Никогда не отпущу тебя

Прежде они с ней это уже обсуждали, и Холден знал, что сейчас Гри придется принять страшное решение. Если ей не хватит времени вернуться в свою камеру, она должна будет жаться к двери и вести себя так, словно он забыл запереть ее на ночь. Она поклялась никогда не рисковать их панелью, позволив ему о ней узнать, иначе они потеряют друг друга навсегда.

У Холдена остановилось сердце, когда она приняла решение и, миновав панель, решила прижаться к двери в свою камеру и притвориться, что она там спала.

Наконец, Хозяин шагнул на грязный пол, и Холден изо всех сил зажмурил глаза, отчаянно надеясь, что Хозяин поверит в то, что он спит, а Гри ночевала у двери, в нескольких шагах от него.

— Нечестивость! — взревел Хозяин. Две жестяные миски с овсяной кашей с грохотом упали на пол и покатились в разные стороны.

Глаза Холдена пылали от страха, но он открыл их и увидел, как Хозяин протянул руку и, схватив Гризельду за косу, рванул вверх ее голову.

— Порочная распутница спит здесь с Сетом!

— Нет, сэр, — всхлипнула она. — Нет. Вы забыли запереть меня п-прошлой ночью. Я спала у двери, сэр. И даже не смотрела в его сторону. Ни разу.

Держа ее за волосы, Хозяин размахнулся, и треснул ладонью по ее лицу, от чего ее голова метнулась в сторону. Она поперхнулась, издав гортанный звук, закончившийся пронзительным всхлипом. Когда он снова размахнулся, Холден откинул одеяло и вскочил с кровати.

— Н-н-не бей её!

Рука Хозяина замерла, и Холден бросил взгляд на Гризельду. Всем своим лицом, уже ярко красным с той стороны, куда только что пришелся удар, она умоляла его не вмешиваться.

— Ты, недоумок, будешь указывать мне, что делать? — спросил Хозяин, повернувшись к Холдену, и ослабил хватку на волосах Гризельды.

— Г-г-говорю тебе, н-н-не бей её!

Глаза Хозяина вспыхнули гневом. Он отпустил волосы Гризельды, стукнув ее головой о панельную стену, и прошествовал в сторону Холдена. Его руки опустились на пряжку ремня. Он расстегнул его и одним рывком выдернул из штанов, от свистящего звука взметнувшегося ремня к горлу Холдена подступила желчь.

— Хочешь получить вместо нее, братишка?

— Д-д-да, с-с-сэр, — ответил Холден, глядя на Гризельду, которая, качая головой, беззвучно, одними губами произнесла слово “нет”.

Это он попросил ее остаться. Она пыталась вернуться в свою камеру, но он попросил ее остаться, потому что хотел чувствовать ее рядом с собой. Что бы там ни говорил Хозяин, Холден не мог заставить себя поверить в то, что прикасаться и любить Гри это грех. Но это он виноват, что ее поймали.

Да, он хотел получить вместо нее.

Сняв рубашку и бросив ее на кровать, он отвернулся от Гризельды, когда на него обрушились страшные удары.

Глава 11

Холдену не сразу удалось заснуть. Какое-то время он не находил себе места, бормотал несвязные слова и вздрагивал всем телом, почти до боли сжимая ее руку.

Минут через двадцать, Гризельда, наконец, услышала, как его дыхание стало глубоким и равномерным. Его рука, все еще крепко держащая ее ладонь, наконец, расслабилась. Он мирно спал.

«Тебе до сих пор снятся кошмары, — подумала она. — Так же, как и мне».

Она вздохнула, гадая, какое воспоминание из прошлого так терзало его только что, пока он не успокоился. У нее разрывалось сердце при мысли, что на его долю выпало еще больше страданий, чем те, что им пришлось пережить в подвале. Но, похоже, так все и было. Похоже, его жизнь была сущим адом.

Ей было хорошо вот так стоять на коленях рядом с ним, касаясь его головой. Она прекрасно помнила, как в детстве сидела в этой позе по ночам в подвале Калеба Фостера. С грустью она подумала о том, что вонючий диван Холдена не на много лучше прогнившего матраса, на котором он спал в подвале.

В его квартире было очень тихо. Она слышала доносящиеся снизу приглушенные голоса и сигналы изредка проезжающих мимо машин, но здесь было неожиданно спокойно. Гризельда огляделась в доме Холдена, лучи вечернего солнца смягчили серую комнату золотым светом.

Стены, когда-то, вероятно, белые, сейчас выглядели сильно потертыми и слегка выцветшими. Она почувствовала въевшийся и спёртый запах сигаретного дыма, из чего предположила, что предыдущий квартиросъёмщик курил, а Холден просто не стал заморачиваться тем, чтобы все тут перекрасить. На ковре из того же коричневого букле, что и диван, повсюду виднелись сигаретные подпалины.

Кроме дивана, на котором спал Холден, в комнате стоял грязный поцарапанный журнальный столик, видавшее лучшие дни мягкое велюровое кресло горчично-золотого цвета, а под окнами, которые она мельком увидела из машины Квинта, на деревянном ящике располагался телевизор с подключенной к нему игровой консолью. За входной дверью находилась маленькая, незатейливая кухня, а справа стоял небольшой кухонный стол с двумя стульями. Стол, на котором лежала аккуратная стопка почты и пара книг, украшала ваза с одинокой ромашкой.

«А, — подумала она, и внезапная ревность резанула ее, словно лезвие. — Конечно».

До этого момента ей это даже не приходило в голову. Ну, конечно, у двадцатитрехлетнего мужчины, такого сложения и темперамента, как Холден, должна была быть девушка. Можно подумать, Гризельда имела право рассчитывать или предполагать, что с того дня на Шенандоа он жил как монах. Будто сама она жила как монашка. Гризельда фыркнула, мельком вспомнив о Джоне.

Что действительно ее раздражало, хотя и не имело абсолютно никакого смысла, это то, как сильно ее это ранило. И не только наличие у него девушки, а то, что у него была целая жизнь, частью которой она не являлась. Он жил в Западной Вирджинии, работал на стекольном заводе, у него были друзья, о которых она никогда не слышала, он дрался с другими мужчинами ради развлечения и денег. Она его не знала. Она больше совершенно его не знала. И этой его частью — хоть ей и не хотелось этого признавать — был некто по имени Сет.

И все же.

У него на руке было ее лицо и их инициалы, въевшиеся глубоко в его плоть, так что она будет постоянной и неизменной его частью. Не смотря на то, что он явно справился со своим заиканием, оно по-прежнему проскальзывает у него, когда он подавлен или взволнован. Ему на язык все еще попадались запрещенные имена, такие как Рут и Каттер, и он по-прежнему глубоко дышал, как только она говорила ему об этом. Когда она меняла ему повязки, он искал глазами ее глаза, желая обрести покой и истину, так же, как раньше, когда он был только Холденом.

***

— …Однако надежда еще оставалась! Темный рыцарь примчался на своем иссиня-черном скакуне…

— Скакуне?

— Коне, — нетерпеливо пояснила она, теряя нить рассказа каждый раз, когда он ее перебивал. Сегодня Холден ее раздражал. Вчера утром он напросился на предназначенную ей выволочку, хотя не должен был этого делать. Она и так уже получила от Хозяина по лицу, а он обычно не бил ее больше четырех или пяти раз. Когда вмешался Холден, Хозяин так обезумел, что отстегал его ремнем по спине пятнадцать или двадцать раз. Кажется, Холден так и не понял — если она его потеряет, ее жизнь кончена. Он должен прекратить с ним спорить.

— …И он стал сражаться со страшной ведьмой своим мечом, выкованным в раскаленных ущельях…

— Что значит в-выкованный?

— Сделанный. Изготовленный.

— Да, точно. П-продолжай.

— …В раскаленных ущельях преисподней. Одним молниеносным ударом он отрубил ей голову, и она покатилась через всю комнату к ногам принцессы.

— С открытыми глазами?

— Когда кто-то умирает, глаза всегда открыты, — ответила она и вздрогнула, вспоминая, сколько раз она думала, что Джоллин мертва, когда та лежала, едва дыша, не мигая, уставившись перед собой.

— Г-г-гадость, — заключил он. — И что потом?

— Потом ничего, — сказала она, разворачиваясь к нему спиной на койке. — Ты так часто меня перебиваешь, что я уже не помню, на чем остановилась.

— Р-рыцарь с-спас принцессу? — раздался у нее за спиной голос Холдена.

— Конечно. Это не было бы сказкой, если бы ее навсегда заперли в хижине ведьмы.

— Ну, тогда, м-можешь просто ее закончить? — взмолился он, неуверенно положив руку ей на спину. — Чтобы я представил все это у себя в голове? Я обещаю, что не б-буду больше перебивать.

Гризельда поджала губы, глядя прямо перед собой в темноту подвала. Не смотря на то, что отсюда ей было не видно, она знала, что напротив койки, где они лежали, находился верстак. В нем хранились молотки и пилы, и порой ей в голову приходила жуткая мысль, что когда Хозяин спустится вниз с их завтраком или ужином, она треснет одним из этих молотков ему по голове. Только вот, если она его не убьет, он убьет их.

Она перевернулась на спину, сложив руки на груди и уставившись в потолок. Холден слегка подвинулся, и она почувствовала на себе его взгляд. Он так нуждался в покое и утешении, которые давали ему ее глупые сказки. И она тоже в нем нуждалась. Без него ей не о ком было бы заботиться, некого любить, не с кем проводить долгие, мрачные, унылые часы.

— Хорошо, — она сделала глубокий вдох, и этого движения было вполне достаточно, чтобы она коснулась его своим боком, от чего у нее затрепетало в животе. — Холден?

— Что?

— Не возражай ему, — она почувствовала, как на глаза навернулись слезы.

Боль несет страдания. Страх несет страдания. Боль и страх она вынесет. А мысль о потере Холдена была невыносима.

— Пожалуйста. Просто… пусть иногда достается и мне…

Холден задержал дыхание, затем сглотнул.

— Я его ненавижу. Я ненавижу, когда он орет тебе такие вещи. Т-т-терпеть не могу, к-к-когда он тебя бьет.

— Мне плевать, что он на меня орет. Мне даже плевать, что он меня бьет. Я не выношу, когда ты его злишь, и он принимается за тебя, но с удвоенной силой. Это пугает меня, Холден.

Холден долго молчал, прежде чем решился спросить.

— Гри, он никогда не т-т-трогал тебя как-то… подозрительно?

Она проглотила подступивший к горлу комок.

— Нет. А тебя?

Он покачал головой.

— Не.

— Я не хочу об этом говорить, — быстро сказала она, и по телу у нее пробежала дрожь.

Хотя Хозяин, похоже, и не испытывал ни к ней, ни Холдену особенного интереса, вроде того, что, по всей видимости, проявляла к Билли миссис Филлман, то, что такой интерес может у него возникнуть, не могло присниться Гризельде даже в самых страшных и мрачных кошмарах.

— Нам надо бежать, Холден, — пробормотала она. — Мы должны попытаться сбежать.

— З-з-закончи сказку.

— Не могу.

— Можешь, — сказал он. — Просто успокойся.

Она сделала глубокий вдох, стараясь вспомнить конец истории и избавиться от страшных мыслей о потере Холдена и вожделеющем ее Хозяине.

— Ладно, — сказала она. — Дай-ка подумать… Ну, голова ведьмы упала под ноги принцессе, но она не закричала, потому что не заметила ее. Она смотрела на одетого в черное рыцаря, стоявшего прямо за дверью хижины. Он убрал свой меч в ножны и, приблизившись к красавице, опустился на колени, чтобы разорвать сковавшие ее цепи. Потом он вынес ее из логова ведьмы. Не смотря на то, что они не виделись сто лет, они любили друг друга, так же как и прежде. В лучах солнца рыцарь поцеловал принцессу, и жили они долго и счастливо.

— Конец, — как всегда прошептал Холден.

— Конец, — сказала Гризельда. На душе по-прежнему было тяжело и тревожно, и она уткнулась лицом в сладость его шеи. Она закрыла глаза, но не могла уснуть, у нее в голове бесконечно крутились слова: «Нам надо бежать».

***

Когда Гризельда открыла глаза, в маленькой квартире уже стемнело, но она сразу поняла, где находится. Чего она не могла понять, так это, кто сидел в кресле горчичного цвета в паре шагов от нее, сверля ее пронзительным взглядом прищуренных глаз.

— Как, удобно? — заметила женщина.

Моргнув глазами, Гризельда вздрогнула и попыталась выдернуть свою руку из хватки Холдена, но он по-прежнему крепко держал ее ладонь у своего горла, и ей не хотелось его будить, вытаскивая ее.

Женщина прищурила глаза.

— Ты «Г»?

— «Г»? — спросила Гризельда, не совсем проснувшись и пытаясь оценить ситуацию. Она в квартире Холдена. Она обработала его раны и заснула. Тогда что за женщина сидит в нескольких шагах от нее и мечет свирепые взгляды?

Она взглянула на вазу, стоящую на кухонном столе.

Ну да.

Ромашка.

— «Г» как «Гри», — ответила женщина, выплюнув ее имя, словно ругательство. Она тряхнула головой, и ее конский хвост закачался из стороны в сторону, распространяя резкий запах фаст-фуда. — Он кричит во сне твое имя.

— А, — Гризельда на мгновение опустила глаза. Ее бесило то, что эта женщина знает, что говорит во сне Холден.

— Я знаю, это ты. Я узнала тебя по татуировке, так что не отрицай. К тому же, он никогда за меня так не держался.

— Да. Я Гри.

— Естественно.

— А ты…?

— Его девушка. Джемма.

Его девушка. Гризельда уже знала об этом, но услышав подтверждение своей догадки, что-то больно защемило у нее внутри.

— Другая «Г», — тихо произнесла Гризельда (прим.: В английском языке имена Гризельда и Джемма начинаются с одной буквы “G”.Сравни: Griselda, Gemma).

— Да, но не та, что на руке, — Джемма скрестила руки на груди. — Так кто ты Сету?

— Кто-то из очень далекого прошлого, — ответила Гризельда.

— Как сестра? — осторожно спросила Джемма.

— Приемная сестра.

Гризельда посмотрела на их крепко сжатые руки, затем оглянулась на Джемму, и остальной частью ответа стало ее многозначительное молчание, которое Джемме совсем не понравилось.

— Ты останешься? — спросила Джемма. — Раз уж ты здесь?

Гризельда пожала плечами. Она понятия не имела, что ответить на этот вопрос, но во второй раз с тех пор, как пришла в квартиру Холдена, вспомнила о Джоне. Мельком и без лишних эмоций она подумала, уехал ли он в Мериленд, или все-таки остался здесь и беспокоился о ней, гадая, куда она делась. Без сумочки и телефона у нее не было возможности это узнать. Она просто… исчезла.

— Эй! — сказала Джемма и, чтобы привлечь внимание Гризельды, дважды щелкнула пальцами в ее сторону. — Я задала тебе вопрос.

Гризельде не особо нравилось, когда ей щелкали пальцами. Поэтому она ответила тихо и неприветливо.

— Я не знаю.

— Я с ним уже шесть месяцев.

Гризельда уставилась на нее неподвижным, безразличным взглядом.

— Я все утро просидела с ним в больнице, пока не пришло время идти на работу. После работы я отправилась прямо туда. В больнице мне сказали, что он ушел, сказали «Выписался». Я приезжаю сюда, захожу, а тут ты. Держишь его за руку. Спишь, — она глубоко вздохнула и прищурила глаза. — Я тебе башку оторву.

— Я бы не стала этого делать, — резко ответила Гризельда.

Джемма опешила, почувствовав металл в голосе соперницы.

— Сегодня ночью все равно ничего не случится. У него не встанет, даже если он захочет.

Гризельда смотрела на нее, радуясь, что покров полумрака скрывает вспыхнувший на ее лице румянец. Она совсем не была невинной овечкой, но в последний раз, когда она видела Холдена, ему было тринадцать. Поэтому даже в мыслях не могла себе представить, что он мог бы… что они могли бы… что их тела могли бы…

Джемма встала, проводя руками по своим узким джинсам.

— Скажи Сету, чтобы как проснется, позвонил мне. Нам нужно кое-что обсудить.

Не двигаясь с места, Гризельда коротко кивнула, наблюдая за тем, как Джемма направилась к выходу и громко хлопнула дверью. Холден порывисто вздохнул и быстро открыл глаза.

— Где Гри?

— Здесь. Я здесь. Тише. Тише. Вот так, — пробормотала она, шевеля пальцами, чтоб он понял, что она не призрак.

— Я сплю, — сказал он, задыхаясь и моргая на нее своими сонными глазами.

Она покачала головой и ласково произнесла.

— Нет, Холден. Это я. Я здесь.

— Это ты, — выдохнул он, его глаза распахнулись, затем снова закрылись. — Гри. Не уходи.

— Я не уйду, — пообещала она, и он провалился в глубокий сон.

На этот раз он не сжал ей руку, поэтому, посидев еще несколько минут в тишине и убедившись, что он спит, она высвободила свои пальцы из его руки, не разбудив его. Она стащила со спинки дивана потертое, тонкое одеяло и укрыла его, довольная тем, что он не пошевелился.

Поднявшись и выйдя из комнаты, она заперла дверь квартиры, задвинула щеколду и набросила цепочку.

— Хватит на сегодня гостей, — пробормотала она. Внезапное появление, угрозы и уход Джеммы здорово выбили ее из колеи. С тех пор как Гризельда последний раз дралась с женщиной, прошло уже много лет, тем не менее, она все еще была в хорошей форме — скорее всего, она бы сумела за себя постоять. Нет, больше всего ее беспокоило то, что даже после долгой жизни в приемных семьях, ее напугало это ощущение уязвимости, возникшее от того, что ее разбудил посторонний человек, и спустя столько лет самостоятельной жизни и года с Джоной, она все еще к этому не привыкла.

В животе заурчало, и Гризельда вспомнила, что ничего не ела с прошлого вечера в «Рози». Открыв холодильник, она обнаружила молоко, три банки пива, пол упаковки сосисок, пол пакета булочек, яблоко, кетчуп, горчицу и лук. В шкафчиках дела обстояли не намного лучше: кофе, половина бутылки растительного масла, две полупустые коробки с хлопьями и несколько банок супа.

Внезапно на Гризельду нахлынули отчетливые воспоминания о раннем детстве, и она невольно поморщилась. До шести лет она жила в Анакостии, худшем районе на юго-востоке Вашингтона, в квартире с ее наркозависимой матерью Джоллин. У них никогда не было еды, пока из Балтимора не приезжала бабушка Гризельды, чтобы проведать их и привезти продукты. И когда она их привозила, это всегда было одно и то же: сосиски, яблоки, молоко и хлопья. Она говорила, что, если придется, они могут есть их на завтрак, обед и ужин. И она была права. Гризельде часто приходилось.

Уставившись на шкафчик, Гризельда задумалась, вспоминая, не рассказывала ли она когда-нибудь эту историю Холдену. Наверное, рассказывала. И, наверное, он неосознанно воспользовался этим советом. Как удивительно, что спустя столько лет, кто-то воспользовался премудростями ее бабушки. Бабушка умерла за несколько дней до шестого дня рождения Гризельды, поэтому на шестой день рождения мать потащила Гризельду на бабушкины похороны, где кроме них почти никого не было. Затем они вернулись домой, и мать так сильно накачалась, что еще несколько дней пребывала в полумертвом оцепенении.

Вскоре после этого Джоллин устроила на кухне пожар, и Гризельду забрали у матери. Идти ей было некуда, и ее определили в первую приемную семью. После этого она видела свою мать всего два раза, а когда она сбежала от Калеба Фостера и вернулась в систему патронатного воспитания, ей сообщили, что пока она была в Западной Вирджинии ее мать умерла от передозировки.

Отогнав прочь неприятные воспоминания и вытащив с полки банку куриного супа с лапшой, она открыла нижний шкаф, обнаружила там одинокую кастрюлю и поставила ее на плиту.

Ее руки слегка дрожали, когда она выливала в кастрюлю содержимое банки. Поставив суп плиту, она уселась за небольшой стол и уставилась на спящую фигуру Холдена.

«И что теперь? — спросил он у нее, перед тем как заснуть. И сейчас, когда она смотрела на него, этот вопрос эхом пронесся в ее голове. — И что теперь?»

Десять лет она искала Холдена, и вот неожиданно его нашла. Он не умер, но радикально изменился, и ей стоило признать, что в некотором смысле, было бы проще ей сейчас уехать. Она могла уйти из его квартиры, пока он спит, и спокойно жить дальше, зная, что он жив и в безопасности. Может, чтобы загладить свою вину, она вышлет ему немного денег, чтобы он мог перебраться куда-нибудь получше этого места. Он мог бы вернуться к своей прежней жизни с Джеммой, а она — к своей жизни с Джоной.

И все же, ее сердцем завладело страстное желание снова его узнать. Оно требовало, чтобы она осталась. Отыскать его, но не найти времени, чтобы его узнать, казалось ей пустой тратой произошедшего с ней чуда. Снова находясь рядом с ним, она почувствовала странную надежду — как шанс стать полноценной после долгих лет отчаянья. Не важно, кем он стал, она хотела узнать его. Ей просто необходимо его узнать. Ей необходимо узнать, что с ним случилось, как он выжил, все ли у него хорошо. Какая-то ее часть — очень сильная и упорная ее часть — не отпускала Холдена в течение всех этих десяти мрачных и одиноких лет. Может быть, когда-нибудь она от него уйдет. Но не сегодня. Не в эту ночь.

Заметив на столе возле локтя его телефон, она взяла его и набрала номер Джоны.

— Кто это?

— Джона, это я.

Он быстро выдохнул.

— Какого черта, Зельда? Что случилось? Где ты?

— Не важно.

— Не важно? Мы ждем тебя здесь уже больше трех часов. Шон сказал, что, так как у тебя была травма головы, ты, возможно, потерялась. Утонула или типа того. Твоя сумка здесь. Что за ху*ня? Где ты? Мы за тобой приедем.

Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Нет. Я с вами не поеду.

— Чт-что это значит?

Она посмотрела на мирно спящего в другом конце комнаты Холдена, потом встала и сняла с плиты кипящий суп.

— Это значит то, что я сказала. Я не вернусь домой. Не сейчас.

— Какого хрена, Зельда? Как мы сюда приехали, у тебя просто крыша поехала.

Она ничего не ответила. Зажав телефон между плечом и ухом, она отыскала тарелку и налила в нее дымящийся суп.

— А как же твои вещи? Кошелек и телефон? — спросил он.

— Я думаю, отвези все ко мне домой, — сказала она, выдвинув ящик рядом с раковиной и обнаружив там только два набора столовых приборов. Она взяла ложку и закрыла ящик. — Мне все равно.

— Тебе все равно. А дальше что?

— Живи своей жизнью.

— Жить своей жизнью. А квартплата? Счета? — огрызнулся он. — Твоя работа?

— Пока разберись со счетами, — сказала она, осторожно двигаясь к столу, чтобы не расплескать горячий суп и не обжечь руки. — С работой я все улажу.

Реальность была такова, что в этом мире ее вообще мало что беспокоило. Квартира и хранящиеся там вещи? Неа. Ее кошелек и телефон? Заменяемо. Она волновалась о Майе, которой надеялась когда-нибудь все объяснить, и Макелланах, которые вполне могли уволить ее с работы. Если ее уволят, она будет очень скучать по маленькой Пруденс, но даже Пруденс было не достаточно, чтобы она покинула Холдена. Так что, как бы ей ни было больно, она примет такие последствия.

Лишь один человек на всем белом свете был Гризельде по-настоящему дорог. Один единственный человек. И каким-то невероятным образом, спустя десятилетие, он прямо сейчас спал в нескольких шагах от нее.

Джона тихо выругался.

— Знаешь что? Ты… ты долбанутая, больная на всю голову, кусок…

— Увидимся когда увидимся, — сказала она, нажав на телефоне Холдена красную клавишу сброса, затем совсем его отключила, подержав подольше кнопку питания.

Если Джона вдруг перезвонит — а она была уверена, что он перезвонит — ей не хотелось бы разбудить Холдена. Если на его голосовой почте в приветствии звучит имя Сет, Джона может начать искать ее здесь, но единственным, кто мог связать Джону с Сетом был Квинт. И она очень сомневалась в том, что Квинт даст ее парню-придурку домашний адрес Холдена.

А значит, она совершенно свободна, по крайней мере, сейчас.

Глава 12

Когда Холден проснулся, было уже темно, но в квартиру даже глубокой ночью лился тусклый свет от расположенных под окнами фонарей внешнего освещения главной улицы. Он сознательно никогда не жил в местах, где по ночам полнейшая, кромешная тьма. Во всяком случае, не по собственной воле.

— Гри? — выдавил он, стараясь не двигаться.

— Я здесь, — произнесла она, и он увидел, как девушка встала из-за кухонного стола и босиком прошла к нему через комнату.

Она была прекрасна.

Она была так чертовски прекрасна, что у него загорелись глаза.

Она сняла свою толстовку. На ней остались только джинсы и белая футболка с глубоким вырезом. Волосы были собраны в хвост, и он не знал, то ли она накрасилась, то ли была от природы такой сногсшибательной, но склонялся скорее к последнему. Гризельда была высокой, стройной девушкой, но в какой-то момент, по-видимому, перестала расти, поскольку была явно на десяток сантиметров ниже его метра девяносто, но все же складной. Те легкие девичьи изгибы, что так интриговали его десять лет назад, теперь заметно округлились и выглядели очень женственно — полная грудь, мягкие линии бедер — даже с четырьмя ножевыми ранениями, ушибами ребер, подбитыми глазами, сломанным носом, переломом скулы и сотрясением мозга, тело Холдена среагировало, и его член напрягся, не смотря на то, что он не имел никакого права думать о Гризельде таким образом.

Она присела возле дивана на корточки, ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от его лица. Он почувствовал исходивший от ее кожи аромат чистоты и свежести — вроде мыла или стирального порошка, и понял, что перед тем, как навсегда закроет глаза, чтобы умереть, его последним воспоминанием будет этот сладкий запах Гризельды в ночь, когда он узнал, что она еще жива.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она тихим и ласковым голосом, протягивая ему стакан воды.

Он попытался немного привстать.

— Хорошо. Да, хм, уже лучше.

Она поднесла стакан к его губам. Он сделал несколько больших глотков, затем со слабым стоном лег обратно.

— Холден… — произнесла она, взглянув на него.

— Все чертовски болит, — поморщившись, признался он. Однако, посмотрев ей в лицо, не удержался от улыбки. — Кроме моего сердца.

Увидев ее так близко, он замолчал, как зачарованный.

— Хотя и сердце у меня немного побаливает.

Его взгляд упал на ее губы, и он увидел, как они слегка дернулись вверх.

— Почему это?

— Потому что я все это пропустил. Я пропустил десять лет… ты… такая красивая.

— Смотри-ка, да ты — само обаяние, — тихо засмеялась она, поставив стакан на пол, и он знал, что если бы в комнате было светлее, он бы увидел, как у нее вспыхнули щеки.

— Мне неприятно это говорить, — продолжила Гризельда, по-прежнему улыбаясь ему. — Но ты выглядишь неважно.

— Да, ну… Не знал, что ты придешь. Не было времени навести красоту.

— Как часто ты этим занимаешься?

— Этим?

— Вот так дерешься.

Он услышал в ее голосе осуждение и отвернулся от нее, взглянув верх на потолок и раздраженно пожав плечами.

— Время от времени.

— Я думала, с тебя уже хватит побоев, — сказала она, поднимая с пола стакан.

— Я этим занимаюсь не для того, чтобы меня били. Я этим занимаюсь, чтобы победить, — пробормотал он.

Она вздохнула, возвращаясь с пустым стаканом на кухню, и Холден наблюдал за тем, как плавно покачиваются ее бедра, бесшумно касаются ковра ее маленькие ступни. В последний раз, когда он видел эти ноги, они были все изодраны в кровь, и их омывали воды Шенандоа.

— Хочешь что-нибудь поесть? — спросила она.

— Да у меня почти ничего нет.

— Ну, все самое основное у тебя есть, — сказала она. — Моя бабушка говорила…

— Сосиски, яблоки, молоко, хлопья. Завтрак, обед и ужин.

Она облокотилась на кухонный стол.

— Я все думала, помнишь ли ты это.

— Я помню, — тихо сказал он.

«Я все помню. Я десять лет жил воспоминаниями о тебе».

— Так что ты будешь?

Он поерзал на диване и невольно поморщился от боли, вспыхнувшей от раны в грудной клетке.

— Кажется, у меня там и суп был? В верхнем шкафчике?

— Да, — ответила Гризельда, даже не взглянув на шкаф. — Томатный или куриный с лапшой?

— Все равно какой. Ты не против его подогреть?

— Нет, — сказала она, снимая с сушилки кастрюлю. Поскольку Холден никогда ничего там не оставлял, и она была хорошо осведомлена о скудных запасах еды в его шкафах, он решил, что она себе тоже делала суп.

— Долго я был в отключке?

Гризельда распахнула шкафчик рядом с плитой и, достав оттуда банку супа, потянула за металлическое кольцо, чтобы ее открыть.

— Мм, несколько часов. Три или четыре.

— Ты ела?

— Да. Я надеюсь, ты не возражаешь?

— Что мое — твое, Гри.

Она на мгновение взглянула на него, затем повернулась к нему спиной и стала выливать суп в кастрюлю. Холден был голоден, но сейчас ему хотелось, чтобы она все это бросила.

— Поговори со мной, пока он готовится.

Она еще разок помешала суп, затем повернулась к нему и, пройдя через всю комнату, встала за кресло, что стояло напротив, все еще слишком далеко от него.

Девушка закусила нижнюю губу, глядя на него так, словно никак не могла на что-то решиться. Наконец она сказала:

— Пока ты спал, заходила твоя… твоя девушка, Джемма.

— Да? — «Блядь».

— Мм-хм. Она расстроилась, обнаружив меня здесь. Сказала, чтобы ты ей позвонил, вам двоим нужно обсуд…

— Г-гри, послушай…

— Холден, — произнесла она, печально взглянув на него. — Я не хочу разрушать твою жизнь.

«Ну, а я хочу, чтобы ты ее разрушила. Еще несколько часов назад эта жизнь была полным дерьмом. Мое сердце снова забилось лишь, когда я увидел, как ты поднимаешься ко мне по лестнице».

Рискуя снова получить разряд боли, но чувствуя острую необходимость повернуться к ней лицом, он приподнялся на локте, осторожно опустив ноги на пол, затем откинулся на спинку дивана, пытаясь держать грудь и живот максимально ровно.

Она быстро обошла кресло и села рядом с ним на диван. Если бы он знал, что при первой его попытке сесть, она сразу кинется к нему, то сделал бы это сразу, как только открыл глаза.

— Ты в порядке? Не делай резких движений, — сказала Гризельда, положив руку ему на предплечье.

Слегка задыхаясь от боли, он повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и накрыл ее руку своей. Она сидела на коленях всего в нескольких сантиметрах от него, повернувшись к нему всем телом, от которого исходил такой приятный и желанный аромат свежести, что у него почти помутилось в голове.

— Ты приятно пахнешь, — сказал он, глядя в ее голубые глаза.

Она вздрогнула, на мгновение ее глаза метнулись на его шею, затем снова скользнули по лицу. Она задержалась на его губах — всего на долю секунды — но он все равно заметил, и от этого у него перехватило дыхание, кожа запылала, и его бросило в дрожь.

«Эта девушка. Эта девушка. Боже, что она со мной делает, одним лишь взглядом?»

Мысли помчались в его голове с бешенной скоростью, остановившись только, когда он вспомнил, что в ее жизни уже есть кто-то, кто мог не только смотреть, — он мог прикасаться к ней, быть с ней, доставлять ей удовольствие. Холден поджал губы.

— К-кто был с тобой прошлым вечером?

Она снова закусила нижнюю губу и, не выпуская ее, уставилась на него. Он не помнил, чтобы в детстве она делала что-то подобное, но это на сто гребаных процентов отвлекало. Его член дернулся и напрягся, и Холден взмолился, чтобы она не опустила взгляд ему на джинсы.

— Мм… Джона.

— И кто такой Джона? «Мальчик из колледжа»? Т-твой парень?

— Мы живем вместе, — сказала она, не опуская глаз, но одернув руку.

Ну, для полного облома, ему не хватало только узнать, что она живет с этим долбанутым Джоной.

— Ты замужем?

— Нет, — быстро сказала она.

— Помолвлена? — он метнул взгляд на ее пальцы в поисках кольца.

— Нет, — ответила она, для убедительности покачав головой. — Ты не так понял. Мы просто живем вместе. Он не ходил в колледж. И, если честно… Я не знаю, парень ли он мне теперь.

Он снова поднял глаза на ее лицо, боковым зрением отмечая то, как в такт короткому, прерывистому дыханию движется вверх и вниз ее грудь, и отчаянно стараясь на нее не смотреть.

— Почему?

Она заглянула ему в глаза, словно надеясь отыскать ответы на незаданные вопросы. Ее губы приоткрылись, но внезапно на кухне, шипя и выплескиваясь, закипел суп, и она вскочила, чтобы его выключить, так и не ответив на его вопрос.

***

У Гризельды бешено колотилось сердце, когда она бежала на кухню по паршивому коричневому ковру, радуясь перерыву в их напряженном разговоре. Повернувшись спиной к Холдену, она сделала глубокий вдох, наполнив, наконец, свои легкие воздухом, и провела языком по пересохшим губам. Когда он так на нее смотрел, она едва могла соображать.

Она выключила конфорку и взяла чистую, сухую тарелку с сушилки рядом с раковиной. Сняв с плиты суп единственной имеющейся на кухне прихваткой, девушка наполнила им тарелку и поставила кастрюлю в раковину, чтобы позже ее помыть.

С момента, как она встала с дивана, Гризельда чувствовала на себе его взгляд. Повернувшись к нему, она спросила:

— Ты будешь есть там или за столом?

— Здесь, если ты не против. У меня есть небольшой стол, — сказал Холден, указывая на складной столик, прислоненный к стене рядом с телевизором.

Она поставила перед ним стол, затем вернулась за супом. При этом она могла бы поклясться, что чувствует жар от его пристального, неотрывно следившего за ней взгляда. Это приводило ее в замешательство, она нервничала и волновалась, чувствуя каждую клетку своего тела и ощущая на себе его присутствие.

Поставив перед ним тарелку и положив ложку, она решила, что будет безопаснее — и да, трусливее — сесть не на диван рядом с ним, как раньше, а в кресло. Когда он спал, укрытый одеялом, ей не удалось как следует его рассмотреть, но теперь, сидя напротив него и наблюдая, как он наклонился к ложке с супом, она позволила себе тщательно его изучить.

У него были блестящие светлые волосы, густые и непослушные, как раньше, и слишком длинные спереди, поэтому, когда он наклонился, чтобы подуть на суп, ему на лоб упали два непокорных завитка. Его грудь была крепкой с красивым рельефом мышц. Из-за складного стола она не видела его живот, но, когда он коснулся губами края ложки, заметила у него на груди татуировку. Чуть ниже шеи располагался ангел, а от плеча к плечу тянулись распахнутые крылья. Свет был слишком тусклым, и Гризельда не могла все подробно разглядеть. Она нутром чувствовала, что этот ангел был как-то связан с ней, и ее сердце сжалось от страшной догадки, какое горе вынудило его сделать это.

Она скользнула глазами от его правого плеча к выпуклому, четко обозначенному бицепсу, и увидела четыре черные розы. Под первыми двумя она обнаружила имена «Кори и Уилл», а под ними — красный стяг с датой «14.11.99». Его родители. Он всего лишь однажды рассказывал ей эту историю, но она никогда ее не забудет.

В тот вечер его родители решили отметить десятую годовщину их свадьбы, поэтому Холден ночевал в доме своей бабушки. Когда на следующий день бабушка привезла его домой, в маленькой квартире стоял тяжелый запах газа, а его родители умерли в постели от отравления окисью углерода. Кто-то из них включил плиту, чтобы приготовить ужин и просто отвлекся — ужин так и не приготовили, и к утру их не стало.

На третьей из четырех черных роз значилось «Гран», а на красном стяге под ней — дата «4.2.01». Его бабушка и опекунша, которая умерла от сердечного приступа всего через четырнадцать месяцев после смерти его родителей и оставила Холдена в этом мире совершенно одного.

И, наконец, под розой с именем его бабушки располагалась последняя черная роза с двумя каплями ярко-красной крови, под ней было написано «Гри» и дата «12.06.04».

У нее перехватило дыхание, она метнула взгляд на его лицо и увидела, что он наблюдает за ней с такой явной, непередаваемой горечью в глазах, с такой непостижимой нежностью, что ее лицо снова дрогнуло. Она наклонила голову груди, и ей на колени упали две крупные слезы.

— Г-гри, — прошептал он тихим и надломленным голосом. — Я думал, что ты мертва.

— Я знаю, — всхлипнула она, пытаясь стереть слезы пальцами, но не в состоянии их унять.

— Перестань плакать, Гри. П-пожалуйста, перестань плакать, или мне придется встать и подойти туда, чтобы тебя обнять, и, черт возьми, как бы мне этого не хотелось, но мне просто адски больно двигаться, поэтому, пожалуйста…

Она громко шмыгнула носом, сделав глубокий, прерывистый вдох и взглянула на него.

— Я больше не буду. Я в порядке.

— Хорошо, — сказал он и, кивнув, снова зачерпнул ложкой суп, наблюдая за ней безумными глазами. Он отхлебнул остывающий суп, затем проглотил.

— Я ее переделаю.

— Розу?

— Розу, — ответил он. — Я перекрашу ее в красный цвет и спрячу дату.

— Тебе не обязательно это делать, — сказала она.

— Ангел — это тоже ты, Гри, — сказал он, положив руку на лицо ангела, прямо над его сердцем. Затем Холден развернул свою правую руку и показал ей изображение ее лица и их инициалы. — Ну, а эту ты уже видела.

На глаза снова навернулись слезы, поэтому она несколько раз быстро моргнула и сделала еще один глубокий вдох. Гризельда дернула подбородком в сторону другой татуировки, виднеющейся на внутренней части его левой руки.

— А это что?

Он поднял бровь, нарочно пряча от нее внутреннюю сторону руки, и сделал еще один глоток супа.

— Н-ничего.

Гризельда наклонилась вперед, сгорая от любопытства.

— Холден? Что это?

— Десять лет — вполне достаточно, чтобы наделать глупостей, — сказал он, уставившись на свою тарелку супа.

— Не хочешь мне рассказывать?

— Не очень.

— Но ведь расскажешь?

Он положил ложку в тарелку и, неуверенно глядя на Гризельду, развернул руку тыльной стороной к ней. Это напоминало связку бессистемных подсчитывающих символов — четыре вертикальные линии, пересеченные косой чертой, еще четыре такие же пересеченные линии. Не сводя с нее глаз, он задрал руку, и она насчитала более восьми таких связок, потом еще девять, потом десять. Увидев бесчисленное множество связок, она подняла глаза.

— Что это значит?

— Это значит, что мне было одиноко, — прошептал он, с вызовом глядя на нее.

У нее отвисла челюсть. Не отрывая от него изумленных глаз, она откинулась на спинку кресла. Ее замутило, когда она поняла, сколько у него было женщин, сколько раз его ласкали, обнимали и любили… не она, кто-то другой. От этой мысли у нее перехватило дыхание, и к горлу подкатил неприятный комок.

— А.

Он ничего не сказал, просто мрачно глядел на нее с некоторым вызовом и сомнением.

— Вижу, — произнесла она с придыханием, когда ей, наконец, удалось вздохнуть.

Убеждая себя в том, что у нее нет прав судить его за то, как он пытался справиться с мучением, в которое превратилась его жизнь, она и представить себе не могла, насколько это больно. Она бы хотела, чтобы этого не было, но это было. Боже, как же это больно.

— Сколько? — она метнула взгляд на татуировку. — Всего.

— Я бросил считать.

— А зачем вообще считать?

— Ну, это… — он пожал плечами. — Успокаивало.

Он и бровью не повел, и его лицо не поменяло прежнего выражения. Он не стал давать дальнейших объяснений. Просто смотрел на нее, ожидая, пока до нее дойдет смысл его правды.

Наконец она отвела от него взгляд. Посмотрев в окно, она сделала глубокий вдох и нервно облизала сухие губы.

Гризельда потеряла девственность в возрасте семнадцати лет, когда жила в своей третьей после Холдена приемной семье, затем она быстро переспала еще с четырьмя парнями. Она надеялась найти в этом душевную связь, надежное убежище, сопричастность, но никогда не находила. Из-за того, что она так хотела и не могла обрести, она чувствовала лишь разочарование, боль и глубокое одиночество. Чуть не заработав, таким образом, дурную репутацию, она окончила школу, но после того, как начала работать у Маклелланов, Гризельда взялась за ум, во многом подражая Сабрине Маклеллан, полностью сосредоточившись на работе и дав зарок больше не связываться с мужчинами.

До Джоны.

Джона же шел напролом в ее квартиру, в ее постель, в ее жизнь, и к ее вечному стыду за то, что она позволила ему остаться.

— Почему он больше не твой парень? — спросил Холден, словно прочитав ее мысли.

— Джона?

— Да.

— Потому что пока ты спал, я позвонила ему с твоего телефона и сказала, что не вернусь с ним домой. Сказала, чтобы он ехал без меня. Сказала, что еще некоторое время побуду здесь.

Она проглотила последние слова, словно большой застрявший в горле комок, гадая, не сглупила ли она, приняв столь опрометчивое для своей дальнейшей жизни решение. Не будет ли Холден против ее желания остаться? Что ей делать, если он попросит ее уйти?

Холден ничего не сказал, и она снова прикусила нижнюю губу. От таких сильных покусываний, губа уже начала кровоточить, но Гризельда ничего не могла с этим поделать. Смущенно отпустив ее, она подняла руку и, проведя пальцем по раздраженной коже, добавила:

— Ему это не понравилось.

Широко раскрытые, пронизывающие глаза Холдена остановились на ее губах, потом снова скользнули к ее глазам, и она уловила его прерывистое дыхание. Ложка выпала из его пальцев, громко звякнув о тарелку и слегка забрызгав красным супом дешевый складной стол.

— Ты останешься?

— Пока не буду уверена, что ты в порядке, — тихо произнесла она, чувствуя себя неловко из-за этих его подсчитывающих символов и наличия любимой девушки. Теперь, повзрослев, они были друг другу практически чужими, и, естественно, он совсем не обязан приглашать ее остаться.

— Ты останешься, — снова сказал он, его голос был уже не таким неопределенным, но все еще ничего ей не говорил.

Она вспыхнула и, отвернувшись от него, оперлась руками о колени, чтобы встать и уйти.

— Это совсем не обязательно. Слушай, если ты не хочешь, чтобы я осталась, я могу…

— Г-гри, — резко сказал он, в голосе послышались гневные нотки.

Она искоса взглянула на него.

— Я хочу, чтобы ты осталась, — он замолчал, словно пытаясь подобрать нужные слова, что еще сказать. — Я хочу, чтобы ты осталась.

Когда Холден посмотрел ей в лицо, его глаза блестели, и он несколько раз моргнул. Дрогнувшим голосом он повторил еще раз:

— Я х-хочу, чтобы т-ты осталась.

Глава 13

Когда Холден доел суп, Гризельда вымыла кастрюлю, тарелку и две ложки и, положив их на сушилку, помогла Холдену подняться на ноги, чтобы он мог воспользоваться ванной комнатой. Сходив в туалет, он остановился перед зеркалом, и невольно поморщился, взглянув на свое лицо.

Оба глаза были жуткого цвета и сильно опухли, щека приобрела черноватый оттенок, а когда он задел ее кончиками пальцев, зверски заныла. Переносицу закрывала повязка с пластырем между бровями и по бокам от ноздрей. Осторожно оторвав пластырь, он тихо выругался от боли и нервно сглотнул, увидев темно-фиолетовый синяк. Каким-то образом он умудрился не разбить губы, но на лице все равно виднелось еще несколько безобразных ушибов, которые теперь уже по большей части зарубцевались, но от этого не стали менее неприглядными.

«Ты выглядишь как гребаное животное. Удивительно, что она вообще не сбежала».

Он перевел глаза на повязку в области сердца, затем на такую же, но побольше, на боку, закрывающую три колотые раны. Содрав ее, он заглянул под бинт. На трех разрезах виднелись аккуратные черные стежки. На одном он насчитал четыре, на другом пять, а на самом большом — семь. Прижав пластырь к коже и невольно поморщившись, он прикрепил повязку обратно и перевел взгляд на грудь. Не совсем понятно, как Илаю удалось ударить его ножом в грудь, но Холден так растерялся, увидев Гри, что Илай, должно быть, напал на него сзади, и Холден даже не понял, как все произошло. Врач сказал, что еще пара миллиметров и удар пришелся бы прямо ему в сердце. Ему повезло.

Повезло, не то слово.

Он жив. И Гризельда жива. Он знал лучше любого доктора. Он знал, что сегодня ночью в целом мире не осталось удачи, потому что она вся — до последней гребаной капли — принадлежала ему.

Открыв дверь, он медленно вышел из ванной и заглянул в спальню. Какая-то идиотская, похотливая его часть очень надеялась, что Гри поджидает его, лежа на кровати с игривой улыбкой, но в комнате было чисто, тихо и пусто.

Он оперся головой о дверной косяк, пытаясь осмыслить реальность, перед тем, как вернуться к ней в гостиную.

Как правило, у Холдена не было эмоциональной связи с женщинами. Физической? Без проблем. Но после Гри он не встречал женщины, способной тронуть его душу. Со сколькими бы женщинами он не спал, конечный результат всегда был один и тот же: когда он кончал, в его сознании вспыхивало лицо Гризельды. Неважно, с кем он был. Неважно, что Гризельда умерла, и что в его фантазиях у нее по-прежнему было лицо подростка, уже одно это, как он знал, выходило за пределы добра и зла. В качестве аргумента можно было бы сослаться на то, что он годами искал кого-нибудь, кто мог бы занять место Гризельды в его сознании, но его воспоминания о ней были слишком неистребимыми, чтобы их вытеснить. Все десять лет она была его самым сильным, самым неистовым, неизбежно подсознательным сексуальным стимулом. Сколько он себя помнил, она была пульсирующим сердцем его сексуальной жизни. Нравилось ему это или нет, но так было всегда.

Почему? Потому что, когда он подростком с бушующими гормонами оказался в ужасных условиях, Гризельда стала для Холдена не только единственным источником утешения и ласки, но и его первым горячим, страстным желанием. День за днем он наблюдал, как ее тело обретало зовущие изгибы, а когда обнимал ее по ночам, чувствовал, как эти изгибы прижимаются к его телу. Она была первой девушкой, взволновавшей его сердце и тело. Она была его семьей, его лучшим другом, его наперсницей и партнером. Он любил ее страстно и безрассудно, и ее трагическая гибель только помогла ему еще больше идеализировать ее в своем сознании и сердце. Она была всем, чего он хотел, всем, что он потерял, и чем-то, чего у него никогда не будет.

И тут неожиданно, спустя десять лет, девушка его мечты оказалась у него, и ему уже было совершенно наплевать на то, что они встретились всего несколько часов назад. Во взрослом возрасте он никогда не испытывал ничего похожего на то, как реагировало сейчас его тело: прерывистое сердцебиение, кровь бешено несется по венам, кожа ждет ее прикосновений, губы жаждут ощутить ее вкус. Он хотел ее физически, всеми возможными способами. Сильно. Немедленно. Он хотел прикасаться к ней, ощущать рядом тепло ее тела, слышать звук ее прерывистого дыхания и чувствовать его на своей шее. Он хотел убедиться, что она на самом деле живая, а не просто красивая и мучительная галлюцинация. И неважно, кем она стала, он ни за что не хотел ее отпускать.

Помимо очень явного и примитивного физического влечения к ней, он снова хотел ее узнать. Он хотел до каждой мелочи изучить ее сердце и мысли, как десять лет назад, когда он умел считывать каждую интонацию ее голоса, любое выражение ее лица. Они были так близки, так созвучны друг другу, что слова были практически не нужны. Все десять лет ему страшно не хватало такой близости. Он отчаянно тосковал по этому чувству. И теперь, когда она оказалась здесь с ним, хотел его вернуть.

Сделав глубокий вдох, Холден повернул в короткий коридорчик, ведущий в сторону гостиной, и попытался успокоиться. Несмотря на страстное желание незамедлительно воссоединиться с ней всеми возможными способами, эмоционально и физически, ему нужно притормозить и попытаться расслабиться. Он ведь не хочет ее напугать, черт возьми! И Холден напомнил себе, что это была не просто какая-то девушка для развлечения или перепиха.

Это была Гризельда, воскресшая из мертвых.

Сделав несколько медленных, неуверенных шагов, он вошел в гостиную и обнаружил, что девушка сидит на краю дивана, наклонив голову вперед, и разговаривает по мобильному телефону. И хотя его первым желанием было сесть рядом, он намеренно встал напротив нее, оставив ей личное пространство, пытаясь читать по ее лицу.

— …Мне очень жаль, миссис Маклеллан, но у меня не так много родных, поэтому я должна остаться здесь на некоторое время и позаботиться о нем. Да, мэм. Ммм. Мой приемный брат, — она помолчала, глядя на Холдена снизу вверх. — Да. Мы давно не виделись.

Холден приподнял брови, как бы спрашивая ее, все ли в порядке. Она пожала плечами, затем снова опустила глаза на колени, но все еще была напряжена.

— Я это понимаю. Я бы никогда не оставила Вас в трудном положении и должна была предупредить заранее, но его травмы — это была ужасная, э-э, авария.

Холден опустился в кресло напротив нее и поморщился, почувствовав, как от этого движения взвыли ребра.

Она выдохнула и, наконец, расслабила плечи.

— О. Хорошо. Спасибо. Это, правда, так… мило с Вашей стороны, — она провела тыльной стороной руки по глазам, хотя интонация ее голоса осталась спокойной и ровной. — Я очень ценю это. Ммм. С ним все будет в порядке. Да. Пожалуйста, поцелуйте ее за меня. Передайте ей, что я обещаю рассказать еще больше сказок, когда вернусь. Да. Хорошо. Пока.

Она взглянула на Холдена и положила трубку. Сначала он решил, что она сбита с толку, но он не был в этом уверен и бесился от того, что не может понять ее лучше.

— Я воспользовалась твоим телефоном, — сказала она. — Надеюсь, ты не против.

— Всё мое — твое, Гри, — снова сказал он.

Она неуверенно улыбнулась, но быстро нахмурилась и снова посмотрела на телефон.

— Мой, э-э… Джона несколько раз звонил, пока он был выключен. И, похоже, оставил пару сообщений. Мне они не нужны. Просто удали их, ладно? Я бы сама их удалила, но не знаю пароль твоей голосовой почты.

— Конечно, — ответил он, забирая мобильный из ее вытянутой руки. Он был теплым после того, как она прижимала его к уху, и Холден сжал телефон пальцами. — Это была твоя начальница?

— Да. И она меня не уволила, — сказала Гри, засмеявшись от удивления. — Она сказала, что найдет замену на месяц и оставит меня на этой работе.

— Месяц, — ему было больно улыбаться, но Холден не мог сдержаться, потому что тридцать дней с ней казались ему настоящим чудом. И, тем не менее, он не хотел на нее давить. — Гризельда, ты останешься здесь на месяц?

— Я… Я не… Я имею в виду, я могу, но я не… — она посмотрела вниз, ее щеки порозовели.

— Останься, — просто сказал он. Слова слетели с его губ, как сотни раз до этого, в подвале Калеба Фостера. Он поймал ее взгляд, и она неуверенно моргнула.

«Останься, — подумал он, размышляя, как было бы здорово, сядь он рядом с ней, тогда он мог бы заправить выбившуюся прядь рыжевато-русых волос ей за ухо. — Останься навсегда. И больше никогда меня не бросай».

— Я останусь ненадолго, — сказала она, вставая и снимая с подлокотника дивана два сложенных полотенца. Разложив их на подушках, она начала разглаживать полотенца руками, таким образом, демонстрируя ему свой потрясающий зад, который на какое-то время отвлек его от происходящего.

— Что это за полотенца? — наконец, спросил он.

Она слегка повернулась, чтобы посмотреть на него.

— Готовлю себе постель.

— Нет, Гри, — сказал он, подавшись вперед и тихо застонав от боли, исходящей от трех ран на боку. — Я буду спать здесь. А ты спи на моей кровати.

От него не укрылась ирония этих слов, поскольку она была в его кровати много, много раз, но ни разу там не спала. Взглянув на него снизу вверх, Гризельда покачала головой, затем взяла тонкое покрывало, которым он недавно укрывался, и положила его поверх полотенец.

— Ты ранен, — ответила она. — И должен спать в своей кровати.

— Она большая, — тихо произнес он. Слова сорвались с губ, прежде чем он понял, что сказал. — П-поделишься со мной.

Она вскинула голову и закусила губу — твою мать — ее голубые глаза смотрели пристально и настороженно.

— Я так не думаю.

— Почему нет? Не в первый раз.

Она склонила голову набок и, поджав губы и скрестив руки на груди, застыла в оборонительной позиции.

— У тебя на руке чересчур много чисел.

— Сегодня ночью я не собираюсь добавлять к ним еще одно.

— Я просто не…

— Г-гри, — произнес он, чувствуя невероятную боль и изнеможение. Он не хотел с ней бороться. Он хотел ощутить рядом мягкость ее тела. Он хотел этой роскоши — заснуть рядом с ней, не опасаясь звука сапог, спускающихся по подвальной лестнице. Он хотел поговорить обо всем, что случилось с ними обоими, но только не этой ночью. Засыпая этой ночью, он просто хотел знать, что она дышит рядом с ним.

— Спи. Просто спи. Возле меня. Рядом со мной. Пожалуйста.

Он ненавидел это неопределенное выражение ее лица, то, как она на него смотрела, будто пыталась его раскусить. Из-за этого он совсем растерялся.

— Я слишком слаб, чтобы сделать что-нибудь еще, — безразлично сказал он, выдавливая легкую ухмылку.

Ее губы дрогнули в ответ.

— Обещаешь?

Он медленно встал, протягивая ей руку. Сердце бешено заколотилось, когда она потянулась к ней, коснулась его своей ладонью, позволив ему обхватить пальцами ее руку.

— Обещаю.

***

Следуя за Холденом в его спальню, Гризельда пыталась не придавать значения своим опасениям относительно того, как быстро все между ними происходит. Прошлым вечером они впервые увидели друг друга спустя десять лет, сегодня днем они встретились, и вот уже этой ночью она собирается спать с ним в одной постели.

И, несмотря на все это, где же еще ей спать? Слишком неодолимым стало желание быть с ним, касаться его, убедить себя в том, что он цел и полон сил. Она пересекла финишную линию утомительного путешествия, и все, чего ей сейчас хотелось, — безопасное и теплое место, чтобы закрыть усталые глаза и успокоить растерянное сердце. Разве может быть место лучше, чем рядом с Холденом, которого она так отчаянно любила, так внезапно потеряла, и о ком безумно тосковала все эти долгие десять лет?

Да, он очень изменился, но остался все тем же Холденом, который любил и боролся за нее. Он все тот же сероглазый, сладко пахнущий мальчик, который делал жизнь сносной, когда она становилась совсем невыносимой. Он все тот же хранитель ее воспоминаний, единственный возможный защитник ее сердца. Для нее потребность делить с ним пространство, чувствовать рядом тепло его тела, была столь же безотчетной, как и у него. Она не хотела выпускать его из виду. Теперь, когда она его нашла, даже сильно изменившегося, она и минуты не могла провести вдали от него. Какая бы неопределенность не ждала их впоследствии, сегодня она хотела ощутить спокойствие от того, что их сердца бьются рядом.

— Ты не откроешь окно? — спросил он, опустившись на кровать и резко выдохнув от боли.

Она выпустила его руку, прошла через маленькую комнату и, открыв окно, распахнула его наполовину. Окно выходило на кирпичную стену другого двухэтажного здания и не дарило ожидаемой прохлады, только звуки маленького американского городка — шум проезжающих мимо машин, прогуливающихся вечером людей, лай собак вдалеке, голоса посетителей расположенного внизу кафе — все это было для того, чтобы не чувствовать себя изолированным в этой комнате. И она поняла всю прелесть этого. Она тоже считала шум толпы самой лучшей колыбельной.

Обернувшись, Гризельда увидела, что Холден лежит поверх одеяла, положив голову на одну из двух подушек и вытянув руки вдоль тела. Глаза его были закрыты, и в тусклом свете прикроватного ночника и всех этих пробивающихся через окно отблесков, он был просто прекрасен.

Он был высоким, более 180 сантиметра ростом. Его вытянутый торс, частично разрисованный татуировками, украшал выразительный рельеф мышц, который сужался книзу зовущей V, скрываясь в расстегнутых джинсах. Он был худым и накаченным, но грудь его была покрыта шрамами, и Гризельда знала, что если он перевернется, их будет еще больше. Звук расстегиваемой пряжки ремня эхом пронесся у нее в голове, и она вздрогнула. Сколько раз он вспарывал Холдену спину?

«Изгони из него нечестие и грех, Господи, и очисти его!»

Чтобы сосчитать, у нее не хватит пальцев на руках. Она поежилась, скрестив руки на груди и стараясь выкинуть из головы голос Калеба Фостера.

Склонив голову набок, она скользнула взглядом по его джинсам вниз к босым ногам, и печально улыбнулась, увидев у него на ступнях такие же серебристо-белые шрамы, что и у нее, прямо там, где в тот страшный день сухие кукурузные листья своими острыми коричневыми концами изрезали им ноги. Одинаковые шрамы, которые всегда будут напоминать им, что она сбежала, а он остался на произвол судьбы.

Как он мог простить ее за то, что она его бросила? Как он вообще может смотреть на нее с нежностью, когда она первой забралась в грузовик, а потом оставила его одного у реки?

«Никогда больше не смей меня ненавидеть. Пообещай».

«Об-бещаю, Гри».

Она стиснула зубы, глаза наполнились слезами.

— Ты будешь всю ночь там стоять и разглядывать меня?

— Может быть, — пробормотала она.

Не существовало никаких инструкций, как себя вести, если вы нашли своего приемного брата, похищенного вместе с вами тринадцать лет назад, с которым жили три года в грязи и ужасе, а потом потеряли, но любили его и каждый день тосковали. Им еще предстояло так много узнать друг о друге. С одной стороны, они так много знали друг о друге, но с другой стороны не знали практически ничего.

— Мне кажется, я в шоке, — прошептала она. — Поверить не могу, что я здесь с тобой. Я не знаю, что мне делать. Ты — это ты, я — это я, но мы совершенно разные. Что будет дальше? Как мы вообще…?

Он открыл глаза, сделал глубокий вдох, затем медленно выдохнул. Подняв руку, он протянул ее Гризельде.

— Иди, приляг.

Она отошла от окна, присев на край кровати. Его пальцы коснулись ее спины, и она повернула голову, чтобы посмотреть на него.

— Я хочу снова узнать тебя, — сказал он, и его серые глаза смягчились. — Я хочу знать, что случилось в тот день на реке, как ты сбежала, куда пошла, и все, что произошло с тобой дальше, пока ты не пришла на тот бой вчера вечером.

— Я хочу того же, — произнесла она, слеза выскользнула из глаза и побежала по щеке.

Его голос стал усталым и серьезным.

— Я хочу знать, удачно ли сложилась твоя жизнь. Я хочу знать, почему сегодня вечером ты решила остаться здесь и не возвращаться домой. Я хочу, чтобы ты…

— Что?

— Я х-хочу, чтобы ты рассказала мне сказку.

Она отвернулась от него, почувствовав, как по щекам скатились еще две слезы. Улыбаясь про себя, она потянулась вперед и погасила ночник. Затем опустила голову на соседнюю с ним подушку, закинула ноги и вытянула их на кровати. Ее плечо прижалось к его плечу, и в тот же миг она снова оказалась в душном, вонючем микроавтобусе, с одной стороны сидел Холден, с другой — Марисоль. Затем время, словно кинопленка, метнулось вперед, и она уже лежала на той отвратительной койке в подвале Хозяина, рядом с ней — избитое тело уставшего и перепуганного Холдена. А затем время сделало очередной скачек, настигнув само себя, и она очутилась здесь, сейчас, в его квартире. Они оба выросли, наконец, встретились, и их руки снова соприкасаются.

Его кожа была горячей, отчасти потому, что был июнь, отчасти потому, что его тело восстанавливалось от тяжелых ран. Было так привычно чувствовать его рядом. Ее веки дрогнули, и она с облегчением закрыла глаза, медленно, тихо выдохнув сквозь губы и позволив, наконец, всему своему телу расслабиться рядом с ним.

— Гри? — произнес он через некоторое время, обернувшись на подушке и глядя ей в лицо.

Она открыла глаза и повернула к нему голову.

— Да?

— Я так устал.

— Я тоже.

— Давай спать.

— Давай.

— Ты жива.

— Жива.

— Ты наконец-то меня нашла.

— Нашла.

— Ты сейчас лежишь рядом со мной.

— Да.

— И это не сон.

— Нет.

— И ты будешь здесь, когда я проснусь?

— Обещаю.

— Хорошо, — сказал он и закрыл глаза. — Расскажешь мне сказку, перед тем как я засну? Я всегда так ждал твоих рассказов, когда мы, э-э… когда м-мы б-были…

Его голос затих, и она услышала, как он, по ее давнишнему совету, сделал глубокий вдох. Она поняла, что таким образом он пытался контролировать свое заикание, и еще кое-что, от чего ей вдруг стало так радостно и в то же время так грустно, что она задержала дыхание, изо всех сил стараясь не расплакаться.

— Когда ты покинула меня, по ночам стало так темно.

— Я сейчас расскажу, Холден, — сказала она, слегка дрогнувшим голосом.

Его рука прижималась тыльной стороной к ее руке. Он развернул ее и, привычным движением обхватив ее ладонь своей, переплел их пальцы. И ее пальцы вспомнили. И сердце вспомнило. И у обоих появилось чувство, что они, наконец, вернулись домой.

— Давным-давно, — начала она. — Жила-была принцесса по имени…

— Гризельда, — пробормотал он с закрытыми глазами, уже в полусне.

Из уголка ее глаза выскользнула слеза и медленно скатилась к волосам.

— Нет, — улыбнувшись, сказала она, и вслед за первой слезой побежали новые. — Луна. Принцесса Луна.

Глава 14

— Холден, у меня идея, — Гризельда бросила быстрый взгляд на крыльцо, где в тени дремал Хозяин, затем снова присела на корточки, вновь и вновь роя землю небольшой лопаткой. — В последнее время было очень сухо. По-настоящему сухо.

Скользнув глазами по крыльцу, Холден опустился рядом с ней на корточки, от чего закрепленная на его щиколотке цепь тихо звякнула. Она заметила, что его левый глаз уже не выглядит таким опухшим, но немного поменял цвет, и на загорелом, веснушчатом лице образовалось уродливое пестрое пятно из оттенков голубого, лавандового и желтого.

— И?

— И это значит, что уровень воды в реке понизится. Мы сможем увидеть камни.

— В к-к-какой р-р-реке?

— В Шенандоа, Холден. Я все думаю о том дне, когда он вез нас сюда. Мне кажется, до нее отсюда не более пары километров.

Холден вздрогнул, быстро направив свое внимание на лежащий справа от него мешок с семенами, и Гризельда в очередной раз прокляла себя за свою прямоту. Упоминания о Шенандоа всегда расстраивали Холдена. Но им необходимо бежать. Ей сложно было это объяснить, но в последнее время у нее было чувство, что Хозяин поставил крест на их перевоспитании. Он стал спокойнее, но его лицо приобрело холодное и злое выражение. Она со страхом думала о том, что он сделает, если решит, что они уже безнадежны. Они должны найти способ сбежать.

Когда он ответил, то заикался сильнее обычного, и она сразу поняла, что Холдену вспомнился день их похищения.

— Ч-ч-четыре километра? В-в-восемь километров? Ты даже не знаешь сколько. Гри, п-п-пешком это довольно много. Б-б-босиком.

Они уже давно выросли из своей старой обуви, а новой у них не было. Впрочем, с другой стороны, за последнюю пару лет их ноги стали жестче и выносливее.

— Холден, дыши, — она поймала его взгляд. — Нам надо уходить. Я думаю, это наш шанс.

— К-к-когда?

— Послезавтра. В воскресенье утром. В это время он всегда уходит на целый час.

— Он нас д-д-догонит.

— У нас будет сорок пять минут форы.

— Н-н-не хватит.

— Должно хватить. Мы должны сделать это, Холден. Помнишь, о чем ты меня спрашивал? Не трогает ли он меня как-то по-особенному?

Холден вскинул голову и впился в нее глазами.

— Он ч-ч-что, п-п-прикасался…

— Нет. Нет, не так, — она покачала головой. — Нет. Но его проповеди становятся все короче. Побои становятся все тяжелее. Я боюсь… Я боюсь, что он…

— Убьет н-н-нас, — закончил Холден.

Гризельда кивнула.

— Гри, а ч-ч-что если у-уровень в-в-воды б-б-б-б-б…, — он сделал глубокий вдох через нос и, задержав его, громко выдохнул, — …будет с-слишком высоким? Я н-не умею плавать.

Холден практически никогда не плакал, как бы плохи ни были их дела. Поэтому, когда из его увлажнившихся глаз сорвалась слеза и, скатившись вниз по грязному лицу, шлепнулась между ними на землю, у Гризельды дрогнуло сердце. Она протянула руку и быстро поймала следующую, вытирая ее пальцами.

— Он не будет слишком высоким. Сейчас сухо. Дождя не было уже восемь дней. Он как обычно принесет нам завтрак. Потом поедет в церковь. Мы выберемся сразу, как только стихнет шум его грузовика.

— А к-к-как же, э-э, з-замок?

— Ну, сегодня утром, пока ты еще спал, я немного в нем поковырялась. Доски в подвальных дверях стали совсем мягкими от всего того снега, что выпал этой зимой. Думаю, когда он уйдет, мы возьмем молоток или какой-нибудь другой инструмент и проделаем в них дыру. Мы просто должны быть готовы и действовать быстро.

Она знала, что ее план не надежен. Им предстояло преодолеть длинный путь к реке. По меньшей мере, несколько километров, и это еще, если она правильно запомнила направление. Но если им удастся добраться до реки и пересечь ее, Каттер потеряет их след. Они выйдут к лесу на другом берегу и побегут дальше. Будут бежать, пока не окажутся совсем далеко, пока не поймут, что они в безопасности, пока…

— Ладно, — Холден прерывисто дышал, но когда Гризельда подняла глаза, его взгляд был твердым, а слезы исчезли.

Она быстро улыбнулась, решив не показывать ему, как ей страшно.

— У нас получится. Я обещала, что найду способ нас спасти. Это я во всем виновата. Это я…

— Н-н-нет, Гри. Ты не виновата, — он покачал головой, его серые глаза отчаянно всматривались в ее лицо. — Г-г-гри, что бы ни случилось, я х-х-хочу, чтобы ты знала… я л-л-люблю…

— Рут и Сет!

Глаза Холдена широко распахнулись, он резко отпрянул от нее. Под пронзительное бряцание закрепленной на его щиколотке цепи, он быстро встал и потянулся за мешком с семенами, просыпав на землю его содержимое. Он вновь опустился на корточки, отчаянно пытаясь собрать рассыпавшиеся семена обратно в мешок.

— Что я тебе говорил про праздные руки, ты, мразь поганая?

Хозяйские сапоги загрохотали по ступенькам крыльца и направились к ним. Сердце Гризельды ушло в пятки, она отвернулась от Холдена и стала как можно скорее рыть в земле небольшие ямки. Трясущимися руками она пыталась делать грядки прямыми и ровными.

— Тебе меня не одурачить, Рут. Я видел, как вы сидели нос к носу со своим кровным братом, грязная ты девка. Замышляя дерзости и непристойности!

«О, Боже, пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста, только не сегодня. Пожалуйста, оставь нас в покое».

— Склоняешь моего брата к жизни в грехе, за которую нет прощения. Нашептывая ему в уши свои развратные секреты.

Гризельда опустила голову, слезы обжигали ей глаза, когда она почувствовала, как из-под ее потертого розового купальника вниз по бедру стекает моча.

Насколько она могла судить, он стоял прямо позади нее. Затем она услышала звук расстёгивающейся пряжки его ремня и, выронив лопатку, наклонилась вперед, обхватив дрожащими руками голову и прижавшись лбом к земле.

— Она н-н-не в-в-виновата.

Сапоги Хозяина, стоявшие совсем рядом с ее скорчившимся, трясущимся телом, резко развернулись, чиркнув каблуками по земле.

— А ну, повтори?

— Она н-н-не в-в-виновата, сэр. Ей н-н-нужны были семена, а я их р-р-рассыпал. Она всего лишь помогала мне их с-с-собрать.

Гризельда затаила дыхание. Стало так тихо, что она никак не могла понять, что происходит вокруг, но все равно приготовилась к удару ремня по спине. Она заслонила голову, сжавшись как можно сильнее и уткнувшись лицом в землю.

— Она ослепляет тебя своими дьявольскими штучками, Сет, — голос мужчины был задумчивым, почти ласковым от сожаления. — Я вижу, как это повторяется раз за разом. Ты почти потерян для меня.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она услышала, как Хозяин развернулся и побрел от них медленными и неуверенными шагами. Она продолжала сидеть, сжавшись в клубок, пока до нее не донесся звук включившегося двигателя грузовика, и тогда она, наконец, распрямилась, почувствовав затекшие мышцы, а между ног — насквозь промокший купальник.

Она посмотрела на Холдена. Он держал в руках мешок с семенами, уставившись на подъездную дорожку, где после такого поспешного отъезда хозяйского грузовика осталось облако пыли.

— Нам нужно срочно отсюда убираться, Гриз, — без запинки сказал он. — Нужно срочно убираться.

***

Во сне Холден притянул ее к себе. Когда он проснулся, то держал ее в объятьях, прижимаясь сердцем к ее спине, его губы почти касались теплой кожи ее шеи. Впервые за долгое время, он не проснулся посреди ночи в холодном поту, от гремящего в ушах, как эхо ружейного выстрела, слова «Бегггииии!». Он уснул, держа ее за руку, слушая сказку о принцессе Луне, которая завидовала миледи Звезде, была влюблена в короля Солнце… и проснулся, держа Гризельду в объятьях.

Он согнул колени, повторяя форму ее тела и обнимая сзади, эрекция неприятно давила в натянутую, грубую ткань его джинсов, но он не придал этому значения, потому что любой дискомфорт стоил удовольствия держать ее в объятиях. И хотя лицо уже не беспокоило его так, как вчера, его раны на теле все еще болели и постоянно ныли. Он старался лежать совершенно неподвижно. Если он пошевелится, она тоже может пошевелиться. И может уйти.

Не смотря на то, что он жил с Гри три долгих года, и много раз прижимал ее к себе, он никогда не мог позволить себе роскоши спать рядом с ней, просыпаться рядом с ней, поэтому теперь он упивался этим самым первым драгоценным — теплом, покоем, соприкосновением. И он злился, что все это ограничится всего одним месяцем.

— Доброе утро, — произнесла она низким хриплым голосом и, сделав глубокий вдох, коснулась грудью его руки.

— Ты все еще здесь.

— Я же обещала.

— Сколько сейчас времени? — спросил он, закрыв глаза и уткнувшись в тепло ее шеи.

— Я не знаю.

— Это хорошо? — прошептал он.

Она повернулась в его объятиях, положила голову на руку и убрала за плечо свои рыжевато-белокурые волосы. Сжав ее бедро, на котором все еще покоилась его рука, Холден притянул ее ближе к себе. Он снова ощутил в животе это неясное, глубокое, тяжелое чувство, что и вчера, когда она стояла у подножия лестницы, глядя на него снизу вверх — это чувство, что его жизнь закончится, он и дня не сможет вынести, не взглянув на нее. От этого его двадцатитрехлетнее сердце отчаянно забилось в сильном желании и томлении. У него перехватило дыхание.

— Это даже лучше, чем хорошо, — сказала она, и ее дыхание обожгло его губы.

Она смотрела на него своими ясными, голубыми глазами, и он по привычке отвел взгляд, потому что голубые глаза долгие годы терзали его сердце. Понадобится некоторое время, чтобы привыкнуть к взгляду этих глаз. Вместо этого он уставился на ее губы, такие розовые и пухлые, и безумно хотел ее поцеловать, но здравый рассудок одержал верх. «Не дави на нее», — предостерегал он. Пока он не узнает, кто они друг для друга, он должен дать ей личное пространство и свободу, чтобы понять, чего она хочет.

— Где ты была, Гри?

— В Шенандоа. Потом в Чарльзтауне. Потом в Вашингтоне, сейчас по большей части в Мэриленде.

— По большей части?

— Я работаю в Джорджтауне.

— Чем ты занимаешься?

— Я няня, — когда она это произнесла, уголки ее губ приподнялись. — Маленькой девочки по имени Пруденс. Ее отец — конгрессмен.

— Влиятельные друзья.

— «Друзья» — это слишком громко сказано.

— Но они хорошо к тебе относятся? Макелланы?

Она напряглась.

— Откуда ты…?

— Вчера вечером ты разговаривала с ней по телефону и назвала ее имя. Миссис Маклеллан, верно?

Она сделала глубокий вдох, словно выбрасывая это из головы, и он почувствовал, как ее тело расслабилось.

— Верно.

— Гри? Ты думаешь, я бы не нашел тебя, если бы у меня была хоть какая-то возможность узнать, где ты? Меня бы ничто не остановило, — его голос сорвался, и он сглотнул вставший в горле ком. — Но до вечера этой субботы я был уверен, что ты мертва.

Он замолчал, моргая глазами и пытаясь справиться с голосом.

— Я никогда тебя не искал. Прости меня за это. Черт, прости меня за то, что я ему поверил.

— Тебе не за что извиняться, — прошептала она. Ее голос был таким нежным в их хрупком маленьком коконе раннего утра.

— Я должен был догадаться, что он лжет.

— Ты был ребенком. Наверное, ты был до смерти перепуган.

«Рут мертва, братишка, и можешь сказать мне спасибо за то, что я положил конец ее неправедной жизни. Она никогда больше не будет искушать тебя своими пороками».

От воспоминания об этом Холден вздрогнул.

— Он снится мне, — прошептала Гриз, ее глаза казались утомленными и испуганными. — Почти каждую ночь.

— А прошлой ночью?

Она кивнула.

— Мы были в саду. Говорили о том, как уйти… сбежать.

Холден вспомнил этот разговор, будто он был только вчера.

— Раньше мне снилась ты. На реке. Почти каждую ночь.

— Раньше?

— Может, еще и будешь, но прошлой ночью ты мне не снилась. Видимо… в-видимо, увидев тебя живой, почему-то… Я не знаю. Я просто спал.

Она наклонилась вперед и прижалась лбом к его лбу.

— Мне так жаль, что я не могу просто выбросить его образ из головы, не слышать звук пряжки его ремня… Левит…

— Перестань. Н-не надо, — Холден попытался сильнее прижать ее к себе, но это было невозможно, поскольку она уже лежала вплотную к нему. — Он м-мертв, Гри. Калеб мертв. И н-никогда больше не сможет причинить нам вреда.

— Что? — она поспешно и резко втянула в себя воздух, затем выдохнула, дрожа всем телом. — Он… он умер? Когда?

Холден скользнул рукой по ее бедру, затем вверх по талии, руке, и, наконец, остановился на ее лице, накрыв ладонью ее щеку и ласково проводя большим пальцем по влажной нежной коже.

— Не так давно. Его сбил автомобиль в Орегоне. Его больше нет, Гри.

Она немного протиснулась вниз, уткнувшись головой ему в шею, у нее подрагивали плечи, пока она тяжело и прерывисто дышала. Ее тело сотрясали безмолвные рыдания, и это просто убивало его по двум причинам: во-первых, потому так плачут только дети, которые хотят скрыть свои слезы, а во-вторых, потому что Калеб уже шесть лет как был мертв, а она так не могла обрести покоя, даже не догадываясь, что его больше нет.

— Я искала в официальных записях о смерти, — сказала она. — В Интернете. В библиотеке. Я раз за разом вбивала в поисковике «Калеб Фостер», но никогда ничего не было…

Холден отклонился назад, осторожно скользнув пальцами в ее волосы.

— Его звали не Фостер. Он взял себе фамилию Вест. Калеб Вест.

— О, — кивнув, произнесла она. Слезы все еще текли по ее лицу. — Калеб Вест.

Гризельда вдохнула через нос, издав прерывистый резкий звук, переходящий в рыдания.

— Я не могу перестать плакать. Я даже не знаю, почему плачу. Я ненавидела его. Мне совсем не жаль.

— Ты почувствовала облегчение, — прошептал Холден, поглаживая ее золотистые волосы.

— Да, я… На самом деле, — она сделала еще один глубокий, неуверенный, порывистый вдох. — Как ты узнал? Что он умер?

Внезапно его горло сдавило от подкатившего комка. Он попытался его сглотнуть, но у него не получилось.

— Как… — произнесла она. — Тебе было… семнадцать.

Она отпрянула, нахмурив брови и пристально вглядываясь в его лицо своими полными слез глазами. Весь ее вид выражал растерянность и замешательство.

— Подожди. Почему… Холден, ты все еще был… с ним?

Он перевернулся на спину, убрав руку от ее волос и уставившись в потолок. От этого движения у него разболелся бок. И грудь тоже. Слава Богу, лицо сегодня уже не так сильно болело. Закрыв глаза, он положил ладонь себе на грудь и почувствовал, как вдыхают и выдыхают воздух его легкие.

— Холден? — сказала она.

— Хмм?

Она немного подвинулась, и когда он открыл глаза, смотрела на него с мрачным выражением лица, опершись головой на согнутую в локте руку.

— Что ты… В смысле, ты все еще был с ним? В семнадцать лет?

Он повернулся и взглянул на нее, стиснув челюсти и сжав пальцами кожу на груди.

— Да, — пробормотал он, и его собственный голос показался ему совершенно безжизненным.

— Ты остался с ним? — потрясенно спросила она.

— Да.

— О, — она взглянула на него из-под полуопущенных ресниц и слегка приоткрыла губы, затем откинулась на спину, и он быстро понял, что ни одна часть ее тела больше не касается его. После продолжительного молчания, она тихо произнесла:

— Я рада, что он мертв.

И Холден, который все это время боялся вздохнуть, ответил:

— Я тоже.

***

Гризельда не знала, почему ее так поразило известие о том, что Холден оставался с Калебом еще четыре года после ее побега, но это было именно так. Это ее потрясло. Это ее огорчило. Да это практически ее раздавило. Ведь наверняка у семнадцатилетнего парня была куча возможностей для побега, однако, он ими не воспользовался. Он жил с их тюремщиком и мучителем, пока Калеб Фостер не умер. Это было просто непостижимо. И она очень сомневалась, что хочет знать, почему он это сделал. Она очень сомневалась, что сможет его понять, если он остался с Калебом по собственной воле, а если его каким-то образом вынудили это сделать, то ей вряд ли удастся вынести его рассказ об этом. Долгие годы она пыталась узнать, что произошло с Холденом, но сама скорее склонялась к мысли, что он убит или, сбежав в какой-то момент от Калеба Фостера, снова обрел себя и встал на ноги, как многие герои ее сказок.

Оказалось, он действительно обрел себя. Но не потому, что сбежал и начал новую жизнь. Нет. Прожив четыре года с Хозяином, он решил стать кем-то по имени Сет Вест.

Внезапно до Гризельды дошло, как мало она знает о взрослом Холдене. У нее похолодели пальцы, и засосало под ложечкой. Она скользнула к краю кровати и рывком опустила ноги на пол. Она и впрямь ждала, что взрослый Холден будет точной копией того мальчика, которым он был в тринадцать лет? Задумавшись, она закусила губу. Да, ждала. Но он оказался не таким. Он стал совсем другим человеком, и из-за этого ситуация кажется ей сложной, запутанной, досадной и опасной.

Считала ли она, что он может ей навредить? Нет. Хотя и знала, что он способен на чудовищное насилие, и никто ей не гарантировал, что он не применит его к ней, в глубине души она была уверена, что он не причинит ей вреда.

Но она безумно любила человека, которым был Холден много лет назад. Мучивший ее вопрос, от которого ей буквально хотелось расплакаться, заключался в том, полюбит ли она Холдена, если узнает его теперешнего? Потому что она этого хотела. Она отчаянно хотела любить Холдена.

— Г-гри, — тихо произнес он.

— Дыши, — не задумываясь, прошептала она.

Он послушался. Сделал глубокий вдох, затем со слабым стоном выдохнул.

— Я д-должен начать с самого начала. Только так ты поймешь.

Она почувствовала тяжесть во всем теле и невыносимую усталость перед тем, что ей предстояло узнать.

— П-посмотри на меня. И-известие о том, что ты жива, стало для меня н-настоящим чудом, и…

Она не повернулась.

— Я просто не знаю, что…

Ее мысли оборвал громкий стук в дверь, она встала, глядя вниз на Холдена, по-прежнему лежащего на спине.

— Мне открыть?

— Кто там?! — заорал он. Его голос, полный гнева и раздражения, был таким громким, что Гризельда вздрогнула.

— Сет?

Голос, доносившийся в спальню Холдена из гостиной, был едва различимым, но, как только Гризельда услышала имя «Сет», ее глаза уткнулись в пол, и это неприятное, нервозное чувство в животе усилилось.

— Да? — крикнул он.

— Это Квинт! Принес тебе немного еды.

Застонав, Холден уперся ладонями в одеяло и медленно сел, затем поднял ноги и поставил на пол босые ступни.

— Я пойду открою, — сказала Гризельда. — Не торопись.

Радуясь возможности на несколько минут оторваться от Холдена, она направилась в гостиную и отперла дверь. Квинт стоял в прихожей, держа в каждой руке по коричневому пакету.

— Доброе утро, Гризельда, — вежливо произнес он.

— Доброе утро.

Он посмотрел ей в глаза, затем, заметив что-то — или кого-то — у нее за плечом, отвел взгляд в сторону.

— Сет. Как поживаешь?

— Лучше чем вчера, хуже, чем завтра, — хрипло сказал он. — Заходи, Квинт.

Глава 15

Этим утром находиться рядом с Гризельдой было все равно, что идти по минному полю.

Холден знал, что она потрясена тем, что он так долго оставался с Калебом. Черт, не то чтобы, он сам не испытывал относительно этого смешанных чувств. Но ей стоило хотя бы дать ему шанс объяснить, каково ему было — каково ему было в тринадцать лет остаться в этом мире в полном одиночестве. Ни родителей, ни бабушки, ни Гри.

Для него не имело никакого значения, куда ему идти и с кем. Ему было плевать. Вся его жизнь казалась такой унылой, такой лишенной какой бы то ни было доброты и счастья, что ему было абсолютно насрать даже на то, что его зовут Сет, и он так или иначе вынужден корчить из себя младшего брата Калеба. Его не волновало, что почти до пятнадцати лет он спал пристегнутым наручниками к изголовью кровати, вытянув вверх руку. Его не волновало, что другие старшеклассники звали его «тупицей», потому что, когда в шестнадцать лет его зачислили в старшую школу, у него было всего четыре класса образования. Его не волновало, что Калеб целыми днями пил. Его не волновало, что с тринадцати лет у него не было никого и ничего, кого он бы мог любить.

Ему было плевать, потому что все, кого он любил, уже были мертвы или убиты.

Угарный газ.

Сердечный приступ.

Ружейный выстрел.

Их не стало. Их всех не стало.

Забота о ком-то еще причиняет боль. Забота о ком-то еще всегда заканчивается разочарованием. И поскольку Калеб нисколько не заботил Холдена, то был для него просто идеальным спутником. Тех, кого он любил больше нет, и Холден дышал, а его жизнь ничего не стоила и ничего из себя не представляла. Жизнь была просто набором движений, пока он не присоединится к тем, кого потерял. И для этих движений были необходимы только пища, вода, сон и воздух. Поэтому, да. Он остался с Калебом, потому что Калеб давал ему еду и воду. Калеб не приставал к нему, когда Холден спал. Он едва разговаривал с Холденом, а когда и разговаривал, Холдену было плевать на все, что он говорил.

К тому же Калеб убил Гризельду.

И Холден ненавидел его с ужасной и отчаянной страстью, даже не смотря на то, что Калеб оставил его в живых.

— Сет, хочешь, я все это уберу? — спросил Квинт, зайдя в квартиру и поставив пакеты на кухонный стол.

— Я уберу, — сказала Гризельда. Она подняла глаза, поймав взгляд Холдена. Он попытался смягчить выражение своего лица, но она слишком быстро отвернулась и не оценила его стараний.

— Эээ… Можно, эээ… можно мне с тобой поговорить? — тихим шепотом спросил Квинт, указывая на коридор.

— Да, — Холден взглянул на разбирающую продукты Гризельду. — Спасибо, Гри.

— Угу, — пробормотала она, стоя спиной к нему.

— Я сейчас в-вернусь.

— Ага.

Он бросил не нее последний, горящий взгляд, затем повернулся к двери. От всех этих резких движений бок и грудь снова начали болеть, а лицо ныло, как черт знает что. Он последовал за Квинтом в прихожую и закрыл дверь своей квартиры, взглянув на человека, который, с тех пор как он пять лет назад приехал в Чарльстаун, стал ему практически вторым отцом.

— Я, эээ… — Квинт снял с головы грязную кепку с надписью «Джон Дир» и потер ею всклокоченные седые волосы. Он поглядел на Холдена, потом отвел глаза. — Я…

— Выкладывай уже, Квинт.

Квинт снова посмотрел на него, пристально глядя Холдену прямо в глаза.

— Я знаю, кто ты.

На лице Холдена не дрогнул ни один мускул.

— Да? И кто я?

Квинт поморщился, смущенно потерев затылок.

— Ты тот пропавший ребенок. Ты и она.

Холден сделал шаг назад и, согнув ногу, оперся ступней на стену позади него.

— С ч-чего ты это взял?

Квинт пожал плечами.

— Такое имя как Гризельда не забудешь. Особенно, когда ее похитили всего в шестнадцати километрах отсюда. «Х» у тебя на руке… это Холден, так ведь?

В ответ он молча уставился на Квинта.

— Я запомнил из-за этих букв Х и Г. Говорили еще, что вы двое были вроде современных Гензеля и Гретель. Холден и Гризельда (прим. в английском языке имя Гензель и Холден начинаются с одной буквы «Н». Поэтому начальные буквы имен полностью совпадают: Hansel — Gretel. Holden — Griselda).

Холден облизнул губы, затем стиснул их зубами, от чего его рот превратился в тонкую, сжатую линию.

— Даже представить себе не могу, что вам… — Квинт замолчал, глядя на Холдена печальными серо-голубыми глазами. — Даже представить себе не могу, что вам двоим пришлось пережить. Мне, ээ… Мне ужасно жаль, что так произошло.

Откашлявшись, Холден сделал глубокий вдох и опустил ногу обратно на пол.

— Н-не очень люблю об этом вспоминать.

— Ты не видел ее с тех пор? С тех пор как она… сбежала?

Как бы он ни любил Квинта, их отношения с Гризельдой он считал неприкосновенными, и не собирался стоять здесь с ним и сплетничать об этом, как пара старух.

Его взгляд стал холодным, и он отвернулся.

— Я признателен тебе за продукты, но…

— Черт, Сет, ты всегда такой вспыльчивый. Стой, подожди секунду. Я не хочу лезть в ваши дела.

— Тогда…

— Прошлым вечером Чик выиграл пару сотен. Он видел, что стало с твоим лицом, и уже весь город знает о… о том, как Илай бросился на тебя с этим чертовым ножом. Он просил Клинтона передать тебе, чтобы ты взял пару недель отпуска с сохранением половины зарплаты. Какое-то время ты можешь не выходить на работу.

Честно говоря, Холден о своей работе даже ни разу не вспомнил. Раз Гризельда собиралась задержаться здесь на месяц, он останется с ней, и если это означает потерять работу, значит, так тому и быть.

— Мне нужен месяц, — сказал Холден.

— Он не предлагал месяц, черт меня дери.

— И, тем не менее, мне нужен месяц.

Квинт покачал головой.

— Я ему скажу.

— Ладно, тогда…, — он посмотрел на Квинта, как бы спрашивая: «Ну что, мы закончили?», и повернулся, чтобы открыть дверь.

— Сет, этот мудак, ее парень, звонил мне прошлой ночью, наверное, раз десять.

Холден застыл, затем повернулся к Квинту, прищурив глаза.

— Он все еще здесь?

Квинт пожал плечами.

— Не знаю. Держу пари, он такой ссыкун, что не пойдет искать меня, и, уж тем более, не пойдет искать тебя. Но и ты не можешь драться, Сет. Не в таком состоянии. Сейчас ты еще слишком слаб.

Вот это новости. Холдену и в голову не приходило, что ему придется драться с Джоной, но если задуматься, Гри не очень-то распространялась о своем парне, отключила телефон, попросила его удалить сообщения. Он что, обидел ее? Причинил ей боль? Черт, если кто-нибудь хоть пальцем тронет эту женщину, Холден его убьет.

— Сет. Притормози.

— Если этот х-хрен к ней хотя бы приблизится…

— Он не приблизится.

Квинт полез в карман и вытащил комплект из двух ключей на простом брелоке.

— Ты ведь знаешь, как добраться до моего загородного дома, верно? Рядом с Беркли-Спрингс.

Холден посмотрел на ключи и кивнул. Квинт снова пожал плечами.

— Ну и… Уезжай из города на пару недель. Побудь немного со своей… с ней. Приди в себя.

Он потянулся за ключами, потрясенный и безумно благодарный.

— Спасибо, Квинт. Я просто не знаю, как…

— Если бы не ты, Клинтон давно бы уже был мертв, — сказал Квинт, положив руку на плечо Холдена. — Ты вправил ему мозги. И ты, и эта девочка, через что вы прошли… В общем, я рад сделать это для тебя, сынок.

Холден с благодарностью кивнул Квинту, однако он очень сомневался, что после сегодняшнего утра Гри захочет поехать с ним в удаленный охотничий домик. Идея казалась Холдену очень привлекательной — уехать в тихое, безопасное место, чтобы снова узнать ее. Ни парня-придурка. Ни Джеммы. Мобильный почти не ловит. Они могли бы просто спокойно говорить и гулять, спать и есть. Снова узнать друг друга, вспомнить все то, что они любили, и навсегда отпустить то, что причинило им боль. Если бы он только мог уговорить ее поехать.

Квинт сжал его плечо, затем отпустил его.

— Могу добавить, что Джемма просто в бешенстве. Вчера вечером она заходила в «Мешок и утку» и трепалась о твоей, э-э, о твоей гостье.

Холден тяжело вздохнул. Он знал, что с его стороны нечестно уезжать из города, не поговорив с Джеммой, но он также знал, что она, скорее всего, не сможет понять ничего из того, что он должен ей сказать. Квинт видел его насквозь.

— От меня она никогда не узнает, где ты, — сказал он, посмеиваясь про себя и спускаясь вниз по лестнице. — Береги себя, Сет.

— Холден, — окликнул он своего друга.

Квинт остановился и, обернувшись, кивнул.

— Холден.

***

Возня с продуктами была всего лишь предлогом, чтобы чем-то себя занять и держаться подальше от Холдена. Прошлой ночью, после того, как его дыхание стало глубоким и даже размеренным, она несколько часов разглядывала его лицо, пытаясь отыскать в разбитом лице взрослого мужчины того мальчика, а когда, наконец, нашла, тихо расплакалась. В его загнутых, как звездные лучики, ресницах, в веснушках, которые были почти не видны из-за кровоподтека у сломанного носа, в маленькой коричневой родинке слева над губой. Она смотрела в его лицо до тех пор, пока у нее не начали слипаться глаза. Тогда она перевернулась, прижавшись спиной к его груди, и довольно вздохнула, когда он потянулся к ней во сне и притянул ее ближе к себе.

Нежность его глаз и мягкость голоса говорили ей о том, что она по-прежнему очень много для него значит. Поняв это, она испытала огромное облегчение, но в глубине души все еще боялась. Потому что Гризельда давно забыла, что это значит, кого-то любить.

Кроме Майи, к которой Гризельда была глубоко привязана, и Пруденс, которую любила легкой любовью взрослого к ребенку, она никого близко не подпускала к своему сердцу. У нее не было других друзей. Ей нравилась Сабрина Маклеллан, она очень уважала ее, но их отношения оставались сугубо профессиональными. А Джона? Его она презирала.

И вот теперь она была здесь с Холденом, и в ее жизнь снова вошла любовь, вот только она не знала, как ее найти, определить, развить в себе и удержать. Это пугало ее, потому что все, кого она когда-либо любила, — мать, бабушка, Холден — в конечном итоге ее покинули. И Холден оказался совсем не тем, кем был раньше. Он изменился. И это тоже очень ее пугало.

Она снова призадумалась о том, не будет ли лучше и безопаснее просто вернуться домой. Она могла бы тихонько спуститься по лестнице, позвонить Джоне за счет вызываемого абонента, и он приедет и заберет ее. Он, конечно, ее малость изобьет, но потом заведется и некоторое время будет с ней очень милым. Завтра утром она снова выйдет на работу в рубашке с длинными рукавами, и Майя, как всегда бойкая на язык, будет закидывать ее вопросами о выходных Зельды в Западной Вирджинии. Ее пустая, бессмысленная жизнь просто потечет дальше.

Или она может рискнуть.

Она может рискнуть и остаться. Выяснить, кем же стал Холден, разобраться с их прошлым, определить их будущее.

Ее руки, нервно складывающие и разглаживающие на кухонном столе пустые продуктовые пакеты, замерли.

Их… будущее.

Она несколько раз зажмурила глаза, стараясь не поддаваться панике, но паника уже началась. Гризельда никогда не задумывалась о своем будущем, не надеялась на него и не планировала. Она не читала те брошюры местных колледжей, что дала ей миссис Макеллан; она не мыслила категориями брака или детей. Будущее было роскошью, которую могли себе позволить люди с целями, поддержкой и любовью. Гризельда жила. Она ела, пила, дышала, работала, спала. Она не строила планы на будущее.

И все же, это слово с такой легкостью проникло ей в мозг, будто что-то в ее голове или сердце, уступило и каким-то образом разрешило ей принять это слово, задуматься и впервые за всю ее взрослую жизнь всерьез над ним поразмыслить.

— Гри?

Она подскочила, испугавшись внезапного звука его голоса. Она даже не слышала, как Холден вернулся в квартиру.

— Да? — сказала она, прижав ладонь к бешено колотящемуся сердцу.

Его идеальные губы скривились в насмешке.

— Не хотел тебя напугать.

— Ты меня не напугал, — ответила она, и, почувствовав, как уголки ее собственных губ дернулись вверх, поняла, что говорит чистую правду. Любовь. Перемены. Будущее. Эти вещи ее пугали. Но Холден? Нет. Холден никогда не сможет стать истинной причиной ее страха, независимо от того, какой выбор он сделал после их жизни в подвале. Даже те несколько часов, которые они провели вместе, сказали о нем достаточно того, что она узнала, вспомнила, поняла. Когда-то давно он хранил в своих ладонях ее сердце, раз за разом заслонял своим телом, смягчал ее истерзанную душу, когда уже не оставалось никакого утешения. И те же самые руки, что защищали ее в детстве, вчера ночью обнимали ее, когда она спала. Этим утром она проснулась в крепких объятьях этих рук. И что бы там не случилось, каждой клеткой своего существа она точно знала, что не боится Холдена Крофта.

— Ну, это хорошо, — сказал он. На его губах все еще держалась та легкая улыбка, от которой ее сердце пело и рвалось из груди.

— У Квинта все в порядке?

— Да. Все нормально. Он, э-э, дал мне вот это, — Холден разжал пальцы и показал ей комплект ключей.

— Ключи?

— От своего охотничьего домика. Он в часе езды от города или около того.

Он быстро облизал губы, и что-то глубоко внутри Гризельды сжалось горячей спиралью.

— Он сказал, что мы можем пожить там несколько недель. Уехать отсюда.

— Только ты и я?

— Гриз, — сказал он, — я знаю, что выгляжу немного, э-э, иначе. Г-грубовато. И я знаю, что ты расстроена тем, что меня зовут Сет и что я остался с Калебом. Но я хочу получить шанс узнать тебя, и чтобы ты узнала меня. И, ладно, если тебе не п-понравится, я не собираюсь удерживать тебя силой. Я тебя отпущу.

«О Боже, Холден, Никогда не отпускай меня».

— Но сначала я хотел бы рассказать тебе о себе, — он слегка распрямил спину. — Я хотел бы п-попробовать.

Он нервно сглотнул, по-прежнему глядя на нее, и она почувствовала, что тонет в его глазах. Они все еще были опухшими и в ссадинах, но такими знакомыми и нежными.

— Я знаю, что выгляжу совершенно сломленным, но…

— Холден, — сказала она, остервенело моргая глазами, потому что чувствовала, что вот-вот расплачется, и ей было просто чертовски тяжело. — Ты сломлен или остался прежним?

Он сверкнул на нее глазами, крепко стиснул зубы и тяжело задышал. Он, так же как и она, отчаянно пытался скрыть слезы.

— Я с-сломлен, — наконец, прошептал он. — Но думаю, что смог бы снова стать прежним.

Она даже не попыталась стереть скатившуюся по щеке слезу. Коротко кивнув, она протянула ему свою дрожащую руку.

— Так давай это выясним.

Глава 16

Гри приготовила ему тарелку хлопьев и печеные яблоки, настояв на том, чтобы он сел за кухонный стол и дал ей собрать в дорогу кое-какие вещи. Он сказал ей, где лежит спортивная сумка, и каждый раз, когда ее голова появлялась в гостиной, она спрашивала его, где найти что-нибудь еще. Он был вынужден отдать ей должное — она очень основательно подошла к делу, упаковав полотенца, постельное белье, туалетную бумагу. Ну, на всякий случай. Когда он ей об этом сказал, она остановилась, и ее красивое лицо скривилось в усмешке.

— Я думаю, это во мне говорит няня, — призналась она, и ее щеки порозовели.

— Ты со мной нянчишься? — спросил он, положив в рот очередной кусок фрукта и подумав, что печеные яблоки никогда не были такими сладкими.

Закатив глаза и покачав головой, она вернулась в коридор и стала энергично копошиться в шкафчиках ванной комнаты. Ему пришло в голову, что она наверняка наткнулась на ту большую пачку «Троянс», что он купил, когда в последний раз был в «Уолмарт» (прим. «Trojans» — самая популярная марка презервативов в США). И хотя он искренне ненавидел себя за такие мысли, но невольно понадеялся, что, может, она незаметно закинет парочку в его сумку. Ну, на всякий случай.

Он не совсем понял, что изменилось за время между его признанием, что он остался с Калебом, и ее желанием поехать с ним в дом Квинта, но у него хватило ума ее об этом не спрашивать. Он вот-вот останется с ней наедине на несколько недель, и это единственное, что имело значение.

— Прежде чем мы поедем, я поменяю тебе повязки, — прокричала она из коридора, и он слегка усмехнулся про себя, положив в рот последнее яблоко и принимаясь за хлопья. Черт, да она командовала в точности, как раньше, и это ему нравилось, потому что было так знакомо, что чуть не пробудило в нем желание расплакаться. Вместо этого он сунул в рот ложку хлопьев и медленно прожевал, наслаждаясь звуками снующей по его квартире Гризельды.

Через двадцать минут, посуда уже была вымыта, его раны перевязаны, сумка собрана, а он запирал за собой дверь своей квартиры. Гризельда набросила через плечо спортивную сумку и взяла в руки два коричневых пакета, заполненных едой и другими вещами.

Пока она спускалась перед ним по лестнице, он восхищался, насколько она сильная и самостоятельная: разобрала продукты, приготовила ему завтрак, собрала сумку, застелила постель и прибиралась в квартире, потом занялась его ранами и заново упаковала продукты. Она все делала умело, с готовностью, словно играючи, безо всяких жалоб и не требуя благодарности, что делало ее совсем непохожей на всех остальных женщин, которых он когда-либо знал.

Он задавался вопросом, а что если этому в какой-то мере способствовали годы, проведенные с Калебом, когда их жизнь напрямую зависела от силы и трудолюбия? С марта по ноябрь они каждый день, с семи утра до пяти вечера, работали в саду. С ноября по февраль они работали в амбаре, консервируя фрукты и овощи, которые сами же заботливо выращивали в теплое время года. Один или два раза в неделю Калеб загружал в кузов своего грузовика несколько ящиков, а, когда через несколько часов возвращался в стельку пьяным, ящики уже были пусты и готовы к следующей погрузке.

Холден не мог говорить за Гризельду, особенно после всех этих лет, но для него работа была настоящим благословением. По большей части, когда они молча работали, Калеб их не трогал, и поэтому, вызывая в памяти те дни, если ему, конечно, удавалось абстрагироваться от страха, Холдену вспоминалось чувство полной и ничем не нарушаемой общности с Гризельдой, каждый час, каждую минуту, каждый день. Дни сливались в однообразии работы, но, по крайней мере, они были вместе, и для него это обстоятельство не только значительно облегчало жизнь, но и в некотором смысле, сделало те дни особенно ценными.

— Ты справишься с лестницей? — спросила она, оглянувшись на него.

Он вышел из глубокой задумчивости и кивнул. Хотя его бок, грудь и лицо по-прежнему очень болели, все было не так ужасно, как вчера, к тому же Адвил, который он принял, пока она меняла повязки, начал снимать боль. Если он двигался медленно и осторожно, боль уже не была такой невыносимой.

— Где твоя машина? — спросила она, открывая дверь у подножья лестницы.

Наклонив голову влево, он сказал:

— За углом. Раздолбанный Форд пикап.

Когда он подошел к ней сзади, она вышла за дверь и свернула на тротуар. Но внезапно ее бодрые шаги замедлились, и Гри резко остановилась у входа в переулок. Один из пакетов с продуктами чуть не выскользнул у нее из рук, но в последний момент она подхватила его и прижала к себе. Рывком она повернула голову и в замешательстве взглянула на него, широко распахнув глаза и в ужасе приоткрыв рот.

Он вздрогнул, секундой позже все прочитав на ее лице.

«Блядь».

Однажды она уже сидела в этом грузовике.

***

Как только Гризельда посмотрела за угол, она сразу узнала этот грузовик по выцветшей наклейке на заднем бампере с надписью «Бар Розин сарай». Это был грузовик Калеба Фостера. Тот самый, на котором он их похитил.

Большую часть своей жизни она неосознанно искала эту наклейку на заднем бампере каждого едущего впереди красного грузовика, на каждой дороге, на каждой автомагистрали, везде, где только ей приходилось ехать. И вот он здесь. Стоит в переулке на парковке в Западной Вирджинии, будто все время тут был.

— Это же его… его…

— Больше н-не его, — раздался сзади голос Холдена. — Он мой.

— Ты сохранил его грузовик? Тебе понадобился его… — она замолчала, пристально вглядываясь ему в лицо. От учащенного дыхания у нее закружилась голова, ладони вспотели, и продукты снова начали выскальзывать у нее из рук.

Поморщившись от боли, он забрал у нее пакеты и поставил их на тротуар, затем бережно обхватил ладонями ее лицо. Его серые глаза смотрели на нее с нежностью и сочувствием.

— П-послушай меня, Гри. Он больше не его. Он мой. И я его забрал, потому что мне было, э, семнадцать и у меня ничего не было, а он хорошо с ним обращался. Я вернулся на нем сюда из Орегона. И да, пожалуй, если честно, я ос-ставил его, потому что у меня от тебя не осталось ничего, кроме воспоминаний… и одно из этих воспоминаний, как ты сидела рядом со мной в этом грузовике. Так что, да. Я с-сохранил его. Но он не его. Он мой.

Пока он говорил, она неотрывно смотрела ему в глаза, в поисках последней надежды, и, когда она почувствовала ее в его словах, ее сердце перестало бешено колотиться.

Он сохранил его из-за нее.

Он оставил у себя этот грузовик, потому что когда-то давно, в самый ужасный день их жизни, она двадцать минут сидела в этом грузовике, держа на коленях щенка. И хотя Холден умолял ее не залезать в этот грузовик, все равно последовал за ней.

И от этого у нее так защемило сердце, что перехватило дыхание, и она опустила голову ему на плечо, уткнувшись лицом ему в шею. Руки, сильные и надежные, обхватили ее, прижав к его груди, и она, наконец, расслабилась, прислонившись к нему и закрыв глаза. Сегодня утром ему не удалось принять душ, но после завтрака он, как мог, вымылся в ванной комнате, и теперь от него пахло печеными яблоками, мылом и потом. Жар, исходящий от его шеи, обжигал ей губы, и она, не задумываясь, подалась вперед и прижалась губами к его коже.

Он судорожно выдохнул, затаив дыхание и застыв на месте, и только его пальцы медленно сжались в кулаки у нее за спиной.

У нее в животе разливалось плавящееся, огненно-жидкое тепло, от чего ее глубокие и потаенные мышцы сжались от страстного желания, а соски напряглись и прижались к его груди. Сквозь ткань джинсов она почувствовала, как сделалась твердой его плоть и настойчиво толкнулась ей в бедро. Она отпрянула, но затем снова прижалась губами к месту на его шее, где лихорадочно бился пульс.

Из самой глубины его горла вырвался приглушенный, сдавленный стон, вызвав слабую, но волнующую вибрацию под чувствительной кожей ее губ. Наконец он вздохнул и тяжело задышал, обдавая жаром ее ухо, от чего у нее по спине побежала дрожь.

— Холден, — прошептала она сквозь частое и прерывистое дыхание.

— Гриз, — тихо произнес он низким голосом, от чего у нее в босоножках непроизвольно сжались пальцы.

— Мы должны, хм… мы должны… — ее губы были так близко к его шее, что каждый раз, когда она произносила слово «мы», они порхали по его коже, словно поцелуи, легкие, как взмахи крыльев бабочки.

— Да, — хрипло выдохнул он, не предпринимая никаких попыток ее отпустить, но при этом разжав пальцы и плотно прислонив их к нижней части ее спины.

Она сглотнула. Из-за густого тумана жгучего, мучительного желания она чувствовала жар и головокружение. На чисто физическом уровне, в ее сознании промелькнула мысль, каково это было бы — быть с Холденом, и, когда она представила, как прижимается своим обнаженным телом к его телу, как он целует ее губы, а его руки исследуют все изгибы и впадинки ее тела, как в нее вколачивается твердая плоть между его бедер, ее сердце бешено застучало, забилось напротив его сердца.

В этом вопросе он был гораздо искушеннее нее, но если судить по переполняющей его глаза нежности, он явно заботится о ней и хочет ей угодить. При этой мысли все внутри нее заполнилось жаром и влагой и, когда она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на тесно прижатых к ней крепких выпуклостях его тела, пытаясь представить, каково это — касаться их без одежды, то почувствовала, как намокли ее трусики.

Наконец в дело вмешался ее обеспокоенный и уже изрядно перегретый мозг, обрушив на ее сознание остатки здравого смысла, словно ведро ледяной воды.

Вот уж что им с Холденом совсем не было нужно, так это усложнять их долгожданную встречу сексом.

«К тому же, — донимал ее безжалостный разум, — у него есть девушка… и дохрена зарубок на руке».

Она отстранилась от него, открыв глаза и приводя в порядок голову.

— Я думаю, нам пора.

Он откашлялся, его серые глаза, потемневшие почти до черного цвета, напряженно метались по ее лицу и, наконец, бесцеремонно остановились на ее губах.

— Да.

— Извини за это, — произнесла она, чувствуя, как краснеют ее щеки, и не находя себе места от того, что ей безумно нравится то, как он не может оторвать взгляда от ее губ. — Ты сохранил этот грузовик из-за меня, и это… Я не знаю. Это и огорчает меня, и радует, и… совсем сбивает с толку.

— Ты сбита с толку? — спросил он, по-прежнему крепко прижимая ее к себе, и слегка поменяв при этом свое положение, так, чтобы его эрекция упиралась не в бедро, а прямо в низ ее живота. — Чем же?

Ее веки чуть дрогнули, и ей стоило большого труда не толкнуться бедрами ему навстречу.

— Мне кажется… То есть, мне кажется, что в моих чувствах… какой-то бардак. Я рада тебя видеть… Я рада, что ты в порядке… Я…

— Ты что? — спросил он, оторвав, наконец, свой взгляд от ее губ и посмотрев ей прямо в глаза.

— Я… — сбивчиво начала она, затем зажала зубами нижнюю губу.

— Перестань так делать, — не сводя с нее глаз, тихо прорычал он.

Она оставила в покое губу.

— Дыши, — вымолвил он.

Она сделала глубокий вдох.

Он опустил руки и сделал шаг назад, по-прежнему сверля ее глаза своим пронзительным взглядом.

— Ты права. Нам пора.

Отвернувшись от нее, он подошел к водительской стороне грузовика, открыл дверь и осторожно забрался внутрь.

***

«Блядь».

«Блядь, блядь, блядь. Черт».

Он метнул взгляд в зеркало заднего вида и увидел, как она подняла два пакета с продуктами и аккуратно поставила их в один из ящиков, закрепленных в кузове грузовика амортизирующим тросом. Гри уложила спортивную сумку в другой ящик, затем развернулась спиной к грузовику, уперев руки в бедра. Ей нужно время подумать. Он прекрасно это понимал.

Бросив взгляд на череду подсчитывающих знаков у себя на руке, он понял, что ни одна из вытатуированных на его коже меток — ни одна — даже отдаленно не напоминала то мгновение, что он только что пережил с Гризельдой. И, Боже мой, они ведь даже не целовались. Ее губы всего на несколько секунд едва коснулись его шеи. Если они когда-нибудь… Боже, если они когда-нибудь…

Он поморщился, поправляя свои штаны и пытаясь расслабиться. Снова взглянув в зеркало заднего вида, он подумал, не происходит ли с ней то же самое. Когда она поцеловала его второй раз, он почувствовал, как прижались к его груди затвердевшие, словно камешки, вершины ее сосков. Вне всякого сомнения, она завелась так же, как и он.

«Блядь».

Он так сильно хотел ее — каждый дюйм его тела нетерпеливо пульсировал, ожидая ее прикосновений — и все же… и все же….

В некоторых аспектах Холден слишком быстро повзрослел, но в остальном оставался совершенно незрелым. Он это знал о себе. Он это признавал. Свою жизнь он, по большей части, терпел, а не проживал. У него была дерьмовая работа на заводе и паршивая квартира, он то спал со светом, то просыпался от собственного крика. У него был скромный банковский счет и очень мало друзей. Он дрался с другими мужчинами ради спортивного интереса, из-за неослабевающей ярости. Он использовал женщин для собственного удовольствия и был Джемме хреновым парнем, потому что теперь, черт возьми, уже понятия не имел, что значит любить кого-то еще, ставить чужие интересы превыше своих.

Но, несмотря на все плохое, что он о себе знал, он также знал, что Гризельда оказалась той, ради которой он снова захотел жить. Гризельда оказалась той, ради которой он захотел стать лучше.

Между ними было так много сложностей, каждую минуту появлялись совершенно новые эмоции и хрупкое доверие, которым он не мог рисковать. Первый раз в жизни он увидел за телом саму женщину, и ее чувства — ее душа — были ему намного важнее, чем его член. Если он с ней облажается, ему может больше не представиться другого шанса. Ставки слишком высоки.

Кроме того, он даже не знал, заслуживает ли ее. И прежде чем она всецело будет принадлежать ему, он должен убедиться, что ее достоин. Тому, кому посчастливилось быть с Гриз, включая его самого, сперва необходимо ее завоевать.

Очередное его напоминание о том, что она сама должна решить, чего хочет, и поэтому он должен предоставить ей свободу действий и время, немного остудило его к тому моменту, когда Гризельда, наконец, открыла пассажирскую дверь и запрыгнула в кабину грузовика.

Пристегиваясь ремнем безопасности, она робко ему улыбнулась, щеки у нее все еще были пунцовыми, а глаза широко распахнутыми.

— Извини меня, — сказала она.

— Не надо извиняться.

— Мне не стоило этого делать.

— Все в порядке, Гри.

Она еще больше покраснела.

— Ладно, я обещаю, что впредь буду держать свои губы при себе.

Он насчитал на своем теле как минимум двадцать мест, где ее губы были бы на много предпочтительнее, чем «при ней», и прямо сейчас все эти места бешено пульсировали, требуя ее внимания. Но он не стал спорить. Холден скрыл свою дрожь, повернув ключ в замке зажигания и пробудив к жизни двигатель старого грузовика, а потом положил руку на сиденье и начал сдавать назад.

Гризельда опустила стекло.

Через десять минут Чарльзтаун исчез из зеркала заднего вида, и впереди замаячил пригород Западной Вирджинии.

Глава 17

Очень скоро Гризельда заснула на соседнем сиденье, и пока Холден ехал мимо сочных зеленых полей и раскидистых деревьев, растущих по обеим сторонам западного шоссе номер 9, то и дело невольно бросал на нее осторожные взгляды.

Он был вынужден признать, что весьма странно второй раз в жизни снова оказаться с ней в этом грузовике, и не мог не вернуться мыслями в тот день, когда они сидели в нем впервые. Он поджал губы, вспомнив первые обращенные к ним слова Калеба — тогда Холден впервые понял, что попал в ловушку к сумасшедшему: «Рут. Если ты снова заставишь меня столько ждать, я сдеру с тебя шкуру».

Холден понял, что с Калебом Фостером что-то не так, сразу, как только его увидел. В третьем классе начальной школы, где он учился, проводилась программа «Опасный незнакомец», и мать всегда предупреждала его о том, как неразумно садиться в машину к посторонним людям. Вот только…что главным образом происходит, когда твоя жизнь переворачивается с ног на голову, и тебя помещают в приемную семью? Все вокруг чужие, но ты вынужден сделать их частью своей жизни. Тебе сообщают, что они — твои приемные “мать” и “отец”, даже если до этого ты их ни разу в глаза не видел, даже если они так напились, что забыли накормить тебя ужином. Тебя обязали жить в их доме, спать в кровати, которую они тебе выделили, и следовать их неведомым правилам. Тебе более-менее настоятельно рекомендовали всем сердцем довериться совершенно незнакомым людям.

Поэтому Холден понимал, почему Гри охотно пошла с Калебом после случившегося между ними рокового недопонимания. И что с того? Где-то в глубине души, он знал, что произойдет, если он сядет в этот грузовик, но не мог смотреть на то, как она уходит с Калебом совершенно одна. Она уже слишком много для него значила.

Когда он впервые увидел Гризельду, в самый первый вечер в доме Филлманов, она стояла в коридоре возле их с Билли комнаты. У нее в руке была зубная щетка, и он догадался, что она шла в ванную, но остановилась у дверей его спальни и стала наблюдать за тем, как Билли издевался над ним, отобрав у него отцовскую бейсболку Балтимор Ориолс, потом ударил его и обозвал дебилом за то, что он заикался. Ее голубые глаза сверкнули гневом, маленькие ладони сжались в кулачки, и Холден понял — он понял — что она будет очень много для него значить. Ее возмущение придало ему смелости сопротивляться, потому что он не хотел, чтобы она сочла его каким-то хлюпиком, который позволяет старшим ребятам собой помыкать.