Невеста тирана

Глава 31

Джулия места себе не находила. Рассказ Розабеллы теперь никак не шел из головы, и все мысли были только о Марене. Нет, она все меньше и меньше думала о том, что может сказать тираниха, переживала лишь о судьбе сестры. Лишь бы все уладилось, утряслось. Она так ждала письма, что даже потеряла аппетит. Просчитывала дни: сколько может уйти на дорогу посланцу, сколько понадобится Лючее, чтобы отнести письмо, как скоро Марена сможет написать ответ? Но, учитывая, что один конный покроет дорогу намного быстрее, чем экипаж, особенно если менять лошадей, по всему выходило, что посланец вполне может быть уже на пути назад. Сердце подсказывало, что так и есть.

Наконец, Дженарро переступил порог покоев и склонился в поклоне:

— Сеньора Джулия, мой господин ожидает вас в галерее искусства. Я провожу вас.

Сердце ухнуло в пятки. Джулия, задеревенев, смотрела, как Дженарро расправил плечи, бросил взгляд на Альбу:

— А ты сопроводи госпожу.

Та сцепила зубы и уже начала заливаться краской:

— А я поступлю так, как велит моя сеньора. Только ее указания и буду слушать. Понятно?

Джулия повернула голову:

— Альба, будешь сопровождать.

Служанка поджала губы:

— Как прикажете…

Альба едва не искрила от возмущения, но ничего другого не оставалось. А вот блеклые глаза Дженарро сверкнули азартом. Он даже не слишком стеснялся Джулию. Чего ему стесняться, имея такого господина. Сам Фацио тоже ничего не стесняется. Впрочем, кажется, как некогда и его покойный отец, если о таких вещах знала даже крошка-Розабелла.

Джулия все же не удержалась, заглянула в лицо слуги:

— Пришло письмо, да?

Тот многозначительно прикрыл глаза:

— Да, сеньора. И мой господин намерен отдать его вам, как и было обещано.

Джулия не заставила себя ждать. Лишь бегло взглянула в зеркало, зачем-то пощипала щеки и поправила выбившуюся у виска прядку трясущимися пальцами. Приказала Альбе запереть Лапушку и последовала за Дженарро.

Сердце колотилось так, что, казалось, слышал весь дом. За яростными ударами в ушах Джулия даже не различала звука собственных шагов. Она с жаром молилась про себя: только бы все было хорошо. По крайней мере, хотя бы сносно. И дело не в тиранихе. Пусть возмущается и визжит, сколько влезет, лишь бы с сестрой не случилось непоправимой беды. Только это и было важно.

Джулия не следила за дорогой, слепо доверившись Дженарро. Даже не разобрала толком, в какую часть дома они направлялись. Наконец, слуга толкнул расписную дверь, приглашая войти, и Джулия шагнула в залитую закатным солнцем широкую галерею. Слуги остались за дверью.

Фацио Соврано стоял у открытого окна, разделенного надвое тонкой витой колонной, и смотрел на море. Повернулся, услышав шаги. Неизменно черный на фоне белого камня и мягкого предзакатного света. До странности неуместный здесь, и в то же время необыкновенно органичный. Он учтиво склонил голову:

— Сеньора Джулия…

Джулия поклонилась в ответ, едва не рухнув на негнущихся ногах. Она лихорадочно искала взглядом его руки, но они были пусты. Фацио обвел глазами пространство:

— Это наша галерея искусства. Вам нравится? Мой отец всегда говорил, что закатный свет падает в эти окна особенно эффектно. Он придает живые оттенки и добавляет воздуха. Вы согласны?

Джулия в недоумении огляделась. Будто только что прозрела. Даже сердце теперь пропускало шальные удары. Все стены и потолок покрывали изумительные росписи, выполненные мастерской рукой. В этом доме было много картин, но именно здесь, в этой галерее все ощущалось по-иному. Особенно, величественно. Фрески походили на ту, которая была в ее спальне, но буквально звенели цветом, пространством, легкостью, органичностью композиций. Джулия даже на какое-то время позабыла о письме. Она проходила вдоль стен, приоткрыв рот от восхищения.

Закатное солнце, впрямь, падало необыкновенно ласково, тепло, придавало дивным краскам еще больше тончайших оттенков, глубины и живости. Казалось, изящные фигуры вот-вот сойдут со стен и продолжат празднества и танцы прямо здесь, на этом полу. И что удивительно — на картинах было множество ангельски-прекрасных женщин, и ни одного мужчины.

Джулия видела, что Фацио с интересом наблюдает за ней:

— Так вам нравится?

— Разве подобная красота может не нравиться?

Фацио как-то грустно улыбнулся:

— А вы ничего не замечаете? Некие особенности?

Джулия вновь огляделась:

— Здесь почему-то только женщины. И у всех у них светлые волосы.

— Это все?

Она покачала головой, пошла в сторону дверей:

— Вот здесь, в самом начале, платья на дамах ужасно старомодные. Как много-много лет назад. И прически. Я видела такие только на старых картинах. В Лимозе есть маленький портрет моей прапрабабки Матильды. У нее были похожие косы. Только темные. — Джулия прошла чуть дальше: — А вот такие остроконечные головные уборы носили уже позже… — Она повернулась к Фацио: — Это было нарисовано позднее?

Он лишь медленно кивнул, сминая пальцами губы. Казалось, он очень внимательно наблюдал. И она наблюдала, будто открывала для себя, как это интересно — наблюдать. Джулия была права — менялись эпохи, и сообразно менялись изображенные женщины. И чем дальше она шла вглубь галереи, тем искуснее и живее становились картины. И вот уже она видела своих современниц. В шитом бархате, с разрезными рукавами, с жемчужными шапочками и золотыми сетками на пшеничных волосах. Некоторые были простоволосыми, и их медовые кудри развивались на легком ветру. Множество красавиц, так похожих… на Марену. На тираниху…

Она недоуменно обернулась на Фацио, а тот лишь кивнул:

— Да. Приглашенные живописцы отображают идеал своего времени. Образ совершенной красавицы, наделенной самыми немыслимыми добродетелями. Ведь красавиц всегда принято наделять добродетелями.

Джулия не знала, что ответить. Не понимала, для чего он все это говорит. Она вновь посмотрела на фреску:

— Значит, это не ваша матушка? И не моя сестра?

Фацио покачал головой:

— Это идеал, запечатленный мастерством художника. Набор неоспоримых достоинств: как внешних, так и внутренних.

Джулия невольно опустила голову: точнее не скажешь. И если речь о внутренних достоинствах то уж, конечно, тиранихе здесь не место. Но Марена заняла бы его по праву. Даже ее единственный грех был совершен от искренней любви. Значит, Джулия была права: сестра просто воплощает некий неоспоримый идеал.

— А зачем непременно идеалы?

— Чтобы они обретали осязаемые черты…

— Зачем?

Фацио не ответил. Джулия прошла еще немного вглубь галереи, но фрески закончились. И последняя была не завершена — лишь несколько цветных пятен и угольная разметка. Она вновь повернулась к Соврано:

— А что будет здесь? Снова воплощение идеалов?

Фацио кивнул:

— Так заведено. Я отпустил художника. Он вернется к работе по окончанию траура.

Джулия лишь смущенно улыбнулась:

— И вновь нарисует мою сестру. Это неизбежно…

Фацио помрачнел. А, может, это закатные лучи ушли из галереи, и стало холодно и неуютно.

И в груди вдруг затянулось узлом: неужели он хотел так упрекнуть? Иначе, зачем все это? Джулия подняла голову:

— Я никак не подхожу под идеал. Вы это хотите сказать? Вы специально пригласили меня сюда, чтобы сравнить меня с сестрой? Чтобы напомнить, что я занимаю чужое место? Но вы ведь знаете, что в этом нет моей вины.

Фацио покачал головой:

— Совсем не то.

— Тогда отдайте мне письмо.

Фацио пошарил под курткой на груди, вытащил свернутый вчетверо лист, протянул:

— Я больше не держу вас.

Джулия вдруг закаменела, лишь смотрела на бумагу в длинных смуглых пальцах, но боялась прикоснуться. Будто это письмо, которое она так ждала, способно обжечь или убить. Она открыто заглянула в лицо Фацио, в непроглядные черные глаза:

— Ответьте, прошу, в нем что-то дурное?

Он едва заметно подался вперед:

— Это ваше письмо. Адресованное вам. Вам и решать: дурное оно или благостное. Я лишь ознакомился с ним, как было условлено. Не больше.

Внутри все тряслось, даже колени подкашивались. Джулия не помнила в себе такого безотчетного страха. Казалось, даже перед самым отъездом она была смелее и спокойнее. Глаза щипало от подступающих слез. Она не сразу осознала, что вцепилась в теплую ладонь Фацио, крепко сжала:

— Что в нем? Скажите, умоляю! Иначе у меня сердце оборвется.

Фацио неожиданно обхватил ее за талию, притянул к себе и двумя пальцами вложил письмо в теплую ложбинку за корсажем. Прижался щекой к виску:

— Отошлите служанку, когда станете читать. Это мой совет. Ступайте. Я хочу, чтобы вы прочли.