Нелюбимая жена-попаданка для герцога

21.

Сознание возвращалось ко мне медленно, как капли мёда по ложке в морозную ночь — вязко, липко и с лёгкой примесью недоумения. Где я? Кто я? И почему у меня ощущение, что меня переехал 0б0з с кирпичами, а потом ещё сверху проехалась судьба на дровнях? Сначала пришло тепло. Теплое, настоящее, живое — как будто на груди у меня лежал пушистый кот. Постойте... так и есть. Василиус.

Весёлый комок шерсти, шевелившийся на моей груди с видом абсолютного удовлетворения жизнью. Он мурлыкал. Мурлыкал! Значит, я не умерла. Потому что если бы я умерла, он бы первым объявил траур и улёгся на печку ждать, когда дух с приветом вернётся прощения просить.

Я осторожно пошевелилась — всё тело отозвалось ноющей болью, будто кости праздновали день побоища. Голова пульсировала, во рту было сухо, как у лектора по латыни, а подушка под затылком казалась каменной плитой. Но... температура ушла. Огонь отступил. Я жива. Я выжила.

Где-то слева что-то шевельнулось. Медленно повернув голову, я увидела Райнара.

Он спал, полусидя в кресле, уронив голову на грудь, с одеялом, криво наброшенным на плечи. Его ресницы отбрасывали тени на щёки, и впервые за всё время его лицо казалось не каменным и ледяным, а человеческим. Уставшим. Тихим. И, чёрт возьми, красивым.

Я хотела что-то сказать, позвать, пошутить... но из горла вырвался только хрип, как будто я с детства увлекалась табаком и песком вприкуску. Агнесса, сидевшая неподалёку, тут же вскочила, расплескав что-то из кружки, и подлетела ко мне:

— Миледи! Вы очнулись. Ах, слава всем святым! Слава всем небесам! Она очнулась.

И заплакала. Как девочка. Навзрыд, с соплями и дрожащими руками. В жизни бы не подумала, что эта вечно шипящая чайница умеет плакать тах... по-настоящему.

— Тише, — прохрипела я, попыталась улыбнуться. — А то разбудишь нашего ледяного принца.

Но Райнар уже проснулся. Голос, как всегда, спокойный, но с едва заметной хрипотцой:

— Принца?

Я с трудом повернула голову к нему.

— Не спи. Я тут чуть не умерла, между прочим. А ты дрыхнешь, как младенец. Он подошёл, медленно, будто боялся спугнуть моё сознание, и опустился рядом.

— Ты выжила, — произнёс он и посмотрел на меня так, что даже Василиус замер.

— Это... невероятно.

— Невероятно — это то, что я не смогла создать этот чёртов раствор раньше, но слава Богу он есть..и пора его начать раздавать..— пробормотала я. — А то в твоём замке ничего живого, кроме тараканов, не останется.

Райнар вздрогнул. Василиус чихнул. Агнесса шмыгнула носом, а я, впервые за всё это время, закрыла глаза — не от бессилия, а от облегчения. Я выжила.

А значит... можно спасать остальных.

Площадь была тиха, как перед бурей. Люди стояли плотной толпой, переминались с ноги на ногу хмурились, шептались. Кто-то крестился. Кто-то хватался за амулеты. Кто-то смотрел на меня, как на привидение. Или чудовище. Или святую.

Впрочем, я никогда не умела быть ни тем, ни другим — я была женщиной. А сейчас... просто стояла перед стихийным бедствием, потому что толпа — это очень страшная сила.

На мне было простое платье, чистое, отлаженное, без рюшей и пафоса. Волосы —собраны в тугой пучок, из которого уже вырывались пряди. Лицо — бледное, губы — сухие. Но спина у меня была прямая, как у той самой санитарки, что идёт в атаку с носилками, когда все остальные прячутся по окопам.

Райнар шёл рядом. Не держал меня за руку. Не обнимал. Но был. Его шаги звучали чуть позади, как стук сердца. Он ничего не говорил. И это было правильней любых слов.

Я встала перед народом. Медленно подняла руку и показала тонкую полоску повязки на предплечье. Затянуто крепко. Как обещание.

— Я сделала себе укол, ввела вакцину — сказала я, и мой голос не дрожал, хотя сердце билось так, будто хотело вырваться и сбежать на юг — Я ввела себе то, что придумала сама. Чтобы больше не бояться умереть и помогать вам выжить. Я не знала, выживу ли. Но я — здесь перед вами.

Толпа шевельнулась. Кто-то ахнул. Где-то послышался сдавленный возглас. Но я не дала себе остановиться.

— Я никого не зову силой. Никого не заставляю. Но чума не спрашивает, боитесь ли вы ведьм, лекарей или просто перемен. Она приходит. Берёт. И не извиняется.

Я посмотрела в глаза женщине с младенцем. В глаза старику с палкой. В глаза парню с замотанным плечом. И дальше — в толпу.

— Если вы хотите жить — придите. Я дам вам то, что дала себе. Это не волшебство. Это боль. Это страх. Это шанс. Один на миллион. Но шанс.

Тишина. Тяжёлая, как после грозы. Даже ветер, казалось, затаил дыхание.

— Или не приходите, — добавила я, и голос стал ниже, глуше. — Останьтесь.

Надейтесь на авось. Прячьтесь. Верьте, что обойдёт Может быть, и правда обойдет.

Я сделала шаг вперёд.

— Но если нет... Тогда не вините ведьму. Не вините чуму. Не вините небо. Вините выбор. Свой. Кто решится пусть приходит в амбар на заднем дворе замка и становится в очередь.

Я развернулась и пошла обратно.

Райнар молча шёл рядом.

Мы вернулись во двор молча. Толпа осталась позади — гудела, шепталась, будто я зачитала им не речь, а завещание, где каждому положен шанс выжить, но только если он протянет руку первым. Воздух звенел от тишины. Камни под ногами казались особенно громкими. Райнар шёл чуть впереди, спина прямая, кулаки сжаты. Я знала эту походку. Знала и этот взгляд в профиль — словно он держал себя в узде, чтобы не взорваться посреди площади.

Ворота захлопнулись за нами. Я едва успела опереться о стену, потому что ноги начинали подламываться. Но не от усталости — от того, что знала: сейчас будет взрыв.

— Ты сума сошла, — спокойно, без крика, но так, что стены словно вздрогнули. —Абсолютно. Без остатка. С ума. Со… Шла.

Я подняла бровь.

— За это стоило хотя бы слова «спасибо». Я только что предложила людям шанс не умереть.

Он подошёл ближе, медленно, как буря, в которой всё ещё можно услышать тишину перед ударом молнии.

— Ты вышла к толпе. После чумы. С отметиной на руке. С признанием. Что ты —ввела себе неведомую дрянь, и выжила. Как ты думаешь, что они теперь видят в тебе?

— Ту, кто спаслась. И может спасти их.

— Нет. Ведьму. Колдунью. Опасность.

— А ты — трус? — Я прищурилась. — Или просто привык, что решения принимаются только тобой?

— Я привык, что моя жена не бросает вызов целой провинции. — Его голос был всё ещё спокоен. Но глаза... глаза метали гвозди. — Тебя могут убить, Вайнерис.

— Пусть попробуют. — Я выпрямилась. Да, пошатываясь. Да, пот капал с виска. Но я стояла. Прямо. Упрямо. — Умирать от чумы, сидя в погребе — это одно. Умереть за то, чтобы попытаться — совсем другое.

Он покачал головой.

— Ты думаешь, я тебя не понимаю? Я понимаю. Слишком хорошо. И именно поэтому злюсь.

— Потому что ты боишься.

— Потому что ты больше не спрашиваешь. — Он шагнул ко мне. Близко. — Ты делаешь, как знаешь. Как будто уже не жена, а генерал.

— А может, и так. — Я посмотрела ему в глаза. — Потому что, пока ты лежал с жаром, я держала в руках чужие жизни. И мне не понадобилось разрешение.

Он молчал. Только дышал тяжело, будто каждое слово, не сказанное вслух, весило тонну.

— Мне плевать, Райнар, — сказала я тише. — Плевать, кто что подумает. Я выжила. И, чёрт возьми, если из этого можно сделать вакцину — я её дам. Хоть на костре потом жарь. Но сначала — дай мне спасти хотя бы десяток.

Он отвернулся. Не ушёл. Просто... отвернулся. Как будто ему надо было переварить то, что я больше не «его тихая герцогиня». И я не собиралась ею становиться. Даже если бы он попросил.

Пусть злится.

Пусть боится.

А я— буду делать то, что должна.

Он развернулся обратно — резко, как будто слова остались в горле, не дав выйти, и вместо них в нём взорвалось что-то другое. Резкое. Горячее. Опасное. Его шаг был быстрым, как порыв ветра перед бурей, и прежде чем я успела спросить, в чём теперь меня обвинят — он схватил меня за затылок.

Грубая, сильная рука — пальцы в волосах, чуть болезненно, но так, что я задохнулась, не от боли — от неожиданности. От того, как близко он оказался. Как яростно он смотрел. Как будто видел во мне всё, от чего хотел сбежать, но не смог.

И уже не хотел.

А потом — поцелуй.

Жадный. Без предупреждения. Без разрешения. Без намёков на нежность. Его губы накрыли мои, как ураган, как жажда, как голод. И я — сдалась. Нет, не от слабости.

А потому что... я хотела этого. Чёрт побери, я этого хотела.

Я ответила. Впилась в него с такой же злостью, как он в меня. Мы бились друг о друга губами, будто пытались выговорить всё, что не говорили. Он прижал меня к себе — сильно, почти грубо. Я уткнулась в его грудь, руками сжала воротник рубашки, и мы... целовались. Как будто сейчас рухнет небо, взорвётся мир, но всё равно — надо успеть.

Где-то рядом мяукнул Василиус. Осуждающе. Как старый кот-монах.

Мы проигнорировали.

В следующий момент он поднял меня на руки — резко, уверенно, как будто я весила меньше перышка и гораздо больше для него значила. Я хотела сказать что-то колкое. Что-то язвительное. Но он смотрел прямо в глаза. Так, что внутри у меня сгорело всё, даже остатки сарказма.

— Райнар... — прошептала я. Но он только рыкнул:

— Молчи.

И понёс. Через сад. Мимо деревьев, в которых пела весна. Мимо служанки, которая замерла с корзиной белья. Мимо всего мира. В дом. В холл. По лестнице. В спальню. Его шаги звучали глухо, гневно и решительно.

Слишком много между нами было слов.

Теперь — их не нужно.

Теперь — только мы.