Ночной зверёк

12 глава

Амти казалось, будто бы все произошедшее с ней случилось быстро, почти неразличимо быстро для разума. Амти будто бы попала в какой-то чудовищный водоворот, где по законам сна сжималось и растягивалось время. И вот сейчас, когда Амти падала все ниже, казалась самой себе монеткой, летящей в бездну и думала, что никто, никогда не услышит ее звон, время будто замерло. Все предыдущее происходило так быстро, но ощущение свободного падения растянулось до бесконечности. Казалось, Амти падает годами. А потом разум будто раздвоился. Одна Амти падала ниже и ниже в черной пустоте, лишенной какого-либо света и смысла, а другая спускалась по Лестнице. Рядом шла Мескете.

— Ты здесь? — спросила Амти. В голове было неожиданно легко, будто она готова была взлететь. Амти вспомнила, что так легко бывает от сильного голода. Когда кажется, что голова отдельно от тела.

— Внетелесный опыт, — сказала Амти и засмеялась, как пьяная.

— Я же не могла тебя бросить, — ответила Мескете задумчиво. — Кто бы забирал тебя, если бы ты ушла вперед? Ты бы осталась совершенно одна?

А потом Мескете вдруг закусила губу, шипы под ее скулами двинулись.

— Или, может быть, я слишком долго об этом мечтала, чтобы бросить все? У меня ведь может больше не быть такого шанса?

— Можно попробовать дойти до Слез Матери Тьмы и уничтожить Шацара и Псов, — сказала Амти задумчиво. Впрочем, все это было далеким и неважным. Даже то, что где-то там ждала их семья было далеким и неважным.

Они шли и одновременно падали. Ступени после шестой оказались, или казались, очень легкими. Было невероятно, неправильно спокойно, они шли механически. Мескете закрыла глаза и Амти подумала, сейчас упадет. Но она держалась легко.

А еще, конечно, как может упасть тот, кто уже падает?

— Чувствуешь себя просветленной? — засмеялась Амти.

И Мескете засмеялась в ответ, будто девочка.

— В темноте просветлиться нельзя, малыш, — сказала она, и до странного напомнила Адрамаута. Амти показалось, что глаз ее блеснул кровяным красным. — Ты знаешь, что происходит?

— Понятия не имею?

Амти знала, по крайней мере, что летела вниз и шла одновременно. Как незначительна была, на самом деле Лестница, как близко всегда был край абсолютной темноты. Кто ее построил? Амти отдала бы собственную память за этот ответ. А за что ее отдал Адрамаут? А что узнала здесь Царица?

Наверное, все это были важные вопросы, Амти этого не чувствовала. Мескете расслабленно улыбнулась, а потом сказала:

— На самом деле в пустоте ничего нет. И не может быть. Тьма, это небытие, ничто, абсолют. Все, что происходит, для каждого в несколько иных декорациях, на самом деле лишь агония твоего разума при столкновении с темнотой.

— Мне так легко, что я готова даже умереть.

— Об этом я и говорю, Амти. Твой разум и умирает. Будь осторожна.

— А ты?

— Я мечтала об этом с тех пор, как стала Инкарни.

Мескете помолчала, в животе у Амти плясали бабочки от ощущения полета, сердце билось так быстро.

— Умереть? — спросила Амти.

— Нет. Понять, почему все устроено именно так. Когда я была девочкой, я думала, что стану Перфекти, как моя мать.

И Амти поняла, что не связанные, казалось, друг с другом фразы открывают ей все о Мескете. Амти хотела что-то сказать, но падение закончилось, и Лестницы больше не было видно.

Амти сидела перед зеркалом, оставшимся от мамы. На столике стояли ее духи, которым лет и памяти не было, ее косметика с давно истекшим сроком годности. Пахло старой пудрой и помадой. Папа так и не убрал мамины вещи, будто она могла вернуться в любой момент, будто ей все еще могли понадобиться ее украшения и косметика. Амти взяла горько пахнущую помаду, вдохнула запах нафталина, исходивший из коробки с украшениями. Амти нарисовала себе алым губы, неровно подвела глаза, подкрасила ресницы засохшей тушью, обрызгалась всеми духами, смешав запах в один удушливый и сладкий. Амти напялила все мамины кольца, браслеты и ожерелья. Чихнула от запаха пудры, нанесла румяна и посмотрела на себя в зеркало. Из зеркала на нее смотрела мать: красивая, стройная женщина с надменным лицом. Амти почти не досталось ее холодной красоты. Они не были похожи.

Амти была папиной дочкой, сомнительно, чтобы их с мамой даже приняли за родственниц. Мама сидела перед зеркалом с другой стороны, она была аккуратно накрашена. Идеальные линии стрелок делали ее глаза жестче, чем они были на самом деле. Мама сжала полные алые губы. На столике перед ней, наряду с косметикой, абсолютно новой, были горсти таблеток.

Три штуки притаились на ладони, мама закинула их в рот, отпила воды из прозрачного стакана. Неожиданно громко Амти услышала шипение пузырьков в нем. Мама взяла со стола гранат и тонкие, длинные старые ножницы по лезвию которых черным шел витой узор.

Лезвия сомкнулись вокруг плода, и она взрезала его. Маму обрызгало соком, как кровью, ядра посыпались из граната на стол. Мама сказала:

— Ты уже проиграла, Амти. Не надо бороться.

— Мама!

— Дурочка, — сказала она. — Я больше не твоя мама. Сдавайся.

И Амти увидела, что под косметикой ее лицо мертво. Что ровный слой пудры маскирует трупные пятна. Мама схватила еще горсть таблеток, запихнула в себя и запила. Она закашлялась, изо рта у нее хлынула пена.

Картинка в зеркале сменилась, и вот уже Амти стояла с ножом над окровавленным телом ее отца. Она улыбалась, руки у нее были перемазаны красным.

Амти отвела взгляд, и все исчезло. Сознание покинуло ее, и Амти лежала в забытье, иногда просыпаясь от невыносимого жара, а иногда дрожа от холода. Время тянулось долго, и Амти все не могла за него уцепиться, пока не услышала голос Шацара.

— Встань, — сказал он, и Амти встала.

— Где Мескете? — спросила она.

— У нее собственный суд, — сказал Шацар. Он сидел на троне в мраморном зале, всюду на стенах были часы, но все они показывали разное время.

— Который сейчас час? — спросила Амти.

— Это уже неважно, — сказал Шацар. Он весь был в черном, блестело только серебро его запонок и его прозрачные глаза. Шацар спросил:

— Кто ты такая?

— Но вы ведь знаете, — прошептала Амти. — Я дочь вашего лучше друга. Вы с моим папой учились вместе в университете. Тогда, перед Войной.

— Я помню это. Но меня волнует другое. Кто ты на самом деле такая?

Где-то далеко, Амти могла поклясться, капала вода. Навязчивый, цикличный звук. Амти подошла к трону Шацара, опустилась на колени у его ног.

— На самом деле я — Амти. И Инкарни. Просто Инкарни. Да, я просто Амти и просто Инкарни.

Опасная, легкая полуулыбка скользнула по его губам, но взгляд оставался задумчивым, будто нездешним.

— В чем разница между просто Амти и просто Инкарни?

— Я не хочу никому причинять боль.

— Разве?

— То есть, часть меня хочет, но…

— Может быть, все, что делает тебя той, кто ты есть, это трусость? Слишком испуганная, чтобы сделать что-то по-настоящему плохое. Внутри тебя есть сочувствие, жалость, любовь? Ты способна на это?

— Не знаю, — честно сказала Амти.

— Что если все, что тебя сдерживает, это страх? Ты боишься того, что будет потом. Ты принимаешь страх за вину. Ты принимаешь страх за совесть.

Голос у Шацара не был обвинительным, он просто говорил, будто комментировал физиологию препарированной лягушки.

— Это правда или нет?

— Я…я не знаю!

— Не знаешь или боишься узнать?

— Боюсь! Боюсь узнать! — крикнула Амти. — Боюсь, что все, что я есть, это страх! И все во мне фальшивое, не настоящее, и ничего человеческого тоже нет и не было никогда! Я боюсь!

Шацар потер виски, будто от ее крика у него разболелась голова. Он встал, наступив ей на пальцы, и Амти услышала хруст, но не почувствовала боли. Шацар прошелся вниз от трона.

— Виновна, — сказал он. — Садись.

— Но я думала, что вы казните меня.

— Нет, — сказал он. — Это ты себя казнишь.

Амти заняла его место на троне, она чувствовала себя царицей, она чувствовала себя на вершине мира, и это ей не нравилось. Неправильное наказание, подумала она, а потом снова оказалась на Лестнице.

Амти увидела на ступени выше Мескете, она стояла на коленях и плакала. Амти не могла себе даже представить, чтобы Мескете плакала по какому-либо поводу. Амти не думала, что Мескете вообще способна лить слезы.

— Да! — говорила она. — Я оставила их всех, я оставила своего любимого! Ради того, чтобы пойти дальше! Ради этого! Я виновата! Я бы и дочь свою отдала ради этого! Я — чудовище!

Впервые Амти слышала, чтобы Мескете говорила об Адрамауте, как о любимом. Интересно, подумала Амти, а кто судит ее? И любой ли Инкарни на их месте так же ненавидел бы себя?

Прежде, чем Амти протянула руку Мескете, все снова исчезло, и Амти оказалась в лесу. На этот раз лес был темный, ночной. Между деревьями кто-то ходил, Амти поежилась. Небо было низким и бесчисленные глаза звезд взирали на нее. Может быть, подумала Амти, звезды это просто глаза Матери Тьмы, которыми она смотрит за тем, что сотворила, сама того не желая. Куда Амти идти дальше, она не знала, поэтому шла вперед. А если Мескете не прошла испытание, то что тогда Амти делать? Сколько времени прошло для Эли и остальных? Вопросы роились в голове, от них болели глаза и уши.

Амти слышала за спиной чьи-то шаги, но не знала, куда прятаться. Кто-то выслеживал ее, кто-то чувствовал себя здесь, как дома. Шепот ночного леса подсказывал ей бежать, но Амти не бежала.

Она подумала, что бояться не надо. Если она вся из страха, то бояться на самом деле нечего. Амти шла вперед, борясь с желанием ускорить шаг.

— Эй, несмышленыш?

Амти обернулась и увидела, что на нее смотрит она сама. Единственной разницей между ними было то, что вторая Амти, ее двойник, была в крови. В руке она сжимала нож, и Амти вспомнила о видении, которое было ей в зеркале. Без сомнений, это была та же самая Амти, что стояла с окровавленным ножом над ее отцом.

Та самая Амти, которую настоящая Амти и ненавидела и любила.

— Привет, — сказала она улыбнувшись и обнажив розовые от крови зубы. Двойник Амти выставила нож перед собой, и Амти увидела там свое отражение.

— Дружить мы, наверное, не будем? — спросила она.

— Неа, — сказала окровавленная Амти.

— Как думаешь, то что я дошла досюда означает, что я плохая?

— Оч-чень плохая, — протянула окровавленная Амти.

И, совершенно одновременно, они бросились друг к другу. Одинаково одержимые жаждой убийства, подумала Амти, и в чем только между ними разница?

Дралась окровавленная Амти не лучше настоящей Амти. В конце концов, она была частью ее. Они были совершенно одинаковы. Иногда Амти даже путалась в том, кто из них — она. Они катались по тронутой росой листве, мокрые и рычащие, как животные. Амти пыталась выхватить нож, но у нее не получалось. Руки у Амти оказались изрезаны, она все время хваталась за лезвие.

Дура, думала Амти, дура. Сдохнешь здесь, и никогда не вернешься назад. Так тебе и надо! Это ее подстегнуло. Они визжали как кошки, пытаясь добраться друг до друга. Иногда они натыкались на деревья, один раз Амти стукнулась так сильно, что в голове ее что-то зазвенело, и ей показалось, будто она сейчас потеряет сознание. Но ведь нельзя потерять сознание, находясь вне сознания, так? В какой-то момент окровавленная Амти навалилась на Амти, уже тоже окровавленную, и ей приходилось удерживать нож над собой с большим трудом. А потом Амти с несвойственной ей силой, рванулась вперед. Кажется, это было единственное, чего ее близняшка не ожидала. Амти сама навалилась на нее и, даже не вырывая нож у нее из рук, преодолевая сопротивление, вогнала его второй Амти в сердце. В собственное сердце, которое забилось дико и часто. Она убила себя, она убила человека. Амти так и не поняла, осуществилось ее самое большое желание или самый большой страх, удовлетворила она или не удовлетворила голод внутри нее. Как только кровь толчками хлынула из груди у второй Амти, она расстворилась, как дымка. Настоящая Амти осталась с ножом, воткнутым в землю, в руках. И она зарыдала, в который уже раз. Она рыдала долго, зная, что в этом лесу она совершенно одна. И она всегда была одна. Амти взяла свой в спешке брошенный на землю дневник и обнимала его, как мягкую игрушку. Почему она не выбросила его, думалось ей, зачем нужна эта бесполезная тетрадка? Но расстаться с ней она не могла.

Теперь Амти понимала, кто она, понимала так хорошо, как никогда. Она была не просто Амти и не просто Инкарни. Она была Амти, Инкарни Страсти и Тварь Страха. Все стало простым и понятным, все сны в мгновение ока заняли свое место в паззле, который Амти так долго не могла сложить. Она видела самые страшные моменты в жизнях своих друзей, своей семьи, вот что она видела.

Она слышала, что Адрамауту говорит Царица, потому что ему было страшно. Ему было дико и невероятно страшно.

Она — страх, она боится всего, но больше всего — себя самой. Амти вздохнула, посмотрела наверх, но не увидела ни неба, ни звезд, только черно-сиреневую, клубящуюся пустоту. Она была на Лестнице, рядом с ней стояла Мескете, взгляд ее был устремлен вдаль.

— Ты знаешь, кто я? — засмеялась Амти.

— Ты сошла с ума?

— Нет! — Амти утерла слезы. — Я теперь знаю, кто я. Я — Инкарни Страсти, Тварь Страха!

— Вас становится слишком много в нашем тесном кругу, — сказала Мескете рассеянно. Но думала она явно не об этом.

— На следующей ступени разлиты слезы Матери Тьмы, — сказала она бесцветным голосом. — Собери их, Амти и уничтожь. По крайней мере, сделай так, чтобы ими больше не могли воспользоваться существа вроде Царицы. И возвращайся. Если захочешь, можешь пройти дальше. Дальше мне защищать тебя не от чего. Ты вступишь в земли Отца Света.

Ночь закончилась, подумала Амти и спросила:

— А ты?

— Я вернусь.

Она не сказала «должна вернуться» или «хочу вернуться», и Амти не поняла, почему именно она отказывается от пути дальше.

— У меня не так много времени, чтобы им помочь. И я не уверена, что смогу удержаться от соблазна использовать Слезы. Я прошла столько, сколько смогла.

— Ты мне доверяешь?

Мескете посмотрела на Амти, и Амти еще раз удивилась тому, какие у нее милые веснушки.

— Нет, — сказала Мескете. — Не полностью. Но я доверяю тебе больше, чем себе. Кроме того, я хочу вытащить остальных. С этим я справлюсь лучше, чем ты, это однозначно.

Амти помолчала, а потом кивнула.

— Если я пойду назад, я смогу тебя догнать?

— Нет, ты пойдешь одна, назад или вперед. Но назад возвращаться не так страшно. Говорят.

Амти помолчала, а потом сказала:

— Я готова.

Она была опустошена и не знала, как может быть еще хуже. Амти еще раз посмотрела на Мескете, Мескете попыталась ей улыбнуться, но гримаса получилась похожей на судорогу.

Амти сделала шаг вперед и попала на платформу, зависшую в абсолютной пустоте. Амти посмотрела в одну сторону, откуда спускалась Лестница, и не увидела Мескете. С другой стороны начинался подъем, но света в конце видно не было. Амти почувствовала себя одиноко, как никогда. А потом она увидела, как по камню стекает, начинаясь где-то в пустоте, ручеек клубящейся темноты. Он не имел начала и конца, прибывал и убывал из пустоты. Амти смотрела молча, сил рыдать или удивляться уже не было. Она потерла подбородок, вздохнула. Ручеек не прибывал и не убывал, Слезы Матери Тьмы не были конечной величиной. В мире всегда был и будет заложен потенциал к самоуничтожению. Амти ничего не могла с этим сделать. Зато она сделала шаг вперед, под носком туфли хрустнуло стекло. Амти раздавила пустой флакончик, они валялись везде. Самые разные, большие и маленькие, простые и удивительно красивые, прозрачного стекла и темного. Выбор флакона, наверное, тоже много говорил об Инкарни, подумала Амти. Она ступала осторожно, стараясь не раздавить больше ни один. В конце концов, подумала Амти, глупо было бы возвращаться с пустыми руками к остальным. Они могли бы найти этому применение, ведь можно было уничтожить столько всего плохого. В мире было слишком много чудовищных вещей.

Амти положила свой дневник на пол, впрочем тут только пол и был, стенами и потолком было бесконечное ничто. Амти выбрала флакончик, овальный, сужающийся книзу, прозрачный и с золотой пробкой.

— Кого-то в детстве мало называли принцессой, — сказала она сама себе и подумала, значит ли ее короткий разговор с самой собой то, что Амти сошла с ума.

Она подошла к краю, толкнула за него ногами несколько флакончиков, и они исчезли. Не упали, а будто бы растворились. У Амти мигом пропали вопросы насчет того, что будет с ней, если прыгнуть вниз.

Собравшись с силами, она подошла к ручейку. И мгновенно опьянела. Пустота была сладкой, пустота манила. Она пахла всем, что Амти когда-либо любила. Запах бензина мешался в ней с ароматом мяты, шоколада, теплого свечного воска, красок, плюща и спирта. Все эти запахи были вместе и одновременно отдельно. Амти застонала от удовольствия, коснулась руками текущей пустоты, и почувствовала шелк, воду, огонь, когда резко проводишь над ним рукой, кошачью шерсть, любимую мягкую игрушку, словом, все, к чему когда-либо любила прикасаться. Перед глазами протекли лучшие моменты ее жизни, вот она победила в художественном конкурсе, вот она лежит рядом с Эли, и болтает с остальными, со своей семьей, вот отец ведет ее в парк развлечений.

Амти с трудом сфокусировала внимание, чтобы набрать пустоты во флакон. Она переливалась черным, клубилась внутри, как дым. Амти бессмысленно улыбалась, глядя на нее. Ей хотелось остаться здесь навсегда. Амти помнила, что, отчего-то, пить пустоту нельзя. Она не помнила, почему, но знала, что нужно сдерживаться. Но умыться ведь ей можно?

Амти окунула руки в ручей, умылась пустотой. Внутри нее что-то сладко отозвалось. Часть Амти стремилась слиться с этим ручейком, часть Амти являлась лишь одной из капель этого потока. Амти легла на холодный пол и уставилась в ничто, которое было здесь небом. Она чувствовала божественный аромат пустоты, и ей казалось, будто всю жизнь свою она прожила только для того, чтобы остаться здесь навсегда.

Что могло быть лучше? Какое удовольствие могло бы заменить ей одну каплю того, что текло здесь беспрестанно? Амти чувствовала невероятное возбуждение, она сунула руку под юбку, скользнула пальцами за резинку трусов. С первым же прикосновением, ее обожгло, никогда она не чувствовала ничего подобного. Удовольствие нарастало с каждым движением, и когда оно стало почти болезненным, сознание чуточку прояснилось.

Какой-то голос внутри, показавшийся Амти очень противным, сказал, что она не должна оставаться здесь.

Вперед или назад, сказал он, куда угодно, только не оставайся здесь. Можно вечно агонизировать от удовольствия в центре пустоты, но это не то, чего ты ищешь, так?

— А что я ищу? — спросила Амти.

Но голос не ответил.

Амти не знала, сколько еще она пролежала на холодном камне, но сознание больше не покидало ее. Времени будто не было, Амти казалось, что она лежит тут одновременно секунду и столетие. Вперед или назад, думала она. Амти чувствовала себя сильной, отдохнувшей, далеким-далеким казалось путешествие по Лестнице Вниз. Амти чувствовала, будто у нее была вечность, чтобы расслабиться. Она встала, слегка пошатываясь, взяла дневник и опустила флакон, в котором клубилась тьма в карман рубашки.

Она посмотрела назад, потом вперед. Обе Лестницы поднимались наверх, и Амти не помнила, какая из них привела ее сюда, откуда она спустилась.

— Хуже не будет, — сказала себе Амти. Она выбрала Лестницу по которой ей идти обратно с помощью считалочки. Сделав первый шаг, Амти почувствовала спокойствие. Она никогда не ощущала такого прежде. Ей казалось, будто у нее было все время мира, она знала, что и для нее все кончится хорошо тоже. Что все всегда кончается хорошо, что даже смерть — не конец, и что самое страшное уже позади. Амти очутилась в чудесном саду. Пели птицы, шелестела листва. Цвета были такие яркие, что Амти захотелось нарисовать все эти невозможные, несуществующие растения. Она и не заметила, что по щекам у нее текут слезы. Высокие деревья укрывали маленьких птичек с яркими крылышками, на прозрачной воде плясало огромное солнце.

И все же Амти знала — это не ее место. В этом не было ничего плохого, просто она понимала, что в гостях. Хозяин этого сада не был к ней враждебен, хотя она несла в себе скверну.

Амти нагнулась, попробовав сорвать цветок на память, но ей вдруг стало жалко его с его короткой, бессловесной жизнью. Жалко, и Амти не сомневалась, что это по-настоящему.

Она сделала еще шаг вперед, и, казалось, взлетела. Амти увидела маму. Она не была красиво накрашена, выражение ее лица не было надменным, как и всегда. Мама улыбалась ей, но когда Амти протянула руку, медленно покачала головой.

— Мама! — сказала Амти.

Но мама не ответила. Она только смотрела на нее, и Амти подумала, что, наверное, мама все-таки любила ее, а она все-таки любила маму.

— Папа, — сказала Амти. — Очень скучает!

А я не помню тебя, но так хотела бы помнить. Я так хотела бы узнать тебя лучше, мамочка.

Амти этого не сказала, но, казалось, мама все поняла. Со следующим шагом мама расстворилась, как туман, когда восходит солнце. Амти будто бы оказалась в калейдоскопе. Небо перед ней горело разными цветами, и Амти знала, что здесь есть каждый из цветов, даже те, которые не различить ее глазам. В мире столько пестрых вещей, подумала Амти, птицы, лягушки, цветы, какие же они все красивые.

С каждым шагом Амти чувствовала себя все легче. Подниматься было лучше, чем спускаться. И все же ее глаз фиксировал далеко не все. Амти скорее улавливала отдельные впечатления: всплески золотого света, ощущение радости, прохладный летний дождь на щеках.

Наверное, подумала Амти, спускающийся вниз Перфекти тоже не смог бы различить все оттенки тьмы, только почувствовал бы страх, одиночество, ярость. Амти не чувствовала под ногами земли, она будто летала во сне.

А потом Амти поняла: нет никакой особенной разницы между Перфекти и Инкарни. Все они жили в этом большом и разном мире, где в равной степени было темно и светло.

У них был общий дом, который одни хотели разрушить, а другие — сохранить, однако жили в нем не они. Все, что пряталось в темноте было так же важно, как то, что осталось на свету. Ощущение было очень сильное, но Амти не могла облечь его в слова, потому что не придумали таких слов.

Сделав следующий шаг, Амти неожиданно почувствовала под ногами пол, а потом, потеряла равновесие, споткнулась и упала.

Да, Амти определенно растянулась на полу и он определенно был холодным. Она почувствовала, что засыпает спокойным, приятным сном, и ей было абсолютно все равно, где она находится.

Кто-то помог ей подняться, мягко поставил на ноги, отогнав сон. Зрение сфокусировалось не сразу, человек долго казался ей отливающим золотым светом. Но когда Амти моргнула пару раз, она увидела усталого мужчину средних лет с двухдневной щетиной на впалых щеках.

— Здравствуйте, — вежливо сказала Амти. Она огляделась. Комната была небольшой и полностью белой. Все в ней было удивительного, снежного цвета: письменный стол, телефон, стулья. Больше всего, подумала Амти, похоже на кабинет врача.

Амти снова посмотрела на мужчину, он выглядел совершенно обычным. Только его руки, сначала Амти подумала, что у него кольца на каждом пальце, а потом увидела, что золото как будто было частью его плоти.

— Надеюсь, — сказал он, голос у него был довольно подозрительный. — Ты не сошла с ума во время своего путешествия.

— Я тоже на это надеюсь.

— Как твое имя?

Амти сказала с гордостью:

— Я - Амти, Инкарни Страсти, Тварь Страха.

Она поклонилась, а губы мужчины растянулись в усталой улыбке.

— Ашдод, Перфекти Чувства, Творение Радости, — сказал он.

— Не похожи вы на радость, — серьезно сказала Амти.

— Вот и я так считаю. От тебя несет пустотой.

Он скривился, будто запах был для него едким. Амти втянула носом воздух, почувствовала запах карамели и улыбнулась.

— Для Перфекти, — сказал Ашдод. — Далеко не так приятно.

Он достал из ящика стола респиратор, надел.

— Не думал, — сказал он. — Что мне придется соблюдать технику безопасности.

— Технику безопасности?

— На случай, если кто-нибудь из Инкарни доберется сюда. Такого не случалось уже очень давно.

— А вы меня не боитесь?

— Если ты здесь, вряд ли ты очень враждебная Инкарни.

Амти подумала, а потом кивнула. Если прислушаться к себе, то можно было ощутить дрожь во всем теле, будто у Амти температура. Сам местный воздух был для нее не слишком полезен, казался горьковатым.

— Здесь тебе долго задерживаться нельзя, — сказал он. — Нужно выпустить тебя в Государство.

— Государство? — спросила Амти. — А разве это не Государство?

Ашдод вздохнул, из-за его респиратора это звучало как предсмертный хрип.

— Ты что случайно сюда попала?

— Можно и так сказать, — кивнула Амти. — Но я просветлилась. Честно.

— По крайней мере, по сравнению с твоими товарищами.

Ашдод копался в шкафу, доставая какие-то порошки, потом включил в розетку белый чайник.

— Прости, что так долго, — сказал он. — Это для нас форс-мажор, хотя мы дежурим на случай, если кто-то из вас сюда попадет.

— Мы, наверное, тоже дежурим, — сказала Амти. — Чтобы вас убить.

— О, не сомневаюсь.

Голос у Ашдода был такой усталый и циничный, что Амти никогда не сказала бы, что он — Перфекти.

— А у вас все такое белое?

— Нет, — сказал он. — У нас все сияет. Мы закрасили здесь окна, чтобы не ослепить охотников за тайным знанием среди Дочерей и Сыновей Тьмы.

Амти окна сразу и не заметила, так они были плотно закрашены белым. Она села на стул, расправила юбку.

— А вы не боитесь, что я ходила за Слезами и теперь уничтожу мир?

Ашдод посмотрел на нее, у него были темные глаза, такие темные, что зрачков было почти не видно. Золото на его пальцах переливалось.

— На этот случай у нас тоже есть меры безопасности, но с тобой все в порядке.

Он поскреб щетину под подбородком, хмыкнул, будто вспомнил какую-то шутку.

— А вы не покажете мне, какой у вас тут мир?

— Это строго настрого запрещено, Перфекти скрывают наличие настоящего Света даже от ближайших родственников. Неподготовленные не должны знать об истинном Месте Света.

Амти подумала, что госпожа Шэа, наверняка, не рассказывала этого даже Мескете.

— Поэтому я и дежурю в приемной, хотя это не всегда я, тебе могло повезти и больше с кем-нибудь осведомленнее. Кроме того, тебе не понравится, и, возможно, ты ослепнешь. Мы заинтересованы в том, чтобы Инкарни, которые прошли Лестницу и вышли с другой стороны мира — вышли отсюда живыми. И несли свои знания.

Амти посмотрела на закрашенные окна и заметила, что свет пробивается даже через них, глаза тут же заболели.

— Я вот не понимаю, что я узнала, — засмеялась Амти. — Ну разве что то, что у Перфекти есть свой мир?

Ашдод вскинул бровь, потом сказал:

— А ты не очень умная, да?

— Я привыкла считать, что умная.

— Зря.

Не думала Амти, что у Перфекти может быть такой ужасный характер.

— Мир един, если подумать, — сказал он. — Хотя у него и есть три части. Как три листика на ветке. Один из них в тени, другой на свету, а третий — между. Как первоклашке объяснил. Понятно?

— В общих чертах, — сказала Амти. Ашдод заваривал что-то в белой кружке, а Амти замолчала. Она чувствовала себя радостно, но вовсе не так, наверное, ощущают просветление.

— А если у вас есть собственный мир, то почему вы не воюете с нами?

— Думаешь я мечтал об этой работе? — спросил Ашдод. — Я должен сейчас заниматься тем, для чего я создан, а не просвещать тебя.

Он помолчал, а потом сказал:

— Нам, вашему народу и нашему народу, и тому, что между нами, только дай повод взять пушки и пойти воевать. Мы воевали на заре времен, когда жили в пещерах и питались подножным кормом. Когда есть война, никто не может быть счастливым, когда есть война, кто бы ни воевал, он делает это под вашими знаменами, Инкарни. Любая война — пища для вас, она ничего не дает миру. Мы не воюем, потому что знаем это. Если чем-то и можно добиться победы, так это миром.

— Но мир ведь ужасен! Ты ведь был в Государстве?

Амти помолчала, а потом спросила вдруг то, что впервые взволновало ее по-настоящему.

— Почему мир такой страшный, если есть такие как вы?

— А почему мир такой чудесный, если есть такие как вы?

Пластиковой ложкой Ашдод размешал что-то в стакане, подвинул ей.

— Подожди, горячее, — сказал он. — Ты привыкла считать, что мир принадлежит вам. Вполне нормально. Лягушки считают, что мир принадлежит лягушкам, киты, что мир принадлежит китам, врачи, что мир принадлежит врачам, а физики, что мир принадлежит физикам. Даже если вы имеете влияние в мире обычных людей, мир не ваш. Он наш общий. В нем столько же хорошего, сколько и плохого. Люди предают друг друга, но и помогают друг другу. Убивают друг друга, но и спасают. Вы стараетесь разрушать то, до чего можете дотянуться, а мы — чиним.

— Но почему вы позволяете нам делать ужасные вещи?

Ашдод посмотрел на нее так, будто у Амти винтиков в голове не хватало.

— А с какой стати мы должны вам что-то запрещать? Вы такая же сила в мироздании, как и мы. Такие же дети своей Матери, как и мы — дети своего Отца. Только вы забываете, у любого ребенка есть и отец, и мать. Считай, что наши божественные Родители развелись и разделили нас между собой. Мы братья и сестры. И мы похожи во многом, кроме самого главного. Пей, а то остынет.

— Что это?

— Нужно чтобы тебя не сожгло во время перехода через наш мир в Государство.

Амти взяла кружку, отпила. Напиток был похож на чай, но горчил.

А потом Амти заговорила, будто в ней прорвало какую-то плотину, всю жизнь сдерживавшую эти вопросы:

— Но почему тогда с людьми случается плохое? Почему в мире столько боли? Почему одни выигрывают в лотерею, а другие умирают от рака? Почему я не смогла доучиться в школе? Почему умерла моя мама? Почему дочь моих друзей растет без родителей? Почему если меня укусит клещ, я заболею энцефалитом? Почему люди разводятся? Почему дети умирают, если суют головы в пакеты? Почему люди убивают друг друга? Почему я чувствую, что хочу кого-нибудь убить? Почему чипсы только наполовину наполняют упаковки? Почему происходит инфляция? Почему жить так тяжело, почему вокруг столько плохого? Почему моя семья может быть безумна или мертва?!

Ашдод посмотрел на нее, и отчего-то ей показалось, что под респиратором он улыбнулся. Вокруг его глаз залучились морщинки, которые бывают только у очень добрых людей, когда они смеются.

Он сказал:

— Дитя, ты вовсе не такая плохая, как о себе думаешь. Как и многие другие Инкарни. А мы вовсе не такие хорошие. Почему ты считаешь, что свет и тьма, это хорошее и плохое? Это силы мира, часто смыкающиеся друг с другом. Они не хорошие и не плохие. Страсти могут нас вдохновлять, Жестокость может нас защищать, Чувства иногда губят нас, а Милосердие обманывает. Дети Света и дети Тьмы не добро и зло, они просто делают, что им должно. А что до того, почему происходят плохие вещи, так это случайность. Мир, это хаос, все в нем, и хорошее и плохое, происходит случайно.

Он говорил без сожаления, и Амти подумала, что Перфекти тоже по-особенному жестоки. И подумала, что просветлилась больше, чем за все свое путешествие.

Она зарыдала, в который уже раз, взгляд у Ашдода стал мягче. Пока Амти роняла слезы в стакан, он погладил ее по голове, и ей вдруг стало ужасно радостно.

Она ведь была жива, она не сошла с ума, у нее был трофей для своих, и она знала, куда идти. В любом случае, они превзошли Царицу, и все хорошо, и больше им ничего не угрожает.

Радость от таких простых и понятных вещей наполнила Амти до краев. Ашдод вытер руку влажной салфеткой, будто прикосновение к ней было для него, как прикосновение к крови или грязи.

Она залпом выпила свой волшебный чай и улыбнулась.

— Ну, я готова.

— Хотел бы сказать «приходите еще», но не скажу.

— То есть, вы тоже не хорошие? — спросила Амти, когда он подвел ее к зеркалу в белой рамке.

— Не хорошие.

— А мы не плохие?

— Не плохие.

— А люди?

— А люди разные.

— А кто тогда хороший? — спросила Амти. — Кто хороший?

Ашдод пожал плечами, у него был усталый, циничный вид. Он вовсе не был похож на госпожу Шэа. Но ведь и Шайху, к примеру, вовсе не был похож на Мескете.

Амти облизнула губы, вздохнула. И неожиданно лицо Ашдода прояснилось, взгляд снова стал мягче, а усталость исчезла, как будто его на мгновение осветило солнце.

— Ну, — сказал он тем же унылым голосом, но Амти чувствовала, что он тоже в это верит. — Кто-нибудь обязательно есть. Мир — не такое дурное место, как вы о нем думаете. Хорошего в нем тоже много. Ты, как Тварь Страха, привыкла сидеть в уютном коконе и бояться того, что находится за его пределами. На самом деле там не так уж страшно.

Амти улыбнулась ему, подхватила свой дневник и посмотрела в зеркало. Оттуда на нее взглянула она сама, усталая школьница, прижимающая к себе тетрадку. Ни дать ни взять, девочка после сложного экзамена и бессонной ночи. Амти поправила очки и шагнула в зеркало.

Вместо холода, как когда она путешествовала во Двор, Амти почувствовала жар, сильный и почти болезненный, будто вернувшись домой зимой, залезла в горячую ванную перед тем, как отогреться.

Все тело болело, под кожей будто засели острые иголки, а вдохнуть было нельзя, Амти подумала, что сейчас умрет. Но это длилось всего секунду.