже почесался для солидности.

Я открыла шкаф и достала своё «деловое» платье — не парадное, не бальное, а то самое, в котором удобно и договариваться, и устрашать. Глубокий оттенок красного вина, прямой силуэт, вырез — аккуратный, но такой, что во время юридической баталии мужчинам бывает трудно смотреть строго в бумаги. Пусть думают, что контролируют разговор — мне-то лучше.

Затянула шнуровку, поправила волосы, заколола шпилькой — всё, как учила когда-то бабушка: «Если хочешь выиграть спор — сначала соберись сама». Роберта подбежала, вручив плащ и тканевый свёрток. В нём, по ощущениям, было всё: от пергаментов до бутылька с чем-то пахучим. На случай, если противник потеряет сознание — можно разбудить, чтобы он подписал отказ от претензий.

Я глянула в зеркало. Бровь чуть приподнята, подбородок вздернут вперёд. Всё правильно. Лицо не для нежности. Для власти.

Василиус кивнул. Ну, как кивнул... зевнул с таким видом, будто уже знает, что в этой поездке скучно не будет. Его корзинку уже закрепили в карете, и он лежал там как положено уважаемому спутнику герцогини — нагло и с достоинством.

— Поехали, — произнесла я. Без пафоса. Просто. Как диагноз. Или приговор.

Карета мягко качнулась, прокатилась по гравию, и вот замок остался за спиной.

Позади — больничная тишина спальни, запах лекарств и Райнар, который что-то пробормотал в полусне. Вперёд — лорды, земли, бумаги... и чья-то недосчитанная кровь.

А я, сидя в повозке, молча перетянула перчатки. Потому что сегодня — не бал.

Сегодня я еду выставить счёт.

Дорога до поместья Тренмарков была бы даже живописной, если бы я не ехала по ней с намерением морально казнить. Поля, холмы, ухоженные сады — всё это раздражающе контрастировало с той кашей из высокомерия и жадности, которую эти соседи замешали у себя в голове. А когда за очередным поворотом показались башенки их дома, я даже Василиуса разбудила в корзинке. Пусть, мол, смотрит, как хозяйка заходит с козырей.

У ворот меня встретили привратники. Узнали сразу. Один, правда, попытался было изобразить удивление, но под моим взглядом сдулся и сделал глубокий поклон. Не до актерства вам, мальчики. Сцена начинается без репетиций.

Я слезла с повозки медленно, с достоинством, с таким выражением лица, будто в ближайшие пять минут собираюсь кому-то диагностировать врождённую моральную кривизну. Плащ расправился за моей спиной, как чёрные крылья .

Лошадь фыркнула, будто сама почувствовала, что воздух стал плотнее. Слуги в саду перестали копошиться. Стража встала столбами. Всё стихло. Как в оперной паузе перед самым высоким аккордом.

Я шагнула к парадному входу, не спрашивая разрешения. Потому что не гость.

Потому что жена герцога, которого пытались распять политической многоходовкой, а потом подло нарушили границы наших земель и что-то там отмерять пытались.

Потому что я Вайнерис, и сегодня у меня в руках не веер, а ревизия с элементами возмездия.

Двери распахнулись, и навстречу мне вышел сам Тренмарк. Весь такой, знаете, лощёный, сдержанный, утонченный, как сливочное масло, только попахивал кислым — видимо, не ожидал, что вместо писаря явится женщина с лицом «сейчас порежу пером».

— Ах, Ваша Светлость, леди Вайнерис... какая неожиданная встреча! — вежливо протянул он, улыбаясь так, будто увидел дохлую мышь под собственным креслом.