Ночной зверёк

13 глава

В следующий миг Амти уже дышала, и дышать было потрясающе. Воздух был холодный и жегся. Амти открыла глаза и тут же закрыла их, потом открыла снова. Она стояла в кабинете, отделанном красным деревом. Он был будто бы не совсем обжит, кое-где нераспакованные вещи, никакой канцелярии, никаких украшений или картин. У окна на коленях стоял Шацар, он целился во что-то из снайперской винтовки. Раздался выстрел, Амти вздрогнула.

— Амти? — спросил он, не оборачиваясь. Голос его оставался спокойным, будто он лишь чуточку удивлен тому, что она решила заглянуть на чай. — Не тебя я ожидал здесь увидеть.

Шацар снова нажал на курок, раздался еще один выстрел. Амти поняла, что не может двигаться. Совсем, никак, даже кончиком пальца пошевелить не может. Язык ей, тем не менее, повиновался.

— Только что как раз заходил твой отец, — добавил Шацар совершенно будничным тоном. Амти раскрыла рот, закрыла и снова раскрыла, как рыба. Он что стрелял в ее отца?

— Нет, если ты подумала об этом, то я стреляю по птицам. Я не такое чудовище, как тебе кажется, — он говорил абсолютно нейтрально, потом резко отбросил винтовку. Амти пискнула.

— Прицел сбит, — объяснил он. — Это нормально, как считаешь?

— Нет, — выдохнула Амти. Она все еще не верила до конца в то, что происходило. Ей казалось, все это очередное испытание. Но она не понимала, какую ее часть испытывают. Способность удивляться?

— Если честно, — продолжал Шацар, не отрывая взгляда от окна. — Согласно сведениям, полученным от моих агентов, я ожидал увидеть твою Царицу. И забрать у нее то, что могло бы уничтожить наш мир. Забавно. Это она тебя послала? Побоялась, что не пройдет до конца? Слезы у тебя с собой?

Амти помотала головой, и он впервые обернулся к ней. Вблизи он выглядел, казалось, еще моложе. Амти ни за что не поверила бы, что они с папой вместе учились в университете, что Шацар видел Войну. Казалось, он был не старше Адрамаута.

Шацар скользнул взглядом по ней, увидел пробку, выглядывавшую из кармана, хмыкнул.

— Врать нехорошо, — сказал он, и спросил. — Правда?

— Не знаю, — ответила Амти. — Я просто сбежала на Лестницу Вниз, меня никто не посылал.

— Когда же?

— Вчера.

— Наречия, такие как «здесь» или «вчера» и их корелляты не имеют собственного смысла. Они приобретают его только в процессе дискурса при соприкосновении с контекстом, Амти. Говори яснее.

— Двадцать первого декабря, — сказала Амти. — То есть, вчера, я…

— То есть, месяц назад, — перебил ее Шацар. — Сегодня двадцать второе января.

Амти вспомнила ощущение безвременья в пустоте, вздрогнула. То есть, она провела там месяц, лежа у ручья темноты?

— Спасибо, — вежливо сказала Амти. Она не понимала, что еще можно было сказать. Шацар знал, что она Инкарни. Шацар убьет ее, думала она, он выстрелит ей в голову из этой винтовки.

На Шацаре все еще был черный костюм, оттого он казался еще бледнее, выглядело это жутковато. Он был не совсем таким, каким Амти его запомнила. Взгляд у него сейчас был чуть больше задумчивый, чем жесткий. Но глаза были прозрачны точно так же, как тогда, когда она видела его в последний раз.

— Думаешь, я тебе поверю? — спросил он. И сам ответил. — Разумеется, не думаешь, а тянешь время. Разумно. Хочешь, я тебе помогу? Знаешь, что это за место?

— Ваш кабинет? — предположила Амти.

— Тут ты, разумеется, не ошибаешься. Но он расположен именно в том месте, где, согласно древним книгам, находится вход на Лестницу Вверх. И выход оттуда, конечно, тоже.

— Он находится в мире Перфекти, господин Шацар.

— Полагаю. Что начинается во Дворе, должно закончиться в их мире.

— Вы знали, что у них есть свой мир?!

— Предполагал. Точных сведений у меня не было.

А потом Амти вдруг поняла, она взглянула в окно, и увидела совершенно знакомый пейзаж. Яма, раньше здесь была их Яма. Амти видела, что комплекс еще порядком недостроен, снаружи стояли строительные грузовики, экскаваторы, подъемные краны.

— Достроена лишь часть комплекса, — пояснил Шацар, перехватив ее взгляд. — Впрочем, твой отец постарался закончить проект в максимально сжатые сроки. Я хотел бы иметь круглосуточный доступ к этой точке земли.

— Чтобы отобрать Слезы? — спросила Амти. Руки и ноги не немели от отсутствия движения, это вообще не было неприятно, Амти просто не чувствовала своего тела. Ей стало страшно.

— Нет, конечно, чтобы стрелять в ворон из винтовки со сбитым прицелом, — сказал Шацар абсолютно серьезно. Он сделал шаг к ней, Амти попыталась отступить, но тело ей не повиновалось.

— Ладно, Амти. Мне жаль, что все придется закончить так, но мне нужны Слезы и не нужны свидетели. Сердце или голова?

— Что?

— Как ты предпочитаешь умереть, девочка?

Когда он оказался совсем близко и протянул руку за флаконом в кармане Амти, то вдруг замер. Он втянул носом воздух, будто запах, исходящий от нее был самым лучшим, что он когда-либо чувствовал. Амти вспомнила, как отреагировала она сама в пустоте, и как отреагировал потом Ашдод.

Шацар закрыл глаза, он был как учуявший кровь хищник. По его губам скользнула улыбка, не придавшая ему эмоциональности. Он принюхивался к ней ровно так же, как она принюхивалась к пустоте.

Потому что она умылась ею, вот почему. Потому что он был…

— Вы — Инкарни, — сказала Амти и сама себе не поверила. Он с удовольствием втянул носом воздух у ее виска, как будто не услышал, что она говорила. Шацар был намного выше нее, Амти едва доставала ему до плеч. Теперь, когда он склонился над ней, Амти почувствовала его запах — запах горького одеколона.

А потом он поцеловал ее, и она снова смогла двигаться, потому что, наверное, он потерял контроль. Амти смогла двигаться, почувствовала руки и ноги, но не шевельнулась, сердце билось в груди, как спятившая птичка.

Во снах Амти он никогда не целовал ее, и теперь Амти не знала, как целовать его в ответ. Губы у него были холодные, будто у трупа, а язык горячий. Он целовал ее страстно и голодно, как Амти никогда бы не подумала, что ее могут целовать.

В этот момент она ненавидела и любила его в равной степени. Она хотела его убить, она хотела его. Он хотел убить ее, он хотел ее. Амти вспомнила томящее возбуждение, которое охватило ее в пустоте и подумала, что что-то подобное, наверное, одолевало сейчас Шацара. Пустота не причиняла им вреда, она взывала к их сути.

Шацар был Инкарни, как и она, оттого он целовал ее сейчас. Она одурманила его, значит у нее было время, чтобы найти какое-нибудь оружие, вырубить его и сбежать. Так бы, без сомнения, на ее месте поступила Мескете.

Шацар коснулся губами ее шеи, укусил. Может быть, у него в кармане есть пистолет, подумала Амти, она поцеловала его в губы, внизу живота было горячо и почти больно. Амти попыталась запустить руки ему в карманы пиджака, именно в этот момент он подхватил ее на руки, легко, как игрушку, усадил на стол. У него были властные прикосновения, и Амти не верила, что все происходит с ней, и ей хотелось еще секунду подумать, что это сон.

На столе не было ничего особенного, даже ручки, чтобы воткнуть ему в глаз. Зато Амти увидела кое-что, что совершенно не ожидала увидеть.

Кукольный домик. Удивительно точное, и в то же время умилительно-игрушечное изображение довоенного особняка. Кружева, крохотные фарфоровые сервизики, кроватки с балдахинами, медные ванны, камин в гостиной с язычками пламени из светящейся бумаги, игрушки в игрушечной детской: зайчики, медведи, еще более крохотные фарфоровые куколки размером с ноготь, сидящие за маленьким столиком. Комоды и сервизы, картины и стулья с высокими спинками в гостиной, книги в библиотеке с крохотными золотистыми буквами по корешкам — все было передано со скрупулезной точностью аутиста. Окно открывало вид на картинку с маяком в центре северного, безымянного моря. Мечта маленькой девочки, отстраненно подумала Амти, чтобы отвлечься от жара внутри, вот бы мне такой. Мне бы такой, а ему — зачем?

А потом она заметила, что вовсе все не так мило, как ей представлялось в начале. Здесь были куклы, изображавшие девочек в кружевных платьях, белых носочках и лакированных туфельках. Пять маленьких девочек, красивых маленьких принцесс с золотистыми волосами. Одна сидела в ванной, ее голова валялась рядом, а пятна красной краски украшали все вокруг. Еще одна лежала рядом с камином, Амти сразу ее не заметила — она была больше похожа на уголек, мало что выдавало в ней куклу, разве что сохранилось фарфоровое личико, испачканное в саже, но краска глаз и губ слезла с него. Третья была распята, кровь из ее рук и ног спускалась четырьмя красными, атласными ленточками, чуть колышущимися от движения. Четвертая была покрыта рисунком, дотошно изображавшим мышцы — она была без кожи. А пятая, самая маленькая, была подвешена на крюк в погребе для мяса, прямо рядом с анатомически безупречными тушками игрушечных свиней.

Ответ пришел к Амти откуда-то извне, оттуда же, откуда приходили сны. И Амти знала, ответ этот верный.

— Мертвые сестры, — сказал голос в ее голове. — Пять маленьких мертвых девочек в самом красивом в мире доме у маяка.

Амти почувствовала запах страха, который был заключен в этом психопатически точном и жутком домике. И запах этот придал ей радости и сил, она впервые почувствовала себя властной над огромной тайной, которую заключает в себе человеческий страх. Нет, не страх — звериный ужас.

Амти улыбнулась Шацару, и он сцеловал ее улыбку. Сейчас ему было все равно, определенно. Он прижимался к ней близко-близко, и Амти почти чувствовала его тяжесть, и остроту его костей.

А потом случилось непоправимое, он рванул на Амти рубашку, и флакон вылетел из кармана, он упал, он разбился. Темнота внутри него проела паркет, как кислота и взвилась дымом вверх.

И все потеряло значение, Амти приникла к Шацару, раздвинула ноги, обхватив его, вцепилась в него, почти повиснув. Он прижал ее к себе, и Амти почувствовала, как у него стоит, и подумала, что впервые чувствует так мужчину, а потом уже ничего не думала. Она до крови укусила его в шею, перестала чувствовать под собой в стол, а через пару секунд он впечатал ее в стену, задрал на ней юбку, укусил в чувствительное место над ключицей.

Амти не совсем понимала, кто он, но еще меньше Амти понимала, кто она сама. Он не был Шацаром, она не была Амти. Но оба они были Инкарни, оба они были одержимы темной, разрушительной страстью. Амти засмеялась, засмеялся и он, и она увидела как блестят его зубы.

Она вырывалась, но не для того, чтобы вырваться, а чтобы сделать ему больно. Когда они упали, и Амти оказалась сверху, она прижала его руки к полу, стащила перчатки. Его пальцы были покрыты татуировками, но это не было искажением. Обычные, человеческие татуировки, изображавшие неведомые ей знаки, красивые и отвратительные одновременно. Он легко перехватил ее за запястье, будто только позволял ей играть с ним все это время, скользнул рукой дальше, к плечу, потом под ее лифчик, и Амти почти взвыла.

Все было вовсе не как в ее снах, он был намного более страстным, а может дело было в пустоте, сводящей с ума всех Инкарни. Амти приподнялась и опустилась на нем, это было странное движение, неосознанное, непонятное, доставившее ей удовольствие и, судя по всему, раздразнившее его. Шацар перехватил ее за горло, и Амти сама не заметила, как оказалась прижатой к полу. Одной рукой он все еще держал ее за горло, навалившись сверху, другой раздвинул ей ноги, надавил между ними, будто проверяя, достаточно ли она влажная.

Амти облизнулась и закрыла глаза, одновременно стараясь нащупать молнию на его брюках. Он проник в нее пальцами, и Амти застонала, а потом сама зажала себе рот. Солнце, вот что, солнце заходило, и когда Амти посмотрела на него, она увидела, что глаза у него казались алыми, в этом свете, как алая пасть заката. В глазах у него сейчас не было ни осторожности, ни холода, ничего, что делало бы его хотя бы похожим на человека. Не лучше, Амти была уверена, выглядит и она.

Когда он вошел в нее, Амти зашипела от радости и боли, она попыталась его укусить, но Шацар перехватил ее за подбородок и поцеловал. Амти и не думала, что он любит целоваться, надо же. Удовольствие она, одурманенная пустотой, сейчас почувствовала бы, даже если бы сама себя трахнула чем-нибудь сподручным, как сказала бы Эли, но Шацар внутри был жаркий и двигался в ней со страстью, которая почти равнялась жестокости. Он до синяков сжимал ее бедра, и Амти подумала, что если это сон, то наутро ничего не останется, и так она поймет, что все было нереальным, иллюзорным.

Она почти по-звериному вскрикивала каждый раз, когда Шацар проникал в нее до конца, и целовала его щеки и лоб, горячие, будто у него была температура. Он не ласкал ее, но ощупывал ее тело со звериной радостью. Все, что происходило, было не о нежности, а о тьме, которая заставляла их причинять друг другу боль, которая заставляла ее принимать его глубже, а его — двигаться быстрее.

Амти смеялась и плакала, и любила его, и ненавидела, и все повторялось снова и снова, и под веками у нее взрывались краски.

Когда все закончилось, за окном уже было темно. Амти лежала рядом с ним на полу, смотрела в идеально белый потолок. Палец Шацара скользил по ее телу: вот он коснулся ее шеи, осторожно обвел ногтем укус, оставленный им самим, спустился вниз, покружил у ключицы, вырисовывая какой-то знак, коснулся соска, вниз по груди скользнул к животу.

— Пожалуй, — сказал Шацар. — Твой папа перестал бы со мной дружить.

Амти приникла к нему, коснулась носом кончика его носа, и он поцеловал ее. Поцелуй был холодный, так целуют ребенка. Амти прислушивалась, стараясь понять, что в ней изменилось. Кроме саднящей боли, казалось, ничего нового.

— Думаю, — сказала она, наконец. — Папа и со мной перестал бы дружить.

Амти приподнялась, нащупала лифчик. Шацар скользнул рукой по ее спине, чуть надавив. Когда она обернулась, он застегивал пуговицы на рубашке. Хорошо, что они оба были почти одеты, иначе ситуация вышла бы еще более неловкой. Амти была будто пьяная, она не была уверена, что может встать.

Застегнув рубашку и одернув юбку, она снова обернулась. Шацар скользил взглядом по комнате, глаза у него снова стали задумчивые, будто он был погружен в себя. Но через секунду он замер. Шацар смотрел на дневник, который Амти уронила на пол, когда он подошел к ней. Он потянулся за тетрадкой, взял.

— Не трогайте, — сказала Амти, но было поздно.

— Откуда это у тебя? — спросил он.

— Нашла.

— Это принадлежит мне, — сказал Шацар безо всякого стеснения. Амти открыла и закрыла рот.

— Или ты не догадалась, что я Инкарни и теперь я все испортил? — хмыкнул он. — Я вел эти записи, когда был подростком и учился в школе во Дворе.

— Но ведь вы учились в университете с папой!

— Разумеется. До Войны в Государстве было куда легче достать поддельные документы и затеряться.

— А во время Войны вы решили перейти на сторону Государства? — спросила Амти.

Шацар посмотрел на нее, потом открыл страницу, взял на руку паучка, которому было минимум три с половиной десятка лет. Паучок неловко подергал длинными лапками.

— Папочка-длинные-ноги.

— Что?

— Так называется этот вид пауков, — сказал он. — Разумеется, я не переходил на сторону Государства. Я — Инкарни.

Он снова лег на пол и выглядел очень расслабленным. Поднял руку вверх, и Амти увидела, как в свете огней города, по его руке ходит длинноногий паучок.

— Но вы нас убиваете!

— Лес рубят, — сказал он задумчиво. — Что происходит с щепками?

— Летят.

— Да, именно так. Точно. Молодец. Мне нужна была истерия вокруг врага. Кто может быть ультимативным врагом мира лучше, чем…ультимативный враг мира. В отсутствии тьмы будет нарушен баланс, поэтому Инкарни должны быть уничтожены. Но это все метафизика, мало касающаяся простого человека. Есть самое главное, Амти, люди. Я хотел, чтобы они тряслись от страха за собственные шкуры, я хотел, чтобы они научились доносить друг на друга, остерегаться друг друга и бояться. Я хотел, чтобы они перестали друг другу доверять. А потом я выну, хотя мне жаль, что этого не случится сегодня по нашей с тобой вине, предмет истерии. И, лишенные точки приложения собственной ненависти, лишенные цели и мишени, они без сомнения сожрут друг друга. Они возрадуются, когда я прикажу ловить кого угодно другого: лжепатриотов, врачей-убийц, людей без магии — вариантов тысячи. Интересно, правда? Государство, построенное на страхе — конструкция, которая развалится, если вытащить одну только деталь. Я воспитал их так, что они полны ненависти и страха, без сомнения, они сожрут друг друга, когда нечего будет больше жрать. Когда ты паук в банке, то пока у тебя есть мошки, кажется, будто в ней можно жить вечно. Очень комфортно, а главное — безопасно. Но что произойдет, когда все мошки будут мертвы? Когда поймешь, что в этой банке ты даже не самый крупный?

Выглядело так, будто Шацар обращается в большей мере к пауку, чем к Амти. Паучок между его пальцев замер, и Шацар раздавил его.

— Разве не чудесно, если они сами все уничтожат? Конечно, мое собственное искажение несколько мешает мне.

— Искажение?

— Разве я выгляжу на возраст твоего отца? А ведь мы ровесники. Ты же читала мои записи, я — Тварь Стазиса, умею останавливать процессы внутри живых существ. Все эти паучки и жучки — становятся живыми музейными экспонатами. Зафиксированной историей. Мое искажение могло бы показаться подарком любому другому Инкарни, я не старею. Но лет через десять и даже меньше, это станет проблемой. Стоило бы поторопиться.

Амти вспомнила всех этих бесчисленных насекомых, шмелей, способных только жужжать, беззащитных мух. Она была такой же, когда только попала сюда, когда не могла двигаться. Она отвернулась к окну, пытаясь прикинуть, какой это этаж. По всему выходило, что первый.

— Я никому не скажу, — пискнула Амти. — Про вас! Да и кто мне поверит?

— Никто, — согласился Шацар.

— А если я здесь умру, то что скажет ваша охрана? Куда вы денете мой труп?

— Пока это место не является моей официальной резиденцией, охраны здесь нет, а рабочие ушли. Скажем так, здесь много котлованов, которые завтра же зароют окончательно.

Он говорил спокойно, в его голосе не было неприязни или злости, он будто рассуждал вслух. А потом Амти услышала щелчок затвора и поняла, что снова не может двигаться. Так у него в кармане все-таки был пистолет, подумала Амти, что ж, раз все кончится так, то это не самая мучительная смерть.

— Хочешь сказать что-нибудь еще? — спросил Шацар.

И вдруг Амти осенило, да, она хотела кое-что сказать. И если она могла только говорить, пусть даже она могла только говорить, мало ему не покажется.

Амти не могла обернуться, не видела его глаз и смотрела только в беззвездное городское небо. Слова приходили сами собой, будто из ниоткуда. Но Амти знала, что они верные, чувствовала. И чувствовала кое-что, что делало эти слова значимыми — магию. Впервые в жизни она чувствовала, как это чудесно, иметь собственную силу и применять ее.

— Мертвые сестры, — сказала она, и подумала, если хочешь стрелять — стреляй сейчас, но он не выстрелил. Должно быть, удивился. Амти продолжала, казалось, не совсем управляя своим языком. — Твой папочка, Шацар, он ведь не был Инкарни, но твои сестры и ты — были, такое случается, когда в детях пробуждается тьма. Он убил их, а ты — ты спрятался и сбежал. Он убил их всех, одну за одной, пока не остался только ты. Больше никаких Инкарни, он говорил. Так странно, он ведь не был одержим тьмой, как ты и я. Твой отец был обычным человеком, Шацар, и когда он отрубил голову твоей сестре, ты дрожал под кроватью. Много позже ты подумаешь, что люди могут быть намного чудовищней нас, если правильно их натаскать. Маленький мальчик, который видел, как его отец вырезал всю его семью. Настоящий ночной кошмар, разве нет? Больше никаких Инкарни. Больше никаких маленьких девочек.

Амти почувствовала, что может двигаться, потому что он перестал ее держать, не мог сосредоточиться. Ее магия должна была оживить в нем воспоминания, оживить страх маленького мальчика, который не хочет умирать, которому страшно, который не знает, куда ему бежать, потому что человек, который должен был его защищать — спятил. Хотелось обернуться и увидеть, как Шацар боялся, посмотреть, какого сейчас цвета будут его глаза. Но Амти не могла себе этого позволить. Только ощутив, что может двигаться, она рванула к окну. Потому что Мескете на ее месте рванула бы к окну, боясь наткнуться на запертую дверь или не найти выход.

Амти открыла окно, спрыгнула вниз. Насколько хватит парализующего страха, паники, которую она вызвала у Шацара, Амти не знала, может быть, ей нужно было быть рядом, чтобы эффект продолжался. Она не оборачивалась, бежала вперед. Местность одновременно была знакома, это была территория их заброшенного завода, их Ямы, но теперь здесь проводились строительные работы. Амти думала, только бы не упасть в один из котлованов, тогда все точно кончено. Еще она подумала, что в белой рубашке слишком хорошо просматривается и что снег делает местность светлее. Амти лавировала между трубами и кирпичами, ямами и строительными машинами. А потом она услышала выстрел, пуля мазнула ей по руке, казалось, только обожгла.

Сбитый прицел, подумала Амти, и улыбнулась. Боль придала ей сил. Когда Амти посмотрела на свою руку, она увидела, что пуля взрезала не только кожу, но и мясо, рубашка пропиталась кровью.

Старый забор, через дырку в котором они пролезали, снесли, а новый еще не построили. Амти выбежала на пустую улицу, но не остановилась. Еще не наступила ночь, по крайней мере, она надеялась на это. Можно было зайти в кафе или в магазин и попасть во Двор через зеркало. Амти бежала все дальше, высотные дома и яркие, бьющие по глаза неоном вывески, все слилось в одно. Амти бежала, пока в боку не закололо. Она запуталась, она не знала, на какой она улице. Наверняка, Псы Мира уже искали ее. Сколько времени прошло? Пятнадцать минут? Двадцать?

Амти почувствовала отчаяние, она не знала, живы ли ее друзья, она не знала, есть ли ей куда возвращаться. Амти была совсем одна, она была просто ночным зверьком в этом огромном, страшном городе, полном ночных зверей. Амти опустилась на асфальт, прислонившись к витрине магазина техники. Телевизоры показывали заставку к какому-то второсортному сериальчику про тяжелую работу Псов Мира. Голова у Амти кружилась от потери крови, и она была рада, что на улице темно, и что случайный прохожий может не заметить ее состояния. Амти бессмысленно уставилась в экраны телевизоров, воздух в горло не шел, хотя она хватала его ртом. Амти даже не могла зарыдать, она просто смотрела абсолютно бессмысленным взглядом за тем, как по экрану передвигаются люди, чьи дела безусловно были лучше ее дел.

А потом картинка пошла помехами. Амти почувствовала, что замерзает, попыталась встать, чтобы идти дальше, вряд ли в магазине техники нашлось бы зеркало. А потом она, без сомнения, увидела их.

То есть, лица у них были закрыты, но Амти всегда узнала бы своих. Они что-то говорили, но Амти не слышала, что. Амти видела Адрамаута, чьи жуткие зубы были закрыты шарфом, видела Аштара, который, казалось, старается покрасоваться перед камерой больше, нежели впечатлить Государство своим героизмом, видела Эли, серьезную и маленькую Эли, сложившую руки на груди, видела Шайху, который улыбался так, будто от этого зависел результат всего дела, видела Мелькарта, который периодически вставлял какие-то реплики, мерзко скривившись, видела Неселима, который явно старался слиться с атмосферой. Не было только Мескете, Амти кольнуло беспокойство. И она ничего не слышала. Амти снова предприняла попытку встать, но не сумела. В этот момент кто-то открыл дверь магазина, и Амти услышала, что в помещении на паре телевизоров включили звук. Голос Адрамаута был усилен из-за того, что его передавало одновременно несколько устройств. Он двоился, а может быть троился. Адрамаут заканчивал явно длинную речь:

— Мы не ваши враги, мы ваши родители, ваши братья, сестры, дочери и сыновья. Мы не такие как вы, но мы готовы бороться, не с вами, а с собой и с теми Инкарни, кто не может себя контролировать. У вас есть причины нам верить, многие из нас — ваши близкие, для многих из нас вы — причина оставаться людьми. Дайте нам шанс, и мы все избежим войны. Мы нечто большое, чем темнота и зло, мы точно такие же люди, как и вы. Дайте нам шанс, и мы докажем вам это. Послушайте своих детей, родителей, братьев и сестер, друзей, пока их не забрали у вас. Мир вам и доброй ночи.

Эли толкнула его:

— Эй!

— Малыш, мы в эфире!

— Я знаю! Скажи это!

— Вряд ли это поможет.

— И все же!

— Это тупо, — сказал Мелькарт.

— Тогда пусть говорит Шайху!

— Дура, не называй мое имя!

— Мы в эфире!

И Шайху сказал:

— Четырехглазка, мы ищем тебя. Там, ты понимаешь где, и здесь. Мы не знаем, где ты сейчас, но если ты нас видишь, то давай-ка…

И эфир прервался белым шумом, показавшимся Амти невероятно громким. Она попробовала зажать уши, но рука отозвалась болью на движение. Амти знала, что они ищут ее, должно быть Мескете искала ее на Лестнице Вниз. Они искали ее, они про нее не забыли, но Амти не знала, где они сейчас. Вряд ли они сумели прорвать эфир из Двора. Амти посмотрела на девушку, которая стояла, облокотившись на дверь. Она неотрывно смотрела на экран, даже когда изображение пропало. Амти узнала ее, в свете десятка экранов было отлично видно розовые пряди в ее самых обычных русых волосах.

— Яуди, — крикнул кто-то. — Дверь закрой, зима на дворе.

— Ну, да, — сказала Яуди не слишком уверенно, взгляд у нее был потерянный. А потом она посмотрела на Амти.

— Я вообще к тебе вышла, — сказала она. — Ты чего тут сидишь?

Амти помотала головой. Яуди посмотрела на ее рану, выражение ее лица не изменилось.

— О, — сказала она. А потом Яуди протянула ей ладонь.

— Дай руку, — гнусаво протянула она. — Только здоровую. Пойдем, попробуем с этим что-то сделать, пока никто не вызвал скорую или кое-кого похуже.

Когда Амти схватилась за ее руку, а больше ей сейчас было не за что уцепиться, ей показалось, будто в белесом свете взбесившихся телевизоров, ногти Яуди отливали золотым. Впрочем, может быть, это был просто лак.

— Надеюсь, ты не умрешь у меня на глазах, — сказала Яуди, а потом она, наверное, улыбнулась. По крайней мере, это можно было так назвать. И Амти тоже улыбнулась ей в ответ. В конце концов, ее друзья были живы, подумала Амти, и они искали ее. В конце концов, они сделали что-то, что могло бы изменить мир, пока для него еще не было слишком поздно.

И она могла бы. Наверное. Если не истечет кровью, то точно бы могла.

Амти шагнула из холода улицы в тепло магазина, и Яуди помогла ей не упасть.