Обаятельный плут

Глава 13

Макси ничуть не удивилась, когда, проснувшись, обнаружила, что лежит, прижавшись к Робину. За ночь огонь в камине погас, комната выстыла, и она во сне бессознательно подвинулась к теплому телу Робина.

Во время путешествий с отцом от одной фермы к другой Макси порой приходилось спать в одной постели с ребенком или девушкой. От таких ночей у нее остались воспоминания об острых локтях и коленях и о полубессознательной борьбе за одеяло. Из этого она заключила, что спать с кем-нибудь в одной постели не так-то приятно.

Переворачиваясь с боку на бок, они так легко и гармонично приспосабливались друг к другу, что им всегда было удобно. Более того, Макси всегда просыпалась веселой и хорошо отдохнувшей — даже когда им приходилось спать на жесткой холодной земле. Робин тоже как будто хорошо высыпался, Солнце еще не взошло, но уже светало. Скоро надо будет вставать, но пока можно еще немножко понежиться в постели, положив голову на плечо Робина, а руку — на его голую грудь. На нем были кальсоны — абсолютный минимум при обжимках. «Прямо скажем, даже меньше чем минимум», — сонно подумала Макси.

Она откинула косу за плечо и тихонько погладила Робина по груди, чувствуя под рукой упругие завитки волос. Хотя он казался худощавым, у него была удивительно хорошо развитая мускулатура. Впрочем, чему удивляться? Стоило только вспомнить, как он разделался с Симмонсом.

Пальцы Макси нащупали на левом боку Робина шрам. Судя по форме, это след пули. За что в него могли стрелять? Наверное, слишком далеко зашел в своих проделках. Ему еще повезло, что он выжил. Видно, его в детстве бабка заворожила.

Макси ощущала под ладонью ровное биение сердца Робина. Ей был виден его точеный профиль, почти мальчишеское выражение расслабленного во сне лица. Он казался Макси похожим на ангела, на существо из другого мира, блиставшее страшной, неземной красотой.

Интересно, а среди ангелов есть озорники? Не злобные и надменные существа, бросившие, как Люцифер, вызов Богу и ставшие демонами, а просто непоседы, непохожие на остальных, и неспособные удовлетвориться игрой на арфе и пением в небесном хоре. Что, если один из таких ангелов-озорников посмотрел вниз, увидел одинокую девушку, которая нуждалась в защите на длинном пути в Лондон, и спустился к ней на землю?

Макси улыбнулась: почему при взгляде на Робина ей на ум приходят такие фантазии? Когда она в первый раз увидела его на полянке с «ведьминым кольцом», она подумала об Обероне. Нет, он просто человек, и от этого еще притягательнее. Охваченная приливом нежности, Макси тихонько поцеловала Робина. Он пошевелился во сне, повернулся к ней и нашел ртом ее губы. Его предсказание, что ему будет трудно проснуться после таких возлияний, видимо, сбылось: он еще спал. У Макси возникло непреодолимое желание пошалить. Можно целовать его, притворяясь, что это не считается — все равно он спит и ничего не понимает.

Почувствовав прикосновение его языка, Макси приоткрыла губы. Поцелуй послал по ее телу волну томления, напомнившего ей густой аромат роз на жарком солнце. Рука Робина скользнула по ее спине к бедрам. Как искусно умеют его руки ласкать женское тело. Через тонкий муслин сорочки Макси остро ощущала прикосновение каждого его пальца. Ей хотелось замурлыкать.

Когда ее рука как бы сама собой обняла Робина за шею, Макси поняла, что пора остановиться. Простое удовольствие от близости их тел грозило перерасти в желание довести до конца то, что они начали. Робин вот-вот совсем проснется, и после того, как она с таким удовольствием отвечала на его поцелуи, будет просто нечестно вдруг вспомнить про девичью скромность.

Макси набралась было решимости отодвинуться, но оказалось, что уже поздно. Робин положил ладонь ей на грудь. Макси ахнула — от его руки по ее жилам словно потек жидкий огонь. Ей стало трудно дышать, но она не могла прервать затянувшийся, дурманящий поцелуй, от которого кружилась голова. Робин оторвался от нее и прошептал:

— Как ты хороша!

Он и раньше говорил ей, что она красива, но тогда его голос не был осипшим от страсти. Макси судорожно вдохнула, а Робин прижался губами к ее шее. Слегка шершавый подбородок создавал пикантный контраст с бархатным языком и теплым дыханием.

Робин поцеловал ямку у основания ее шеи, затем стал спускаться ниже и, наконец, поцеловал ее грудь Он был похож на солнце, от которого шел могучий поток знойных лучей, воспламенявших все, чего они касались.

Расслабленная желанием, Макси даже не заметила, как Робин раздвинул щекой вырез ее сорочки и нашел губами сосок. По ее телу пробежала дрожь. Робин ласкал языком отвердевший до боли сосок в ритм со стуком ее крови. Возбуждая… опьяняя…

— Робин… Робин…

Вдруг забыв про все свои сомнения, Макси перестала сопротивляться. Робин уже наполовину лежал поверх нее: она чувствовала жар его возбуждения.

Робин издал какой-то сдавленный звук и левой рукой поднял край ее сорочки. Он гладил нежную, чувствительную кожу с внутренней стороны ее бедер, потом, раздвинув влажные горячие складки, проник тонкими колдовскими пальцами в самое сокровенное ее место. По телу Макси прокатилась хаотическая волна ощущений, и она застонала, пламенея от страсти.

И тут Робин жарко прошептал ей на ухо:

— Господи, как долго я этого ждал, Мэгги… как ужасно долго…

Макси как будто оглушили. Желание исчезло, словно его и не было. Секунду она цеплялась за спасительную мысль: может, я ослышалась? Но даже в порыве страсти она не могла лгать себе. — Я не Мэгги, я Макси, — четко произнесла она, Робин вздрогнул и открыл глаза. Они были так близко, что Макси увидела в их лазурной глубине потрясение, почти ужас.

Секунду он не шевелился, потом скатился с нее и сбросил одеяло. Но, когда попытался встать, ноги подкосились и он чуть не упал. Он сел на край постели, оперся локтями о колени и закрыл лицо руками.

— Боже мой! Прости меня, Макси. Я этого не хотел, — прохрипел он.

Его всего трясло. Бог ведает, какие муки его терзали, но Макси было ясно, что дело было не просто в неудовлетворенном желании.

Сама похолодевшая от пережитого и бесконечно несчастная, Макси села в постели "И попыталась унять смятение в уме и еще не остывший огонь в крови. «Какая же я дура!» — с отчаянием думала она.

Поборов инстинктивную безрассудную ярость, она сказала:

— Вы ни в чем не виноваты. Вините, если хотите, постель. — И, сама презирая себя за ревность, язвительно добавила:

— Вам бы хотелось, чтобы это была Мэгги?

Мышцы на спине Робина четко обрисовались под светлой кожей. После долгого мучительного молчания он произнес, не отнимая рук от лица:

— Есть вопросы, которые не следует задавать. А если их задают, на них не нужно отвечать.

Макси вспыхнула от унижения и сознания, что сделала еще одну глупость, но продолжала упорствовать:

— Не нужно или невозможно?

Робин поднял голову. На его лице не осталось и следа обычной блистательной фривольности, так хорошо скрывавшей его внутреннюю сущность. Оно выражало только муку.

— Наверное, невозможно.

Он встал, подошел к окну и стал смотреть в туманную даль. Он был изящно сложен, но в переливавшихся под светлой кожей спины мышцах было что-то от ленивой мощи пумы.

Если бы он не спал, если бы он хотел ее, Макси, вся эта мужская красота была бы сейчас у нее в объятиях. Они лежали бы, обнаженные, в постели и любили бы друг друга в предрассветном полумраке.

Стараясь загнать поглубже острое чувство потери, Макси тихо спросила:

— Это на Мэгги вы хотели жениться?

— Да, — устало выдохнул он. — Мы много лет были друзьями, любовниками, сообщниками.

Сообщниками? В чем? Но сейчас Макси не хотела об этом думать.

— Она умерла? Робин покачал головой.

— Вовсе нет. Она счастлива в браке с человеком, который в состоянии дать ей гораздо больше, чем я.

Макси возненавидела отсутствующую Мэгги. Женщина, способная променять такого человека на более богатого, недостойна, чтобы о ней так горевали.

Она бы так и сказала, если бы слова могли утешить Робина, но в сердечных делах нет места логике. Кроме того, Мэгги, возможно, искала не столько богатства, сколько надежности. Макси сама хотела прочности и уверенности в будущем, и ей легко было понять Мэгги. Жизнь с Робином, может быть, и очень интересна, но ни о какой прочности и уверенности в завтрашнем дне не может быть и речи.

В комнате становилось все светлее, и Макси разглядела на спине Робина какие-то параллельные полосы. Она не сразу поняла, что это следы кнута. У нее сжалось сердце: какая нерассказанная история скрывалась за этими страшными шрамами?

Но шрамы давно зажили, и тут она уже ничем не может ему помочь. Другое дело мурашки, которые выступили на его коже. Он просто замерз Макси встала и взяла со стула высохшую рубашку Робина. Накинув ее на плечи, она отчетливо произнесла:

— Ваша Мэгги — последняя дура.

Робин повернул голову и посмотрел на нее с едва заметной улыбкой. Он натянул рубаху, обнял Макси за плечи и прижал ее к себе:

— Нет, она не дура, но спасибо за моральную поддержку.

Сорочка почти не защищала Макси от холода, и она прижалась к Робину, обняв его за талию. Там, где их тела соприкасались, было тепло Страсть, охватившая их в постели, ушла, но все равно они остро ощущали взаимную близость. «Наверное, так будет всегда, — подумала Макси, — даже если между нами никогда больше ничего подобного не произойдет».

У них появилось какое-то чувство родства — как у солдат, побывавших в одном бою и вышедших из него живыми. Подумав, что, может быть, Робину полезно выговориться, Макси спросила:

— А какая она, ваша Мэгги?

Секунду поколебавшись, Робин ответил:

— Она умная. Сильная. Смелая. Честная до мозга костей. В общем, похожа на вас, Канавиоста, хотя внешне вы совсем разные. — Он крепче сжал ее плечи. — Но вы обе красавицы.

Они молча смотрели, как над горизонтом медленно всплывает солнце. Слова Робина должны были бы польстить Макси, но в ней не утихала боль от сознания, что он ласкал ее по ошибке, мечтая о другой женщине. Не зря он все это время не давал воли своему физическому влечению к Макси.

Макси вспомнила, какие противоречивые чувства она испытывала, когда попыталась научить его слушать ветер. Видимо, некоторые черные провалы в его душе связаны с потерей любимой женщины. Видимо, Робин из тех людей, которые нелегко влюбляются, но, раз полюбив, отдают свое сердце навсегда.

В его натуре заложено благородство. Хотя он любит другую женщину, он искренне привязался и к ней, Макси, и не хочет причинить ей горе. Поэтому он и проявлял сдержанность, понимая, что вступить в связь с женщиной, которая его любит, но которой он не может ответить тем же, — значит причинить ей боль.

У самой Макси тоже оставалось множество сомнений. Ей вдруг стало невыносимо горько от сознания, что она существует на грани двух очень разных культур, но на самом деле не принадлежит ни к той, ни к другой. Племя ее матери не порицает незамужнюю женщину за то, что она вступает в связь с мужчиной. Если бы Макси была настоящей дочерью конфедерации шести племен и жила среди своих соплеменников, она бы гордилась таким любовником. Но она не индианка, она полукровка. Правда, она и не благовоспитанная английская барышня, которой полагается отдать свое тело только человеку, который заплатит за эту привилегию своим именем и состоянием. Но все же она продукт культуры своего отца, поскольку не смеет следовать своим желаниям. По понятиям белого общества, только распутная женщина отдается мужчине без брака.

А брак с Робином немыслим. Жизнь с отцом научила Макси, что мужчину, которого одолевает «охота к перемене мест», нельзя привязать к своей юбке, поэтому не стоит и пытаться это делать.

Если даже измученный одиночеством Робин повторит свое донкихотское предложение — как в тот раз, когда он приглашал повернуть на север и отправиться в Гретну-Грин, они слишком разные люди, чтобы образовать прочный семейный союз. Она будет дурой, если поверит обещаниям вечной любви, и она будет дурой, если согласится на меньшее. Конечно, между ними могли бы быть любовные отношения, основанные на честной и откровенной договоренности, но, поддавшись страсти, она разобьет свое сердце и погубит свое будущее.

Макси хотелось заплакать, и, чтобы не показать ему своих слез, она уткнулась лицом в плечо Робина. Он обнял ее обеими руками.

— Вы, наверное, сожалеете, что встретили меня на своем пути, — серьезно сказал он. — Получается, что я не столько защищал вас от бед, сколько сам принес беду.

Не поднимая лица, Макси проговорила;

— Нет, не сожалею. А вы?

Он прижался щекой к ее волосам.

— Нет, Канавиоста, я об этом нисколько не сожалею.

У Макси перехватило дыхание. У него все-таки есть к ней настоящая привязанность, но она никогда не превратится в любовь.

Макси дала себе слово, что отныне она будет вести себя разумно. Будет радоваться его остроумию и дружбе, но не позволит желать большей близости.

Но в глубине души она понимала, что когда они с Робином расстанутся, эта логика останется лежать на ее сердце холодным камнем.