Офсайд

Глава двадцать восьмая РЕШАЮЩИЕ МИНУТЫ

Со дня смерти мамы отец был больше, чем одной личностью.

То есть, в пьесе своей жизни он всегда совмещал множество ролей – даже до того, как ее не стало – просто позже они стали более динамически противоположными. Самая явная из них просто жила своей жизнью, вдохновляла меня играть в мяч, ходила на работу и занималась прочими вещами – она проявлялась чаще всего. Был еще Мэр Мэлоун – очень обходительный и убеждавший всех голосовать за него – он в основном появлялся лишь на период выборов и во время публичных действий. И был еще парень, который просто… не мог справиться с тем, что случилось.

Именно последний мог быть жестоким. Он в основном орал и кричал, а иногда набрасывался на меня, потому что это я сделал его таким. Обычно он появлялся лишь на короткие периоды, а затем исчезал на некоторое время, пока его вновь не призывал вернуться какой-нибудь стресс.

Но теперь… что-то было по-другому.

То, как вел себя сейчас папа, было по большей части похоже на того парня. Но там было что-то еще – что-то незнакомое. Я не совсем понимал, что именно. Впервые я стал замечать это в больнице и реабилитационном центре, когда он потерял хладнокровие перед другими людьми.

Это было похоже на то, как если бы у брутальной личности каким-то образом возросла жестокость и, возможно, лишь возможно, он стал немного не в себе. В первый день моего возвращения домой это стало еще очевидней.

Когда я проснулся утром, первой мыслью было: «Что я делаю в гостевой комнате?» Просыпаясь, я всегда чувствовал некоторое недоумение, которое быстро пропадало, потому что напоминало мне, что сейчас я парализован так же, как нож для хлеба напоминает буханке, что он для него самая величайшая вещь.

Не уверен, что в этом был смысл, однако это было первое, что пришло на ум.

Вместо привычной пробежки в шесть утра папа заставил меня встать и начать делать кучу упражнений на руки. Видимо, новый физиотерапевт выдал ему список того, что мне нужно делать в ближайшие пару дней до его первого визита. Упражнения были вовсе не ужасными и очень походили на то, что выполняла со мной Даниэль. Конечно они были совершенно не такими, ведь тут не было Николь, сидящей в уголке и пытавшейся не взбесить меня своими слишком частыми улыбками по поводу моих мельчайших достижений.

Мне нужно найти способ связаться с ней, но папа конкретно меня подрубил. Он конфисковал мой сотовый, а городской линии у нас не было. Мой ноутбук был наверху в моей комнате, до которой три лестничных пролета. Попросил спустить его, сказав, что мне очень нужно связаться с Джереми или еще с кем-нибудь, чтобы принесли домашние задания и я мог бы наверстать пропущенный материал и выпуститься в следующем месяце, но он ответил, что сам договорится об этом.

А затем я совершил ошибку.

– Николь бы мне все привезла.

Папа вышел из себя.

– Что я тебе говорил? – заорал он. – Что на хрен я тебе говорил? Эта сучка больше никогда не приблизится к этому дому или к тебе!

– Я хочу ее видеть! – прокричал в ответ. Как только слова слетели с моих уст, я почувствовал, как мое тело похолодело и сковало еще сильнее, чем до этого. Я оказался на пресловутом тонком льду с тяжеленным набором гантелей в руках.

Глаза у папы потемнели, и он медленно пересек комнату, направляясь ко мне. Я схватился за колеса своего кресла и стал откатываться назад, но двигаться было некуда. Ощущение нахождения в ловушке больше не было лишь чувством страха. Здесь не было докторов или медсестер, или терапевтов, а только папа и я.

Его руки сдавили подлокотники кресла, удерживая то на месте. Он склонился к моему лицу, глаза сверкали, но голос вновь был спокойным и тихим.

– Хочешь пересмотреть? – спросил он ехидно. – Скажи лишь слово, и я позабочусь, чтобы ты увидел ее. Увидел наряду со всеми остальными в этом городе – как хуй какого-то мудака буравит ее пьяную пизденку. Ты этого хочешь? Только скажи, Томас. Я буду счастлив угодить.

Я уставился на него, не уверенный, что смог бы пошевелиться, даже если бы мои конечности двигались.

– Думаешь, я не знаю кем был тот парнишка на поле?

Я даже не задумывался об этом. В данный момент это, похоже, станет темой для разговора – черт, я действовал необдуманно.

– Ты ему чуть навалял, – продолжил папа, – но эта маленькая шлюха получила то, что заслужила. Я был бы рад продемонстрировать ее отцу и городу все грязные подробности.

– Ее отец в курсе, – сказал я негромко, зная, что большой разницы это иметь не будет.

– Ага, уверен в этом, – кивнул папа. – Мне вот интересно, а сколько из его сотрудников могут сказать так же? Или парни в школе – держу пари, они могли бы воспользоваться отличными фотками, чтобы подрочить, не так ли?

Я даже не сомневался, что он это сделает и, возможно, не ограничится лишь этим.

– Оставь ее в покое, – умолял я. – Она же не может уже навредить моей игре…

– Нет, думаю, она уже испоганила все, как только могла, – согласился папа. Он выпрямился и прижал палец к подбородку. – Знаешь… может, это более подходящая участь для нее.

Он отступил на пару шагов назад.

– Ведь она лишила тебя ног… Может, небольшая расплата натурой будет более уместна.

Мое дыхание участилось. Он не обидит ее… верно?

– Может, ей стоит побыть в эпицентре еще одного инцидента.

– Папа… не надо, – прошептал я, с трудом выговаривая слова. – Просто забудь, что я сказал, ладно? Я больше не заговорю о ней… клянусь, не заговорю! Просто оставь ее в покое.

– Может, в тебе и есть толика разума, – сказал он с выражением лица, которое как никогда было далеко от разумного – даже для него.

Пока я пытался перевести дух, он вышел из комнаты.

Мне придется забыть ее. Это был единственный способ уберечь ее, по крайней мере, до тех пор, пока я не смогу убраться отсюда.

Убраться отсюда? В смысле – мне уже восемнадцать. Не думаю, что он мог бы меня удерживать… во всяком случае, законно. Конечно правомерность методов по всей видимости не имела для него особого значения. Если бы я что-то сказал в больнице или реабилитационном центре, возможно, я мог бы там остаться, но теперь… было уже слишком поздно.

Я был тут, наедине со своим отцом. У меня не было доступа к телефону или компьютеру, и хотя люди знали, что я здесь, никто из них не будет ожидать, что в ближайшее время я смогу покинуть дом и отправиться играть.

Я был по уши в дерьме.

Даже с осознанием этого я думал только о Николь и о том, что нужно позаботиться, чтобы он ничем ей не навредил, несмотря на то, что случилось со мной. Это означало мириться со всем, что бы он ни сказал и не сделал.

Я всегда ему подчинялся – всегда. Даже до смерти мамы, всегда делал, что он говорил. А после того, мне нужно было радовать его, ведь я отнял у него так много.

На мгновение я задумался о Клинте и задался вопросом, о чем он думал или что чувствовал. Думал ли он, что я ненавижу его или что это все его вина. Явно не его. Машину просто занесло, и он потерял контроль. Именно я решил выскочить перед ней. Он не мог меня остановить, и я совсем не чувствовал его вины во всем этом.

Просто несчастный случай.

Случайность.

«Это был просто несчастный случай».

«Иногда вещи просто случаются».

«Это не по твоей вине».

В моей голове сам собой раздался голос мамы, я не вспоминал эти ее слова.

Клинт не виноват.

Я совсем его не винил.

Если в том, что я пострадал его вины не было…

Я почувствовал, как по щеке скатилась первая горючая слеза.

– Это был просто несчастный случай, – тихо прошептал я про себя.

Когда-то Шекспир сказал: «Забудьте свой грех былой и по примеру неба себе простите»¹¹². Так или иначе, наконец до меня дошел смысл этих слов.

Теперь я все понял в совершенно новом свете.

Большую часть следующего дня к нам приходили люди. Я не знал, кто это был, потому что папа всегда успевал отделаться от них прежде, чем я добирался до двери, но точно слышал Джереми и Рэйчел, Пола, Бена… и Николь.

Я как раз был в кровати и приканчивал свой ужин из коробки, когда раздался дверной звонок и до меня донесся ее голос. Я скинул поднос на прикроватный столик и вертелся, пока не смог добраться до своего кресла. Будучи утомленным от упражнений на руки, которые закончил буквально перед едой, мне не удалось перебраться в коляску с первой попытки. Когда у меня получилось с этим справиться, проехать по коридору и пересечь гостиную, в итоге добравшись до фойе, он уже захлопнул дверь.

На следующий день появился Грег.

Мы сидели с папой на кухне, он просматривал кипу документов, а я ковырял свой завтрак. Вдруг отец вытянул голову и выглянул в кухонное окно. Проворчав себе под нос, он перевел взгляд на меня, после чего обошел за спинку моего кресла и выкатил из помещения.

– Что ты делаешь? – воскликнул я.

– Заткнись, – ответил он. Он катил меня до самой гостевой комнаты и буквально уложил в кровать. Я пытался протестовать, ведь встал не так давно, но он заткнул меня. – Не смей произносить ни единого гребанного слова, ты меня слышишь?

Уходя, он забрал мое кресло.

– Какого хрена? – пробормотал я.

А затем услышал звонок в дверь.

До меня доносились приглушенные голоса и не более. Я сполз на край постели и выглянул в окно. В конце подъездной дорожки мне был едва виден багажник внедорожника шерифа.

Грега.

Затем я услышал, как хлопнула входная дверь, а пару минут спустя внедорожник сдал назад и поехал вниз по дороге. Мельком я разглядел Грега на водительском сиденье с телефоном в руке. Я опустил голову на руки и стал ждать, пока папа вернет мне кресло.

Стивен Чейз был жутким ублюдком.

Не то чтобы он был на самом деле крупным парнем – он был мускулистым, но не огромным – и не потому что внешне таким казался, вовсе нет. Он был высоким, темноволосым мужчиной лет тридцати с восточноевропейским акцентом, который я не мог точно определить, но это определенно вынудило гадать, не был ли он потомком Влада Цепеша¹¹³.

Об этом я подумал до того, как понял, что он для меня заготовил.

По всей гостиной у него было разложено всевозможное оборудование и инструменты, некоторые из которых я уже видел раньше. Даниэль использовала парочку из них при работе со мной, значительное место занимал снаряд, состоящий из двух параллельных перекладин, на который мне указала Даниэль в реабилитационной клинике, сказав при этом, что некоторое время я не буду с ним работать. Полагаю, Стивен был с этим не согласен.

Однако, он похоже любил иглы.

– Мы начнем с твоих упражнений, – сообщил он мне, в то время как папа наблюдал с порога комнаты. – После полного завершения, ты выполнишь их еще раз. Поблажек по времени между первым циклом и вторым не будет. А если ты сочтешь, что устал или для тебя это слишком сложно, у меня есть несколько способов придать тебе мотивации.

Все мое тело напряглось. Я даже почувствовал, как поджались пальцы ног.

Он открыл кейс полный шприцов.

– Что это? – нерешительно спросил я.

– Тут адреналин, – Стивен взял в руки один из шприцов, меня чуть передернуло. – А здесь тестостерон.

Я сощурил глаза и оглянулся на папу.

– Серьезно?

– Это прекрасно мотивирует, – сказал папа, – хотя из-за этого некоторые плаксивые физиотерапевты не любят труды Стивена. Тестостерон создает мышцы, а это именно то, что тебе нужно, чтобы ты мог снова играть.

– А у этого не будет каких-то… э-э… побочных эффектов или еще чего?

– Ничего такого, из-за чего тебе стоит волноваться, – ответил папа. – Ну, может твой член станет побольше.

Они посчитали это чертовски смешным. Я сердито посмотрел на них из своего кресла.

– Больше и так уже некуда, – огрызнулся я в ответ. Хоть я и не очень-то был согласен с папой относительно побочных эффектов, но он стоял, облокотившись на стену, со скрещенными руками на груди, а спорить с ним было не благоразумно. Он определенно был на грани.

Начало сессии не особо отличалось от тех, что проводила со мной Даниэль – тяжело и болезненно, и к концу я уже обливался потом. Хотя на этот раз все же было по-другому – ведь мы не закончили.

– Продолжай! – орал Стивен. С тех пор, как мы начали, он уже нормально не говорил, а лишь орал. – Еще десять! И после этого еще десять, если ты начнешь сбавлять темп!

Меня уже беспокоила даже не боль в руках – я достаточно долго занимался силовыми нагрузками, чтобы понимать разницу – у меня начал ныть бок, где была рана и становилось все труднее дышать. Естественно, что я замедлился и где-то через еще шестнадцать попыток мои руки обессилили и по всему торсу распространилась боль. Гантели с малым весом упали на пол.

– Это все, что ты можешь? – спросил Стивен полным презрения голосом. Он поднял гантели и вновь вложил их мне в руки, по одной в каждую. Но правая рука не смогла ее удержать, и она снова выпала. Он прорычал и отошел к своему чемоданчику за шприцем.

– Что это? – спросил я, попытавшись глубже зарыться в кресло.

– Мы это уже обсуждали! – заорал он на меня. – Адреналин, чтобы ты мог продолжить и достичь необходимых результатов! Это пока что лишь твои руки! Подожди пока мы перейдем к твоим ногам!

Прежде чем мне удалось запротестовать, он воткнул иглу в сгиб моего локтя и нажал на поршень до упора.

Практически моментально мое сердце начало бешено колотиться.

Дыхание участилось.

А моя голова поплыла.

Стивен вновь вложил мне в руки гантели, и мои пальцы крепко, рефлекторно их сжали.

– Еще двадцать! – приказал он. – Живо!

Хотя мои руки тряслись, кулаки были так плотно сжаты, что гантели не могли снова выпасть, а руки – несмотря на внутреннее сопротивление – делали как он велел.

Когда через двадцать минут после этого я лежал в своей кровати, мое сердце все еще бешено стучало у меня в ушах, руки по-прежнему тряслись, а душа пустилась в полет.

Я хотел Николь.

Хотел, чтобы папа зашел в комнату, и я мог бы замахнуться и врезать ему.

Я зажмурился и попытался восстановить дыхание, но его невозможно было контролировать. У меня кружилась голова, и когда я закрыл глаза, почувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Я немного повернул голову так, чтобы нос оказался на подушке Николь, устремил взгляд в окно и молил, чтобы эта дрянь побыстрее покинула мой организм.

Мой старый дружище Великий Бард однажды сказал, что со временем «мы начинаем ненавидеть то, чего боялись¹¹⁴». Так уж вышло, что я был более чем с ним согласен.

Пожалуйста, пожалуйста, пусть это прекратится…

– Хватит скулить, – сказал Стивен и качнул головой на свой кейс заполненный шприцами и прочей хренью. – Или тебе нужно немного подсобить?

Я покачал головой и сделал еще один подход с гантелями, несмотря на то что руки уже горели, а рана на боку, казалось, вот-вот откроется.

Такое возможно?

По телу прошла дрожь, но я не смог определить из-за гантелей ли в моих руках или от мысли о расползающемся шве на боку. Я продолжал, потому что выбора не было. Папа наблюдал из кухни, и когда я закончил, он достал из кармана свой вибрирующий телефон и отошел из зоны слышимости.

– Где твои вчерашние таблицы? – спросил Стивен, когда я сидел в своем кресле, как вареная вермишелина.

– Кажется, папа положил их в своем кабинете, – ответил я.

– Ну так сходи и принеси! Мне нужно кое-что сравнить.

Я сделал глубокий вдох и задался вопросом, можно ли вообще своими перетруженными после упражнений руками в данный момент откатиться по деревянным полам. Каким-то образом мне удалось, не спеша, осилить коридор и подъехать к двери в папин кабинет. Я потянулся и дернул за ручку, после чего толкнул дверь, чтобы она широко распахнулась, позволив мне завезти коляску внутрь.

До меня доносился громкий и зычный голос папы из кухни, хотя разобрать слов было нельзя. Он говорил что-то о том, что никто не возьмется протолкнуть эту хрень, а он был проклятым мэром или что-то такое. Я слышал, как Стивен ему что-то ответил, но и его слов не смог понять.

Я перебрался через порог, стараясь игнорировать происходящее в соседней комнате, у меня просто не было на это сил.

Я редко бывал в этой комнате. Не то что бы вход в нее был особо ограничен, просто… она не располагала к компании, как мне кажется. Стены были выкрашены так, чтобы походило на красную кожу, а одна стена была полностью заставлена книжными полками с медицинскими книгами и журналами. В ней даже находился аутентичный человеческий скелет в углу, заключенный в большую, стеклянную витрину.

От него меня бросило в дрожь.

Здесь также было полно всякой хрени. Всюду были сложены книги, несколько папирусов и тонна пыли. На столе лежали степлеры, дыроколы и письма рядом с креслом с изогнутой спинкой, а один небольшой угол был посвящен товарам с эмблемой «Реал Мессини», включая маленького садового гнома Реал Мессини.

Ладно, если спросите меня, то на самом деле гном был страшнее скелета. У последнего хоть не было глаз, а этот гном казалось вечно за мной наблюдает.

Не обращая внимание на вперившийся взгляд черных глаз пластмассовой фигурки и лавируя в коляске, я подкатился сбоку к папиному столу и сгреб лежащую на нем папку. Открыл ее, чтобы убедиться, что взял нужную, а затем закрыл и начал прокладывать путь назад вокруг его стола и кресла.

Папа со Стивеном в этот момент явно орали друг на друга. Я по-прежнему не мог разобрать слов, но надеялся, что папа разозлится достаточно сильно, чтобы уволить его.

Мне бы тогда чертовски повезло.

Я крепко держал папку, чтобы из нее ничего не выпало, пока я пытаюсь выбраться из ограниченного пространства. Это было не просто – место для коляски было очень узким, к тому же я старался сохранять расстояние, чтобы не наткнуться на скелета. Это бы меня жутко напугало. Я сдал назад, а затем вперед и чуть развернулся, чтобы удалось протиснуться.

Что ж, почти удалось.

Я врезался прямо в боковину стола и с него упали три книги. Они шлепнулись на стопку бумаг, которые в свою очередь рассыпались по полу. Я попытался откатиться, чтобы дотянуться до них и снова врезался в стол. С него попадали еще книги, прихватив за собой больше бумаг.

– Черт побери!

Такими темпами я полностью измотаю себя, собирая это дерьмо, еще до того, как Стивен начнет со мной второй раунд. Я услышал, как открылась парадная дверь, а затем с треском захлопнулась, и отчасти молился, чтобы к этому моменту его уже уволили.

Потянулся и схватил кипу бумаг, от этого движения немного заныл бок, но я справился. Сложил их в стопку вместе с книгами и потянулся, чтобы закрыть ящик стола, который случайно приоткрылся в процессе. Когда я дотянулся до ручки, на глаза попалось что-то знакомое и вместо того, чтобы закрыть ящик, я чуть больше его приоткрыл.

Это был мой этюдник.

Я оглянулся на дверь, но там никого не было, так что я потянулся и взял этюдник. Я вновь и вновь вертел его в руках, а затем пролистал страницы. Все рисунки с Николь пропали, но с изображением мамы были на месте наряду с парочкой на футбольные темы. Я оглянулся по сторонам, размышляя, куда бы мог спрятать его, когда между страниц выскользнул конверт и упал мне на колени.

Я взял его в руки и осмотрел со всех сторон, и тут же заметил имя папы и наш адрес на титульной стороне, вместе со штампом Чикаго, Иллинойс. На нем не было обратного адреса и у меня взыграло любопытство.

Вскрыв конверт, я развернул письмо.

Доктор Мэлоун,

Во время нашей последней встречи выяснилось, что Томас будет играть в профессиональный футбол. В тот момент я согласился, что не буду искать с ним встреч, несмотря на мое право, ведь ему уже восемнадцать. С тех пор я узнал о случившемся с ним происшествии и его травмах.

Вы должны позволить мне с ним контактировать. Я его никогда даже не видел, потому что так хотела Фрэн, но он мой биологический сын. У нас была договоренность, что если он играет профессионально, как вы того хотели, то я не буду к нему приближаться. Если он больше не может ходить, то теперь ему более чем когда-либо стоит узнать, кто я и что у него есть другие варианты.

Вы не можете удерживать меня вдали от него вечно, Лу. Вы сказали, что он по-прежнему рисует, что означает, у него уже есть к этому способности. Он не может играть в футбол, если не может ходить, а я могу предложить ему совершенно другой путь в жизни.

Свяжитесь со мной до конца этого месяца, чтобы все устроить или я сам с ним свяжусь.

Томас Гарднер

Я уставился на лист в своих руках.

А затем перечитал его снова и снова, в то время как в голове эхом отдавались слова Шекспира: «Глас родителей – это глас Богов¹¹⁵». Мое сердце стучало так сильно, будто Стивен вколол мне еще одну дозу, и я знал – просто знал – из слов, начирканных на скромном листе бумаги, покоящемся у меня в руках, что нашел свое спасение.

Казалось, будто по рукам провели кубиками льда, а кончики пальцев непроизвольно сгибались. Я осознал, что не дышу, лишь когда начала гореть грудь, и сделал резкий вдох, чтобы наполнить тело кислородом.

Я еще раз перечитал письмо.

В моей голове будто сами собой закрутились крошечные шестеренки и, как механизмы сложного замка, череда событий медленно встала на свои места.

– Какого хрена ты делаешь?

Я подпрыгнул на месте и чуть не выскочил из своего кресла. Папа стоял в проеме двери, а его глаза перебегали от моего лица к этюднику у меня на коленях и письму в моих руках.

Я же просто уставился на него, как дебил.

– Я задал тебе вопрос, – повторил он.

– Я пришел… за своими таблицами… – запинаясь, промямлил я, а затем опустил взгляд на письмо, которое держал, и медленно поднял взгляд на него. – Пап?..

Взглянув на письмо, его глаза, казалось, остекленели, он облизнул губы и медленно вдохнул.

– Дай мне это, – потребовал он, хотя его голос не был пропитан злостью, как я того ожидал. У меня сковало грудь, когда он вытянул вперед руку, однако я не отдал ему письма.

– Ты не… – у меня участилось дыхание при попытке сформулировать фразу. – Ты не мой…

– Заткнись! – заорал он и сделал шаг ко мне, я крепче сжал письмо. – Я твой отец! Я тот, кто тебя вырастил – пожертвовал собой ради тебя! Я забросил свою гребанную карьеру ради тебя! Он ничего для тебя не сделал! Ничего! Только я!

В моей голове отдавались слова: «Я твой отец». Мне представлялись они голосом Джеймса Эрла Джонса¹¹⁶. Я видел, как лицо папы стало красным от гнева, но не мог заставить себя почувствовать какую-то вину или страх по этому поводу. Я просто окаменел по отношению к нему. Когда он вообще был мне отцом? Может, до смерти мамы у него бы и могло получиться, но теперь? Нет. Точно не сейчас.

– Мне никто не сказал, – тихо произнес я. – Почему?

– А с чего бы нам это делать? – Я осознал, что впервые за долгое-долгое время он отвечает от лица обоих – и себя и моей мамы. – Он был никем – никем для нее и никем для меня. Он никто.

Я вспомнил, как много лет назад, когда я был еще очень маленьким, то задавался вопросом, почему был похож только на маму. Я вспомнил поминальную службу по ней – которую провели через месяц после ее смерти – и длинные очереди людей, пришедших засвидетельствовать свое почтение. Я вспомнил, как видел тогда папу в компании мужчины с цветом волос как у меня и гадал, был ли он одним из родственников мамы. Я спросил о нем папу, и он пропустил мой вопрос мимо ушей.

– Он был на ее поминальной службе, – уверенно сказал я, это был не вопрос.

– У него не было права там быть! – в ответ прокричал папа.

– Тебе следовало мне сказать! – проорал я в ответ. Я попытался проехать вперед и привстать, зная, что выше него, когда стою на ногах, но конечно же не мог этого сделать. Я по-прежнему был частично зажат ящиком стола. Я захлопнул тот и постарался сдвинуть кресло одной рукой.

Папа пнул ногой по колесу, задвигая меня назад.

– Куда это ты на хрен собрался? – ехидно спросил он. – Думаешь, сможешь отправиться к нему? Да?

Он еще раз пнул колесо.

– Ни за что! Ты мой сын! Мой!

– Не твой! – прокричал я в ответ. В мыслях проносился каждый тычок, каждый пинок, каждый удар в живот, каждое сломанное ребро, которыми он одаривал меня все эти годы. – Так вот почему ты так со мной обращался! Вот почему ненавидишь меня, не так ли? Это никак не связано со смертью мамы! Все потому что я его ребенок, а не твой! Ты всегда меня чертовски ненавидел!

На этот раз его нога попала по колесу под другим углом и с гораздо большей силой.

Коляска опрокинулась, чтобы удержаться, я схватился за стол, и в итоге мои пальцы вцепились в стопку книг. Кресло, книги и я вместе с ними – все полетело вниз и разметалось по полу. Боль в боку чуть не лишила меня сознания, когда я ударился скулой о край кресла и у меня вышибло дыхание.

– Ты не будешь с ним, слышишь меня? Не будешь! Я запрещаю, черт подери! Это я тебя вырастил – Я! Она покинула меня и единственное, что от нее осталось – это был ТЫ! Я сделал то, чего она бы хотела – убедился, чтобы ты стал самым лучшим гребанным игроком, которым только мог стать! Я это сделал! Да ни за что, черт побери, он не наложит на тебя свои гребанные лапы!

Я подтянулся на руках, стараясь выбраться из кресла, чтобы выправить его. Папа все еще кричал, но моя голова пульсировала, а в ушах звенело, так что я не мог понять, что он говорил. Пару раз я потряс головой, стараясь избавиться от головокружения.

– Ты мой сын! Мой сын! – непрестанно кричал он. – У него нет на тебя никаких прав! Никаких!

Я дотронулся до своего рта и взглянул на пальцы, на них была кровь от разбитой губы. Что-то в моем сознании изменилось, я практически слышал это в своей голове. Я вытер рот и перевел взор на него.

Но мой взгляд дрогнул, когда я встретился с ним глазами.

Было что-то в его глазах, чего раньше я никогда не видел. Взгляд был холодным и бессердечным, отчего по моей спине пробежала дрожь. Это не было простым гневом или решимостью.

Он выглядел… отстраненным.

– Ты не должен был узнать, – сказал он вновь спокойным и невозмутимым голосом. – Она не хотела, чтобы ты когда-нибудь узнал. Она даже ему не сказала. Она сказала, что ты был моим. Ты мой, и никто никогда этого не изменит. Ни он. Ни ты.

Он резко повернулся и рывком открыл верхний ящик шкафа, сунул внутрь руку и развернулся лицом ко мне. Его рука полностью распрямилась, и я увидел, что он держал в ней пистолет.

Нацеленным на меня.

Мне на ум пришли слова Короля Лира из произведения Шекспира: «Не суйся меж драконом и яростью его¹¹⁷». Почему-то я был уверен, что предупреждение слишком запоздало.

Зная теперь обо всем, переживу ли я вообще последствия?