Неверный муж моей подруги, часть 2

Тогда. I miss you

Тогда. I miss you

Мне было уже все равно, с чего вдруг дорогой муж проявил такую доброту — я прыгнула за руль и рванула домой. С моим небогатым опытом вести машину в темноте, зимой, в незнакомой местности за городом — было тем еще испытанием для нервов. Несколько раз я пропускала повороты и наворачивала круги, пока снова вписывалась в маршрут. Дорога заняла у меня в два с половиной раза больше времени, чем должна была, но меня гнало тревожное чувство, не позволявшее просто сдаться и заявить, что у меня лапки.

Вымотанной, нервной - но домой я добралась без серьезных проблем.

Зоя, сидевшая над книгами на кухне, вскинула удивленные глаза на звук открывающейся двери. Она училась на заочном и почему-то на факультетет богословия. Зачем ей это было нужно — для меня оставалось загадкой, но времени расспросить все никак не выдавалось.

— Мальчики в порядке, — отчиталась она. — Зубы почистили, умылись, легли в кровати. Вырубились мгновенно в девять вечера. Никита заставил акробатов одеться снова в пиратов и сфотографироваться с ним, Макар теперь хочет завести домашнего волка. Мне уехать?

— Спасибо, Зой… — выдохнула я. — Нет, останься, куда ты среди ночи.

Я зашла в детскую, в свете ночника в виде корабельного фонаря полюбовалась лохматыми головами сыновей, укрыла разметавшегося Макара и тихонько притворила дверь.

Тревога отпустила — а взаимен накатили сожаления, что я сбежала с праздника. Игорь будет еще месяц нудить, что хотел оторваться со мной. Да и мне дома делать было совершенно нечего. Здесь было сонно, душно и как-то неправильно.

— Пойду прогуляюсь, — бросила я Зое, выскакивая из квартиры в одном платье.

Стены квартиры почему-то начали невыносимо давить. Куда-то делся весь воздух. Хотелось вырваться и сбежать…

Но ведь я уже сбежала.

Ночь была еще холодной, но уже пахла влажным весенним ветром, обещая что-то совершенно несбыточное.

Мимо прошел мужчина в глубоко надвинутой шапке и с огромной собакой на поводке.

— Не угостите сигаретой? — бросила я ему вслед, уловив запах табачного дыма в неспокойном воздухе. Он молча вернулся, протянул мне сигарету и поднес зажигалку.

Я присела на лавочку около подъезда.

Дымок от сигареты не развеивался в темном небе, а почему-то висел сизым облачком, начисто игнорируя ветер, от которого шумели голые кроны деревьев в вышине.

В руке снова завибрировал телефон, и на экране уведомлений, кроме пары пропущенных от мамы и непрочитанных из волонтерского чата появилось еще и сообщение от Игоря.

Положила телефон экраном вниз и медленно затянулась тяжелым сигаретным дымом — в темноте не было видно, что это такое крепкое я стрельнула.

«Ты не обязана всех спасать», — всегда жестко говорил Герман, а я злилась на него.

Он-то всегда знал, как правильно поступить. Когда дать совет, когда оставить в покое, а когда — реально впрячься, не жалея себя.

Только у меня все получалось через истерику и боль. И неправильно.

В его прохладном кабинете, в облаке его запаха, в его твердых объятиях я обретала уверенность, защищавшую меня от мира.

Если закрыть глаза, можно представить, что я сижу на черном кожаном диване, в полутьме горит только одна настольная лампа, а он подходит ко мне и насмешливым голосом говорит…

— Опять надымили, куряки!

Над головой хлопнуло окно. Я вздрогнула и подняла голову.

— А, это ты, Ланочка! — неожиданно смягчилась бабка с первого этажа. — А я думала — снова пацанва. Вечно тут курят и ржут!

— Я… — вздохнула, поспешно туша сигарету о железное мусорное ведро.

— Не спится? — сосдка завернулась в пушистую шаль и наполовину высунулась из окна. — Второй час уже. Чего гуляешь?

— Не спится, — кивнула я. — Гуляю.

— Вот и у меня бессонница. Я бы и покурила бы, да никогда этой гадости в рот не брала! Поздно уже начинать-то, небось?

— Поздно.

Мы помолчали. Каждая о своем, но обе — об упущенных возможностях.

— Вы английский знаете? — вдруг спросила я.

— Нет, я французский в школе учила.

— Знаете, в английском есть такая фраза… — произнесла я медленно, глядя перед собой в ночную темноту. Черт его знает, почему именно сейчас мне пришло это в голову. — I miss you. Это переводится — я по тебе скучаю. Но если брать буквальный смысл, то miss — это отсутствие. Тебя у меня нет. Не про чувства, знаете, а про физическое отсутствие. Не тоска, а констатация факта.

— Интересно как… — покачала бабка головой. — Но ты лучше иди домой, не мерзни. Английский лучше дома учить.

— Ага…

Не получилось.

У меня просто не получилось.

Я ведь старалась?

Старалась же?

Я снова перевернула телефон и открыла приложение такси.

Стук каблуков.

Мимо спящего охранника.

Стук каблуков.

Все то же платье, в котором я ехала к чужим людям с утра.

Стук каблуков.

Слабая полоска света под дверью.

Я вдруг почувствовала страх.

Как будто надеялась, что его тут не будет.

А он был.

Сидел перед ноутбуком с бутылкой виски с одной стороны и бокалом с другой. Тихонько играла музыка — кажется, латина.

Он поднял голову — неверие, удивление, радость.

— Почему ты не дома? — спросила я, закрывая за собой дверь.

— Полина уехала на выходные к подруге. С дочкой.

— А ты один?

— Я не один.

Герман тяжело и неловко поднялся, будто просидел в одной позе много часов.

Сделал несколько шагов ко мне и вдруг обвил рукой талию, увлекая за собой в медленный танец под мурлычущую музыку.

Поворот, шаг, поворот, еще поворот — и последним он уложил меня на стол прямо поверх разбросанных бумаг рядом с бутылкой и бокалом, от которых шел чуть горьковатый карамельный аромат.

Разврат с привкусом горечи.

Или сладости.

Платье распахнулось само, бедра скользнули навстречу его рукам.

Невыносимо горячий — он трахал меня в такт солнечному ритму далеких стран.

Скользил ладонями по телу и подавался вперед, попадая куда-то настолько глубоко, что казалось — в душу.

Шептал бессвязное.

Кончал, запивая последний толчок в мое тело — глотком виски.

Наклонялся и шептал:

— Люблю. Люблю тебя. Люблю. — И вдруг: — А ты меня нет.

Глаза вдруг мгновенно стали трезвыми, а взгляд — неуютным.

— Гер… — я свела колени, а он сделал шаг назад от стола.

— Скажи это, — потребовал он.

Расстегнутая ширинка, мятая рубашка, взлохмаченные волосы — все это никак не мешало ему сейчас выглядеть властным, злым и холодным.

Пугающим.

Требовательным.

— Скажи!

Я лежала на столе, упираясь каблуками в его край, закрыв ладонями лицо, которое почему-то стало очень мокрым. И не могла.

Эти слова застряли в горле черствыми ржаными крошками. Ни проглотить, ни выплюнуть.

Мой последний стыд и последняя вина.

Говорят, что мужчина изменяет только телом.

А женщина — только душой.

Произнести эти слова означало окончательно рухнуть в пропасть моего греха.

Герман смотрел на меня, и в черноте его взгляда таилось что-то страшное

Будто чудовище из «Аленького цветочка» свернулось вокруг умирающей розы и готовилось умереть само, если не услышит волшебного заклинания.