Ночь для двоих

Глава 4

— Это правда, что алмазы находят в шахтах, а не в устрицах? — спросил Вир свое отражение в зеркале над умывальником.

Чертовщина.

— А может быть, все-таки, если расколоть жемчужину, внутри окажется алмаз?

Слабоумный кретин.

Все получилось чертовски неудачно. Эта девушка была рядом с ним в мечтах уже больше десятилетия, бродила с ним по утесам Корнуолла, вдыхала чистый морской воздух, следила, как бьются о камни волны, поднимая облака брызг. Она была его спасением, его убежищем. Маркизу было наплевать на то, что ее дядя скорее всего был преступником. Ему было все равно, что он должен подчинять свое поведение правилам, которые общество считает приемлемыми. Но почему, скажите на милость, он должен был встретить ее именно тогда, когда не имел права ни на шаг отступить от своего имиджа пустоголового придурка?

Среди всех собравшихся джентльменов он имел самый высокий титул и потому должен был сидеть рядом с ней за столом. Значит, им предстояло беседовать. Возможно, долго. И он должен играть роль безголового идиота, хотя больше всего на свете ему хотелось остаться самим собой.

Он взъерошил волосы. Былое ликование сменилось сумятицей издерганных нервов. Ему никто не мог помочь. Придется ее разочаровать. Вир только надеялся, что это будет умеренное разочарование и что в своей доброте она не обратит на него внимания, в должной мере оценив его добродушие. Он, как никто иной, умел изображать приятность и добродушие, копируя Фредди.

Закончив одеваться, маркиз сел и постарался выработать линию поведения: проницательная глупость, если такое возможно. Но мысленно он постоянно уносился к утесам и болотам, к ошеломляющей, но суровой красоте юго-западного побережья.

Солнце садилось. Небо было окрашено яркими красками заката. Ветер рвал ее плащ, пытался развязать ленты шляпки. Маркиз положил ей руку на плечо, и она обернулась. Как она была прелестна! Глаза цвета хорошо заваренного чая, прямой носик, мягкие податливые губы.

Неожиданно Вир с тревогой осознал, что их встреча была для него не счастливой удачей, как он решил вначале. Теперь у нее было лицо, имя и прошлое.

Они долго были единым целым, А теперь стали разными сущностями. Совершенно разными. Она его почти не знала. И только от него зависело возвращение былого единства, с которым он за долгие годы свыкся.

Невыполнимая задача для тупого идиота.

— Ты прекрасно выглядишь, Пенни, — сказал Фредди, пока они вместе шли в гостиную.

Виру не нравилось, как он выглядел. Слишком уж он был похож на своего покойного, никем не оплакиваемого отца. Но сегодня он надеялся, что внешность сослужит ему хорошую службу. В сложившейся ситуации лишняя стрела в колчане не помешает.

Не успел он войти в гостиную, как леди Кингсли оттащила его в сторону и что-то возбужденно зашептала. Маркиз не слышал ни единого ее слова, потому что как раз в это время гости расступились, и он увидел мисс Эджертон. Она стояла спиной к нему в элегантном платье из бледно-голубого шелка. Украшенная мелким жемчугом юбка плотно облегала бедра и мягкими складками спадала до пола. Девушка была похожа на Венеру, только что родившуюся из волн, и на ее ногах еще осталась морская пена.

Словно почувствовав его взгляд, мисс Эджертон оглянулась. Декольте ее платья оказалось довольно-таки скромным. Но даже самая строгая одежда не могла скрыть красоту ее груди. Вир мимоходом удивился, как он мог раньше не заметить столь божественных форм, но сразу понял, что просто не опускал взгляд ниже ее подбородка.

Его сердце пропустило один удар. Конечно, он занимался с ней любовью и раньше, но всегда мягко и бережно. Это была скорее прелюдия к спокойному сну в его объятиях, чем попытка достичь пика наслаждения. Вир и подумать не мог, что девушка его мечты разбудит в нем дикую животную похоть.

Ну, в этом вопросе он ничего не имел против ошибки. Она улыбнулась. Чудо, что он не пробил головой ребристый сводчатый потолок, поскольку наверняка воспарил ввысь над полом.

Кто-то обратился к ней. Она повернулась к своему собеседнику, а маркиз почувствовал такую сильную боль в руке, что тихонько зашипел, сообразив, что леди Кингсли весьма чувствительно ткнула его веером.

— Лорд Вир, — прошептала она, — вы слышали хоть одно слово из того, что я сказала?

— Простите?

— Извольте смотреть на меня, когда я с вами разговариваю.

Вир неохотно отвел взгляд от мисс Эджертон.

— Я вас слушаю.

Леди Кингсли вздохнула:

— Она думает, что вы умны.

— Правда? — взволнованно переспросил маркиз.

— Она ничего не должна заподозрить. Нам следует думать о деле, сэр.

Его воображение оказалось довольно-таки бедным. Сколько раз он гулял с ней рука об руку? Сколько миль они прошли вместе? И все же он не знал, что она пахнет медом и розами, а ее кожа светится, как жемчуга Вермеера.

Однако, войдя в столовую, маркиз быстро лишился своего романтического восторга. Над камином висела большая и, мягко говоря, своеобразная картина: белокурый ангел в полете — черное одеяние развевается, черные крылья расправлены, в руке окровавленный меч. Далеко внизу лежит на снегу лицом вниз человек, рядом с ним — красная роза. Вир был не единственным гостем, обратившим внимание на необычную и не слишком приятную картину. Но общий настрой был позитивным, мисс Эджертон — весела и мила, и потому гости решили проигнорировать картину, вызывавшую мысли о смерти.

Мисс Эджертон оживленно беседовала с гостями, а Вир вознес молитву судьбе. Он просил удачу повернуться к нему лицом и позволить пройти по тонкой грани, отделяющей нормального человека от клинического идиота, не свернув в сторону.

— Мисс Эджертон, — сказал он, когда подали суп, — вы, случайно, не родственница Мортимера Эджертона из Абингдона?

— Нет, лорд Вир. Семья моего покойного отца из Камберленда, а не из Беркшира. — Ее голос был полон очарования и тепла. Глаза сияли. Она смотрела на него так, словно он был мужчиной ее грез и она ждала его всю жизнь, а Виру хотелось сию же минуту сделать ей предложение и увезти из этого дома. И пусть кто-нибудь другой побеспокоится об Эдмунде Дугласе.

На другом конце стола леди Кингсли с громким стуком поставила на стол бокал. Вир стиснул пальцами ложку, и заставил себя продолжать разговор.

— А как насчет брата старины Мортимера — Албермарля Эджертона? К нему вы тоже не имеете отношения?

— Нет, боюсь, что к мистеру Албермарлю Эджертону я тоже не имею никакого отношения.

— Но тогда вы, должно быть, родственница их кузин, Браунлоу-Эджертонов из соседнего графства!

Теперь никакая ошибка невозможна. Она убедится, что он не просто глупец, а глупец, считающий себя умником.

Однако очаровательное личико мисс Эджертон не выражало ничего, кроме удовольствия, как будто маркиз допытывался у нее, не родственница ли она Елены Троянской.

— С ними у меня тоже нет родственных связей. Но вы, очевидно, знаете их очень хорошо. У них большая семья?

Неужели она не поняла, о чем он говорил? Как она могла никак не отреагировать на его слова? Любой нормальный человек реагирует на явное проявление глупости по крайней мере паузой. Где же ее пауза?

— Да, я их прекрасно знаю и был уверен, что вы родственница кого-то из них. Это чудесные люди. Остается только сожалеть, что ни старина Мортимер, ни его братец, так и не женились. А их кузины — старые девы.

В начале вечера маркиз и подумать не мог, что намеренно, станет вести себя как осел. Но сдержаться было выше его сил.

Она серьезно кивнула:

— Да, вы правы. Действительно жаль, что у таких замечательных людей нет детей.

Никакой паузы. Никаких колебаний. Она, казалось, даже не заметила, что он несет вздор.

Вир принялся есть суп, желая выгадать время, чтобы немного подумать. И понял, что ничего не соображает. Его мозги находились в состоянии паралича. Все шло не так, как должно.

Маркиз не мог — и не хотел понимать, что это значит.

Он проглотил еще две ложки супа — судя по вкусу, это была вода, доставленная прямо из Темзы и даже не кипяченая, — и украдкой покосился на молодую хозяйку дома. Ее спокойствие и непринужденность убивали. Что с ней происходит? Как она может не моргнув глазом вести беседу с круглым дураком?

Вир уставился на картину за ее спиной.

— Хорошая вещь. Настоящее произведение искусства. Это «Освобождение святого Петра» Рафаэля?

Маркиз был исполнен решимости вызвать ее реакцию, даже если это его убьет.

— Вы так считаете, сэр? — спросила она ровным голосом. Ее глаза смотрели на него с восхищением, которого он не заслужил.

Он подумал — да что там, понадеялся, — что она сама не блещет умом. Но она слегка перегнула палку. Ее глаза светились лестью.

Неужели она нацелилась на него?

Нельзя сказать, что этого раньше не случалось. В конце концов, он был богатым титулованным аристократом, и время от времени та или иная девица, у которой за спиной пять бесплодных сезонов и никаких оснований рассчитывать на лучший вариант, пыталась поймать его. Но маркиз не мог поверить, что мисс Эджертон из таких.

— Ну, на «Освобождении святого Петра» есть ангел и человек, — сообщил он.

Девушка его мечты оглянулась на картину, после чего удовлетворенно сказала:

— Здесь тоже.

Она была хороша! Очень хороша! Будь он действительно идиотом, был бы в восторге.

Да, сегодня он уж точно ведет себя как кретин, разве нет? Одна улыбка, и он уже готов поклясться в вечной любви.

Как он мог быть настолько глуп? Как мог увидеть в нечестной, неискренней женщине, которую знает всего лишь пять минут, простодушную девушку своих грез? А ведь они были совершенно разными. Полярными противоположностями.

Мисс Эджертон снова взглянула на него. Ее улыбка была яркой и лучистой — вполне могла бы служить настольной лампой у Господа. Вир немедленно почувствовал радость, возбуждение, удовлетворение, а в следующую секунду — смятение.

Романтичный мальчишка, не желавший следовать логике, который все еще жил в нем, не понимал, что девица была всего лишь умной талантливой актрисой. Он видел только обворожительную улыбку, лишавшую его способности соображать.

— Вы расскажете мне о ваших друзьях Эджертонах? — спросила она.

Маркиза злило все — ее вопрос, ее улыбка, его глупейшее неумение отделить правду от иллюзий. Вир никогда раньше не мучил женщин, пытавшихся поймать его в свои сети, обычно он испытывал жалость к ним — униженным, лишившимся надежд, считающим его своим последним шансом. Но мисс Эджертон... лукавая, коварная и абсолютно уверенная в себе мисс Эджертон не могла рассчитывать на его симпатию.

Маркиз слегка подался вперед.

— Конечно, — заявил он, — я могу рассказывать часами.

Он и рассказывал много часов — нет, дней, хотя не исключено, что и лет. С течением времени лицо Элиссанды покрылось морщинами.

Эджертоны из Абингдона, Браунлоу-Эджертоны из соседнего графства, Эджертоны-Фезерстоунхафы из другого соседнего графства — их достаточно много по соседству, а были еще и Браунлоу-Фезерстоунхафы. Генеалогическое древо семейства было разветвленным, и лорд Вир, казалось, был знаком даже с самым маленьким листочком на этом древе.

Или он так думал.

Пока он вел свой пространный рассказ, ни один человек, о котором он однажды упомянул, не оставался собой в ходе дальнейшего повествования. Дочери превращались в сыновей, сыновья — во внуков, пара, которой он приписал двенадцать отпрысков, впоследствии оказалась бездетной. Женщины, никогда не бывшие замужем, в конце рассказа стали вдовами, а один мальчик родился дважды — один раз в Лондоне, другой — в Глазго, и, как будто этого было недостаточно, пять лет спустя родился в третий раз — в Испании.

Элиссанда слушала его с неослабевающим вниманием.

Когда маркиз вышел из гостиной, она была покорена. Этот человек был не просто хорош собой. Он был потрясающим. До сей поры она и не знала, что ей необходим именно такой мужчина — ее рыцарь, ее опора, ее крепость.

Вир, похоже, чувствовал то же самое, когда увидел ее впервые. А потом, когда они сидели в гостиной, он смотрел на нее, словно она была воздухом, водой, поэзией.

Вечернее сидение в уборной тети Рейчел оказалось не бесплодным! Для Элиссанды это был прекрасный знак. Она спустилась к ужину, дрожа от возбуждения, слыша в ушах звон колоколов судьбы.

Маркиз оказался так же красив вблизи, как показалось ей на расстоянии. Безупречные черты лица не слишком грубые, но и не слишком утонченные. Восхитительные голубые глаза, при свечах казавшиеся темнее и более глубокими. А губы... глядя на них, Элиссанда чувствовала робость и сама не знала почему.

До тех самых пор, пока они не уселись за стол и эти губы не начали двигаться. В его словах оказалось удручающе мало смысла. Дальше было только хуже. Чем сильнее она была встревожена, тем более увлеченной казалась и тем обольстительнее улыбалась. Сказался рефлекс, выработанный на протяжении всей ее жизни.

Этот человек был ее надеждой. Ее единственным шансом. Элиссанде отчаянно хотелось, чтобы беседа выправилась. В конце концов, допущенные им глупые ошибки вполне могли быть результатом усталости или нервного срыва. Она решила, что, если попросить его рассказать о людях, которых он знает, это поможет делу. Ужасная ошибка. Вместо забавных случаев и семейных анекдотов он выдал длинный и нудный перечень рождений, браков и смертей.

Элиссанда надеялась, что все еще можно поправить, до тех пор, пока Лайонел Вудсли Эджертон не отдал Богу душу в третий раз. После этого надежды ее оставили.

Она улыбнулась. А почему бы и нет? Что ей еще оставалось?

— Я вам говорил, какой у Эджертонов девиз? — спросил Вир после длительной паузы.

— Кажется, нет.

— Pedicabo ego vos et irrumabo.

На другом конце стола лорд Фредерик закашлялся, подавившись едой, и залился краской.

Не долго думая лорд Вир встал, подошел к брату и несколько раз сильно ударил его по спине между лопатками. Еще гуще покраснев, лорд Фредерик пробормотал слова благодарности. Лорд Вир молча вернулся на свое место.

— «Мы тоже разбрасываем стрелы»[4] — кажется, так звучит перевод девиза Эджертонов, не правда ли, Фредди?

— Я... кажется.

Лорд Вир с удовольствием почесал под мышкой и кивнул:

— Пожалуй, мисс Эджертон, я рассказал вам все, что знал об этих людях.

Элиссанда была даже рада, что пространный генеалогический трактат вогнал ее в ступор. Она не могла думать. И значит, не могла почувствовать весь ужас от того, что сделала самую ужасную ошибку в своей жизни.

Но, как выяснилось, маркиз ей еще не все сказал.

— Мне только что пришло в голову, мисс Эджертон, что вам не подобает принимать так много мужчин. Это неприлично.

— Неприлично? Когда леди Кингсли контролирует каждый шаг? — Элиссанда лучезарно улыбнулась, продолжая энергично распиливать кусок оленины на тарелке. — Уверена, что вы ошибаетесь, милорд. Кстати, моя тетя тоже в доме.

— Да? Странно, я, должно быть, забыл, что имел удовольствие познакомиться с ней.

— Все в порядке, милорд. Вы с ней не встречались. У нее слабое здоровье, и поэтому она никого не принимает.

— Понятно. Значит, в этом огромном доме живете вы и ваша вдовствующая тетушка?

— Тетя не вдова, милорд. Мой дядя жив и пребывает в добром здравии.

— Да? Приношу извинения за ошибку. Его здоровье тоже оставляет желать лучшего?

— Нет, он в отъезде...

— Понятно, — протянул Вир, — Вы по нему скучаете?

— Конечно, — солгала Элиссанда. — Он душа и сердце семьи.

Лорд Вир вздохнул:

— Я тоже стремлюсь к этому. Мне бы очень хотелось, чтобы когда-нибудь моя племянница сказала, что я душа и сердце семьи.

В этот момент Элиссанда была вынуждена признать, что лорд Вир не просто идиот. Он клинический дебил.

— Уверена, что так и будет, — пробормотала она и улыбнулась: — Вы будете превосходным дядей... или, может быть, вы уже им являетесь?

Маркиз картинно заморгал:

— Моя дорогая мисс Эджертон, ваша улыбка божественна.

Ее улыбка была ее оружием. Она была жизненной необходимостью.

Элиссанда подарила Виру еще одну. Не жалко.

— Спасибо, милорд. Вы очень добры ко мне, и я чрезвычайно рада вашему приезду.

Наконец лорд Вир вернулся к разговору с мисс Мельбурн, сидевшей по другую сторону от него, а Элиссанда сделала глоток воды, чтобы успокоиться. Она ни о чем не могла думать, но чувствовала себя отвратительно.

— Я внимательно изучил вашу весьма интригующую картину, мисс Эджертон, — сказал лорд Фредерик, почти весь вечер молчавший, — но так и не смог определить художника. Вы знаете, кто ее написал?

Элиссанда бросила на него усталый взгляд. Идиотизм, кажется, передается по наследству? Впрочем, он задал вполне разумный вопрос, на который она не могла не ответить, хотя ей хотелось заползти под одеяло и, приняв дозу опия, забыться во сне, а не вести светские беседы.

— Боюсь, я никогда не интересовалась, — вздохнула она. Картины — их три на одну тему — всегда висели в доме, и она всячески старалась их не замечать. — У вас есть какие-то догадки?

— Я считаю, что это кто-то из символистов.

— Кто такие символисты? — спросила Элиссанда. — Уж извините мое невежество.

О символистах невозможно было говорить в отрыве от других художественных школ. Символизм отличался от декадентства, которое возникло как реакция на романтизм...

В общем, Элиссанда очень скоро поняла, что лорд Фредерик весьма сведущ в искусстве, особенно современном.

После глупейших разглагольствований лорда Вира было огромным облегчением встретить умного человека, который был способен поддержать интересный разговор. Получив первые сведения об идеях и мотивах символизма, Элиссанда спросила лорда Фредерика:

— Как вы считаете, какие символы в этой картине?

Лорд Фредерик положил вилку и нож.

— У картины есть название?

— Да. «Предательство ангела».

— Интересно. — Лорд Фредерик откинулся на спинку стула, чтобы лучше разглядеть полотно. — Я сначала подумал, что ангел — это ангел смерти. Но ангел смерти должен отбирать у человека жизнь. Значит, это никак не согласуется с темой предательства.

— Может быть, человек заключил соглашение с ангелом смерти, а потом ангел изменил своему слову?

— Интересная идея. Или, возможно, человек не знал, каким ангелом он является. Он мог считать, что он обычный ангел, играющий на арфе.

Элиссанда задумалась.

— Разве такой ангел не должен иметь белое облачение и белые крылья?

— Полагаю, что должен. — Лорд Фредерик почесал подбородок. — Хотя, может быть, он трансформировался? Если бы я писал эту тему, я бы показал промежуточную стадию превращения. Его белые крылья и платье становились бы черными, когда он улетел от него.

Если бы он писал эту тему.

— Вы художник, сэр?

Лорд Фредерик снова взял вилку и нож и склонился над тарелкой, явно не слишком радуясь перспективе обсуждать свои склонности.

— Мне нравится рисовать, но не уверен, что могу называться художником. И я никогда не выставлялся.

Элиссанда поняла, что этот человек ей нравится. Он не имел внешности олимпийского бога, как его брат, но был очень приятным мужчиной, не говоря уже о том, что по сравнению с братом казался интеллектуальным гигантом.

— Разве Шекспир не был поэтом и до того, как опубликовал свой первый том?

Лорд Фредерик застенчиво улыбнулся:

— Вы слишком добры ко мне, мисс Эджертон.

— Вы пишете портреты, классические композиции или, быть может, библейские сюжеты?

— У меня есть несколько портретов, но больше всего мне нравится изображать людей на природе, когда они занимаются самыми простыми вещами — гуляют, работают, мечтают. — Лорд Фредерик явно был смущен.

— Мне бы очень хотелось когда-нибудь увидеть ваши работы, — вполне искренне сказала она. Большую часть жизни она провела взаперти, и то, что лорд Фредерик считал простым и само собой разумеющимся, для нее было в высшей степени соблазнительным.

— Что ж... — И без того донельзя смущенный лорд Фредерик покраснел еще больше. — Если вы когда-нибудь приедете в Лондон...

Его столь явное смущение показалось Элиссанде невероятно привлекательным и трогательным. Неожиданно она сообразила, что лорд Фредерик тоже мог бы стать ее мужем.

Конечно, он не был маркизом, но зато он был сыном маркиза и братом маркиза. Иными словами, он был членом очень влиятельной семьи и вполне мог бы ее защитить.

Более того, она могла довериться ему и рассказать о неприятной ситуации, в которой оказалась. Если вдруг явится ее дядя, лорд Вир, несомненно, кивнет и согласится, что миссис Дуглас мечтает вернуться в родной дом, и даже поможет подсадить ее в экипаж. А лорд Фредерик, куда более проницательный человек, непременно почувствует, сколько зла скрывается в ее дяде, и поможет Элиссанде обеспечить сносное существование для тети Рейчел.

— О, я попытаюсь, — сказала она. — Я непременно попытаюсь.