Нелюбимая жена-попаданка для герцога

25.

Столицу видно было издалека — серый венец башен, обвитый лёгкой дымкой и высокомерием. Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее она напоминала мне пациента на грани лихорадки: величественная, но уже начинающая потеть тревогой. За воротами кареты я чувствовала, как сгущается воздух — тот особый сорт напряжения, который витает в местах, где много власти, мало совести и слишком много золота.

У въездной арки нас остановили гвардейцы. Лица у них были как у людей, которых держат на диете из ржавого хлеба и строгих приказов. Один из них шагнул вперёд, по привычке ожидая, что перед ним сейчас окажется очередная восклицательная особа с визгом «Я к Его Величеству по зову сердца»

— Имя, цель визита, — отрывисто бросил он, заглядывая в карету с таким выражением, будто искал там контрабанду, а нашёл кота, который демонстративно зевнул ему в лицо.

— Герцогиня Вайнерис. Вызвана по королевскому приказу. И нет, не на бал.

Он открыл рот, чтобы сказать что-то важное и внушительное, но тут заметил печать на письме, которую я аккуратно демонстрировала — и замолчал. Руки резко прижались к груди, он поклонился, как будто от этого поклона зависела его надбавка к жалованью.

— Простите, миледи. Проходите. Вас ждут у внутренних ворот.

Карета снова тронулась, и чем глубже мы въезжали, тем тише становилось внутри.

Даже Василиус, обычно мастер ехидных комментариев, на этот раз молчал свернувшись клубком у меня на коленях. Или он просто затаился, ожидая, когда появится повод сказать своё "А я говорил".

Во дворце было прохладно. Слишком много мрамора, слишком мало живых лиц.

Нас встретили вестники — из тех, кто носит камзолы и выражения лиц, как у людей которых научили улыбаться строго по расписанию. Меня проводили по коридорам, мимо бесконечных гобеленов, бронзовых бюстов и портретов предков, каждый из которых глядел так, будто лично участвовал в казнях и заседаниях.

— Его Величество ждёт, — произнес один из них, делая приглашающий жест:

— Он же болен, — заметила я. — Как он может ждать?

— Это... фигура речи, миледи.

Я приподняла бровь и пошла дальше. Фигура речи. Фигура власти. Фигура — моя, в этот момент, в дверях королевских покоев.

Знаешь, когда впервые входишь в покои умирающего короля, ожидания обычно такие: мрак, золото, трагедия, драма. А на деле — запах. Тот самый, липкий, вязкий, как заваренный в киселе страх. Ладан вперемешку с потом, жаром и чем-то ещё вроде королевского величия, которое, кажется, пытается испариться сквозь щели в дубовых створках. И не успевает.

На кровати, заваленной подушками, шелками и, прости меня, Господи, десятью видами недействующего благородного лекарства, лежал Его Величество. Король.

Олицетворение власти. Сейчас — воплощение чахотки, обернутое в одеяло.

Губы пересохшие, глаза закатились, грудь вздымалась рывками, как у рыбы выброшенной на берег Щёки ввалились, руки дрожат а изо рта — шепот, бессвязный, лихорадочный. И судороги. Мелкие сначала. Потом — резкие, словно его душу тянут в разные стороны, и она, бедняга, не может определиться, в какую дверь стучаться: в раёк или в склеп.

— Он в руках Бога, — прошептал придворный лекарь, дрожащими пальцами теребя пузырек с чем-то бесполезным, но дорогим.

— Он в руках температурного ада, — буркнула я и отстранила его локтем. —Сместитесь, ваше знахарство. Сейчас будет... экстренная медицина.

Меня встретили взгляды. Кто-то — с надеждой. Кто-то — с осуждением. Один священник даже перекрестился, и не факт, что за меня.

Но я не для них пришла. Я — для него. Для короля, который задыхался между жизнью и смертью, а вокруг — только парадное бессилие и благородное невежество.

Я села на край кровати, взяла его ледяную руку — и только тогда поняла, насколько всё плохо. Его пальцы были холодны, как отчётность перед казной: точные, беспощадные и совсем не живые. У него «белая» лихорадка.

— Слышите меня? — тихо сказала я. — Если собираетесь умирать — лучше сразу скажите. Я не зря тащилась через полкоролевства.

Он не ответил. Зато дернулся. Опять. И я взялась за дело.

— Так, быстро греть ему руки и ноги. Греем кирпичи, оборачиваем в одеяла и греем!

Смесь мёда, настоя из бузины, компресс с уксусом на лоб, растирание спиртовыми настойками, приподнять голову, сменить перину, прокипятить воду, убрать свечи —да, свечи. Тут лечить надо, а не романтику устраивать.

Слуги сновали, как мухи под лупой, придворные шептались. Один даже предложил, мол, может, всё-таки вызвать священника.

— Это не магия, милорд. Это медицина. Нам не нужны священники. У него обыкновенный грипп и осложнение. Бронхит.

— Что-что?

— Белая лихорадка. Все идите.

Король всё ещё был в бреду. Но дыхание стало ровнее. Лоб уже не обжигал. А я —сидела рядом. Вся в поту, скомканная и злая.

И знаете, что я подумала?

Хорошо бы он выжил. Не потому, что мне его жалко. А потому что я не собираюсь тянуть на себе ещё и перевыборы монархии.

Через сутки он пришёл в себя. А я себя — почти потеряла. Сон, голос, терпение, веру в человечество и начисто — запас чистых тряпок. Но когда Его Величество, этот ходячий свод законов и высокомерия, открыл глаза и не только моргнул, но и выдохнул вполне внятное:

— Вы... ещё тут?

Я едва не уронила флакон с уксусом. И не потому, что испугалась. А потому что впервые за эти дни услышала в его голосе не приказ, не лихорадочный бред, не королевскую бронзу, а... обычное человеческое изумление. Как будто он ожидал Увидеть смерть, а вместо этого обнаружил меня — с всклокоченной причёской, тёмными кругами под глазами и решимостью лечить хоть самого дьявола, если тот будет достаточно вежлив.

— Увы, да, — хмыкнула я, аккуратно поправляя одеяло. — Такая уж я липучка.

Особенно, когда пациент склонен к внезапному умиранию посреди сезона политической нестабильности.

Он замолчал. Долго. Смотрел на меня, как будто взвешивал, не галлюцинация ли.

Потом чуть повернул голову и тихо спросил:

— Это... вы меня поставили на ноги?

— А вы кого ожидали? Леди Эванну с благословением или своих лекарей с перечнем бесполезных порошков?

Уголок его губ чуть дёрнулся. И вот это уже было почти похоже на улыбку. Честную.

Немного растерянную. Очень человеческую.

— Я... благодарен. Искренне.

— А я... в шоке. Искренне, — пробормотала я, натягивая на себя деловой тон. —Но раздавать благодарности с температурой выше тридцати семи не рекомендую.

Подождите, пока снова сможете орать на подданных, тогда и отблагодарите меня короной с бриллиантами. Или хотя бы отпуском. Без чумы.

Он хрипло усмехнулся. Перевёл взгляд на моего кота, устроившегося у изножья, и клянусь, Василиус в этот момент выглядел как личный министр сарказма и здравого смысла.

— Удивительно, — сказал король, не отрывая взгляда. — Сначала вы меня чуть не убили настоем лука и уксуса... а потом — спасли. Вы всегда такая?

— Нет, — вздохнула я, откидываясь на спинку стула. — Иногда я ещё и готовлю. Но исключительно по праздникам.

Он снова уснул. Без судорог. Без жара. Без смерти на губах.

А я... я просто сидела рядом. И впервые за долгое время не чувствовала страха.

Только усталость. Только тишину. Только очень тихую, но острую мысль: "Один выжил. А теперь — спасём остальных."

Ну и, конечно, клянусь, я слышала, как Василиус лениво буркнул.

— Чудеса, говоришь? Это только начало, хозяйка. Только начало.

Король начал вставать на ноги. Буквально. Сначала с постели, с таким выражением, будто он только что выиграл битву у самой смерти — хотя по факту победил всего лишь мощный вирус с характером агрессивного гуся. Я не стала его разочаровывать: пусть считает, что одолел тьму. Иногда вера в собственное могущество лечит не хуже отваров.

Я всё ещё дежурила рядом. Утром — проверка пульса, днём — отвары, вечером —измерение температуры и несанкционированные уколы сарказма. Он не жаловался. Даже наоборот — начал отвечать. Хмуро, ворчливо, но... отвечать. А это, согласитесь, успех, особенно если до этого вас считали одержимой или, в лучшем случае, агрессивной зелёной ведьмой в кружеве.

— Сегодня ты меня снова будешь поить этой мерзостью? — устало спросил он когда я в очередной раз поднесла чашу с отваром бузины, мёда, мха и, возможно, дольки апокалипсиса.

— Только если хотите выжить. Вкусно — будет потом, когда ваша повариха снова начнёт готовить куриные пироги, — сказала я и сунула чашу прямо ему в руки. —А пока — пейте. И молчите. Молчание укрепляет иммунитет.

Он хмыкнул и сделал глоток. Поморщился.

— Если я выживу, обещаю, издам указ о запрете на все травяные отвары.

— Если вы выживете, я сама напишу вам рецептурник. Со вступлением. И с угрозами.

Он усмехнулся. Улыбка вышла кривая, но тёплая. Не монаршая. Человеческая.

Я присела в кресло у окна, где Василиус свернулся клубком, но не спал — дышал равномерно и сосредоточенно, как полагается коту, охраняющему саму судьбу.

Король перевёл взгляд на него.

— Он всегда при тебе?

— Конечно. Он — главный координатор медслужбы. Вы не в курсе?

— Я думал, он просто жирный нахлебник.

— Он и жирный, и страшно умный. Некоторые мужчины могли бы у него поучиться.

Король усмехнулся.

— А у тебя всегда язык как бритва?

— Это я ещё ласково.

Он хотел что-то ответить, но тут дверь приоткрылась с таким скрипом, словно за ней стояло нечто тёмное, мрачное и максимально... религиозное.

Священник. Тот самый, который на днях поджимал губы при виде моих отваров и громко дышал при виде Василиуса. За ним — делегация в чёрных капюшонах и торжественной обречённости.

— Ваше Величество, — поклонился священник. — Можем ли мы поговорить…наедине?

Король кивнул мне. Почти с извинением. А может, с предупреждением.

— Миледи, вы не возражаете?

— О, совсем нет Учитывая, как вы со мной обошлись при первом визите, я вообще удивлена, что вы не с кадилом пришли, — отозвалась я, поднимаясь. — Но ничего, я понимаю. Королевство, заговоры, интриги. Полечу Вас — а они, гляди, сожгут.

Классика.

Я направилась к выходу, обернулась на ходу:

— Не забудьте, сир: три чашки в день.

Он снова улыбнулся. А в его взгляде было что-то... странное. Не страх. Не благодарность. Скорее — осторожность. Как будто он что-то понял. Или почувствовал.

А я? Я ушла в коридор, прикрыв за собой тяжёлую дверь.

И только Василиус, увязавшийся следом, тихо фыркнул:

— Вот сейчас начнётся.