Невесты Шерраби

Глава 8

— Оливия. — В негромком гипнотическом голосе Саймона слышалась повелительная нотка. — Оливия, идите сюда.

Оливия неохотно оторвала взгляд от толп, заполнявших Елисейские поля, и повернулась лицом к мужу. Он сидел на краю широкой двуспальной кровати, раздвинув ноги и положив руки на колени. Дорогой серый костюм, сшитый у лучшего портного, делал его элегантным и невыносимо обольстительным. Оливия облизала губы.

Во время полета они почти не разговаривали. Оливия устала, была осторожна, все еще сомневалась, не сделала ли она глупость, и ощущала неловкость, когда непринужденно вытянутые длинные ноги Саймона временами касались ее бедра. Он казался довольным ее молчанием, хотя иногда цепко поглядывал на нее и загадочно улыбался.

Оливия, чью уверенность в себе сильно поколебал бесконечный, полный событий день, размышляла, не думает ли Саймон о том, как все было бы, совершай он это путешествие с таинственной Сильвией.

Если он и думал о Сильвии, то никак не показывал этого. Они прибыли в великолепную старую гостиницу на Елисейских полях и оказались в роскошном люксе на третьем этаже. Хватило одной мраморной ванны с золотыми кранами, чтобы у Оливии полезли глаза на лоб. А золотые орлы в изголовье кровати заставили бы ее хихикнуть, если бы она не так нервничала. Впервые за весь этот день они остались совершенно одни.

Саймон решительно опустился на пугающе огромную кровать и привлек Оливию к себе на колени.

Она немедленно сжалась; Саймон что-то пробормотал себе под нос и отпустил ее. Смущенная, выбитая из колеи, не зная, как вести себя с человеком, которого знала меньше двух месяцев, Оливия вскочила, подошла к окну и простояла там добрых десять минут, молча глядя на кипевшую внизу жизнь.

Между машинами пробирался молодой человек на велосипеде, и Оливия не отрываясь смотрела на него, как будто велосипедист мог помочь ей вырваться из добровольно выбранной ловушки.

— Оливия. — Повелительный тон Саймона вернул ее к действительности.

Хотелось отвернуться, но она сдержалась. Саймон поднял палец и поманил ее.

— Идите сюда, я сказал.

Оливия задохнулась.

— Как вы думаете, Зак женится на Эмме? — спросила она.

— Понятия не имею. В данный момент это меня ничуть не заботит.

— Ох… Она ужасно любит его.

— А вы, как я понимаю, любите меня гораздо меньше.

— Я… С этим нужно что-то делать. — Она потянула шнур кремовой бархатной шторы. — Я думаю, она спала с ним, Саймон.

— Не сомневаюсь. Кстати говоря, было бы неплохо, если бы Эмма вышла за Зака — может, он сумел бы справиться с ней. Но поскольку ни вы, ни я тут не властны, не могли бы вы…

— Я просто задумалась, — поспешно прервала его Оливия. — Она выглядела такой несчастной. Даже когда поймала мой букет. А Зак ходил вокруг с таким видом, словно искал, кого бы ему убить.

— Зак часто ходит с таким видом. Но если вы не перестанете тянуть время, я буду точно знать, кого убью. — Он снова поманил ее пальцем. — Оливия, я зову вас в третий раз.

Поскольку бежать было некуда и другого выхода не оставалось, Оливия наконец набралась смелости и сделала то, что ей велели.

Саймон потянулся к ее руке, и его бедро коснулось колена Оливии. Опустившись рядом, женщина тут же отодвинулась; между ее ногой и превосходными серыми брюками Саймона пролегли по меньшей мере десять дюймов розового стеганого одеяла.

Она следила за тем, как Саймон снимает пиджак, развязывает галстук, бросает их на стул и откидывается назад, опираясь на локти.

— Я не собираюсь брать баррикаду приступом, — сказал он. — Но не кажется ли вам, что передумывать поздновато?

Оливия уставилась на стеганый розовый атлас.

— Я знаю, что вы не собираетесь брать меня приступом. Если бы собирались, то давно бы взяли. Но… Саймон, все случилось в такой спешке. Мы разговаривали, однако я по-прежнему почти ничего о вас не знаю…

— Что именно? Оливия, есть вещи, природа которых такова, что вы никогда о них не узнаете. — Его тихий голос внезапно стал резким.

Оливия перестала изучать розовое одеяло и заставила себя посмотреть ему в глаза.

— Вы кого-нибудь убивали?

— Да.

Вот так. Как будто это в порядке вещей. Но он не удивил ее. Временами Саймон бывал мрачным, и эта мрачность уходила корнями в прошлое.

— Я догадывалась, — медленно промолвила она. — А вы не можете или не имеете права рассказывать, как и почему?

— Нет. — Его лицо было непроницаемым как скала.

Она кивнула.

— А Зак? Он тоже убивал?

— Возможно. Точно не знаю. Нам не всегда поручали одно и то же задание.

— Понимаю. И что чувствуешь, когда убиваешь человека?

— Облегчение. От того, что умер он, а не ты. — Он больше не был резким. Просто говорил чистую правду. В Оливии, думавшей, что будет потрясена, шевельнулось сочувствие. Инстинкт подсказывал ей, что Саймон не хотел убивать.

— Значит, выбора не было? Ваша жизнь или его?

— Да. — Он выпрямился. — Оливия, если это заставляет вас ощущать неловкость…

— Нет. Не заставляет. То есть я ее ощущаю, но совсем по другой причине… — Она запнулась. Его улыбка стала циничной, и Оливия отодвинулась подальше. Она вообще не собиралась разговаривать с Саймоном о его прошлом.

Но видя, что он продолжает смотреть на нее со странной улыбкой, лишающей присутствия духа, женщина внезапно сказала:

— Саймон… У меня был только один мужчина…

Улыбка исчезла.

— Знаю. Ваш муж. Похвальная преданность. Я от души ее одобряю, потому что теперь ваш муж — я.

— Да, но для вас это совсем другое дело. Вы говорили, что у вас были другие женщины, кроме Сильвии…

Почему глаза Саймона становятся стеклянными при малейшем упоминании о его Сильвии?

— Одна или две, — подтвердил он. — Но не надейтесь, что я стану подробно рассказывать вам о своих победах. Со времени Сильвии я ни к кому не относился серьезно. Да и с Сильвией, как я уже говорил, у нас не было близости… если это имеет для вас значение.

— Нет. Честное слово. — Она намотала на палец прядь волос. — Что между вами произошло?

Может быть, тогда она сумеет понять Саймона? Внезапно Оливия поняла, что это очень важно.

Он пожал плечами, сел, отодвинулся подальше и прижался спиной к изголовью.

— Ничего особенного. Мы познакомились в Оксфорде и полюбили друг друга. — У Саймона опустились уголки губ. Видимо, он презирает свою юношескую глупость, подумала Оливия. — Собирались пожениться. Но в те годы работа занимала почти все мое время. Я часто не мог сказать ей, где был или когда вернусь. Когда я не мог с ней куда-нибудь пойти, она этого не понимала или думала, что мое отсутствие непростительно. Я же, конечно, был убежден, что помогаю строить новый мир.

— А сейчас? Вы все еще думаете, что строили его?

Он пожал плечами.

— Скажем так, у меня нет прежних иллюзий.

Оливия кивнула.

— А Сильвия?

— Сильвии не был нужен молодой идеалист, склонный рисковать шкурой. Она нуждалась в здравомыслящем помещике-джентльмене. Едва ли до нее доходило, что это невозможно. Даже в том случае, если бы я согласился уйти в отставку, а я не согласился. Я знал, в чем заключаются мои таланты, и собирался применять их с наибольшей пользой.

Его глаза потемнели, и Оливия поняла, что давнее разочарование все еще причиняет ему боль.

— Сильвии нужен был человек, который позволял бы собой командовать, — сухо и деловито продолжил он. — Я не был таким человеком. Поэтому кончилось тем, что она нашла себе кого-то другого. И я не слишком виню ее за это. Позже я узнал, что с тем человеком, который пришел мне на смену, она была знакома шесть месяцев. Вот за это я ее виню. И не только за это. — Он бросил на Оливию взгляд, который можно было расценить как предупреждение, спустил ноги на пол и встал. — Сильвия дала мне хороший урок.

Саймон рассказал ей не все. Она знала это. Но принуждать его было бесполезно: Саймон мог потягаться скрытностью с улиткой.

Он стоял над ней, засунув руки в карманы и сжав губы в ниточку. Оливия вздохнула и спросила:

— Какой урок? — Она была убеждена, что уже знает ответ.

— Не позволять дурацким фантазиям о вечной любви брать верх над здравым смыслом. Я не забыл этого урока. Именно поэтому я и думаю, что мы подходим друг другу. Потому что вы тоже преодолели свои девические грезы. Было бы поистине удивительно, если бы вы умудрились сохранять их в данных обстоятельствах. — Тут мышцы вокруг его рта слегка расслабились.

— Очевидно, эти обстоятельства — семь лет, которые я пробыла замужем, — сухо ответила Оливия, поняв, что над ней насмехаются.

— Угу. — Саймон еще глубже засунул руки в карманы брюк. — Более или менее.

У Оливии упало сердце. Он говорил так деловито, так бесстрастно… Она мирилась с тем, что Саймон не верит в любовь; это было залогом того, что их необычный брак окажется тихим и мирным. Но зато их могла бы связать страсть. Не как средство произвести на свет будущих Себастьянов, но как способ находить точки соприкосновения, дарить и получать наслаждение. То, что в свое время связывало ее с Дэном.

Но Дэн лежал в могиле. Теперь она была замужем за этим сложным, загадочным человеком, который сначала источал магнетические чары, а в следующее мгновение уже напоминал акулу, обдумывающую, каким способом добыть себе очередной обед. В данном случае таким способом было благополучие Джейми, полученное ею в обмен на то, что она ляжет с Саймоном в постель. Эту постель она выбрала сама. И теперь обязана была лечь в нее.

Она на секунду представила себе Джейми, крепко спящего в особняке Шерраби, его длинные ресницы, спокойно лежащие на детских щеках, и добродушную Энни, всегда готовую прийти ему на помощь.

Оливия грустно улыбнулась. Она уже скучала по своему маленькому сыну. Скучала сильнее, чем думала…

Стоявший над ней Саймон вдруг пошевелился; Оливия ощутила едва уловимый запах его тела, притягательную мужественность… и тотчас же вспомнила о том, почему оказалась с ним в роскошном номере знаменитого парижского отеля с бело-золотыми стенами, орлами в изголовье и мраморной ванной.

Оливия быстро провела рукой по глазам и неловко поднялась.

— Ладно, — сказала она, начиная расстегивать красный дорожный костюм. — Раз так, давайте начнем.

— Что? — Саймон прищурился и сделал шаг назад. — Ага, понимаю. Нет смысла откладывать неизбежное, верно? — Можно было сказать наверняка, что он недоволен. Но ведь именно этого он и хотел, не правда ли? Оливия продолжала расстегивать пуговицы. — Не будьте смешной. — Саймон схватил Оливию за руку, потянувшуюся к последней пуговице. — Во Франции больше не приносят в жертву девственниц. Не уверен, что тут вообще существовал такой обычай, но это неважно. В любом случае на девственницу вы не тянете.

Оливия ахнула как форель, выброшенная на берег, и вдруг поняла, что борется со смехом. А вместе с желанием рассмеяться пришло ощущение прикосновения теплой мужской руки, и по ее телу побежали мурашки.

— Да уж, — с трудом выдавила она. — Не тяну. — Оливия подняла взгляд как раз вовремя, чтобы заметить блеск его голубых глаз. — Саймон, я думала, вы хотели…

— И хочу. Но не нужно торопиться. Я не собирался тащить вас в постель сразу же, как только за нами закроется дверь. Думаю, я сумею до поры до времени сдерживать свое сладострастие.

Конечно, он шутил, но за шуткой скрывалась немалая доля истины. Эти слова заставили Оливию затрепетать и тоже ощутить желание.

— Рада слышать, — чопорно сказала она.

Улыбка Себастьяна была невыносимо снисходительной.

— Я собирался поцеловать вас, — признался он. — Затем принять душ, переодеться и пригласить вас на поздний обед. Это очень страшная перспектива?

Не слишком. Внезапно Оливия почувствовала себя последней дурой.

— Извините, — сказала она. — Я думала, вы хотели как можно скорее начать размножаться.

Он фыркнул.

— То, что мне хочется сделать в настоящий момент, не имеет никакого отношения к размножению, — заверил он, барабаня пальцами по колену. — Но, к несчастью, это не так благопристойно.

— Вас это волнует?

— Не слишком. Так что не играйте с огнем. — Внезапно он положил руки на ее талию, развернул и подтолкнул к ванной. — Идите. Почистите перышки. А потом пойдем обедать.

Оливия не стала спрашивать, что будет после. Но подумала.

— Нет, — сказал Саймон, как всегда, без труда прочитав ее мысли: — Не раньше, чем вы будете готовы. За кого вы меня принимаете, Оливия?

— Она принимала его за чрезвычайно сексуального и неотразимого мужчину, женой которого ей посчастливилось стать.

— "В горе и в радости", — процитировала она брачную формулу и дерзко добавила, прикрывая смущение: — На что не пойдешь ради Джейми! Вот за кого я вас принимаю, Саймон.

Закрывая за собой дверь ванной, она услышала:

— Подождите немного, миссис Себастьян. Мне доставит громадное удовольствие доказать, что ваша брачная жизнь начнется с самого худшего.

Оливия улыбнулась. Ее не обманул шутливый тон, смешанный с досадой. Может быть, этот вечер вовсе не будет страшным.

На самом деле он оказался волшебным. Они ели в ресторане, о котором Оливия много слышала, но даже не мечтала туда попасть. Обслуживание было тщательным и безупречным, изысканные французские блюда поражали воображение, в зале было спокойно и уютно — в общем, лучшее убежище после дня, полного треволнений, найти было трудно.

Сидевший напротив Саймон, облаченный в темный костюм превосходного покроя, казалось, понимал, что Оливии нужно привыкнуть к новому положению, и до поры до времени не пользовался своим прирожденным магнетизмом. Они вспоминали полет, говорили о том, что будут делать в Париже, о роковом притяжении противоположностей, продемонстрированном Эммой и Заком, о Джейми и их планах на его будущее.

Оливия испытала прилив гордости, когда Саймон непринужденно заметил, что она хорошо воспитала Джейми.

Позже они гуляли по Елисейским полям и восхищались ярко освещенной Триумфальной аркой. Видя детский восторг Оливии, Саймон засмеялся и взял ее за руку. Он ничего не говорил, но этого и не требовалось. Ее руке было уютно в его ладони. Гордо идя рядом с Саймоном, она чувствовала, что поступила правильно.

Когда молодожены вернулись в гостиницу, казалось вполне естественным, что Оливия с улыбкой повернулась к Саймону, поблагодарила за приятный вечер и подставила щеку для поцелуя.

Сначала все было очень благопристойно. Но затем губы Саймона прижались к губам Оливии, и их зубы стукнулись друг об друга. Оливия положила руки ему на плечи, а Саймон обвил одной рукой талию, поднял ее и притянул к себе на грудь. Когда ноги Оливии перестали ощущать пол, она тихонько вскрикнула от удивления, ожидания и острого желания. Услышав этот крик, Саймон отпустил ее, и Оливия навзничь упала на кровать.

Она лежала неподвижно, новое красное платье задралось и закрутилось вокруг ее бедер.

Оливия следила за Саймоном, который, не сводя с нее глаз, медленно снимал пиджак и галстук и бросал их на стул с обивкой из розового бархата. Дыхание его стало более частым, но он не подавал виду, что лицезрение белых шелковых лоскутков, прикрывавших ее бедра, оказывает на него какое-то действие.

Прошло немного времени, и Оливия не выдержала. Она давно желала этого мужчину; даже тогда, когда пыталась убедить себя в обратном. А он стоял над ней, расставив ноги и слегка нахмурив широкие брови, которые были намного темнее волос.

Она протянула руки и прошептала:

— Саймон, я больше не чувствую себя девушкой.

Он не двигался.

— Саймон… — повторила она и слышала в собственном голосе паническую нотку.

Себастьян покачал головой, провел рукой по волнистым волосам и сказал:

— Оливия. Моя прекрасная, сговорчивая Оливия. — Это можно было бы принять за осуждение, если бы не намек на улыбку, позволивший Оливии понять, что в его словах нет ничего обидного.

Она засмеялась тихим ликующим смехом, смехом женщины, которая наконец получила своего мужчину. Он назвал ее прекрасной. Он хотел ее так же, как она его. И расстегивал пряжку ремня. Она следила за тем, как рубашка отправилась вслед за пиджаком и галстуком.

А затем он вытянулся рядом с ней и положил руку на ее бедро. Пальцы Саймона неторопливо проникли под белый шелк, прикоснулись к той горячей и влажной части ее тела, к которой не прикасался никто, кроме Дэна, и Оливия ахнула. А когда его рука начала свое медленное, мучительное исследование, она услышала собственный голос, умолявший:

— Пожалуйста, ох, да, пожалуйста…

Но сейчас она думала не о Дэне. Нет, не о нем. Наверное, теперь она никогда не будет вспоминать Дэна с чувством потери. Потому что отныне центром ее мира стал Саймон.

— Что пожалуйста? — поддразнил он, продолжая неторопливо и эротично двигать большим пальцем и заставляя ее сгорать от желания. Она хотела его. Всего целиком.

— Пожалуйста, нет… то есть да… Саймон… — Она стонала, не в состоянии членораздельно выразить мучивший ее голод. А затем его губы прильнули к ее рту, и она ощутила вкус вина. Губы коснулись ее подбородка, шеи, плеч и, наконец, спустились к напрягшимся кончикам грудей. — Саймон… — Ее голос превратился в тихий умоляющий шепот.

Саймон стащил брюки, снял с нее платье и сказал:

— Оливия… Прекрасная Оливия.

— Да, — простонала она. — Да, Саймон.

Саймон засмеялся, положил ее на себя, и, когда их взгляды встретились, она поняла, что его глаза горят от страсти так же, как и ее собственные.

Он легко погладил ягодицы Оливии, раздвинул ей ноги и медленно приподнял ее бедра. А затем бережно, очень бережно опустил их… пока она наконец не познала Саймона во всем его блеске и силе.

Вскоре после того, как Саймон вручил ей тот дар, которого она так и не сумела попросить, мир Оливии взорвался и разлетелся вдребезги. А когда она вернулась с небес на землю и экстаз сменился покоем в объятиях Саймона, Оливия посмотрела на него сияющими глазами и сказала:

— Я думала, что знаю… Но не знала. Не знала, что так бывает.

Саймон провел рукой по ее волосам, задумчиво улыбнулся и пробормотал, словно говоря сам с собой:

— "Сладкое блаженство, неги совершенство…" Ты совершенство, Оливия.

Оливия застыла от ужаса, не в силах вымолвить ни звука. У нее отнялись руки и ноги. Хватило одной вполголоса процитированной стихотворной строчки, чтобы объединившее их чудо и безмерная радость превратились в осколки стекла.

Те слова, которые он произнес с такой нежностью, были цитатой из стихотворения Драйдена[16], произнесенной Дэном в их первую брачную ночь.

Совпадение было слишком велико для обычной случайности. У Саймона был только один способ узнать о словах, сказанных Дэном почти восемь лет назад, в брачную ночь, так разительно отличавшуюся от этой.

Он прочитал ее дневник.

Ее тело, только что таявшее от любви в объятиях Саймона, окаменело. Когда его пальцы коснулись уха Оливии, она отпрянула и зарылась лицом в подушку.

— Оливия… Оливия, что с тобой?

— Ты лгал мне. — Ее голос был холодным, как колотый лед.

— Какого черта? О чем ты говоришь? — вспыхнул он. — Я не отнимал у тебя честь исподтишка. И насколько я знаю, не произнес сегодня ни одного лживого слова.

— Ты помнишь, что ты сейчас сказал мне? — еле слышно промолвила она. — Стихи, которые процитировал?

— Конечно, я… о черт! — Саймон перевернулся на спину. Спустя некоторое время он сказал: — Пора в утиль. В прежние годы я ни за что не выдал бы источник информации. Ни при каких обстоятельствах.

— Значит, все мои сокровенные мысли для тебя источник информации? — Оливия закрыла лицо рукой, чтобы не заплакать.

Саймон испустил долгий досадливый вздох.

— Ладно, — сказал он. — Я читал твой дневник. Это было не нарочно. Я не собирался вторгаться в твою личную жизнь. Но старые привычки не забываются, и, раз уж я стал обладателем таинственной красной книги, надо же было посмотреть, что это такое… — Он положил руку на ее плечо. — Оливия, ты не написала в этом дневнике ничего такого, чего следовало бы стыдиться.

— Почему ты солгал мне? — спросила она, словно не слышала ни слова.

— В то время это казалось мне правильным. Самым человечным выходом из положения.

— Читать мой дневник казалось тебе человечным?

— Не читать, нет.

Чувствуя себя страшно одинокой и поруганной, она тем не менее смутно понимала, что Саймон пытается подавить свое раздражение, и слушала, не веря ни единому его слову.

— Я понятия не имел, что этот проклятый дневник принадлежит тебе. Я не был с тобой знаком. Риппер нашел его и принес на крыльцо. Я поднял его, подумав, что дневник пришел с утренней почтой. К тому времени, когда стало ясно, что эти записи не были предназначены для чужих глаз, я дочитал дневник… и в утешение могу сказать, что на меня произвела сильное впечатление преданность автора мужчине, который, казалось, не заслуживал этого.

— Дэн был моим мужем.

— Ну и что? — В его голосе слышалось раздражение.

Он был готов выйти из себя. Саймон Себастьян, который прочитал ее дневник, а ей сказал совсем другое, кажется, даже не понимал, что наделал.

— Я могу понять, почему ты прочитал его, — сказала она. — Я не понимаю, зачем ты мне солгал.

Почувствовав, что пальцы Саймона коснулись ее щеки, Оливия отползла к краю кровати. Саймон протянул руку к ее плечу.

— Оливия, — сказал он, — если бы ты видела свое лицо, когда спрашивала меня, читал ли я этот красный предвестник несчастья, ты бы сразу поняла, почему я так ответил.

— Все это отговорки.

— В самом деле? Ладно. Зайдем с другой стороны. Ты выглядела ужасно. Любой зрячий человек понял бы, как важно тебе знать, что я не читал написанных тобой строк. Для меня это не имело значения, но легко было догадаться, какое это имеет значение для тебя. Да, я солгал. Во-первых, потому, что это казалось гуманнее. Во-вторых, я пораскинул мозгами и понял, что все наши будущие встречи выльются в случайный обмен приветствиями на улице. Вообще-то, если быть честным… на этот раз, — решительно прибавил он, — я сомневаюсь, что в тот момент о чем-то думал. Я видел смотревшие на меня большие тревожные глаза, действовал инстинктивно — кстати говоря, как меня учили — и сказал тебе то, что ты хотела услышать. — Он сделал паузу. Оливия ощутила щекой его дыхание и на мгновение решила, что Саймон хочет ее поцеловать.

Она напряглась. Но он, должно быть, все понял, потому что через несколько секунд бодро сказал:

— Оливия, если бы я знал, что когда-нибудь ты станешь для меня чем-то большим, чем проходящая мимо незнакомка… естественно, я бы сказал тебе правду.

— Естественно? Но если бы ты сказал это, мы бы никогда не стали чем-то большим, чем проходящие мимо незнакомцы. — Она сбросила верхнюю простыню на ковер.

— Оливия, ради бога. Ситуация перестает быть забавной.

— Я тебе не комедия, — холодно сказала она. — Я твоя жена. На которой ты женился, чтобы получить потомство.

Саймон тяжело вздохнул.

— Я рад, что ты упомянула об этом. Потому что я тоже не хочу, чтобы мы лгали или что-то скрывали друг от друга. Но поскольку от этого часто зависела моя жизнь, я научился держать язык за зубами. Что касается меня, можешь быть уверена — я прочитал твой драгоценный дневник и забыл его. Слава богу, теперь он снова у тебя, и покончим с этим.

— Можно было бы покончить, если бы ты не процитировал Джона Драйдена, — мрачно сказала Оливия. — Значит, ты не забыл, верно?

— Как видишь, нет. — Саймон решительно повернул ее на спину, оперся на локоть и посмотрел ей в лицо. — Оливия, я не собираюсь тебя уговаривать. Мне очень жаль, что ты обиделась, но я уже сказал: стыдиться тебе нечего. Неужели то, что я прочитал дневник, имеет такое значение?

— Дэн привык лгать мне, — ни с того ни с сего промолвила она. — Не с самого начала. Позже. Когда пытался скрыть, что продолжает пить. Но я все равно знала.

— Оливия, я солгал тебе только один раз, не собираюсь делать этого впредь и не хочу, чтобы ты лгала мне. Поэтому давай поскорее забудем об этом и вернемся туда, где мы есть.

— А где мы есть? Нигде. Разве что в постели, где удовлетворяли временное влечение. — Никогда в ее голосе не звучала такая горечь.

— Может быть, для тебя оно и временное, — резко перебил ее Саймон. — Но мое влечение к тебе временным не назовешь. — Он хозяйским жестом положил ладонь на ее живот.

— Перестань, — сказала она. — Это больше не поможет.

— Ладно, — бросил он. — Предупредишь меня, когда тебе надоест дуться и ты снова станешь разумной женщиной, которой я тебя считал. А пока предлагаю немного поспать.

Саймон повернулся к ней спиной и через несколько минут, к ее вящей обиде и огорчению, действительно уснул.

Оливия лежала неподвижно и не сводила глаз с лунного зайчика на стене. Дыхание Саймона было мерным и спокойным. И хотя их разделяли каких-нибудь шесть дюймов, между ними зияла широчайшая пропасть, через которую нельзя было перебросить мост. А он сладко посапывал, как будто ничего не случилось.

О, она понимала, почему Саймон решил прочитать ее дневник. Как готова была понять и то, что он не сказал правды, щадя ее чувства. Дэн тоже лгал, щадя ее чувства. Но щадя ее, он тем самым щадил себя.

С Саймоном все было по-другому. Теперь она достаточно узнала его, чтобы понимать: он слишком мужественный человек, чтобы щадить себя за счет другого. Но это ничего не меняло.

Вся беда заключалась в том, что теперь Саймон знал ее насквозь. Знал ее надежды, мечты, иллюзии, пустяковые глупости, ошибки, которые она совершила, и случайные обиды. Знал о слепой, нерассуждающей преданности Оливии человеку, который был ее первой и последней любовью. Он стал свидетелем того, как постепенно рассыпалась ее семейная жизнь. И это было хуже всего. У нее больше не оставалось тайн.

За исключением одной. Саймон не знал о ее чувствах к нему.

И никогда не узнает. Потому что она сама не знает собственных чувств.

Ветер колыхал штору, и лунный зайчик на стене становился то ярче, то бледнее. Оливия заставила себя закрыть глаза. Как она сможет прожить предстоящие годы, чувствуя себя беспомощной перед человеком, который женился на ней по расчету? Человеком, который знает о ней все. В душе Оливии не оставалось ни малейшего уголка, куда бы он не мог заглянуть.

Саймон говорил, что ей нечего стыдиться. Это правда. Она не чувствовала себя опозоренной. Просто оказалась голой перед человеком, который не имеет права видеть ее без одежды. Да, конечно, он ее муж. Но не в том смысле слова. Их соединила лишь целесообразность, желание и необходимость произвести на свет законного наследника Саймона.

Если бы тогда в лесу он сказал ей правду…

Саймон задвигался во сне, повернулся и положил руку ей на грудь. Оливия лежала тихо, не смея шевельнуться.

Лишь около пяти часов утра она забылась тревожным, беспокойным сном. Несколько часов спустя, когда солнце уже пошло на убыль, она проснулась, чувствуя себя совершенно разбитой.

Сначала она не поняла, где находится. Затем увидела бело-золотые стены и все вспомнила.

Прошлая ночь. Париж. Орлы в изголовье. Кремовые бархатные шторы… и Саймон, сначала подаривший ей блаженство, а потом процитировавший слова, которые вдребезги разбили чудесно начинавшийся сон. Сон, который ей больше никогда не приснится.

Оливия повернула голову. Рядом никого не было. Поглядев на часы, которые она не удосужилась снять, Оливия увидела, что уже два часа. Неудивительно, что Саймон давно встал. Она прислушалась, не доносятся ли какие-нибудь звуки из ванной. Нет, там было тихо.

Неужели он уехал? Не разбудив ее? Ох, нет… Нет, конечно, он не оставит ее на произвол судьбы. Саймон прочитал ее дневник и сердился, что она не соглашается махнуть рукой и простить его. Но он бы никогда не бросил ее в чужой стране…

Хлопнула дверь, и в комнату вошел Саймон, державший под мышкой газету. Джинсы и черная рубашка делали его таким неотразимым, что Оливия на мгновение забыла обиду и протянула к нему руки. Затем она все вспомнила, и руки бессильно упали на кровать.

Уголки рта Саймона недовольно опустились.

— Я вижу, ты все еще дуешься, — сказал он.

Дуется? Только-то? Он что, считает это детским капризом?

— Нет, — ответила она. — Я не умею дуться. Конечно, ты это знаешь. Как и все остальное.

— Верно, — согласился он, пропуская шпильку мимо ушей. — Но выяснилось, что я знаю далеко не все. Поэтому скажи, что нужно сделать, чтобы поставить точку. — Он подошел к кровати и посмотрел на Оливию так, словно хотел схватить ее за воротник и хорошенько потрясти.

Если бы все было так просто…

— Мы не можем поставить на этом точку, — сказала она. — Что сделано, то сделано.

— Вижу. Значит, мы снова возвращаемся к этому проклятому дневнику. Поверь, Оливия, если бы я мог не прочитать его, то и не прочитал бы. Каким образом я могу компенсировать тебе моральный ущерб?

Ущерб? Он не понимал ее. Да и как ему было понять. Никто никогда не забирался к нему в душу.

— Ты не можешь его компенсировать, — сказала она. — Слишком поздно.

— А не слишком поздно брать назад брачные клятвы? Не слишком поздно забыть о том, что произошло между нами этой ночью? — Он хлопнул газетой по колену. — Знаешь, я не уверен, что хочу разорвать эти узы. По крайней мере, пока. А ты?

В его глазах, голубых и ярких, как зимнее утро, горел такой вызов, что у нее закипела кровь. Она, здравомыслящая Оливия Нейсмит, снова захотела испытать то, о чем до вчерашнего вечера и не мечтала. Но тот вечер канул в Лету. Она не могла позволить себе те же мечты.

Однако пути назад не было. Она поклялась принадлежать Саймону Себастьяну в горе и в радости. То, что их брак не удался, ничего не меняло. Она заключила сделку и должна соблюдать ее условия. Нужно думать о Джейми. Но она и без того не пошла бы на разрыв: в характере Оливии не было вероломства.

— Нет, — ответила она, заставив себя смотреть во властные голубые глаза. — Я не хочу рвать… ничего. — Кроме их пародии на брак. Но этого она сказать не могла.

— Отлично. Раз так, вставай. Горничная хочет убрать номер. — Он отвернулся, сел в кресло и взялся за газету.

Стало быть, в число его достоинств входит и знание французского. Ну почему он такой невыносимо умный?

Оливия лежала, глядя в белый потолок. Ей не хватило мозгов додуматься, что брак с Саймоном будет далеко не простым делом. Похоже, теперь ей до конца дней предстоит изнывать от желания и не сметь посмотреть ему в глаза.

Если бы только он не читал ее дневник…

— Оливия, я сказал, вставай. — Резкий мужской голос ворвался в мысли Оливии, заставив ее вздрогнуть.

Саймон сердился. То, что она продолжала лежать в постели, было здесь ни при чем. И все же она решила встать.

Через десять минут Оливия вышла из ванной, облаченная в джинсы и черную блузку.

Саймон приподнял брови.

— Ты могла бы одеться в спальне, — протянул он. — Я все равно не стал бы на тебя смотреть. Это слишком тяжелое испытание для моего либидо. — Саймон окинул взглядом ее наряд и медленно отложил газету. — Хотя… По Фрейду, подражание — самая искренняя форма лести. Ты это нарочно?

— Что это… — Оливия не сразу поняла, почему Саймон так ехидно улыбается. Оказывается, она второпях оделась так же, как муж. Черт бы побрал этого всезнайку! — Нет, — выдавила она, — не нарочно. Мне переодеться?

— Как, лишить мир возможности лицезреть такую любящую пару? Конечно нет. Кроме того, пора завтракать.

— Завтракать? В третьем часу дня?

— Что делать, если ты так поздно встала? Пойдем. — Он бросил газету на столик с мраморной крышкой и встал. — Надо дать горничной возможность сделать ее работу. Не сомневаюсь, что она хочет вернуться домой до полуночи.

Именно это ей и нравится в Саймоне, грустно подумала Оливия, вслед за ним выходя из номера. То, что он помещик, не мешает ему быть тактичным по отношению к таким людям, как горничные. Если бы только…

Нет. Все тщетно. Никаких "если".

Они выпили кофе с рогаликами в шумном уличном кафе, а потом Саймон сказал Оливии, что он взял напрокат лимузин, чтобы показать ей Париж.

— Лимузин? — воскликнула она. — Ты сказал "лимузин"?

— Угу. А ты собиралась ездить на метро? — Его тон был сухим и насмешливым. — Я думал, вы вышли за меня из-за денег, миссис Себастьян.

Она ахнула.

— Как ты мог?.. — Оливия осеклась. Правда заключается в том, что она действительно вышла за него из-за денег. Точнее, из-за того, чтобы обеспечить Джейми. Но неужели он считает ее женщиной, которая ради денег готова на что угодно?.. Он должен знать… Да, конечно, он знает. Он знает все. И это значит, что с ней просто рассчитались за то, что ее дневник со смехом прочитал совершенно чужой человек, никогда не собиравшийся ее любить.

— Лимузин — это неплохо, — холодно сказала она. — Но если ты захочешь ради любопытства посетить местные трущобы, нам придется воспользоваться автобусом. — Вот ему. Она не собирается лить воду на его мельницу.

Однако это не помогло. Сажая ее в машину, Саймон слегка улыбался.

Париж оказался еще более волшебным местом, чем она думала. Но пока они ездили по историческим улицам, восхищаясь величием старинных и новых зданий и гением автора Эйфелевой башни, Оливия волей-неволей жалела о пропасти, образовавшейся между нею и Саймоном. Господи, если бы он продолжал хранить это знание при себе…

Нет. Нет, это было бы еще хуже. Она наверняка стала бы относиться к нему так, как жена обязана относиться к мужу. А в один прекрасный день, когда было бы уже поздно, она разгадала бы эту шараду. Уж лучше так. Теперь все, что от нее требуется, это выполнить свою часть контракта. Потому что Саймон непременно выполнит свою.

Позже, когда они ехали по мосту через Сену, Оливия восхищенно ахнула при виде панорамы Парижа, самого прекрасного города в мире. Но когда Саймон потянулся к ее руке, женщина инстинктивно отпрянула.

У Себастьяна напряглась челюсть, однако он промолчал и постарался не притрагиваться к Оливии, пока они не вернулись в гостиницу. Здесь он был вынужден помочь ей выйти из лифта.

Миновала полночь, пора было ложиться спать.

Оливия деланно зевнула. Пусть Саймон думает, что она устала. Может быть, это заставит его отложить неизбежное. Но поскольку зевок был неестественно широким, Саймон прищурился и неожиданно сунул ей в рот указательный палец.

Оливия поперхнулась и закрыла рот. Саймон не сделал попытки убрать палец, и она укусила его.

Его глаза сверкнули, но лицо осталось бесстрастным.

— Если ты немедленно не разожмешь свои белоснежные зубки, я их сломаю, — сказал он. Тон его был менее угрожающим, чем слова.

Оливия открыла рот.

— Не сломал бы, — выдохнула она.

— Может, и нет, — сознался он, осматривая укушенный палец. — Но кусаться отучил бы.

— Я ведь не отгрызла его, правда? Да у меня и не вышло бы.

Саймон поднял палец.

— Отгрызть не отгрызла, но цапнула до крови. Ты случайно не вампир, Оливия?

Оливия подошла ближе. И в самом деле, на пальце виднелась капелька крови.

— Извини, — неохотно сказала она. — Я схожу за пластырем.

— Ничего. До свадьбы заживет.

Он что, насмехается над ней? Женщина подняла глаза. Нет, Саймон не насмехается. Наоборот, сердито поджал губы.

— Это было инстинктивно, — принялась защищаться она. — Я не хотела сделать тебе больно.

— Тогда проси прощения.

Оливия проглотила слюну. Его слова были больше похожи на приказ, чем на предложение, приказ с явной ноткой чувственности.

— Как? — спросила она, невольно делая шаг назад.

— Ты знаешь, как. — Эти слова окутали ее словно теплый шелк. Не понять их было невозможно.

Ей велели выполнять условия сделки, которую Оливия заключила, выйдя замуж.

Ладно, это нетрудно. Когда Саймон наклонился к ней, Оливия ощутила его дыхание, увидела шелковистые волосы, выбившиеся из-под расстегнутых верхних пуговиц рубашки, и ощутила его запах, неизменно возбуждавший в ней желание.

Осталось делать то, чего он хочет.

Коротко вздохнув, она начала расстегивать оставшиеся пуговицы, задержалась на мгновение и провела ладонями по его мускулистой груди, обтянутой упругой кожей.

— Уже лучше, — сказал Саймон. Несколько секунд она простояла на месте, гадая, что будет дальше. А затем он поднял Оливию, понес, с удивительной бережностью положил на кровать и, слегка нахмурившись, посмотрел на нее сверху вниз, как на недавно купленную скаковую лошадь, которая не оправдала надежд владельца и не сумела прийти первой.

После этого Саймон сел рядом и начал деловито раздевать ее.

В прошлую ночь все было совсем по-другому. Тогда она чувствовала, что Саймон был с ней одним целым, получал удовольствие. Казалось, сегодня он хотел быстро и успешно справиться с тем, что от него требовалось. Оливия знала, что он не обидит ее, но не ощущала радости от его близости.

Саймон Себастьян торопился произвести на свет наследника. Оливия не пыталась останавливать его, но владевшее ею желание угасло. Конечно, в этом была виновата она сама. Саймон всего лишь отвечал на ее послание.

Послание, недвусмысленно гласившее, что она согласна делать и давать то, что должна, но ничего больше. Саймон всегда отвечал на ее послания, потому что читал ее как книгу. Точнее, дневник.

Он положил Оливию на подушку и начал умело снимать с нее джинсы. Женщина закрыла глаза и лежала неподвижно.

Вскоре на ее реснице повисла слеза и упала на щеку.

Саймон чертыхнулся. Его умение ругаться было таким же привычным, как умение раздевать.

— Это такое страшное наказание? — спросил он.

Оливия покачала головой.

— Нет. Все в порядке.

Он снова выругался, но после этого наступила тишина. Оливия открыла глаза лишь тогда, когда дувший в окно ветерок коснулся ее обнаженной кожи и заставил вздрогнуть.

Саймон, без рубашки, но все еще в джинсах, стоял к ней спиной и смотрел в темноту. Его волнистые волосы в свете луны отливали тусклым серебром.

— Саймон… — прошептала она. — Саймон, что ты делаешь? Ложись.

— Зачем? — ответил он так резко, что Оливия вздрогнула.

— Я думала…

— Я знаю, что ты думала. Ты думала, что по условиям сделки от тебя требуется только одно: лежать как жертвенный барашек и позволять мне получать удовольствие. — Саймон вскинул голову, и его серебристые волосы упали на шею. — Я тоже так думал. Но оказалось, что я ошибся.

Оливия снова вздрогнула и быстро забралась под простыню.

— Скажи, что я должна делать, и я постараюсь, — пробормотала она, пытаясь говорить приветливо, но слыша, что ее голос звучит тихо и неубедительно.

Саймон круто обернулся.

— Оливия… — Он умолк и начал снова. — Оливия, ты можешь думать что угодно, но я не покупал тебя. Я женился на тебе.

— Да, — сказала Оливия. — Я знаю. — И она не кривила душой. Она действительно знала, что Саймон хотел того, что произошло между ними прошлой ночью, пока не выяснилось, что он читал ее дневник. В глубине души она хотела того же. Но это было невозможно. Больше невозможно. Саймон правильно сделал, что обманул ее. Но теперь она не могла отдать ему ту небольшую часть души, которой он еще не владел. Эта часть была нужна ей для себя. Речь шла о доверии.

— Я знаю, что ты женился на мне, Саймон, — повторила она. — Поэтому я и говорю, что постараюсь.

Из его горла вырвался звук, которого она доселе никогда не слышала. Это бы не стон, не рев, не рычание. Тем не менее он чрезвычайно успешно выражал досаду, гнев, разочарование и, может быть, желание разбить окно.

Оливия еще глубже забралась под простыню.

Казалось, прошли часы, прежде чем Саймон оставил свой пост у окна. С небрежной грацией пройдя по комнате, он подошел к кровати, снял с себя все, кроме трусов, и молча лег рядом. Он не прикоснулся к Оливии, не сказал ей "спокойной ночи", но решительно повернулся на бок и закрыл глаза.

Как большой холеный тигр, обиженно думала она. Неужели он мог уснуть после… после того, что ничего не было? У нее дрогнули губы. Наверное, он научился моментально засыпать еще в те дни, когда нужно было пользоваться любой возможностью для отдыха.

Затем Оливии пришло в голову, что она сама должна научиться этому, если хочет жить с Саймоном. А она хотела жить с ним. Нужно было во что бы то ни стало найти способ сохранить их брак.

Но с каждым прошедшим днем она убеждалась, что надежд на это все меньше и меньше.

Они сделали все, что требовалось от молодоженов. Саймон водил ее в маленькие романтические рестораны, где изысканная кухня сочеталась с прекрасным вином, свечами и тихой музыкой. Он снова взял напрокат лимузин и провез ее по пригородам, где они гуляли по сказочным садам на берегу Сены. Когда Оливия попросила свозить ее в Версаль, он и виду не подал, что бывал в знаменитом дворце Бурбонов уже десятки раз. Саймон покупал ей розы и возил на ночную экскурсию по Сене, был неизменно вежливым и очень сдержанным. Он отвечал на ее вопросы, показывал местные достопримечательности, говорил о погоде и архитектуре Парижа.

Но при этом был застегнут на все пуговицы.

К концу медового месяца Оливия знала о Саймоне еще меньше, чем в тот день, когда выходила за него замуж. А тогда она не знала о нем почти ничего.

Он не сдержался только однажды, когда Оливия, к величайшему собственному стыду, не глядя начала переходить широкий бульвар и едва не попала под автобус.

Саймон с проклятием рванул ее назад. Когда Оливия виновато посмотрела ему в лицо, на нем вместо легкого раздражения был написан лютый гнев, не соответствовавший тяжести ее проступка. Она застыла на месте, не сводя с него глаз. Саймон обнял ее ладонями за щеки и сказал голосом, напоминавшим хруст гравия:

— Оливия, больше никогда так не делай.

Когда она заверила его, что это ни за что не повторится, черты Саймона смягчились и он снова напомнил того уверенного в себе, сводящего с ума мужчину, с которым Оливия познакомилась в лесу Шерраби. А затем он опять надел маску образцового новобрачного. Оливия принужденно улыбнулась и церемонно поблагодарила его за столь пристальное внимание к ее особе.

Теперь каждый вечер по возвращении в гостиницу Саймон доставал из чемоданчика какие-то документы и работал почти до самого утра. Выбитая из колеи Оливия, убежденная, что она должна выполнять условия договора, упрашивала его лечь. Видя, что просьбы не помогают, она купила три новые сексуальные ночные рубашки и делала все, что могла придумать, чтобы заманить его в постель.

Дело не в том, что она хочет его, повторяла себе Оливия. Просто она обещала ему наследника, и, пока это не случится, она будет в долгу перед мужчиной, давшим ей свое имя, крышу над головой и обеспеченную жизнь, которой она никогда доселе не знала.

В последнюю ночь медового месяца, когда Оливия прямо спросила, почему он не хочет с ней спать, Саймон ответил, что он не алтарь и что будь он проклят, если обагрит руки ее жертвенной кровью.

— Но ты сам сказал, что это преимущество, — возразила она.

— Что именно? — Он положил ручку и откинулся на спинку кресла.

— Что я не люблю тебя. Ты сказал…

— Я знаю, что я сказал. Но есть разница между нелюбящей женщиной и айсбергом. Айсберги угнетают мужчину. Они мешают ему выражать свою личность.

— Ох… Я не хотела…

— Я знаю, что ты не хотела. Но так вышло. Ты очень красивая, Оливия. К несчастью, мне не доставляет большого удовольствия необходимость плавить лед. Вот и все. Рассказ окончен.

И их брак заодно? Нет. Она этого не позволит. Да как он смел назвать ее айсбергом? Оливия спустила ноги с кровати и пошла к нему. Красная прозрачная ночная рубашка развевалась вокруг ее щиколоток как пламя.

— Хочешь сказать, что ты для этого недостаточно горяч? — съязвила она, отбрасывая волосы и соблазнительно спуская с плеч тонкие бретельки.

У Саймона раздулись ноздри.

— Придумай что-нибудь получше, Оливия, — негромко сказал он. Когда женщина оказалась совсем рядом, глаза Саймона стали странно пустыми и он со злобной улыбкой пробормотал: — Отлично. Итак, да здравствует Англия и род Себастьянов!

С этими словами он раздвинул колени, положил ладони на ее бедра и притянул Оливию к себе.