Никогда не отпущу тебя

«Это не честно», — тихо шепнуло сердце, прервав ее внутренний монолог.

Пройдя поляну, она направилась в лес и пошла влево, на шум журчащего где-то поблизости ручья.

«Его тоже похитили, по твоей вине! — напомнило ей сердце, — и он вытерпел гораздо больше положенных ему побоев».

Он держался очень храбро, но она знала, что ему было также страшно, как и ей. Он пытался сбежать, но ему не удалось, а ей повезло. По сути дела, его снова похитили, на этот раз совершенно одного, его лучший друг мертв, и нет никого, кто мог бы его утешить. Он сказал, что чувствовал себя опустошенным, мертвым внутри, и Гризельда ему верила. Из глаз потоком хлынули слезы, как только она представила себе его тонкие запястья, прикованные наручниками к рулю грузовика, к кровати в мотеле, свобода так близка, но не возможна. Он напомнил ей, что ему было всего тринадцать лет, ещё ребенок. И он потерял всё и всех, кто имел для него хоть какое-то значение. И да, он мог сбежать и, как она предлагала, вернуться в систему патронатного воспитания, но он был прав. Она вздрогнула, вспомнив руку миссис Филлман на бедре у Билли тогда в парке. Холден, с его светлыми волосами и типично американским лицом в веснушках, оказался бы легкой добычей.

Калеб Фостер кормил его, давал крышу над головой, не бил и, в конце концов, позволил ему ходить в школу, как обычному ребенку.

Она не думала, что это была счастливая жизнь, но, так же как и он, прекрасно знала, что всё могло быть гораздо хуже.

Звук бегущей воды стал громче, и она вышла к ручью, который искала, — совсем небольшой, всего, наверное, метра четыре в ширину, и не глубокий, но прозрачный и чистый, с большими камнями на берегу. Она села на один из них, сняла босоножки и опустила ноги в воду.

«Я заставлю тебя кончить. Я буду обнимать тебя, пока ты спишь. Я изменюсь для тебя. Я буду жить для тебя. Я никогда тебя не отпущу»

Поверила ли она ему?

«Я такой же, как прежде. Ты делаешь меня прежним».

После таких откровений о Калебе Фостере, может ли она ему доверять?

«Я всегда любил тебя, Гри».

Она рыдала, и ее тело ожило, вспомнив о том, с каким благоговением он к ней прикасался, смотрел на нее, занимался с ней любовью.

«И ты не бросишь меня?» — спросил он.

И она ответила ему: «Никогда».

И она не лукавила.

Она слишком долго держалась в надежде его отыскать, и найти его было слишком чудесно, слишком правильно, слишком хорошо, чтобы сейчас просто взять и отказаться от него, только потому, что он поддался какой-то гребаной разновидности Стокгольмского синдрома. Она может допустить, что он испытывает к Калебу Фостеру определенную признательность за то, что тот сохранил ему жизнь.

И вдруг ее осенило.

Несмотря на все то, что Калеб Фостер с ними сделал, она была вынуждена признать, что тоже чувствует к нему некоторую благодарность.

Она была благодарна за то, что Калеб в этот же день не застрелил Холдена. Она была благодарна, что он заботился о Холдене, от чего Холден не сбежал и в конечном итоге не оказался в какой-нибудь гребаной приемной семье, где сломили бы его дух. Она даже была даже благодарна за то, что Калеб так хорошо обращался со своим грузовиком, и Холден смог вернуться на нем в Западную Вирджинию.

Она всегда была твердо уверена в том, что Калеб — неисправимое чудовище, он и был чудовищем, и все же ей следовало признать, что для Холдена все могло оказаться гораздо хуже. Его могли убить. Его и дальше могли мучить и подвергать насилию. Его могли заморить голодом, сделать объектом торговли или подвергнуть куче других немыслимых ужасов. Вместо этого, как справедливо заметил Холден, его кормили, давали крышу над головой, уже не избивали и не домогались. И он выжил.

Ее губы дернулись в возражении, поскольку она презирала Калеба и не хотела его очеловечивать, однако стоило ей только принять такой ход мыслей, и она уже не могла остановиться. Тот Холден, который занимался с ней сегодня любовью, в некоторой степени тоже являлся результатом заботы, полученной им от Калеба за долгие годы их разлуки, и за это она тоже могла быть ему благодарна.

— Все еще злишься?

Вздрогнув, она обернулась и увидела, что позади нее стоит Холден.

— Я же сказала тебе не ходить за мной, — сказала она, снова переводя взгляд на ручей.

— Думаю, я не умею следовать чужим указаниям.

— Очевидно, — сказала она, снова надев сандалии и встав лицом к нему. Он набросил на себя фланелевую рубашку с длинными рукавами и застегнул ее на две пуговицы, но ноги у него по-прежнему были босые, а джинсы расстегнуты.

Он слегка прищурился и посмотрел на ручей.

— А если бы ты тут на кого-нибудь наткнулась? На какого-нибудь охотника-извращенца, который бы захотел причинить тебе боль?

Она бросила на него косой взгляд.

— Ты, может, и чувствуешь себя получше, но у тебя все еще два ушибленных ребра. Ты не в том состоянии, чтобы быть моим защитником. Ты слаб.

— Черта с два, — сказал он, и его глаза вспыхнули.

Она фыркнула. Ей вовсе не хотелось быть с ним грубой, просто ей требовалось какое-то время, чтобы понять всё, что с ним случилось и каким образом это сделало из него человека, которым он теперь стал.

— Меня бесит, что ты с ним остался, — сказала она.

— Я знаю. Меня иногда тоже.

— Но я могу тебя понять. То, что миссис Филлман делала с Билли… Я рада, что с тобой этого не случилось.

— Гри, я вовсе не испытывал к нему теплых чувств, — осторожно проговорил он, подавшись к ней. Он обнял ее за талию, притянув к своей груди, и она не воспротивилась.

— Я был потерянным ребенком. И да, он был злом, но, на мой взгляд, он был наименьшим злом из всех возможных.

Он вздохнул ей в волосы, крепко прижимая к себе.

— Поэтому я остался.

— Я не хочу тебя за это осуждать.

— Тогда не осуждай, — произнес он. Некоторое время они стояли в молчании, прежде чем Холден снова заговорил. — Я не слаб. Я хочу заботиться о тебе, Гри.

— Я и сама могу о себе позаботиться, — тихо сказала она, не желая окончательно капитулировать.

— Я сильный, — прошептал он возле самого ее уха. — Позволь мне сделать это вместо тебя.

От тепла, идущего от его груди, она полностью расслабилась, дорожа чувством его надежного покоя, запоминая ощущение его ласковых объятий. Положив голову ему на плечо, она взглянула на реку.

— Мне так много нужно осмыслить, Холден. Столько всего разом изменилось.

— Ну, так не торопись, — сказал он, одной рукой поглаживая ей спину. — У нас, наконец, есть время, Гриз, и я н-никуда не уйду.

Глава 22

Минуты превращались в часы, часы в дни, и под конец второй проведенной вместе недели, их жизнь начала обретать свою собственную хрупкую самобытность, свой неуверенный, робкий ритм.

Днем Гризельда сидела в кресле-качалке на маленькой террасе, записывая в свой новый блокнот сказки, которые потом читала вечером Холдену. По вечерам он разжигал в камине огонь, и пока она читала, сидел рядом с ней на диване, обнимая ее за плечи и время от времени целуя в макушку.

Каждый день они гуляли по лесу, рассказывая друг другу о том, что произошло с ними за то время, пока они были в разлуке. Иногда делились счастливыми воспоминаниями о годах, прожитых вместе: о временах, когда они наблюдали за дикими зверями, заходившими во владения Калеба Фостера; об их Днях рождениях, которые тихо отмечали в темном подвале; и о том, как пару раз Калеб споткнулся об их цепи и на несколько часов терял сознание.

Они держались за руки. Они целовались. Они обнимались и хохотали. Они обнимались и плакали.

Много раз они ходили на маленький ручей, чтобы опустить ноги в прохладную воду, перекусить на камнях и искупаться нагишом. Не раз Гризельда хватала одежду Холдена и бежала через лес в дом, запрыгивала в кровать, и он догонял ее там, запыхавшуюся и потную, хихикающую и совершенно голую.

Его раны быстро зажили, и к началу второй недели его лицо уже выглядело совсем как обычно, не считая нескольких небольших пятен желтого цвета, и хотя для полного выздоровления ребрам требовалась еще пара недель, они больше не болели. Врач сообщил Холдену, что швы у него на ранах рассосутся дней через шесть, и действительно, так все и произошло. Он, конечно, не выздоровел на все сто процентов, но, определенно, всё к этому шло. Ему не удалось возобновить свои тренировки — Гризельда ему это запретила — но он нашел в доме топор и жутко захотел выйти на улицу и нарубить немного дров, поработать мышцами, вновь почувствовать себя сильным и здоровым.

Особенно после того как он наконец-то прослушал сообщения, оставленные на телефоне этим гребаным мудаком, ее бывшим парнем. Он проверял свои сообщения, не читая, удалял СМС-ки от Джеммы и отвечал Клинтону, который спрашивал, как у него дела. Он помнил просьбу Гризельды не слушать сообщения Джоны, когда будет их удалять, но любопытство оказалось сильней, и он все равно прослушал.

Лучше бы он этого не делал.

В недоумении слушая, как полный ненависти голос Джоны обзывал Гри сукой, пи*дой, бл*дским мусором, Холден в бешенстве сжимал кулаки, из последних сил сдерживая смертоносный порыв сейчас же запрыгнуть в грузовик, поехать в Мэриленд, найти этого кретина, разбить ему морду и переломать все пальцы. Ему стало любопытно, как еще Джона проявлял свою агрессию по отношению к Гризельде. Он что, сделал ей больно? Избивал? Если Холден когда-нибудь узнает, что Джона в гневе хоть пальцем ее тронул, ему лучше уже сейчас начинать поглядывать по сторонам, потому что Холден непременно его найдёт.

Внимательно прослушав сообщения, он отправил на номер Джоны СМС:

«Она с тобой порвала. Если ты еще раз к ней приблизишься, я тебя прикончу, *баный ты ушлёпок. Сет»

После этого Джона обрушил на Холдена нескончаемый поток сообщений, изобилующих всевозможными ругательствами. Он присылал их по паре в день, в основном по ночам, обзывая Сета с Гризельдой самыми последними словами. Холден больше их не читал, но достаточно сказать, что он в любой момент был готов надрать Джоне задницу, если им когда-нибудь не посчастливится встретиться лично.

Холден не забыл, какой хреновой была до этого сексуальная жизнь у них обоих — он спал с любой, кто раздвинет ноги, лишь бы изгнать из своей жизни образ Гризельды, а она жила с этим полным идиотом, который, по всей видимости, ни капли ее не уважал и не имел ни малейшего понятия, какой удивительной женщиной ему посчастливилось обладать.

Холдена страшно беспокоило, что Гризельда вообще могла пустить в свою жизнь — и да, в свою постель — такого типа, поскольку он считал, что она заслуживает гораздо большего. Ну, уж точно, кого-то получше этого Джоны. Даже получше него самого, всего-навсего, скромного заводского рабочего и звезды местного бойцовского клуба. Холдена бесило то, что ему практически нечего было ей предложить, но чем больше времени он с ней проводил, тем больше он хотел это исправить. Он хотел стать для нее всем: ее самым близким другом, ее доверенным лицом, её опорой, её супругом, её любовником.

Её любовником.

С той минуты, как она вернулась в его жизнь, Холден хотел её так, словно, если они будут спать вместе, соединять их тела самым интимным из всех возможных способов, то это непременно свяжет их навеки. И в некотором смысле это сработало. Узнавать, какие именно прикосновения ей нравятся, двигаться внутри нее, наблюдать за ее лицом в момент наивысшего наслаждения — из-за глубины его чувства к ней, это было для него чем-то, чего он никогда раньше не испытывал. И когда она спала обнаженная, свернувшись, рядом с ним, положив голову ему на грудь и разметав мягкие золотистые волосы по его коже, Холден ощущал в душе просто удивительный, не ведомый ему доселе покой.

И все же он чувствовал ее нежелание полностью отдаться тому, что между ними происходит, и понимал, что это может значить для них обоих. Когда он пытался поговорить с ней о том, что будет после того как закончится их месяц вместе, она намекала, что им следует наслаждаться временем, которое у них есть. Когда он упоминал колледж, она улыбалась, но не хотела продолжать эту тему. Когда он спрашивал ее о жизни в Мэриленде и Вашингтоне, она сознательно уходила от ответа, расхваливая Маклелланов и свою подругу Майю, неизменно переводя разговор на него, словно ее обычная жизнь была запретной темой.

Он знал, что они воссоединились лишь на пару недель, но ему не терпелось узнать — и да, возможно, без достаточных на то оснований — верит ли она в их совместное будущее. И, хотя ее чувства к нему казались искренними, его приводило в отчаяние, что когда он говорил ей о своей любви, она явно не верила, что это навсегда.

У него было еще две недели, чтобы убедить ее в том, что это не просто небольшая передышка в их убогой жизни, после которой они оба вернутся к действительности. Холден на самом деле верил, что этот месяц их воссоединения, когда они могли спокойно проводить вместе время, узнавать и любить друг друга, станет началом их новой жизни. И он сделает все, что угодно, чтобы убедить ее и в этом.

— Ты уже проснулся? — спросила она, ее голос был все еще глухим от сна.

— Меня разбудил солнечный свет, — ответил он, поглаживая ее по волосам.

— Ммм. Как приятно.

— Чем сегодня займемся?

— Мммм, — пробормотала она, все еще полусонная. — По большей части, этим.

Он усмехнулся с низким, удовлетворенным урчанием. Она немного поерзала рядом с ним, и его член сразу ожил, с каждым ударом сердца все больше наливаясь и пульсируя.

— Может, сходим в город? — спросила она, потеревшись грудью о его грудь.

— Конечно. Если хочешь.

— Я хочу, — промурлыкала она и, скользнув губами к его груди, втянула в рот его сосок.

— Ах, — хрипло выдохнул он, и ей в бедро тут же уперлась его твердая эрекция. — Гриз, если не хочешь, чтобы я вошел в тебя, лучше перестань.

Она помедлила, поглядев на него, ее голубые глаза были еще сонными, но ласковыми.

— Конечно, я хочу, чтобы ты вошел в меня. Да если бы я только могла, я бы навсегда тебя там оставила. Так ты никогда не был бы от меня дальше… меня самой.

Это был один из редких намеков на их будущее, поэтому он взял и бережно сохранил его у себя в памяти. Опрокинув ее на спину, он оперся на локти и посмотрел на нее сверху вниз.

— Как мы вообще нашли друг друга?

— Ну, ты дрался на поле. Пришла я.

— Это был один шанс на миллион.

Она поедала глазами его лицо, потом, ненадолго остановившись на его глазах, взглянула на его скулу.

— Мне очень не нравится, что ты дерешься.

— Я перестану.

— А деньги?

Их хрупкое уединение стало возможно благодаря тем нескольким сотням долларов, что он заработал на последнем бое, и они оба об этом знали.

— Я что-нибудь придумаю.

Она кивнула и, выдавив из себя слабую улыбку, мрачно взглянула на его губы. Он быстро понял, что означало это выражение лица: неуверенность, неопределенность, сомнение.

— Гри, я справлюсь. Ради тебя, ради нас. Я с этим разберусь.

— Я знаю, что справишься, — ответила она, но ему показалось, что он ее не убедил.

— Ты должна мне верить.

— У меня это плохо получается, — сказала она, слегка выгнув спину, от чего ее груди прижались к его грудной клетке, отвлекая его внимание. Он знал, что именно этого она и добивалась.

— Ну, так поработай над этим, — посоветовал он, неспешно вращая бедрами, а затем отвел их назад, чтобы его член оказался именно там, где ей хотелось.

— Хорошо, — произнесла она, облизав губы, от нетерпения ее зрачки расширились, и глаза стали почти черными.

Он медленно скользнул в нее, пристально глядя ей в глаза, наблюдая за тем, как они сначала распахнулись, сузились, а затем дрогнули и закрылись, ее голова уперлась в подушку, а рот приоткрылся, жадно ловя губами воздух. Он тоже это чувствовал — всё это: влажное тепло, говорящее о том, что она готова, едва уловимую неровность стискивающих его стенок ее внутренней плоти, чудо единения их тел, чувство покоя от максимально возможной близости, возбуждение от того, что безраздельно владеет ею, и ей это нравится.

— Я тебя люблю, — проговорил он сквозь прерывистое дыхание. Ему хотелось, чтобы она открыла глаза. — Пока мы вместе, мы со всем справимся. Я… я всё для тебя сделаю.

Она облизнула губы и снова вжалась головой в подушку, когда он почти полностью вышел, а затем погрузился в нее вновь.

Задыхаясь от стонов, она скользнула пальцами по испещрённой шрамами коже его спины, зарылась ему в волосы и, потянувшись вверх, прижалась губами к его губам. Холден ускорил темп, вторгаясь языком ей в рот, в то время как его плоть неустанно сливалась с ее плотью.

Почувствовав, как напрягаются его мышцы, как становятся все громче стоны, вырывающиеся у нее из груди, он потребовал:

— Скажи мне, Гри. Скажи это.

— Я… — с трудом произнесла она, ловя губами воздух, и громко вскрикнула, когда стенки ее внутренней плоти стиснули его член, затягивая его все глубже своими пульсирующими сокращениями. — О, Боже, я люблю тебя!

От ее слов у него запылали глаза и, в последний раз ворвавшись в нее до упора, он выкрикнул ее имя и сдался, полностью отдаваясь наслаждению.

***

— Ты действительно хочешь поехать в город? — спросил он у нее несколькими минутами позже.

Гризельда скользнула к краю кровати и перекинула ноги на пол.

— Мм-хм. У нас заканчивается еда, и веришь или нет, а мне нужен еще один блокнот.

За последние две недели сочинение сказок стало для нее почти такой же необходимостью, что и Холден, давший ей цель, которая наполнила ее жизнь смыслом и небывалым наслаждением. В дополнение к разнообразным героям, которых она придумала для Холдена и Пруденс — Принцессе Солнечный свет и Принцессе Луне, Принцу Сумраку, Принцессе Туче, Миледи Звезде и Королю Солнцу — она создала сказочный мир, в котором все эти персонажи жили в окружении солнечных, лунных и звездных фей, а злая Ледяная Королева со своими приспешниками Морозюками и Градинами грозились украсть из Солнечного Королевства все светлое, доброе и прекрасное.

Каждый день, сидя в кресле-качалке на террасе рядом с Холденом, листающим одну из многочисленных книг Квинта о птицах, и глядя на полевые цветы, она уносилась в мир, где ее герои изо всех сил боролись за жизнь и любовь, за то, чтоб уцелеть и возродиться.

Она так это любила.

«Я люблю этот дом и эти полевые цветы»

«Я люблю каждую минуту, проведенную в объятьях Холдена, и каждую секунду за сочинением своих сказок»

«Это самые лучшие и счастливые дни в моей жизни, и я буду всегда за них благодарна, даже если они скоро закончатся».

И все же ее не оставляла в покое неискоренимая внутренняя тоска. Мать ее не любила, а с бабушкой Гризельда никогда не была близка на столько, чтобы это вылилось в какую-то сильную привязанность. Она сама того не желая, организовала похищение Холдена и, перебравшись через Шенандоа, бросила его одного с Калебом Фостером. Рано или поздно, он на все посмотрит иначе. В скором времени секс потеряет ощущение новизны. Они узнают друг о друге все на свете. Чувство неожиданности и восхищения от их долгожданной встречи будет притупляться, и когда это произойдет, он решит, что больше ее не любит, что она не достойна его любви. И даже если она заранее знает, что это случится, его уход все равно ее убьёт, поэтому она старалась не отдавать ему все сердце целиком. Она пыталась сберечь хотябы крохотную часть, чтобы потом, когда он, в конце концов, от нее отвернется, она смогла бы это пережить.

«Это долго не продлится. Это долго не продлится. Такое счастье не для тебя. Не расслабляйся».

— Что, исписала весь блокнот? Ну, я не удивлен. Ледяная Королева не даст житья Королю Солнцу, это уж точно, — улыбнулся ей Холден. — Так ты хочешь сначала принять душ? Затем поедем в город?

Она кивнула и соскользнула с кровати, протягиваясь всем своим обнаженным телом в густом, ослепительном потоке утреннего солнца.

— Продолжай в том же духе, и ты еще долго не попадешь в душ, — произнес он, и хотя интонация его голоса была несерьезной, когда она посмотрела в его потемневшие глаза, то поняла, что он совсем не шутит.

Подмигнув ему, она направилась в крошечный душ. Всего на мгновенье она оглянулась назад и увидела, как он взял с тумбочки свой телефон и, прищурившись, взглянул на экран.

Что-то здесь было не так.

Хотя он и заверил ее в том, что порвет с Джеммой, как только они вернутся в Чарльзтаун, она знала, что он все еще читает ее сообщения. Она видела, как глаза Холдена омрачились гневом и раздражением, когда он набирал что-то в своем телефоне, думая, что она на него не смотрит. И она занервничала. И призадумалась.

Иногда она думала о подсчитывающих знаках на руке у Холдена — он был со столькими женщинами — и пусть он уверял ее в том, что она — любовь всей его жизни, ей пришлось признать, что эти метки ее очень беспокоили. По большей части она верила, что в данный момент он ее любит, и, разумеется, никто из отмеченных у него на руке женщин, включая Джемму, не знал Холдена так хорошо, как она, но этих меток было просто до хрена.

Она нажала на слив унитаза и потянулась к крошечному душу, похожему на те, что устанавливают в автофургонах. Включив горячую воду, девушка подождала, пока та немного нагреется. Гризельда не думала, что она была для Холдена очередной победой или зарубкой на руке, но, когда он говорил о будущем или намекал на то, что после этих двух недель, проведенных в доме Квинта, они останутся вместе, у нее внутри все сжималось. И она опасалась, что с его чувствами к Джемме все было совсем не так однозначно, как он говорил. Он жил с ней шесть месяцев. Это ведь что-то да значит? Гризельда была благодарна ему за обещание порвать с Джеммой, но пока он этого не сделал, она должна подготовиться к тому, что он может к ней вернуться, разве нет? Она будет полной дурой, если этого не сделает.

Собрав волосы в пучок, она шагнула в душ и начала намыливать мылом свое тело, место у себя между ног, ставшее таким чувствительным от частых занятий любовью.

Никогда в жизни у нее не было такого секса, как с Холденом. Именно о таком сексе говорилось в тех дрянных романах, что когда-то они с Майей незаметно таскали с прикроватного столика Кендры: нежное, грубое, жесткое, мягкое, быстрое, медленное… наслаждение. В его объятиях все в ней оживало, и что-то умирало, ее сердце переполнялось такой любовью, о какой она и помыслить не могла, а душа погибала от мысли, что эти дни скоро закончатся.

Но ей следует взглянуть в лицо реальности, которая заключается в том, что жизнь в кукольном домике и сочинение сказок — это всего лишь красивая иллюзия, небольшой отдых от действительности, которая начнется снова, как только они приедут домой. Только потому, что они друг друга нашли, их реальные жизни никуда не денутся. Джемма и Джона, работа и начальники, Клинтон и Майя, — все они остались там же, где и прежде, и ждут их.

И Гризельда просто не знала, каким образом связать две эти жизни.

Здесь, в лесу, проводя в объятьях друг друга каждую минуту, они были Холденом и Гризельдой, у которых существовала уникальная история и глубокая эмоциональная привязанность. Но там? В реальном мире? Они были Зельдой и Сетом. Господи, весь остальной мир даже не знал их настоящих имен. Они жили в двух абсолютно разных вселенных, где сказкам, колледжу и прелестным сероглазым детям просто не было места.

— Гри? Ты уже закончила?

— Почти, — произнесла она, поворачиваясь, чтобы смыть с тела пену. — Еще секунду.

Еще секунду.

Еще минуту.

Еще час.

Еще одну неделю… с тобой.

Она глубоко вдохнула и постаралась на какое-то время выбросить из головы свои опасения. Она не хотела гробить драгоценное время, что у них осталось, на размышления о будущем. Может быть, когда придет время покинуть этот дом, каждый из них пойдет своей дорогой. Скорее всего, так и произойдет. Но сейчас, Гри принадлежала Холдену, а Холден принадлежал ей, и если придется, она будет жить этими днями всю свою оставшуюся жизнь.

Глава 23

Холден взял ее за руку, пока они шли к «Фудлайон» в Беркли-Спрингс (прим. «FoodLion» — крупная сеть супермаркетов одноименной компании).

После душа Гризельда стала такой молчаливой, словно что-то ее беспокоило, но когда он спросил ее об этом, она ответила, что всё в порядке. И хотя он ей не поверил, решил не настаивать. Он знал о женщинах вполне достаточно, чтобы понимать, что, когда у кого-то из них «всё в порядке», скорее всего, это совсем не так, но, что именно не «в порядке», она тебе ни за что не признается до тех пор, пока не сочтет нужным. Так тому и быть.

Когда они проходили через раздвижные двери, у него в заднем кармане загудел телефон. Один раз. Второй. Черт, ему надо было оставить его дома. Гребаный Джона сегодня был явно в ударе.

Гризельда отпустила его руку и недовольно посмотрела на него своими широко раскрытыми глазами.

— Ты не ответишь? Вдруг, что-то важное, — потянувшись за корзиной, съязвила она и устремилась в магазин без него.

Всё в порядке. Мда.

Он догнал ее в овощном отделе.

— Что-то не так?

— Ты все утро не можешь оторваться от своего телефона, — сказала она, уставившись на бананы так, будто никогда прежде не видела ничего подобного.

— Мы не можем позволить себе бананы, — осторожно заметил он.

Она схватила один банан и поднесла его к уху, словно телефонную трубку.

— Алло? О, Джемма! Какой неожиданный сюрприз. Твой парень? Конечно. Он как раз здесь.

С мрачным видом она вручила ему банан, потом резко повернулась и направилась к яблокам.

Холден замер, как в копаный, не сводя глаз с бананов. Срань господня. Она что, ревнует? Гризельда Шредер ревнует. Последовав за ней к ящикам с яблоками, он изо всех сил старался не улыбаться.

— Как насчет зеленых яблок? — предложил он. — Такие же, как цвет твоего лица.

— И противные, — возразила она. — Как характер у твоей девушки.

— Ну, знаешь, — протянул он. — Раз моя девушка орет на меня посреди долбанного «Фудлайон», полагаю, так оно и есть.

Гризельда резко повернулась к нему лицом, уперев одну руку в бедро. Лицо у нее ни капли не смягчилось, напротив, выглядело дьявольски взбешенным.

— Почему она продолжает тебе писать?

— Ты всё придумываешь.

— А-а… — протянула она, скрестив руки на своей прекрасной груди и с вызовом вскинув брови. — Так это не Джемма тебе все время пишет?

— Помимо прочих, — признался Холден. Он был не в силах ей лгать, но и не особенно стремился рассказывать, что вот уже несколько дней обменивается взаимными оскорблениями с Джоной.

Её глаза рассержено вспыхнули и, скользнув по подсчитывающим знакам у него на руке, застыли на его лице.

— Ну, не буду отрывать тебя от… прочих!

— Б-бл*дь, — пробормотал он, глядя, как она уносится прочь от него, и понимая, как неверно она истолковала его слова. Ради бога, он ведь имел в виду Джону и Клинтона, а не других женщин! Ему и с ней хватало хлопот.

Он шел следом за ней, дав ей некоторое время в одиночку выбирать продукты, и очень надеясь, что она успокоится. Когда она добралась до отдела с замороженными продуктами, он незаметно подошел к ней и легонько подтолкнул ее бедром. Она не повернулась.

— Я не имел в виду других женщин, — сказал он ей в спину.

Она фыркнула, распахнув перед ним дверь холодильника и наклоняясь внутрь.

— Гриз, я не общаюсь ни с какими другими женщинами, но я не виноват, что Джемма пишет мне СМС-ки.

— Ты мог бы с ней порвать.

Он поморщился.

Да, мог бы.

— Ладно, я не порвал. Мы тогда еще даже суток вместе не провели. М-мы даже не…

Она отступила, захлопнув дверцу холодильника, и махнула в его сторону пакетом с замороженной зеленой фасолью.

— Что? Мы даже не… что?

— Н-ну, черт, я не знал, как сложатся наши отношения. Я был готов остаться просто друзьями, если бы оказалось, что ты хочешь именно этого.

— В таком случае, ты был бы рад, что придержал Джемму? Как запасной вариант? Для своих… потребностей?

— Нет. Чёрт возьми, — он смотрел на нее, медленно качая головой. — Сегодня мне тебя не переубедить. У тебя что, ПМС или типа того?

Если раньше ему казалось, что ее глаза пылали гневом, теперь они моментально стали ледяными.

— По-твоему единственная причина моего недовольства тем, что тебя домогается твоя девушка, это мои гормоны?

— Джемма не моя девушка, — Холден нервно сглотнул. — Г-гриз…

— О, нет. Лучше скажи это ей, а не мне! Ты спокойно признаёшь, что Джемма продолжает слать тебе СМС-ки. Ты спишь со мной, но все чертово утро переписываешься с ней, так что уж извини, если мне это не нравится. Почему бы тебе не оставить меня в покое и не подождать в машине?

Гризельда бросила в корзину зеленую фасоль и снова двинулась по рядам, а Холден удалился в противоположном направлении.

Через двадцать минут она забралась к нему в машину. Как только девушка уселась на свое место, он повернулся к ней.

— Ты ошибаешься. Я ей не отвечал. Я удалял ее сообщения!

С громким щелчком она застегнула на себе ремень безопасности.

— Тогда… кому?

— Кому что? — выпалил он, выезжая с парковки и начиная беситься от того, что они вообще затеяли этот глупый спор ни о чем.

— Кому ты все время пишешь?

— Это не имеет значения.

Она закатила глаза и скрестила руки на груди.

— Восемьдесят с лишним отметин у тебя на руке говорят о том, что имеет.

— Гри, они ничего не значат!

— Для меня значат! — закричала она.

— Да Джона, бл*дь! Джона, ясно?

Она застыла, не в силах двинуться с места.

— Что? — произнесла она так, словно он внезапным ударом вышиб из нее дух. — Ч…? Джона? Как? Почему?

— Я прослушал его гребаные сообщения. Знаю, что обещал этого н-не делать. Но мне стало интересно. У него, пи*дец, какой п-поганый рот, Гри.

Он повернулся к ней, она смотрела на него, в изумлении распахнув глаза и разинув рот.

— Поэтому я написал ему, что если он хоть раз к тебе приблизится, я приму меры.

Краем глаза, Холден заметил, как она расправила плечи и расслабилась.

— Ты обмениваешься СМС-ками с… Джоной?

Холден скользнул по ней взглядом, затем опустил глаза. Он уставился в лобовое стекло на красный сигнал светофора и кивнул. И очень удивился, почувствовав на своей щеке нежное, теплое прикосновение ее руки.

— Посмотри на меня, — сказала она.

Он взглянул на неё.

Он взглянул на неё, и ему сразу же стало нечем дышать, потому что эта девушка одними глазами, одним лишь взглядом творила с его душой и телом совершенно невообразимые вещи.

— Ты когда-нибудь перестанешь меня защищать?

— Нет.

— Блин. Джона, — уголки ее губ слегка дрогнули, и она засмеялась так тихо, словно это был вздох. — Полагаю, вы осыпали друг друга оскорблениями.

— Он просто мудак, Гри.

Она кивнула, но, похоже, больше не хотела говорить о Джоне.

— Прости, что выносила тебе мозг.

— Прости, что я заставил тебя думать, будто пишу Джемме… или какой-то другой девушке.

— Прости, что накричала на тебя.

— Прости, что прослушал сообщения, хотя ты просила меня этого не делать.

— Прости, что не доверяла тебе, — прошептала она.

Стоящие позади них машины засигналили, она убрала руку с его лица, и Холден перевел взгляд на дорогу.

— Гри, через пару минут мы вернемся в дом, и мне нужно будет кое-что тебе сказать. И тебе придется меня выслушать, понятно?

— Хорошо, — сказала она, положив руки на колени.

Он свернул на грунтовую дорогу, ведущую к дому Квинта, и спустя мгновение заглушил двигатель на посыпанной гравием тропинке у крыльца.

— Пошли.

— Куда мы идем?

— Пошли, — снова сказал он.

Холден выбрался из машины и подошел к ней, протянув руку, чтобы помочь ей спуститься. Она взяла его ладонь, и он притянул ее к себе.

— Ты меня слушаешь? — спросил он, почти касаясь губами ее уха.

— Мммм, — пробормотала она, наклоняясь к нему.

— Мне нужно, чтобы сейчас ты очень внимательно меня выслушала.

— Я слушаю. Честное слово.

— Ты не хочешь, чтобы я дрался? Я не буду драться. Ты хочешь, чтобы я порвал с Джеммой? Её больше нет. Ты хочешь, чтобы я бросил свою дерьмовую работу, отказался от квартиры в Чарльзтауне и переехал в Мэриленд? Нет проблем. Ты хочешь пойти в колледж? Я сделаю всё, чтобы это произошло.

— Гри, я десять лет был живым трупом, но когда ты вернулась в мою жизнь, я снова ожил. Ты разбудила во мне желание жить. Желание стать лучше.

— Я люблю тебя, и когда я это говорю, то имею в виду, что только ради тебя я дышу, ем, пью, сплю, живу. Я никогда не сделаю тебе больно. Я никогда тебя не оставлю. Я всегда буду тебя защищать. Для меня нет никого важнее тебя и никогда не б-будет.

Когда он закончил, ее плечи подрагивали от еле сдерживаемых рыданий. Она обвила руками его шею и, притянув к себе его лицо, прижалась губами к его губам. Его вкус смешался со вкусом ее соленых слез. Этот поцелуй был не похож на все прочие их поцелуи — да, он был полон грусти, но уже не был таким неуверенным. Казалось, что этот поцелуй каким-то чудесным образом означал ее полную капитуляцию, то, что Гризельда, наконец, поверила, что он целиком и полностью принадлежит ей и только ей, и что она теперь может довериться своим чувствам к нему, и их намерениям относительно друг друга.

Она прислонилась щекой к его плечу, уткнувшись лицом ему в шею и почти касаясь губами его кожи.

Он не сразу понял, что она что-то очень тихо произнесла.

— Что, мой ангел?

— Я первая села в грузовик, — её рыдания были такими отчаянными, что напоминали шепот на смерть перепуганного ребенка. — По моей вине тебя похитили, а через три года, я бросила тебя там, а сама сбежала.

— Нет, детка.

— Я заслужила все эти мерзости и неприятности, которые со мной происходят. Я разрушила твою жизнь. Холден, я отвратительно с тобой поступила, и однажды, когда у тебя пройдет потрясение от того, что я осталась жива, ты посмотришь на меня и возненавидишь за всё это.

Он всё сильнее, всё ближе прижимал ее к себе, пока не почувствовал, как колотится рядом с сердцем ее сердце, как щекочет шею ее прерывистое от всхлипов дыхание. В ту же секунду у него в голове отчетливо прозвучали его собственные слова, сказанные им много лет назад:

«Я больше никогда не буду тебя ненавидеть. Об-бещаю, Гри».

— Я не могу ненавидеть тебя. Я же обещал.

Она зарыдала еще сильнее, задыхаясь и всхлипывая, от чего он сжал челюсти, пытаясь придумать хоть какой-нибудь способ убедить ее в том, что все те ужасы, которые произошли с ними после того, как они много лет назад сели в грузовик Калеба Фостера, уже не имеют значения. Хорошее в Гризельде, да в них обоих, перевешивает всё плохое один к миллиону.

— Послушай, Гриз, — произнес он и слегка отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо. Она опустила глаза, заливаясь слезами от стыда и горя. — Ты должна услышать мои с-слова.

— Я просто… Мне так жаль, Холден…

— Послушай меня, Гри, потому что это чистая правда, — он приподнял пальцем ее подбородок, поймав ее взгляд и убедившись, что все ее внимание направлено на него. — Ты спасла мне жизнь.

— Нет…

— Ты спасла мне жизнь, — твердо сказал он. — Уже четыре раза, ты меня спасла.

— Этого просто не может быть.

— Нет может.

Не в силах с ним спорить, она покачала головой, и он продолжил.

— Ты спасла мне жизнь у Филлманов, потому что впервые после смерти моей бабушки, я почувствовал с кем-то такую сильную связь. С тобой. И прижавшись к тебе плечом в этом дурацком микроавтобусе, я почувствовал себя…, — он помотал головой, подбирая нужные слова. — Живым.

— Это не…

Он не дал ей сказать.

— Не будь тебя, я бы ни за что ни выжил в этом подвале.

— Не будь меня, ты бы ни за что туда не попал.

— Если бы, да кабы, — пожал он плечами. — Не важно. Главное то, что я оказался в подвале, и ты была там вместе со мной, и только благодаря этому я остался жив.

— Холден, ты преувеличиваешь…

— Нет, не преувеличиваю. Я говорю тебе правду, правду моей жизни, как я это себе представляю. Третий раз? Когда ты сбежала, и мы оба выжили. Вспомни, Гри. Вспомни тот день в саду, когда мы решили убежать. Мы были уверены, что он собирается н-нас убить. И если бы ты не сбежала, если бы вернулась назад, он, скорее всего, убил бы нас, потому что видел, как много мы значили друг для друга, и за это нас ненавидел. Вместо этого ты убежала… ты исчезла, и он поверил, что я спасен. Если бы ты тогда не убежала, вполне возможно, мы бы оба уже давным-давно были мертвы. Ты убежала, и это спасло жизнь нам обоим. И, несомненно, спасло меня.

Его переполняли эмоции. Она по-прежнему отрицательно качала головой, тогда он обхватил ладонями ее мокрые щеки, ласково улыбаясь ей в лицо.

— Перестань мотать головой, Гризельда Шредер, потому что это моя правда, и я делюсь ею с тобой, поэтому отнесись к этому с уважением.

Она подняла на него свои широко распахнутые, затуманенные глаза.

— Четыре раза. Филлманы. Подвал. Река. И ты снова спасла мне жизнь, когда пришла на тот бой в субботу вечером. Ты спасла меня, когда в воскресенье днем вошла в мой дом. Ты спасла меня, когда согласилась остаться со мной на месяц… потому что моя жизнь, Гри, ничем не отличалась от смерти, а благодаря тебе я снова захотел жить. Ты вернулась с того света и в-вернула меня к жизни.

— И меня, бл*дь, просто убивает, что ты решила, будто заслуживаешь какого-то конченного идиота, вроде Джоны, потому что ты достойна самого лучшего, Гри. И как раз таким я и хочу для тебя стать: самым лучшим. Именно тем, чего ты заслуживаешь.

— Холден, — всхлипнула она, наклоняясь вперед, чтобы его поцеловать.

Он держал ее лицо в ладонях, не давая ей коснуться губами его губ. И как бы ему ни хотелось ее раздеть и погрузиться в сладость ее тела, сперва он должен прочитать в ее глазах, что она ему поверила, что позволила себе его любить и предполагает их совместное будущее.

— Нет, милая. Ещё н-нет, — улыбнулся он, глядя в ее заплаканное лицо и растирая большими пальцами остатки влаги у нее по щекам. — Сначала мне нужно убедиться в том, ты меня услышала.

Она поймала его взгляд, всматриваясь в него своими ярко-голубыми, покрасневшими от слез глазами, такими огромными и блестящими.

— Это правда?

— Каждое слово.

Она облизнула губы, сжала челюсти и шмыгнула носом, сделав глубокий, судорожный вдох, от чего ее грудь слегка коснулась его грудной клетки.

— Ты думаешь, я тебя спасла?

— Я это знаю. Ты мой спаситель. Мой ангел.

Гризельда уставилась на него глубоким буравящим взглядом, словно пыталась заглянуть ему в душу, чтобы убедиться в правдивости его слов. По еле уловимому кивку ее головы он понял, что ей это удалось.

— Я твой ангел?

— Это подтверждают крылья на моей коже.

— Ты женишься на мне, Холден Крофт?

— Как только ты скажешь «да».

— Ты поможешь мне поступить в колледж?

— Я настаиваю.

— Ты станешь отцом моих детей?

— Да, мэм, — сказал он. Одна эта мысль так сильно и быстро его завела, что от желания у него закружилась голова. — Черт, да.

— Думаю, нам стоит хорошенько потренироваться, — сказала она, наконец, улыбнувшись ему всем своим лицом, дерзко и уверенно, и, наконец, поверив в то, что Холден и так знал с тех самых пор, как впервые ее увидел: они созданы друг для друга и всегда будут вместе, до конца времен.

***

Сделав шаг в сторону, Гризельда взяла его за руку и повела за собой в дом, решительно проследовав через небольшую гостиную в крошечную спальню, в которой было светло и солнечно.

Остановившись на пороге комнаты, она всё не могла понять, от чего у нее так пылает кожа, то ли от горячего тела стоящего за ней Холдена, то ли от тепла утреннего солнца. Ее сердце трепетало от нетерпения и страстного желания. Почувствовав, как руки Холдена опустились ей на плечи, она медленно закрыла глаза. Обхватив ее одной рукой за талию и положив горячую ладонь ей на живот, чуть пониже груди, он убрал волосы с ее шеи и припал губами к ее коже, лаская и нежно посасывая.

Она откинулась на него, наклонив голову набок, стремясь предоставить ему полный доступ к своей шее, к тому месту, где бешено бился ее пульс. Он сильнее прижал ее к себе, толкнувшись в нее сзади своей эрекцией, его рука скользнула ниже, по животу, ей в шорты, под ткань трусиков, его средний палец с легкостью нашел ее ноющий клитор. Она откинула голову ему на плечо, чувствуя, как ласкает и кружит по ее напряженному бугорку подушечка его пальца, вызывая у нее стоны и всхлипы, и беззастенчиво толкнулась бедрами ему навстречу. Продолжая поглаживать ее клитор подушечкой большого пальца, он скользнул двумя пальцами ниже, плавно погрузив их в ее влажную плоть, и Гризельда задохнулась от внезапного ощущения наполненности. Отпустив ее волосы, он медленно провел другой рукой от ее плеча вниз по груди, проник ладонью под кружево лифчика и обхватил ее грудь, затем, скользнув пальцами к соску, начал нежно пощипывать его до тех пор, пока он не стал болезненно твердым.

— Холден, — выдохнула девушка, все части ее тела были буквально наэлектризованы, пылали огнем, остро ощущая и откликаясь на каждое его движение, внутри, снаружи, на трение, поглаживания, пощипывания.

— Что, ангел? Скажи мне, — пробормотал он, легко, словно перышком, касаясь губами кожи у нее под ухом.

— Я хочу… — проговорила она, ее дыхание стало частым и рваным, а тело, словно послушный инструмент в его руках, напряглось и застыло в предвкушении скорой разрядки.

— Чего ты хочешь? — спросил он, захватив зубами нежную мочку ее уха и слегка ее покусывая.

Она разлетелась на части, стоя в его объятьях, всё внутри неё содрогнулось, плавясь и пульсируя, у нее подкосились ноги, и голова мертвым грузом упала ему на плечо. Вдруг он подхватил ее на руки и, положив на середину кровати, расстегнул ей шорты и легко стянул их у нее с ног. Он приподнял ей руки над головой и спустя мгновение вслед за шортами на пол полетели ее лифчик и рубашка. Она лежала совершенно голая, купаясь в лучах солнечного света и глядя вверх на любовь всей своей жизни, на то, как он быстро скинул джинсы и отбросил в сторону футболку.

Потянувшись к ее ногам, он медленно развел их в стороны, затем опустился между ними на колени, и матрас немного прогнулся под плотной массой его тела. Наклонившись вперед, он провел пальцами от клитора до ее скользкого входа, собрав пальцами влагу от только что испытанного ею оргазма. Не сводя с нее глаз, он прикоснулся ими к себе, обводя кончик своего члена, пока тот не стал блестящим от ее внутренних соков, и, бл*дь, за всю свою жизнь Гризельда никогда не видела ничего, более чувственного.

— Чего ты хочешь? — снова спросил он.

— Я хочу тебя, — задыхаясь, проговорила она, всё ее тело напряглось от болезненного возбуждения, отчаянно желая почувствовать, как он движется у нее внутри.

— Кого ты любишь?

— Я люблю тебя.

— Кого ты выбрала?

— Тебя, — ответила она, освобождаясь от внутренней тяжести, из-за которой она с такой опаской смотрела в будущее.

— Навсегда, Гриз, — сказал он, положив руки ей на бедра и притянув ее к себе. Он приподнял над кроватью ее ягодицы и, расположив их у себя на коленях, приставил свою плоть к ее входу.

— Навсегда, Холден.

Одним стремительным движением рванув ее к себе, он вонзился в нее до упора. Она задохнулась от неожиданности, но не отвела от него пристального, ласкового взгляда своих глаз, от которого у него защемило сердце, потому что он с легкостью прочитал этот взгляд и понял, что она, наконец, отдала ему себя без остатка. Она больше не сдерживалась. Ее сердце, ее жизнь, ее будущее — все это целиком и полностью принадлежало ему.

— Я хочу тебя, — сказал он, отодвинув ее бедра назад, потом снова притянув их к себе до полного проникновения.

— Я люблю тебя, — сказал он, насаживая ее туда и обратно на свой твердый, набухший, пульсирующий член.

— Я выбрал тебя, — сказал он.

Оставаясь глубоко внутри нее, он просунул ей под спину ладони и поднял ее вверх, усадив себе на колени, так что она оказалась на нем верхом.

Ее груди вжались в твердые мышцы его груди, и он задвигался в ней медленно, неспешно, наблюдая за тем, как вспыхнули и закатились ее глаза, потом наклонился и захватил ее губы своими. Его язык закружился вокруг ее языка. Холден почувствовал, как она скрестила щиколотки у него за спиной, стенки ее лона напряглись вокруг его члена, который с каждым толчком вколачивался в нее все быстрее, а она сильнее и сильнее сжимала ногами его талию.

— Подожди меня, — выдохнул он, ощущая нарастающее давление, жар и огненный водоворот внизу живота, в глазах замелькали искры, все говорило о том, что он приближается к кульминации и почти готов взорваться.

— Холден, я не могу… я…

Скользнув руками вверх по влажной коже ее спины, он нежно обхватил ладонями ее голову, вынуждая ее взглянуть на него.

— Я прыгаю, ты прыгаешь, — сказал он.

Слова легко сорвались у него с губ, не смотря на то, изначально принадлежали ей. Он заглянул в ее потемневшие, полузакрытые глаза.

— Подожди меня, Гри.

— Кончи со мной, Холден, — задыхаясь, произнесла она, ее внутренние мышцы так крепко стискивали его, словно их тела действительно слились в одно.

— Да, — прохрипел он. — Сейчас!

Обхватив ее руками, он вонзился в нее в последний раз, и они оба разлетелись на части, сжимая друг друга в объятьях и выкрикивая имена, пока их тела двигались в первобытном ритме любви, страсти и наслаждения.

— Навсегда, ангел, — прошептал он ей в плечо, осторожно укладывая ее на простынь, а затем вышел из нее и перекатился на кровать рядом с ней. Он привлек ее в свои объятия, замирая от благодарности и любви. Он был прежним, счастливым, живым, вновь в этом сладком плену, где его сердце и душа целиком и полностью принадлежали ей. Тогда, сейчас, и…

— Навсегда, — ответила она, прижимаясь к нему своим телом и засыпая в его объятиях.

Глава 24

— Холден?

— Да?

— Ты когда-нибудь думал о смерти?

Да постоянно.

Они жили у Хозяина уже шесть месяцев, и побои никогда не прекращались больше, чем на день или два, после чего они снова делали что-то не так, и всё начиналось заново. Список недопустимых поступков?

Разговаривать друг с другом о чем-либо, кроме предстоящей работы.

Перешептываться друг с другом.

Касаться друг друга, даже случайно.

Называть друг друга Холденом или Гризельдой.

Пререкаться.

Плакать, говорить или двигаться, когда он зачитывает Библию.

Вообще плакать.

Обращаться к нему как-то иначе, чем «сэр».

Разумеется, пунктов в списке будет ещё больше, но и эти уже довольно трудно выполнять.

«Хотя, самое сложное — это не смотреть друг на друга», — думал Холден, заставляя себя не поднимать взгляд.

Гри перемешивала в огромном котле кукурузные початки, а затем перекладывала их в большую бочку, заполненную принесенным с улицы снегом и льдом.

Холден должен был вынимать оттуда охлажденные початки и лущилкой для кукурузы срезать с них зерна, чтобы потом раскладывать кукурузу по консервным банкам. Когда у него набиралось достаточно зерен, он добавлял в них щепотку соли и закатывал в банки, оставляя сверху сантиметра два незаполненного пространства.

Когда у него набиралось шесть банок, Хозяин помещал их в автоклав, расположенный с другой стороны амбара (прим. Автоклав - аппарат для нагрева под давлением выше атмосферного). Именно туда он сейчас и ушел. Именно поэтому Гриз рискнула заговорить.

— Н-н-нет, — сказал он, вскинув глаза, и стал тревожно поглядывать, не возвращается ли Хозяин, расстегивая на ходу пряжку ремня, чтобы исполосовать им спины. — И тебе не стоит.

— Это выше моих сил, — вздохнула она, подняв щипцы и по очереди перекладывая обваренные початки кукурузы.

Сегодня утром она уже дважды обожглась, и, если это случится снова, он больше не выдержит.

— С-с-сосредоточься на том, что д-делаешь.

Холден отмерил чайную ложку соли для следующей порции. Он зачерпнул пригоршню кукурузных зерен и засыпал их в банку. Закатывая их одну за другой, он старался не насыпать слишком много, иначе Хозяин швырнет банку об стену и прикажет Холдену все переделывать. Он нервно скользнул взглядом по стене, где на видавших виды досках плотной серой коркой застыло октябрьское яблочное пюре. От воспоминаний об этом у него застучало в висках.

Гри вернулась к бурлящему котлу, звеня закрепленной у нее на щиколотке цепью. На мгновение это напомнило Холдену звон рождественских колокольчиков, и он подумал, что, должно быть, уже совсем скоро Рождество. Не то, чтобы в это Рождество кто-нибудь по нему тосковал. Бабушка умерла еще в прошлом году. Он бросил быстрый взгляд на Гри и подумал, что если бы ему пришлось выбирать, с кем провести Рождество, он бы с удовольствием провел его с ней, где бы они ни находились.

— С-с-скоро Рождество. Н-н-не думай о с-смерти. Думай о Р-рождестве, — не поднимая глаз, прошептал он.

— Рождество, — с тоской пробормотала она. — У меня никогда не было такого Рождества, какое показывают по телевизору.

Холден поднял глаза, но Хозяин все еще был с той стороны амбара, вне поля зрения.

— Это волшебно. Однажды, когда я стану п-п-папой, у м-моих детей будет с-самое лучшее в мире Р-рождество. У тебя тоже, Гриз.

— Ты будешь хорошим папой, Холден. Самым лучшим.

«Самым лучшим, — подумал он, зачерпнув очередную пригоршню зерен. — Что бы ни случилось, я буду самым лучшим».

— Да, Г-гриз. Я тебе обещаю.

***

Сначала Холдену показалось, что стук — это продолжение его сна о том, как в ту первую холодную зиму они консервировали кукурузу в амбаре у Калеба. Он вздрогнул и, пока его сознание пыталось отделить сон от реальности, сильнее прижал к себе Гризельду. Консервы = сон. Охотничий домик = реальность. Гри боится умереть = сон. Гри в его объятьях = реальность.

Стук не прекращался.

Стук = реальность.

Холден заморгал, щуря в темноте глаза, и сообразил, что за окнами раннее утро. Рассвет, в лучшем случае часа четыре или, может, пять. И да, кто-то стучал во входную дверь дома. Как по тревоге, он вскочил с кровати, схватил с пола джинсы и, надев их, наспех застегнул пуговицу с молнией, затем поднял с пола футболку и одним резким движением натянул ее через голову. А что, если гребаный Джона каким-то образом выяснил, где они?

Убедившись в том, что Гризельда мирно спит, и твердо решив от всего ее оберегать, он бесшумно прикрыл дверь и босиком прошел через общую комнату. Кто бы это ни был, лучше ему не доставлять неприятностей, потому что Холден ко всему готов. Остановившись у входной двери, он хрустнул костяшками пальцев.

— Кто там? — прорычал он. Его голос звучал тихо и угрожающе.

— Сет? Это ты?

Его плечи расслабились. Это был Клинтон.

Холден отпер замок и распахнул дверь.

— Ты меня так до сердечного приступа доведешь.

— Извини, — произнес Клинтон, стоя на крыльце и протягивая Холдену стаканчик горячего кофе «Данкин Донатс». — Я понимаю, что еще рано.

— Рано? Да еще ночь.

— Не, — сказал Клинтон, сделав шаг назад. — Уже почти пять. Мне к семи на работу, поэтому я подумал, что поймаю тебя пораньше, а потом поеду обратно.

— Что случилось? — спросил Холден. — Твой отец в порядке?

— С отцом все хорошо. Твоя, э-э, твоя подруга проснулась?

Холден покачал головой, открыв стаканчик с кофе.

— Она спит.

— Выйди сюда, посиди со мной немного, — Клинтон опустился в кресло-качалку, в котором Гри всегда писала свои сказки.

— Конечно, — Холден прикрыл за собой дверь, размышляя, что такого важного могло произойти, чтобы ради встречи с ним Клинтон выехал из Чарльзтауна в четыре часа утра. — Тебя кто-то беспокоит?

— Ничего подобного.

Холден сел, закинув ноги на перила. Было свежо, над цветочной поляной стоял предрассветный туман. На секунду он подумал о том, чтобы разбудить Гри, потому что это было похоже на декорации к ее сказкам.

Он повернулся к Клинтону.

— Так что?

Клинтон сделал большой глоток кофе, затем наклонился вперед, уперевшись руками в бедра.

— Сет, тебе нужно вернуться.

Холден ощетинился на то, что его назвали Сетом, но друга поправлять не стал.

— Что, твой отец сдал дом?

Поморщившись, Клинтон покачал головой, затем снова отпил кофе.

— Не знаю, как и… Черт возьми, Сет. Джемма беременна.

Ему стало нечем дышать. Уставившись на мрачное лицо Клинтона, он прижал руку к бешено колотящемуся сердцу.

— Ч-что?

— Она пыталась с тобой связаться. Но говорит, ты ее игноришь, не отвечаешь на ее сообщения. Её постоянно тошнило. В конце концов, она не выдержала и рассказала мне, почему.

— Это враньё, — сказал Холден, чувствуя, что у него кружится голова. Он прикрыл глаза, пытаясь привести мысли в порядок. — М-мы предохранялись.

— Она упоминала об этом. Сказала, что, возможно, пару ночей вы были не совсем осторожны, поскольку оба выпили лишнего. Возможно, средства защиты оказались… бракованными.

— Это н-не мой ребенок.

Клинтон сжал челюсти, его глаза вспыхнули.

— У нее, конечно, есть недостатки, но она не шлюха. И не лгунья. Джемма не сказала бы этого, если бы это не было правдой.

Холден опустил с перил ноги и, поставив кофе на пол рядом с креслом, взъерошил руками волосы. Джемма беременна? Его ребенком? Он закрыл глаза, слушая, как отдаются у него в голове гулкие удары сердца.

— К-какой у неё…

— Какой у неё срок? — пожал плечами Клинтон. — Она говорит, уже двенадцать недель. Просто несколько дней тому назад она пошла к врачу, потому что ее постоянно тошнило. Думала, может, у нее желудочный грипп. Оказалось, что она залетела. Твоим ребенком.

Его ребенком. Его ребенком. Он невольно почувствовал, как при этой мысли все у него в груди сжалось от чего-то мучительного и потрясающего. Он станет отцом.

Холден вздрогнул.

Только отцом ребенка Джеммы. А не Гризельды.

— Господи, — прохрипел Холден, взглянув на входную дверь, потом опять на Клинтона.

— Старик, ты должен вернуться домой и позаботиться о ней.

— Чёрта с два.

— Это твой ребёнок, — выдавил из себя Клинтон, стакан с кофе замер в воздухе на полпути к его рту.

— И я о нём позабочусь. Он мой, я хочу его, и я буду рядом с ним. Я имею в виду, с ним… или с ней, — он помедлил. — Но Джемма — взрослая женщина, и…

— Да пошел ты, Сет, — Клинтон поставил стакан с кофе на пол и встал, сжав перила ладонями. — Она мать твоего грёбаного ребёнка. Ты ей нужен. Тебе нужно вернуться домой. Вчера вечером она была в «Мешке и утке»…

— П-подожди, что? — Холден вскочил на ноги, уставившись на Клинтона. — Она была в «Мешке и утке»? Она что, пьет, будучи беременной моим ребенком?

— Твоим ребенком? — презрительно усмехнулся Клинтон, повернувшись лицом к Холдену. — Я только что сказал тебе, что ты должен вернуться домой и позаботиться о ней, а ты буквально послал меня на х*й.

— Ей лучше не т-травить моего р-ребенка…

— Она пила имбирный эль. Я знаю, потому что сам его ей покупал. Господи, Сет. Прояви к ней хоть немного доверия.

Отступив немного назад, Холден скрестил руки на груди и наклонился к перилам. Его ребенок. Его дитя. Его малыш. Отец.

«Я стану отцом, Гриз. Я буду самым лучшим папой в мире».

— Ну, сейчас они «в одном комплекте», — сказал Клинтон. — Она и ребёнок. И ты нужен им обоим.

— Звучит так, будто ты и сам с этим прекрасно справляешься. Выслушиваешь ее проблемы, покупаешь ей газировку.

Клинтон искоса взглянул на него.

— Она не моя девушка.

Между ними мучительным грузом повисло слово «больше», и, несмотря на то, что Клинтон внешне одобрил отношения Холдена и Джеммы, Холден задумался, а так ли это на самом деле.

— И не моя… как только я вернусь домой. Клинтон, я хочу быть с Гри. Я порву все отношения с Джеммой.

Клинтон резко развернулся и побагровевшим лицом уставился на Холдена.

— Хрена с два ты это сделаешь!

— Это моя жизнь, Клинтон.

— Знаешь, Сет, ты просто равнодушный ублюдок. Я благодарен тебе за то, что ты помог мне встать на правильный путь. Заставил меня завязать с наркотиками. Помог мне найти достойную работу, которая мне нравится. Но вместо сердца у тебя кусок льда, — он покачал головой, поджав губы и злобно сузив глаза. — Она мать твоего ребёнка. И ты ей нужен. Я не знаю, что там у тебя с, э-э, Гри. Но ты должен приехать и по-честному разобраться с Джеммой. И вот что я еще тебе скажу: сейчас утро пятницы. Не вернешься домой завтра вечером? Я расскажу ей, где ты. И она сама сможет приехать сюда и разобраться с тобой. Я обязан для нее это сделать. Да, бл*дь, ты обязан для нее это сделать.

Холден смотрел, как его друг с отвращением покачал головой, затем протиснулся мимо него к ступенькам и побрёл к грузовику.

— И тебе стоит правильно расставить свои грёбаные приоритеты, старик! Это твой ребёнок! Ребёнок, чёрт тебя подери!

Спустя минуту грузовик Клинтона с резким звуком выехал с подъездной дороги, взметнув вверх облако пыли и гравия, и Клинтон умчался прочь, показав Холдену средний палец.

***

Гризельда почувствовала, как слегка прогнулась кровать, когда он лег рядом с ней и, притянув ее к груди, обжег своим дыханием ее шею. Было совсем рано. Раньше, чем они обычно просыпались. Она поняла это, поскольку комнату не заливал яркий солнечный свет. Все вокруг было сумрачным и серо-голубым. И это не единственное, что изменилось: сзади к ней больше не прижималась раскаленная, бархатисто-стальная эрекция Холдена, разжигая в ее теле огонь острого желания и нетерпения. Более того, она почувствовала, что ее голой кожи касается грубая ткань его джинсов. Он уже оделся.

Она развернулась в его объятьях и удивилась, увидев, что он полностью проснулся, а у него на лице застыло выражение тревоги. Он смотрел на нее с такой печалью — такой пугающей, чудовищной печалью — что у неё перехватило дыхание, а сердце бешено заколотилось.

— Холден?

— Г-гри, — тихо произнес он, поморщившись и вглядываясь ей в лицо с такой скорбью в глазах, что ей стало больно на него смотреть.

— Что случилось? В чём дело?

— Г-гри, — снова тихо произнес он, но это больше походило на сдавленные рыдания. Он опустил глаза, уставившись куда-то на простынь между ними.

— Ты меня пугаешь, — сказала она и почувствовала, как у нее закололо в пальцах, а по телу начала растекаться паника. — Скажи мне, что происходит.

— Ко мне приезжал Клинтон.

— Этим утром? Что, кто-то…? Его отец?

Нервно сглотнув, Холден покачал головой.

— Нет. Джемма.

— Боже, она…? Холден, она в порядке? С ней что-то случилось?

Он впился в нее взглядом, полным глубокого сожаления.

— Она б-беременна.

Беременна.

Беременна.

Она уставилась на губы Холдена, когда это слово ворвалось ей в голову и сотрясло комнату. Его девушка беременна. Джемма беременна ребенком Холдена.

— О, — ахнула она, в глазах всё поплыло от подступивших слёз. Другая женщина беременна ребенком Холдена. Джемма будет матерью ребенка Холдена Крофта. Джемма, а не Гризельда Шредер.

До чего же странно чувствовать, как рвется на части твое сердце. Если верить мультфильмам, то это совсем как сломать крекер. Оно с хрустом разламывается пополам, осыпая пол красными крошками и превращаясь в две лежащие рядом неровные половинки. Всего-то и нужно, просто сложить их вместе, и они снова будут выглядеть как одно целое.

На самом деле все происходит совсем не так. Не так явно. Оно не разламывается пополам. Когда сердце рвётся на части, оно каким-то образом остается невредимым. Оно продолжает биться. Оно продолжает качать кровь. И лишь его владелец знает, что оно разбилось вдребезги.

Она положила ладонь ему на футболку и, отодвинувшись от него, села на кровати, опустив глаза и прикрыв грудь простыней. Внезапно она почувствовала себя Евой в Эдемском саду — обнаженная, с разбитым сердцем и пустым ноющим лоном.

— Г-гриз, — осторожно произнес он, не касаясь её. — Это ничего не меняет.

Она с силой зажмурила глаза, чтобы сдержать слезы, потому что прекрасно знала, что это ложь. Сейчас он ей скажет, что его долг вернуться к Джемме, и хоть в охотничьем домике было очень здорово, пришла пора попрощаться.

— Мы по-прежнему можем быть вместе. Я могу быть с тобой и быть отцом своему ребенку.

Она подняла глаза и смерила его уничтожающим взглядом.

— Это меняет всё.

Холден покачал головой.

— Нет. Я по-прежнему хочу тебя. Я по-прежнему люблю тебя. Я по-прежнему выбираю тебя.

Она вытерла слезы краем простыни.

— Холден, она носит твоего ребенка.

— Да. Но я люблю тебя.

Она отвернулась от него, пытаясь постичь смысл его слов. Возможно ли то, о чём он говорит? Они все еще могут быть вместе? Он не передумает? Разве он не хотел бы попробовать создать семью с Джеммой?

— Она мать твоего ребенка. Разве тебе не хочется…

— Я всё с ней улажу, — сказал Холден. Он потянулся к руке Гри, но она её одёрнула. — Но я люблю тебя. Я хочу быть с тобой.

— Прежде всего, нужно подумать о ребенке.

— И я позабочусь о нем или о ней… а ты будешь самой замечательной мачехой.

Мачехой. Боже.

— Во всем этом есть место для тебя, Гриз. Я хочу, чтобы мой ребенок знал тебя так же хорошо, как меня и Джемму. Я хочу, чтобы с самого своего рождения он знал и любил тебя. Я хочу сказать, что однажды этот ребенок станет сестрой или братом нашим с тобой детям, — промолвил он. — Я целый час об этом думал. И вот, что я понял: здесь всем нам хватит места. Разве у ребенка может быть слишком много любви?

Когда она резко повернулась к нему, ее ресницы были мокрыми от слез. Он не только подумал о ней, он собирался сделать ее частью своей жизни, частью жизни своего ребенка. Ее сердце переполнилось такой любовью к нему, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Прошлым вечером, когда он сказал ей, что она четырежды спасла ему жизнь, хрупкие стены ее обороны окончательно рухнули, и Гризельда позволила себе заглянуть в их совместное будущее. И не смотря на то, что она не ожидала всего этого, включая ребенка от другой женщины, ее просто потряс тот факт, что он, не медля ни минуты, продумал ее место в его жизни. И это доказывало его любовь гораздо убедительнее, чем все остальное.

— Я люблю тебя, — произнесла она. — И я сделаю всё, чтобы помочь.

— Мне так жаль, что он не твой, — сказал он, протянув руку и поглаживая ее ладонью по щеке.

— Ничего страшного. Придёт и наше время, — она повернула голову и поцеловала его руку. — Холден, ты станешь отцом.

— Самым лучшим папой в мире, — произнес он, и у него в глазах блеснули слезы счастья.

Глава 25

Как бы Холден не пытался убедить ее в том, что у них обязательно получится найти решение, удобное для каждого из них, возвращение в Чарльзтаун получилось тихим и немного мрачным. Месяц, который они собирались провести вместе, сократился на целую половину, и хотя новости Клинтона были очень радостными, на самом деле, они здорово их беспокоили. Необходимо еще так много обсудить, преодолеть столько препятствий.

Гризельда, чья вера в их с Холденом совместное будущее еще не окрепла, чувствовала себя оторванной от него. Она отдала ему свое сердце, свое тело и душу, и теперь какая-то ее часть жалела, что она это сделала. Сейчас в глубине души ей страшно хотелось защититься, и единственным известным ей способом это сделать было бежать… Вот только на этот раз он не просил ее бежать. Он рассчитывал, что она останется.

Что касается Джеммы, она все еще думала, что они с «Сетом» вместе — он с ней так и не порвал. Холден настаивал, что первым делом расстанется с матерью своего ребенка, но, не смотря на то, что Гризельде совсем не нравилась ее соперница, такой план ей тоже не казался удачным. Ей была ненавистна сама мысль о том, чтобы расстраивать беременную женщину, и сколько бы Холден не убеждал ее в том, что его связь с Джеммой была случайной, Гризельде не верилось, что та спокойно воспримет новость о расставании.

Но Холден твердо решил, что на данный момент честность — это наилучший вариант, и был убежден в том, что им удастся трезво и рационально во всем разобраться. Он не отказывался от своего ребенка и не отказывался от Гризельды. Так в чём же дело? Просто, из того немного, что было известно Гризельде о беременных женщинах, она знала, что их поступки вряд ли можно назвать рациональными. А брошенная девушка и заодно беременная женщина? Самая нерациональная женщина на свете. Холден не представлял, во что ввязывается.

А Гризельда представляла. И у нее разрывалось сердце при мысли о будущем, которое они себе напридумывали. Будущее, которое с каждой милей, приближающей их к Чарльзтауну, казалось ей всё более далеким и всё менее вероятным.

— Холден, — произнесла она. — Я хочу, чтобы ты был со мной. Ты ведь это знаешь, верно?

— Да.

— Но я думаю… думаю, что такое стремительное расставание с Джеммой непременно, ну, расстроит ее. Я думаю, ей будет непросто… знаешь, сохранять благоразумие.

— Гриз, я не собираюсь вести себя так, будто мы с тобой чужие люди. Она заслуживает правды. И я обещал тебе, что порву с ней, как только мы вернемся в Чарльзтаун.

— Да, она заслуживает правды, и да, ты обещал. Но, может, тебе стоит сообщить ей об этом, ну знаешь, как-нибудь постепенно?

— Постепенно?

— Да. Например, сперва узнать, как она себя чувствует. Спросить о ее здоровье. О ребенке. Подождать пару дней. Тогда уже, может, поговорить о расставании или типа того. Не знаю. Просто я думаю, что это не приведет ни к чему хорошему. Почему бы для начала тебе не поговорить с ней наедине? Я могу подождать в машине.

Холден покачал головой.

— Нет. Ты пойдешь со мной. Мы с самого начала все сделаем правильно.

Она взглянула на его каменное выражение лица, и у нее сжалось сердце. Ей хотелось верить, что если бы она заранее знала о состоянии Джеммы, то не допустила бы, чтобы у них с Холденом всё зашло так далеко. Но это была неправда. Рядом с ним она была совершенно беспомощна, её тянуло к нему с какой-то просто сверхъестественной силой.

Когда они промчались мимо знака с надписью «Добро пожаловать в Чарльзтаун», она втянула в рот нижнюю губу и принялась нервно её покусывать. Выехав на главную улицу, Холден немного сбросил скорость, и Гризельда увидела, что это прелестный маленький, типично американский городок. Счастливый, спокойный и просто идеальный для создания семьи.

«Я могла бы быть здесь так счастлива, — с тоской подумала она. — Но теперь…».

— Гриз, ты не проверишь мой телефон? Клинтон сказал, что во второй половине дня она, скорее всего, будет у него дома. Давай найдем ее и покончим с этим.

Взяв с сидения телефон Холдена, Гризельда провела пальцем по экрану, чтобы посмотреть новые сообщения, и обнаружила только одно, от Клинтона.

«Она здесь. Когда ты придешь?»

Гризельда быстро набрала ответ: «Уже еду».

Затем она положила телефон на сиденье рядом с Холденом и почувствовала, как у нее дрожат руки.

— Она у Клинтона.

— Хорошо, — сказал Холден, остановившись на красный свет и нетерпеливо барабаня пальцами по рулю. — Давай покончим с этим. Не волнуйся, Гриз, хорошо? Мы во всём разберемся, потом вернемся ко мне и поговорим. У тебя еще осталось две недели до возвращения на работу. Мы еще успеем провести их с пользой.

Она кивнула и снова взглянула в окно. У нее возникло такое ощущение, что он совершенно не думает о Джемме, как о матери своего ребенка, — о её чувствах, потребностях, желаниях. Он был так ослеплен Гризельдой и своим стремлением во что бы то ни стало удержать ее в своей жизни, что она всерьёз беспокоилась, как бы он не наделал ошибок, разруливая эту ситуацию. При этой мысли у нее внутри всё содрогнулось от нехорошего предчувствия.

«Он знает ее лучше, чем ты, — убеждал ее внутренний голос. — Может, он знает, что делает. Постарайся в него поверить».

— Я чувствую, что ты отдаляешься от меня, Гризельда.

— Давай просто посмотрим, что будет дальше, — прошептала она.

— Мы во всём разберемся, — повторил он, словно бы это была его мантра, его слепая надежда.

Она скрестила ноги и отвернулась к окну, наблюдая за тем, как они выезжают из города в район небольших одноэтажных домов с аккуратными островками газонов у входа.

Холден свернул на подъездную дорожку и заглушил двигатель. Он развернулся к ней и, ласково глядя на нее, взял в руки её ладонь.

— Всё будет хорошо. Она должна понять, что даже если я не могу быть с ней, я все равно сделаю всё от меня зависящее.

Согласно кивнув, Гризельда сжала его руку, затем высвободила свою ладонь.

— Я могу подождать здесь… ну пока…

— Нет, — настойчиво возразил он, его голос был низким и натянутым. — Ты — часть моей жизни. И так будет всегда. Лучше ей сразу это понять.

Он открыл дверь, вышел из грузовика и подошел к ней, чтобы помочь ей спуститься. Взяв её за руку, он сплел вместе их пальцы.

— Не волнуйся, — прошептал он.

Он не стал стучать во входную дверь. Она последовала за ним мимо одноместного гаража в небольшой задний двор, окруженный проволочным забором. Подняв глаза на открытую веранду, она обнаружила на ней Квинта, Клинтона, Джемму и пожилую даму, которую приняла за жену Квинта. Они сидели за столиком для пикника и играли в карты. Потянув Гризельду за руку, Холден повёл ее вверх по лестнице, картёжники прекратили игру и уставились на них.

— Ну, надо же, — сказала пожилая дама, улыбаясь Холдену, — Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал!

Она встала, маневрируя между столом и скамейкой, и раскрыла свои полные руки на встречу Холдену, который выпустил ладонь Гризельды, чтобы ее обнять.

— Моди, это Гризельда.

Моди немного отстранилась от Холдена, устремила на Гризельду проницательный взгляд и одарила ее легкой улыбкой, которая представляла собой нечто среднее между беспокойством и благожелательностью.

— Квинт рассказывал мне о тебе. Сожалею о том, что вам обоим пришлось тогда пережить, милая.

На толстушке была веселая бирюзово-белая полосатая футболка и слишком тесные бирюзовые шорты из полиэстера. Она говорила с таким же акцентом, что и Калеб Фостер, и на мгновение у Гризельды застыла в жилах кровь, а по спине пробежали мурашки.

— Спасибо, — сказала Гризельда, поворачиваясь к сидящим за столом.

Джемма бросала на Гризельду уничтожающие взгляды. Она прищурила свои потемневшие глаза и положила ладонь на свой практически плоский живот. Рядом с Джеммой, потупив взгляд, сидел Клинтон. А напротив него — Квинт. Он склонил голову набок и, улыбнувшись Гризельде слабой, печальной улыбкой, пожал плечами, как бы говоря: «Мне их всех не победить».

— Я подозреваю, что Сету и Джемме нужно кое-что обсудить, — сказала Моди, заламывая руки. — Может, Клинтону и Гризельде зайти в дом и выпить чего-нибудь прохладительного?

Джемма продолжала пялиться на Гризельду с такой безудержной ненавистью, что у Гризельды побагровели щеки, и она всерьез подумала о том, чтобы сбежать отсюда к сравнительно безопасному старому грузовику Калеба Фостера.

— Гризельда останется со мной, — твердо сказал Холден, и Клинтон, который уже было поднялся, уселся обратно рядом с Джеммой.

Несомненно, почувствовав беспокойство Гризельды, Холден обнял ее за плечи, и она увидела, как вспыхнули глаза Джеммы.

— Джем, как ты себя чувствуешь? — спросил Холден.

Медленно, очень медленно Джемма перевела взгляд с Гризельды на Холдена, впившись в него своими убийственными глазами.

— Ты вернулся.

— Да.

— Ну, я не буду разговаривать с тобой, пока здесь твоя шлюха, — сказала она.

Холден покачал головой, сильнее обнимая Гризельду.

— Ты не будешь говорить о ней в таком тоне.

— Почему? Лично мне слово «шлюха» кажется вполне уместным. Очевидно же, что вы двое трахались.

Моди ахнула, прикрыв рот ладонью, и прошептала:

— Господи Иисусе.

Квинт вскочил и отвел её в дом, оставив на террасе четырех молодых людей.

— Сет, ты просто кусок дерьма, который трахается с ней, пока я ношу твоего ребенка.

— Я понятия не имел, что ты беременна.

— Что ж, я беременна.

— И я готов внести свою лепту.

— Какую именно?

Холден пожал плечами.

— Платить за всё, что нужно. Быть отцом.

Джемма резко выдохнула, словно от какого-то внезапного удара или потрясения, и Гризельда с определенной долей искреннего сочувствия поняла, что до этого момента Джемма была готова простить Холдена. Как бы она ни была зла и рассержена, если бы он извинился за то, что был с Гризельдой, Джемма позволила бы ему вернуться в свою жизнь. По сути, если Гризельда правильно поняла эмоции, проступившие на лице у соперницы, то на это Джемма и надеялась. А его слова только что послали эту надежду к чёртовой матери.

— Ничего у тебя не выйдет, — огрызнулась Джемма, взяв себя в руки. — Пока ты с ней.

— Что это з-значит? — выпалил Холден, и Гризельда почувствовала, как напряглось всё его тело.

— Ты сваливаешь из города с этой дешёвой детдомовской задницей, трахаешься с ней две недели, пока меня тут выворачивает на каждом шагу, а потом приходишь сюда, с ней за ручку? Уверяешь меня, что ты готов внести свою лепту, но при этом говоришь, что мы — в прошлом? — Джемма смерила его пронизывающим взглядом. В ее прищуренных глазах читалась боль и злоба.

— Джем, я тебя не люблю. Я люблю Гризельду. И хочу быть с ней.

В глазах у Джеммы блеснули слёзы, она дважды моргнула, затем сжала челюсть, её лицо приняло выражение холодной ярости.

— Это правда?

Холден кивнул.

— Пошел на х*й, — прорычала Джемма.

Голос Холдена был мягким, но Гризельда понимала, что это стоило ему не малых усилий. Негодование Джеммы начинало действовать ему на нервы.

— Джем, мы можем д-договориться. Я хочу быть с Гри, но возьму на себя все больничные расходы. Я буду помогать тебе всем, чем захочешь, как только потребуется. Я буду хорошим отцом. А Гри станет замечательной мачехой.

— Закрой. Свой. Рот! — закричала Джемма, треснув руками по столу. — Твоя шлюха не будет воспитывать моего ребенка!

— Джемма, давай просто поговорим, — сказал он, стараясь быть убедительным. — Давай всё обсудим. М-мы собираемся стать родителями. Н-нам следует…

— Нет, Сет! Ты должен сделать выбор. Один-единственный. Или я с ребенком или она. Решать тебе. У тебя может быть или твоя гребаная приемная сестра, или ребенок. Но у тебя никогда не будет и того, и другого, ненасытный ты кусок дерьма.

— Я люблю её, — сказал он, затем повернулся и с отчаяньем посмотрел на Гризельду.

— Прекрасно, — выпалила Джемма. — Тогда нам больше не о чем говорить. Убирайся.

— Но я все равно могу быть отцом своему ребенку. Это мой р-ребенок, — повысив голос, произнес Холден и, убрав руку с плеч Гризельды, указал на живот Джеммы.

— Чёрта с два. Он мой. И я в праве сделать с ним то, что захочу, — мгновение она переводила взгляд своих прищуренных глаз с Гризельды на Холдена и обратно, потом посмотрела на Клинтона. — Ты готов?

— Джем…

— Через полчаса мне на прием к врачу, — сказала она, вставая из-за стола.

— Джем, давай ещё немного поговорим, — взмолился Клинтон.

— К чёрту разговоры. Ты его слышал. Он выбрал эту шлюху, а не своего ребенка. Мне не нужен его ублюдок. Ты готов отвезти меня в клинику или как?

***

Холден в ужасе посмотрел на Джемму, отказываясь верить тому, что она говорит. Она этого не сделает. Боже мой, она не сделает.

Заглянув ей в глаза, он не увидел в них ни капли милосердия, его сердце бешено заколотилось, дыхание стало частым и прерывистым.

— Джем, — задыхаясь, проговорил он. — Ч-что ты д-делаешь?

— Что я д-д-делаю? — передразнивая его, спросила она. — Я, бл*дь, не хочу, чтобы во мне рос твой ребенок, Сет. Я его вырежу, — она повернулась к Клинтону. — Ты меня отвезешь или нет?

— Клинтон, даже не думай вставать с этого гребаного кресла, — прорычал Холден, шагнув вперед и пытаясь перевести дыхание. Его душила подступившая к горлу желчь. — Это мой малыш. Ты не убьешь моего р-ребёнка.

— Твой малыш! Иди на х*й, Сет, — сказала Джемма, уперев руки в бока. — Мне решать, что делать со своим телом. У тебя нет права голоса.

Было что-то неправильное в том, что он ничем не может ей возразить, и все же ему пришлось признать, что это правда: не может. Она могла поехать в любую клинику и через пятнадцать минут выйти оттуда, оставив его ребёнка в мусорном баке. От этого страшного мысленного образа у него похолодело внутри и чуть не вывернуло.

— Джемма, — произнес он, не в силах сдержать мелькнувшие в его голосе нотки страха. — Я умоляю т-тебя, не делай этого.

— Ты можешь умолять меня, о чем угодно, — ответила она. — Но я не позволю шлюхе растить моего ребёнка. Да я лучше…

— Я уеду!

Внезапный голос Гризельды заставил его вздрогнуть. Она стояла рядом с ним, судорожно сжимая перед собой кулаки, её грудь поднималась и опускалась от прерывистого дыхания, глаза блестели.

— Я уеду, — тихо повторила она надломленным голосом. — Я не буду мешать.

— Н-нет, — произнес он, потянувшись к ней. Она отошла, подняв руки в защитном жесте.

— Холден, — проговорила она, ее глаза были такими отрешенными, что от одного только взгляда на нее у него сжалось сердце. — Правильнее будет мне уехать.

— Я не хочу тебя потерять. Я н-не могу.

— Тогда ты потеряешь ребёнка, — слезы побежали у неё по щекам, и она покачала головой. — Нет. Я не могу этого допустить.

Выпрямив спину, она перевела взгляд на Джемму.

— Я уеду завтра. Как только договорюсь, чтобы меня забрали.

— Сегодня же вечером, — сказала Джемма.

— Завтра! — проревел Холден, ярость и отчаянье исказили его голос до неузнаваемости. — Ты, эгоистичная с-сука!

— Не груби мне, Сет Вест. Я еще не отменила свой прием у врача…

Холден сжал челюсть. Всё его тело так напряглось от ярости, что ему отчаянно захотелось кому-нибудь врезать, причинить кому-нибудь боль, чтоб кто-нибудь избил его до полу смерти, до полной отключки, а потом он проснулся бы и обнаружил, что это был лишь чудовищный кошмар.

— Хватит, Джем, — произнес Клинтон. Он встал и, выйдя из-за стола, направился в дом. Прежде, чем за ним захлопнулась дверь, он оглянулся на нее. — Я никуда тебя не повезу.

— Отлично, — сказала она и, скрестив руки на своей полной груди, повернулась лицом к Холдену. — Завтра. Мне так даже лучше, поскольку мне ещё нужно собрать свои вещи. Я переезжаю к тебе, Сет. Мне надоело жить в доме моей матери, и я бросаю свою работу в «Дэйри куин». Теперь ты должен обо мне позаботиться.

— Не дави на меня, Джем.

Она пожала плечами, последний раз бросила на Гризельду победный взгляд и пошла в дом вслед за Клинтоном.

Холден схватил Гризельду за руку и потащил ее вниз по ступенькам, мимо гаража, назад к своему грузовику. Как только они сели в машину, он повернулся к ней. Каждый удар его сердца причинял ему страдания, его жизнь вдруг превратилась в сущий ад, в котором от него уходила женщина, которую он любил.

— Гри, ты никуда не поедешь. Н-нам нужно поговорить.

Глава 26

На долю Гризельды выпало достаточно горя. Мать ее не любила и, в конце концов, бросила, отца она никогда не знала, ее переводили из одной приемной семьи в другую, и едва ей удавалось привыкнуть или найти с кем-то общий язык, как ее снова выдергивали и перебрасывали в новое место. Её похитили, держали в темном подвале и избивали. Она сбежала из ада и тут же снова вернулась в систему патронатного воспитания. Став взрослой, она позволяла пользоваться ее телом без любви и не протестовала, когда с ней жестоко обращались. Горе. Она знала о нём не понаслышке. Знала гораздо больше, чем многие другие.

Но ей никогда не приходилось чувствовать ничего похожего на боль, свалившуюся на нее от осознания того, что она стоит между Холденом и его ребенком. Жизнь его ребенка полностью зависела от ее отъезда, и ее решение было быстрым и окончательным, потому что она любила Холдена, более того, она уже любила этого ребенка, так же сильно, как и он.

Она лучше всех на свете знала о его сокровенном и давнишнем желании быть отцом.

И она знала, что он никогда ей не простит, если, в конечном итоге, вместо своего ребенка выберет её.

Слова «Я уеду!» были вырезаны из ее разбитого сердца тем же самым ножом, которым врач той клиники собирался опустошить живот Джеммы. Жизнь за жизнь. Счастье Гризельды в обмен на ребенка Холдена. Это была честная сделка. Но, Боже, это ранило до глубины души.

Они возвращались в его дом в гнетущем молчании, звуки их шагов отдавались на лестнице зловещим маршем смерти.

Две недели, пока Гризельда была с Холденом, слезы свободно лились у нее из глаз — это был признак любви, доверия, веры, надежды — но сейчас у нее в глазах не было слез. Много лет назад она научилась сдерживать их, чтобы избежать наказания. Она научилась их глотать, соль разъедала ее внутренности, пока она не начинала корчиться от боли. Как сейчас. Прямо как сейчас.

Холден закрыл за ними дверь квартиры и притянул ее в свои объятья. Он долго прижимал ее к себе, и она неподвижно стояла рядом с ним, безвольно опустив руки вдоль тела.

Наконец она прошептала:

— Мне нужно воспользоваться твоим телефоном.

— Зачем?

— Мне нужно позвонить Майе и попросить её приехать за мной.

— Нет! — воскликнул он. — П-пожалуйста, нет.

Затем выдохнул:

— Г-гриз…

Отстранившись от него, она почувствовала невозмутимое и необъяснимое спокойствие.

—Да, — мягко сказала она.

— Ты оставляешь меня.

— Да.

— Мы можем всё уладить.

— Нет, не можем. Не сейчас, когда она всё ещё может навредить твоему ребёнку.

Гризельда протянула руку, в ожидании телефона.

Неожиданно Холден опустился на колени и, взяв в руки её ладонь, взглянул на неё покрасневшими, какими-то стеклянными глазами, в которых читались боль и отчаянье.

— Я умоляю т-тебя, не уезжай.

И все те слёзы, которые она только что с таким трудом глотала, вырвались у неё изнутри и пролились потоками горя.

— Холден, пожалуйста. Пожалуйста, не делай это для меня ещё сложнее.

— Не уезжай, — взмолился он, неотрывно глядя на неё, и она увидела, как у него по щеке пробежала слеза. — Она передумает.

— Ты не можешь знать наверняка.

Она опустилась на колени перед Холденом и коснулась ладонью его щеки.

— Мое пребывание здесь только усугубит ситуацию. Думаю, мне следует уехать. Тебе нужно всё с ней уладить, а нам с тобой нужно… подождать.

— Я ждал тебя десять гребаных лет! — закричал он, уронив голову ей на плечо. — П-пожалуйста, Гриз.

— Не могу. Я не встану между тобой и твоим ребенком. Холден, если она причинит вред этому ребенку, чтобы насолить тебе, ты меня возненавидишь. Это нас погубит. Сейчас мы должны сделать так, как лучше для этого ребенка. Мне нужно уехать. Хотя бы, на время.

Наклонившись, он протянул к ней руки и обхватил ладонями ее лицо.

— Я люблю тебя. В-всем своим сердцем, всем своим существом, я тебя люблю. Б-без тебя у меня нет будущего. Н-нет семьи. Н-нет любви. Н-нет жизни. Я снова умру. Я умру без твоего сердца, бьющегося у меня в груди, Г-гриз. Н-не д-делай этого. Д-дай ей д-день или д-два, ч-чтобы ус-спокоиться!

— Не стоит так рисковать, — сорвавшимся голосом произнесла она. — Дай мне телефон. Перед моим отъездом у нас останется ещё немного времени, чтобы побыть вместе.

Он убрал руки с её лица, вытащил из заднего кармана телефон и бросил его на пол между ними. Поднявшись, он с досадой и огорчением посмотрел на нее.

— Я этого не вынесу.

— Тогда выйди на время, — сказала она. — Пойди прогуляйся. Возвращайся, когда будешь готов.

Он кивнул, резко повернулся и, хлопнув дверью, вышел из квартиры.

Дрожащими пальцами она взяла телефон и набрала номер Майи.

— М-майя? — прорыдала она, как только её подруга сказала «алло». — Это… Зельда.

***

Холден шёл по главной улице, утопающей в лучах вечернего солнца, мимо вереницы деловых зданий в маленький парк рядом с мэрией. Сев на скамейку, он ссутулил плечи и в отчаянии опустил голову.

Она уезжает. Его Гриз, его любовь, его девочка уезжает. Завтра она исчезнет, и он снова останется совсем один.

Только на этот раз он останется не с воспоминаниями о мертвой девочке. Он останется наедине с осознанием того, что единственная женщина, единственный человек, которого он когда-либо любил, живет и дышит всего в двух часах езды отсюда. И ему не дали быть с ней.

Его мысли кружились в бесконечной петле, от ужасной угрозы Джеммы прервать беременность к душераздирающему предложению Гризельды уехать. Единственным, что вселяло в него хоть какую-то надежду, были ее слова: «Мне нужно уехать. Хотя бы, на время».

На время.

Она имела в виду, что будет его ждать? Что она потом вернется? Когда? Когда Джемме будет уже поздно делать аборт? После того, как родится ребенок? Сколько ему придется ждать, чтобы снова быть с ней? И вдруг ответы на эти вопросы стали единственным, что имело значение, единственным, что могло бы помочь ему пережить боль разлуки.

Он встал и быстро пошел домой, ему не терпелось поговорить с ней и придумать план. Он взметнулся вверх по лестнице, ворвался в дверь своей квартиры и, одним шагом преодолев гостиную, влетел в спальню, где Гри доставала из его сумки свои немногочисленные вещи. Она аккуратно складывала их в один из двух продуктовых пакетов, с которыми две недели назад заявился Квинт.

— Привет, — произнесла она, подняв на него покрасневшие глаза. — Ты вернулся.

— Да. Что ты имела в виду, когда сказала «Хотя бы, на время»?

— Что?

— Ты сказала «Мне нужно уехать. Хотя бы, на время». Ч-что это значит?

Она села на кровать, держа в руках белый лифчик с маленьким бантиком.

— Это означает, что находясь сейчас здесь, я могу ухудшить и без того сложную ситуацию.

— То есть ты вернешься? — прошептал он.

Она приоткрыла губы и, моргая, уставилась на него.

— Хм…

— Если ты пообещаешь вернуться, я смогу это вынести, — сказал он, садясь перед ней на корточки. Он забрал у нее лифчик и положил его на кровать, затем взял в руки её ладони.

— Я не буду с ней спать. Я не буду к ней прикасаться. Я буду спать на диване. Я твой. Я буду тебя… ж-ждать.

У неё дрогнули губы, и она слабо улыбнулась, затем на мгновение закусила нижнюю губу. Он был не в силах отвести от нее взгляд, новые воспоминания о том времени, что они провели вместе — её вкус, то, как двигались под его губами её губы, звуки, которые вырывались у неё из груди, когда он ее целовал — наполнили его сознание покоем и вожделением.

— Я тоже, — сказала она дрогнувшим голосом. — Я буду тебя ждать. Если она когда-нибудь передумает, я скажу, где меня найти.

— Я приеду за тобой. Как только пойму, что ребенок в полной безопасности.

Она кивнула, и, высвободив руку из её пальцев, он стер скатившуюся у неё по щеке слезу.

— Это чертовски несправедливо.

— Мы ждали целых десять лет, — прошептала она, прислонившись лбом к его лбу. — Нам не привыкать.

— Мы ждали целых десять лет, — возразил он. — И меня просто убивает, что мы снова должны ждать.

— Я жива, — сказала она, потираясь своим носом о его нос.

— Я люблю тебя, — прошептала она, закрыв глаза.

— Я буду тебя ждать, — она коснулась губами его губ. — Всегда.

— Всегда, мой ангел, — сказал он, затем положил руки ей на бедра и притянул ее себе на колени.

Он целовал ее отчаянно и неистово, его руки торопливо сдвинули вверх ее футболку и лифчик, освобождая грудь. Она боролась с его футболкой. Рывком стянув с себя футболку и швырнув на пол, он обхватил Гри руками и прижал к себе, её обнаженные груди вжались в мышцы его груди. Он чувствовал, как ничтожно мало времени им осталось быть вместе, и у него разрывалось сердце при мысли, что завтра ему придется смотреть, как она уходит.

— Когда придет Майя?

— Через два-три часа, — сказала она, пока его губы прокладывали дорожку из поцелуев от шеи к уху.

— Н-нет! — воскликнул он, резко отпрянув от неё и впившись в её глаза взглядом, который отражал охватившую его боль и дикое отчаяние. — Это с-слишком рано!

— Так будет лучше, — сказала она, обхватив его лицо ладонями и притянув его обратно к своим губам. — Джемма сказала сегодня вечером. Нам лучше попрощаться побыстрей.

— Гри, я х-х-хотел эту ночь, — с горечью прошептал он. — Я х-хотел всю жизнь.

— Теперь у нас есть только «сейчас», — сказала она, наклонившись вперед и захватив губами его нижнюю губу. Он ощутил солёный вкус ее слез. — И я хочу в последний раз почувствовать тебя внутри.

Глаза Холдена обжигали слёзы, пока он целовал её, сплетаясь с ней языками, пытаясь запомнить, каково это, держать в руках ее хрупкое тело. Он не хотел забывать то, как касалась его ее нежная кожа, как она пахла мылом и свежим воздухом, как ее рыжеватые волосы отражали солнечный свет и становились похожими на золото Румпельштильцхена (прим. «Румпельштильцхен» — сказка братьев Гримм). Его трепещущее сердце, переполненное любовью к ней, отчаянно протестовало против ее ухода, он еще крепче прижал ее к себе, его рот терзал ее губы, словно в наказание. Почему она согласилась оставить его? Почему?

— Холден — задыхаясь, произнесла она. — Ты делаешь мне больно. Будь нежнее.

— Б-бл*дь!— взревел он, отпустив ее и беспомощно уронив голову. — Н-не уходи!

Уткнувшись лбом ей в плечо, он с силой зажмурил глаза, взывая к высшей силе, которая ни разу за все его несчастные двадцать три года не сделала ни единой попытки вмешаться, помочь ему, спасти его от абсолютной бессмысленности жизни без неё.

Ответом ему была лишь тишина.

Он почувствовал, как её маленькие ладони скользнули вверх по его спине, по следам от ударов, по бороздкам и шрамам, пока она не погрузилась пальцами ему в волосы, прижав его к своему теплому, нежному телу, словно мать, которую он так давно потерял.

— Холден, — сказала она, почти касаясь губами его уха. — Спроси меня, сломлена я или осталась прежней.

Он помолчал, вспоминая, сколько раз он просил ее об этом. За все то время, что они были знакомы, она впервые попросила его об этом.

— Гризельда, — произнес он, немного отстранившись, чтобы посмотреть в любимое лицо. — Ты та же, что и прежде или сломлена?

— Я та же, что и прежде, — сказала она с легкой, уверенной улыбкой, нежно касаясь пальцами его волос. — Я стала прежней, потому что нашла тебя.

Он резко вдохнул. Её лицо расплывалось у него перед глазами, пока он едва мог разглядеть её черты.

— Я без тебя пропаду.

— Нет, — он не знал, как у нее это получается — хотя Гри всегда была самой сильной девочкой из всех, кого он знал — но ей каким-то образом удавалось улыбаться. Покачав головой и смахнув рукой бегущие по щекам слезы, она его заверила. — Нет. Нет, все будет хорошо. Холден, у тебя будет ребенок. Ты будешь отцом. И у тебя всё отлично получится.

— Я не могу проститься с тобой.

— Тогда не прощайся. Просто помни о Маклелланах в Джорджтауне. Найдешь меня как-нибудь, если сможешь. Я буду ждать.

— Ты будешь меня ждать?

— Буду.

— Никогда не отпускай меня, Гри.

— Не отпущу.

Обхватив ладонями её лицо, он привлек её к себе и, закрыв глаза, коснулся губами её губ. Он просунул руки ей подмышки, и поставил её на ноги, пальцы скользнули вниз и принялись расстегивать ее шорты. Она потянулась к его джинсам и сделала то же самое.

Продолжая его целовать, она легла на кровать, увлекая его за собой, и он накрыл её своим обнаженным телом.

Они занимались любовью медленно — то нежно, то неистово, смакуя и наслаждаясь друг другом, и, одновременно достигнув кульминации, шептали друг другу слова любви. А когда зашло вечернее солнце, Гризельда лежала в объятиях Холдена, полностью растворившись в единстве их абсолютного горя и абсолютного взаимопонимания. В этот момент они заново открыли для себя ту безусловную синхроничность, что была между ними в детстве, когда любые слова были невозможны. Только на этот раз слова были просто не нужны.

Когда на телефон Холдена пришло сообщение от Майи, что она ждет внизу, он надолго приник поцелуем к голове Гризельды. Его губы застыли у нее на макушке, как раз там, где он нежно поглаживал её много лет назад, лёжа на своем грязном полосатом матрасе.

Она молча поднялась с кровати и оделась, стоя к нему спиной. Обернувшись, она несколько минут неотрывно смотрела на него, ему показалось, что он слышит её голос из далекого прошлого:

«Не оглядывайся назад, не смотря ни на что. С камня на камень. Я прыгаю, ты прыгаешь».

— Беги, — прошептал он, с силой зажмурив глаза.

Когда он их открыл, её уже не было.

Глава 27

Гризельда была безумно благодарна Майе за то, что она лишь взглянула ей в лицо и ничего не сказала. Выйдя из машины, она крепко обняла Гризельду, затем забрала у нее из рук жалкий бумажный пакет с вещами и положила его на заднее сиденье.

Добрых полчаса они проехали в полном молчании. Гризельда уставилась в открытое окно, чувствуя себя такой подавленной, что просто слушала звук проносящегося мимо ветра, стараясь не думать, не чувствовать и не вспоминать. А Майя хранила благословенное молчание.

Расставание с Холденом стало самым тяжелым, самым болезненным из того, что Гризельде когда-либо приходилось делать. В некотором смысле это было даже хуже, чем бросить его там у Шенандоа. Потому что теперь она прочувствовала, каково это — жить с ним, любить его, быть свободной… и счастливой. А когда, наконец, позволила себе в это поверить, все вдребезги разбилось.

Потому что счастливые развязки не для таких людей, как Гризельда Шредер, и ей стоит запомнить это на будущее.

— Спасибо, что приехала, Майя, — сказала она, устало повернув голову и взглянув на подругу. За последние несколько недель Майя поменяла прическу. Теперь у нее была короткая стрижка под мальчика, как у Холли Берри, выгодно подчеркивающая Майино круглое лицо и высокие скулы. — Хорошо выглядишь.

— Ну, а ты выглядишь дерьмово.

— Спасибо.

— Когда будешь готова, ты все мне расскажешь, Зельда, — сказала Майя. Не сводя глаз с дороги, ей удалось вытащить из бардачка упаковку лакричных конфет «Твиззлерс» и передать их Гризельде. — И, дорогуша, я имею в виду, действительно всё.

Гризельда надорвала упаковку, и у неё на глазах выступили слезы.

— Не могу, Майя.

— Ты должна. Если ты этого не сделаешь, это сожрёт тебя целиком, — Майя схватила одну конфету и откусила. — Это ведь был он, да? Ты, наконец, его нашла?

Они с Майей не говорили о Холдене. Никогда. После побега, Гризельду поместили в приемную семью и отправили на принудительную психологическую консультацию, которую она посещала с большой неохотой. Ее социальному работнику и психотерапевту было известно, что ее похитили вместе с мальчиком, а также то, что она сбежала, а мальчик — нет. Но Гризельда отказывалась говорить о том, что случилось с ней на ферме Калеба Фостера. Подвал, долгие часы работы в саду летом и консервирования — зимой, холодная овсянка, постоянное чтение Библии, сопровождающееся гневными тирадами, побои. Она никогда и ни с кем это не обсуждала.

К тому времени, как ее перевели в дом Майи, ей исполнилось четырнадцать лет, и ее похищение и побег давно не были новостью. Все знали ее историю только в общих чертах, без лишних подробностей. В самом начале Майя пыталась поговорить с Гризельдой на эту тему, но она молчала, словно партизан, и, в конце концов, Майя перестала ее об этом спрашивать.

— Мальчика, с которым тебя похитили, Зел. Ты его нашла, — Майя снова откусила от конфеты. — Тот, для которого ты откладывала деньги, верно? Все эти годы? Тебе как-то удалось его найти.

Губы Гризельды дрогнули, в глазах защипало от слез, хотя она уже устала плакать.

— Я его нашла.

Майя кивнула, не сводя глаз с дороги.

— Ну и как он?

— Другой. Всё тот же. Взрослый.

— Ты его любишь?

Гризельда шмыгнула носом, откусив маленький кусочек от зажатой в кулаке конфеты.

— Да.

— А он тебя любит?

— Да, — прошептала она, пытаясь жевать, но челюсти перестали ей подчиняться, и все тело стало каким-то слабым и вялым.

«Он меня любит, и я его люблю, но мы не можем быть вместе»

— Так в чем же дело?

— Его девушка беременна.

— Господи, — вздохнула Майя. — Дай-ка еще конфетку.

Гризельда глубоко вздохнула и принялась снова жевать, медленно уплетая полный рот сладкой лакрицы и протягивая Майе еще одну карамельную косичку.

— Расскажи мне об этом.

— Как я его нашла?

Майя покачала головой.

— Нет. Обо всём. С самого начала.

Первой реакцией Гризельды было категорическое «нет». Она столько времени хранила эту историю в секрете, о котором знал только Холден. Даже когда они не были вместе, их каким-то образом связывало то, что они были единственными на всем белом свете, кто знал, что произошло, кто это пережил и уцелел.

— Зи, ты должна начать об этом говорить. Если ты этого не сделаешь, это, в конечном итоге, тебя убьет.

— Почему?

— Потому что ты не можешь держать в себе так много боли. Я хочу разделить с тобой этот груз. Я люблю тебя как сестру, несмотря на то, что ты держишь меня на расстоянии вытянутой руки. Ты знаешь все о моей матери, о моем тунеядце-папаше, о моей убитой сестре и братьях-наркодиллерах. Ты знаешь, как долго я боролась за то, чтобы оттуда выбраться. И все это время я говорила об этом с тобой, ты мне помогала. Привела меня в агентство мисс Маклеллан, при любой возможности старалась замолвить за меня словечко. Теперь у меня хорошая работа. Я хожу на вечерние занятия. Я стану первой в моей семье, кто получит диплом младшего специалиста, может, я даже стану первой, кто официально выйдет замуж. И я приехала сюда отчасти, потому что ты меня слушала. Ты поддерживала меня. Ты мне помогала. И Зельда, теперь моя очередь сделать то же самое для тебя. Тебе нужно поговорить об этом, иначе ты застрянешь в этом навсегда.

Слезы катились по утомленному лицу Гризельды, пока она слушала слова Майи, чувствуя их искренность и ощущая хрупкую надежду. И она обнаружила, что привычное резонансное и категорическое «нет» потухло сразу же, как только вспыхнуло. Отыскав Холдена, она открыла что-то внутри себя. Новость о том, что он пережил Калеба Фостера, от чего-то ее освободила, а его прощение за то, что она села в грузовик и оставила его на произвол судьбы, избавило ее от тяжкого бремени вины. Может ли она обо всем этом говорить? Может ли довериться Майе?

Неожиданно ее губы зашевелились, и она начала рассказывать Майе о том, как впервые увидела Холдена, стоя в коридоре Филманов на пороге его спальни. Она рассказала Майе, как в первый раз увидела Шенандоа и пошла в магазин вместо Марисоль. Она объяснила произошедшую путаницу, когда Калеб Фостер утверждал, что за ними его послали их приемные родители. Говоря о подвале, о закрепленных у них на ногах цепях, побоях и Левите, она поняла кое-что очень важное: хотя они с Холденом и обсуждали свои ощущения от пребывания в плену Калеба Фостера, прошло уже немало времени с тех пор, как ей удавалось взглянуть на эту историю объективно, не как на воспоминания, а как на изложение фактов. И теперь представленная не как мир кошмаров и боли, а как серия событий, она каким-то образом утратила часть своей власти над Гризельдой.

Она даже чувствовала при этом своего рода отрешенность, будто рассказывала одну из своих сказок. Да, это была ее история, но изложенная сейчас в виде повествования, она почему-то больше не казалась ей такой уж ужасающей. Больше всего ее потрясло то, как чертовски приятно было ее кому-то рассказать, после того, как она столько времени хранила всё в тайне. Было так отрадно слышать, как Майя потрясенно вздыхает и с недоверием качает головой, и маленькая девочка внутри Гризельды открыла глаза и жадно смотрела на Майю, искренне нуждаясь в ее сострадании, сочувствии и утешении от того, что кто-то слушает ее историю.

Может быть, она была не права, приняв в штыки психотерапевта, которого ей предоставили много лет назад. Может, еще есть возможность найти специалиста, способного ей помочь.

— И вот, он дерется с другим парнем, и ты сразу поняла, что это он? С первого взгляда?

Она покачала головой.

— Нет, я и понятия не имела. Я хочу сказать, я обратила внимание, что его зовут Сет…

— Ну, это полный капец, подруга.

— …потому что это имя… ну, с этим именем у меня много связано. Но он не был похож на Холдена. Он выглядел старше и грубее, а его лицо было изувечено до неузнаваемости.

— А почему его зовут Сет?

— Его так не зовут…больше, — сказала Гризельда. — И Майя. Моё настоящее имя Гризельда.

Майя невольно оглянулась на Гризельду, затем посмотрела на нее еще раз, прежде чем снова сосредоточиться на шоссе.

— Гри… Что?

Гризельда кивнула.

— Меня заставили его поменять, когда я вернулась из Западной Вирджинии. Они боялись, что Калеб Фостер попытается меня найти, поэтому сказали, что мне нужно изменить имя. Помнишь, Сэнди? Ту старую соцработницу со скрипучими туфлями и фиолетовыми волосами? Она предложила имя Зельда. Сказала, что к нему мне будет проще привыкнуть.

— А Шродер?

— На самом деле, моя фамилия Шрёдер.

— Зел — Гризел, Боже мой… Как, черт возьми, мне тебя называть?

Первый раз с тех пор как Гризельда села в машину, она тихо засмеялась.

— Зельда, тупица.

— Я хочу услышать о том, что произошло после боя, но мне интересно…Что случилось с настоящими Сетом и Рут? Ты знаешь?

Гризельда пожала плечами.

— Когда они были подростками, на их семейной ферме загорелся амбар. Он сгорел дотла, и на пепелище нашли принадлежавшие близнецам вещи.

— Загорелся? Или подожгли?

— Если честно, я не знаю. Две недели назад я бы сказала «подожгли», но Калеб Фостер… — она покачала головой и вздохнула. — Это всё гораздо… сложнее. Все эти годы он хорошо относился к Холдену. Как к младшему брату. Не бил его. Не домогался. Кормил его и одевал. В конце концов, Холден пошел в школу, как любой другой ребенок.

— Любой другой похищенный ребенок, ставший заложником психопата?

— Майя, всё так запутано. Ты смотришь на эти вещи в черно-белом свете, но это не правильно. Там столько разных оттенков серого. Я ненавидела Калеба Фостера, но на самом деле, я считаю, что он был не таким уж плохим. Это безумие?

— Да, — ответила Майя.

— Он мог бы убить Холдена. Мучить его. Продать. Изнасиловать. Что угодно. Но он не сделал ничего подобного. Холден выжил, отчасти, благодаря Калебу Фостеру.

— Прекрати защищать его, Зи, из-за этого мне хочется тебе врезать.

— Ты не понимаешь, — вздохнула Гризельда.

— Я понимаю, — произнесла Майя несколько минут спустя. — Но это полный отстой, подруга, потому что пару лет мы жили с тобой в одной комнате, и я видела твою спину. Я знаю, что он с тобой сделал.

— Ладно, рассказывай, что было дальше. Ты увидела Сета — э-э, Холдена — на ринге, и что потом?

Гризельда рассказала Майе о том, как на следующий день к ней пришел Квинт, и она уехала к Холдену, оставив в коттедже сумочку и телефон. Она рассказала о том, как они встретились, как она перевязала его раны и заснула, сидя на полу рядом с диваном, крепко сжимая его руку. Она рассказала Майе о возникшей откуда ни возьмись Джемме, и о любезном предложении Квинта пожить в его охотничьем домике, пока Холден окончательно не поправится. Когда она упомянула, как миссис Маклеллан дала ей месяц отпуска, Майя пробормотала что-то о том, что у Гризельды лучший в мире босс, и ахнула, когда она рассказала Майе о том, как обожгла руку и оказалась в постели с Холденом.

— И это было… хорошо?

— Да, — ответила Гризельда, и ее глаза снова наполнились слезами, как только она вспомнила его слова, — «Даже когда мы расстались, мы все равно были вместе. Даже когда я думал, что ты умерла, ты все равно жила в моем сердце… Я такой же, как прежде. Ты делаешь меня прежним».

— А его… хозяйство?

— Не жалуюсь, — быстро сказала Гризельда, её щёки вспыхнули и, наверное, залились краской.

— А что с Джоной?

— А что с ним?

— Как он вписывается во все это?

— Он не вписывается, — ответила Гризельда. — Я порву с ним, как только приеду домой.

Майя взглянула на нее, в ее черных глазах читалось явное беспокойство.

— Это плохо кончится, Зи

— Я не могу быть с ним.

— Он такой жестокий…

Гризельда и не вспомнила о Джоне с тех пор, как час назад покинула Холдена. Теперь у нее тревожно забилось сердце.

— Может, я добьюсь судебного запрета. Если он будет меня беспокоить.

— Может, тебе собаку завести, — предложила Майя. — Эй, послушай, а почему бы тебе не остановиться у нас с Терренсом?

— Вторгнуться в любовное гнездышко? — спросила Гризельда, искоса бросив на Майю понимающий взгляд. — Не думаю, что это хорошая идея.

— Если захочешь, то диван — твой.

— Спасибо, но я хочу домой. И рано или поздно мне все равно придется объясниться с Джоной. Майя, я сильнее, чем кажусь на первый взгляд.

— Ну, раз ты так считаешь, — сказала Майя, оставшись при своем мнении. — Так вы сбегаете в охотничий домик и предаетесь разврату… а что потом?

«Боже Всевышний»

— Мы просто… несколько недель бездельничали. Я писала свои сказки. Он читал книги. Мы купались, сидели на солнце, ели, пили, вспоминали, каково это, быть вместе, — она все еще чувствовала запах паленьев, пылающих в камине, который по вечерам разжигал Холден, все еще ощущала надежный покой его объятий. Она смахнула слезу и глубоко вздохнула. — Мы любили друг друга.

— А потом ты узнала, что его девушка беременна?

Гризельда кивнула.

— И он считал, что убедит ее, и все будет хорошо.

— Одна большая счастливая семья.

«Не совсем»

— Она пригрозила сделать аборт, если он останется со мной.

— Черт возьми, подруга! Какого хрена?!

Гризельда вспомнила мольбу, прозвучавшую в голосе Холдена, когда он понял, что собралась сделать Джемма, и у нее мучительно сжалось сердце.

— Он хочет детей, — пробормотала она. — Он всегда хотел детей.

Майя разразилась гневной тирадой о том, что некоторых женщин следует стерилизовать, но Гризельда уже не слушала подругу. Она задумалась, глядя в окно на слабый дождь, который начал накрапывать, по мере того, как они приближались к Лорел в штате Мэриленд.

Что если Джона дома? Она собралась с духом. Он будет в ярости и отыграется на ней. Она снова задумалась о предложении Майи, но что-то внутри нее отчаянно не хотело прятаться. Это её квартира. Её место. Джоне придется оттуда убраться, и если он не уйдет, она вызовет полицию. Вполне довольная своим планом, она вернулась к пламенной речи Майи.

— Значит, она вынудила тебя уехать? Зельда!

Гризельда кивнула.

— Да. Или я, или ребенок.

— И он выбрал ребенка.

— Нет, — сказала она, вспоминая его слова «Я не хочу тебя потерять. Я не могу». — Это был мой выбор. Я решила уехать. Он умолял меня остаться, но я не могла рисковать. Майя, она будто сбесилась. Была готова бежать в клинику и завершить задуманное. Я не хотела быть… Я бы не выдержала, если бы это было…

Неожиданно на нее обрушились события последних двух недель, сегодняшнего дня, да, чёрт возьми, всей ее жизни, и ее тело сотряслось от рыданий. Она наклонилась вперед и громко и долго плакала, о себе, о Холдене, о ребенке, мать которого готова была его убить. Она плакала о втором шансе и об упущенных возможностях, о том, как это больно — найти, то, что ищешь и потерять то, что любишь. Она плакала из-за несправедливости, разочарования и горя. О его красивых словах, прекрасном теле и о том, как он назвал ее ангелом и говорил, что будет любить до конца жизни. Она плакала. И плакала. Пока, наконец, у нее совсем не осталось слез.

Гризельда не знала, сколько они простояли перед ее домом, но когда она пришла в себя, двигатель был выключен, а рядом с ней в темной и теплой машине тихо сидела Майя, глядя на нее с жалостью и участием.

— Получше?

— Нет, — ответила Гризельда. — Ещё нет.

— Значит, всё кончено? — спросила Майя.

— Нет. Да, — прорыдала она, мотая головой, совершенно измождённая, обессиленная и растерянная. — Не знаю. Наверное.

Майя глубоко вздохнула и погладила Гризельду по руке.

— Уже поздно. Давай я отведу тебя в квартиру, сделаю тебе чашечку чая и прослежу, чтобы Джона тебя не беспокоил. Я скажу ему, что попозже мы с Терренсом придем тебя проведать. С Тером он не захочет связываться.

Гризельда кивнула, улыбнувшись Майе.

— И что бы я без тебя делала?

— Мы ведь сестры, Гризельда Шредер, — сказала она, впервые назвав Гризельду ее настоящим именем. — Ты никогда не узнаешь.

Сняв со своего брелока запасной ключ, Майя отдала его Гризельде, и они медленно поднялись к двери ее квартиры. В окнах первого этажа, там, где располагалась ее квартира, не было света. Это производило впечатление безмолвия и заброшенности, которое спустя почти две недели нервировало Гризельду и выбивало из колеи.

Гризельда повернула ключ в замке и толкнула дверь, но она будто за что-то зацепилась и никак не хотела открываться до конца. Потянувшись вправо и включив свет, она заглянула за дверь и поняла, что под почтовым ящиком валяется целая куча скопившейся за две недели корреспонденции. Журналы, каталоги и счета. Множество счетов, большинство из них с красными пометками «просрочено».

— Он не оплатил ни одного счета, — закипая от злости, произнесла Гризельда.

— Ты удивлена? — спросила Майя. Присев на корточки, она собрала почту и отнесла ее на кухонный стол.

Гризельда последовала за ней и обнаружила в раковине грязные тарелки, покрытые засохшими остатками еды, над которыми жужжали мухи. Вокруг пахло тухлятиной, из чего Гризельда сделала вывод, что мусор не выносили уже несколько недель. Зайдя в гостиную, она сразу обнаружила, что исчез ее телевизор, а также DVD-плеер и журнальный столик. Лампа. Стул. Под двойными окнами, выходящими на парковку, уныло ютился диван. На приставном столике стояла бутылка, наполовину заполненная сплёванным жевательным табаком, а вокруг нее с жадностью роилось семейство мух. Ей стало дурно.

Как только она добежала до ванной, ее сразу же вырвало в унитаз, который вонял, как отхожее место. Им явно неоднократно воспользовались и не смыли. Опустошив желудок, она спустила в туалете воду, но от этих запахов ее снова замутило.

— Ну, ни хрена себе! — воскликнула Майя, заглянув в ванную и зажав рукой нос. — Он что, гребаная скотина?

Стараясь не дышать носом, Гризельда встала и вытерла рот тыльной стороной руки.

— Почти.

Ей было страшно заходить в их спальню, но, как оказалось, эта комната пострадала менее всех остальных. Всё постельное белье было в какой-то еде или блевотине, и пахло вонючими носками, но маленький телевизор всё же остался на комоде, а быстрая проверка гардероба показала, что отсутствовали только вещи Джоны.

— Может, он ушел? — спросила Майя.

— Похоже на то.

— Пойду, уберусь на кухне и в гостиной. На тебе ванная, хорошо?

— Спасибо, Майя.

Майя направилась на кухню, бормоча что-то о “никчемных придурках”, а Гризельда сняла грязное постельное белье, отнесла его в ванную и запихнула в корзину для стирки. Она открыла окно и достала из-под раковины свежие простыни. Застелив постель, она выбросила три пустые бутылки пива — одну со следами красной помады — и собрала мусор, в котором помимо прочего обнаружила два использованных презерватива. Это открытие не произвело на нее никакого впечатления, если не считать жалости к той, на кого теперь свалилось тяжкое бремя в виде Джоны, и радости, что это не она.