Ничего особенного (СИ)

Часть 3

Весть о трагической гибели супругов Каримовых разнеслась по всему городу со скоростью урагана. Люди алчные, завидовавшие чужому богатству и самоутверждающиеся на ошибках и промахах других, с удовольствием чесали языки на тему: «Кому достанется сын Каримовых, вместе с огромным наследством, неожиданно упавшим на голову несчастного младенца!»

Труп Каримова был найден в квартире Павла Волкова на следующий день после убийства. Сосед Волкова пенсионер Федор Иванович Слепцов после долгих препирательств с женой Таисией Андреевной, которая убеждала его не лезть не в свое дело, все же утром следующего дня позвонил в полицию и сообщил, что слышал выстрелы за стеной. Хозяин квартиры Павел Волков исчез. Все усилия полиции по его поиску не увенчались успехом. Павел становился подозреваемым номер один и был объявлен в федеральный розыск.

Глеба тоже несколько раз вызывали к следователю, который пытался развить версию о его заинтересованности в убийстве Каримова, так как между ними произошел конфликт, и Глеб даже ударил директора, о чем свидетельствовала секретарь. В то же время, отношения Глеба и Веры давно стали достоянием общественности. Исходя из факта увольнения Веры после конфликта с Каримовым на совещании, следователь предполагал, что влюбленный Глеб мог в отместку организовать убийство Каримова и его жены. А Волков лишь стал орудием этого преступления. Однако, изучив биографию и психологический портрет Глеба, следователь пришел к выводу, что он не похож на психически неуравновешенного человека, способного на такие импульсивные поступки. А вот в истории становления компании Каримова всплыли некоторые неприятные моменты, связанные с исчезновением двух руководителей филиалов. Один из которых, спустя год после происшествия, был найден вместе со своей машиной в реке. А другой, сгорел в собственной даче. Капиталы этих бизнесменов остались в компании Каримова.

Глеб честно рассказал о неприятном разговоре с Дмитрием Ивановичем и о событиях того трагического дня. Вера тоже прорвалась к следователю и пыталась убедить его в том, что это Каримов организовал покушение на Глеба. Мария же оказалась случайной жертвой преступления.

К концу недели Волкова взяли при попытке пересечь границу с Литвой. В убийстве Маши он не сознался. Более того, представил дело так, что Каримов, приехав к нему на квартиру, хотел убить его за то, что он отказался организовать преступление против Глеба, которое уже попытался совершить другой человек, протаранивший машину Глеба и убивший Марию. Этот человек Волкову, якобы, неизвестен. Каримов решил убрать Павла, как свидетеля, знавшего о преступлении. Волков же, только оборонялся. А когда драка закончилась смертью Каримова, решил бежать и покинуть страну, так как боялся, что ему никто не поверит, потому что у него итак два срока за спиной.

После долгих разбирательств вина Волкова была доказана сразу по нескольким статьям. В общей сложности он получил четырнадцать лет.

Сын Каримовых — Александр, Шурик, как его ласково называла Маша, был помещен в детский дом до решения вопроса об опекунстве. Претендентов было много: старший брат Каримова Василий Иванович, родители Каримова и родители Марии Викторовны, не говоря уже о бездетных парах, стоящих в очереди на усыновление ребенка до года. До совершеннолетия наследника права на компанию Каримова переходили к опекунам.

Василий Иванович Каримов пятидесяти трех лет от роду, высокий, крупный мужчина с рыжей кудрявой бородой и быстрыми серыми глазками, проживал с женой в Финляндии. Служил чиновником среднего звена. Имел хороший дом, приусадебный участок, разводил собак. Его жена Эльза, такая же, как муж, рыжеволосая высокая женщина, походила на породистую лошадь, но, несмотря на крепкий внешний вид, была бездетной. Василий и Эльза очень любили своих овчарок, которые жили в доме, как полноправные хозяева, носились по комнатам, грызли мебель. Им все позволялось, хозяева их баловали, как своих детей. Узнав о трагедии, случившейся с Дмитрием Ивановичем и его женой, Василий и Эльза загорелись желанием взять под опеку, а может даже усыновить Шурика. Ну, и конечно, все, что прилагалось к нему.

Родители Каримова тоже жили за границей, в Германии. Отцу было семьдесят девять, а матери семьдесят шесть лет. Несмотря на преклонный возраст, здоровье еще не подводило. Тяжело перенеся смерть сына, они хотели найти во внуке успокоение и опору в старости. Каримовы мечтали о том, как внук Шурик будет бегать на зеленом газоне возле их маленького домика в Баварии, а они будут сидеть на веранде и пить чай со сливками.

Отец и мать Марии Викторовны были убиты горем. Маша — их единственная дочь, поэтому они тоже надеялись, что Шурик будет напоминать им о ней, скрасит их одинокую старость. Хотя по возрасту они были моложе родителей Дмитрия Ивановича, но в связи с трагедией у матери Маши обострилась хроническая болезнь сердца, а у отца — сахарный диабет. Поэтому надежды на то, что именно им отдадут ребенка, было мало.

Вера с Глебом так и не подали заявление в ЗАГС. Теперь уж было не до того. То следователь Глеба вызывает, переживали, чтобы на него обвинение не повесили. То Вера ходит сама не своя. Все думает о сыне Марии. Что теперь с ним будет?

Пока Маша была жива Вера, однажды пообещавшая держать в тайне то, что биологическим отцом ребенка был не Каримов, а Ленчик, молчала и никому не говорила об этом. Тем более после своего последнего визита к Ленчику Вера поняла, что он не готов воспитывать сына. За ним самим еще нужно было ухаживать. Да и страсть к спиртному, обнаружившаяся у него после ухода Марии, не оставляла шанса объявить его отцом. Но теперь, когда Шурик остался без родителей, когда решалась его дальнейшая судьба, Вера чувствовала, что именно она ответственна за то, как дальше сложиться жизнь мальчика.

«Бедный, бедный Шурик, — думала женщина, — месяц от роду, а уже сирота. Увезут мальчика за границу, будет там расти у чужих людей в чужой стране! Как-то к нему относиться будут? Неизвестно. Мать Каримова старая, ей бы за своим здоровьем следить, а не за грудничком. А жена Василия никогда детей не имела. Сможет ли она жертвовать своими интересами, не спать ночами, заботиться и ухаживать за Шуриком?

А Ленчик? Ведь он отец. Может все-таки бросил пить? Если я расскажу ему о ребенке, вдруг это подействует на него отрезвляюще, и он сам захочет воспитывать своего сына? Какой бы не был, но родной отец. Нельзя об этом промолчать. А я могла бы помогать им, пока Ленчик не жениться. Но отдадут ли ему сына, если он до сих пор один? Да нет, родному отцу должны отдать. Только бы он не пил и работал, чтобы его материальное положение было достаточным для усыновления. А для Шурика, что будет лучше? — снова засомневалась Вера. — Если Шурик не сын Каримова, то лишается наследства. Может быть, за границей его ждет более обеспеченная и счастливая жизнь?» — Вера никак не могла определиться.

Изнывая под грузом сомнений, она решила поделиться с Глебом.

— Конечно, надо рассказать Леониду, — решительно сказал Глеб. — Давай, вместе съездим и поговорим с ним.

— Спасибо, — обрадовалась Вера, что Глеб так быстро разрешил ее головоломку. На душе стало легче. Они решили не откладывать визит к художнику в долгий ящик.

С того времени, когда Вера последний раз видела Ленчика прошло около года. Больше всего она боялась, что художник спился и бросил рисовать. В их последнюю встречу все к тому шло.

Вера и Глеб решили сначала позвонить по телефону. Леонид, услышав голос Веры, обрадовался и пригласил старую приятельницу к себе. Узнав, что она будет не одна, он не высказал неудовольствия по поводу Глеба.

Дверь открыла яркая сильно накрашенная женщина неопределенного возраста с отличной фигурой, которую подчеркивало длинное облегающее платье и высокие каблуки. Ее шикарные каштановые волосы были небрежно перевязаны широкой голубой лентой. Казалось, она только сошла с полотна художника. По ее поведению сразу стало ясно, что она здесь не в гостях.

— Леонид! К нам гости! — крикнула она в раскрытую дверь неожиданно низким голосом. Из дальней комнаты послышались быстрые шаги.

Леонид шел навстречу гостям в полном параде: в костюме тройка с торчащим из верхнего нагрудного кармана цветастым носовым платком. Раскрыв объятья и широко улыбаясь, он продемонстрировал гостям белоснежный ряд зубов, видимо, недавно от протезиста. Вместо мышиного хвостика его волосы теперь были красиво уложены в прическу каре. Они казались гуще и опрятней, чем раньше, как и весь Ленчик. Было такое впечатление, что его долго кипятили, потом накрахмалили, высушили и выгладили. Всегда бледное лицо с синевой под глазами, стало розовым и упитанным, как у молодого поросенка. Спина распрямилась, подбородок горделиво торчал вверх. Руки нежные и ухоженные, как у девушки. Даже непонятно было, как он ими создавал свои шедевры. Вера помнила, что часто длинные, тонкие, как спицы, пальцы Ленчика были в краске. Тыльная сторона ладоней бугрилась синими веревочками вен, вздымающимися через бледную кожу от многочасовой работы за мольбертом. Но все это было в прошлом.

Вера смотрела на Ленчика и не узнавала его. «Неужели, — думала она, — за несколько месяцев человек может так измениться. Из бедного талантливого юноши стать сначала модным художником, а по совместительству любовником жены богатого бизнесмена, потом — опустившимся пьяницей, и наконец, чудесным образом преобразившись, превратиться в делового господина, по которому никак не определишь с первого взгляда, что он человек искусства.

Вера немного замешкалась, не зная, как обратиться к Ленчику. Перед ней стоял не ее друг-приятель Ленчик, а совсем другой человек. Это был господин Бирковский, Леонид Петрович Бирковский, никакой ни Леня, ни Ленчик, как называла его Вера всего восемь месяцев назад.

Леонид подержал в объятьях Веру. Не обнял, а именно подержал, немного приблизившись к ней и в то же время, выгнувшись всем корпусом назад, как бы играя в игру «чмоки-чмоки». Веру передернуло: «Откуда он набрался этой пошлости?» Потом, слегка тряхнул головой в сторону Глеба, якобы, «я Вас не то, чтобы вижу, но заметил». Вера представила своего спутника. Бирковский, в свою очередь, взял руку своей женщины, вывел ее на авансцену длинного полутемного коридора, когда-то коммунальной квартиры и объявил так, как это делает конферансье:

— Виолетта Геннадьевна Мельникова-Бирковская — моя супруга, господа. Прошу любить и жаловать! Мое сокровище, — добавил он уже более интимно, склонясь перед ней и целуя руку с ярким маникюром, подобострастно глядя в глаза женщине, улыбающейся ему большим красным ртом.

После приветственного расшаркивания Леонид повел гостей в мастерскую. Вера не знала, как приступить к серьезному разговору и решила сначала попривыкнуть к новым отношениям с Ленчиком и посмотреть его картины, которые она раньше очень любила.

Ознакомившись с последними полотнами Леонида, Вера была удивлена до глубины души. От прежнего тонкого чувственного художника не осталось и следа. Ленчик стал писать в стиле абстракции: кричаще, выпукло и назойливо. Его работы поражали нагромождением цветов, линий и фигур, как будто специально не сочетающихся друг с другом, спаянных вместе или разбросанных по углам холста грубой рукой ремесленника, преследующего одну единственную цель — удивить, сразить наповал, привлечь, во что бы то ни стало, внимание обывателя с кошельком.

— Ну, как впечатление? — спросил Леонид, разливая по бокалам шампанское.

— Не правда ли, мой муж талантище? — сказала Виолетта, беря бокал шампанского из рук Бирковского. Потом повернулась к Вере: — Если Вы хотите купить, то заранее предупреждаю, здесь почти все продано. Осталось всего пару картин. Можем уступить с небольшой скидкой, как старой знакомой.

— А из прежних пейзажей что-нибудь есть? — спросила Вера, щурясь от ярких красок шедевров, режущих глаза. Она скользнула быстрым взглядом по стеллажам и увидела, как из-за боковой панели печально выглядывает ее любимая картина «Дыхание озера».

Вера осторожно вытащила ее и поставила к стене справа от окна. Луч солнца, как прожектор скользнул по холсту, и картина ожила. Было раннее утро. Туман вставал над серебристой гладью озера. Вдруг подул ветерок и туман рассеялся. Вода в озере тихо закачалась, отражая, как в зеркале, воздушные облака, плывущие по чистому синему небу. Скромные луговые цветы и шелковистые травы взволнованно зашелестели. Грациозные стрекозы застрекотали прозрачными крылышками, перелетая с цветка на цветок.

— Вам нравится эта мазня? — спросила Виолетта, насмешливо глядя на Веру, сразу мысленно причислив ее к дилетантам, ничего не смыслившим в современной живописи. — Извини, дорогой, — повернулась она к Леониду, — но это никто не купит. Старье! Разве можно это повесить в офисе или в доме. Живопись сегодня должна вписываться в интерьер, дополнять обстановку или, напротив, быть ярким явлением, возбуждающим, рождающим эмоцию, страсть, секс!

— Может быть, — задумчиво сказала Вера, — только не любовь.

— Господин Бирковский, я покупаю этот пейзаж для Веры. Сколько он стоит? — сказал Глеб, глядя на Ленчика.

— Ну, это так неожиданно, мне как-то неудобно, Вера, брать с Вас деньги, — засуетился Бирковский, косясь на Виолетту.

— Пятьсот долларов, — отрезала Виолетта, — для Вас со скидкой.

Глеб молча расплатился с Виолеттой, пока Бирковский упаковал пейзаж в коробку.

— Что ж, может еще по бокалу шампанского? — спросил довольный сделкой Ленчик, потирая ладони. — Милая, не принесешь нам еще бутылочку?

Виолетта встала и с недовольным видом вышла из комнаты. Было понятно, что прислуживать она не привыкла.

— Леонид, нам нужно серьезно поговорить, — решившись, сказала Вера, подходя к художнику поближе. — Это конфиденциальный разговор. Он касается тебя и Марии Каримовой. Ты, наверное, слышал о трагедии, которая произошла с ней и ее мужем?

— Да, слышал, — равнодушно сказал Леонид, с опаской поглядывая на проем двери, в котором исчезла Виолетта.

— Мы можем где-то уединиться и поговорить без твоей жены, — быстро спросила Вера, наклонившись к Леониду.

— У тебя что, дорогой, от меня секреты? — Виолетта, как привидение, появилась неожиданно с бутылкой шампанского на подносе. Ее лицо выражало крайнее негодование. Было странно, как в одно мгновение она из красивой приятной женщины превратилась в злобную фурию.

— Что ты, Виолетточка, у меня нет от тебя никаких секретов, — поспешил заверить жену Бирковский. Он подошел к ней, и, приняв поднос с шампанским, поцеловал в щеку.

— Тогда рассказывайте все при мне. Я слышала, что дело касается твоей бывшей любовницы Марии Каримовой. Я помню, как ты страдал по ней, и сколько сил мне понадобилось, чтобы вернуть тебя к жизни и освободить от этой губительной страсти.

— Успокойся, дорогая, — сказал Бирковский и протянул бокал жене. — Я не собираюсь ничего утаивать от тебя. Потом, повернувшись к Вере, подтвердил:

— Если, Верочка, у Вас есть, что сказать, говорите при моей жене. У меня нет от нее тайн.

Вера колебалась. Она до сих пор не могла окончательно решить, нужно ли говорить Бирковскому о сыне. Чем больше она находилась среди этих людей, тем хуже могла себе представить, что Леонид будет заботливым отцом, а Виолетта любящей матерью. «Да захотят ли они еще делать тест на отцовство и усыновлять Шурика? — размышляла Вера. — Тогда уж Шурика точно в Финляндию увезут. Нет, все же я должна сказать правду», — решилась женщина.

— Ну что ж. Этот разговор очень серьезный, потому что касается младенца, сына Каримовых, который сейчас остался сиротой и находится в детском доме.

— Да, я слышал, что уже прибыли потенциальные усыновители и опекуны. Мальчик — наследник большого богатства, не правда ли? — сказал Леонид, совершенно не понимая, к чему клонит Вера.

Виолетта, предчувствуя грандиозную новость, сидела, как ворона, приоткрыв клюв и не сводя глаз с Веры.

— Леонид! Каримов не был отцом ребенка, — сказала Вера.

— Вот это номер! А кто же отец? — сказал Ленчик и нижняя губа его слегка затряслась.

— Ты! Насколько я знаю со слов Маши, — выпалила Вера, глядя прямо в зрачки Бирковского.

— Я?! — закричал Ленчик, испуганно оглянувшись на Виолетту.

— Каримов был бесплоден, — твердо сказала Вера. — Узнав, что Мария беременна от тебя, он велел ей рожать, а всем сказать, что это его ребенок. Ему нужен был наследник его бизнеса. С меня Маша взяла слово, что я не скажу тебе об этом. Я очень мучилась: имею ли я право скрыть от тебя, что у тебя есть сын? Однажды, я приехала, чтобы сказать об этом, но увидела, что ты стал пить, опустился и не хочешь даже слушать о детях. Ты помнишь наш последний разговор?

— Нет, — тихо ответил Леонид, все еще следя за реакцией Виолетты, которая сидела с приоткрытым ртом, внимательно слушая Веру.

— Мальчика зовут Александр. Ему только один месяц. Он сейчас находится в детском доме. Если ты не поспешишь заявить о своем праве на сына, не сделаешь тест на отцовство, его увезут из страны. Скорее всего, в Финляндию заберет брат Каримова или в Германию, если отдадут матери и отцу Дмитрия Ивановича.

Вдруг Виолетта резко встала, подошла к бюро, выдвинула верхний ящик, достала сигареты и, жадно затянувшись, стала ходить по мастерской взад-вперед, неожиданно широкими шагами, как мужчина.

— Что тут думать? — громко заявила она, не глядя ни на кого, как будто разговаривала сама с собой. — Если это сын Леонида, то нужно его усыновлять. Мы же не можем отдать ребенка чужим людям, если у него жив родной отец? Правда, дорогой? — женщина резко остановилась напротив Ленчика и впилась в его лицо глазами.

Леонид на лету схватил, указанное направление мыслей, и продолжил слова Виолетты:

— Конечно, конечно, я очень рад, что у нас будет сын. Наследник, так сказать, моего таланта! Правда, Виолетточка?

Но Виолетта уже была занята другим вопросом. Она докурила сигарету, затушила прямо в подставку для красок, села напротив Веры и, снова превратившись в милую гостеприимную хозяйку, ласково спросила:

— Вера Ильинична, значит мальчик наследник компании Каримовых, не правда ли?

Вера, все больше разочаровываясь в своем поступке, сказала, стараясь быть спокойней:

— Если Леонид сделает тест и действительно окажется отцом, то мальчик лишается наследства, как сын Каримова.

— Но ведь Мария Каримова имела треть акций компании мужа, не так ли? Кроме сына и престарелых родителей у нее никого нет. Значит, сын унаследует треть компании Каримовых? Я верно мыслю?

— Вы хорошо осведомлены, — сказала Вера и резко встала. — Глеб, я думаю нам больше нечего здесь делать.

Глеб подошел к Вере и взял ее под руку, видя, что она с трудом сдерживает себя.

Они попрощались и вышли за дверь. В машине Вера не выдержала и заплакала.

— Бедный мальчик, — говорила она сквозь слезы. — Что же нам сделать для него? Мне кажется, это не та семья, которая будет любить и заботиться о нем.

Потом немного успокоившись, достала салфетку и вытерла слезы, повернула к Глебу свое заплаканное лицо:

— Глебушка, поедем в детский дом. Шурика поместили туда же, где была наша Катюшка. С директором я хорошо знакома. Может быть, разрешит нам посмотреть на мальчика.

— Поедем, — сказал Глеб. — Только ты успокойся, иначе нас не пустят.

Директор детского дома Людмила Тимофеевна Скворцова встретила Веру с распростертыми объятьями. Вера много помогала детдому, когда шел процесс усыновления Катюшки. Но, услышав просьбу — увидеть Шурика Каримова, Людмила Тимофеевна сначала заартачилась.

— Видите ли, Верочка, на посещение ребенка нужно разрешение опеки. Тем более сейчас. Сразу три заявителя подали заявление на усыновление или опеку сына Каримовых. Могут быть неприятности, если узнают, что я пускаю к младенцу чужих людей.

— Я Вас умоляю. Это сын моей близкой подруги. На одну минуту. Я только посмотрю на него и сразу же уйду.

— Ну, хорошо, — сдалась Людмила Тимофеевна. — Только пойдете со мной. Пять минут не больше. Вот, — открыла она дверцу шкафа, — возьмите халаты, бахилы и маски.

Вера обняла Людмилу Тимофеевну:

— Спасибо Вам, спасибо. Я никогда не забуду Вашу доброту.

— Ладно, ладно, — отбивалась директор. — Идемте за мной, только тихо.

Вера и Глеб шли следом за директором детского дома по мягкому коридору, устланному толстой ковровой дорожкой. В детдоме был тихий час. Палата грудничков находилась в самом конце. По мере приближения к ней все отчетливей слышался надрывный плач младенца. Вера схватила за руку Глеба:

— Это Шурик! — сказала она тихо, в отчаянии глядя на него.

Первой зашла в палату Людмила Тимофеевна и спросила нянечку, тщетно пытавшуюся успокоить малыша:

— Что опять плачет?

— Да, два часа уже орет, не переставая, — ответила та, тряся кроватку. — Вон, какой красный. Чего доброго грыжу себе накричит. Прямо не знаю, что с ним делать? Ест плохо, укропную воду плюет. Может живот пучит, может по мамке страдает?

— Ну, вот Ваш герой, — сказала директор, обернувшись к Вере и Глебу, заглядывающим в дверь.

Вера, едва сдерживая слезы, подошла к нянечке.

— Можно я посмотрю на ребенка?

Нянечка вопросительно уставилась на директора.

— Пускай, — сказала директор. — Иди, передохни пять минут.

Вера подошла к кроватке с младенцем, который беспрерывно кричал, напрягаясь всем крохотным тельцем, дергая ручками и ножками. Лицо от крика стало бордового цвета, а глаза распухли от слез и походили на щелочки. Неожиданно мальчик замолчал и, открыв глазки шире, сосредоточил взгляд на лице Веры. Несколько минут женщина и ребенок смотрели друг на друга. Вдруг на лице малыша появилась мимолетная улыбка. Вера залилась слезами от счастья. Глеб подошел к ней и обнял за плечи.

— Пора, — сказала Людмила Тимофеевна. — Выходим. Успокоился. Может, теперь заснет.