Он пишет мою книгу!

Глава 3

Глаза я открыла где-то, где было очень светло. Зажмурилась с непривычки. Уловила нелюбимый с детства неприятный запах стерильности с привкусом лекарств. Сразу поняла – я в больнице.

– Очнулась, спящая красавица. Вот и славно! А то мы уж заждались. Хорошо, что я как раз зашла капельницу проверить. Я первая тебя встретила. Хороший знак – весь день мне теперь будет удача сопутствовать. – стройная улыбчивая женщина в костюме медсестры меня почти напугала, вынырнув откуда-то сбоку. – Сейчас врача позову и маму твою обрадую. Она как раз здесь сегодня. Как чувствовала. Матери – они всё чувствуют.

Врач, мужчина полноватый и видно, что лысеющий, даже не смотря на маскировочную шапочку, отчего возрастной диапазон его облика расползался стремительно и с явным тяготением в плюс, пришёл не сразу. Первой ворвалась в палату святая материнская любовь.

– Юля! Юлечка, дочечка! – мама плакала, словно, провожала сына на фронт, а не навещала дочку в больнице. Что, собственно, случилось, чтобы так убиваться?

В дверях стояла счастливая медсестра и, пока я конфузилась от всей этой ситуации с мамиными лобзаниями и причитаниями, она испытывала явное наслаждение, словно присутствовала в кинотеатре на финальной хеппиэндовой сцене.

– Юленька, как же ты меня напугала. Я чуть не умерла. Я же даже в церковь ходила. А ты знаешь, где я и где церковь. Нет, пошла. И свечей пачку купила – даже не считала. И к гадалке ездила. На работе подсказали одну хорошую.И к экстрасенсу. Я для своей кровиночки, – всхлипы смешивались с потоком слов, – хоть куда, хоть к кому. Утку сама за тобой мыла. Спала первую ночь тут, за дверью в коридоре. Ты же одна у меня, доченька.

Господи, мама… Ну мне уже стыдно и совестно перед тобой. Ты меня любишь, а я опять виновата.

Слезы не успели как следует накатить мне на глаза, как вошёл врач. Тот самый, который лысеющий в шапочке.

– Здравствуйте, Юлия Николаевна. Давайте знакомиться: меня зовут Роберт Германович, я ваш лечащий врач.

Почему-то он мне сразу понравился. Я даже не успела понять чем.

Лечащий врач не успел продолжить со мной беседу, как на всю палату раздался мамин голос…

– Алё, Максик! Милый мой, здравствуй! Юлечка очнулась! Да, милый, да, открыла глаза, ищет тебя, зовёт. Приезжай, дорогой.

Отключив телефон, мама с гордостью обратилась уже ко всем присутствующим с пояснением:

– Это зять мой, Максим. Ребята не расписаны, но это вопрос ближайшего времени. Мальчик очень хороший. Приедет скоро. После работы на тренировку и сразу сюда.

"Мама, лучше бы ты Маринке позвонила", не успела подумать я, как за дверью палаты послышался разговор на повышенных тонах.

– Что значит нельзя? Я же видела, туда все вошли: и мама, и врач. Она очнулась, да? Очнулась, скажите? Я должна её увидеть! Да причём тут не родственники! Да мы с Юлькой роднее всех родных!

Дверь распахнулась и в палату ворвалась Маринка.

Моя лучшая и единственная подруга выглядела уставшей и напряжённой, была совсем не похожа на себя, но только наши взгляды встретились, как она заулыбалась, глаза её заблестели от слёз радости и она снова стала той Мариной, которую я знала.

Доктор нахмурился и обратился к медсестре, словно остальных присутствующих тут и не было.

– Это у нас реанимация или передача "Жди меня"? Осталось только зятя дождаться и можно самовар с пряниками ставить.

– И папу надо дождаться! – Маринку такими замечаниями не смутишь. Она, ещё более радостная, чем секунду назад, обращалась ко мне одной:

– Юля, Николай Алексеевич тут. Он прилетел. Покушать отошёл, сейчас вернётся!

Папа! Моё сердце забилось от счастья. Надо же! Я к нему летела, а в итоге он ко мне. Но как, как так быстро…

Глянула на маму. Верна себе до сих пор – при упоминании об отце губы поджала, подбородок вздёрнула, руки на груди скрестила, смотрит сквозь потолок прищуренным взглядом. Гордая, обиженая женщина. Ох, мама, но ведь столько лет прошло...

Иногда мне кажется, что ей просто нравится играть эту роль: оскорбленной на веки вечные бывшей супруги. Только в чём смысл, зачем… Не понимаю.

– Папа, – хмыкнула мама. – Разве отец тот, кто бросил, уехал и забыл?

Мне безумно захотелось крикнуть: "Мам, ну что ты такое говоришь! Он уехал, когда я выросла более чем! И не бросил, и не забыл. И вообще – это только мне, его дочери, решать какой он отец."

Но первым откликнулся другой человек.

– Наличие у дочери плохого папы, но отличного жениха – это, на мой взгляд, повод задуматься о том, где собака зарылась, – доктор улыбнулся маме, словно приглашая её сбавить пыл, но она не ответила взаимностью, стояла такая же демонстративно недовольная.

– Что ж, – продолжал врач, – наличие друзей, родственников и женихов, безусловно, не может не радовать, но может быть для разнообразия, коль уж мы в больнице, разрешите мне уделить внимания пациентке?

О, а доктор мне, определённо, нравится всё больше. С юмором мужик.

– Юлия Николаевна, как вы себя чувствуете? – Роберт Германович присел на стул рядом со мной, взял запястье, чтобы измерить пульс. При этом успевал пристально следить за моим взглядом.

Никогда не понимала, как можно одновременно измерять пульс и разговаривать с пациентом.

Я хотела ответить доктору, что у меня всё хорошо, но не смогла.

– Юлия Николаевна, вы меня слышите? – Говорить можете? – Роберт Германович понял, что я молчу не просто так.

Я слышала, но сказать что-то в ответ у меня не получилось.

Я молчала.

Во взгляде врача появилось напряжение. Даже тон его речи изменился.

– Юлия Николаевна, пошевелите пальцами правой руки, если слышите меня.

Пальцы остались без движения.

Где-то внутри меня разорвалась паническая бомба. Что происходит? Я не могу говорить и не могу пошевелить руками.

От ужаса я вся рванулась и, о чудо! – мои ноги откликнулись лёгким, едва заметным движением.

Мама замерла с таким испуганным выражением лица, что мне стало ещё страшнее от происходящего. Вернее от непроизошедшего.

Врач обернулся к маме и Маринке и, видимо, увидев их лица, спокойно сообщил:

– Рано пугаться, дамы. Сейчас я назначу полное обследование для Юлии Николаевны и всё будет ясно. А пока всем нужно удалиться. Девушка десять дней в коме была, сама очнулась. Она и так у вас дважды герой.

Десять дней? Какой ужас…

Моё сердце лихорадочно засуетилось.

Руки, ноги, хвост и речевые возможности на мгновение перестали меня интересовать. На первый план выплыл чёрным лебедем главный страх: у меня ведь книга на литературном сайте без публикаций столько времени!...